На улице Цветочной

Рассказ занял 3-е место на конкурсе "Слоны против Литбесов".
Тема "Удивительное рядом"


Жена нервным движением раздвинула кухонные занавески. Сидящий за столом коренастый, лысеющий мужчина недовольно зажмурился. Слишком яркий свет – острый слепящий, отвратительный. И день отвратительный: жаркий, изнуряюще душный!

И жена тоже отвратительно выглядит. Зачем-то зачесала жиденькие волосёнки назад, выставив напоказ огромные уши. Солнце просвечивало сквозь них, делая их смехотворно пунцовыми. А ведь когда-то он любил целовать эти тоненькие, по-детски нежные ушки. Какой же был кретин!..

– Гурвин! Прекрати себя изводить!

Когда злится – всегда называет его по фамилии. Какой всё-таки мерзкий у неё голос: пронзительный, писклявый!

От нахлынувшего раздражения заныли зубы, и Гурвин саданул кулачищем по столу:

– Не смей на меня орать, женщина!

Супруга испуганно отшатнулась, в глазах блеснули слёзы:

– Мне страшно за тебя, Гурвин! Ты изменился! Я уже забыла, как выглядит твоя улыбка…

– А чему радоваться? – пробурчал Гурвин. – Мы не молодеем. Лучшие годы позади. Впереди сплошной мрак! Это ты всё скачешь, как молодая коза. Неужто, не понимаешь, что это глупо?

– Доктор прописал тебе витаминный кисель, но ты опять его не принимал. Доктор сказал, тебе не хватает магния…

– Доктор, доктор! – передразнил жену Гурвин. – Он не доктор, а коновал! Киселём старость хочет вылечить! Магния мне не хватает… А ему мозгов!

– А ещё доктор сказал, что тебя гнетёт неудовлетворённость. Ты талантливый скульптор, а работаешь кладовщиком! Нереализованные мечты…

Гурвин в ярости вскочил из-за стола и уставился на жену снизу вверх. Вот же каланча! Люди к старости вниз растут, а эта, напротив, вытягивается и усыхает, как тарань вяленая. Наверное, на добрую голову выше его.

– Был бы удовлетворён, – с трудом сдерживая себя, прошипел он. – Если бы меня не окружали кретины! Завсклада – кретин. Твой доктор – кретин. Твои перемывающие мне косточки подруги – тоже кретинки! Чему радоваться, когда вокруг одни недоумки?!

Жена уже не сдерживала слёзы:

– Дворник написал на тебя жалобу участковому… Ты стал раздражительным и злым!

– А каким я должен быть?! Завёл бы себе ёжика или хомячка! Нет, этот придурок купил петуха! И теперь эта тварь орёт ни свет, ни заря, будит меня! А я спать хочу! Я работаю, как вол!

– Ты ненавидишь весь мир! А он прекрасный и удивительный!..

– О-о, да, – язвительность подступила к самому горлу Гурвина, едкая и горькая, как желчь. – Удивительно, как он ещё не развалился – столько болванов кругом!

– Ты не видишь чудес вокруг себя!.. Оглянись!

– Оглядываюсь каждый день. Только и вижу, как дураки множатся!

Гурвин схватил с вешалки шляпу и устремился к двери.

– Ты обещал сегодня в шесть вечера прийти к доктору,– слёзно крикнула в спину супруга. – Придут твои анализы!..

Гурвин не ответил. Прогромыхали по лестнице тяжелые ботинки.

Жена осталась стоять посреди кухни, потерянно глядя вслед. Шмыгнув носом, она утёрла слезу.

– Что с тобой случилось, милый, – прошептала она. – Вернись ко мне!..

***

Ну и пекло на улице! Откуда взяться радости, если даже природа сошла с ума! Раньше солнце было ласковым и ненавязчивым, а сейчас жарит так, что даже сквозь подошвы ботинок печёт пятки. Зной, сухость, пыль и песок, скрипящий на зубах.

Мерзость! Всё это глобальное потепление: засерили планету, буржуи поганые!

Тут Гурвин вспомнил, что не верит в глобальное потепление – отчего почувствовал себя ещё гаже.

