Персик

Медицинская сестра процедурного кабинета Наденька напоминает сочную переспевшую вишенку, которую почему-то забыли сорвать: безукоризненного овала очаровательное личико с пикантными ямочками на пухленьких щечках, фигура, удовлетворяющая вкусам самых изысканно-избалованных мужчин, причёска “а-ля мальчишка”, позволяющая ей отлично смотреться в компании и пятидесятилетнего ловеласа (“Пожилой? Зато самостоятельный!”), и семнадцатилетнего шалопая-скороспелки (“Сейчас модно: женщина чуть старше”). Имея формы дай бог каждой, она носит от мини до макси, от вечернего платья до облегающего свитера (“Хорошеньким всё идёт!”). И ещё у неё походка... Следует подробней остановиться на этом феноменальном Наденькином достоинстве, так как, думается, из-за него всё и началось. Итак, у Наденьки волнующая походка, выработанная в результате изнурительных и упорных тренировок за время службы “картоношей” и отшлифованная до такого высокого класса, что неизменно наводит на некоторые мысли даже самых спокойных семейных мужчин, - нет, не вихляние чем попало, словно на дистанции спортивной ходьбы (боже упаси!), а лёгкое, привлекательно-завлекательное поигрывание сногсшибательно соблазнительными бёдрами и чертовски аппетитной попкой (пардон), напоминающей (что делать, если действительно напоминает?) дивный неразломленный персик (вот похлопал бы!.. “Трогать нельзя, даже тихонько! Смотри и облизывайся!”). Немудрено, что, обладая такими неоспоримыми достоинствами, она знает себе цену и даже немного не согласна с ней: считает явно заниженной.
В то утро больных было мало, и улучив свободную минутку, Наденька читала. Послышался деликатный стук и в приоткрывшуюся дверь просунулась слегка лысеющая мужская голова, которая спросила:
- Можно?
Не обернувшись, Наденька ответила:
- Можно, - и, аккуратно пометив страницу закладочкой, захлопнула книгу.
В кабинет вошёл ничем не привлекательный мужчина, каких тысячи, да что там тысячи - миллионы в нашей необъятной стране.
- Пёсин, - представился он и протянул направление.
Наденька не торопясь вписала фамилию нового больного в журнал, сделала отметку в процедурном листе и, продефилировав по кабинету в своём неповторимом стиле, уколола посетителя - в руку, подкожно. Получив порцию лекарства, Пёсин сказал:
- Спасибо, - и, неслабо шлёпнув весомой ладошкой по половинке сочного “персика”, выскочил из кабинета.
Увесистое рукоприкладство произошло настолько быстро и неожиданно, что Наденька только пронзительно ойкнула, чуть не выронив шприц. Конечно, если б руки не были заняты, она бы развернулась и не раздумывая влепила зарвавшемуся наглецу хорошую звонкую пощёчину, но руки были заняты. Разволновавшись и уже толком ничего не соображая, Наденька, периодически поглаживая обиженное место, словно проверяя, не утратило ли оно прежней заманчивости, еле-еле дождалась конца рабочего дня, с трудом делая безликим пациентам требуемые уколы в нужные места.
И надо же было случиться такому совпадению, что именно в этот вечер (после работы, конечно) в поликлинике имело место маленькое торжество, отмечаемое в виде тщательно законспирированного сабантуйчика со спиртом (правда, разведённым), портвейном (для непривычных) и домашними соленьями (кто что принёс).
Не секрет, что на “девичниках” после нескольких доз “допинга” ведутся разговоры, в основном, двух видов: о чужих мужьях и о тряпках. При этом если в мужских компаниях вечно волнующая тема “Женщина” на определённой стадии алкогольного насыщения исчезает ввиду ненадобности, переходя в незамысловатые вопросы типа “Ты меня уважаешь?..”, то в сугубо женских коллективах разговоры о достоинствах и недостатках мужчин нарастают прямо пропорционально количеству выпитого вина. Заговорив о сильном поле, женщины, в отличии от мужчин, не моргнув глазом, называют всё своими именами и во всех подробностях (мужик, не жди пощады!). Прекрасный пол не склонен шутить. Женщины - существа, способные скорее поглощать, чем отдавать, часто рассуждают, как медики (вы не заметили, что большинство врачей циники?), но тогда даже тяжело себе представить, о чём говорят женщины-медики у которых образ мышления отлично дополняется профессиональными знаниями и обусловленным спецификой работы атрофированием отдельных сдерживающих центров.
