4. Беги за телегою, парень

В Церемониальном зале заканчивали установку трона. Огромное кресло инкрустировано драгоценными камнями, поэтому в долгих перерывах между важными церемониями, во избежание недоразумений, его держали на складе. Император, Лалу IV, здоровенный негр, человек простой, обычно обходился шестью спальнями и тремя кабинетами. Если быть точным, чаще всего горбился в самом маленьком кабинете за просмотром порнушки. Чтобы размяться, выходил в сад, и там, обнажив катану, рубил ежедневно устанавливаемый столб определенной толщины, после чего опять возвращался в свой «кинозал».

Сегодня состоится восседание Высшего Совета. В Церемониальном/Тронном зале соберется вся семья императора и двор. Лалу IV стукнет об пол палисандровой палицей и величественно откашляется. Это означает, что восседание считается открытым. Последуют приветствия Властелину, краткое выступление самого императора, его Главного Советника. Затем выступят отраслевые министры. Их здесь называют министрелями за золотые стрелы на вороте кимоно, а также за то, что им полагается носить огнестрельное оружие, обычно  пистолет «Калибратор» образца… уж не припомню какого года. Хотя, может быть, это искаженное «менестрель», во всяком случае, такая версия тоже не лишена оснований. Тем более, что выступление каждого министреля начинается с того, что он выталкивает на середину зала своего бормоталлу, и начало доклада проходит в форме рэп-речевки. Чем дольше бормоталла, он же и сочинитель речевки, сможет достойно излагать доклад своего министерства, тем лучше. Самых успешных бормоталл обычно награждают аплодисментами и званием лучшего работника.

Собравшиеся — а это цвет нации — почтительно внимают императору. Во время выступления министрелей и бормоталл допускаются отдельные шорохи, шушукания, перешептывания, и прочие не вполне приличные звуки… Впрочем, давайте вернемся пока к Маркусу, которого вот-вот отбуксируют на восседание. Хотя, истины ради, отмечу, что сидящими в зале могут быть только члены императорского дома.

***
Его разбудили почему-то рано. Накормили вполне сносным завтраком – рисом с курятиной. Утро было пасмурным. Узника перевели уже из лазарета в какой-то подземный карцер, и сейчас сквозь решетку проглядывала только полоска луга со скошенной травой и серое небо. Решетку он проверил в первый же день. Прутья толстые, крепкие, и без каких-либо инструментов вырваться из темницы - дело безнадежное.

Загремели ключи, кто-то отпер дверь. В камеру ввалилось шестеро негров. Они переговаривались друг с другом на разболтанном сияко.* Заломав ему руки назад, надели наручники и вывели на воздух. Однако здесь в нос ударил запах лошадей, навоза и неумолимой реальности. Перед тюрьмою стояла телега, запряженная тощими лошадьми, на ней сидел крестианин в соломенной шляпе, который испуганно оглядывался и икал.

Кто-то подошел к Маркусу сзади, сказал: «Подержите его». И он почувствовал, как железный обруч обхватил шею. Обруч был с цепью, цепь привязали к телеге. «Неужели всё?» - подумал Маркус. Он уже представлял по рассказам Ни Ху-яо, что такое может означать. Сердце похолодело. Тело деревенело, и он с трудом держался на ногах.

На телегу взгромоздились пару конвоиров в коричнево-зеленом камуфляже, с короткими мечами и с автоматами. Они словно чего-то ждали. Потом кто-то крикнул: «Да езжайте, езжайте! Как раз успеете!» Один из вояк ткнул возницу под ребра, тот дернулся, стегнул кнутом лошадей. Лошади испуганно понесли, двинулся с места и Маркус, не успев примериться к их бегу, повалился через несколько шагов на землю. «Стой, стой!» - крикнул крестианину один из конвоиров, видимо, старший. Лошади стали. Тогда тот развернулся к пленнику, заговорил нервно, сердито, громко: «Беги за телегою, парень. Это хоть какой-то шанс тебе. Не будешь бежать – заколем. За попытку к бегству! Выбирай!»

