Мемуары Арамиса Часть 189

Глава 189

По понятным причинам д’Артаньян не часто бывало дома, и не слишком заботился о накоплении семейных ценностей. Он встречал больше любви и понимания со стороны своих гасконских родственников – племянников и двоюродных братьев, некоторые из которых по возрасту тоже годились ему в племянники. Он ссужал их деньгами, не требуя возврата, и даже стараясь забыть о сделанных ими долгах. Надо сказать, они этим не слишком сильно злоупотребляли, но всё-таки пользовались по мере необходимости, и даже порой без настоятельной необходимости. Госпожа д’Артаньян считала, что её супруг таким образом бросает деньги на ветер.
После нескольких лет подобного «счастливого» брака эта дама покинула семейный очаг и удалилась в свое родовое имение Сент-Круа, куда д’Артаньян совершал лишь короткие наезды. В 1665 году Анна-Шарлотта д’Артаньян, боясь, что все ее приданое будет пущено на ветер, в присутствии судейских секретарей Шатле окончательно аннулировала совместное владение имуществом, на основе брачного контракта и оставила за собой все, что было ею приобретено и получено после вступления в брак, в добавление к тому, что уже считалось её, поскольку было приобретено или получено в наследство до заключения брака. Она судилась не только со своим супругом, но также и с большинством соседей, с родственниками, включая родного брата и с теми, кому выпало несчастье иметь с ней когда-либо какие-то дела. Её очень часто видели в сопровождении ее поверенного мессира Жана-Шарля Тевене, и народ поговаривал, что её связывает с ним нечто большее, чем деловое партнёрство. Д’Артаньян заявил ей, что поскольку она сделала его свободным от всякой совместной семейной собственности, он далее считает себя свободным и от обязанности видеться с ней и считать её своей женой.
— Отныне, сударыня, я предоставляю вам полнейшую свободу в ваших действиях, пристрастиях и привязанностях, освобождаю вас и себя от любых обязательств по отношению друг к другу, — сказал он. — Я весьма сожалею, что был настолько глуп, что впутал в наши с вами отношения Церковь, больше я подобной глупости не совершу. 
— Мы с вами венчаны перед Господом! — возразила Анна-Шарлотта. — Разлучить нас может только развод с согласия Святой Католической Церкви!
— Нас уже навсегда разлучил ваш характер, ваше поведение, и тот стыд, который мне из-за вас приходится терпеть при встрече с соседями, родственниками и любыми общими знакомыми, — ответил д’Артаньян. — Если мы когда-нибудь и появимся вместе в церкви, то лишь когда одного из нас занесут туда в гробу.
После этих слов д’Артаньян развернулся и вышел из дома, который уже давно перестал считать своим.
В конце 1659 года двор направился на юг, чтобы встретить испанскую Инфанту Марию-Терезию, которой предстояло стать Королевой Франции, супругой Людовика XIV. Разумеется, д'Артаньян и его рота сопровождали Его Величество. Мазарини надеялся, что этот брак поможет установить прочный мир, который стал называться Пиренейским миром. Со стороны Испании об этом браке чрезвычайно хлопотал испанский посланник дон Луиса де Харо. Я хорошо знал этого весьма достойного испанского гранда.
Помнится, что когда во время встречи с испанской делегацией на фазаньем острове Мазарини вручил ему шпагу, рукоять которой была украшена бриллиантами, тот безмолвно вытащил из ножен свой восхитительный толедский клинок, стоящий, вероятно, ничуть не меньше, чем подаренная ему шпага, и выбросил его в окно. В освободившиеся ножны он с благоговейным видом вложил подарок кардинала. За окном же за этот толедский клинок произошла драка между двумя солдатами, испанским и французским. Это было крайне опасно для дальнейших переговоров, поскольку на помощь каждому из солдат могли подоспеть их соотечественники, что привело бы к нешуточной стычке. И это – тогда, когда обе стороны добивались мира! К счастью, неподалёку был д’Артаньян, который непререкаемым тоном потребовал, чтобы спор прекратился и сказал, что будет третейским судьёй. После этого он взял в руки клинок, внимательно осмотрел его и похвалил.
— Этот клинок достоин испанского гранда! — сказал он. — Будь он военным трофеем, я поздравил бы того, кто его приобрёл, но мы принимаем испанскую делегацию на своей земле.
