Момент истины. Фильм 1975 г. Обзор сценария. Ч. 3

Евгений приказывает Фомченко не допустить Юлию к месту происшествия, произнеся «выпа-алнять» на егоровский манер, как подчеркивается сценаристом. Из этой затеи, разумеется, ничего не выходит.

«Юлия видит Павловского, - пишет автор сценария, - левую его руку, судорожно вцепившуюся в рукоятку саперной лопатки.

- Он сам, - твердил Фомченко.
- Са-ам! – диким голосом за ним повторяла женщина. – Са-ам! – что по-польски обозначало «один, одинокий».

Находка выглядит очень интересной, но непонятно, как этот лингвистический нюанс можно было донести до кинозрителя. Субтитр явно неуместен; мог бы помочь закадровый текст, но, как мы уже видели ранее, в подобных случаях его необходимость в сценарии почему-то не оговаривается.

Свирид видит, как подъезжает «додж» с Алехиным. Ему кажется, что капитан взглянул прямо в его окно, в его глаза.

Таманцев предлагает Алехину осмотреть застрелившегося Павловского.

- Меня не интересуют трупы, - бросает герой Сергея Шакурова. – Нам нужны живые агенты, способные дать показания и участвовать в радиоигре.
- Век бы их не видеть, прикомандированных, - негодует Евгений.
- Я не знаю никаких прикомандированных. Ты был старший, ты отвечаешь. Только ты.

Тем не менее, визуально Алехин осматривает вещи Павловского и замечает лопату, причем после того, как Таманцев начинает тыкать ей в запасные бланки. Взяв свою прелесть, капитан направляется к «доджу», и Свириду снова мерещится его направленный взгляд.

Следом за этим в фильме запланирована серия сцен с садящимся самолетом марки «Дуглас». Борт встречают Егоров и Поляков, причем последний по-немецки обращается к опознавателям, которые в фильме почему-то являются немцами, хотя в оригинале это были именно советские граждане, закончившие разведшколы абвера и знавшие многих своих бывших сокурсников в лицо.

Под неназванную новую песню Шульженко камера демонстрирует палаточный городок. Там Поляков приказывает Блинову выдвигаться в сопровождении Аникушина и сержанта-связиста, которому на листе 131 дается такая характеристика: «Нос пуговицей, ножки в керзовках (sic). Рядом с щеголеватым офицером он выглядел как представитель какой-то другой армии».

- Товарищ капитан, Вы из комендатуры? – спрашивает Блинов.
- Я помощник коменданта, - сообщает Аникушин. – Почему не приветствуете старшего по званию?
- Отставить разговоры! – одергивает его Блинов.

А дальше смешная ремарка: «Блинов уловил, что капитана рассмешила его икота».

В тексте сценария указано не заикание, а именно икота.

- Идемте со м-мной! – повелевает Блинов. – Б-бегом!

«Радист побежал за ним, - гласит сценарий, - а капитан пошел быстрым шагом, стиснув зубы и заклиная себя не давать этим особистам спуску с самого начала».

На фоне комбинированных съемок Андрей отдает водителю приказ:
- Х-хижняков, ж-ми, дорогой!
- А я ч-что делаю? – «свирепо закричал всегда такой безотказный Хижняков, без задней мысли, просто так, машинально, передразнив Блинова».

Было бы очень интересно посмотреть, как бы Борислав Брондуков играл предписанную автором свирепость при отсутствии задней мысли.

В итоге Хижняк-Хижняков выруливает на опушку леса, где уже расположились два десятка единиц автотранспорта, занятых солдатами в зеленых фуражках. «Оцепление леса началось, - поясняет происходящее текст от автора. – Войска вышли на карусель».

Блинов приказывает Аникушину сесть ниже, чтобы не было видно.

- Контрразведка боится, что я могу подсчитать, сколько войск участвует в мероприятии? – ерничает капитан. – Это называется «бдительность». Правильно…

«Ну, умница какой нашелся», - думает Блинов. «За что им только ордена дают? За баб, что ли? Жуки тыловые».

