Такое не придумать

У себя дома, в столице, он полновластный хозяин не только многокомнатной, в любое время года теплой, удобной квартиры, но и расположенного под окнами крохотного квадратного садика, в котором летом даже кое-где зеленеет травка и который очень хорошо виден с высоты четвертого этажа, если поставить передние лапы на подоконник и прижаться черным, влажным, кожаным носом к стеклу. Именно в этом садике, где, несмотря на строгие запрещающие объявления, вместе со своими  хозяевами гуляют все окрестные собаки, он чувствует себя удельным князем, самолично карающим непокорных, и пара мелких шавок, растерзанных под истошные крики их владельцев, является достойным этому подтверждением. Конечно, чего не сделаешь ради власти и уважения, ведь сегодня не прижучь, завтра перестанут здороваться, а послезавтра, глядишь, самому хвост поджимать придется (это не раз случалось на тренировочной площадке, где он два раза в  неделю учился уму-разуму и где, справедливости ради следует сказать, собиралась компания не приведи господи – волкодавы, у них разговор короткий: хрум... и нет тебя). Но сейчас учение  позади, оба курса дрессировки сданы на “отлично”, так что образование на уровне вузовского получено и на занятия ходить не надо, а около дома – совсем другое дело, пусть несколько сомнительный, но авторитет имеется: встречающиеся особи мужского пола либо, заблаговременно сторонясь, уступают дорогу, либо, заискивающе повиливая хвостом, уважительно спрашивают: “Как здоровьице, Милорд?”.
Правда, в сквере, запрятавшемся от грохота центральных магистралей в глубь старого московского дворика, у него есть два конкурента, пытающиеся оспаривать право предводителя. Один из них – черный, как сажа, дог, дубоголовый надутый франт, имеющий очень большое самомнение и готовый отстаивать свое первенство в единоборстве. Но этот похожий на теленка кобель слишком далек от местных интриг и поэтому не доставляет особых неприятностей, однако надменный вид, степенная походка и привычка взирать на все и всех свысока крайне раздражают Милорда. Видите ли, он чистокровный аристократ, элита, недаром, мол, перед его именем употребляется приставка “фон”, но мы тоже, слава богу, не в подворотне родились... Кроме дога, в садике иногда прошвыривается чрезвычайно нахальный мальчишка эрдельтерьеровой породы, всегда готовый без всякого повода, просто ради собственного удовольствия и спортивного интереса пощекотать нервы не только себе, но и своей моложавой хозяйке, а заодно испробовать крепость чужой шкуры и собственных зубов. И ведь, дуралей, дерется только с большими, хоть слона подавай! Молодежь, не кровь –  шампанское, недаром его кличут Бренди. Бездельник, видать, глуп, как пробка, если со всеми дружит, не обижает маленьких и готов по сто раз в день носиться за палкой, брошенной хозяйкой, да еще от радости хвостом-обрубком виляет. Тоже мне удовольствие!.. Все мы умеем это делать, только особо не демонстрируем, чтобы хозяева не сели на шею. А самое ужасное, что сей наглец, которому давно следовало надрать уши, совершенно не блюдет породу – не оставляет без внимания ни одной самой завалящейся обвислой сучки-замухрышки. Туда же, а сам-то, сам-то! Видели вы когда-нибудь в вашей жизни такую собаку: шерсть завитая, как у барана, усищи – кошачьи, а бороденка-то, бороденка – козлиная, клинышком?! Козлу борода подходит, но какое отношение к бороде имеет собака? Не слабо было бы задать этому плюшевому балагуру хорошую трепку, да вот только поговаривают, что он ежедневно, по целому часу тренирует челюсти, жуя теннисные мячи...
Однако со своими противниками боксер по кличке Милорд, или Милордик, как его ласково зовут домашние, схваток не имел: во-первых, по негласному соглашению их хозяева специально стараются прогуливаться в разное время, а во-вторых, если и встречаются, то, во избежание инцидента с последующим кровопролитием, моментально расходятся в разные стороны, и собаки успевают только словесно “обласкать” друг друга, так сказать, обменяться “комплиментами” на собачьем устном.
