Сказки тарзана в джунглях

ГЛАВА II
Поимка Тарзана


Чернокожие воины трудились во влажной жаре в удушающей
тени джунглей. Боевыми копьями они разрыхляли толстый черный суглинок и глубокие
слои гниющей растительности. С тяжелыми прибитые пальцы, они черпали
от распавшегося земли от центра старой охотничьей тропе.
Часто они прекратили свою работу, чтобы сидеть на корточках, отдыхая и сплетни, с
много смеха, на краю котлована, который они раскапывали.

К стволам ближайших деревьев были прислонены их длинные овальные щиты из
толстой бизоньей шкуры, а копья тех, кто совершал
черпая. Пот блестел на их гладкой, эбеновой коже, под которой
перекатывались округлые мышцы, гибкие в совершенстве природного
незагрязненного здоровья.

Трость бак, ступая осторожно по тропинке к воде, остановился как
взрыв хохота распалась после его вздрогнули уши. Мгновение он стоял,
величественный, если бы не его чувствительно раздувающиеся ноздри; затем он развернулся
и бесшумно убежал от ужасающего присутствия человека.

В сотне ярдов от них, глубоко в зарослях непроходимых джунглей, Нума,
лев, поднял свою массивную голову. Нума хорошо пообедал почти до
рассвело, и потребовалось много шума, чтобы разбудить его. Теперь он поднял
его морду и потянул носом воздух, уловил едкий запах зверя из
Рид бак и тяжелый аромат мужчины. Но Нума был хорошо заполнен. С
низким, недовольным ворчанием он поднялся и прокрался прочь.

Птицы в блестящем оперении с хриплыми голосами перепрыгивали с дерева на
дерево. Маленьких обезьян, стуча и нагоняй, перекинул через
покачиваясь конечности над черными воинами. И все же они были одни, ибо
изобилующие джунгли со всеми их мириадами форм жизни, подобно кишащим улицам
огромного мегаполиса, являются одним из самых уединенных мест в великой
Божьей вселенной.

Но были ли они одни?

Над ними, легко балансируя на покрытой листвой ветке дерева, сероглазый юноша
с жадным вниманием наблюдал за каждым их движением. Огонь ненависти,
сдерживаемый, тлел под очевидным желанием юноши узнать
цель трудов черных людей. Именно такой, как они,
убил его любимую Калу. Для них не могло быть ничего, кроме вражды, и все же
ему нравилось наблюдать за ними, как бы он ни стремился к большему познанию
человеческих обычаев.

Он увидел яму расти в глубину до тех пор, пока огромная дыра зияла ширина
след—ямку, которая была достаточно большой, чтобы вместить за один раз все
шесть экскаваторов. Тарзан не мог догадаться о цели столь большого
труда. И когда они вырезали длинные колья, заостренные на верхних концах,
и установили их через равные промежутки вертикально на дне ямы, его
удивление только возросло, и оно не было удовлетворено размещением
легкие поперечные столбы над ямой или тщательно уложенные листья
и земля, которые полностью скрывали от глаз работу, которую выполнили черные люди
.

Когда они закончили они опрашивали своих рук с явным
удовлетворение, и Тарзан обследовал его, тоже. Даже к своим наметанным глазом
почти не осталось свидетельств того, что древняя охотничья тропа
была каким-либо образом нарушена.

Так поглощен был человек-обезьяна, в спекуляции, а с целью
засыпали яму, что он разрешил неграм, чтобы отойти в сторону
их село без обычной травлей, которую оказали ему
террор людей Mbonga и предоставил Тарзан и транспортных средств
месть и источником неиссякаемой радости.

Головоломки, как он хотел, однако, он не смог бы разгадать тайну
скрытые ямы, на пути негров были еще странные способов
Тарзан. Они вошли в его джунгли совсем недавно — первые
в своем роде, кто посягнул на вековое господство зверей
, обитавших там. Для Нумы, льва, Тантора, слона, для
высших и низших обезьян, для всех без исключения мириадов существ
этой дикой природы пути человека были новыми. Им предстояло многому научиться
у этих черных безволосых существ, которые ходили прямо на задних
лапах — и они учились этому медленно, и всегда к своему сожалению.

