Издательский Совет и все, все, все

Посылать в жопу не просто так, а глубоко и навсегда, я научилась в шестьдесят лет с копейками, когда переехала жить в другую страну, на Родине хоть обпосылайся, посланные обычно оттуда вылезают и продолжают действовать на нервы, порубленные ими же в лапшу.

Ох, сколько посланных в это дьявольское место я помню не только по походке. Вот, например, работала я в Издательском Совете РПЦ МП вместе с одной мадам. Вернее, она в кассетах, я в утвари, непосредственно мы не соприкасались. Место это было своеобразное, со своими прибамбасами. Наверное, никогда в жизни я не попала бы туда, если бы не мой дедушка-священник, послуживший как бы визитной карточкой.

А началось всё с моего первого зятя. Я получила на руки внука, тяжёленького такого карапуза, ну, меня и заклинило с одного бока, и загремела я в больницу при всём моём удовольствии. Сами понимаете, лучше трещать костями под руками мануальщика, чем упражняться, вспоминая забытые навыки по пеленанию, да и достали меня детишки, если честно: они спят, ребёнок орёт, я вскакиваю и бегу его спасать, потом гуляю с коляской до рынка, пру сумки, упражняюсь с кастрюлями, кормлю, мою…

Да, епишкина ж мать, я что, на помойке себя нашла? После больницы и вовсе получила оплеуху, дескать, мы теперь должны Вас кормить, дорогая тёща? Не, кормить должна я, мы же понимаем, мы же понятливые. Диплом рисовать, устраивать в приличный роддом, говно возить, - это я. Да, ладно, чего там. Давай, доченька, поднимай свою розовую попку и вперёд. Мы – их бин больной, баста.

До пенсии мне было, как медному котелку, работа накрылась тазом трёх с половиной килограммового младенца. И вот, в один ветреный день, гуляя с коляской, я увидела объявление о найме на старом доме в Абрикосовском переулке. Так я попала в Издательский Совет, где требовался продавец. Надо сказать, что видуха у меня была не слишком привлекательная, волосы стояли торчком, взбодренные ветром. Позже вы узнаете, почему я акцентируюсь на этом.

Для начала меня отправили на часовню, так сказать, проверка боем. В ассортименте лавки были книги, свечи и прочая церковная утварь. Меня удивило, что нет никакой отчётности, сменщица сдавала выручки в три раза меньше, чем я, и у меня было только одно объяснение, почему она мною недовольна. Но это стоит отдельного рассказа, к тому же, я, как обычно, попала в очередную историю. По прошествии некоторого времени меня перевели непосредственно в Издательский Совет.

Маленький магазинчик утвари я раскрутила до немыслимых высот, когда вместо обычных двух тысяч в день он начал приносить от ста до ста пятидесяти, расширился и стал пользоваться большой популярностью. Иные постоянные покупатели специально приходили пообщаться именно со мной.
- Почему Вас вчера не было? – спрашивала какая-нибудь дама, - я хотела у Вас купить, - и так далее, и тому подобное.
И вот мы подобрались к посланным в жопу.

На часовне я познакомилась с беженкой Людой, у неё было трое детей, маленькое сморщенное личико и торопливая походка. Она постоянно спрашивала «чего-нибудь подешевле» и я, входя в её положение, продавала ей свечи и всякие мелочи по отпускной цене. Люда перекочевала следом за мной в Абрикосовский. Она появлялась в магазине пару раз в неделю.

Я сгрузила Люде массу детского шмотья и обуви, с трудом запихивая её в лифт с объёмистыми узлами, и радовалась, что хоть чем-то могу помочь её детям. Моя одежда Люде не подходила из-за её мелкого калибра.

Наконец, когда все мои тряпичные активы закончились, Люда попросила у меня денег. До зарплаты оставалось десять дней, я не шиковала, но Люда выглядела так обездвижено, как будто не ела три дня. Просила она «до завтра», и я отслюнила ей четыреста ре, оставив себе какую-то мелочь. Люда тут же начала набирать себе свечек и крестиков, чем ввела меня в полное изумление.

