Заметки на полях Тихого Дона

   На фрагменте снимка (август 1918) писатель Фёдор Крюков и атаман Донского казачества Пётр Краснов.

   ***

   В очерке Фёдора Крюкова «На тихом Дону» (1898) есть такая фраза:

   «Признаюсь, мне было больно и огорчительно за «египтянина» (как ОН ПРЕЗРИТЕЛЬНО ОБЗЫВАЛ верхового казака за его упорный, исключительно земледельческий, мало доходный труд), у которого, действительно, такой дом встретишь не часто».

   Обратим внимание на то, что разъяснение, связанное с прозвищем казака, заключено у Крюкова в скобки.
   Подобное построение фразы видим и в шолоховском "Тихом Доне" в записи «дневника студента» от 30 августа — там всё те же скобки, плюс идентичное начало пояснительного текста:
 
   «Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в рекогносцировку (ОН ПРЕЗРИТЕЛЬНО ВЕЛИЧАЕТ меня «студентом»: «Эй, ты, студент, подкова у коня отрывается, а ты и не видишь?»).

   ***

   Запись в «дневнике студента» от 30 августа 1914 (речь идёт о немецком офицере):

   «Офицер, отделяясь, что-то КРИКНУЛ РЕЗКИМ ГОРТАННЫМ ГОЛОСОМ» ("Тихий Дон", 3-я часть, XI глава).

   Обратил внимание на «гортанным». Решил проверить — есть ли у Шолохова ещё подобные прилагательные. Оказалось, что нет. У него есть только три существительных — гортань (в 1-й книге "Поднятая целина" и "Они сражались за Родину"). А у Крюкова восемь таких прилагательных, относящихся к людским и птичьим звукам.
 
   В очерке о турецком фронте «За Карсом» (1915) Крюков пишет о местных жителях:

   «Испуганно КРИЧАЛИ РЕЗКИМ ГОРТАННЫМ ГОЛОСОМ».

   Почти под копирку. Снова заглянем в «Тихий Дон» и поищем там. В XV главе 4-й части романа находим два примера (первая цитата про офицера–ингуша):

   «в ГОРТАННУЮ ломаную речь его вплетались слова родного языка»; «пробегали вагоны Дагестанского полка. Слышался удаляющийся ГОРТАННЫЙ ГОВОР, стон зурны, чуждые мелодии песен».

   Крюков же, говоря о раненых кавказцах, пишет:

   «Темен для меня этот ГОРТАННЫЙ ГОВОР и мягче звучат редкие, родные звуки русской речи» (очерк "С южной стороны", 1914).

  Нетрудно заметить в приведённых фразах и общие смысловые концовки:
   "слова родного языка" / "родные звуки русской речи".

   Ещё одна параллель "Тихий Дон" / Крюков"  — налицо.

   ***

   В "Тихом Доне" в дневнике убитого студента Тимофея есть такая запись:
 
«…челюсти мне СУДОРОЖНО сводит ЗЕВОТА, нервная, по всей вероятности».

   А в рассказе Фёдора Крюкова так:

   «Опять у Егора разболелась голова и одолевала какая-то СУДОРОЖНАЯ ЗЕВОТА» («К источнику исцелений», 1904).

   Причём «судорожная зевота» зафиксирована на портале Национального корпуса русского языка (НКРЯ) в произведениях русской литературе всего 11 раз, и первым был Иван Тургенев: «Судорожная зевота напала на него» («Дворянское гнездо», 1859).
   Обратим внимание, что эта «зевота» возникла у студента Тимофея при посещении ТЕАТРА. А у Крюкова в повести «Тишь» (1914) читаем:
 
   «… в ТЕАТРЕ одолевала ЗЕВОТА».

   ***

   О РЫБАЛКЕ И НЕ ТОЛЬКО О НЕЙ.