Разговор на весьма вольную тему зашёл и там, где проводила вечер Наденька. Присутствие единственного мужчины-гинеколога, представительного брюнета, давно перешедшего в ранг “боевого товарища”, не учитывалось. Как правило, в беседах подобного толка Наденька не участвовала, но сегодня, находясь под впечатлением происшедшего (“Как вспомню, так вздрогну”) и расслабившись под влиянием портвейшка (полстаканчика), она сказала, обращаясь к молоденькой женщине - лечащему врачу Пёсина:
- Зоя Антоновна, что за больного вы мне сегодня прислали? Какого-то Пёсина...
- А что случилось?
- Что случилось, что случилось? Нахальный, пристаёт, “женихов отбивает”, - шутливо-обиженным тоном буркнула Наденька.
- С виду образованный, интеллигентный, а на поверку - половой разбойник, Странное несоответствие, - искренне удивилась Зоя Антоновна.
- Шустрый. Наверное, небольшого роста? - высказала предположение регистраторша тётя Клава.
- Да, уж взглянуть не на что, - ответила Наденька. - Мелкий и какой-то словно молью побитый - не в моём вкусе.
- Главное не вкус, а послевкусие, - поучительным тоном изрекла заведующая отделением Людмила Николаевна, женщина, дважды побывавшая замужем, что на е1 внешнем виде и характере отразилось явно в лучшую сторону. “У меня первый муж был такой выдумщик, такой выщумщик, особенно ночью”, - любила повторять она, причём слово “выдумщик”, произнесённое на выдохе с чуть побелевшими крыльями носа, лёгким покачиванием головы и улыбкой (такую надо видеть!), подразумевало нечто такое, от чего сердце истинной женщины, на миг замерев, начинает учащённо биться. Но сегодня Людмила Николаевна была настроена по-боевому:
- Факт - мужики совершенно оборзели, а этот субчик недаром Пёсин, хотя, похоже, ему больше подошла бы фамилия Кобелёв. Но ты, Надежда, - наш золотой фонд, и каждому лапать не позволим, так что не бойся, коллектив заступится, в обиду не дадим... Завтра скажи этому Псову, чтобы обязательно зашёл ко мне: я ему прочищу чайник, - она плеснула из колбы в свой стакан. - Такие вещи, девочки, надо самым решительным образом пресекать! У нас здесь поликлиника, а не какой-нибудь парижский бордель (ну даёт заведующая!). Да и вообще, какой же в таком случае он больной?..
Далее посыпались вольные замечания и комментарии наиболее эмансипированных замужних женщин, показывающих всю полноту дамского воображения.
Наденька спала хорошо, однако утром, когда всё представляется совсем не так, как вечером, её начал мучить вопрос, как себя вести. Смолчать? Это равносильно поощрению, тогда сегодня шлёпнул, завтра ущипнул, а послезавтра... (“Не на такую, голубчик, нарвался!”). Возмущаться? Он, может быть, на это и рассчитывает? Скрупулёзно взвесив все “за” и “против”, она решила сделать бесстыднику замечание в самой категорической форме.
Пёсин явился опять утром, с невинным лицом и весёлыми глазами (“Словно ничего не произошло”).
- Вчера вы очень плохо себя вели... - негромко, но уверенно и строго произнесла Наденька, моя и без того чистые руки.
- Ничего не помню, должно быть, был пьян, - отшутился Пёсин и, слегка прищурившись, бестактно уставился на неё (“Каков нахал!”).
Сделав укол специально выбранной тупейшей иглой, Наденька, стараясь не поворачиваться к посетителю спиной, деловита сказала:
- Вас просила зайти заведующая.
Пёсин ушёл, а она осталась в кабинете наедине со своими разнобойными мыслями. Несомненно, лицо наглеца несёт следы пороков: красные глаза (“Бессонные ночи”), чуть трясущиеся руки (“Наверное, И выпить не дурак”), бегающий, но внимательный оценивающий взгляд (“Прямо раздевает, да и только!”). Видать, настоящий мужчина, решительный, холерик, а то сейчас наступили такие ужасные времена - куда не плюнь, всё во флегматика попадёшь. Спрашивается, а какой с тихони толк, сама такая?! Интересно, как он меня находит в смысле...