- Ты же говорила, что твоим детям есть нечего?
- А я старушкам крестики продам и наварю…

И Люда пропала. Ни завтра, ни послезавтра она не появилась. Я кое-как дотянула до зарплаты, к своему стыду, перезаняв у подчинённых, ругнула себя в стотысячный раз и успокоилась. Как там было у Марка Захарова, - «хороший человек, солонку спёр и не побрезговал…» Но Люда нашлась. Где-то через полгода в девять вечера заиндевевшая Люда появилась на моём пороге, стряхивая с себя снег. Она достала из сумки трёхлитровую банку с огурцами в мутном рассоле и попросила напоить её чаем.

В это время у меня как раз образовалась очередная финансовая дыра, и я даже обрадовалась Людиному появлению. Однако в процессе распития чая, когда Люда попыталась польстить мне, с заискивающей улыбкой сравнив с кассой взаимопомощи, выяснилось, что она явилась не отдать долг, а лишь воспользоваться моим диваном, оставшись у меня на ночь.

Оох, как меня взорвало!
- Люда, - сказала я возмущённо, - ночевать ты у меня не будешь, и забери свои огурцы, у меня нет к ним гарнира.
- Ты в своём уме? Посмотри на часы! Я опоздаю на электричку! – губы Люды задрожали от злости. Она пыталась поставить меня в зависимое положение от совести.
- Ничего, переночуешь на вокзале. И вообще, Люда, иди-ка ты в жопу!

Я открыла дверь, и Люда с шипением пошла в жопу. Она вылезала оттуда ещё пару раз, пытаясь начать с чистого листа, и у меня же ещё оставалось чувство вины после лицезрения её обосранного вида…

Позже кто-то поведал мне, что у Люды были корова и козы, и ездила она в Москву торговать производными от молока и огорода.

И вот тут Люду сменила Ирина Николаевна. Она была невелика ростом, чернявая, с толстой косой, ни дать – ни взять православная женсчина скромной наружности. Как-то они обе сами ко мне прилепились, как жевательная резинка к подошвам. Ирина заглядывала в глаза этак по-особому проникновенно, крестилась, и я начинала терзать себя недостаточной святостью.

Нас послали на православную выставку-ярмарку, куда мы повезли репертуар из своих отделов. То есть, репертуар был у Ирины Николаевны, а у меня утварь и сувениры, - всё это ехало на микроавтобусе, а мы - на поезде в плацкартном вагоне. Поселили нас в Новодевичьем монастыре. В комнате обреталось человек двадцать паломниц, совсем как в стародавние времена. Но выбирать не приходилось, надо было терпеть всех этих странных хожалок по святым местам.

Меня всегда мучил вопрос, когда паломники работают, на что они живут, есть ли у них дети, и с кем эти дети остаются. Нет, я не против попутешествовать за чужой счёт, даже за, но жить в подобных условиях хотя бы один день сложно, а мы должны были ночевать в общей «келье» три ночи. Ну, про аромат я умолчу, казарма ещё та, помыться-то негде, в туалет очередь, а из кабинок то и дело слышится запорное «Господи помилуй». И ржать как-то неудобно, всё же чуть наискосок от клозета очередная монахиня вычитывает псалтир, стоя у пианино.

Ирина Николаевна оказалась завсегдатаем подобных заведений, её ничто не смущало. Перво-наперво она стырила у меня стеллажи, предназначенные для утвари, расставив на них свои кассеты с песнопениями, хотя достаточно было бы списка наименований для покупателей. Нет, она хотела, чтобы всё было красиво, поэтому я, как тыгдымский конь, металась от помещения выставки к монастырю, добывая полки, дощечки и тому подобное, для создания стеллажей.

В этом мне помогали два паренька, что очень раздражало Ирину Николаевну, как мне показалось, её напрягало их тёплое отношение ко мне.
Надо сказать, что и в Издательском Совете я была окружена вниманием молодёжи, которой было со мной легко и весело.
У меня даже завёлся дружок Ванечка Пашковский, он снимал в нашей богадельне помещение под рыбный склад и приносил мне различные деликатесы, бывшие в дефиците, а я в свою очередь снабжала его подарками для жены и тёщи, ведь у меня была масса знакомых художников со времён торговли на Вернисаже.