Он подчеркнул слово «своей» так, что заставил испытать гордость всех присутствующих там французов, которые слышали его слова.
— Я вручаю этот клинок испанскому солдату, — сказал он. — Имейте в виду, юноша, обладание таким клинком накладывает на вас обязательство храбро сражаться. И да не будет обращён это клинок против французов!
С этими словами он отдал драгоценную шпагу молодому испанскому солдату.
— Вам же, друг мой, я дам шпагу капитана мушкетёров, в обмен на вашу, — сказал он, вынимая свою шпагу из ножен и передавая её молодому гвардейцу. — Может быть, эта шпага в глазах ювелира имеет меньшую ценность, но для солдата, который знает, кем был её владелец, она намного ценней, так что не опозорьте честь владения ею.
После этого д’Артаньян поцеловал клинок своей шпаги и торжественно вручил её французскому гвардейцу. Он не покривил душой, рукоять этой шпаги была украшена рубинами и изумрудами, это был один из многочисленных трофеев такого рода. В квартире у д’Артаньяна имелось не менее двух десятков шпаг, не менее ценных. Он справедливо рассудил, что небольшое пожертвование стоит того, чтобы предотвратить стычку между французами и испанцами в ту минуту, когда кардинал всеми силами стремится угодить испанскому послу.
Впрочем, наш капитан не был столь уж бескорыстным. Вечером он рассказал об этом эпизоде Мазарини, который выдал ему триста пистолей – цену, которую он назвал за эту шпагу с рубинами и изумрудами.
Успех в переговорах шёл волнами. То вдруг казалось, что договорённости достигнуты и никаких препятствий более нет, то вдруг возникало какое-то препятствие. Сообразно с этой ситуацией передвижение двора на юг то ускорялось, то замедлялось. Поэтому лишь весной 1660 года, пробыв несколько месяцев в Лангедоке и Провансе, кортеж двинулся в направлении Сен-Жан-де-Люза.
Там наши и испанские посланники соревновались в усердии, желая довести деликатные и с таким трудом продвигающиеся переговоры до подписания брачного контракта. В это самое время д’Артаньян, проезжающий по своей родной старой Гаскони, вероятно, был рад тому, что поездка происходит столь неспешно, а порой так и просто останавливается. Ведь с той поры, как он покинул свой отчий дом, он лишь пару раз смог побывать там. Один из этих визитов оказал некоторое влияние на его дальнейшую судьбу, поскольку он повидался там с некоей Вивьен Фезансак. Встреча эта была более чем приятной для обеих сторон и не прошла бесследно для гасконской красавицы. Во время этой поездки д’Артаньян и не вспомнил о малышке Вивьен, но если бы он разыскал и навестил её, он был бы весьма удивлён тем, что последствия их нежной дружбы увеличили население Гаскони на одного статного юношу, который к этому времени уже научился неплохо владеть шпагой, пистолетом и шпорами.
В конце апреля ближе к вечеру Людовик XIV прибыл в Вик-Фезензак. Д'Артаньян, со своей ротой обеспечивал почётный караул. Д’Артаньян оказался вблизи родного дома. Он был бы рад заскочить домой, обнять своего брата Арно, заглянуть в небольшую церковь Нотр-Дам-де-Бобест, преклонить колени перед могилами родителей, чьи останки покоились неподалёку. Но он понимал, что отлучаться от Короля во время торжественной поездки командир почётного эскорта не должен ни днём, ни ночью. Поэтому он лишь мысленно посетил отчий дом и мысленно обнял своих близких.
Церемония королевской свадьбы в Сен-Жан-де-Люзе была восхитительной и обошлась налогоплательщикам в кругленькую сумму с шестью нулями.
Помимо мушкетёрской роты в шествии принимали участие два отряда королевских гвардейцев, одним из которых командовал д'Юмьер, а другим де Пюигилема, который впоследствии стал де Лозеном. Шествие завершала лейб-гвардия.
Во время встречи Королевы со своим братом, Филиппом Испанским, она сказала ему: «Я полагаю, Ваше Величество, не осуждает меня за то, что я была истинной француженкой. К этому обязывало меня моё положение супруги и матери французского Короля, а также страна, во главе которой меня поставил Господь».
