Глава 21. На тонкой грани

Глава 21. На тонкой грани.

На следующее утро Лядов ввалился в класс со своей спортивной сумкой с надписью «Олимпиада 80», которая сопроводит его в чашке кресла задней кабины «131-ого» до аэродрома города Шахты. Ну и обратно подобным образом на отремонтированной «сто тридцатке».
- Пожитков, Грудинин – по пять кругов по упражнению пять, остальные рисуют себе по две зоны по упражнению четыре. Тихо сидеть, готовиться самостоятельно, мне надо карту подготовить на Шахты. Если будут вопросы, я в кабинете Самойлова.
Итак, упражнение номер 5 - вывозные полеты по кругу для отработки взлета, набора высоты, разворотов, построения маршрута, снижения, расчета на посадку и посадки. В первых десяти полетах мы будем обучаться технике выполнения взлета, построения маршрута, а также знакомиться с расчетом на посадку и правильным распределением внимания на посадке.
В понедельник, если Сергеныч успеет вернуться  к полетам, нам с Грудининым предстоят еще по три вылета с двумя кругами через обруливание. Ну, а потом понесутся конвейеры. И счетчик полетов, оставшихся до самостоятельного вылета, раскрутится в сторону убывания на максимальную скорость.
Через пару часов заглянувший в класс Лядов объявил нам, что самый первый полет по кругу будет намного длиннее обычного, так как мы будем отрабатывать по три прохода над стартом на высоте шесть метров (высота начала выравнивания). Далее, на одном метре – на высоте выравнивания, и, наконец, три прохода в посадочном положении на высоте пятнадцать-двадцать сантиметров. И что «возможно где-то коснемся грунта». Короче говоря, первый полет по кругу из стандартного шестиминутного растянется почти до часа.
- Сереня, после обеда дуйте на стоянку, занимайтесь только полетом по кругу, я подойду позже.
На стоянке Виктор уже расчехлил и раскапотил оба наших лайнера. Увидев нас приближающихся, крикнул нам, чтобы мы по пути не заруливали, как обычно за батареями в аккумуляторную, что давно для нас уже стало привычкой:
- Сейчас начнутся прыжки, хлопцы с курсов ВДВ первый раз на «дубах» будут прыгать, поэтому Пал Геннадьевич запретил все виды работ на технике. Эх, помница, столько раз их заносило на стоянку…
Мы сидели в кабинах, отрабатывая действия на различных этапах полета по кругу и взгляд на посадке, а также неимоверное количество раз приседали на крыле, пытаясь запомнить темп приближения земли с высоты выравнивания. В небе постоянно висел Ан-2 и несколько куполов «дубов», а также спортивных парашютов различных типов. В этот раз нелегкая никого на стоянку не занесла - был полный штиль, и приземление парашютистов происходило не далее радиуса в триста метров от парашютного круга. Правда, одного бедолагу, все-таки, забросило на открытые летние душевые, но, вроде, все обошлось без травм, и горе-парашютист «обделался легким испугом».
Подошедший за полтора часа до ужина Лядов с Владыкиным, негромко переговариваясь и расположившись на крыле «131-го», изучали карту завтрашнего перелета. Я в нее украдкой заглянул – она была испещрена линиями, различными отметками и цифрами курса, времени полета, дальностью полета, записанными в виде дроби.
- Интересно? На, ближе посмотри. Что это за красная цифра «+ 8,7» в кружочке, знаешь?
- М-м-м, магнитное склонение?
- А чего так неуверенно? Правильно.
- Сергей Геннадьевич, - это к нам подошел Тютюнник, - запасные Ворошиловград, Миллерово и Таганрог подтвердились, хотя они завтра не летают. Погода, вроде, будет, а вот насчет понедельника – под большим вопросом.
Тютюнник с Владыкиным двинулись в направлении штаба. Лядов, сложив карту и запихав ее в прозрачный планшет, который, почему-то, правильно называется «картодержателем», повернулся к нам.
- Будем надеяться, что погодка в понедельник не подкачает. Ну, а если «вдруг» - то в распоряжение Виктора на целый день. Пожитков – в кабину.
Погоняв оставшийся час до ужина по кабине и кругу, задавая бесчисленное множество параллельных вопросов, Сергеныч подписал наши тетради с предварительной подготовкой на целых три летных дня. Плохо будет, если в понедельник смену не отлетаем, наверно придется все заново переписывать.
К семи часам вечера аэродром опустел. Августовская прохлада под треск сверчков опустила на летное поле влажную дымку. Где-то в яблоневом саду на краю аэродрома загавкал пес. Обычно, он брехал на нас, когда мы на утренней зарядке забегали в подведомственный ему сад, набирая в связанные в мешочки футболки сочные плоды. Интересно, кто там сейчас тырит яблоки? Пацаны с Грузко-Ломовки?
Утром на «якорную» Лядов пожаловал сразу со своей спортивной сумкой, которую они с Витей тщательно привязали ремнями к чашке кресла задней кабины. Инженер аэроклуба пришел удостовериться в надежности швартовки и закрытию всех молний сумки Сергеныча. Открытое управление – это вам не шутки! После всего этого досконального осмотра Пал Геннадич лично опечатал заднюю кабину.
- До Шахт не вскрывать!
 «131-ый» по разрешению Лядова самостоятельно отгазовал Валерка Прокопчук, однако с якорной на старт не его стали переруливать, дабы он там не занимал места.
Старт в привычном восточном направлении сегодня разбивала группа Костоманова. И опять была разведка погоды - организован очередной редкий подъем Владыкина, по стечению объективных обстоятельств последнее время намертво приросшего к креслу руководителя полета.
Сегодня с разлета полетел Грудинин. Мы смотрели на все эти его девять проходов, а при проходах в посадочном положении бурно отмечали случаи касания колесами грунта. Как оказалось, визуально высота шесть метров выглядела так, что если поставить еще один самолет сверху. Высота выравнивания один метр – примерно длина стоек шасси в необжатом состоянии. Десятый заход Грудинина был с посадкой и, судя по ее корявому профилю, он пытался в ее процессе участвовать. Я посмотрел на часы – Ромка висел в воздухе целых пятьдесят четыре минуты.
После него в зону сходят Чистик, Прокопчук и Шлыков, а уж только вслед за ними наступит и мой черед.
Кстати, и в группе Кривоноса тоже начали летать круги. Малоопытный летчик-инструктор носился на высотах от двух до трех метров, а в посадочном положении проходы не стал выполнять вообще, при этом руководитель полетов Владыкин постоянно висел на соске, подсказывая ему высоту под колесами. Ну что ж, опыт – дело наживное и нет позорных путей следования к нему.
Через полтора часа, отходив с «мартышкой» за Шлыковым, я, не дожидаясь Лядова, в это время дожевывавшего стартовый завтрак, занял свое уже привычное рабочее место в передней кабине. Про себя повторил порядок действия по кругу, прокручивая в голове то, что сумела снять в предыдущих полетах моя естественная кинокамера, интегрированная с подсознанием. Вот и следующий после меня летящий Ромка Грудинин потрусил с «мартышкой» к ВСКП. За законцовками крыла заняли свои места Чистик и Прокопчук, готовые по моей команде мгновенно выдернуть из под колес тормозные колодки. Виктор, стоя слева от кабины на крыле, помогал Лядову облачаться привязными рулями. Через пару минут я опять окажусь в воздухе, чтобы продолжить нелегкое дело внедрения своей маленькой тушки в огромное авиационное небо.
- Запрашивай, запускай!
Все уже давно идет своим чередом.
Уже стройнее направление разбега и более точное выдерживание взлетного угла.
Уже меньше ошибок и отклонений в полете.
Уже меньше нажатий на кнопку СПУ и ударов по ручке. Ну, а планка требований, конечно же, все выше и выше.