   Этот фрагмент из II главы 1-й части «Тихого Дона» много раз редактировался, поэтому приведу текст по черновику (6-я страница). Диалог Григория Мелехова с отцом на рыбалке:

   «— Не будет дела… МЕСЯЦ НА УЩЕРБЕ.
   — Серники захватил?
   — Есть.
   Старик помолчал и поглядел на всходившее за каршей солнце.
   — Сазан берет РАЗНО. И на УЩЕРБЕ берёт».

   Выражение «месяц на ущербе» означает убывающую Луну.
   А это из диалога в историческом этюде Фёдора Крюкова «Шульгинская расправа» (под псевдонимом А.Березинцев в «Историческом Вестнике», №9, 1894):

   «— Ловится рыбка-то? — спросил Ефрем.
   — Да РАЗНО... Глядя по погоде, — отвечал есаул: — под УЩЕРБ МЕСЯЦА так вовсе плохо идет».

   Такая параллель — ещё одно доказательство того, что «Тихий Дон» задумывался (нарабатывался) Крюковым с самого начала писательской деятельности.

   Михаил Шолохов всегда себя позиционировал заядлым охотником и рыбаком. Сохранилось письмо от 23 июля 1960 года, где Шолохов приглашает Никиту Сергеевича Хрущёва и его жену Нину Петровну приехать в Вёшенскую станицу и там вновь поохотиться, порыбачить, и даже гарантирует, что «К вечеру, ещё засветло, будет без осечки поймано несколько десятков отборных стерлядей».
 
   Почему-то вспомнился кинофильм «Бриллиантовая рука» с фразой — «Клёв будет, это я беру на себя. Клевать будет так, что клиент позабудет обо всём на свете…».

   Мне стало интересно — как в «творчестве» заядлого рыбака Шолохова используются популярные рыбацкие термины. Обратимся к всё той же сцене на рыбалке в черновике «Тихого Дона»:

   «Посидели ещё с полчаса.
   — Должно последнего поймали. — вздохнул старик.
   — Давай, батя либо собираться?
   — СМАТЫВАЙ што ли».

   Понятно, что здесь речь идёт о сматывании удочек в прямом значении. Но мы хорошо знаем, что фразеологизм «сматывать удочки» имеет другой смысл…, и здесь «писателям-рыбакам», казалось бы, и карты в руки…, но  употреблял ли его Шолохов? Нет.
   Мало того, если исключить «Тихий Дон», то в остальном творчестве Шолохова слова с основой «сматыв» употребляются только два раза: «… тут вереническая больница, и ты СМАТЫВАЙСЯ отсюда поскорее» (2-я книга «Поднятой целины», 1959); «Пора бы и СМАТЫВАТЬСЯ нам отсюда» («Они сражались за родину», 1969).
   Про фразеологизм «сматывать удочки» речь не идёт совсем. Его у Шолохова просто нет. Вот так рыбак! За всё своё творчество так ни разу и не обмолвился —  ни в прямом понимании слов, ни в переносном.

   А что у Крюкова?
   А у него с этой метафорой полный порядок:
 
   «— Да все равно тут не пройдете! Рази мысленно? СМАТЫВАЙТЕ УДОЧКИ!» («Мельком. Впечатления проезжего», 1914); «Пять зарядов выпустят наши пушки и УДОЧКИ СМАТЫВАЙ, — вот тебе и пушки» («В глубоком тылу», 1915); «— Да, надо собираться... СМАТЫВАТЬ УДОЧКИ... надо...» («Группа Б», 1916).
 
   Все три случая «сматывать удочки» в понимании «уходить, быстро ретироваться».
Вот и в «Тихом Доне» есть подобное: 
   «— Уходить сейчас же! Нынче же СМАТЫВАТЬ УДОЧКИ! — возбуждающе горячился Валет» (ТД: 5, XXI, 333).

   Интересно, когда же возник этот фразеологизм, ставший в наше время довольно популярным? Ответ на этот вопрос лучше всего искать в НКРЯ. Про первоисточник в разговорной речи судить сложно (понятно, что он старый), а вот про появление в русской литературе там узнать можно. Трудно передать словами степень моего удивления, когда, заглянув в НКРЯ, обнаружил, что первенство «сматывать удочки» в русской литературе принадлежит Фёдору Крюкову!