Как видите, живет Милорд просто, по-боксерски: болезнью века – хроническим недосыпанием –  не страдает; ест почти всегда “от пуза”; если какой-нибудь уличный знаток с умным видом обзовет бульдогом, не обижается; ну, и когда предлагают жениться, женится, а вяжут его чуть ли не каждый месяц. Почти все лучшие боксерши Москвы и Московской области перебывали у него, даже с берегов янтарного Балтийского моря прилетали невесты. Да что там Прибалтика, намечается выход и на мировую арену: хозяин собирается в ближайшее время поднажать на кого следует, переговорить с тем, от кого зависит, дать кому требуется сколько надо, и, глядишь, – иностраночки нагрянут, давно пора замахнуться на заграницу, проверить, все ли у них там нормально...

Этот молодежный лагерь считается одним из наиболее престижных, в рекламных проспектах фигурирует как комфортабельный, а сами работники называют его фешенебельным. Действительно, здесь есть все, что требуется для полноценного отдыха, удовлетворения самых изысканных вкусов: первоклассные номера, необходимые для дневного и вечернего времяпрепровождения удобства и развлечения, южное бесцеремонное солнце, теплое липкое море, густой целебный воздух, прекрасный ухоженный пляж, однако... он не любит солнца (от его беспощадных лучей шерсть становится ломкой), он не любит моря (больно оно соленое и иногда, ночами, шумное), не любит он и пляж (слишком сильный ветер по нему гуляет, слишком много неприятных воспоминаний связано с ним), хотя раньше, когда он жил не в лагере, то кормился в основном тем, что находил на пляже, кормился со всей далеко не дружной сворой собратьев по несчастью, по бродяжнической жизни. Но недавно компания распалась: часть наиболее доверчивых и безобидных была переловлена (ходят слухи, что для опытов, науку толкать), а более шустрые разбежались куда глаза глядят, а смотрят их уныло-забитые глаза не только вперед, назад и по сторонам в ожидании опасности, но и в землю, в поисках съестного. С тех пор он живет в этом лагере. В одиночку труднее защищаться и питаться, но легче прятаться, скрываться, таиться. Нельзя сказать, чтобы он был доволен, что ни говори, собачья жизнь, но камнями не бросаются, вернее, бросаются крайне редко, да и с питанием он поставил дело: регулярно, без опозданий на завтрак, на обед и на ужин приходит к столовой и, наученный горьким опытом, садится чуть-чуть в сторонке, но так, чтобы все выходившие из стеклянных дверей, вытирая сальные губы и ковыряя в зубах, видели, как он молчаливо, бесстрастно ждет, иногда от нетерпения перебирая передними лапками, но никогда не заглядывая подобострастно или жалобно в глаза. Обычно сердобольные туристы кидают ему куски-объедки, более деликатные кладут еду перед ним, причем некоторые даже на бумажной салфетке, предварительно  аккуратно ее развернув. С таким же успехом они могли безбоязненно кормить его с рук, он умеет быть добрым к добрым, но люди этого не знают и побаиваются, потому что, если кто-нибудь подходит к нему даже с холодной хлебно-мясной котлетой, он не виляет заискивающе хвостом, хотя и отзывается на любую присваиваемую ему кличку. Мы для удобства назовем его Шарик, тем более что чаще всего именно так зовут его отдыхающие.
Шарик принадлежит к самой многочисленной собачьей породе, именуясь дворнягой. Грязный, облезлый, с торчащей во все стороны мрачно-серой, слегка вьющейся жесткой шерстью, он, вызывая одновременно отвращение и жалость, совершенно не вписывается в весьма опрятный окружающий пейзаж, будучи живым примером отношения человека к природе, постоянным и ежедневным упреком.
Весной, летом и осенью Шарик предпочитает спать под тентом на пляже, обычно здесь тихо и спокойно, только прибой беспрестанно листает гальку, если же море беспокоится, чем-то взволнованное, и порывистый ветер дует со всех сторон, тогда плохо, он очень мерзнет: собаки не любят сквозняков. В ненастные дни его начинает мучить радикулит, приобретенный на путях-дорожках бродячей жизни. Зимой, когда становится прохладно, а иногда просто холодно и в жилом корпусе-небоскребе начинают топить, он устраивается на теплом люке: потоптавшись на крышке, аккуратно укладывает свой пушистый хвост и ложится калачиком. Периодически и зимой тепло куда-то исчезает – у людей вечно что-то случается, все не так, как у собак. Тогда он вместе с отдыхающими, сумевшими достать путевки лишь в не сезон, ругается, понося здешние порядки; правда, они вслух, а он – мысленно: жизнь научила быть молчаливым, так намного легче существовать.