Маркус поднялся. Ему было уже все равно, как умереть. Заколят ли его изверги здесь, или снесут голову в каком-то своем диком ритуале, - какая разница? Наверное, лучше всего, пока не поздно, пока есть силы, - кинуться вперед и вырубить конвоиров. Даже если не удастся бежать, это лучше, чем…

- Не дури, - зашептал кто-то прямо в левое ухо, - а слушай меня. Всё будет хорошо.
- Ни Ху-яо! Ты! - вскрикнул Маркус так громко, что конвоиры обернулись. Но, никого не увидев, только угрожающе лязгнули мечами.
- Постарайся не отставать. Крестианин наш человек, сильно гнать не будет. Да и я тебя постараюсь сбоку поддерживать. А пока, чтобы ты не заскучал в дороге, расскажу-ка новеллу. Любишь романтические истории?
 
Конечно же, Маркус терпеть не мог всякие там романтические новеллы, и сейчас силился как можно вежливее выразить своё мнение. Но она, не дождавшись ответа, рассмеялась: «Я тоже их обожаю!» И стала рассказывать:

***
Ян Лин, дочь трактирщика

Однажды сын мелкого чиновника, Чжэн Юнь, или, как его звали домашние, Сяо Чжэн, отправился на сдачу экзаменов.  Это случилось в великую эпоху Хань,* тогда еще не было стандартного экзамена, и отец заставлял сына читать всё, что попадется под руку. В результате у того в голове образовалась адская смесь всяких учений, которые не всегда сочетались друг с другом, а порой и враждовали. Случалось, что он брел по дорожке внутреннего сада, поскольку отец не разрешал ему выходить на улицу, и повторял какой-то древний текст. Потом останавливался, вспоминал другой, разворачивался и брел в другую сторону. А потом заворачивал к фонтанчику, окунал в воду лицо и бежал напролом домой, чтобы перечитать какую-то книгу третьего мудреца.

Так вот, он путешествовал, горя желанием как можно скорее прибыть в город на экзаменационные испытания. Переправившись через реку, завидел трактир. Поскольку пришло время подкрепиться, зашел в помещение и скромно уселся за одним из столов. Рядом в обеденном зале заканчивала трапезу небольшая компания, люди пили вино и слушали какого-то человека. Чжэн Юнь высматривал кого-нибудь из прислуги, чтобы ему поскорее принесли риса и бобов, и не очень-то прислушивался. Однако потом говорящий вскричал: «И тут он увидел раненную лису!» и Сяо Чжэн вздрогнул от удивления и стал весь - внимание. Это был уже самый конец истории: большой чиновник привез лису домой и выхаживал три дня. Когда она, наконец, ожила и окрепла, то превратилась в прекрасную молодую женщину, и спросила, помнит ли он её? Он сказал, что, конечно же помнит, они бросились друг другу в объятия и слились в любовной горячке...

Молодой человек сидел за своим столом и обдумывал услышанное. Поскольку отец ограждал его от всего, что не связано с серьезными науками, он никогда не слыхал подобных историй. Тем более что в их местности посвященные лисам капища были запрещены, да и с самим этим культом велась жестокая борьба. Он сидел и бормотал: «Лиса, лисица, лиса». К нему подошла с подносом девушка. Она принесла рис с бобами. Он поднял глаза, изумился её красоте и прошептал: «Лиса». Девушка чуть не уронила на него поднос. Быстро поставила еду, закрыла лицо рукавом и убежала.

Когда он заканчивал обедать, в зал вошел мужчина с кувшином вина, это был сам трактирщик,  Ян Мэнь. А девушка, Ян Лин, приходилась тому приемной дочерью. Когда-то, когда жена трактирщика была еще жива, она, выйдя на порог дома, обнаружила новорожденную девочку. Супруги были бездетными, и очень обрадовались ребенку. Воспитали её как родную дочь.

