Рассказы о случаях в 1970 года, в аэропорту Сыктыв

НЕЗАМЕНИМЫЙ

Вася Мишарин был незаменимый специалист. Без него служба связи в аэропорту работать не могла, а связь – это всё! Если телефоны не работают – обзорный локатор встал, громкоговорящая связь молчит, информация не проходит, аэропорт закрыт, самолёты в воздухе оглохли и ослепли, создаётся серьёзная предпосылка к лётным происшествиям. Всеобщая угроза безопасности полётов и сохранности должностей даже у высокого начальства. От Васи зависит всё! Вася был незаменимый специалист. Старейший работник авиапредприятия.
Если случалось ЧП и связь пропадала, ехали за Васей домой, искали его по городу, забирали с гулянки, привозили на повреждение, где копались в проводах многие инженеры и ничего не могли понять, найти и устранить неисправность. Вася выгонял всех вон и, заглянув в свою записную книжку, в полминуты находил причину и восстанавливал связь, вызывая облегчение и бурный восторг встревоженного начальства.
Васе было лет сорок пять, из местных, говорил с сильнейшим Коми акцентом, образования никакого, любил выпить. Любил, чтобы его любили, отдавали почтение, уважали и хвалили, не обходили премиальными; в противном случае Вася обижался, а вслед за этим выходила из строя связь и ни один специалист с высшим образованием, ни все инженеры аэропорта, вместе взятые, не могли разобраться и восстановить связь. А Вася мог!
Каждый год приходили в авиапредприятие молодые специалисты, выпускники престижных институтов, но по сравнению с безграмотным Васей все они были круглый ноль!
Вася работал в аэропорту с тех пор, как себя помнил, а связь давал, ещё ползая с когтями по столбам. «С такими-то связями и торчим на окраине, – гудели ему телеграфные столбы. Потом придумали кабель, и Вася стал кабельщиком-связистом. «Кто не боится холода, голода и грязи, приходите в службу связи», – шутил он. – Мусоропровод – это внутренняя связь в милиции, у мусоров, а мы, авиация, мы – выше!» – с гордостью говорил Вася.
Связь – дело простое и держится на паре. Пара – это два провода, которые, как две рельсы, если вышли от телефона из пункта «А», то так же должны придти на телефонную станцию, в пункт «Б». Если рядом в кабеле идут пятьдесят пар – это как сто рельс для скоростных поездов, и если их скрестить, перекрестить, перепутать заведомо на стрелках, перегонах, то поезд дальше не пойдёт, а электрический сигнал идёт. Главное, чтоб в пункте «Б» пара снова совпадала, а в дороге, на многих соединительных боксах их можно путать как угодно, но чтобы не запутаться и не забыть, Вася тайно записывал, что и где он специально намудрил и напутал. И в полезных связях можно запутаться. Но по записям только он один знал где, как и что соединено? И без него в этом созданном годами проволочном хаосе никто разобраться не мог, а Вася мог.
Поэтому он мог жить в безопасности, независимо от прибывающих молодых специалистов с высшим специальным образованием, с их связями, с их покровителями, с их высоко занимаемыми должностями тестями. Вася мог не бояться всяких модернизаций в аэропорту и сокращения штатов с формулировкой о не соответствии занимаемой должности.
Всё исправить и сделать правильно, по-науке означало бы то же самое, что перевести всю письменность русского языка вместе с алфавитом на латинский шрифт. Когда везде порядок и всё правильно, любой гэпэтэушник разберётся и устранит неисправность, а когда работает запутанная система личной безопасности, почёта и уважения никто в этом не разберётся! Только Вася! Ум – хорошо, счастье – лучше, а самое надёжное – связь по своей схеме. Связь – не роскошь, а средство продвижения к почтению, уважению и постоянным премиальным.


ГРЯЗНУЛЯ

– Два дня как новую рубашку тебе дала, посмотри, на что она похожа? Воротничок, какой грязный. Ты кем работаешь? Инженером или кочегаром? – отчитывала жена мужа на повышенных тонах.
Муж, съёжившись, виновато оправдывался.
– Жарко же! Потею. Вон Симпелев у нас работает, так он, как домой кушать сходит, так назад с обеда в свеженькой рубашечке идёт. Жена его не ругает, а наоборот! Он утром на работе в одной рубашке, а после обеда в другой, всегда чистенький, глаженный, не то что я!
– Шею мыть надо! – зло кинула жена и бросила ему другую рубашку.


КНИГИ

Как мы охотились за книгами в бывшем Союзе. Приобрести подписное издание считалось за счастье. Духовная потребность была высокой. Вещей покупали мало, ели плохо, но книги – источник знаний, любили трепетно. Современный достаток изменил духовные ценности на материальную потребность. На большом всегерманском трефунге собрались тысячи наших земляков. Стол писателей оказался рядом со стойкой воротил, продающих шашлык. За один шашлык можно было купить книгу. Успех был бешеный. Очередь нервничала от нетерпения. Людей не успевали обслуживать. Спрос был выше предложения. Шашлык не успевал прожариться. За книгами не подходил никто. Вот мы какие! Вкусно поесть – первая потребность. На желудке мы не экономим. Тряпки красивые, украшения –  обязательно, а для чего живём? Если тело захотело, – режь последний огурец. Ну а книжку новую купить? Интереса нет. На концерт сходить – дорого. В церковь? Некогда! Душа – она денег не стоит и так перебьётся. И живёт душа на задворках, как пасынок. Мельчает человек. Душа ведь не стареет, она всегда юная, добрая, вечная. Что с ней будет? Но со временем жалуется человек. Вроде всё есть, а ничего не радует. Войны нет, а в душе разруха. У сильных духом – стабильность в сердце, и в рваной рубахе он красив и уверен, а бездушный и в дорогом костюме несчастен и ограничен себе. Пальцы веером и в тупик с отрыжкой. Одни живут лучше, другие – интереснее.