День был серый, ненастный, моросил мелкий, изматывающий душу и кости дождь. После обеда Шарик лежал на пляже. Нет, он не был голоден, только найденная бесхозная кость была ему в сто раз милее туристских подачек. Это была прелестная, свежая, ароматная, еще не забитая песком сахарная косточка, неведомо откуда взявшаяся на пляже, и он, довольно урча, крепко обхватив передними лапами, грыз эту косточку на своем любимом месте – под тентом, и отнять ее у него можно было только вместе с жизнью.
Милорд выкатился на пляж, словно мячик, удивленно, но по-хозяйски, красноватыми навыкате глазами осмотрелся и, приводя в порядок внешность и свои собачьи мысли, немного затуманившиеся от трехдневной тряски на заднем сиденье автомобиля, помотал головой – только слюни полетели в разные стороны.  Ситуация в целом была ясна: недели две он, многодетный незаботливый отец, большой пижон и модник, будет здесь щеголять заграничным ошейником с блестящими заклепками, поигрывая тренированными рельефными мускулами. Хорошо бы пройтись, звеня честно заработанными медалями, исключительно золотыми, производя полнейший фурор среди отдыхающих. Знай наших! Как жаль, что в этих палестинах, похоже, мало собак, а достойных светской беседы – днем с огнем не сыщешь. Но, черт побери, отличное местечко! Милорд любил путешествовать.
Он еще раз, теперь уже более внимательно, осмотрелся, слегка прищурив свои круглые глазки и вдруг поморщился, словно от мелких желудочных неприятностей... У них, в столице, таких собак зовут научно-издевательски: двортерьерами. Этого бесхозного барбоса, портящего прекрасный вид, следует немедленно прогнать прочь, появился он – Милорд, отныне это его территория, только он является ее полноправным хозяином. Прикинув силы дворняги, Милорд не стал откладывать решение столь важного вопроса, как говорится, в долгий ящик, и, отогнав весьма здравую мысль о необходимости сбегать домой переодеться и вооружиться – нацепить ошейник с шипами, набычившись, медленно, словно подкрадываясь, пошел к тенту.
Чаще всего при его появлении собаки, трусливо оглядываясь, удалялись, но этот бездомный пес даже не приподнялся, только сверкнув белками глаз, зыркнул в его сторону и, продолжая наслаждаться косточкой, проворчал негромко что-то вроде: “Мое почтение, сударь, рад познакомиться, но мне сейчас некогда, так что извините и идите своей дорогой”. “Даже не встать при моем появлении?! Это что-то новенькое”, – Милорд закипел, как аккумулятор при зарядке. Надо наводить порядок. До сих пор для него, матерого кобеля, был один незыблемый авторитет – его хозяин, если, конечно, не считать дворничиху их московского дома, которая могла накричать даже на хозяина, причем тот покорно молчал в ответ... Милорд подошел к Шарику и остановился. Нет, ему не нужен был предлог, он мог напасть и без всякой причины, ему просто стало интересно посмотреть на доживающего свои последние минуты облезлого дармоеда.