Итак, всё устроилось, выставка открылась, у меня украли телефон, подаренный тогда ещё не мужем, я расторговала почти все свои товары, накупила вместо них в последний день выставки всякой всячины для магазина в Москве, отбив украденный телефон и в качестве морального ущерба приобрела замечательные ботиночки ручной работы за сущие копейки. Они служат мне до сих пор.

С Ириной Николаевной я общалась безо всякого удовольствия, однако приходилось соседствовать везде и всюду. Её не смущали наркоманы, занимавшиеся любовью перед Казанским собором, дремлющие на полу вагонов метро, колющиеся в туалетах кафе, её напрягала только я, вернее, моя кипучая энергия. Она ввинчивалась взглядом в каждый мой жест, вслушивалась в каждое слово, я была для неё экзотическим животным, за которым её уполномочили вести наблюдение.

По приезде в Москву я взяла отпуск, сдав начальству накладные, надела любимое платье, австрийские лодочки на шпильке, и отправилась было в Дом кино, но тут раздался телефонный звонок:
- Наталья Владимировна, - пел в трубке ехидный голос Ирины, а у Вас недостача, мы не можем найти фарфоровые яйца с изображениями святых…

- Найду я вам ваши яйца, - выкрикнула я и повернула в сторону Абрикосовского. Как я и думала, Ирина шарилась в микроавтобусе вприглядку, тормоша упаковочную бумагу. Я мысленно плюнула на Дом кино, сама разгрузила автобус, расставила утварь по полкам, и, конечно же, нашлись не только яйца, но и униженные извинения Ирины Николаевны, на которые мне тоже было наплевать.

- Идите в жопу, Ирина Николаевна, сказала я ей с превеликим удовольствием. Скажите спасибо, что я не сломала каблуки!
- А что бы тогда было?
- Не советую Вам этого узнать.

Вечером Ирина вылезла из жопы и пришла ко мне домой. Я варила курицу. Надо сказать, что делаю я это в цептере без воды, то есть, бульон при выпаривании вытекает концентрированный, я делю его и курицу на четыре части, из одной варю супчик на двоих, а три отправляю в морозилку для следующих варок. 

Ирина Николаевна была голодна. Впрочем, меня всегда настораживал её всеобъемлющий аппетит. При её солощей фигуре в неё всего помещалось с избытком, она могла съесть пару тарелок супа, два вторых и три компота, я лично наблюдала весь этот каннибализм в Ленинграде, пардон, в Питере, и, когда я положила чайную ложку бульона в чашку, Ирина сделала мне замечание:

- Вам что, бульона для меня жалко?
- Нет, но Вы не сможете столько выпить, я же развожу его кипячёной водой…
- А мне не надо разводить, выливайте весь.

И я вылила, подумав о глистах, играющих в карты в животе моей знакомой. Ирина Николаевна позвонила мне на следующий день и обвинила в том, что я её чуть не убила. Она три дня не ходила на работу, её несло изо всех щелей… Смешно сказать, она выпила концентрированный бульон, натекший из целой курицы. Но моей импровизированной подруге этого показалось мало, и она зачастила. На моё недоумение о её появлениях к ужину она ответила бумажкой с адресом в Коктебеле и приглашением в гости, видимо, предполагая, что я никогда до неё не доеду.

Перед окончанием отпуска я зашла на работу. В отделе никого не было. К тому времени я уже получала золотые и серебряные вещи: цепи, кресты, оклады, да и сувениры у меня были не дешёвые, я находила уникальные предметы и мой отдел сверкал всеми гранями вернисажной продукции в лучшем смысле этого слова. Правда, начальство бывало мной недовольно, когда я не брала на реализацию крестильных шорт, католических крестов или матрёшек с ликом Богородицы, однако я умела отстаивать свою православную позицию.

Итак, я вошла в магазин, где не было ни одного продавца. Мои подчинённые неоднократно вызывали у меня сложные чувства, их набирали по принципу склеротической бестолковости, когда ни одна из них не могла запомнить ни порядка цен, ни названия икон, они упрекали меня в том, что я не хочу помолиться для увеличения выручки и во время месячных не прикасались к коробкам с товаром, которые приходилось таскать мне самой. На складе и вовсе сидел бывший прапор-кроликовед, который жаловался на меня за то, что я, отодвигая его, набираю заказы для храмов не за несколько дней, а в течение двух часов, то есть, роняю его авторитет.