Вскоре после того, как чернокожие ушли, Тарзан легко вскочил на
по следу. Подозрительно принюхиваясь, он обошел край ямы. Присев
на корточки, он соскреб немного земли, чтобы обнажить одну из
перекладин. Он понюхал это, прикоснулся к ней, склонил голову на один
стороны, и разглядывала ее глубоко в течение нескольких минут. Затем он
аккуратно засыпал его заново, распределяя землю так же аккуратно, как это делали
черные. Сделав это, он снова запрыгнул на ветви
деревьев и отправился на поиски своих волосатых собратьев, человекообразных обезьян из
племени Керчак.

Однажды он пересек след Нумы, льва, остановившись на мгновение, чтобы
швырнуть мягкий фрукт в оскаленное лицо своего врага, а также насмехаться и
оскорблять его, называя пожирателем падали и братом Данго,
гиены. Нума, его желто-зеленые глаза были круглыми и горели концентрированной
ненавистью, он уставился на танцующую фигуру над ним. Низкое рычание завибрировало
его мясистые щеки и его великая ярость переданы его извивающегося хвоста с
резкие движения whiplike; но поняв, из прошлого опыта бесполезность
междугородные спор с человеком-обезьяной, он превратил в настоящее время и
сняться в запутанной растительности, которая скрывала его от взгляда
его мучитель. Издав последний ругательный вопль в адрес джунглей и скорчив обезьяноподобную
гримасу вслед удаляющемуся врагу, Тарзан продолжил свой путь.

Еще одна миля, и изменившийся ветер донес до его острых ноздрей близкий знакомый, острый запах, и мгновение спустя под ним замаячила огромная серо-черная туша, неуклонно продвигающаяся по тропе в джунглях
. тропа...........
...........
........... Тарзан изъяли и сломал небольшую ветку дерева, и при внезапном
треск в тяжеловесная фигура остановилась. Большие уши были брошены
вперед, и длинный, гибкий ствол розы быстро махать взад и вперед, в
поиск запаха врага, в то время как два слабых маленьких глаза
подозрительно и тщетно озирались по сторонам в поисках источника шума
, который нарушил его мирный уклад.

Тарзан громко рассмеялся и приблизился над головой толстокожего.

“Тантор! Тантор!” - закричал он. “Бара, олень, менее пуглив, чем
ты — ты, Тантор, слон, величайший из обитателей джунглей, обладающий
силой стольких нума, сколько у меня пальцев на ногах и пальцев на
мои руки. Тантор, кто может вырвать с корнем большие деревья, дрожит от страха при
звук сломанной веткой”.

Грохочущий звук, который, возможно, был знак презрения или
вздох облегчения, только ответить Тантор как, подняв хобот и уши
пришел и зверь хвостом снизился до нормы; но глаза его по-прежнему
рыскал в поисках Тарзана. Он не заставил себя долго держали в напряжении,
впрочем, как и о местонахождении человека-обезьяны, на секунду позже
молодежь слегка за широкой головкой своего старого друга. Затем
вытянувшись во всю длину, он забарабанил босыми пальцами ног по
толстой шкуре, и пока его пальцы царапали более нежные поверхности
под огромными ушами он рассказывал Тантору о сплетнях джунглей
как будто огромный зверь понимал каждое его слово.

Тарзан мог бы многое объяснить Тантору, и хотя
светская беседа о дикой природе была недоступна огромному серому дредноуту
джунглей, он стоял, моргая глазами и слегка покачивая туловищем, пока
хотя впитываю каждое его слово с глубочайшей признательностью. На самом деле
на самом деле ему нравились приятный, дружелюбный голос и ласкающие руки
за ушами, а также близость того, кто
он часто носил его на спине с тех пор, как Тарзан, будучи маленьким ребенком,
однажды бесстрашно приблизился к огромному быку, приняв от
толстокожего то же дружелюбие, которое наполняло его собственное сердце.

За годы их общения Тарзан обнаружил, что он
обладает необъяснимой силой управлять своим могущественным другом.
По его приказу Тантор приходил издалека — настолько, насколько его
острый слух мог уловить пронзительный призыв
человек—обезьяна- и когда Тарзан садился ему на голову, Тантор громыхал
через джунгли в любом направлении, куда укажет ему всадник. Это была
власть человеческого разума над разумом животного, и это было так же
эффективно, как если бы оба полностью понимали его происхождение, хотя ни один из них этого не делал
.