БЕЗДЕЛЬЕ

Витька Жикин выполнил командировочное задание на «отлично», но на самолёт опоздал. В областной уральский город летали они из его места жительства всего два раза в неделю. Ждать следующего надо было три дня. Переоформив билеты и отбив начальству телеграмму, он вернулся в гостиницу и, доплатив за номер, поднялся на свой этаж. У дежурной по этажу взял ключи и толстую пачку газет и журналов.
По городу в дождь гулять не хотелось, итак набегался, устал, вымотался. Времени было много, а денег, как всегда, мало. Витька сбегал в магазин, купил трёхлитровую банку пива, чёрный хлеб и пару килограммов дешевой ливерной колбасы. Вернувшись в номер, переоделся в спортивный костюм, нарезал хлеб и колбасу в тарелочку, разложил на полу газеты, поставил банку и еду.
– За успешное прошлое и спокойное будущее! – объявил он сам себе первый тост.
Он лежал на полу, закусывал удивительно вкусным хлебом и тающей во рту свежей колбасой, с удовольствием читал газеты и листал журналы. Он был счастлив от неожиданно свалившегося на него безделья. Отошли вечные заботы, суета, когда мечешься по жизни как бешеный таракан на печке.
Навалился покой, спокойствие, блаженность. Он ленился с наслаждением. Нечего было делать, не надо никуда спешить. Судьба подарила ему маленький спокойный отпуск, о котором он будет вспоминать всю жизнь. Он читал, засыпал, дрыхнул, принимал душ, размышлял о жизни, слушал радио и набирался сил. В кармане лежали последние десять копеек, до отлёта оставалось три дня!


ПРЕМИАЛЬНЫЕ

В советское время в православной церкви отчаянно молятся две фигуры.
Лётчик в форме, сняв фуражку с кокардой, и грузин в большой фуражке «аэродром».
– Боже! Сделай так, чтобы в этом месяце нам выплатили премиальные!!! – молится вслух лётчик.
– Боже сделай так, чтобы я в этом месяце купил, себе чёрную «Волгу», а дочке белую! – тоже вслух молится грузин.
– Боже! Сделай так, чтобы в этом месяце нам обязательно выплатили премиальные!!! – ёщё громче молится лётчик.
– Боже сделай так, чтобы я в этом месяце обязательно купил, себе чёрную «Волгу», а дочке белую! – ёщё настойчивее молится грузин.
– Боже! Сделай так!!!
– Падажди дарагой! – останавливает лётчика грузин. – Сколко у тебя премиальные?
– Да рублей сорок будет, – удивлённо отвечает лётчик.
– Вазми восемьдесят! Не отвлекай Бога!


СНАБЖЕНЕЦ

Советские снабженцы, в какой бы отрасли народного хозяйства они не работали, ежегодно отмечали день шахтёра, потому что хороший снабженец всегда мог достать всё из-под земли. Виктора Рискова назначили на должность инженера снабжения – парнем он был шустрым: активист, политически подкованный, тёртый, напористый, семейный, студент-заочник. Справится! Когда ветераны снабженческого труда, заблудившись в трёх берёзах, центрально «Э» – талонной системы фондового распределения разводили руками, на дело посылали его. Получив задание руководства, Рисков, в отличие от ветеранов, не летел, сломя голову, попрошайничать, а садился писать бронебойное письмо. Он брал свежую газету и писал:
 «На основании опубликованного в последнем номере газеты «Правда», постановления 24 сессии 18 пленума ЦК КПСС подписанное генеральным секретарём ЦК КПСС т Леонидом Ильичём Брежневым и председателем совета министров СССР т. Косыгиным Алексеем Николаевичем, о дальнейшей заботе партии по дополнительному улучшению продовольственной программы советских трудящихся за № 467 от 31 февраля сего года, отдел материально-технического снабжения передового государственного предприятия убедительно просит Вас, на основании вышеизложенного правительственного документа, отпустить вне фондов и за наличный расчёт один легковой автомобиль «Жигули» марки 21013.
Автомобиль необходим в связи с тем, что работа старшего инженера нашего отдела связана с частными служебными командировками по различным районам республики, а служебную машину предоставлять ему каждый раз нет никакой возможности. Для сохранения материальной части советского автомобилестроения просим так же выделить ему одну платформу белого силикатного кирпича и полторы тонны цемента для строительства нового автомобильного гаража в несгораемом исполнении.
Оплату гарантируем».
Не каждый начальник, прочитавший такое письмо, решался отказать просителю, совершить политическую ошибку, и пойти против правительственного постановления. Он вздыхал, кряхтел и ставил положительную визу даже себе в ущерб. Политика как камень, привязанный правительством к шее исполнителя, а простой народ научился плавать на привязи и при этом извлекать свой полезный улов.


ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

День выдался чудесный, тихий, ясный, небольшой морозец и яркое, как в Африке, северное солнце. Снег искрился как, расплавленное серебро, и слепил глаза. На работу все пришли в праздничных одеждах, в приподнятом настроении. В актовом зале мужчины устанавливали телевизор. Во всех конторских кабинетах по радио звучала торжественная патриотическая музыка. Мужчины в лётной форме кучковались в коридоре и в курилке. Работать особо никто не спешил. Все ждали десяти часов.
В рабочей бытовке наоборот, новый начальник – молодой человек послеармейского возраста, Адольф Гиллер, отдавал последние указания: кому чем заниматься: «Сварщик Созинов и его помощник, плотник Анатолий Пупков продолжают обустройство стеллажей в кирпичном складе, всё, как намечено по плану, только не начинайте сварочные работы без письменного разрешения пожарных. Пожарные должны вот-вот приехать». В это время открылась входная дверь, и, с мороза румяные, зашли аэропортовские вохровцы. Взяв от Адольфа заполненный бланк разрешения на проведение огнеопасных и сварочных работ, все вместе пошли на склад.
– Чему тут гореть? – спросил пожарный. – Стены кирпичные, пол бетонный, стеллажи железные, на полках пусто. На всякий случай полейте пол водой, поставьте рядом огнетушитель и кошму.
– Они уже здесь стоят, – показал пальцем сварщик. – Не первый день работаем, знаем!
– Ну, тогда работайте! Закончите сварку за два часа до окончания рабочего дня и позвоните нам. Мы приедем, проверим, – сказал пожарный, и расписался в бланке и в своём журнале.
– Ну, работайте! – сказал Гиллер. – Склад должен быть механизирован и выглядеть как игрушка, чтоб не только на базу, но и сюда на экскурсии приходили. С вышестоящим начальством всё согласовано. Он пожал рабочим руки и ушёл вместе с пожарным.
В десять часов утра вся контора собралась в актовом зале.
– Все флаги в гости к нам! – торжественно комментировал события диктор центрального телевидения. Прямая трансляция из кремлёвского дворца съездов. На экране, под бурные аплодисменты делегатов, входят гости со всех концов земли, представители дружественных стран и народов. Потом все в зале встали, и в президиуме появился генеральный секретарь ЦК КПСС СССР дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев в сопровождении группы партийных товарищей и членов Советского правительства.
Вся страна с затаённым дыханием следила за эпохальными событиями в краснознамённой праздничной Москве. Везде по всей стране горели голубые экраны телевизоров, всюду были включены радиоприёмники.
«Говорит и показывает Москва. Работают все радиостанции Советского Союза!»
Время пролетело быстро, наступил обед. Выключив телевизор, конторские оделись и пошли по тропинке в снегу, гуськом, в столовую. Хоть идти далековато – полтора километра, зато кормили там хорошо и недорого, а прогуляться по свежему воздуху полезно для здоровья и для аппетита. Движение –  жизнь.
Пообедав, в хорошем настроении, все работники аэропорта, то есть базы материально-технического снабжения Северного управления Гражданской авиации, возвращались на свои рабочие места. Но что-то странное творилось на дороге. Много машин стояло без движения. Автомобильная пробка? Но почему? Такого ещё никогда не было.
 Вдруг послышались сирены пожарных машин. Выйдя из-за поворота, авиаторы увидели, что поперёк дороги лежат твёрдые от давления пожарные рукава и из стыков фонтанами хлещет вода. Везде мокро и скользко.
«Самолёт что ли упал?» – подумал Гиллер, увидав дым, и побежал. Добежав до ворот, он увидел на базе массу пожарных машин и суетящихся пожарных. Из кирпичного склада, как из паровозной трубы, валил дым. Что-то горит. Густой чёрный дым столбом уходил в небо. У Адольфа внутри всё оборвалось. Подбежав к складу, он увидел, что ворота сломаны, склад пустой, а дым идёт из-под земли.
Как же они позабыли и не вспомнили, что в подвале хранятся самолётные колёса, авиапокрышки, но как они могли загореться? Пол-то бетонный! Подбежал начальник отдела.
– Что? Проводили сегодня сварочные работы? – спросил он со страхом.
– Да! – ответил Адольф.
– Быстро уберите все следы. Сварочный трансформатор, огнетушители, всё! Отмажем тебя! Выкрутимся! Но чтоб сваркой не пахло!
– Причём тут я? Это ваше было указание! Я сделал всё по инструкции. Разрешение на проведение сварочных работ есть. Меры безопасности мы предприняли. Всё по инструкции!
– Я сказал быстро! – крикнул Горьев.
– Есть! – ответил начальник базы и дал распоряжение рабочим. Рабочие утащили всё из задымлённого склада.
Дым валил всё гуще и гуще. Снег вокруг почернел от сажи. Солнца не было видно. Лица – как у шахтёров. Приехали следователи, милиция, ОБХСС, КГБ. День-то какой особенный, а тут такое ЧП! Пожар второй категории. Уже в Москву доложили. Вылетает государственная комиссия.
Пожар под контроль взять не удалось. Стихия бушевала во всю мощь. Пожарные посовещались и решили просто залить подвал водой. Что резине будет? Но покрышки не тонули, они плавали на поверхности воды и продолжали гореть.
В подвал шёл грузовой лифт, через его шахту и выходил весь дым. Лифт был загружен авиарезиной, но поднять его не могли, потому что крючок тельфера не доставал до корзины лифта буквально полметра. Все сгрудились у шахты и смотрели туда, откуда шёл дым и вырывалось жаркое пламя, но никто не знал, как поднять лифт.
– Если его поднять, тогда можно было бы заткнуть все щели и пламя без свежего воздуха должно просто задохнуться. Огонь погаснет, – сказал начальник пожарных.
Адольф схватил валяющийся под ногами длинный арматурный прут толщиной с палец и прыгнул в дымящуюся темноту шахты. Он понимал, что всё надо сделать очень быстро, иначе он просто задохнётся и сгорит живьём у всех на глазах. Он просунул прут в петлю лифта, другой конец накинул на крючок тельфера и в порыве завязал железный прут, как будто это была верёвка.
– Подымай! – крикнул он во всё горло.
Тельфер загудел, и корзина лифта с Адольфом, стоявшем на её крыше, стала медленно подыматься из объятой пламенем глубины. Десятки рук потянулось к чумазому смельчаку и выдернули его из догоняющих языков пламени. Лифт подняли, разгрузили, выкатили на улицу горящие авиапокрышки и потушили в снегу. Но операция «лифт» не помогла. Воздух поступал откуда-то ещё, и резина горела бурно. Тогда руководитель пожарных решил тушить пеной, но подвал выглядел уже как бассейн. Никто не видел, что там происходит. Тушили вслепую, наугад.
Если бы первый, увидевший пожар, заскочил в подвал, включил свет и выкатил бы на улицу одну две горящие покрышки, то пожара бы не было. Но подвал был закрыт, ключи были у кладовщика, а кладовщик находился на обеде в столовой, за полтора километра от пожара.
Вся территория базы была заполнена автомобилями: пожарными, милицейскими, служебными машинами партийных боссов; дежурила скорая; все мигалки, моргалки маячили и сверкали. Все работники аэропорта прибежали посмотреть, но народ разгоняли. В конторе от грязи, от сажи и мокрых следов было неряшливо, как в угольной котельной. Все, наглотавшись дыма, кашляли и сморкались. Из носа вылетали густые, чёрные шмотки. Рабочий день давно закончился, стемнело, но никто не уходил. Специальный милиционер - фотограф постоянно фотографировал всё происходящее.