В августе болтать в воздухе стало гораздо меньше. Ослабли восходящие потоки, подсохли пашни, водоемы стали прохладнее. Не за горами осень. Не за горами и самостоятельный вылет. Думал я тогда об этом, сидя в передней кабине самолета и набирая высоту после взлета? Наверно, нет. На эту лирику у меня тогда не хватило, как бы сказал Сергеныч, «распределения внимания».
А этот первый полет по упражнению номер пять я запомнил на всю жизнь. Десять заходов на посадку в одном полете - шутка ли! Руководствуясь подсказками Лядова, я без особого труда доходил до высоты выравнивания, после чего у меня забиралось управление под голосовой аккомпанемент «смотри влево, запоминай высоту!». И на протяжении километрового прохода над летным полем, я пытался запомнить размеры посадочных знаков, то, как просматривается трава, и слабонакатанная колея грунтовки, идущая параллельно старту.
Лядов во время прохода для выдерживания высоты ручку управления почти не трогал, а больше работал РУДом. Чтобы увеличить высоту – добавлял обороты, чтобы уменьшить ее, соответственно, обороты уменьшал. Самолет так и летел по мелкой синусоиде - то незначительно проваливаясь, то слегка вспухая.
Особо впечатлили меня проходы в посадочном положении – самолет летел на привычной глазу стояночной высоте, иногда цепляясь колесами за неровности грунта. Теперь представьте этот уровень мастерства – целый километр пилотировать самолет на высоте двадцати сантиметров! В трех проходах!
И вот он десятый крайний заход с посадкой.
- Выравниваешь сам, досаживаем вместе. Запоминай темп взятия ручки на себя.
Высота выравнивания привычно обозначилась начавшей просматриваться травой. Я потянул РУС на себя, но недостаточно быстро убрал обороты на малый газ, что незамедлительно вызвало энергичный толчок ручки управление от себя.
- Высоко!
Я увидел, как под крыло улетело посадочное Т. Перелет!
- Добираем, добираем, добираем! Сидим! Задержи ручку! Направление!
Контакт с планетой в этот раз оказался довольно жестким. У Лядова всегда посадки мягкие и почти всегда он «крутит колеса». А сейчас я от перегрузки, можно сказать, зубами клацнул… Но, по-моему, это означает и то, что самолет я сейчас досаживал сам!
-  Сереня, у меня чуть пломбы из зубов не выпали! Добирать же надо!
Сергеныч замолчал до самого заруливания.
Спрыгнув на землю, Лядов снял шлемофон, и я увидел то, что никогда до этого, да и после не видел – у него были мокрые волосы! Да уж, непростой полетик был и для него…
- Все понял? Запомнил что-нибудь?
- Сергей Геннадьевич, вот поэтому с оборотами нельзя выравнивать, можно высоко выровнять?
- Ты, как обычно, соображаешь только на земле. А надо в полете! У тебя, что,  фитиль длинный?
- Как это?
- Ну, шея длинная, резьба мелкая? Так понятнее?
- Не-а...
- Ясно, ничего вы еще не понимаете в авиационном юморе. Ладно, возвращаемся к нашим баранам. Если с началом выравнивания не стянешь обороты с нужным темпом, то и самолет не просядет на заданную величину, что приведет к высокому завершению выравнивания. Как следствие, если не принять соответствующих мер по исправлению отклонения, перелет и потеря скорости гарантированы. Что, опять же, приведет к посадке с повышенной вертикальной скоростью. А последствием этого будет что?
- Большая перегрузка на посадке.
-  Правильно. Что сейчас и получилось. Отсюда делаем вывод:  чем плавнее уборка оборотов, тем меньше должен быть темп взятия ручки на себя. Это на больших и тяжелых самолетах выравнивание происходит на оборотах. А у нас, если вовремя на выравнивании не убрать РУД на малый газ, можно еще и взмыть. В общем, так, запоминаем: РУД мы убираем с началом выравнивания. Но, опять же, это только в том случае, если подошел к точке начала выравнивания с нормальными параметрами. Если ты, к примеру, подошел к выравниванию на малой скорости, или при сильном встречном ветре, или далеко снизился на посадочном курсе – с оборотами надо повременить. Вариантов много. Поэтому, я вам, балбесам, постоянно и талдычу: подошел к самолету, оцени метеоусловия, продумай полет. Особенно все то, что касается взлета, захода на посадку, и посадки. Научитесь так делать – все будет у вас получаться. Грудинин, а кабину!
Вот и пошел Ромка летать полноценные программные круги – два полета с обруливанием. Следом за ним Чистик, Прокопчук и Шлыков продернутся по полетику, добивая свои зоны, и я вновь окажусь в кабине.
А потом мы до понедельника прощаемся с Сергенычем. И, скорее всего,  навсегда со «131-м» бортом. Система ДОСААФ – централизованная, общесоюзная, предоставляет технику согласно заявкам. Так что не факт, что после капремонта наш самолетик опять вернется к нам в Моспино.
Время на полетах летит поразительно быстро. Вот уже и я, передав «мартышку» Прокопчуку, трусцой перемещаюсь к самолету, за хвостом которого Сергеныч сейчас особо тщательно чихвостит Игоря Шлыкова.
Усаживаясь в кабину, я увидел на асфальтовом круге для авиамоделистов знакомый желтый «Москвич 2140» дяди Димы - отца Андрюхи Белого. Ну и, собственно, их обоих, прикрывших глаза от летнего солнца рукой, и высматривавших меня. А я, кстати,  в рутине авиационной жизни этой недели уже и думать забыл про них. Значитца, все у Андрюхи по плану, значитца, документы они с отцом привезли. Я помахал им рукой, пытаясь обратить на себя внимание.
- К тебе приехали? – заметил мои телодвижения Лядов.
- Ага, Андрюха Белый документы на зачисление привез, я вам в воскресенье по поводу его звонил.
- Помню. И что, он твой дружбан?
- Угу.
- Ладно, так и быть, заберу его к себе в группу, так сказать, по блату. Запрашивай, запускай, - загремел ремнями в задней кабине Лядов.
Чем хороши полеты по кругу – своей динамикой. Не успеешь очухаться после посадки, как через несколько минут уже вновь подходишь к выравниванию. Лучшего темпа для обучения и не придумаешь.
С удовольствием про себя отметив, что с взлетом я окончательно и бесповоротно подружился, поэтому старался по-максимуму сосредоточиться на чистоте выдерживания режимов и построения маршрута полета по кругу. Лядов почти ничего не говорил, однако что-то постоянно писал в своем треклятом блокноте-кондуите.
Да, конечно, отклонения у меня возникали все еще часто, но уже гораздо быстрее мной идентифицировались и исправлялись. Лядов как-то говорил, что «полет – это есть непрерывный процесс сочетания ошибок с действиями по их исправлению», и что «квалификация летчика зависит не от количества им допущенных ошибок и отклонений, а от времени, которое он тратит на их обнаружение и исправление». Короче говоря, ошибки допускают все, но не все их одинаково быстро замечают и исправляют. Ну, как-то так…
- Высоты на посадке запомнил? Работай сам, я мягко держусь. И посмелее, только смелым покоряются моря! - неожиданно пропел Сергеныч.
Видимо, я сегодня удачно вписался в редкий случай пребывания Лядова в кабине самолета в хорошем настроении.
В первом заходе я, перенервничав, опять высоко выровнял, да еще и, учитывая предыдущий полет, слишком резко стянул РУД на малый газ, в результате чего ручка управления энергичным движением автопилота системы «Лядов» ушла вперед почти до приборной доски, и сразу же взята на себя,  как потом сказал Сергеныч - «до пупа». Тем самым было исправлено высокое выравнивание и предотвращено падение самолета без скорости на «три кости».
- У тебя одни крайности! Зачем так резко сдернул обороты, да еще и без скорости выровнял на высоте с деревянный трехэтажный туалет? Темп уборки оборотов, приучай себя сразу, должен быть на счет «раз-два-три», а не одним махом, как ты только что мне устроил! Ты там РУД в обратную сторону случайно не выгнул? Надо Вите сказать, чтобы посмотрел. А то с тебя все можно ожидать. Рули на предварительный, исполнительный занят.