Трактирщик принес кувшин для посетителей, что прежде сидели за соседним столом. Они были его завсегдатаями, потому что он очень любил послушать занятные и необычайные истории. Но те уже ушли, и тогда он предложил вино молодому человеку. Чжэн Юнь совсем не был пьяницей. Но ему очень хотелось увидеть девушку хотя бы еще разок. Он сразу заплатил за вино, и долго сидел, цедил буквально по капле, и порядком захмелел. Когда вдруг к нему подошел слуга с еще одним кувшином. Он замахал руками и велел нести вино обратно. Но слуга шепнул, что это подарок от дочери трактирщика, то есть той самой девушки, и поставил кувшин на стол. Дело кончилось тем, что молодой человек так напился, что уже не мог подняться. Его оттащили в одну из комнат для гостей и уложили в кровать.

Где-то около полуночи он немного протрезвел, и проснулся оттого, что кто-то стучит в дверь. Чжэн Юнь крикнул, чтобы вошли. Он был всё еще не в себе, и даже если бы стучали разбойники, то все равно крикнул бы то же самое. Но вместо разбойников вошла, закрываясь рукавом, Ян Лин. Она принесла кувшин вина, и спросила, не хочет ли он отведать самого лучшего и самого чистого? Разумеется, молодой человек сразу очухался и захотел выпить еще. Но где же чарка? Девушка рассмеялась и выудила из рукава чарку. Тогда он спросил, не может ли она составить ему кампанию. Она опять рассмеялась, и согласилась, и выудила еще чарку. Они сидели, пили, смотрели друг на друга, болтали, а под конец и ворковали. Наконец, Ян Лин спросила, нельзя ли прямо тут заночевать, потому что она опьянела, и боится споткнуться на лестнице и разбиться. И вообще у неё еще никого не было. Чжэн Юнь вскочил, заключил её в объятия, и они сплелись в плотском порыве.

Так прошел день, второй. Неделя, другая. Месяц, третий. К ним уже привыкли. Хотя на людях они скрывали свою ночную близость, но даже трактирщик, который желал дочери только добра, явно благоволил молодому человеку, и не брал с него никаких денег (да они уже давно и закончились), намеками давая понять, что был бы рад видеть того своим зятем.

Однажды Чжэн Юнь проснулся поздно после ночного кошмара. Его мучила мысль, что он не попал в город, вдобавок еще и прогулял все деньги. Быстро собрался и уехал домой, ни с кем не простившись. Дома отец устроил ему серьезную взбучку и заставил взяться за дело. Сын опять погрузился в учебу, тем более что теперь она давалась легче.*

Через время родители прикопили кой-какие средства и опять отправили сына на сдачу экзаменов. В этот раз Чжэн Юнь, как ни хотелось ему опять сблизиться с подругой, рассуждая мудро, поехал другою дорогой. Он блестяще прошел испытания и получил хорошую должность. Всё выходило у него славно, карьера налаживалась, но ему не терпелось поскорее устроить всё наилучшим образом и приехать, забрать с собой Ян Лин. Но его начальник сказал, что всё это начинает выглядеть не очень здорово: такой успешный молодой чиновник, и до сих пор не женат. И ему пришлось жениться на дочери начальника.

Наконец он вырвался от них под благовидным предлогом и отправился к своей возлюбленной. Но когда приехал на то самое место, обнаружилось, что у трактира уже другой хозяин. Тот рассказал страшную историю. Оказывается, Ян Мэнь был тайным главарем банды разбойников. Когда дела шли совсем плохо — ведь трактирщик славился непонятной щедростью к людям недостойным — то, чтобы не потерять за долги своё заведение, он грабил и даже убивал богатых путников. Когда всё это раскрылось, прибыл отряд стражников, и они истребил банду и самого главаря. Молодой человек допытывался, что же сталось с дочерью трактирщика, но никто о её судьбе ничего толком не знал. В большой печали Чжэн Юнь вернулся на службу и к жене. Всё у него шло хорошо, но радости в сердце не было.