Адольфа вызвали в собственный кабинет на первый допрос. Строгий следователь задавал вопросы. Адольф всё отрицал. Вышестоящий начальник обещал «отмазать», но он исчез и не показывался на глаза, фактически бросив Гиллера на произвол судьбы. Следователь всё записывал и дал расписаться Адольфу, объявив его под следственным, и взял подписку о не выезде.
Пожарные тушили всю ночь, пожарные машины приехали со всей округи. К утру пожар потерял свою силу, дым успокоился и перестал валить. Но гарью пахло за версту. К рассвету пожар потушили. Пожарные оставили одну дежурную машину с экипажем, на случай нового возгорания и разъехались. Следом уехала милиция, разошлись люди.
Адольф зашёл в свой грязный кабинет, сел, положив руки на стол, голову на руки, постарался успокоится и уснуть, но мысли чёрными воронами нападали на него и страшно каркали. Костюм местами прогорел, пропах дымом. Усы, брови, волосы он изрядно подпалил, болели ожоги, но он был жив, и всё обошлось без жертв.
– Жертву найдут или назначат, – говорили на пожаре.
Он ясно понимал, что козёл отпущения за такой день будет нужен и, скорее всего, выберут его, как руководителя работ и начальника объекта, так что впереди ждут сухари и нары. Жене звонить не стал. Она беременная – ей нельзя волноваться.
Утром, умывшись в умывальнике и приведя себя в порядок, позвонил жене. Она уже всё знала. Весь город говорил об этом в подробностях и даже с прогнозами следствия и решение суда.
Прилетела министерская комиссия. Адольфа даже не вызывали. Побродив по базе, высокое начальство составило какую-то бумагу и уехало. После обеда появился хмурый начальник отдела, и хотя он хорошо относился к Адольфу, но сейчас держался официально и на дистанции, как будто боялся, чтоб к нему ничего не прилипло.
– Дело дрянь! – сказал он. – Они хотят иметь не уголовное, а политическое дело. Диверсия! Вредительство. Понимаешь, если бы в этот день в Москве не открылся съезд партии, всё было бы проще, а теперь об этом уже все делегаты знают, всё политбюро, всё правительство и даже самый главный! А тут у тебя ещё фамилия звучная, запоминающаяся, и национальность подходящая, как бы и меня не загребли до кучи. Проект приказа по министерству уже подготовили. Прославились на всю страну! Вообще ляг на дно и не шевелись. Я сделаю всё, что могу, но они хотят это с чем-то увязать и состряпать дело. Ты, наверное, слыхал, что на седьмое ноября, когда наше местное правительство взошло на трибуну, чтобы принять военный парад и демонстрацию трудящихся, кто-то из них услышал под трибуной тиканье часов. Вызвали милицию. Она проверила и нашла самодельное взрывное устройство, довольно мощное, завёрнутое в старые газеты. Через полчаса минера, который во всём признался, арестовали. Он завернул взрывчатку в газеты, которые выписывал, и на каждой чётко стоял его домашний адрес. Не продумал, дурак!
Местные следователи Гиллера затаскали. Для начала они ласково и вкрадчиво, как друзья, спрашивали о его прошлом, интересовались планами на будущее. Им было интересно всё в мельчайших подробностях. От такого въедливого внимания Адику становилось то хорошо, то плохо. Даже жена не была к нему так внимательна, как они. То, что в тот день проводились сварочные работы, выяснили без труда. Бланк о разрешении сварочных работ сразу изъяли. Эксперты выяснили причину пожара. Некачественное строительство складского помещения. Оказывается, в бетонном полу были дырочки диаметром с мизинчик. Плиты перекрытия внутри пустотелые с круглыми, как труба, отверстиями во всю длину. Сварочная искра – окалина – упала в дырочку, прокатилась внутри по пустотелому жёлобу и упала с потолка подвала на хранящиеся там самолётные колёса. Расплавленный металл въелся в резиновую покрышку, и она задымила, разгоревшись, завлекла в пламя другие колёса. Образовался пожар с огромной температурой, обильным выделением сажи и удушливого дыма. Причина пожара – некачественная железобетонная плита перекрытия и сварочная искра. Дырочку в полу никто видеть не мог, потому что она находилась под нижней полкой металлического стеллажа.
Через несколько дней официальная версия следствия изменилась и присоединилась к мнению Москвы. Основная причина – сварочные работы; но это было организовано для отмазки глаз, чтобы скрыть истинную причину: срыв тожественного открытия партийного съезда. Диверсию, которая призвана была омрачить светлый всесоюзный праздник.
Разрешение пожарных на производство сварочных работ из дела исчезло. Вся ответственность легла на молодого нерусского начальника базы и организованную им боевую группу вредителей в количестве трёх человек: начальник, сварщик и помогавший сварщику подсобный рабочий. Все трое – под следствием. На всех заведено дело, и по окончании расследования состоится выездная сессия открытого показательного суда в доме культуры авиаработников.
Первым возмутился такому повороту дел инспектор госпожнадзора Анатолий Иванов. Он отправил следователю официальное разъяснительное письмо, а его копию – в партийные органы. В этой петиции он утверждал, что при вновь назначенном молодом начальнике всего за год на базе произошли столь значительные изменения к лучшему, которые при всех до него начальниках вместе взятых, начиная с основания объекта, не происходили и в сотой доле.
«Он отремонтировал пожводоём, который десятки лет находился в плачевном состоянии и который в тушении пожара сыграл решающую роль. И что на самом пожаре ни один пожарный, ни один следователь, ни один милиционер, ни один рабочий не рисковал своей жизнью и не прыгал в горящую шахту лифта, чтобы спасти социалистическоё имущество; а Адольф пошёл на подвиг не раздумывая. Все это видели. И не судить его надо, а наградить, по меньшей мере, медалью «За отвагу на пожаре», а трудовую деятельность рассмотреть и подумать, как отблагодарить его за столь эффективные дела в столь короткий срок. Эта база авиапредприятия была лучшей в городе, и я, как инспектор госпожнадзора, экскурсии туда водил и призывал других руководителей, чтобы брали с него пример, как надо работать. Адольф ещё очень молод, только что демобилизовался из рядов Советской армии, в которой был младшим командиром и отличником боевой и политической подготовки. Он награждён почётной грамотой горкома комсомола, и он не раз был поощрён командованием аэропорта. Он приютил в своей семье сироту-детдомовца. Адольф является ударником коммунистического труда, его портрет висит на доске почёта, он успешно заканчивает вечернюю школу рабочей молодёжи и готовится поступать в университет. Он вот-вот станет отцом.
То, что случилось, – несчастный случай из-за бракованной железобетонной плиты перекрытия, которую строители не должны были использовать».