На исполнительном старте молотил воздух наш бывший «84-ый» с Тертычным и Танасюком на борту, которого я всегда узнавал по упирающейся в фонарь голове. Рост у Витьки был приличный для Яка, под метр восемьдесят пять.
- Раз пока не тянешь на посадке, делаем шаг назад. Я сажаю самолет, опять показываю. А ты держишься за управление и запоминаешь. Запрашивай взлет, не спи! – в голосе Лядова снова зазвенел металл.
Ну вот, опять что-то у меня не срастается, понял я с большим огорчением. Эх, смогу ли я посадку вообще, как говорит Лядов, «потянуть»?
Второй полет прошел в расстроенных чувствах в полном молчании. На посадочном курсе я вышел несколько левее створа - слегка затянул с четвертым разворотом, поэтому на выводе из разворота провернул самолет под углом к посадочному курсу, чтобы исправить возникшее отклонение – все так, как, собственно, и учил Лядов.
Щупая по крену и постепенно уменьшая поправку, я вполне точно вышел на посадочный курс, и на снижении стал ждать высоту начала выравнивания, внутренне уговаривая себя не начать драть ручку слишком рано. Лядов молчал и управление пока не  забирал. Ага, вот они, травинки! Потянул одновременно РУС и РУД на себя, в уме считая «раз-два-три», тем самым задавая тем уборки оборотов. Однако сейчас мне показалось, что выравнивание закончено также высоко, как и прошлый раз, судя угловым размерам посадочного «Т», видимого через лобовое стекло. Исправляя высокое выравнивание, я задержал ручку, но тут в управление снова вмешался Сергеныч, толкнув ручку от себя, как и в прошлом полете.
- Теряем скорость, дай самолету снизиться! Вот метр, добирай энергичнее, самолет падает! Не видишь, что ли?!
К своему немалому удовлетворению, я в этот раз увидел, как стала резко приближаться земля, и как темп ее приближения стал уменьшаться после того, как мы энергично потянули ручку на себя.
Кстати, сели в рамках приличного, допустив небольшой перелетик после прохода посадочного «Т».
Зарулили на якорную.  Наш самолет сегодня больше не летает. Но зато в воздух на «131-ом» еще поднимется Лядов, совершив многокилометровый перелет.
Пока я развязывался, Сергеныч успел выбраться из своей кабины - он в нарушении инструкции всегда заранее расстегивался.
- Пошли твоих гостей встретим. По полету. Обороты в этот раз убрал нормально, а вот ручку по мере приближения земли потянул несоразмерно, чем остановил снижение самолета и опять высоко выровнял. Нервишки, что ли, сдают? Одним махом я могу выровнять, ну еще пару человек нашей организации. А ты должен добирать РУС соразмерно приближению земли. Запоминай по слогам: со-раз-мер-но. То, что увидел высокое выравнивание - это уже хорошо.
- То есть, получается, ручку надо медленнее добрать?
- Надо добрать ручку, как положено! Вот сейчас у тебя есть тенденция к высокому выравниванию, потому что резко работаешь с ручкой. А в следующем полете ты все это, возможно, переучтешь, начнешь выравнивать слишком плавно и долбанешь планету самолетом вообще без гашения вертикальной скорости. Посадки, Сереня, они не похожи друг на друга. Наша с тобой задача – это научиться мгновенно ориентироваться. Но самым главным залогом нормально посадки будет что?
- Подход к земле с заданной скоростью и глиссадой?
- В теории ты мастер, жаль, что плохо увязываешь ее с практикой. С практикой у тебя пока проблемы.
- Наверно, у меня посадки вообще не будут получаться?
- Отставить панические настроения! Мы только начали учиться летному делу! Что это за такие преждевременные выводы? Чтобы я больше этого не слышал!
Разбирая на ходу прошедший полет, мы незаметно подошли к асфальтовому кругу, который, в отсутствии соревнований по кордовым моделям, использовался в качестве стоянки автотранспорта.
Представившись и поздоровавшись за руку с дядей Димой – отцом Андрюхи, Лядов открыл протянутую ему папку с собранными документами, досконально изучая их.
- Хорошо подумал? – Лядов изучающие посмотрел на Андрюху. – Учти, все следующие каникулы до конца школы для тебя будут в режиме учебы и сборов здесь, на аэродроме. Ну, а как учиться в двух школах сразу, и что такое летать - тебе, вон, Пожитков может в цветах и красках рассказать. Все равно готов? Тогда пошли к секретарю сдавать документы и писать заявление. Сереня, меня выпустите на перелет, и можешь ехать в город, чтобы людей не держать. Вы же его домой подвезете?
- Конечно, заберем. Но мы с удовольствием подождем конца полетов, посмотрим, нам же интересно! - откликнулся дядя Дима.
- Ну, и отлично, - улыбнулся Лядов, - только на стоянку не ходите, инженер аэроклуба – мужик принципиальный, посторонним туда нельзя.
Лядов повел Андрюху в штаб.
- Ну, как успехи? – спросил меня дядя Дима.
Я тяжело вздохнул и показал большой палец.
- Понятно! – засмеялся он.
Через несколько минут из штаба вышли Лядов и Белый, который, радостно улыбаясь, побежал к нам. Сергеныч кивнув дяде Диме, а мне дал знак следовать за ним.
-  Серега, иди, мы тебя дождемся, - сказал дядя Дима.
Здесь считаю необходимым сделать небольшое отступление - экскурс в будущее.
Андрюха успешно отучится и в группе Лядова полностью отлетает всю двухлетнюю программу, набрав налета чуть ли не в полтора раза больше, чем я. Ему повезет в том, что на его долю не выпадет никаких чемпионатов, и в следующем году они начнут полеты в первых числах июня - как и положено. Лядов им будет очень доволен и даже поблагодарит меня за то, что я его привел в аэроклуб. После школы он по моим стопам пойдет в летное училище, и успешно закончит харьковское. Однако почти сразу же после выпуска уволится из армии, подастся в коммерцию, так как самостийной Украине начала девяностых не нужны были ни летчики, ни самолеты, которые она налево-направо продавала, или пилила на лом.
Но возвратимся к якорной стоянке, где Виктор, подготовив «131-ый», ждет Лядова.
Сергеныч тщательно осмотрев самолет и приняв от Виктора формуляр «131-го» (что, по сути, является техпаспортом самолета), засунул его в специальный карман для карт на правом борту. Его он сдаст вместе с самолетом по прибытию на завод.
- Геннадич, заправка полная, масло свежее, сегодня полностью поменял, воздушка где-то чуть подтравливает, но компрессор будет весь полет подкачивать, так что не страшно. Нет времени с системой возиться и искать причину. Скорее всего, что-то с клапанами компрессора, менять его давно уже пора. Все равно же гоним на капремонт, а после машина, скорее всего, уйдет в чужие руки…
 - Все нормально, Витя, все правильно и по-хозяйски - на АРЗ его полностью переберут.
Мы стояли возле законцовок крыла и ждали команды Лядова на уборку тормозных колодок. Наконец Сергеныч, погоняв движок на различных режимах, развел руки в стороны – это сигнал на уборку колодок, которые за специальные тросы из-под колес были мгновенно выдернуты. Виктор стал слева и дал команду на разрешение руления – левая рука показывает вперед, в направлении выруливания. Лядов, позируя перед нами,  далеко оттянул полетные очки, которые крепились на шлемофоне на очень жесткой резинке, изображая мультяшного волка из любимого и культового тогда «Ну, погоди!», и лихо отпустил их на глаза. Однако резинка была сильная, а очки тяжеленными, что привело к неслабому удару в районе переносицы, судя по сморщившейся физиономии Сергеныча, и к их потешному сползанию на нос.
Мы дружно заржали.
Лядов с самым суровым видом показал нам кулак и по асфальту стоянки, развернувшись на сто восемьдесят, порулил на старт.