Однажды он охотился на кабана и наткнулся на раненную лисицу. Она сильно истекла кровью и была совсем слаба, почти при смерти. Он привез её домой и выхаживал три дня. Когда она, наконец, ожила и окрепла, то превратилась вдруг в Ян Лин, и спросила, помнит ли он её? Он сказал, что, конечно же помнит, они бросились друг другу в объятия и слились в любовной горячке…
---

* - сияко – негритянский post Pidgin English, постанглийский пиджин.
* - имеется в виду эпоха империи Хань (Западная Хань, затем Восточная Хань), 206 г. до н.э. - 220 г. н.э. Самая продолжительная эпоха в истории единого Китая, дала название китайскому народу — ханьцы.
* - (Хань) У-ди, седьмой император Западной Хань (правил очень долго, 141—87 гг. до н.э.), сделал государственной идеологией конфуцианство. Закрыл в 136 г. до н.э. все философские школы и кафедры, не имевшие отношения к этому учению. Ранее приветствовались все три учения - конфуцианство, даосизм и легизм.


5. Высший Совет

Граф Дракула (с ним же дракулки)
Влетел в переулочек гулкий;
Ужо погулял, позлодействовал,
Дракулок серьезно задействовав.

В каналах подземной Венеции*
Дракулки дралися за специи...
С тех пор и в глухом закоулке -
Везде вот - граффити с дракулкой.

Ни Ху-яо, окончив рассказ, умолкла. Дорога шла теперь вверх. Маркус, несмотря на вполне неспешный ход повозки, дышал тяжело. Он хотел что-то сказать или спросить, но сдерживался и старался не споткнуться.

***
В Тронном зале явно не хватало света. В нижнем ярусе отсутствовали окна, маленькие оконца находились лишь вверху, к тому же еще и день предстоял пасмурный. Поэтому Распорядитель Собраний свистнул в дудку, подозвал техперсонал и велел включить обе большие люстры. Вскоре зажглась первая, что ближе к главному входу, затем вторая. Положа руку на сердце и так далее, рискну назвать это церемониальное помещение чертогами; но такое определение все же страдает архитектурной незавершенностью, поэтому лучше бы распространить его на весь замок как минимум, а далее уж определяйтесь сами, по умолчанию или без такового.

Стены зала, иначе называемого Детройтским, расписаны фресками на местные и потусторонние темы. Вот самый старый, неизвестным мастером намалеванный, скорее всего по памяти воссозданный коллаж городских граффити. В верхней части — огромная сливная труба, вкруг неё причудливым водопадом образов пляшут и извиваются тени чудовищ, а в нижней – бушует канализационный проток, по нему, сильно кренясь, нам навстречу выплывает изрешеченная пулями лодка, с левого, ближнего к зрителю борта свесилась черная окровавленная рука борца с расизмом, она едва удерживает порядком искривившийся, весь в зазубринах меч, пальцы почти разжались… Рядом — развернутое полотно партизанской борьбы: бойцы BLF* ведут ночной бой, в просеках улиц оранжево-сизые искры и всполохи выстрелов, разрывы гранат, в ликах наступающих радость, а полицейское государство в лице своих наихудших представителей, гримасничая растерянностью, размахивая дубиной и ощетинившись дубинками, ретируется в страхе в зарешеченное каре полицейского участка. Вторая волна борцов, хронические некомбатанты и люди занятий вообще неопределимых, колоритно пенясь, извлекает из торговых рядов неправедно нажитый колониальный товар. Вдалеке над штормовым морем колеблется на ветру, поднимается во всю свою мощь новый рассвет человечества. Это период борьбы и страданий.