Шарик не хотел драться, прекрасно понимая, что такая роскошь, как ветеринарные лечебницы, не для него, у него нет ни денег, ни собачьего паспорта и звенящего жетона, а о том, что кто-нибудь будет смазывать раны йодом, он не может даже мечтать, потому что это глупо. Его просто нет в этом мире; львы в Африке есть, они зарегистрированы, а он, чьи предки были приручены тысячи лет назад, наконец-то получает от людей “благодарность”: всякий волен пнуть, ударить, убить, убить любым, самым садистским способом – и ничего человеку за это не будет, более того, не постесняется взахлеб рассказывать, как пришиб бездомную собаку, рассказывать с пафосом и в красках, конечно, бродячая псина, убивай, снимай шкуру, делай шапку!.. Зная все это не хуже нас, Шарик, крепко держа кость в зубах, не переставая внимательно следить за невоспитанным гостем, не спеша встал и, подойдя к одному из мусорных бачков, пометил его, приглашая дружить. Теперь стоило Милорду “расписаться” в том же месте, как инцидент считался бы исчерпанным, но боксер и не думал идти на мировую. Он недовольно поморщился, точнее, скорчил отвратительную рожу, а затем, показав ровный ряд белых, начищенных фторовой пастой зубов, оскалился, издав резкий протяжный рык, который можно было истолковать только в одном смысле: “Проваливай подобру-поздорову, это теперь моя территория, и я не потерплю никого!”. Но вдруг... он услышал в ответ ворчание. Вшивый, кудлатый, дворовый, бездомный, периферийный шалопай посмел заворчать на него, имеющего безупречную генеалогическую линию, идущую от далеких предков из самой собачьей в мире страны – Германии, на него, чаще всего слышавшего на выставках: “Какая стойка!.. Очень интересен по крови, очень интересен... А окрас-то, окрас!..”, на него, чья родословная аккуратно прослежена пунктуальными собаководами до четвертого колена и зафиксирована на красочной бумажке, которой так часто любит хвастаться хозяин. Порода накладывает определенные обязательства, оскорбление нанесено не только ему, совершено посягательство на святую святых – честь предков! Милорд засопел от возмущения и, больше не раздумывая, словно по команде “фас!”, ринулся вперед: “Сейчас ты узнаешь, с кем имеешь дело!”.

Бой начался прямо на пляжной гальке, решительный бой – и защелкали зубы. Боксер наступал мастерски, его выпады были резки и неожиданны, тело гибко, зубы остры, как лезвие ножа, и пускай от непримиримой злобы слегка дрожат ноги, уже в крови ухо вот-вот завоющего от боли противника, пытающегося спастись за броней всклокоченных, дурно пахнущих волос, но и ее пробьет Милорд, дайте только время, немного, несколько секунд, и враг будет просить пощады.
Шарик отступал, увертывался, огрызался. Нет, его не подавила мощь противника, не ввели в ужас страшные оскаленные зубы, подбирающиеся к горлу, он просто очень хотел жить и, как любое живое существо, будь то растение или животное, цеплялся за жизнь всем своим нутром, прекрасно понимая, что сегодня у него есть только один шанс увидеть завтрашний рассвет: прибегнуть к единственному преимуществу, о существовании которого нападающий явно не догадывается, воспользоваться природным даром, переданным ему от беспородных, безалаберных родителей, подарком матушки-природы, не раз спасавшим ему жизнь и носящим название выносливость.
Вокруг них – правда, на почтительном удалении – толпилась довольно большая группа туристов, с удовольствием наблюдавших за борьбой двух соперников. Одни – бесстрастно, словно судьи на соревновании, изредка комментируя; другие – эмоционально, вставляя восторженные, подбадривающие восклицания, делясь впечатлениями, для них это был просто бесплатный цирк; третьи смотрели как бы через силу, но не уходили, глазели, временами казалось, что они хотят прекратить драку, но только казалось, они ничего для этого не предпринимали.
Силы борющихся постепенно убывали. Неожиданно Шарик поскользнулся на большом мокром камне-голыше и упал. Милорд моментально этим воспользовался и с победным утробным рычанием молниеносно и четко схватил врага за раненое ухо. Шарик взвыл от пронизывающей боли, взывая о помощи, но ни один зритель не тронулся с места. Наступала развязка...
Боксер победно стоял, широко расставив крепкие пружинистые ноги, и мертвой хваткой держал извивающегося противника, все больше и больше вдавливая его в песок, в камни, в грязь. Как жаль, что в этот раз он не сумел завершить схватку своим любимым, отточенным, коронным приемом – вцепиться противнику в нижнюю челюсть, ближе к горлу – больно этот бездомный бродяга верток, наверное, в его жилах течет и терьерная кровь. “Ну, вот и все, размялся”, – тяжело дыша, подумал Милорд, не отпуская еще дергающегося, но уже полупарализованного Шарика. Удалось сделать то, к чему он стремился. Победа... В этот момент его передняя лапа подвернулась на злосчастном плоском камне-голыше, но, даже падая на бок, он продолжал помимо своей воли удерживать противника... Что это?! Милорд почувствовал внезапную легкость, а в пасти – отвратительный кусок теплого окровавленного мяса.