   ***

  В следующем отрывке из довоенного очерка Крюкова «Мельком. Дорожные впечатления» (1911) писатель беседует в поезде (стоя на площадке вагона) со своим попутчиком — студентом. Вот что молодой человек говорит Фёдору Дмитриевичу:

   «… — а я вот гляжу на эти перелески и ПОЛЯ — и кажется, ничего нет на свете ближе их моему сердцу <…> — Я ЖИЛ в Мюнхене. Там наши русские, все — и великороссы, и хохлы, и евреи — все болели тоской по России. И все мы были ШОВИНИСТАМИ до nec plus ultra*!.. Если бы война с немцами началась, — мы все так говорили, — пошли бы добровольцами в свою армию, лишь бы этих колбасников бить».
*лат. — «дальше некуда».
 
   А вот запись из «дневника студента» (в поезде по дороге на фронт) от 13 августа 1914 в «Тихом Доне»:

   «Неубранные кое-где ХЛЕБА. Жирные на кургашках сурки. Разительно похожи на тех немцев на дешевой литографии, которых Козьма Крючков нанизывает на пику. ЖИЛ-был, здравствовал, изучал математику и прочие точные науки и никогда не думал, что стану таким «ШОВИНИСТОМ» (ТД, 3-я часть, XI глава).

   Примечательно и то, что этот студент из "Тихого Дона" пошёл на войну добровольцем..., как и обещал Крюкову попутчик в 1911 году.

   ***

   Читаем в первой книге «Тихого Дона» сцену в церкви на Пасху:

   «… Митька дрожал ноздрями: валили с ног ЧАД ГОРЯЧЕГО ВОСКА, дух разопревших в поту БАБЬИХ ТЕЛ, могильная вонь СЛЕЖАЛЫХ НАРЯДОВ (тех, которые вынимаются из-под испода СУНДУКОВ только на Рождество да на Пасху)» (ТД: 2, XVII).

   А так Фёдор Крюков начинает рассказ «о. Нелид» (1913):

   «Было людно в моленной и душно. <…> ОТ ЖЕНСКОЙ ТОЛПЫ ПАХЛО новым ситцем и праздничным, ЛЕЖАЛЫМ В СУНДУКАХ, ПЛАТЬЕМ. Подымался порой детский писк, переплетался с торопливым шиканьем и разноголосыми трелями – теми пестрыми звукоподражаниями, какими успокаивают грудных ребят».

   Рукописей Крюкова у Шолохова было так много, что ему хватило материала для размещения цитат Фёдора Дмитриевича в «Поднятой целине» и других произведениях:

   «ОТ ДЕВОК и МОЛОДЫХ БАБ наносило пряным ЗАПАХОМ СЛЕЖАЛЫХ В СУНДУКАХ НАРЯДОВ, помадой. Глухой пчелиный гул стоял в школе. Да и сами люди шевелились черным кипящим клубом, похожим на отроившийся пчелиный рой.  («Поднятая целина», 1-я книга, 1932).

   Здесь «пчелиный гул в школе» перекликается с концовкой приведённой фразы из рассказа «о. Нелид». Добавим к этому, что «пчелиная тема» есть у Крюкова в соседстве с запахом свечей и лежалого платья:

   «… а мне все время ЦЕРКОВНЫМИ СВЕЧАМИ ПАХЛО. Желтенькие есть свечечки, — знаете, соседушка? Медком от них немножко... МЕДКОМ и ЛЕЖАЛЫМ ПЛАТЬЕМ ЗАПАШОК... (рассказ «У окна», 1909).

   ***

   В 6-й части «Тихого Дона» читаем про лицо казака:

   «По МОРЩИНАМ лба, как по ерикам ВЕШНЯЯ ВОДА, стремительно сыпал пот» (ТД: 6, XXXVIII).