«Сколько я вот таких наглецов перевидал», - думает Аникушин. «Они и шпионов придумают, и тебя самого упразднят. Чтоб только по тылам кантоваться. На белом хлебе. И ты им ни слова. Тише думай. Этот Шерлок наверняка умеет читать чужие мысли. От этого и заикается».

От этой догадки помощник коменданта улыбается про себя и нервно зевает.

После этого в фокусе оказывается Алехин, которого «додж» доставляет к стодоле. Дежурный проверяет у него документы и спрашивает:
- Куда?
- Туда, - дает логичный ответ капитан. – В штаб операции.
- Откуда Вам известно, что он там? – настораживается дежурный.
- Я предложил это место для размещения, - откровенничает с ним Алехин. 

Пока этот лейтенант погранвойск проверяет его документы, контрразведчик мысленно «качает» его, что, видимо, должно подготовить аудиторию к главной сцене с демонстрацией этого приема.

«Лицо треугольное… Уши оттопыренные. Глаза серые. 22 года… 23 … Особых примет нет… Ворошиловский значок… Следовательно, стреляет, - делает тонкое жизненное наблюдение Павел Васильевич. – Опасен при задержании? Вряд ли. Больно уж серьезный!»

Пограничник не разрешает Алехину взять с собой весь сверток с изъятыми у Павловского вещами, и капитану приходится ограничиться одной лопатой. Появлению капитана в штабе предшествует сцена конфликта между Егоровым и заместителем наркома, вполне соответствующая первоисточнику, после чего Алехин сообщает генералу, что обнаружил лопату на ремне у агента.

- Где он? – звучит закономерный вопрос.
- Покончил с собой, - следует исчерпывающий ответ.
- Как Вы допустили, капитан?
- Виноват, товарищ генерал.
- Алехин, сосредоточьтесь и говорите же.

«Алехин стал резюмировать то, о чем думал всю дорогу сюда, - отмечает автор. – Впрочем, они все об этом думали последние два дня. В первую очередь – Поляков. Он, Поляков, и породил эту идею».

До Егорова доводится вывод о том, что Павловский шел выкапывать зарытую в лесу рацию и встречаться со своими подельниками. Тут-то с подачи Лобова заместитель наркома замечает Алехина, и генерал советует ему уходить. А еще он просит Мохова отвлечь комиссара.

Вовремя ушедший подальше от командования Алехин встречает остальных розыскников в, как особо отмечает сценарий, «окопе сорок первого». Видимо, где-то должна наличествовать памятная табличка.

Радист непрерывно принимает сообщения о немецких недобитках, замечаемых в округе.

Дальше лирика: «Таманцев лежал в глубокой, выжженной солнцем траве и вдыхал кисловатый привкус умирающей поляны. Снова осень!»

Дальше внутренний психоанализ Таманцева: «Женька, волко-дав, расслабься - и не - думай про Павловского. За-будь. Это все самоедство. От-ды-хай».

Алехину же не до самоедства, потому что он излагает Аникушину (который в сценарии указывается и как Аникушин, и как Аникишин) суть задания. Когда доходит дело до пояснения о том, что помощник коменданта прикреплен к группе, дабы патруль выглядел правдоподобнее, Игорь не удерживается:
- Выходит, я Ваше правдоподобие? 
- Помощник, не говорите так громко, прошу, - просит его Алехин.

Внезапно пение птицы отвлекает героя Сергея Шакурова.

«Может быть, он не поверил птице?» - мысленно иронизирует Аникушин.

Между тем, согласно автору сценария, Алехин уже начинает бутафорить. «Отвисла губа, глаза стали пустыми, неподвижными. В речи появился говор местечкового неуча».