Затем наступает, наконец, время побед: фреска, изображающая историческую высадку на остров воинов-освободителей, их автоматы и мечи разят разбегающегося врага, черные лица освещены мужеством, легендарным героизмом. Вон еще пара шедевров –  с последующими сражениями на новой земле - битва за холм Мурамуто и операция высвобождения бухты Бобоюбо, то есть перехвата у корпуса Шварца контроля над стратегически важным пунктом. Бобоюбо лазурничает волной, в то время как бойцы разят врага, изливаясь кровью на пока еще чужую землю, а великий вождь, впоследствии император Лалу I, встав во весь рост, грозит громадным кулаком далёкому мелкому Шварцу.

Одна картина передает пафос мирного строительства – крестиане таскают кирпичи на строительстве казарм, чуть правее обозначена уже известная вам художественная выставка, вдалеке виднеется стройка замка, еще не обнесенного крепостной стеной. Вот несколько фресок, на которых художники постарались отобразить исторические события Внешнего Мира. Жуткие сцены людомора Дивок-73 и прочих пандемий, кошмары массовых смут в умирающих государствах, кровавые сражения и баталии на суше и на море. Даже какие-то туманные схватки с глубоководными и инопланетными существами. Громадный бугристый кальмар обвил желто-коричневыми щупальцами корпус подводной лодки, медленно погружающейся в темно-зеленую бездну. Обломки космического корабля на неведомой планете, которые поглощает пучеглазый, членистоного развалившийся монстр серебряного окраса.

***
Сидящий на троне его величество Лалу IV, дождавшись устойчивого возгорания обеих люстр, встал, стукнул об пол палисандровой палицей и внушительно откашлялся, самим уже величественным кашлем предвозвестив, что восседание Высшего Совета практически открыто. Теперь все участники могли, наконец, выразить свой неизменный восторг перед божественной персоной, что они и сделали, дружно воскликнув: «Йо-йо-йо---оййя, солнцеподобный император! Живи в веках!» Потом, когда последовавшие бурные аплодисменты и стихийные возгласы во славу его величества стали стихать, властелин поднял руку, грозно оглядел зал, и, дружелюбно помахав собравшимся, милостиво провозгласил:
- Йоу, благородное собрание,
Объявляю восседание
Открытым!

Выхватив из ножен катану, вонзил её в специальную, рядом с троном смонтированную деревянную доску. Сел. После чего с краткой речью выдвинулся вперёд Главный Советник. Пока он выкаблучивается на тему величия островной империи, давайте окинем собравшихся хотя бы беглым взором.

Как я уже говорил, здесь мы видим цвет черной нации, её элиту, белую кость.

По обеим сторонам от трона расположились две группы офицеров, военной аристократии первой и второй гвардейско-самурайской бригады. Офицеры первой — в парадных одеждах красного, второй — синего цвета. Разделенные проходом, они мужественно, даже дерзко оглядывали воителей противоположного лагеря. Это всё родовитые или же выслужившиеся в офицеры самураи. Одеты в изящного покроя кимоно, подпоясанные золотыми кушаками. Лбы суровых воинов выбриты и слегка подсинены, волосы с висков и затылка собраны на макушке в пучок, перевиты жгутом и пропущены сквозь яркую, как правило, желтого цвета бамбуковую коробочку-футляр. Лица набелены и нарумянены, глаза, губы подведены краской. В результате все лицо представляет собой маску, на которой точеными штрихами закреплено то или иное выражение.

Ведут себя сдержанно. По правилам придворного этикета им разрешается только молча пройтись или пробежаться по проходу до трона и обратно. В самом крайнем случае — взбежать по стене и пробежать по потолку, опять же, не далее середины прохода, после чего - спрыгнуть и срочно вернуться, влиться в свои ряды. Тогда всем собравшимся становится понятно, что самурай чем-то серьезно обеспокоен, взволнован, хотя и вынужден помалкивать о причинах обеспокоенности. Личная охрана владыки на всякий случай вытаскивает наполовину мечи из ножен.