Шарик отбежал метра на два и остановился, теперь в его глазах, видевших приближающуюся смерть, были отчаяние и безудержная решимость. Он дал противнику подняться, вернее, вскочить на ноги, и сам ринулся вперед. Все началось сначала, но голубая кровь изнеженного аристократа не выдержала, мышцы перестали получать требуемое количество кислорода, лапы боксера задрожали снова, но уже не от темперамента, а от усталости. С каждой секундой, да что там секундой, с каждым мгновением силы покидали его, дыхание стало неустойчивым, твердость мыслей улетучилась. Вот они – последствия беззаботной городской жизни, пересыпания, переедания. Милорд сломался, в его глазах появился ужас. С какой бы радостью он сейчас завизжал по-поросячьи, призывая на помощь хозяина, всесильного хозяина, или, по крайней мере, удрал, позорно поджав обрубок хвоста... Он почувствовал на своей шее зубы. О, как они остры, как больно! Но ничего, сейчас все пройдет, рана, наверняка, незначительная. Милорду захотелось домой, в столицу, в квартиру с душистой ванной и мягкими коврами на полу...
Схватив противника точно за ухом, Шарик не отскочил, рванув, а вцепился, плотно стиснув зубы... Это был приговор, приговор, называемый смертным. Его гибкое тело повисло на этом рыжем бесе, минуту назад кичившемся своей бесподобной родословной, полагавшем, что если хозяин, заплатив кругленькую сумму, привез его месячным щенком из самой Германии, то это дает ему право гордиться, щеголять, отбирать сахарные косточки, покушаться на честь и жизнь. Откуда такая спесь? Допустим, ты прибыл сюда из столицы, так что из этого? Похоже, ты удостаивался наград на выставках собак. Думаю, ты закончил два курса дрессировок и умеешь лазить по лестницам и впиваться мертвой хваткой в ватный рукав. Видал я таких! Здесь-то ты что сделал? Образованный, но где твое воспитание, любовь к собратьям? Что дает тебе право пытаться возвыситься надо мной? И пусть твой ошейник пропитан специальным составом от блох... получай! Шарик удерживал надушенного, благоухающего шампунями Милорда даже после того, как стало ясно, что все кончено. Только когда первый увесистый булыжник шлепнулся рядом, Шарик с трудом разжал занемевшие челюсти. Хромая, он медленно удалился с поля боя, совершенно не обращая внимания на тянувшийся за ним кровавый след и даже не посмотрев в сторону людей, швырявших в него камнями, – удалился, считая себя честным победителем.
Откуда ему было знать, что нередко приходится очень дорого платить за независимость, что тот, кого он минуту назад держал мертвой хваткой за горло, принадлежал тому, кто может все?!

– Вы слышали, кобель который ошивался возле столовой, загрыз собаку самого ... ?
– Ясное дело – бешеный!
– Сама ты бешеная.
– Вот так, отдыхаешь, отдыхаешь, ничего не предполагаешь, укусят и – жена уйдет.
– От таких, как ты, не уходят, а сбегают...
– Говорят, сейчас приедут, пристрелят.

Шарик почувствовал опасность и ушел в горы. Не зная об этом, наиболее сердобольные туристы по-прежнему продолжали выносить ему еду из столовой, а когда не находили на обычном месте, то попросту все выбрасывали: кто в кусты, кто в стоящую рядом урну, а кто поделикатней, оставлял еду на развернутой салфетке.
Дней через десять пришедшие на завтрак вновь увидели его сидящим на своем обычном месте, и глаза пса, казалось, говорили одно: “Накормите, потом делайте со мной что угодно, но сейчас – накормите”.
Ему швырнули огрызок яблока. Он внимательно посмотрел на того, кто это сделал: пышная девица в затейливом японском кимоно с цветастыми драконами, она всегда приходила на завтрак в кимоно, потому что это привлекает мужчин, и всегда съедала натощак яблоко, потому что это полезно, особенно полным. Он поглядел на нее мутными глазами и оскалился. Он никогда не ел огрызков яблок, даже будучи очень голоден.
Шарика убили во время завтрака – двумя выстрелами из милицейского пистолета (первый – сзади, в затылок, второй – контрольный – в ухо), а “сливки общества, сняв пенки наслаждений”, вскоре разъехались, но можно ли быть совершенно уверенным, что никто из них не взбесится?..