Полчаса Тарзан растянулся на спине Тантора. Время не имело
значения ни для одного из них. Жизнь, как они ее понимали, состояла главным образом
в том, чтобы наполнять свои желудки. Для Тарзана это был менее тяжелый
труд, чем для Тантора, поскольку желудок Тарзана был меньше, а поскольку он был
всеяден, добывать пищу было легче. Если не подходил один сорт
под рукой всегда было много других блюд, способных утолить его голод.
Он был менее разборчив в своей диете, чем Тантор, который ел только
кору одних деревьев и древесину других, в то время как третьи
привлекали его только своими листьями, и они, возможно, только на
определенные сезоны года.

Тантор должен тратить большую часть своей жизни в наполнении своего
огромный живот на потребности его могучие мускулы. Таким образом, с
все нижние чины—их жизнь настолько заняты либо с поиска
для употребления в пищу или с процессами пищеварения, что у них мало времени
по другим соображениям. Несомненно, именно это препятствие не позволило
им развиваться так же быстро, как человек, у которого больше времени для
размышлений о других вещах.

Однако эти вопросы мало беспокоили Тарзана, а Тантора - нет
совсем. Что первый знал, так это то, что он был счастлив в обществе
слона. Он не знал почему. Он не знал, что, поскольку он был
человеком — нормальным, здоровым человеческим существом, — он жаждал какого-нибудь живого существа,
на которое можно было бы излить свою привязанность. Товарищи его детских игр среди
обезьян Керчака теперь были огромными, угрюмыми животными. Они не чувствовали ни вдохновения, ни
но мало ласки. Младший обезьян Тарзан по-прежнему играл с
иногда. В его изуверским способом он любил их; но они были далеки от
удовлетворение или спокойных товарищей. Тантор была большая гора, спокойствие,
из уравновешенность, стабильность. Было покойно и приятно растянуться на
его грубой макушке и изливать свои смутные надежды и устремления в
большие уши, которые тяжело покачивались взад-вперед в явном
понимании. Из всех обитателей джунглей Тантор пользовался наибольшей любовью Тарзана
с тех пор, как у него отняли Калу. Иногда Тарзан
задавался вопросом, отвечает ли Тантор взаимностью на его привязанность. Было трудно
знать.

Это был зов желудка — самый убедительный и настойчивый зов,
который знают джунгли, — который, наконец, вернул Тарзана к деревьям и
отправился на поиски пищи, в то время как Тантор продолжил свое прерванное путешествие
в противоположном направлении.

В течение часа человек-обезьяна добывал пищу. Высокое гнездо принесло свой свежий, теплый
урожай. Фрукты, ягоды и нежный подорожник нашли свое место в его меню
в том порядке, в каком они попадались ему случайно, ибо он не искал таких блюд
. Мясо, мясо, мясо! Тарзан из племени Обезьян
всегда охотился на мясо; но иногда мясо ускользало от него, как сегодня.

И как он скитался в джунглях его активный ум занят не только
со своей охоты, но и со многими другими предметами. Он имел привычку
часто вспоминая события последних дней и часов. Он жил
своим визитом к Тантору; он размышлял о черных копателях и
странной засыпанной яме, которую они оставили после себя. Он снова и снова задавался вопросом,
в чем может заключаться его назначение. Он сравнивал восприятия и
приходил к суждениям. Он сравнивал суждения, делая выводы — не
всегда правильные, это правда, но, по крайней мере, он использовал свой мозг для
это было задумано Богом, что было тем легче, что ему
не мешали чужие суждения из вторых рук и, как правило, ошибочные
.

И пока он ломал голову над засыпанной ямой, внезапно перед
его мысленным взором возникла огромная серо-черная туша, которая тяжело ковыляла
по тропе в джунглях. Тарзан мгновенно напрягся, испытав шок от внезапного
страха. Решение и действие обычно происходили одновременно в жизни
человека-обезьяны, и теперь, когда он скрылся за густыми ветвями,
осознание назначения ямы едва сформировалось в его сознании.

Качаясь от покачиваясь покачиваясь конечность к конечности, он мчался по середине
террасы, где деревья росли близко друг к другу. Он снова спрыгнул на
землю и помчался, бесшумно и легко ступая, по ковру
гниющей растительности, только для того, чтобы снова прыгнуть на деревья, где
спутанный подлесок препятствовал быстрому продвижению по поверхности.