Итак, пустой магазин, товар на несколько сотен тысяч и я. Беру пару авторских тарелок, три иконы в серебряных окладах и отношу в книжный отдел. Кладу на полку, предупреждаю ребят, чтобы никому ничего не говорили, и ухожу домой. На следующий день выхожу на работу, меня вызывает главный, отец Владимир:
- Мне доложили, что Вы украли из магазина дорогие вещи!

Племянник о.Владимира, психованый попёнок в белых носочках с дипломатом, смотрит на меня, как вампир, который вот-вот вцепится мне в шею.
- Я ничего не крала, Ваше… - чуть не поперхнулась «святейшеством» и засмеялась.
- А чего это Вы тут улыбаетесь?
- Да смешно мне. У вас же нет никакой отчётности, всё на честном слове. Даже если вы захотите меня в чём-то уличить, у вас ничего не выйдет. Спрашивайте с продавцов, которые средь бела дня покидают отдел, я просто решила их проучить.
- И ничего не взяли?
- Ну, кто-то же вас оповестил? Почему он не сказал, что вещи лежат в книжном отделе?

Продавщицы, уверенные, что меня вот-вот уволят, перешёптываются в кулачки, они, видите-ли, отходили чайку попить… Ах, сучки, не я ли разрешила вам купить золотые вещи без наценки, получив нагоняй от начальства? Впрочем, есть одна особенность у русских баб - любить тех, кто их палками охаживает. Вот поэтому я никогда не остаюсь на издательские тусовки, где после молебна все кидаются к накрытому столу и растаскивают снедь руками, толкаясь своими православными боками…

Мне по секрету сообщили, что это Ирина Николаевна заложила меня о. Владимиру, я подошла к ней и послала её в жопу ещё раз, думая, что она оттуда уже не выберется, однако я жестоко ошибалась.
Но это другая история, которую я расскажу в следующей главе.

2.

 Тем временем, жизнь шла своим чередом, меня сманивали в лавку при Высоко-Петровском монастыре. Я прикидывала и так, и эдак, но ездить из Саввинского в центр каждый день, когда мне до работы было пять минут трусцой, не казалось заманчивым. Должна была быть серьёзная причина, чтобы уйти из Изд. Совета.

К тому же, магазин процветал не молитвами, а вполне конкретными действиями, отцы это понимали и прибавили мне зарплату. И тут Ирина Николаевна вылезла из жопы и подошла ко мне с просьбой съездить по заданию племянника о.Владимира. Вот, чёрт, хоть убейте, забыла его имя. Этого сопляка все боялись, он мог устроить истерику на ровном месте, но мне, у которой дед-священник пропел анафему коммунистам, было фиолетово, белые у племянника носочки или чёрные, я видела в нём коммерсанта и не более того.

- Куда ехать и зачем? – спросила я.
- В Чертаново, я не знаю, где это, я без Вас заблужусь. – Ирина Николаевна приняла позу вопросительного знака, её коса свесилась с плеча, как опущенный флаг.
- Зачем?
- Там надо забрать какой-то товар.
- Почему его не привезут сюда?
- Я не знаю, я не спрашивала.

Мы всю дорогу молчали. По адресу с бумажки оказалась частная квартира. Ирина отправилась туда одна, попросив подождать её у дома на скамейке. Она вынесла небольшой пакет, я его раскрыла и обнаружила серебряные кресты с распятиями. Они были разложены по целлофановым мешочкам, с ценниками, написанными от руки.

- И что это?
- Мне сказали, что эти кресты Вы должны продать через Ваш отдел.
- Хм, левый товар? Нет, я продавать его не стану.

Мы вернулись в Абрикосовский, я поднялась к о.Владимиру и положила перед ним пакет.
- Знаете, я не буду торговать драгметаллами без пробы, не собираюсь брать на себя такую ответственность.
- Надо же, пришла какая-то лохматая баба, мы её приняли, а она нам свои условия диктует, знали бы, что такая умная, на работу бы не взяли! – отец Владимир задышал всем своим необъятным телом, как будто собирался обрушить на меня Божий гнев.
- Вы не напрягайтесь излишне, я сама от Вас уйду. А лохматая я была по погоде, а не от глупости, - я вернулась в отдел и написала заявление об уходе.