Утром 9 июня Людовик XIV вместе со своей белокурой невестой, облаченной в усыпанное лилиями платье, занял место под балдахином из фиолетового бархата в баскской церкви Сен-Жан-де-Люза. После церемонии венчания, проведенной епископом Байоннским, молодые супруги объехали праздничный город. Затем все лето 1660 года ушло на возвращение в Париж.
Королевский кортеж торжественно пересекал Францию. Впереди на белых конях ехали мушкетеры в новеньких голубых накидках с золотыми галунами. Кортеж встретили с триумфом в Бордо, в Пуатье, в Амбуазе и в Орлеане, а Париж исступлённо выкрикивал здравицы в честь Короля и Королевы. Никто не выкрикивал здравиц в честь Мазарини.
Нельзя было не заметить и не оценить отличные мундиры мушкетеров, скакавших четырьмя группами во главе с д'Артаньяном, гордо восседавшем на своём коне, не имевшем ничего общего с той клячей жёлтой масти, на которой он впервые приехал в Париж. На этот раз это был породистый белый конь, хвост и грива которого были заплетены в аккуратные косички, под седлом был белый вальтрап, расшитый золотом, и даже уздечка была украшена золотой нитью. Впереди полка маршировал отряд барабанщиков. Другой такой же замыкал шествие. Первую бригаду из 76 человек отличали шляпы с пышными белыми перьями. На головах 72 человек второй бригады красовались шляпы с белыми, желтыми и черными перьями. У следующих 52 человек перья были белые, синие и черные, а у последних 60 – белые и зеленые. Каждый бригадир маршировал во главе своего отряда, а знаменосец – в середине.
Этим триумфальным въездом юного Короля особенно имел право наслаждаться Мазарини, но в этот момент он особенно остро почувствовал, что он потратил всё своё здоровье на создание крепкого государства и только неотложные дела заставляли его забывать о болезнях и слабости. Теперь же, когда можно было немного отдохнуть, болезнь навалилась на него с новой силой.
Ему не было еще 60 лет, но из-за утомления, накопившегося за годы гражданской войны, он выглядел на двадцать лет старше своего возраста. Он ещё пытался бодриться, но болезнь неотвратимо наступала.
В Париже Мазарини вновь обосновался в Лувре и отвел себе скромные, но шикарно обставленные апартаменты. Из них к комнатам Королевы имелся длинный официальный проход, а в её покои имелся также и тайный ход, столь нужный им обоим.
В Королевской галерее во время репетиции балета, в котором должен был танцевать сам Король, по неосторожности рабочего загорелись декорации. Кардинала едва спасли, а его покои пострадали настолько, что ему пришлось переехать в особняк на улице Ришельё, бывший особняк Шеври, который отныне стал называться Дворцом Мазарини.
Политическое положение и богатство Мазарини было весьма благополучным и укреплялось день ото дня, чего нельзя было сказать о его здоровье. Почувствовав себя совсем плохо, Мазарини перебрался в Венсенский замок, который приобрел для себя. Там у него хранились изрядные сокровища и приличная сумма денег, которую он, к его чести, завещал Королю, а не своим племянницам. Королева навещала больного Мазарини ежедневно, приводя с собой и Короля.
Предполагаю, что Мазарини стало под конец жизни стыдно, что он обладает суммами, превышающими средства государственной казны. Он рекомендовал Королю во всём полагаться на Кольбера, но ни в коем случае не назначать премьер-министра после того, как самого Мазарини не станет. Тем самым он признал, что любой премьер-министр приобретает власти больше, чем ему надлежит, и это же касается также и казны, куда премьер-министр запускает руку чересчур глубоко, по рассеянности забывая разницу между государственной казной и личной.
Вероятно, стремясь и в этом походить на великого кардинала Ришельё, Мазарини решил на смертном одре высказать Королю своё политическое завещание. Юный Людовик XIV настолько доверял кардиналу и ценил его мнение, что велел секретарю записать слово в слово все советы Мазарини, дал себе обещание всегда следовать им. Всё же Мазарини исхитрился завещать свои личные сбережения Королю в таких словах, после которых Людовик со всей горячностью отказался от них и «уговорил» кардинала оставить их в семье, поделив из по своему усмотрению среди своих племянниц и племянника (поскольку второй племянник к этому времени уже погиб).
Королева заказывала нескончаемые молитвы за выздоровление кардинала, и сама неустанно молилась.

(Продолжение следует)