Виктор погладил по крылу выруливающий «131-ый», как бы провожая и прощаясь с ним. Этот святой технарский ритуал родился в авиации в незапамятные времена, и будет существовать до тех пор, пока в мире есть самолеты, летчики, техники и аэродромы.
После взлета Лядов перевел самолет в набор высоты по прямой для набора эшелона две тысячи сто и взял курс практически строго на восток.
Через два часа он по телефону доложит Тютюннику о посадке на аэродроме авиационного ремонтного завода города Шахты.
А в понедельник утром он примет обновленный «130-ый» и облетает его. И сразу же погонит его к новому месту дислокации в Моспино. По крайней мере, таковы были замыслы и планы. Но, как обычно, мы предполагаем, а Бог располагает, так что сегодня  на успех этого будущего предприятия загадывать было еще рано: до понедельника еще целых двое суток.
А сейчас мы поможем Виктору со «106-ым», отмоем его, заправим и привяжем к планете. Виктор, пока мы возились с чехлами и швартовочными цепями, красной краской красил тормозные колодки, заодно закрасив цифирьки «131».
- К понедельнику краска высохнет, тогда и напишем новый номер. Все свободны.
Полеты подошли к концу. Крайним на якорную стоянку зарулил и выключился Кривонос со своим питомцем Димкой Ярошенко. А я в голове как будто бы слышал эфирный голос Владыкина: «9 августа 1986 года московское время тринадцать часов тридцать две минуты, конец полетам первой смены. Все самолеты на земле». И тут же в воздух последовательно ушли две красные ракеты.
Однако Владыкин еще долго будет сидеть на месте руководителя полетов, дожидаясь посадки Лядова на аэродроме «Шахты». Ибо по руководящим документам на перелетах аэродром взлета является запасным аэродромом до момента посадки воздушного судна в пункте назначения.
 Мы же побрели в общагу переодеться, собрать вещи и определиться, что взять домой для постирушек. Наш «Урал» уже стоял «под парами» у столовой, ожидая техсостав, который всегда традиционно крайним покидал стоянку. Летчики, ожидая отъезд, строил планы на выходные. В атмосфере витали разговоры о рыбалке, о выезде с шашлыками на пляжи городских водоемов. Ну, а я, как обычно, на выходных буду крутить перед глазами свое «кино», снятое на минувших полетах, дотошно вспоминая все запомненные нюансы, критику, замечания и то, за что получал нагоняи.
Как и было обещано, семейство Белых дождалось меня, и мы, существенно опередив наш «Урал», взяли курс на север, в родной город Донецк, к домашней еде и удобной постели. На выходных обязательно надо отоспаться, а то эти первые смены, что ни говори, изрядно выматывают.
А вечером мы с пацанами опять встретимся на нашей лавочке, и я передам Андрюхе Белому свои конспекты, уж очень он их просил, хитрюга. Ну, пусть пользуется, не жалко, все же пойдет на пользу, и возможно, ему будет легче учиться, чем мне.
Во второй половине воскресенья пошел дождь, настоящий ливень, который так и не закончился до утра. А в понедельник утром, промокший до ниток и, прыгая из трамвая в трамвай, я сумел вовремя добраться до остановки «имени Лядова», где меня принял борт нашего педантичного «Урала», точно по расписанию собирающего разбросанный по городу аэродромный люд. Лядова на месте погрузки по объективным причинам не оказалось, так как он сейчас кукует в Шахтах и ждет погоды на перелет.
Стало ясно, что полеты сегодня вовремя не начнутся, да еще и неизвестно, когда прилетит Лядов. И прилетит ли он сегодня вообще. Дырявый тент «Урала» безбожно протекал, и мы  безуспешно перемещались по кузову, тщетно пытаясь найти сухое место на лавочках.
На аэродроме, выгрузившись возле столовой, сразу пошли на завтрак. За командирским столом уже сидели Тютюнник с Владыкиным, о чем-то негромко беседовали. О чем – нетрудно было догадаться. Конечно же, о судьбе сегодняшних полетов.
- Внимание, летный и переменный состав! – со своего стула поднялся Тютюнник. – Синоптики с «Электрички» обещают улучшение погоды только после шестнадцати часов. Поэтому, принято решение полеты на сегодня отбить. После завтрака работаем по плану предварительной подготовки к полетам на вторник и среду, 12 и 13 августа, с двенадцати до восемнадцати часов. После обеда, если погода позволит расчехлить матчасть - тренажи на стоянке. Летно-инструкторский состав в девять часов ко мне на постановку задачи, курсанты по своим классам. Плановая таблица останется без изменения, однако возможно будут коррективы в отношении группы Лядова, если он не выполнит сегодня перелет. Вопросы?
Вопросов, как всегда, не было. Мы побрели в штаб и разошлись по своим классам.
- Пацаны, мы же знаем, что летаем, так давайте распишем все заранее, только даты ставить не будем? - по праву старшинства я взял бразды правления в группе.
- А что, старую предварительную нельзя оставить? – вставил свои три копейки Грудинин.
 - Думаю, что нет. Ромка, ну ты же даты уже проставил? Что теперь, их вытирать будешь, или зачеркнешь и сверху пишешь новые? Думаю, так нельзя! – неожиданно в себе я включил формалиста, – Вы как хотите, а я предварительную буду переписывать!
…Спустя много лет я фигурировал в качестве секретаря комиссии по расследованию аварии, произошедшей в нашем полку. Мы тогда потеряли самолет по причине полной выработки топлива в полете. Но, слава богу, экипаж успешно и своевременно «сделал кости за борт», благодаря чему остался цел и относительно невредим. Так вот, через два часа после времени «ч» прилетевшая комиссия генштаба ВВС по безопасности полетов во главе с принципиальным и жестким генерал-майором Солнцевым, первым делом у злополучного экипажа изъяла тетради подготовки к полетам, и сличила их с плановыми таблицами. Тогда Солнцев безапелляционно сказал: «Количество предварительных подготовок должно совпадать с количеством смен, в которых экипаж планировался, даже если они по каким либо причинам не состоялись. Это закон. И не надо убеждать меня, что мягкий лучше, чем твердый!». Вот так…
Не обращая внимания на возгласы пацанов - «да ну тебя, сам пиши, если хочешь, а мы дождемся Лядова», я уселся за свою парту и потратил пару десятков минут для записи новой предварительной подготовки. Так и просидели в классе до обеда. Ромка с Валеркой  Прокопчуком все это время втихаря на задней парте резались в карты, а я по давно уже укоренившейся привычке прокручивал в голове «кино» с крайних полетов.
После обеда дождь прекратился, но через точку ветер все еще тащил на глазах редевшую облачную рвань, которая провисала почти до верхнего обреза градирен Старобешевской ГРЭС.
«Наверно, метров сто нижний край», - про себя я оценил высоту облачности.
Виктор на осиротевшем «106-ом», открутив технологическую съемную обшивку снизу крыла, осматривал обнажившиеся желтые топливные баки на предмет их протечки.
- Если постоянно бить самолет об землю, как это делают курсанты первого года обучения, то баки частенько текут, швы не выдерживают, – Виктор выдал очередную порцию сведений об особенностях и перипетиях эксплуатации матчасти. – Но у нас, слава богу, пока все нормально. Самолет новый, еще не убитый. Хотя, вот не пойму, хоть убей, почему не ставят мягкие резиновые баки, как, например, на Ту-134? Горя бы не знали!
К нам подошел Костоманов с неизменной сигаретой в уголке между улыбающимися челюстями.
- Скучаете? Радуйтесь, орлы! Ваш летчик-конструктор встал на план, через десять минут вылетает, в погоде появилось «окно».
Именно «летчик-конструктор»! Я не ослышался! Что ж, вполне корректный и остроумный вариант определения.