Закуривая на ходу, он свернул за угол – и замер. Снова проклятая чёрная кошка, лениво и вальяжно переходящая ему дорогу. Скользнула взглядом зелёных маслин и ощерила пасть в подлой ухмылке.

Вот ведь гадина! Теперь весь день наперекосяк! Выслеживает она его, что ли? Как тут не верить в приметы? Один раз перешла дорогу – уронил ящик на ногу. В другой раз – голуби новый пиджак обгадили. Что сегодня будет?

Дым от дешёвой сигареты шкрябнул по горлу кошачьими когтями. Гурвин откашлялся и смачно сплюнул через левое плечо.

– Ай, шайтан! – раздался визгливый крик.

Растрёпанный чернявый дворник вытер рукавом коричневое, словно перезрелая груша, лицо, и уставился на Гурвина ненавидящим взглядом:

– Зачем харкаишьси, э?! Злой, шакал! Учистковий жяляватса буду! Муслика ударил! Меня абхаркаль, э! Зачем злой, как иблис?!

Обескураженный Гурвин отступил на шаг. Зачем-то приподнял шляпу в знак приветствия – и, развернувшись, мелкой рысцой побежал прочь. «Вот же дерьмо!» – стучало в голове на бегу. – «Как глупо получилось! Теперь точно дело заведут. На прошлой неделе его петуха пнул, теперь в рожу плюнул. Скажут, специально мигранта обижает! Какую-нибудь ксенофобию приплетут, и прочее разжиганье…»

И без того неважное настроение, испортилось окончательно. Хорошо хоть на трамвай успел. Не идти полчаса по жаре!

Трамвай уныло, враскачку катил по улице Цветочной, где из всех цветов торчали на клумбах только сухие борщевики, похожие на скелеты пришельцев. Дряхлый, облупленный, с отваливающейся пластами со ржавых боков красно-жёлтой краской; за стеклом, как желтушная луна, бледнела толстая физиономия вагоновожатого. Когда трамвай затормозил у остановки – то разразился пронзительным, противным дребезжанием.

Гурвин взошёл на подножку, огляделся в поисках места – и передёрнулся. Одно сиденье покромсано чьим-то хулиганским ножом и выпотрошено до самой железной основы, другое облеплено комьями жвачки, на третьем какая-то мерзкая лужа, липкая даже на вид…

От безысходности и ничтожности бытия у Гурвина вновь заломило зубы. Вот где такое ещё бывает, а? В какой стране? Да где вообще ещё на свете такие вот катафалки по рельсам ходят?! Вот в нормальных-то странах!

А жена, дура, ещё твердит про «удивительный мир». Как можно быть такой слепой?

А ведь когда-то он занимался творчеством. Работа кладовщика не слишком обременительна. Угрюмый коротышка – завскладом, не препятствовал увлечению Гурвина. Лишь хмыкал и качал головой, наблюдая, как под резцами художника рождается очередной шедевр. Закончив опись товара, Гурвин спешил в маленькую мастерскую, где его ждал материал: мрамор, малахит, оникс… Бездушным камням предстояло ожить, превратившись в прекрасных лебедей, скачущих оленей или красавиц-нимф, расчёсывающих пышные волосы. Он создавал сказку и был счастлив.

«Или глуп»,– мрачно подумал Гурвин.

Однажды прозрев, он разбил молотом свои поделки и замкнулся в себе. Осознал, наконец, что был наивным дураком и гнался за фантазиями. Кому нужны эти каменюки? В своих творениях он больше не видел жизни.

Когда же пелена юношеской одержимости спала с его глаз? Не в тот ли день, когда жена впервые посетила его мастерскую? Увидев её, начальник потерял дар речи. Смотрел на неё, как кот на сметану, облизывал пересохшие губы. Гурвин только смеялся. Высокая, большеглазая красавица с аристократической внешностью и нежным румянцем на щёчках, а рядом – низенький, желтолицый старикан в нелепом зелёном пиджаке. Они смотрелись очень комично. Конечно, у него и в мыслях не было ревновать. К кому?

Начальник потом сетовал: мол, в своё время не женился лишь потому, что не довелось повстречать в молодости подобную девушку! Гурвину это льстило. Да и старикашка после того случая переменил своё отношение нему. Раньше только ругал, либо игнорировал – а тут вдруг стал приглашать к себе, угощать травяным чаем с баранками.