В своем беспокойстве он отбросил осторожность на ветер. Осторожность зверя
уступила место преданности человека, и так получилось, что он
вышел на большую поляну, лишенную деревьев, не задумываясь о том, что
мог бы залечь там или на дальнем краю, чтобы поспорить с ним о пути.

Он был на полпути, когда прямо на его пути, всего в нескольких ярдах
от него, из зарослей высокой травы поднялись с полдюжины щебечущих
птиц. Тарзан мгновенно отвернулся, так как он достаточно хорошо знал, о каком
характере существа свидетельствует присутствие этих маленьких часовых.
Одновременно Буто, носорог, вскочил на свои короткие ноги и
яростно бросился в атаку. Бессистемно нападает на Буто, носорога. С его
слабыми глазами он видит плохо даже на коротких расстояниях, и независимо от того, видит ли его
беспорядочные порывы вызваны паническим страхом при попытке к бегству
или вспыльчивым характером, который ему обычно приписывают,
трудно определить. Не имеет значения и то, на кого
Нападает Буто, потому что, если его поймают и бросят, велика вероятность, что
после этого его ничто не заинтересует.

И сегодня случилось так, что Буто наваливается прямо на Тарзана, по
на несколько ярдов по колено трава, которая разлучила их. Начался несчастный случай
он бросился в сторону человека-обезьяны, а затем его слабые глаза различили
врага, и с серией фырканий он бросился прямо на него. Тот
маленькие птички-носороги порхали и кружили вокруг своей гигантской подопечной. Среди
ветвей деревьев на краю поляны, с десяток или больше
обезьяны щебетали и ругались, когда раздавалось громкое фырканье разъяренного зверя
отправил их испуганно убегать на верхние террасы. Тарзан в одиночестве
казался равнодушным и безмятежным.

Он стоял прямо на пути атаки. У Тарзана не было времени
искать спасения в деревьях за поляной, да и не было никакого желания
откладывать свое путешествие из-за Буто. Он уже встречал этого глупого зверя
раньше и относился к нему с большим презрением.

И теперь Буто был рядом с ним, опустив массивную голову и выставив длинный, тяжелый
рог, предназначенный для устрашающей работы, для которой его создала природа;
но когда он ударил вверх, его оружие рассекло лишь воздух, ибо
человек-обезьяна легко подпрыгнул вверх кошачьим прыжком, который перенес его
над угрожающим рогом на широкую спину носорога. Еще один
прыжок, и он оказался на земле позади зверя и помчался, как олень
к деревьям.

Буто, разгневанный и озадаченный странным исчезновением своей добычи,
развернулся и бешено бросился в другом направлении, которое случайно встретило
быть не в направление полета Тарзана, и Человек-обезьяна пришел в
безопасность для деревьев и продолжил свой стремительный путь через лес.

На некотором расстоянии впереди него Тантор уверенно двигался по хорошо протоптанной
слоновьей тропе, а впереди него присевший на корточки чернокожий воин внимательно прислушивался
посреди тропы. Вскоре он услышал звук, на
который надеялся — треск, щелкающий звук, возвещавший
приближение слона.

Справа и слева от него, в других частях джунглей, другие воины
наблюдали. Низкий сигнал, передаваемый от одного к другому, оповещал больше всего
они были так далеко, что добыча приближалась пешком. Они быстро приближались к
тропе, занимая позиции среди деревьев с подветренной стороны от точки, в которой
Тантор должен был обогнать их. Они молча ждали и вскоре были вознаграждены
видом могучего бивня, несущего в своих длинных
бивнях много слоновой кости, которые заставили трепетать их жадные сердца.

Как только он миновал их позиции, воины поднялись
со своих насестов. Они больше не молчали, а вместо этого хлопали
в ладоши и кричали, когда достигли земли. На мгновение
Тантор-слон, остановился с поднятым хоботом и хвостом, с большими
уши-кололи, а потом он замахнулся на дорожке в быстром,
слишком медленные темпы—прямой в сторону крытой ямы с заточенными
ставки стоящей на земле.

За его спиной раздался крик воинов, призывая его в быстрый полет
который не позволит внимательное изучение земле перед ним.
Тантор, слон, который мог развернуться и разметать своих
противников одним ударом, бежал, как испуганный олень — бежал
навстречу отвратительной, мучительной смерти.