Вторым возмутился бывший начальник Адольфа Альберт Пантелеев. Он пришёл к Адольфу и сказал, что служба связи и радионавигации аэропорта по собственной инициативе на общем профсоюзном собрании выдвинула его в качестве общественного защитника на предстоящий суд и, в случае чего, хотят взять Адольфа на поруки. Все бывшие коллеги хорошо помнят Адольфа, как хорошего товарища, работника и прекрасного гражданина. Он также принёс обсудить с Адольфом ходатайство к властям, письмо и очень хорошую общественную характеристику. Ещё Пантелеев попросил, чтобы как можно скорее сделать серию сравнительных фотографий. Как было и как стало. На другой день Адольф всё перефотографировал, сравнил с ранними снимками и сам удивился содеянному. Фотографии убедительно говорили сами за себя, без слов указывая на истинно ударный труд. Потом подключилась комсомольская организация аэропорта и общественность. Люди были неравнодушны и к тому, что случилось, имели своё мнение.
Профсоюзному комитету базы ничего не оставалось делать, как тоже отреагировать на происходящие события, чтобы повлиять на следствие и решение советского суда. Состоялось профсоюзное собрание и все, как один, коллеги говорили о своих подсудимых только хорошее, вспоминали отдельные случаи из их жизни, и выходило, что не судить их надо, а награждать, и немедленно, и по-крупному. В результате всем троим, утвердили замечательные характеристики. Выдвинули ещё одну кандидатуру общественного защитника в лице председателя профсоюзного комитета товарища Викова Евгения Александровича. В следственные органы был направлен протокол профсоюзного собрания и коллективное ходатайство.
Снег давно растаял. Склад отремонтировали. Адольф арендовал на судоремонтном заводе пескоструйную машину. Компрессор подавал сжатый воздух вместе с сухим, мелким песком и он, как наждачной бумагой, своим абразивом соскабливал с чёрных кирпичей въедливую сажу. Кирпичики покраснели и блестели как новенькие. Ничего другого сделать было невозможно – ни закрасить, ни соскоблить сажу не удавалось, а теперь после ремонта своими силами, всё выглядело лучше прежнего.
Начальник отдела тоже постарался и часть сгоревших колёс, втайне от следствия, по договорённости с авиапредприятиями, выписали задним числом, как будто их отгрузили до пожара. Там, на местах, они списали всё, как будто установили на самолёты, тем самым существенно снизили официальную сумму ущерба, нанесённого пожаром, хотя и рисковали все головой. К началу суда последствий от пожара почти не было, за исключением неприятных воспоминаний об открытии съезда.
Дом, в котором была квартира Адольфа, поставили на капитальный ремонт и всем жильцам предложили временно выселиться, кто куда может. Адольф решил, что в этих условиях жене лучше всего на время уехать в Казахстан к маме, там рожать и дожидаться, когда после ремонта можно будет вселяться в дом, если Адольфа не посадят. Купил билеты ей до Кокчетава и себе до Москвы, туда и сразу обратно. Прямых рейсов тогда не было, и со страхом помня, что давал подписку о не выезде, Адольф вечером вместе с женой вылетел в Москву, ночью посадил её на Кокчетавский самолёт, позвонив с вокзала её родителям, чтобы встречали, а сам ночным, почтовым рейсом прилетел назад. Никто на работе даже не догадался о его бессонной ночи. С жильём устроился скромно, его впустил к себе один из его работников, выделив одну маленькую комнату в своей квартире. Адольф спал на диване, ел из консервных банок, варил на электроплитке, которая стояла на табуретке. Обходился малым.
Суд состоялся в мае. На деревьях была нежная, липкая листва. Солнце светило оптимистически. Дом культуры украсили как на выборы. Люди сажали картошку и возились на дачных участках, но, несмотря на занятость, в зале свободных мест не было. Весь аэропорт, кажется, весь город, присутствовал на суде, хотя и был будний рабочий день.
На сцене за столом, покрытым красным сукном, сидела «тройка». Народный судья и два народных заседателя. В зале в первом ряду харахорился прокурор и следователи, отделившись с другого конца первого ряда, расположились общественные защитники и адвокаты. Обвиняемых посадили во второй ряд. Третий ряд был пустой, как изолятор, а на четвёртом сидели все инспекторы госпожнадзора, пожарные, свидетели, и дальше – любопытная публика.
Суд шёл три дня. Адольфа трясло. Руки, ноги не слушались. В туалет хотелось каждые пять минут. Аппетит пропал. Губы были синие, лицо бледное. Терзала мысль: посадят, не посадят? Посадят, не посадят?
«Если судить по совести – забудь про закон, если по закону – забудь про совесть», – говорят в народе. Одним судьба улыбается, другим гримасничает. Сажать вроде не за что, строителей даже не искали, следователи всё перевернули на левую сторону. «Существует определённое мнение в верхах», – шушукались Иуды. Судья тоже, наверное, получил соответствующее указание. Вон как судит, народ из зала кричит, возмущается. Молодцы защитники, вступили в открытый бой не только с судьёй, со следователями, но и с системой! Адольфу дали последнее слово, и он выступил так, что даже судья слушал его не моргая и, кажется, проникся сочувствием.
В конце концов самый гуманный в мире суд вынес решение и ни за что влепил всем срок. Адольфу дали полтора года. Соучастникам поменьше. Потом срок всем заменили на условно, на исправительно-трудовые работы, иначе говоря, химию. В течение десяти дней он обязан был частично возместить причинённый пожаром ущерб, в противном случае будет произведена конфискация домашнего имущества. Впервые за полгода Адольф спокойно уснул.
На другой день на работе за имеющуюся судимость Адольфа сняли с должности начальника базы и перевели на нижеоплачиваемую работу инженером спецавтотранспорта и наземного аэродромного оборудования. В трудовую книжку вписали волчью запись с указанием статьи уголовного кодекса. С разрешения начальника отдела бухгалтерия выдала Адику авансом зарплату за полгода вперёд, которую он тут же увёз в здание городского народного суда и уплатил судопроизводителю, получив квитанцию о погашении судебной задолженности. За ударный труд заплатил из своего кармана и лишился всего.
Условность наказания обязывала осуждённого после двадцати часов всегда быть дома. Приезжала патрульная милицейская машина, и незваные визитёры наносили контрольный визит. В случае отсутствия отбывающего наказание домашний арест мог превратиться в тюремный.
Когда прошло полсрока отбывания наказания, по просьбе Адика местный комитет опять созвал общее собрание, где обратился с коллективным ходатайством в народный суд с просьбой: за хорошее поведение на работе и в быту отменить судебное наказание, условно-досрочным освобождением, с включением срока отбывания наказания в общий трудовой стаж. Адик сам отвёз ходатайство в суд. Судья взял у осуждённого ходатайство и лукаво попросил о нескольких личных мелких услугах, которые осуждённый немедленно выполнил. Через неделю суд прислал в отдел кадров своё решение о досрочно-условном освобождении всех троих работников отдела, проходивших по делу о пожаре в день открытия двадцать пятого съезда Коммунистической партии Советского Союза.