Чай у начальника был что надо. Терпкий, ароматный и вкусный. Гурвин полюбил его, неожиданно для себя – а потом стал засиживаться у старика. Сначала удивляла и настораживала немотивированная злость деда на весь свет: завскладом презирал всё новое и необычное, а искусство и вовсе считал баловством. Потом Гурвин понемногу стал прислушиваться, а затем и приглядываться – и всё чаще начал видеть в окружающем мире подтверждение словам старика. А со временем мир стал терять для него вкус. Всё, что раньше радовало – теперь смущало: как он мог быть так глуп? Всё, что веселило – теперь раздражало.

Пусть он утратил радость жизни, зато в минуты самой чёрной меланхолии утешал себя тем, что приобрёл мудрость. Кто может быть более счастлив, чем умудрённый жизнью человек?

Гурвин потряс головой, отогнав появившееся странное чувство неправильности. И сошёл на своей остановке.

***

Душный и липкий день полз медленнее издыхающей черепахи.

От нервного срыва удержала только беседа с многомудрым начальником. Попивая бодрящий чаёк (удивительно, хоть он и был горяч, но казался освежающим), Гурвин блаженно внимал неспешным речам старика.

– Ничего она не понимает, парень, – разглагольствовал начсклада, подливая работнику чаю и поглаживая свои седые бакенбарды. – Бабы, они все такие. Всё-то у них в голове всякие хренолюндии, не пойми, чего от нас, мужиков, хотят… Им всем рома-антики подавай!.. А ты – мужик, добытчик, кормилец! На таких, как мы с тобой, мир стоит!.. Вот, скушай бараночку.

Но ближе к вечеру, когда Гурвин вышел на улицу – в душе его вновь поднялась девятибалльная волна недовольства на жену. Стоило только вспомнить, что она записала его на дурацкое обследование у безмозглого знахаря, гордо именовавшего себя врачом! Какой из него врач? С такой рожей надо на рынке арбузами торговать, а не людей лечить!

Нет уж. Сегодня он положит конец издевательствам над собой. Бросит в лицо шарлатану всю правду о нём – и посмотрит, как того будет корёжить от страха за то, что его раскусили.

…Когда Гурвин подходил к поликлинике, над его головой прошёл самолёт, держа курс на аэропорт. По улице прокатился шелестящий гул, и Гурвин поморщился. Летают, холера…

***

– Сударыня Мариэль! – доктор вскочил из-за стола и рванулся навстречу женщине. Под его тяжеленными ножищами, испуганно заскрипел паркет. – Я вас ждал! У мэня для вас такые новасти!

– Боже, доктор! – женщина в ужасе прижала руки к груди. – Это про Гурвина? Что показали анализы?

– Да-да, я как раз аб этам! – от волнения акцент доктора звучал сильней, чем обычно. – Ваш муж!..

– Умирает?!

– Нэт, нэт! Его атравыли!..

– Кто?!

– «Кто» – это нэ так важно! Нэгодяем займутся соответствующие органы, я уже саабщил куда слэдует! А вот «как», это куда интэрэсней!

– Я ничего не понимаю, – жалобно выдавила блондинка, смаргивая слёзы.

– О, это такая злокозненная выдумка, что мы далеко не сразу поняли! – доктор немного успокоился и заговорил ровней. – Представляете, злоумышленник использовал настой мандрагоры, камня забвения и ведьминой вербены! Сами по себе эти компоненты легко определяются в крови, но отравитель замаскировал их магическим наговором пустоты! Понимаете?

– Не понимаю! – всхлипнула женщина. – Ничего!

– Трехкратный «наговор пустоты» способен скрыть все следы присутствия чужеродных веществ в организме. Хорошо, что вы не поскупились на антимагический гемотест! Всё и выяснилось. И главное – вовремя! Ваш муж в полушаге от критического состояния!

– Боже мой!

– Да-да! Я всё думал, откуда такой билирубин! Желчь! Она убивала его! Интоксикация запредельная! К тому же, магический наговор…

– Но зачем? В смысле – что оно делает?