Далее в большой акватории зала толпится аристократия гражданская - придворные обоих полов, потом министрели и их командиры департаментов, управляющие мануфактур, мастерских и служб, старосты деревень. Еще дальше идут порядки командирских, министрельских и прочих знатных дам. В самом конце стоят, я бы даже сказал, изящно с ноги на ногу переминаются (поскольку явно вытанцовывать им здесь всё же запрещено) и обмахиваются веерами известные гейши.

Поговорим же немного и невзначай о местных женщинах, какие бы они там не были. (Отметим, что с определенного момента те перестали покрывать зубы черным лаком). Они, вполне разумеется, носят драгоценности и иные украшения. Но глаз мой выхватил и нечто непривычное, напоминающее пластмассовые футлярчики. Что же оно, черт подери? Ба, да это, кажется, называлось когда-то смартфонами. Такие девайсы для целей коммуникации. А здесь в них просверливают дырку и вешают на шею на отдельную нить или поверх бусинок. Среди гейш выделялась одна, в ярких, по-видимому, дорогих одеждах. На маске её лица — выражение непередаваемой радости. Так вот, в правой руке у неё настоящий веер из этих смартфонов и она им довольно искусно, если принять во внимание нетривиальность такой задачи, обмахивалась. Затем она его сложила, коснулась закрытым веером губ.

Вокруг сплошь белые лица с нарисованными выражениями. Выделяются только черные уши, запудривать их считается делом недостойным. Министрели - в цветастых, красиво расшитых кимоно - обычно возглавляют своих департаментских, им даже разрешается слегка пошушукаться в интересах министерской важности, лишь бы это не случилось тогда, когда вещает император.

Главный Советник, заканчивая речь, посматривал на господина Банги, министреля сельского хозяйства. Оно и понятно — ему обычно предстояло творить отчет первым. Банги, на бледной роже которого нарисовали кислую мину, заметно тревожился. Наконец, Главный Советник закончил и обратился прямо к нему: «Давайте начнем с продовольственного доклада. Итак, какая у нас ситуация с обеспечением армии, флота и выдающегося населения здравыми продуктами питания?» Минсельхозник втянул голову в плечи, затрясся и с отчаянным хэком вытолкнул вперед своего бормоталлу. Тот вначале упал, растянулся перед императором-исполином. Потом, подбадриваемый колизейными выкриками и глухим рёвом, вскочил, завелся с отчётом:

Йоу, народ, чтобы трескать жратву поприличнее,
Напомнить о сельском хозяйстве тут вовсе не лишнее.
Ты к севу, прополке и жатве, и даже к навозу
Лицом развернись, и сотри недостойную позу.

Ведь им, самураям, без риса нельзя, хоть убейся ты,
Иначе же склеются, скурвятся, даже повесятся.
И всем, чтобы как-то покрепче за сиську держаться,
Нужна и свинина с говядиной, чтобы из них харчеваться.

Но нам не хватает семян, площадей, и воды для полива,
А крестиане, как есть, подлецы и ленивы...

Вот в этот момент отворилась дверь, и конвоиры ввели в зал Маркуса.
---

* - Детройтскую канализацию по степени насыщенности художественными образами сравнивали порою с доисторической Венецией.
* - движение BLF, Black Lives First, - черные жизни прежде всего.


/////////////////

6. Проявить сдержанность и мудрость

Бормоталла под конец совсем завяз и запутался в цифрах, в показателях и выкрикивал что-то бестолковое, поэтически бессвязное, патетически бессмысленное. Тогда на помощь ему устремился господин Банги, сильно при этом покачнувшись и кругообразно замельтешив одной рукой, а другую задрав вверх, как исповедующий стиль пьяницы мастер ушу.