Когда Игорю рассказывается про досмотр вещмешков, тот уточняет:
- А если это честные люди? Я думаю об их офицерской чести. Нашей с вами и их.
- Придется извиниться, - видимо, с отвисшей губой отвечает Алехин.
- Это, разумеется, тоже моя обязанность?
- Нет-нет, это я беру на себя.

Судя по всему, чтобы актерам было понятнее, как это все играть, дается ремарка: «Для Алехина это было его профессией, а для самолюбивого Аникушина – чем-то вроде общественной нагрузки, с каким-то неприятным привкусием».

По завершении инструктажа Алехин, Аникушин и Блинов проверяют обзор из засады, причем Алехин попрекает Андрея за излишне громкую речь, а Игорю среди цветов видится Шура. Он жалеет, что с утра не послал ей цветы.

Действие перемещается в штаб, где шифровальщик получает требование завершить операцию до 17:00. Кроме того, поступает информация о неудачном угоне истребителя, и возникает подозрение, что это могли сделать, выражаясь термином автора, «неманцы».

- Что ты думаешь про истребитель? – спрашивает Мохов у Егорова.
- Ничего, раз он сгорел.

После этой фразы Егоров объявляет Лобову, что пришел его час командовать, и желает ему удачи.

Перед зрителями снова предстает лес, где Алехин выдает Аникушину повязку. Радист докладывает, что поступил приказ срочно покинуть лес. Капитан приказывает ему отстучать текст, гласящий, что предыдущее сообщение понять не удалось и требуется повторение.

- Я хорошо их понял, товарищ капитан, - возражает радист.
- Зато я не понял. Или там уже не Егоров командует, а Лобов?

Из штаба поступает вопрос, который, по замыслу автора, должен быть отчеканен «металлическим слогом»:
- Какой номер не понял и просил повторить?
- Не отвечай, - говорит радисту Алехин. – Скажут, что ты неквалифицированный радист.
- Я не имею права, капитан!
- Не отвечай. В армии, сержант, надлежит выполнять конкретный приказ, даже если он противоречит всем предыдущим.
- Слушаюсь.

За время этих разговоров Таманцев уже успел належаться в траве и вместе с Блиновым переместиться в засаду. Показательно, что Андрей в этой версии, похоже, тоже владеет навыками стрельбы по-македонски, поскольку он демонстрируется с двумя пистолетами ТТ.

- Здесь одни муравьи, - жалуется на некомфортные условия засады Блинов. – Коричневые гады.
«Когда он говорил шепотом, не заикался, - отмечает повествователь. – Таманцев раскрыл пасть и беззвучно засмеялся».
- Почему Вы замолкли, товарищ капитан? – интересуется Алехин у Аникушина.
- Я все сказал. Исчерпался.
- Неужто? Они нас заметили? Нет? Оп! Вот, сейчас? Идут вперед… Ажур! Вы запомнили последовательность проверки?
- Да-да!
- У Вас память тренированная? – Алехин в версии Жалакявичуса явно забыл, что лес шума не любит. - Хорошо. А слов, значит, у Вас не осталось? Израсходовали? Бережете на вечер?

Автор сценария продолжает описывать метаморфозы контрразведчика: «Алехин нашел повод рассмеяться. Он расслабился, плечи стали округлыми, походка неуклюжей, смахивало, что он страдает плоскостопием. Такому только в комендатуре и работать! Заржал, но не слишком громко, без нажима».

- А если я найду в документах погрешности? – справляется Аникушин.
- Цепляйтесь по любому поводу, - советует Павел Васильевич. – Только если они враги – документы у них, как правило, в порядке.

Еще Игорь проявляет желание узнать, для чего такая проверка вообще нужна, и узнает, что она дает возможность противнику проявить себя. Вскоре после этого парный патруль останавливает троицу предполагаемых агентов и начинает ее изучать. До поры особенных отступлений от оригинала не прослеживается. Впрочем, заметив, что на вопросы за всю группу отвечает один старший (роль Мищенко получил Юрий Гусев), Алехин испытывает некоторое удивление: « Они что – русского не знают, что ли?»