– Оно… – врач замялся, подбирая понятные слова. – Эффект до конца не изучен, ещё никто не пробовал подобного сочетания. Поистине, для этого нужен дьявольски изощрённый ум!.. Но, как мы предполагаем – оно отравляет больше сознание, чем тело. Изменяет восприятие мира. Ваш муж… он как бы живёт в своём, другом мире. Это как тёмные очки надеть – понимаете? Только ещё и с кривыми стёклами. И не на глаза, а на разум в целом!..

– Он умрёт?! – перебила врача Мариэль. – Скажите правду, доктор!

– Ну что вы, милая! К счастью, я заказал мощное противоядие. Надо только заставить вашего мужа принять его, – врач достал из кармана пузырёк. – Это Laurus nobilis: лавр благородный с наложенным на него заклятием разрушения!

– Разрушения?! – ойкнула женщина.

– Разрушения магии. Надо только заставить вашего супруга принять его, а это непросто. Он же ни во что не верит…

– Я заставлю! – женщина сжала кулачки.

Дверь едва не слетела с петель от мощного удара ноги. Гурвин стоял на пороге и с ухмылкой переводил взгляд с Мариэль на доктора и обратно.

– Так-так. Спелись голубки! Сидят, воркуют. Не меня ли обсуждаете?

– Здравствуйте, сударь Гурвин, – эскулап слегка наклонил голову, нимало не возмутившись. – Вы правы, мы говорили о вас… и о вашей болезни.

– Я здоров! – рявкнул Гурвин. – Это вы придумали мне болезнь, чтобы из этой дуры денежки вытрясать! Но мне это надоело!

Гурвин шагнул навстречу доктору, яростно встопорщив бороду. Вскочившая со стула Мариэль испуганно попыталась удержать мужа; тот раздражённо дёрнул плечами, сбросив её руки.

– Вы не врач, а шарлатан! – заявил Гурвин, уставившись на доктора снизу вверх. – Ноги моей больше в вашем гадюшнике не будет! А ещё я на вас иск подам за жульничество!

– Это ваше право, – покачал головой врач. – Вы сильно раздражены. Могу я напоследок предложить вам успокоительный отвар?

– Я спокоен, как скала, – набычился Гурвин, – И ваши отравы… отвары мне без надобности! Сами пейте!

– Милый, пожалуйста! – в отчаянии вмешалась Мариэль. – Просто выпей!

– Зачем мне травить себя всякой химией?!

– Это не химия, – покачал головой врач. – Всего лишь порошок лаврового листа.

– Тем более! – вызывающе расхохотался Гурвин. – Даже я знаю, что лаврушка не успокаивает. Хоть бы уж там валерьянку, или пустырник предложил!

Врач печально вздохнул и развёл руками.

– Умоляю, милый! – Мариэль бросилась к мужу, упала перед ним на колени и обняла, прижавшись всем телом. – Пожалуйста! Ну, ради меня!

Гурвин стиснул зубы, сердито шевельнув бородой. И всё же что-то в его зачерствелом сердце дрогнуло.

– Бред, – процедил он, высвободился из рук Мариэль и подошёл к врачу. Доктор был почти в два раза выше Гурвина, но невольно отступил на шаг.

– Ладно, шарлатан, – ледяным голосом заявил Гурвин. – Давай свою бурду. Выпью, чтобы ты отстал, наконец, от нашей семьи!

Медик с готовностью откупорил пузырёк, развёл содержимое в стакане воды и протянул пациенту. Гурвин тяжело вздохнул, взял стакан, опасливо понюхал и хмыкнул:

– Действительно, лаврушка. Вот ведь дурь какая…, – он выпил залпом и резко сунул пустой стакан в руки врачу. – Всё! Я выполнил ваше бредовое желание! Встретимся в суде!

– У настоя есть побочный эффект! Вы почувствуете сильный голод! Не пугайтесь! – крикнул ему в спину врач.

– Ты у меня сам скоро бояться будешь, – ответил Гурвин, и громко хлопнул дверью.

***

На улице он почувствовал легкое головокружение. К горлу подступила тошнота.

«Что за чушь? Сколько раз ел лаврушку в супе и ничего. Или этот гад подсыпал в порошок что-то ещё?»