ДОПРОС
Власть портит человека, безвластие – народы.

Начальник линейного отделения милиции товарищ… был страстный хоккейный болельщик. Болеть зимой на открытом стадионе даже в престижной форменной одежде и в ботиночках было холодно и не уютно – можно заболеть. В валенках выглядело смешно и по-деревенски, а в собачьих унтах солидно, тепло и практично. Все лётчики болеют на хоккее уверенно и просто, а он – шеф ОБХСС, власть имущий, должен пританцовывать в ботиночках, как пацан, и он решительно поехал в аэропорт к начальнику отдела снабжения.
Начальник отдела материально-технического снабжения милицейскому начальнику отказал.
– Не имею права отпускать на сторону целевой, фондовый материал. Унты предназначены только для вертолётчиков и пилотов холодных самолётов, таких как Ан-2, даже пилотам больших самолётов не положено, и они в ботинках ходят. Мало унтов в стране, всем не хватает. Даже тем, кому положено, министерский материал выделяется, чуть ли не целевым назначением, поштучно, пофамильно, за каждую пару мы отчитываемся перед Москвой. Нарушать инструкцию – значит потерять работу, – развёл руками вроде бы большой начальник.
– Но ведь полгорода в собачьих унтах ходит, а на хоккей приходят почти все в унтах, что они все лётчики? – задал вопрос милицейский шеф. 
– Ну, это мне не известно, я на хоккей не хожу, – ответил авиатор и всем видом показал, что разговор окончен.
– Выпиши по-хорошему, а то… – обиделся власть имущий.
– Что, а то? – не понял снабженец.
– Посажу! – грозно ответил милиционер.
– За что? – удивился Горьев.
– Найдём за что! – ответил мент и поднялся из-за стола.
Через две недели в отдел нагрянули работники ОБХСС, они опечатали склады с унтами, засели в бухгалтерии, подняли все финансовые документы. Поочерёдно официальной повесткой вызывали к себе всех сотрудников на допросы. Поводом якобы послужило анонимное письмо о вопиющих недостатках, безобразиях и массовой продаже унтов на сторону, за наличный расчёт начальником отдела снабжения.
Страх заставил людей беспокоиться, все ходили перепуганные, и работа валилась из рук. Отдел лихорадило, поставки срывались, во всех авиапредприятиях появилось напряжение и нервозность.
В магазинах в то время купить что-либо было почти невозможно, и шеф по возможности не отказывал своим работникам и, в чём мог, помогал: выписывал за наличный расчёт кому краску для ремонта квартиры, кому стройматериал на дачу, кому куртку форменную, кому что. Всё это было нарушением инструкции, но у жизни всегда бывают исключения.
Советскую систему скопировали с библейской. Все согрешили, никого нет без греха. Любого при желании можно осудить и посадить в ад строгого режима. Народ, естественно, боялся, все согрешили, все ходили по острию ножа у советской власти; многие в Союзе прошли сквозь «зону» не только за дела, за слово, за мысли, за идеи и просто так – ни за что. На этом свете столько проблем и нарушений, что на тот хороший свет попасть почти ни у кого нет никаких шансов, поэтому и стараться многие не видят смысла.
В отделе все притихли, каждый что-нибудь выписывал для дома, для семьи, любого в Союзе можно было вздёрнуть, достаточно потянуть за ниточку, которая частенько доводила до Кремля, но как только дело упиралось в Москву, всё, как правило, затухало. Даже там советское право часто обходили слева.
Арестовали и начальника отдела, а следом – инженера-исполнителя. Обвинением послужило наушничество какого-то работника, которому начальник тоже в чём-то отказал.
Горьев начальник отдела был хороший, умный, добрый сибиряк из Иркутска, где очень скромно жила его мать-старушка. Сын, используя служебное положение, то есть дружеские связи, купил по блату в магазине небольшой бытовой холодильник. Созвонился с аэропортом Иркутска и попросил коллегу об услуге.
В ваш адрес от нас отгружается контейнер с оборудованием, можно я туда догружу холодильничек для мамы? А в Иркутске, когда получите, оприходуете груз по документам как положено, а холодильничек, не указанный в документах, его как бы и нет, отвезёте по дружбе моей матери-старушке. Буду премного благодарен.
На том коллеги и сговорились, и всё как по маслу вышло. Теперь, почти через два года, аукнулось со злого языка завистника.
Кроме того, при обыске в сейфе у начальника обнаружили графин с чистым авиационным спиртом, которого в розничной продаже не бывает. Для того, чтобы загреметь, материалов было достаточно.
Начались массовые допросы. Доблестные обехеэсники вызывали к себе по списку весь личный состав и спрашивали одно и то же: про начальника, про спирт, про холодильник, про стройматериалы и ещё про всякие дела. Большинство отнекивалось и играло под дурачков: я ничего не знаю, моя хата с краю. Но честные и наивные выкладывали всё, что знали и слыхали, и у разных работников были разные взгляды, разные показания на одно и то же; им устраивали очную ставку и стравливали, как собак, пугая зоной. За ложные показания грозит статья. Между людьми возникали враждебные отношения. Правда у каждого своя, а истину никто не знал. Многие заболели и на работу не выходили. У многих начались депрессия и нервное истощение; особенно на допросах старались молодые карьеристы, следователи, по-собачьи преданные диктатуре пролетариата, достойные наследники чрезвычайных комиссий. Заставь дурака Богу молиться, он и Богу лоб расшибёт.
Особенно с удовольствием  лютовал лейтенант Ткаченко. Про таких в народе говорят, что каждое г... но, кончается на о.
– Где вы были четырнадцатого февраля позапрошлого года в шестнадцать часов сорок пять минут? – задавал он прямо с порога свой конкретный вопрос.
Перепуганный посетитель сразу терял дар речи и чувствовал себя преступником-рецидивистом, мысленно перебирая в памяти всю свою жизнь, особенно прошлый год, и не мог ничего вспомнить, особенно февраль. А Бог его знает, где я был в позапрошлом году, думал про себя посетитель, но внешне бледнел и покрывался холодным потом. Сковывал животный страх, наверное, что-то нехорошее было тогда в это время, сейчас арестуют. Вспоминай! Только чистосердечные показания увеличат твой будущий солидный срок.
Согласно списку по алфавиту вызвали к себе в качестве свидетеля и Романа, работника отдела.
– Что вы знаете про унты? – спросил следователь.
– Унты – слово эвенкийское, означает меховая обувь. Унты бывают простые и генеральские с белой войлочной подошвой и обязательно из собачьей шерсти. У собаки в коже нет потовых желез, она потеет и охлаждается через язык, поэтому кожа у них водонепроницаемая и хорошо подходит для обуви, сухой мех сохраняет тепло. Унты выдаются пилотам на три года, потом они их обязаны сдать на склад и получить новые. Раньше бывшие в употреблении унты выписывали всем работникам аэропорта, а потом министерство из Москвы запретило. Особым приказом обязали на местах создавать специальные комиссии, которые прилюдно уничтожали унты и делали мехветошь. Топором отрубали голенища и просто выбрасывали в кучу, но людям не давали, а мехветошь название само по себе глупое, никто такую ветошь никогда нигде не использовал. Вредительство это узаконенное, вот и всё. Хорошие унты научились шить частники, я себе тоже купил, лучше заводских, – улыбнулся Роман и вспомнил, что говорили старшие: «Не улыбайтесь на допросах, этим вы делаете свои зубы беззащитными».
– Я вас не об этом спрашиваю, – обозлился лейтенант.