А позади всех шел Тарзан из племени Обезьян, мчавшийся по джунглям
лес со скоростью и проворством белки, потому что он услышал
крики воинов и правильно истолковал их. Однажды он
издал пронзительный крик, который эхом разнесся по джунглям; но
Тантор, охваченный паническим ужасом, либо не расслышал, либо, услышав,
не осмелился остановиться, чтобы прислушаться.

Теперь гигантский толстокожий был всего в нескольких ярдах от скрытой смерти
, подстерегавшей его на пути, и чернокожие, уверенные в успехе, кричали
и танцуют у него за спиной, размахивая своими боевыми копьями и празднуя победу в
продвигайте приобретение великолепной слоновой кости, которую несет их добыча, и
избытка слоновьего мяса, которое достанется им этой ночью.

Так что намерения были они на их gratulations, что они совсем не
чтобы отметить молчаливое прохождение человек-зверь над их головами, не
Тантор тоже не видел и не слышал его, даже несмотря на то, что Тарзан крикнул ему
остановиться.

Еще несколько шагов - и Тантор упадет на заостренные колья;
Тарзан буквально летел по деревьям, пока не поравнялся с
убегающим животным, а затем обогнал его. На краю ямы человек-обезьяна
упал на землю в центре тропы. Тантор был почти
рядом с ним, прежде чем его слабое зрение позволило ему узнать своего старого
друга.

“Стой!” - крикнул Тарзан, и огромный зверь остановился перед поднятой рукой.

Тарзан повернулся и пинком отбросил в сторону кусты, скрывавшие яму.
Тантор мгновенно увидел и понял.

“Сражайся!” - прорычал Тарзан. “Они идут за тобой”. Но Тантор,
слон, - это огромный комок нервов, и сейчас он был наполовину охвачен паникой
от ужаса.

Перед ним зияла яма, как далеко он не знал, но справа и
слева простирались первобытные джунгли, не тронутые человеком. С визгом огромный
зверь внезапно развернулся под прямым углом и с шумом прорвался сквозь
сплошную стену спутанной растительности, которая остановила бы любого, кроме
него.

Тарзан, стоя на краю ямы, улыбался, наблюдая за
Недостойным бегством Тантора. Скоро придут черные. Он был лучшим
что Тарзан, приемыш обезьян исчез с места происшествия. Он попытался отступить на шаг от
края ямы, и когда он перенес вес своего тела на левую
ногу, земля осыпалась. Тарзан предпринял единственное титаническое усилие, чтобы
бросился вперед, но было слишком поздно. Пятясь и падая вниз, он
направился к заостренным кольям на дне ямы.

Когда, мгновение спустя, появились чернокожие, они увидели даже издалека
что Тантор ускользнул от них, так как размер отверстия в яме
покрытие было слишком маленьким, чтобы вместить огромную массу
слон. Сначала они подумали, что их жертва просунула одну огромную ногу
через верх, а затем, предупрежденная, отступила; но когда они подошли к
краю ямы и заглянули вниз, их глаза расширились от изумления,
для, тихо и смирно, на дне лежала обнаженная фигура белый
гигант.

Некоторые из них там мельком видели этого лесного бога раньше и отступили
в ужасе, охваченные благоговением перед присутствием, которое они ощущали в течение некоторого времени
верили, что оно обладает чудесной силой демона; но другие там
были те, кто рвался вперед, думая только о поимке врага, и
эти прыгнули в яму и вытащили Тарзана.

На его теле не было шрама. Ни один из заостренных кольев
не пронзил его — только вздутое пятно у основания мозга указывало на
характер его травмы. При падении назад он ударился головой об
одну из опор, в результате чего потерял сознание. Чернокожие
быстро обнаружили это и столь же быстро связали своему пленнику
руки и ноги, прежде чем он пришел в сознание, поскольку они
научились питать глубокое уважение к этому странному человеку-зверю, который
общался с волосатым древесным народом.

Они пронесли его совсем недалеко от своей деревни, когда
веки человека-обезьяны дрогнули и приподнялись. Он удивленно огляделся
на мгновение, а затем к нему вернулось полное сознание, и он понял, что
серьезность его затруднительного положения. Привыкший почти с рождения полагаться
исключительно на свои собственные ресурсы, он не стал искать помощи извне
сейчас, но посвятил свой разум рассмотрению возможностей для
спасения, которые заключались в нем самом и его собственных силах.