Пришлось отрабатывать две недели. Я старалась помочь деревенским священникам, высчитывающим приходские копейки, давала им телефоны поставщиков, находила выгодные цены, собирала заказы, ругаясь с кроликоведом. Наткнувшись у него на сербского митрополита, которому было назначено прийти через неделю, за три часа собрала тому десять коробок с иконами и утварью, и окончательно разобидела прапора-кладовщика, послав его в жопу.

Ванечка Пашковский расстроился больше всех, он попытался отговорить меня уходить, но у меня уже огурчик всплыл от безалаберности тех, с кем приходилось работать. Тот протоиерей, который предлагал мне принять лавку в Высоко-Петровском, казался мне вполне интеллигентным человеком, он был исторически подкован, и с ним было интересно беседовать.

Если я не вижу в священнослужителях объектов для поклонения, вовсе не означает, что они не видят во мне женщину. Увы, поп Борис Дубенко, как выяснилось позже, видел во мне не просто заведующую церковной лавкой. Кстати, монастырская лавчонка была так себе, - узкий рукав с внешней стороны стены, выходящей на Петровку.

Первый звонок прозвенел, когда поп Борис позвал меня в свой кабинет и начал при мне снимать подрясник и рубашку. Я вышла, ничего не говоря. В лавку привезли две фляги с мёдом, их сопровождала вертлявая черноволосая женщина, чем-то похожая на Ирину Николаевну. Она командирским тоном сообщила мне, что я должна продать этот, якобы освящённый, мёд.

Что-то мне это напомнило, погодите, погодите, не те ли это серебряные кресты без пробы кустарного изготовления?

- Нет, - сказала я. У Вас нет ни сертификатов, ни накладных, ни стерильных банок, Ваши фляги не закрываются, по лавке бегают мыши, Вы что, не понимаете, что мёд - это продукт питания?
- Отец Борис приказал Вам принять эти фляги! – женщина рассвирепела, - Вы обязаны продать этот мёд!
- Во-первых, у меня нет медкарты, во-вторых, я хотела бы послушать самого отца Бориса.
- Ты ведьма, я вижу, ты ведьма, - завопила тётка, покупатели начали выбегать из лавки. Появился поп Борис. Фляги с мёдом остались стоять, я пошла к начальству. Меня перевели в редакторский отдел. Попа Дубенко я послала в жопу немного позже, после Рождественских чтений, а тогда я вновь поимела лёгкое, совсем неправославное недоумение.

Я пропущу тот период времени, когда случились некоторые весьма занимательные события, достойные описания, и вернусь к Ирине Николаевне, а то она почти утонула в моих воспоминаниях. После Рождественских чтений, когда я, сидя в подушках, редактировала от руки доклады митрополитов во второй раз, - первая редакция была потеряна для истории благодаря чьей-то халатности, - муж принёс мне телефонную трубку, из которой без «здрассте» раздался голосок старшей дочери:
- Продавай квартиру, не то тебе будет плохо!
- Здравствуй, Катюша. С чего ты взяла, что я собираюсь продавать квартиру? Ты помнишь, что у тебя есть младшая сестра?
- Или продавай квартиру, или узнаешь, что с тобой будет!
- Катя, ты в курсе, где находится Хамовнический суд? Тебе туда. А вообще, иди-ка ты в жопу!

Они с Лёшиком уехали от меня, когда я работала на часовне. В милицию по поводу ограбления я заявлять не стала, дочь всё-таки, хотя швейной машинки, занавесок, посуды и сломанного дивана было немного жаль. А также, жаль было английской помады, ею на двери было намазано: «Желаю трёхкомнатного счастья». Как будто не они, эти милые дети, перепёрли в нашу квартиру Лёшину семью, состоящую ещё из двух братанов, ночевавших на моей и Женькиной постелях. Я на тот момент лежала в больнице, а Женя улетела в Тунис зарабатывать пением на учёбу в Классцентре.

По выходе из больницы мне было предложено переехать то ли в Печатники, то ли на шоссе Энтузиастов в однушку Лёшиного отчима, а проще, в конечном итоге, оказаться под мостом. Ну, я и сказала, чтобы они всем скопом шли в жопу, и, пока я была на работе, они туда и пошли.