Описание оперативных мероприятий перестает быть томным, когда Аникушин отвлекается, будто снова увидев поблизости образ Шуры. Тут-то на листе 159 сценарист и шокирует добропорядочного советского читателя и потенциально – зрителя, приписав Алехину такую мысленную реакцию на поведение Игоря: «Жопа! Что молчишь, ты помощник коменданта! Требуй от них! Власть показывай!»

Пока Алехин не очень успешно практикует телепатию, его непосредственные командиры обнаруживают, что он перестал выходить на связь. Для начала Поляков и Егоров предполагают неисправность рации. Заместитель наркома, по невнимательности повествователя совершивший мгновенный карьерный скачок до наркома, начинает подозревать неладное, но его бдительность еще удается относительно легко притупить.

В процесс обмена провокационными вопросами и обтекаемыми ответами, который ведут Алехин и «Елатомцев», вставляет свои пять копеек и Аникушин, когда речь заходит о начальнике госпиталя:
- Большой любитель музыки этот Лозовский!
- Да-а! – вторит ему «Елатомцев». – Удивительный меломен (sic!).

Поток сознания уводит персонажа Шакурова в совсем уж не предусмотренные Богомоловым дебри. Слово автору сценария: «Лейтенант с медалью, горизонтально лежащей на груди, протянул конверт. Шура Николаевна… Александра Николаевна… Мищенко?!»

Режиссер решает дать зрителю немного перевести дух и планирует показать пущу с вертолета. «Войска входили в лес двумя бесконечными цепями, друг за другом, вонзаясь в березняки и поляны железным гребешком обнаженных штыков, - дается указание по работе массовки. - Засуетились, зашумели в листве птицы».

Таманцев же в засаде недоумевает, почему Елатомцев и его спутники не хотят снимать мешки, словно «у них там стекло». «Аникушин тоже не знал о приказе, разрешающем досмотр вещей офицеров, - доверительно сообщает нам сценарист, - и этого не скрывал. Нет такого приказа, вот этот придурок шалит, а я здесь ни при чем… Аникушин подмигнул капитану. Потерпите, я тоже терплю!»

У Блинова от напряжения и усталости начинает опускаться вытянутая рука.
«Малыш… Малыш…, - ругает он себя, - едрена вошь… Держи…»

Вдобавок к этому он вдруг замечает, что Игорь бросил взгляд на кусты, где разместилась засада, да еще и зевнул при этом.

«Одурел он, что ли? Не засни, гад… Полшага назад… Полшага налево», - фиксирует Андрей перемещения помощника коменданта относительно спрятавшихся контрразведчиков.

«По руке ходили муравьи, - продолжает рисовать картину его страданий автор. – По руке и пистолету. И в штанах! Сдул с кисти коричневых гадов и испугался своего выхода. Взглянул на Таманцева. Ух, гад! Из кремня… Улыбается… А Павловского упустил!»

«Терпеть нужно, - думает Аникушин. – Тер-петь… Вытерпеть. Один заика. Другой носом шмыгает… Потомственно шмыгает. Тише думай, он, может, угадывает мысли? Носом, носом, носом (!) Потяни (!) Молодец… Война! Все смешалось».

После того, как уже Аникушин поупражнялся в искусстве отдавать телепатические приказы Алехину, рядом с движущимися по лесу участниками «карусели» пробегает косуля. Они начинают было улыбаться, но им тут же приказывают отставить смех.

Место действия в кадре снова меняется. Алехин, получив мешки на досмотр, в первом из них обнаруживает буханку и отмечает про себя: «Они тебя считают придурком. Хорошо обступили». Ситуация начинает накаляться, и вот уже звучит сакраментальное «Будьте любезны».

Цепь солдат пересекает в лесу невесть откуда взявшуюся там дорогу, сдетонировав две мины.
- Вперед! Быстрее! – подгоняет их офицер, словно предвосхищая подобную сцену в сериале Зиновия Ройзмана «Смерш».
«Бегут те, - особо отмечает демиург фильма, - что тогда смеялись, увидев косулю, двоих среди них недостает. Гимнастерки обрызганы кровью».
- Быстрее!