Дни шли, а Пёсин никак себя не проявлял, только “можно?”, “спасибо” и все. Конечно, его могли спугнуть любопытные работницы поликлиники, специально прибегавшие посмотреть на “этого типа” (Дуры, делать им больше нечего!), а может, он решил перейти от лихой кавалерийской атаки к долговременной осаде?
“Ясное дело, не сегодня-завтра этот гнусный искуситель набросится на меня. Только пусть попробует! Надо быть к этому готовой”, - говорила Наденька сама себе, испытывая ставший её постоянным спутником какой-то детский ужас. “Пёсин для неё теперь звучало примерно как “отдайся!”.
Я, конечно, буду сопротивляться, а если он совладает? Звать на помощь?.. Чтобы сбежалась половина поликлиники? Да через два дня о таком событии будет знать весь микрорайон. Хотя, с другой стороны, он не так уж и плох, этот Пёсин. В каждом мужчине что-то есть, надо только найти. Впрочем, нет, ничего не позволять - вдруг кто-нибудь войдёт...”
Курс лечения заканчивался, а больной, появление которого моментально вызывало у Наденьки слабость в коленках, активных действий не предпринимал, приходил без “здрасьте”, уходил без “до свидания”, только однажды ляпнул:
- Зачем вы нас пугаете?...
Наденька вопросительно, чуть исподлобья, посмотрела на него, навострив свои маленькие ушки, но Пёсин, кивнув в сторону установленного над больничной кушеткой кислородного аппарата, всего лишь прокомментировал висевшую рядом табличку:
- Ну и надпись: “Берегись взрыва!”. Клиентов стращать, что ли? Я вот стою и одна мысль не даёт покоя: “Ну, сейчас рванёт, ну, сейчас рванёт...”.
- Чтоб тебя на самом деле разорвало, - шёпотом проворчала Наденька.
После десяти сеансов Пёсин принёс записку от заведующей отделением на продолжение курса лечения Наденька, сама толком на поняв почему, этому обстоятельству чрезвычайно обрадовалась (“теперь-то уж свершится неизбежное! Ясное дело, замечает мои сомнения, чувствует, что боюсь, и выжидает, хочет действовать наверняка. Хотя, по правде говоря, это переходит всякие границы! Женщины любят в мужчинах... и настойчивость тоже”).
Жизнь Наденьки пошла по абсолютно другому руслу, интересы коренным образом изменились: книги были вытеснены журналами мод (“Читая книги, замуж не выйдешь”, - не раз говорила одна из Наденькиных подруг-одногодок, успевшая уже несколько раз... и развестись), кинотеатры уступили место парикмахерским, театры немедленно были заменены на ателье срочного пошива одежды.
Наденька тайком взяла в регистратуре медицинскую карточку Пёсина и, заперевшись в обеденный перерыв в кабинете, с замирающим сердцем досконально её изучила. Первоначально Наденьку испугала пухлость медкарты (“Наверное, болезненный?..”), но при детальном, скрупулёзном изучении ничего заразного или, тем более хронического у Пёсина не обнаружилось: обычные ОРЗ (“Вероятно, зимой пиво холодное пьёт? Ну и пусть себе попивает, ему полезно, лишь бы не злоупотреблял”), несколько раз грипп (“У кого не бывает?”), перелом и два вывиха (“Перебитый весь. Может, спортсмен? Это было бы, пожалуй, неплохо. Всё лучше, чем шляться где-нибудь, а так - при деле, дурные мысли в голову не лезут”), последним диагнозом значился полиневрит (“Бывает, между прочим, при истощении. Да-а-а... Конечно, сей вариант не исключён, ведь в графе “семейное положение” красовалась затёртая запись “холост”. Ох уж эти великовозрастные холостяки!”). Следует заметить, что именно это, несколько раз с затаённым дыханием прочитанное слово “холост”, каждая буква которого, подобно целительному бальзаму, проникала в мягкую душу и доброе Наденькино сердце, особенно порадовало нашу героиню. Ещё Наденька отметила, что Олегу Владимировичу (“Неплохо звучит. Князь был такой - Олег”) дважды выдавались медицинские справки для длительных служебных командировок за границу (“Не там ли он поднаторел в этом вопросе?.. Впрочем, это не имеет существенного значения, а вот на службе, похоже, ценят, видать, не дурак. Должность не плохая - начальник сдаточной команду. Что он там, интересно, сдаёт?..”).