Через два часа и за час до ужина послышался знакомый гул, и небо над точкой перечеркнул родной силуэт Як-52. Развернувшись на пятидесяти метрах вокруг хвоста, с крутой глиссады Лядов продемонстрировал еще одну свою замечательную посадку, филигранно притерев самолет на траверзе ВСКП, так как из-за погоды старт сегодня не разбивали - решили полотнища не мочить.
Непривычный в голубокрасном цвете Як с синим бортовым номером «130» зарулил на бывшее место «131-го», где его ожидали Виктор, а также возбужденные и радостные мы. На стоянке уже было несколько бортов в таком же окрасе. И мы уже знали, что такую специфическую окраску самолет приобретает после капитального ремонта на заводе.
Лядов, разбросав ремни по бортам, с довольным видом сладко потянулся в кабине:
- Рады, небось, что батька вернулся? Предварительную подготовку на завтра - послезавтра в тетрадях расписали? Нет?! Ну и чем вы тут без меня занимались? А, Пожитков? Чего группу распустил? Расписать предварительную подготовку заново, что тебе, Грудинин, не понятно? Через тридцать минут тетради мне на проверку. Исполнять!
Я торжествующе посмотрел на пацанов, мол, а что я вам говорил?! Пацаны, чертыхаясь, умчались в класс переписывать предварительную подготовку.
Лядов поздоровался с Виктором, и в духе известного и любимого фильма, уже давно разобранного на цитаты, выдал:
- Принимай аппарат. Во, махнул, не глядя! Сереня, а тебя, что, мое указание не касается?
Я с самым своим достойным видом раскрыл и продемонстрировал перед ним тетрадь со свежей предварительной. Лядов хмыкнул и вытащил из передней кабины папку с документацией по самолету.
- Отнеси ее в домик инженера, – Сергеныч сунул ее мне, – Витя, распакуй заднюю кабину, там пакет с донской чехонью, возьми себе пару штук.
Я быстро отнес папку Павлу Геннадьевичу и вернулся обратно на стоянку, где Лядов с Виктором осматривали самолет.
- Пневматики новые, это здорово. Стойки не текут, но надо подкачать. Фонарь отполирован, это замечательно. Свечи новые, оба магнето и генератор этого года выпуска. Пока все хорошо, – бормотал про себя Виктор. – Геннадич, как движок?
- Ты знаешь, Витя, ничего дурного не заметил. Тянет прилично, температурные режимы в норме.
 - Движки тоже капиталку проходят. Горшки, вроде, новые - ребра охлаждения не перекаленные, завтра компрессию замерю. Похоже, нормальный аппарат нам подогнали, а, Геннадич?
- А то! Фигню не берем!
- Сергей Геннадьевич, - влез я, - мы теперь и на нем летать будем?
- Вряд ли. В любом случае ресурс планера у него меньше, чем на «106-ом». Так что, скорее всего его пока будут беречь до тех пор, пока в матчасти не возникнет острая необходимость. Помнишь, тот случай с Таней Кузнецовой? То-то… Из-за чего нам пришлось отдать Тертычному свой борт. Да и, насколько мне известно, в ближайшие два года поставок новых самолетов в нашу организацию не предвидится.
Но «сто тридцатку» в воздух все же поднимут. Завтра на разведку погоды. Владыкин изъявил желание лично, как сейчас модно говорить, «протестировать» аппарат. Потом «130-ый» полностью зачехлят и опечатают. И мне на нем за два года так и не доведется слетать.
«До лучших времен», - скажет инженер аэроклуба Павел Геннадьевич.
«До худших времен», - хмыкнет Лядов. По стране уже год шарахается горбачевская перестройка.
После обеда летно-технический состав убыл по местам проживания в Донецке. Завтра вторая смена, и на аэродроме осталась только наша подростковая банда. Да еще ответственный Тертычный, который завтра с утра пожалеет нас и не выгонит на бега по мокрому летному полю – с вечера опять зарядил дождь. Мы с полчасика поболтаемся на спортгородке, да еще подметем центральную аллею и плац – два ненастных дня наколотили листвы, которая беспорядочно засыпала асфальт и площадку перед столовой.
- Летать будем в любом случае, - задумчиво произнес Тертычный, глядя на свинцовое небо, - главное, чтобы нижний край облачности был не ниже шестиста метров, и не было осадков. Нас интересуют только полеты по кругу. Почти все уже пересели на круги, зоны нам особо не нужны. Давайте на завтрак, и разбегайтесь по классам.
Вскоре ввалившийся в класс Лядов объявил нам, что плановая осталась без изменения, а на язвительный выпад Грудинина, мол, а что теперь делать со старой предварительной подготовкой, если план не изменился и, вообще, ничего не поменялось, кроме даты (все еще никак не успокоится), спокойно ответил:
- В старой предварительной на выписке плановой таблицы напротив значков полетов поставь буквы «Н», что означает «полет не выполнен».
Ну, и по аналогии в плановой таблице напротив условного знака, обозначающего полет, если он выполнен,  ставится буква «В».
Благодаря тому, что с писаниной мы расправились еще вчера, сразу пошли на стоянку, где Виктор уже расчехлил оба наших самолета и, увидев нас, свистнул, показав пальцами «два». Не трудно было догадаться, что на зарядной станции нужно получить два аккумулятора.
Лядов для тренажа великодушно разрешил использовать оба самолета, и мы с любопытством заглянули в кабину «130-го», но ничего нового для себя не обнаружили. Разве ж только запах свежей краски, изоляции и разогретой смазки.
Запах кабины… Отдельная тема. Говорят, такой запах источает ЦИАТИМ, которым смазывают гироскопы приборов. Где-то слышал, что так пахнет герметик, на который сажают фонарные шланги-уплотнители. А один знакомый технарь убеждал меня, что такой аромат издает армированная обмотка электрожгутов при нагреве, или краска, которой окрашена приборная доска.  В общем, консенсуса не существует.
В пассажирских салонах чем только не пахнет. Да так, порой, пахнет, что ситуация переходит в разряд проблемных. Пассажиры бывают разные: разных менталитетов, культур, национальностей с их гигиенической культурой, а также с индивидуальной способностью переносить полет. И ведущие авиакомпании мира по мере своих сил и сообразительности пытаются решить непростой вопрос внутрисалонной «пахучести». Но сейчас речь идет именно о кабине, о рабочем месте летчика. Даже самолеты-памятники на своих вечных стоянках и стелах продолжают пахнуть. Этот запах не способно убить ни время, ни вода, ни огонь. Позже, будучи зрелым летчиком, я как-то по долгу службы посетил мишенное поле одного из авиационных полигонов, где в понятном качестве использовались отжившее свое стариканы МиГ-17. И вот один такой «мигарик», весь испещренный пробоинами от осколков снарядов и ракет, обгоревший и выгоревший, продолжал пахнуть именно этим неподражаемым запахом. От самолета уже ничего не осталось, только кусок носовой части с изуродованной приборной доской. И этот запах.
Этот запах самолета с годами стал фактором, заставляющим собраться. Это предчувствие полета. Бывает, пахнет так где-нибудь в бытовой обстановке - и сразу возникает ассоциация с кабиной с последующей чередой воспоминаний.
Этот запах, я бы не сказал, что он приятный, он, скорее, символический, но его я бы желал иметь в атмосфере своего автомобиля. Жаль, что автопартфюмисты до этого до сих пор еще не дотумкали - товар был бы ходовым, так как существует мнение, что пять процентов населения земного шара каким-то образом профессионально связаны с авиацией.
Лядов дал мне команду перерулить  с якорной стоянки на старт «106-й», так как после разведки погоды с Владыкиным ему, видите ли, «неохота возвращаться на якорную, чтобы лишний раз бить ноги». Я решил, что в порядке очереди сегодня этим должен заняться Валера Чистик, который в соответствии со своим позывным следует после нас с Грудининым. Шустрый Валерка мигом запрыгнул на борт и через минуту он уже газовал двигатель, а через пять минут на линии предварительного старта его встретил Виктор.