Стройный, молодой, самоуверенный, наделённый властью следователь в щегольской офицерской форме ставил ногу в начищенных до блеска хромовых сапогах на стул допрашиваемого и закуривал сигарету, нагло пускал дым в лицо своей жертвы, это очень не понравилось допрашиваемому.
– Послушайте, товарищ лейтенант, как вы себя ведёте? Что это за садистские выходки такие, где я нахожусь? В советской милиции или в гестапо? Вы что, хотите, чтобы на вас написали коллективное письмо на самый верх? Ведите себя достойно! Не позорьте внутренние органы страны! О вас уже легенды ходят, – вспылил вышедший из себя Роман – ровесник следователя.
Лейтенанта словно током шибануло. Вся спесь тут же слетела, он тоже чувствовал страх грешника и страх за свою шкуру. Все согрешили, и он тоже. У каждого можно найти нужную ниточку и потянуть, грех найдётся.
Свидетель – это очень важно. Свидетель может быть спасательным кругом, а может и, как камень на шее, утянуть на дно. И тут Роман вспомнил армию. В тот день его отправили в штаб сопровождать секретную почту. Поехали на «Газ 69», получили почту. Возвращались по дороге в страшный гололёд. За рулём молодой шофёр, солдатик-первогодка, не справился с управлением и машину начало крутить на льду и понесло прямо по дороге на встречный тягач с трайлером, груженый трубами. От удара у джипа оторвало передний мост, автомат сорвало с плеча Романа, и, пробив тент, он улетел в неизвестность. Все остались живы, лишь прапорщика зажало в груде железа со сломанной ногой. Автомат нашёлся в винограднике. Синяки да шишки болели долго. После аварии со всех снимали показания, и прапорщик с Романом, честно всё, как было, написали в объяснительной записке. Водитель потом имел проблемы и дал им урок на всю жизнь.
– Зачем вы всё подробно написали? – спросил он. – Беда случилась, прошлое не изменить, а будущее вы мне подпортили. Сказали бы, что ничего не видели, уснули или смотрели в другую сторону. Я бы сам рассказал как мне надо, а теперь получается – вся вина на мне. Вы меня топите, вы сейчас объяснительную целый час писали, вспоминали подробности, а у меня там на всё про всё три секунды было, я даже подумать не успел, я подчинялся интуиции, а вы тут расписали в четыре глаза. Зря вы так! Задувая чужую свечу, не думайте, что ваша станет гореть ярче. Никогда не делайте никому плохо, даже случайно, понятно?
– Понятно!
На сей раз Роман говорил много, но ничего не сказал.
Следствие закончилось, дело передали в народный суд. Судьёй назначили Бориса Быкина. Два друга-сослуживца, Сергей и Роман, переживали эту историю особенно. Горьев был им как отец, наставник и учитель. Сергей пришёл к Роману и спросил:
– Ты Быкина знаешь?
– Он хромой?
– Да!
– Кажется, знаю. Мы учились в одной школе, а после школы я с ним в столярке работал. Мы на пару оконные рамы олифой красили. Помнится, он тогда заочно в институте учился, кажется в юридическом. Неужели судьёй стал?
– Стал! Что он за мужик?
– Да как тебе сказать. Ершистый.
– Вообще, поговорить с ним надо насчёт Горьева. В его руках срок дать, в его власти оправдать.
– Он случайно не хоккеист-любитель?
– Раньше, помнится увлекался.
– А вот давай-ка для пользы дела поговори с ним с глазу на глаз.
В тот же день Роман привёл в порядок свои личные, почти новые, собачьи унты. Освежил, почистил сапожным кремом, хорошенько просушил, завернул как дорогой подарок и поехал в народный суд к старому приятелю. Встретившись, поговорили по-простому, по-хорошему, повспоминали молодость и совместный труд в столярке, обменялись последующими событиями и уперлись в общих знакомых, нынче подсудимых; и тут Роман выложил начистоту всю историю со следствием и раскрытием событий и чисто по-человечески рассказал о лучших качествах своего начальника и инженера-исполнителя, с которого он брал пример в жизни, и попросил судью не калечить судьбы хороших людей и добрых семьянинов. У обоих семьи – жёны, матери больные, все живут на таблетках. Это же трагедия семьи, сиротские дети, потерянная честь, позор перед соседями и друзьями. Сидят под следствием. Замараться можно быстро, а отмыться – жизни не хватит. Доказывай потом, что ты не верблюд.
Боря ничего не обещал, но сказал, что судит по закону.
В заключение разговора Роман спросил его о том, болеет ли он за хоккей? Судья счастливо кивнул.
– Не мёрзнешь?
– Ещё как!
– Я тебе тут презент привёз в подарок, – сказал он. – Но с условием, чтобы твоя команда непременно выиграла.
Мужчины встали, пожали друг другу руки и с достоинством разошлись. Застойный период развития страны подходил к финалу. Ветер перемен залетал и в эти дремучие края. Юристов у власти было много, а страна всё равно жила не по закону, а по понятиям.
Суд шёл неделю и подсудимых оправдал. Зал ликовал, как в день победы. Подсудимых освободили за недостаточностью улик прямо из зала суда, и счастливые родственники увезли их прямо из-под конвоя.
Друзья приехали в свою контору и сообщили последние известия; все очень обрадовались приятной новости, мигом слетали в магазин и прямо в рабочее время, втихаря, вскладчину, покучно, радостно отметили великое событие.
Горьева восстановили в должности, и Викова тоже. Сначала между ними были прохладные отношения, потому что кто-то про кого-то откровенно рассказал следствию то, что можно было бы не рассказывать, но потом они вместе выпили и простили друг другу не самые лучшие поступки в трудные времена, и напряжение спало, всё покатилось своим чередом.
Спустя некоторое времени в столовой аэропорта полной трудового народа в обеденный перерыв сидели четверо авиаснабженцев за одним столом и с аппетитом обедали.
Вдруг в столовую вошли лихие милиционеры во главе с тем самым начальником линейного отделения милиции.
Виков встретился с взглядом со своим мучителем, поперхнулся от неожиданности и возмущения, вскочил с полным ртом, на весь зал зашумел, завыл, указывая пальцем на мента поганого, и прокричал что-то несвязное, но с такой яростью и с такой ненавистью, с такой  обидой, что его просто сдавил спазм; он чуть не потерял сознание от нахлынувших чувств справедливости, возмущения и ненависти к бесстыжим милиционерам, из его глаз просто брызнули слезы, он сел, отодвинул тарелку и заплакал навзрыд, как ребёнок. Люди поняли его состояние и с сочувствием глядели на Викова.
А бывший начальник ОБХСС, слегка пониженный в должности и разжалованный на одну звёздочку за шантаж, подтасовку фактов и использование служебного положения в личных целях, нагло и бессовестно прошёл мимо всех и уселся со своей компанией в углу у окна, и они спокойно принялись за трапезу. Весь зал смотрел на них зло и презрительно, люди отпускали ядовитые реплики в их адрес, так, чтобы те слышали.  Весь зал столовой был наполнен затаённой ненавистью и злобой, и презрением к этой ломовской шайке мучителей. Демократия в стране набирала силу. Демократия – это когда народ может послать власть туда, где он сам находится.
Менты сразу почувствовали отношение к себе всего народа в зале, хотя внешне не реагировали на злые реплики и ухмылки. Но воздух в зале наполнялся невидимой яростью, возрастающей ненавистью всех, кто находился в столовой. Люди перестали жевать и в упор глядели на ментов. У «ломовцев» то и дело стали падать из рук куски хлеба, перечницы, ложки. И тут случилось невероятное: недоев, под презрительные взгляды и ухмылки всех присутствующих, линейный отдел милиции в полном составе встал и вышел из столовой. Против лома нет приёма, если нет другого лома. ЛОМ – это линейный отдел милиции.