Но дурнота быстро прошла. А потом Гурвин неожиданно почувствовал зверский голод.

«Ох. Домой! Хорошо, что живу рядом с клиникой. Скорее нужно чего-то сожрать, в животе так бурчит, что прохожие оглядываются!»

Но распирающее желание что-то немедленно съесть было настолько велико, что Гурвин не утерпел. Бросился к лотку уличной торговки на другой стороне улицы – чуть не потеряв сознание от восхитительных ароматов жарящегося мяса, шкворчащих на решётке аппетитных лепёшек – и шмякнул на прилавок серебряную монету:

– Хозяюшка!.. Две!.. Нет, три! Вон те!

Купив сразу три кольца вяленой колбасы, Гурвин нетерпеливо вонзил зубы в пищу. Он рвал колбасу вместе со шкуркой, глотал, не жуя, и всё не мог насытиться. Торговка смотрела на него со смесью восхищения и ужаса.

А Гурвин ел и улыбался. Улыбался и ел.

Над ним, взмахивая огромными крыльями, величаво проплыл дракон: в закатном солнце его самоцветная чешуя сверкала и переливалась. Налетевший ветер сорвал с головы шляпу и покатил её по брусчатке. Гурвин хохоча, бросился за ней, и налетел на знакомого дворника.

– А-а, иблис! – коричневокожий брауни потряс кулачком. Но Гурвин не обиделся, наоборот, широко улыбнулся в ответ. Рядом с дворником вился его питомец. Гурвин с готовностью отломил кусок колбасы:

– Кушай, Муслик, кушай!

Василиск благодарно сощурил зелёные лягушачьи глаза. Слопав угощение, довольно потряс красным гребешком и обвился вокруг ног Гурвина.

Чёрной кошке тоже перепало вкуснятины. Она тёрлась о добряка пушистым боком и ласково бодала всеми тремя своими головами.

А Гурвин от восхищения забыл, как дышать. Ведь мимо по улице Цветочной, густо засаженной цветами под стать названию, проезжал дилижанс! Красные лакированные бока были изукрашены золотыми узорами; сидящий на облучке кучер подмигнул Гурвину и позвонил в серебряный колокольчик.

Запряженные в повозку белогривые единороги, были так ослепительно прекрасны, что Гурвину захотелось немедленно запечатлеть их в камне. Увековечить их грацию и величавость. Он сможет! Он сделает! Он же мастер! Белый оникс! Нет! Лучше молочный опал!..

Доктор и Мариэль наблюдали за ним из окна.

– Кажется, ваш муж здоров, – широко улыбнулся врач.

Мариэль с благодарностью взглянула на огромного зеленокожего огра. Тот смотрел на неё с высоты гигантского роста и радостно скалил жёлтые клыки. Такой страшный на вид – и такой добрый!

– Спасибо вам, доктор. Вы наш спаситель!

– Без вас ничего бы не получилось. Вы говорили, будто кого-то подозреваете?

– О, да, – красавица нахмурила изящные бровки, будто выведенные золотой кистью на её алебастровом челе. – Начальник Гурвина на работе. Старый такой, мерзкий лепрекон с масляными глазками: он ещё при каждой встрече мне так противно ухмыляется! Как-то раз даже заговорил о том, что, мол, девушке моего происхождения – подумайте только, каков нахал! – пристала лучшая жизнь… Конечно же, намекал на свои богатства, подлец.

Врач понимающе рыкнул.

– Ну, я ему сказала всё, что думаю. Мужу не стала рассказывать – побоялась, что он из старика дух вышибет, сами видели, какой он у меня горячий!.. А после этого Гурвин хвастался, что начальник стал его часто на чаёк звать. Вот тогда это всё и началось… Каков «чаёк», выходит!

– Ну, пусть с ним теперь стражники разбираются. И всё же, признаюсь, мне не совсем понятны ваши чувства. Нет, я не против межрасовых браков. Но вы настолько разные! Вы эльфийская принцесса, а он простой гном…

– О, нет, доктор, – Мариэль звеняще рассмеялась. ­– Тут вы не правы. Он не простой гном. Он – Мой Гном. И я очень счастлива, что он вернулся!