Погода на полеты осталась облачной, но не более четырех-пяти баллов. Видимость была несколько затруднена дымкой, но позволяла распознать посадочные знаки с любой точки круга. А нам большего и не надо.
Кстати, плановая таблица на полеты мигом «потяжелела» чуть ли не в два раза, и она отчаянно рябила синим - в ней были круги, круги, и только круги. Ну, а дальше интенсивность взлет-посадок еще больше возрастет, когда мы начнем летать с конвейера.
 - В конце этой недели с госпиталя приезжает Самойлов, он будет менять Владыкина в кресле руководителя полетов, - сказал Лядов. – Сначала одну смену простажируется, а потом начнет полноценно работать. Да, Пожитков, у руководителей полетов, как и у летчиков, тоже существуют предельные перерывы, при возникновении которых необходимо пройти стажировку. А Владыкин нам нужен, а для чего, как, ты, Прокопчук, считаешь? Правильно, для того, чтобы летать с вами проверки. Тютюнник один не справится.
- Сергей Геннадьевич, - влез с вечными своими вопросами Ромка Грудинин, - а когда мы вылетим самостоятельно, то будем без провозки летать? Ну, не сразу, чуть попозже?
- Самостоятельно и без провозки? Ишь, ты, прыткий какой! Вылети сначала! Самостоятельный полет без предварительного контрольного полета с инструктором не противоречит вашей летной программе и методике обучения, и допускается после первых восьми-десяти тренировочных полетов, выполненных с устойчивым и хорошим качеством. Все зависит от вас. Понял, Грудинин? С твоими взлетами, ты, вообще, рискуешь не вылететь самостоятельно!
Это что получается? Допустим, сегодня Сергеныч меня провез, потом я слетаю самостоятельно, а на завтрашних полетах я запрыгиваю в самолет, и сразу сам лечу без контрольного полета с инструктором?! Вот это номер! А так, что, можно? Б-р-р-р-р, даже страшно себе представить! Но вижу, что Ромалэ этой идеей загорелся не на шутку. И опять это был все тот же пресловутый поощрительный «пряник». Обозначенная престижная цель, которую страсть как охота поразить. Или достигнуть. Кому как нравится.
Вместо разведки погоды Лядов с Владыкиным покрутили над точкой пилотажные комплексы, используя разрывы в облачности, которые вполне позволяли выполнять вертикальные фигуры. Заодно и Владыкин продлился, или, как сказал Лядов – «продернулся на пилотаж».
Предполетные указания прошли штатно, без особенностей. Погода сегодня вполне позволяла носиться по кругам и решать все те задачи, которые ставила программа нашей подготовки на текущий момент. Не дожидаясь Сергеныча, который с Владыкиным обсуждал, по всей видимости, «130-ый», а, может быть, и его пилотаж, я забрался в кабину «106-го» и, как всегда, занялся своим привычным занятием - тренажем, плавно переходящим в полет. И вот оно снова:
- Запрашивай, запускай!
Привычно свистнул поступаемый в цилиндры воздух, и горячий двигатель жизнерадостно заурчал, выходя на обороты. Занимая линию исполнительного старта, я неожиданно и с удовольствием для себя отметил, что уже способен смотреть по сторонам, анализировать воздушную обстановку. И, конечно же,  формировать весь этот альманах милых и трогательных воспоминаний из далекой юности. Кручу головой и жду, пока  с исполнительного старта начнет разбег самолет Тертычного с Димой Снурнициным, одноклассником Лены Ковальской. Они, можно сказать, взявшись за ручки, так вместе и пришли в аэроклуб. Вон она, кстати, с «мартышкой» прохаживается возле ВСКП, будет сопровождать их самолет до самой посадки. Вот справа от нас подрулил Костоманов с Костей Супруном, обладателем легендарной авиационной фамилии. Костя мне нравился, он был спокойным парнем с хорошими мозгами и спортивной подготовкой, занимался самбо, и имел серьезный второй взрослый. А вон с «мартышкой» стоит еще один костомановец Саня с не менее известной в мире авиации фамилией Гайдуков. Он также весь полет будет опекать Костоманова и Супруна. А в третьей зоне, судя по голосу, да, кстати, недавно я открыл в себе очень хорошее и нужное качество – идеальную память на голоса: то есть, в эфирном чате я безошибочно идентифицировал их владельцев, невзирая даже на эфирные гармонические искажения. Мне не надо было запоминать позывные моих коллег по небу, мне было достаточно всего один раз услышать их голос на земле. Этот ценный физиологический подарок сопровождал меня всю мою летную жизнь и, конечно же, здорово помогал, особенно, во время «собачьих свалок» на учениях различного уровня. Так вот, в третьей зоне сейчас крутится кривоносовский Ростик Ляховецкий. С ним я плотно сдружился пару недель назад, когда мы на двух наших топливозаправщиках в качестве помощников водителей до полуночи возили бензин с железнодорожной  станции «Моспино», перекинув за полусутки на наш склад ГСМ более шестидесяти тонн авиационного топлива. Аэроклуб восстанавливал свои ресурсы после высосавших все соки международных соревнований. Помню, что тогда бензином залили все цистерны и бочки на складе ГСМ, все самолеты на стоянке, в том числе и нелетающие, а также всю аэродромную бензиновую автотехнику. Пал Геннадич, закрыв глаза и махнув  рукой, дал добро на разграбление. И весь аэродромный люд заправил халявным бензином свои автомобили, мотоциклы, мопеды, и даже все наличествующие в округе канистры, включая трехлитровые банки. И все равно остался лишек – около двух тонн, о дальнейшее судьбе которые я не уже имел представления. А сейчас Ляховецкий добивает свою крайнюю зону, и так же как мы, переходит на круги. Вон наблюдающий за ним его собрат по группе Игорек Голенко по прозвищу «Плохиш» сидит, по-турецки сложив ноги у флажка, обозначающего третью зону, и безуспешно пытается воткнуть черенок своей «мартышки» в окаменевший укатанный грунт летного поля. Да нет, нормальный он пацан, но уж очень он похож на Сережу Тихонова, сыгравшего Плохиша в старой советской киноленте 1964 года «Сказка о Мальчише-Кибальчише». Они, кстати, с Грудининым - левшие дружбаны, с детства знающие друг друга. А вон на квадрате, развалившись на лавочке, бессовестно дрыхнет Вова с забавной фамилией Федоткин. Конечно же, из-за его фамилии никто и никогда его Вовой не звал. Простой как три копейки парниша, большой и необидчивый, прославился своим богатырским сном, и аналогичным ему храпом. Жил он в соседнем кубрике и так их там достал своим храпом, что в одну из ночей шутники-соседи по комнате его вместе с койкой отнесли на летное поле, и до утра оставили досыпать в центре песчаного парашютного круга. Он так и не проснулся. Все бы ничего, да только с рассветом были прыжки, и заспанные «тряпичники» крайне огорчились, обнаружив сие чудо в перьях, храпящее в точке точного приземления парашютного круга с децибелами, соизмеримыми с издаваемыми нашими «Карпатами», когда мы бордюрной арматурой пробили глушитель. А потом мы всем своим самолетным звеном под присмотром ухмыляющегося через усы Кузьмича исполняли групповое наказание, перекапывая парашютный круг «дабы освежить его желтизну», и в завершении все это хозяйство граблями тщетно выравнивали. Объем работ можно представить – парашютный круг был диаметром в полсотню метров. И что примечательно – безропотно вместе с нами вкалывал самый невинный участник этих событий – Вова Федоткин.
…Но вот подошла и моя очередь выруливать на взлетную - Тертычный со Снурнициным уже пробежали половину дистанции разбега, и пыльный шлейф за ними почти рассеялся. Мы всегда ждали, чтобы он рассеялся, ибо нечего поршневым движкам пыль глотать – это чревато, так как воздушные фильтры на авиационных двигателях не предусмотрены. Кстати, еще одна из неудобных особенностей грунтовых аэродромов.