ИМИДЖ

Строительство хозспособом во время перестройки становилось долгостроем. Не хватало строительных материалов, и теперь всё дело упёрлось в двутавровые металлические балки для межэтажных перекрытий.
Прораб перестройки объездил почти все организации в городе и ничего не нашёл. Возвращаясь на базу, заехал по пути в «Стальконструкцию» и во дворе фирмы увидел нужный двутавр – дефицитный, фондовый материал.
Пройдя в приёмную, попросил секретаршу доложить начальнику, что посетитель очень просит его принять.
Войдя в кабинет, он увидел заваленный бумагами стол, за которым сидел пожилой усталый человек. Прораб поздоровался и высказал свои производственные проблемы.
– Как твоя фамилия? – неожиданно спросил начальник.
Прораб назвал.
– Ты что немец, что ли? – удивился шеф.
– Да, – несмело ответил прораб и внутренне весь сжался, ожидая очередных насмешек, унижений и издевательств. Но шеф встал, дружески протянул через стол свою волосатую руку, поздоровался и назвал свою исконно русскую фамилию.
– Будем друзьями! – неожиданно заявил он. – Я много читал о Германии, она меня просто поражает. Это совсем другой мир, другие люди. Ты знаешь, какие немцы порядочные и трудолюбивые люди. У них даже сантехники с компьютером работают, на автодорогах нет ограничения скорости. Жми на всю железку, сколько можешь; а машины какие! Магазины у них называются супермаркеты, а деньги – дойчемарки. Это такое богатое государство! Из полной разрухи построить общество всеобщего благополучия может только очень дисциплинированный, трудолюбивый и великий народ.
В моём детстве пленные немцы построили на свой манер железнодорожный вокзал, до сих пор это самое красивое здание в нашем городе. Мы пацанами много наблюдали за ними. Дружные, хорошие были ребята, всегда нас чем-нибудь угощали, то свистульку сделают, то гимнаста из фанерки выпилят – крутился на верёвочках как живой, то губную гармошку подарят, то пайкой поделятся, скучали, видно, по своим ребятишкам.
– Я немцев очень уважаю. Приятно было познакомиться! Сколько балок надо? Я распоряжусь! Присылай в любое время под погрузку свою машину. Только документально оформлять не будем, наказуемо. А в долг дам, хоть и не положено мне фондовым материалом министерства разбрасываться, но ничего, ради уважения и потому, что ты немец, сделаем исключение.
– Спасибо! – несмело промямлил ошарашенный прораб. – Я верну. Как только получим свои, целевые, я сразу верну!
– Хорошо! Хорошо! – ответил начальник, снимая трубку зазвонившего телефона.
– Давайте я вам хоть расписку напишу? – предложил обрадованный прораб.
– Зачем? Не надо! Я и так верю, что вернёшь. Ты же немец!