Дальше картина начинает предвосхищать уже киноленту «Джуманджи», поскольку из-за деревьев выбегают косули, кабаны, два оборванных немецких недобитка.

Алехин грозит троице пистолетом ТТ. Аникушин одобрительно качает головой. Между происходящим в разных углах леса начинает сокращаться дистанция, когда поляны достигает гул двух взрывов.

«Началось! – догадывается Алехин. – Быстрее! Мищенко или Журавлев?»
- Капитан Журавлев? – спрашивает он у старшего группы.
- Моя фамилия – Елатомцев, - не попадается на уловку проверяемый.
«Мищенко или натуральный? – ломает голову Алехин. – Плевать на Мищенко! «Неман» они или нет?»

Не справившись с узлом на мешке, капитан, по образному выражению рассказчика, начинает его «тискать».
- Что Вас так мучает? – сочувствует ему Елатомцев. – Что Вы там тискаете?
- Не пойму, - делится с ним Алехин.

«Над лесом катился птичий крик, - живописует автор. – Бегут по тропам вооруженные люди в самом разном обмундировании. Власовцы? Аковцы?»

- Что Вы там тискаете? – озабоченно пытается дознаться Елатомцев.
- Не пойму. Куда делась эта лопатка из «доджа»?

Эта фраза звучит последовательно на фоне трех перспектив: с охватом Алехина и Елатомцева, показом Таманцева и Блинова, который завершается броском из засады и ударом по голове Алехина.

Сцена сшибки Евгения с «амбалом» дана практически вставкой текста из романа с определенными сокращениями.

Оставив этих персонажей за столь увлекательным занятием, сценарист переключается обратно на лес вокруг них. Там двое немецких дезертиров натыкаются на выбежавшего из кустов мужчину в немецком мундире и русских шароварах. Короткая очередь отправляет его к праотцам, вынуждая немцев сигануть в кусты, но вторая порция автоматного огня успевает свалить одного из них. Второй начинает ошалело крутиться, поднимает винтовку и отправляется следом за товарищем.

Справившись с диверсантами, Таманцев докладывает об успехе и спрашивает Алехина, что с ним сделали.

- Момент истины, - слабо отвечает капитан, - качай…

Сцена экстренного потрошения тоже почти идентична описанию у Богомолова. Судя по всему, техническое решение как для нее, так и для предшествующей ей сцены перестрелки предполагалось найти уже в процессе съемок.

После перевербовки агента Сергея Таманцев приказывает радисту вызвать «первого». У рации оказывается сам Егоров, который, услышав кодовую фразу про приезд бабушки, интонацией своего ответа старается не выдать охватившей его смеси волнения и радости:
- Понял Вас отлично.

Автор отмечает, что при этом он «прикусил губу» и описывает происходящее вокруг: «Встретил взгляд Мохова. Видел, тот радуется и хлопает по плечу Полякова.

- Понял Вас, спасибо! – вытер рот ладонью и выпрямился. – Гребенка задействована в 17:00 и использовать ее надлежит с максимальной пользой для тылов фронта! Четвертый! Попытайтесь выйти в седьмой квадрат! Действуйте по обстоятельствам! Как меня поняли?»

Алехин раскрывает глаза и видит Таманцева, кричащего про приезд бабушки. Капитану бинтуют голову. Блинов подпрыгивает и кричит:
- Б-б-бабушка! Она!

Появляется надпись «Конец фильма».

Заключительные кадры, на фоне которых должны были демонстрироваться титры, предполагалось, как и начало войсковой операции, снять с вертолета. Там главные герои должны были уходить с поляны под «песню о тех немногих, которым обязаны очень многие», что указывает на посвящение к роману, снятое в более поздних изданиях.

Конец обзора сценария