Этапы полета до выхода из четвертого разворота у меня к этому периоду обучения сложностей уже не вызывали. Ошибки, конечно, возникали, куда же без них, но зачастую и в большинстве случаев мною своевременно обнаруживались, и исправлялись. Лядов почти не вмешивался в управление и минимизировал подсказки, однако продолжал дотошно фиксировать мои огрехи в своем блокноте-кондуите, чтобы потом на земле методично и муторно выносить мозги. И вот этой процедуры меньше не стало. Пусть даже за свершенным отклонением или допущенной ошибкой следовало своевременное и правильное их исправление, что, в принципе, было штатным производственным процессом - его позиция оставалась жесткой и непримиримой. Так как он всегда руководствовался принципом: «своевременно исправленная ошибка за ошибку не считается, но оценку снижает».
- Да куда он прет!!! – неожиданно заорал из задней кабины Сергеныч, - Сереня, не видишь, что ли, что Кривонос нам круг подрезает?!
Точно, слева чуть выше нас отчетливо и очень близко несся самолет с хорошо различаемым бортовым номером «67», приписанный к группе Кривоноса. Они с Ляховецким только что закончили задание и на снижении выходили из третьей зоны к третьему развороту круга.
- Ну, Саша! Ну, е…, - отпустил кнопку СПУ Лядов и окончание фразы я услышал через тонкую перегородку между кабинами.
 - Давай левый разворот, внимательно следи за ними, обходим их слева!
Я энергично заломил крен влево, и мы прошли ниже их Яка, оставив его по правому борту.
- Доверни на обратнопосадочный, включи секундомер и протяни с этим курсом еще одну минуту!  440-ый, ведите осмотрительность! – это он уже в эфир Кривоносу.
Дело в том, что самолеты, заходящие на посадку по кругу, имеют преимущество над самолетами, входящими в круг. Кривонос, в этом случае, должен был стать в вираж и пропустить нас, как это неоднократно делали мы с Лядовым.
- Это, Сереня, вообще-то, было опасное сближение! И ты его проспал! Наблюдающие на земле тоже проспали, иначе бы Владыкин отреагировал! Люлей сегодня получите все. Кто там сейчас за нами наблюдает?
- Чистик…
- После полетов берешь его, и пишите тридцать раз порядок ведения осмотрительности перед третьим разворотом. А я подумаю еще на счет сортира. Видимо, тебе в прошлый раз не хватило?
Ну вот, опять пошли репрессии. Хотя, конечно, я вину свою осознаю: Лядов же увидел опасное сближение, а я, вот, действительно, «проспал» самым настоящим образом…
Через минуту я запросил третий и ввел самолет в правый разворот. Судя по ориентирам, мы попали, чуть ли не в центр второй пилотажной зоны.
- Сергей Геннадьевич, наверно после разворота на снижение переводить пока не надо? Ведь далеко отошли…
- Ну, естественно! Чего спрашиваешь? Очень часто приходится летать не по нотам, - уже более спокойным голосом отозвался Сергеныч, - четвертый разворот также выполняем без снижения. А скажи мне, зачем мы протянули лишнюю минуту?
- Чтобы самолет Кривоноса подальше отпустить на посадочном курсе.
После четвертного разворота посадочное «Т» я не мог разглядеть, оно было слишком далеко. Зато был виден край нашего любимого яблоневого сада, примерно куда я и направил нос самолета.
- Не снижайся, так и лети в горизонте. Подверни вправо на десять градусов, похоже, левее выходим.
Вскоре показалось летное поле, однако капот в горизонтальном полете продолжал закрывать посадочные знаки, что все еще мешало точно определиться с направлением.
- Тяни, тяни в горизонте, рано еще переходить на снижение. По направлению ориентируйся по парашютному кругу, держи его немного левее капота. Вот так, хорошо. Вот теперь плавно переводи на снижение, щитки, доклад.
Зашипев, щитки стали в посадочное положение, а самолет привычно вспух и сразу же опустил нос, уменьшив потребный угол атаки. Что, наконец, позволило увидеть посадочные знаки. Мы шли метров пятьдесят левее оси захода, и я сразу довернулся вправо в сторону створа полосы.
Лядов пока молчал. А моя «бестолковка» продолжала интенсивно «варить и помешивать», рассуждая: «Вроде нормальная глиссада, скорость чуть великовата, так как перевели на снижение на скорости сто восемьдесят, а не как положено - на ста семидесяти. Прибираем оборотики, скоростенку надо погасить. По-моему, мы начали далеко снижаться, значит необходимо уменьшить угол снижения. А скорость не потеряем? Да нет, не должны, она и так чуть больше ста шестидесяти, а должна быть сто пятьдесят-сто пятьдесят пять. Не, не буду трогать обороты, боязно, лучше подойдем на чутка увеличенной скорости, Лядов же говорил, что «запас в попу не давит»... Вот, подходим к точке начала выравнивания… Еще чуть-чуть снизимся… Еще чуть-чуть… Еще… Еще… Еще… Прошлый раз высоко выровнял…Еще… Пора!»
 Я начал тянуть ручку на себя, но она неожиданно рывком пошла на себя, а РУД вперед  – это вмешался Лядов.
- Низко!!! Добир-р-р-рай!!! Черт!!! Сидим!!! Не долетели километр!!!
Ну, это, конечно, Сергеныч утрировал, на счет километра, это ему свойственно. Уселись почти на три точки, но, все-таки, перетянув ближний ограничитель. И уже на устойчивом пробеге, весело подпрыгивая на кочках и гремя металлом, проехали траверз посадочного «Т».
«Пиндец мне сейчас будет!!!» - с ужасом подумал я.
Лядов зловеще молчал до самого исполнительного старта и я, вжав голову в плечи, боялся взглянуть на него в зеркало заднего вида. В режиме полного молчания подрулили к исполнительному старту.  Я робко запросил разрешение на взлет, будучи уверен в том, что сейчас Владыкин скажет: «413-ый, зарулить! 410-ый, зайдите к руководителю!».
Однако…
- 413-ый, взлет разрешаю, ветер слева под шестьдесят пять-шесть метров!
Ничего себе! Не зарулили! Ох, и перебздел я тогда, с кем не быват… Извините за мой французский, нервы, мать их…
В течение всего следующего полета в заднем кабинете все также царило гробовое молчание. Я решился украдкой посмотреть в зеркало на Лядова - он смотрел куда-то в сторону, разложив руки в своей излюбленной манере по бортам вдоль сдвижной части фонаря. Так ведь он его еще и открыл, прохлаждается!
Ну и что это у меня такое было?! Что я только что учудил?! Что, что, классическое низкое выравнивание - вот что… Точнее, его почти не было. Причем, я в него самолет по своей дурости сам сознательно и загнал, решив выровнять пониже, учитывая предыдущие ошибки. Ну да, решил Лядова удивить… Он, кстати, все это после прошлых полетов и предвидел. Ну, удивил, и теперь он молчит, вероятно, выбирает для меня что-то  из списка семи египетских казней (ну, это я сейчас от себя добавил, конечно, я тогда таких историко-фольклорных определений и знать не знал).
И вновь траверз, развороты, посадочный курс. Вышли нормально, по крайней мере, я уже относительно устойчиво видел правильный угол снижения, да и направление получалось исправлять без особого рыскания по курсу – постепенно привыкал к угловым скоростям вращения Яшки и его инерции.
Снижаемся. А Лядов в управление упрямо не вмешивается и молчит. Выпустил посадочные щитки, чуть довернул влево – самолет немного ушел по направлению из-за небольшой асимметрии выхода щитков, такое встречается практически на всех самолетах. Тридцатка метров до земли. Сергеныч в задней кабине как будто бы умер… Чувствую себя крайне неуютно.
- Сергей Геннадьевич, - робко решил я нарушить уже порядком затянувшееся гнетущее молчание, – может, вместе?
- Обойдешься. Работай сам. Иначе, не научишься, – как отрезал Сергеныч.