Мало мне было тунисской истории, ооо, это нечто, это пострашнее Катиного звонка, но всё же я стала переживать, и не напрасно. Через три месяца из жопы пришло письмо на официальной бумаге, где мне предлагалось выкупить у себя самой квартиру по её полной стоимости. На тот момент это было двенадцать миллионов рублей. Я сдуру ответила на это письмо, имея намерение убедить пославших его людей, насколько они неправы.

Но последовала повестка в суд, куда явился "представитель" бывшего мужа с предложением разделить квартиру пополам без учёта интересов детей. И надо было соглашаться, а не рвать задницу, доказывая, что дети тоже имеют право на доли. Однако я очень боялась, что можно потерять вообще всё, тогда по Москве ходили страшные истории про разъезды с летальным исходом. Да, я думала, что дети останутся ни с чем, и вот почему.

Супружник жил приживалой, без брака, дама ему попалась ушлая: он вкладывался, а она опасалась, что наши дети придут делить его наследство, а потому, расплачиваться за его молодецкие фантазии должна была одна я.

Короче, мои мозги встали раком, и я никак не могла собрать себя в одно целое, как тот Шалтай-Болтай, упавший со стены, что бывает со мной крайне редко. Тут появился Ванечка Пашковский, буквально у подъезда сунул мне в руку триста долларов, свёрнутых в трубочку, и посоветовал поехать отдохнуть.
- Ванечка, я не смогу быстро отдать деньги.
- Отдадите, когда мне будет плохо, как Вам.

Я позвонила Ирине Николаевне, приглашавшей меня в гости пару лет назад. В Изд. Совете ответили, что она в отпуске и уехала на родину. Это было очень кстати. Я решила нагрянуть неожиданно, совсем как сама Ирина, когда приходила пить бульон. В железнодорожной кассе был один единственный билет в Крым, мистика, да и только. Сезон, в Коктебеле джазовый Фестиваль, полная катавасия с билетами, - мне фантастически повезло.

И вот я пришла, как говорят в исполнительных органах, на адрес. Дома никого не оказалось. Открылась дверь напротив, высунулась милое личико в кудряшках.
- Вы к Ирине? Какими судьбами?
- Мы когда-то вместе работали. Я решила воспользоваться приглашением.
- Да Вы что? - девушка рассмеялась. - Ирка Вас пригласила? Быть такого не может. Ладно, заходите ко мне, что Вы будете на лестнице стоять.

Я брала с собой продукты и подарки, поэтому мне было легко и просто не выглядеть нахлебницей. Мы пропустили по рюмашке, соседка Ирины разговорилась. Она поведала мне довольно много интересного про святошу напротив. Оказывается, Ирина получила эту двухкомнатную квартиру в элитном доме, построенном по немецкому проекту, через своего любовника-градоначальника, жена которого неоднократно подкарауливала соперницу и била ей лицо, вплоть до стационарного вмешательства.

Были и другие пострадавшие, портящие Ирине Николаевне не только внешность, но и ломавшие рёбра, а посему обладательница косы, за которую её легко было зафиксировать для дальнейшего битья, свалила в Москву на съёмную жилплощадь, чтобы, так сказать, немного переждать. Мне не хотелось верить в подобную чушь, я кивала, однако, вспоминая Иринину набожность, половину цветистого повествования пропускала мимо ушей. И тут я с облегчением услышала, как хлопнула дверь напротив.

Ирина вытаращила глаза, не в силах скрыть своего недовольства.
- Это Вы? Почему Вы здесь?
- Так Вы же меня приглашали…
- Вы ко мне?
- К Вам, к кому же ещё!
- Ну проходите, - Ирина горестно вздохнула, - Вы поломали мои планы, я собиралась поехать в Топловский монастырь.
- Вместе и поедем.
Позади меня фыркнула Иринина соседка.

И да, мы поехали в монастырь. За одно это я благодарна Ирине Николаевне, хотя… ей суждено было навсегда остаться в жопе.
Мы добирались на попутках, на маршрутках, долго шли пешком,
посетили три святых источника, в один из них я попыталась окунуться, но смогла зайти только по щиколотку, вода была ледяная. У меня на этот случай была заготовлена синяя холщёвая рубаха до пят, привезённая Женей из Туниса, Ирина разделась донага, постояла на берегу, оделась, и мы повернули назад.