Он не посмели проверить на прочность своего облигаций, в то время как чернокожие были
неся его, опасаясь, что они становятся понятливыми и добавить к ним.
В настоящее время его похитители обнаружили, что он был в сознании, и как они
маленький живот для переноски тяжелым человеком через джунгли тепла, они
поставили его на ноги и потащили вперед, среди них, время от времени уколов его
своими копьями, но со всеми проявлениями того
суеверного благоговения, с которым они относились к нему.

Когда они обнаружили, что их подталкивание не принесло никаких внешних признаков
страданий, их благоговейный трепет возрос, так что вскоре они прекратили, наполовину
поверив, что этот странный белый гигант был сверхъестественным существом и поэтому
был невосприимчив к боли.

Приближаясь к своей деревне, они громко выкрикивали победные
кличи удачливых воинов, так что к тому времени, когда они достигли
у ворот, танцуя и размахивая копьями, собралась огромная толпа мужчин, женщин и
детей, чтобы поприветствовать их и услышать историю их
приключения.

Когда взгляды жителей деревни упали на пленника, они обезумели,
и тяжелые челюсти отвисли от изумления и недоверия. Месяцами
они жили в постоянном ужасе перед странным белым демоном, которого лишь немногие
видели мельком и смогли описать. Воины исчезли с
тропинок почти в пределах видимости деревни и из гущи
своих спутников так же таинственно и бесследно, как если бы они были
их поглотила земля, а позже, ночью, их мертвые тела
упали, как с небес, на деревенскую улицу.

Это устрашающее существо появлялось ночью в хижинах
деревни, убивало и исчезало, оставляя после себя в хижинах вместе с
своими мертвецами странные и ужасающие свидетельства сверхъестественного чувства
юмора.

Но теперь он был в их власти! Он больше не мог терроризировать их.
Постепенно до них дошло. Женщина с криком
бросилась вперед и ударила человека-обезьяну по лицу. Еще и еще один
следовал ее примеру, пока Тарзан из племени Обезьян не оказался в окружении
дерущейся, царапающейся, вопящей толпы туземцев.

И тогда пришел Мбонга, вождь, и, тяжело опустив свое копье на
плечи своих людей, отогнал их от их добычи.

“Мы сохраним его до ночи”, - сказал он.

Далеко в джунглях слон Тантор, у которого прошла первая паника страха
, стоял, навострив уши и волнообразно покачивая хоботом. Что
происходило в извилинах его дикарского мозга? Мог ли он
искать Тарзана? Мог ли он вспомнить и оценить услугу, оказанную
человек-обезьяна что-то сделал для него? В этом не может быть сомнений. Но чувствовал ли
он благодарность? Стал бы он рисковать собственной жизнью, чтобы спасти
Тарзан мог ли он знать об опасности, грозившей его другу?
Вы усомнитесь в этом. Любой, кто хоть немного знаком со слонами, усомнится в этом.
Англичане, которые много охотились со слонами в Индии, скажут вам
что они никогда не слышали о случае, когда одно из этих животных
пришло на помощь человеку, оказавшемуся в опасности, хотя этот человек часто
подружился с ним. И поэтому следует сомневаться , что Тантор сделал бы это
пытался преодолеть инстинктивный страх перед черными мужчинами в
усилия, чтобы помочь Тарзан.

Крики разъяренных жителей слабо доносился до его чувствительных
уши, и он развернулся, как будто от ужаса, созерцая полет; но
что-то удерживал его, и он снова обернулся, поднял ствол, и
отдал голос пронзительный крик.

Затем он замер, прислушиваясь.

В далекой деревне, где Мбонга восстановил тишину и порядок,
голос Тантора был едва слышен чернокожим, но до чутких
ушей Тарзана из племени Обезьян он донес свое послание.

Похитители вели его в хижину, где его могли запереть и
охранять от ночной оргии, которая ознаменовала бы его
смерть в пытках. Он остановился, так как услышал нотки вызова Тантор,в
и подняв голову, дал волю страшный крик, который послал мороз
озноб через суеверных негров и вызвал воинов, которые
охраняли его на шаг назад, хотя оружие у них в плену были
надежно связаны за спиной.

С поднятыми копьями они окружили его, пока он еще мгновение стоял,
прислушиваясь. Издалека слабо донесся другой, ответный крик,
и Тарзан из племени Обезьян, удовлетворенный, повернулся и спокойно продолжил свой путь
к хижине, где его должны были заточить.