Теперь Наденька приготовила для Пёсина одноразовые шприцы и самые лучшие иголки (“Не замечает добра”), правда, однажды, томно завесив бирюзовые глаза веером длинных, красиво оформленных ресниц, она со словами “Какой толстокожий...” специально всадила в него плохую, старую иглу, но эффект был незначительный: Олег Владимирович не то крякнул, не то хрюкнул.
Помятуя о том, что мужчины любят глазами, Наденька, надеясь на успех, показывалась во всевозможных нарядах: от джинсов, фланирование в которых могло привести к ожидаемому результату (“Девушке имеющей бёдра более сорок четвёртого размера, носить брюки вызывающе неприлично”, - когда-то любила повторять она, но теперь это было успешно забыто), до довольно смело открытого, белого накрахмаленного халата, надетого, если не считать серебряной цепочки, на голое тело (“Конечно, это слишком, но... поймите меня правильно... совсем не от отчаяния, просто жарко. Кстати, у нас многие так ходят... Да и бюстгальтеры в двадцать три года?! Какая чушь! Пусть их носят рыхлые и худосочные. У меня, слава богу, верхняя часть словно литая! Впрочем, и на нижнюю грех жаловаться”).
Теперь половинки “персика” при появлении Пёсина стали “звучать” по-особому маняще, но отзвука не было (“Неужели даже к такому привык? Развратник!”).
Пациент, при виде которого её начинали заливать тёплые волны нежности и покорства, регулярно посещал процедурный кабинет (“Специально утром приходит, когда народу мало, очереди нет”), но был вял и пассивен. Его невозмутимость выводила Наденьку из себя (“Неужели испугался заведующей?,, Вот дура! И я тоже”). Однако надежда у Надежды всё же теплилась: он, несомненно, осуществляет ужасно коварный, хорошо продуманный план, рассчитывая таким образом постепенно подсинить её себе, парализовать волю, Отныне одного присутствия Пёсина было достаточно, чтобы Наденька начинала трепетать от предчувствия полноты жизни, несбывшееся неудержимо манило её (у девушки двадцати трёх лет от роду кое-какие проблемы-мечты, прямо скажем, имеются). И душой и телом её тянуло к Пёсину, тянуло в хитросплетённые густые сети соблазнителя, видать, такие люди имеют дьявольскую привлекательную силу. Спала Наденька теперь плохо, беспокойно, часто просыпалась, холодея от блаженного ужаса. Её преследовали сны, в котором она и Пёсин оказывались чёрт-те где, даже в процедурном кабинете, среди стеклянных шкафов, белых халатов, кушеток и... Мысли налезали друг на друга и грызли, грызли, грызли её растревоженную душу: “Я знаю, что мужчины инертны, хотя и нетерпеливы, но не до такой же степени. Так многообещающе начал, и вдруг на тебе... Что сделала не так? Где допустила ошибку? Зачем так мучает? Пригласил бы куда-нибудь!”. Она понимала, что теперь уже одной откровенно жлобско-суперменской фразы типа “Поедем ко мне...” достаточно, чтобы она, побелев от панического животного страха, а может быть, покраснев от несвойственной ей азартной решимости, потупила взор в знак согласия и абсолютного повиновения.
Зоя Антоновна прибежала утром, то есть именно в тот момент, когда Наденька, предвкушая пусть кратковременную, но всё же встречу-свидание со своим желанным, находилась в расслабленном полублаженном состоянии.
- Надюша, новость, с ума сойти! Я такое видела... полночи не спала, еле-еле утра дождалась. Представляешь?
Который день безразличная ко всему происходящему вокруг, Наденька, снимая с электроплитки стерилизатор, отчуждённо сказала:
- Не представляю...
- Такие дела творятся, кошмар! Хочешь верь, хочешь - нет! Вчера я со своим обормотом пошла в театр, еле оторвала его от телевизора , но сейчас не об этом дурне речь, так вот, знаешь, кого я там встретила? Нашу заведующую!.. Каково?.. Чинно так плывёт по холлу - королева, да и только, а рядом с ней мужичёнка семенит. Я его как увидела, так и обомлела... Знаешь, кто? Сейчас умрёшь со смеху... твой дуралей Пёсин!
Это счастье, что Наденька поставила стерилизатор. От потрясения половинки “персика” моментально поникли (только бы не навсегда!...).
- Ну, Пёсин, такой-разэтакий, изменник, сегодня тебе делать последний укол!!!