- Идёмте в трапезную, - сказала Ирина.
- Мы же не трудники, с какой стати?
- Что, думаете, монашки помнят всех, кто тут работает? Идёмте.

Она съела одну тарелку супа, вторую, пошла за третьей. Мне было неудобно, я пожевала хлеба и выпила воды. На обратном пути мы спустились к морю…

В квартире Ирины Николаевны мебели было мало, видимо, она не успела прибарахлиться. Я спала в маленькой комнате на кровати, Ирина в гостиной на полу. Рядом с её лежанкой в ряд стояли иконы. Их было четыре или пять. Ночью я слышала странные звуки, но не придала им особого значения, а утром встала и пошла на море, было шесть часов и рассвет только забрезжил. Я никогда не загораю, так что, купаться люблю рано утром и поздно вечером. Ночью вообще самый цимес, можно плавать голяком.

Когда я вернулась с моря, из квартиры навстречу мне выскочил юноша лет тридцати с глумливой улыбкой. Он оглядел меня с ног до головы и запрыгал вниз через две ступени. Ирина ходила по комнате, напевая и мотая в руке сырую сосиску.
- Вы зачем так рано встали? Вы всегда будете вставать в шесть утра? Завтракать будете? – мы так и не перешли с ней на «ты», несмотря на этот почти что интим наших отношений.
- Я перекусила по дороге.
- Как будем питаться? Вы вообще, когда уедете?
- Когда деньги кончатся.
- А сколько у Вас денег?
- Триста долларов и ещё чуть-чуть.

Ирина смекнула, что мои деньги стоит потратить, как можно скорее, и налегала на еду, которую я приносила с рынка. Хорошо, что я через три дня вкурила, что к чему, и купила обратный билет. Но я неверно рассчитала, деньги кончились гораздо раньше. Мы съездили на экскурсию, сходили на Фестиваль, посетили несколько церквей, дважды поели в кафе, где знакомый Ирины – местный попик - лабал на гитаре, а его матушка и семеро козлят, пардон, деток, подпевали и отбивали такт ножками. Деньги растаяли в одночасье. Ирина ударилась в одинокие прогулки.

На пляже я познакомилась с украинкой, приятной пожилой тётушкой, она отдыхала с внуком, который остался от её погибшей снохи и не был ей родным по крови, но которого она обожала, и с украинцем, майором ОБХСС в отставке. Тётушке нравился майор, я нравилась майору, а мне нравился малыш, с которым мы возились и в воде, и на суше. И вся наша замечательная компания обедала в ресторане, где мне не давали расплатиться. Увидев нас с Ириной в городе, майор пригласил обеих в ресторан, но Ирина заартачилась и пробормотала, что она подождёт меня у фестивальной сцены.

Мы обедали, когда майору позвонили, он сказал, что приехала его дочь, извинился, оплатил счёт и, к моему удивлению, протянул мне денежную купюру:
- Наталья, примите двадцать гривен, купите от меня что-нибудь Вашей подруге, а то она такая злющая, видать голодная, будет на Вас срываться.
Ирина буквально выхватила у меня эти майорские гривны в ответ на вопрос, что ей купить поесть.
- Это мои деньги, дайте их сюда!

Вечером перед моим отъездом мы с моими новыми друзьями в очередной раз посидели в ресторане, и я уже шла в сторону дома, когда из кустов выскочила Ирина Николаевна и, повиснув у меня на шее, задышала в лицо:
- От Вас пахнет хорошим коньяком, где Вы были?
Она думала, что я обманула её, назвав меньшую сумму, чем та, которой располагала. Я ничего ей не сказала и стала молча собирать вещи.

Провожать меня Ирина не пошла, провожали мои украинцы. Я отрывала их от сердца. Мелкий разревелся, я целовала его бархатную рожицу и тоже плакала. За те десять дней, что я пробыла в Коктебеле,  я многому научилась, например, тому, что не всякая сопля, что блестит, как золотая, может претендовать даже на звание козявки.

А в Москве меня ждали новые приключения, организованные ближайшими родственниками. Да и родственниками ли? Кто знает, из какой жопы все они вылезли!