   А так у Фёдора Крюкова про землю:

   «Размывают ВЕШНИЕ ВОДЫ лицо ее — вон какие глубокие МОРЩИНЫ» (рассказ «Жажда», 1908).

   При этом «Национальный корпус русского языка» больше не знает ни одного случая соседства «вешней воды» и «морщин».

   ***

   В повести Крюкова «Тишь» (1914) студент-юрист Петя Кох говорит:
 
   «— Попал я как-то на бал к МЕДИЧКАМ-клиницисткам... Вот где ДЕВЫ!».

   А в «Тихом Доне» студент Тимофей пишет о своей распутной пассии Елизавете Моховой:
 
   «Я узнал от нее, что она МЕДИЧКА второго курса. <…> Как видишь, очень убогие сведения для познания ДЕВЫ…».

________


   В этой же повести Крюкова встречаем слова, произнесённые ПРИСТАВОМ по прозвищу Мордальон (Ардальон Степаныч Болтышков), в таком авторском обрамлении:
 
   «И мне, в случай чего, — ПЛУТОВСКИ УСМЕХНУВШИСЬ, прибавил Мордальон, — может быть, на весы добродетели положат это…».

   А студент Тимофей в своём дневнике 7 мая записал:
«На углу Садово-Триумфальной мне УЛЫБНУЛСЯ ГОРОДОВОЙ. Этакий ПЛУТИШКА!».

________


   Вот запись студента Тимофея от 29 апреля:

   «В сущности — любопытная девка. Острый язык, в меру умна, вот только АРЦЫБАШЕВЩИНОЙ  от нее попахивает, ощутимо даже на расстоянии. Пришел от нее поздно».

   Сформулируем определение термина «арцыбашевщина» так: это обострённое внимание к вопросам пола и смерти, показ и обоснование «животного начала» в поступках человека.

   Упоминал ли Фёдор Крюков это понятийное  явление  в своих работах? Безусловно! Кстати, в художественных произведениях вы вряд ли столкнётесь с этим термином или его производными. По крайней мере, Национальный корпус русского языка до «Тихого Дона» зафиксировал всего лишь два подобных случая, но и те были в критических статьях. Работы Крюкова в НКРЯ представлены далеко не полностью, поэтому в наших поисках будем использовать и другие источники. Итак, в крюковском очерке «В нижнем течении» обнаруживается следующее:

   «— Я люблю бабочку, чтобы она была а-ля-натюрель! — прочувствованным тоном говорит землеустроитель: — раздеть ее этак... по-АРЦЫБАШЕВСКИ...» («Русское Богатство», 1912, №№ 10, 11).

   А это из прямой речи персонажа повести Крюкова «Тишь»:

   «Только — декадент, с. с.! Начнет с своими настроениями, умозрениями! «Шиповник алый, шиповник белый»... Плюшки-рюшки, веечки-подбеечки... Из-за баб плачет... Говорю ему, — да чего ты, черт паршивый? Живи ты по-кочетовому... по-АРЦЫБАШЕВСКИ... и вся недолга!.. Так нет! — «Ты, — говорит, — животное» («Русские Записки», 1914, № 2, декабрь. Это переименованный после начала войны журнал «Русское Богатство»).

   Заметим, перед нами не авторская речь, а прямая — из уст героев произведений. Зафиксируем этот момент: в художественной литературе только три случая употребления данного термина, звучащего в прямой речи — два у Крюкова и один в «Тихом Доне» (запись в «дневнике» можно приравнять к прямой речи)!

________


   В «дневнике студента» в "Тихом Доне" в записи от 27 мая читаем:
 
   «Это НЕ БАБА, А ОГОНЬ С ДЫМОМ!».

   А в повести «Тишь» огонь с дымом заменяются адом:
 
   «— От АДА ключ, А НЕ БАБА».
 
   И ещё в крюковском рассказе «В родных местах» (1903): «Эх, ОГОНЬ-БАБА была!».