Император с появлением Маркуса явно игнорировал отчет министерства сельского хозяйства, зато бросал на пленника гневные взгляды и все более чернел набеленным лицом. Главный Советник, Нагулло, стоял рядом, слегка наклонясь в сторону трона, и внимательно вглядывался в истинное выражение лица под маской величественного благодушия.

Господские губищи формировали крутую складку, густые брови почти сомкнулись на переносице, расплющенный нос хлопал ноздрями. Рука царственного героя медленно, но верно тянулась к блистательному мечу.

Кажется, он пробормотал: «Да заканчивай уже свою тряхомудию», и Нагулло предупредительно и успокаивающе зашептал: «Ваше Императорское Величество, повелитель всей видимой с Мурамуто Вселенной...»

— Йоу, когда у нас в последний раз была церемония преображения? - шепотом интересовался император.
— Да совсем недавно, семь недель назад.
— Как? - сердился Лалу IV. - Разве мы не договорились устраивать праздник раз в месяц?
— Нет, великий вождь, только раз в три месяца, то есть поквартально, итого четыре преображения в год.
— Что за бюрократия? Почему так редко? Моим воинам нужна моральная встряска. И закалка.
— Ваше Величество, Вы все равно сами рубите головы, воинам остается только бренное тело. Потом, мы не можем расходовать много материала, у нас каждый человек на счету, даже крестиане. Мы же с Вами пришли к соглашению…
— Чужестранец мне очень не нравится. Так что пусть проходит без очереди, - перебил своего советника император.
— Нет! - чуть не вскричал Нагулло...

Один самурай окинул Маркуса суровым презрительным взглядом и всердцах толкнул соседнего воина. Тот легко взлетел вверх по стене, вихляющим циркульным ходом достиг по потолку почти середины прохода, после чего сделал сальто назад с винтом и почти распластался возле трона в почтительнейшем поклоне. Лалу IV сердито на него зыркнул, самурай вскочил, и, на ходу кивая, заскользил лунной походкой к своему командному лагерю.

- Даже мои лучшие офицеры только и могут, что прыгать и кувыркаться, что уж о говорить о простых самураях. Воины должны уметь изрубить врага в капусту, а их мечи кромсают огородные пугала. Разве такой должна быть боевая выучка? - злобно шептал император.
- Ваше Величество, повелитель всей видимой Вселенной, ну зачем, зачем Вам совершенно никчемная голова чужеземца? (Нагулло совершенно четко представлял себе причину воинственной риторики Повелителя). В то время как поставленная на службу империи...
- Тогда как поставленная на столб она будет служить империи, пока не развалится, - чуть ли не в голос рассмеялся Лалу.

Подобострастно подхихикнув высочайшей шутке, Советник продолжил гнуть свою линию:
- Я всего лишь хотел сказать...
- Йоу, ты всего лишь норовишь возразить, мудрейший. А иногда в тебя словно бес вселяется. Ну вот что тебе этот чужак?
- Ваше правление отмечено необычайной справедливость. Прежние фривольности сменила твердая государственная власть, закон неукоснительно соблюдается, и даже крестиане чувствуют на себе Вашу тяжелую, но милостивую руку.
- Еще бы!
- Но общественный договор даже в своих деталях должен соблюдаться. Раз уж мы условились, что светлый праздник отсечения головы…
- Преображения! - гневно перебил император.
- Простите великодушно, вырвалось. Я просто пытаюсь напомнить Вашему Величеству, что мы условились проводить светлый праздник преображения раз в квартал, и эта условленность уже обретает форму традиции, а традиции — это основа основ, особенно…
- Ну ты и зануда, Нагулло, черт бы тебя побрал!
- Конечно я зануда, мой господин. Но Вам сегодня как никогда необходимо проявить сдержанность и мудрость.

***
Маркус наблюдал эту сцену сбоку, стоя возле огромной двери. На троне сидел здоровенных размеров негр.