Вот так… «Блин, убьемся… Реально убьемся!», - изнутри черепушку грызла мерзкая, но почему-то, безразлично-смиренная мысль.
А самолет, он же на месте не стоит, приближал меня к неведомо какому концу. Вот подходит земля… Вот трава начинает просматриваться… Пора выравнивать!
Интересно, как летать зимой, когда травы не видно и, вообще, лежит снег? А на бетонной полосе?
Я, внутренне зажмурившись, одновременно с РУДом потянул ручку на себя, однако в этот раз ступенчато: то задерживая на мгновение, при этом поймав себя на том, что интуитивно ручку незначительно, но все же отдаю от себя, оставляя небольшую тенденцию к снижению. То опять добирая, тем самым не давая самолету зависнуть, или резко провалиться. Похоже, вот он, этот долбанный авиационный метр! Берем ручку дальше, досаживаем самолет... Правой ногой направление, и надо убрать левый крен… Черт, не вижу приближения земли, вроде такой должен быть темп, а Лядов, гад, все молчит… Берем ручку, берем, берем, берем, вроде не взмываем и не валимся, ну хоть бы сейчас помог, что ли… И метров за десять до посадочного «Т» я почувствовал легкий толчок об грунт одновременно обеими колесами без отскока на амортизаторах, они плавно обжались под весом самолета.
- Ну, вот же, а ты боялась!!! - завопил в задней кабине Лядов, - Плавно опускай колесо, направление! Ну, наконец-то, я увидел хоть что-то похожее на посадку! А вот, если бы ты еще чуть-чуть добрал, то раскрутил бы колеса точно у «Т»! Умница ты моя! Ну, все, все, успокаивайся, и поехали домой…
Я от счастья был готов выпрыгнуть из самолета прямо здесь и бежать впереди него. Многоопытный авиационный педагог дал мне возможность пройтись по самым краям, чтобы я смог самостоятельно выбрать правильную середину. И у меня получилось! По крайней мере, в этом полете. Кубышка успеха была распечатана, осталось только идти по этой едва наметившейся дорожке, и  развиваться дальше.
- Страшно тебе было?
- Нет, я до последнего был уверен, что вы вмешаетесь в управление.
- Да вот, хрен тебе! Не в твоем случае.
Спустя много лет, вспоминая тот полет, я задаюсь вопросом – правильно ли Лядов тогда меня учил? Точнее, если так можно выразиться, гуманно ли все это было? Он, ведь, фигурально выражаясь, довел меня до края пропасти, дав занести ногу над бездной, наблюдая со стороны, ничего не предпринимая, уповая на мой инстинкт самосохранения. Сергеныч, по сути дела, бросил меня в воду, чтобы я сам выплыл, если захочу жить. Да, именно так и было.
У меня после Лядова было много инструкторов – это и обучение в летном училище, и неоднократные переучивания на новую технику уже во время службы в ВВС. Но с подобным лядовским отпусканием вожжей, я больше никогда и нигде не сталкивался. Обучение всегда происходило в рамках дозволенного, определенного курсами подготовки и методиками летного обучения. Всем тем, что мы называем «догмами». А выход из этих рамок квалифицировался, поначалу, как «предпосылка к летному происшествию», а после как «инцидент» (смена понятий, но по сути, одно и то же). Да и я, периодически осуществляя с подчиненными свою методическую деятельность с инструкторского кресла, конечно же, и близко не позволял себе то, что тогда вытворял со мной Лядов. Однако, благодаря Сергенычу, я до сих пор так и не могу определиться, что правильнее: не выпускать из безопасной колеи, надолго растягивая процесс, или же дать опасную возможность пройти по самому краю, мгновенно его ускорив? Безопасность или оправданный риск? Хотя Лядов как-то перефразировал известную поговорку – «риск без причины – признак дурачины», но ведь причина-то была: я самостоятельно посадил самолет задолго до того, как это мне было предписано сделать в соответствии с программой и методикой летного обучения.
Все это осталось в том далеком прошлом, когда я, умываясь горячими соплями, ревя от неудач и осознания своей тупости-бестолковости, которые Лядов, не жалея моих чувств и амбиций, и цинично выпячивая их напоказ, неумело делал первые шажки в большом авиационном небе. Сергеныч в том полете поставил меня на тонкую грань, находясь на которой я мог свалиться в любую сторону: либо испугаться, и в ужасе навсегда покинуть кабину самолета, трясясь только от одного воспоминания о ней, либо… Либо то, что выбрал я тогда, сжавшись в кулак и сумев посадить самолет, навсегда оставив себя в прекрасном мире авиации.
Но это было другое время, а Лядов был уникумом, сам себе устанавливающим правила. И ему это позволяли.
Он дал мне возможность выбора.
Я свой правильный выбор сделал.
Но кто-то до меня, или после меня, возможно, нет.
И пусть это будет на его совести - он рисковал гораздо больше.
Оставшиеся два вылета со спаренными кругами прошли достаточно продуктивно, учитывая мое воодушевленно задранное состояние. Все также проскакивали прежние повышенные интонации, все также периодически ощущались побудительные удары по ручке управления, но это уже были манипуляции, направленные на взбадривание меня и на подчищение моих огрехов. На подсказках Сергеныча я уже полномасштабно ковырялся на посадке, правда, так классно, как на той на всю жизнь запомнившейся посадке, притереть самолет еще долго не получится. Ну, а после Лядов, сидя в курилке среди инструкторов, смеясь, торжественно доложит: «Мы проклюнулись! Садился лучше меня!». А улыбающийся во все зубы Костоманов, пыхнув сигаретой, ответит: «Ага, поймал самолет за хвост!».
Вот и подошла к завершению очередная очень важная и одна из самых запомнившихся мне летных смен 12 августа 1986 года. Через четырнадцать лет этот день в России станет днем Военно-Воздушных Сил. Есть какая-то связь? «Конечно, нет!» - скажете вы. Но это только для вас.
Разбирая полеты, Лядов прилюдно в цветах и красках выдрал нас с  Чистиком за то, что мы допустили опасное сближение двух бортов в воздухе, и официально объявил взыскание в виде внеочередного наряда по мытью сортира. А очередную муторную писанину по порядку ведения осмотрительности перед третьим разворотом нарезал сразу всей группе. Мне за то, что «щелкаю клювом в полете», Валерке Чистику за то, что «спит и не ловит на мышей старте», а остальным – «просто так, для профилактики». Срок, как обычно, до утра завтра. Что ж, это же не коллективное наказание, это же воспитание  в коллективе, коллективом и через коллектив, как изложено в трудах по военной педагогике.
- И не надо на меня зыркать, Грудинин! Наказание для всей группы, и это не обсуждается! Все вы раздолбаи, и одним миром мазаны!
Но мне сегодня все эти мелочные дрязги были абсолютно по барабану! Я сегодня совершенно самостоятельно посадил самолет! Сам! Даже без подсказок по СПУ! Да еще и так здорово! Я так боялся того, что у меня посадка никогда не получится!
Интересно, а Кривонос как-нибудь накажет Леху Ляховецкого, и наблюдающего за ними Игорька Голенко? Надо бы поинтересоваться. Хотя, чего тут пацанов-то наказывать, если он сам все это проспал.
Про сегодняшнюю мою, мягко говоря, «не очень симпатичную» посадку в первом вылете Лядов так и не сказал ни слова, по-видимому, делая отсылку на перипетии процесса обучения. Или мой последующий успех ее попросту нивелировал, что, скорее всего, и есть истина. Реабилитировался, одним словом.
А ведь сегодня мы с Грудининым отлетали установленный минимум полетов по кругу с обруливанием и теперь можем приступить к полетам с конвейера! Итак, Ваше слово, товарищ Сергей Геннадьевич?
- Пожитков, повторить порядок взлета с конвейера. Грудинин, тебя это тоже касается. Завтра перед полетами принимаю зачет.


Продолжение
http://proza.ru/2023/12/29/679