День клонился к вечеру. Из окрестной деревни человек-обезьяна услышал
шум приготовлений к пиршеству. Через дверной проем хижины
он увидел женщин, лежащих приготовления еды на огне и заполняя их Земляной
котлы с водой, но над ней все уши согнулись в
джунгли в нетерпеливом прислушиваясь к приходу Тантор.

Даже Тарзан наполовину верил, что он придет. Он знал Тантора даже
лучше, чем Тантор знал самого себя. Он знал робкое сердце, которое таилось в
гигантское тело. Он знал панику ужаса, которую вызывал запах
Гомангани вдохновлял в этой дикой груди, и с наступлением ночи
надежда умерла в его сердце, и со стоическим спокойствием дикого зверя,
которым он и был, он смирился с ожидавшей его судьбой.

Весь день он работал, работал, работал со связями, которые
удерживали его запястья. Они очень медленно ослабевали. Он мог бы освободить свои руки
прежде чем они придут, чтобы повести его на разделку, и если бы он это сделал — Тарзан
облизнул губы в предвкушении и улыбнулся холодной, мрачной улыбкой. Он
мог представить ощущение мягкой плоти под его пальцами и
погружение его белых зубов в глотки его врагов. Он позволит
им вкусить его гнев, прежде чем они одолеют его!

Наконец они пришли роспись, befeathered воинов—еще более отвратительный, чем
природа намеревалась их. Они подошли и вытолкнули его на открытое место, где
его появление было встречено дикими криками собравшихся жителей деревни.

На костре они привели его, и когда они толкали его грубо против него
подготовительная к обязательному его там надежно на танец смерти, что
вскоре Тарзан обхватил его, напряг свои могучие челюсти и
одним мощным рывком разорвал ослабленные ремни, которыми были связаны
его руки. Как и думал, на быстроту, он прыгнул вперед среди
воины ближайшего к нему. Удар отправил одного на землю, как, рыча и
рыча, зверь-человек вскочил на груди другого. Клыки
хоронили мгновенно в самое уязвимое место своего противника, а затем полтора
сотня черных мужчин прыгнул на него и иметь его на землю.

Нанося удары, царапаясь и огрызаясь, человек-обезьяна сражался — сражался так, как его
Фостер людей научил его драться—дрался, как дикий зверь
загнанный в угол. Его сила, его ловкость, его мужество и его интеллект
позволили ему легко сразиться с полудюжиной чернокожих мужчин в
рукопашной схватке, но даже Тарзан из племени Обезьян не мог надеяться на это.
успешно справляюсь с полусотней.

Медленно они одолевали его, хотя у десятка из них текла кровь из
уродливых ран, а двое лежали совершенно неподвижно под топочущими ногами и
катающимися телами соперников.

Одолеть его они могли бы, но смогут ли они держать его в подавленном состоянии, пока
они связали его? Полчаса отчаянных усилий убедили их, что
они не смогут, и поэтому Мбонга, который, как и все хорошие правители, кружил
на безопасном заднем плане, позвал одного из них, чтобы тот проложил себе дорогу и
проткни жертву копьем. Постепенно, пробираясь сквозь толпу сражающихся людей,
воин приближался к цели своих поисков.

Он стоял с занесенным над головой копьем, ожидая момента, когда
обнажится уязвимая часть тела человека-обезьяны и все еще не
подвергнет опасности одного из черных. Все ближе и ближе он подбирался, следуя
движения извивающихся, дерущихся бойцов. От рычания
человека-обезьяны по спине воина пробежали мурашки, заставляя его двигаться
осторожно, чтобы не промахнуться при первом броске и не оказаться открытым для
атака этих безжалостных зубов и могучих рук.

Наконец он нашел лазейку. Он поднял копье выше, напрягая свои
мускулы, перекатываясь под блестящей эбеновой шкурой, и тут из
джунглей сразу за частоколом донесся оглушительный грохот. В
копье рукой, помолчал, черный бросил быстрый взгляд в сторону
беспорядки, как и другие чернокожие, которые не были заняты
порабощением человека-обезьяны.

В отблесках костров они увидели огромную тушу, возвышающуюся над барьером.
Они увидели частокол живота и власть внутрь. Они видели, как он лопнул, как
хоть и построен из соломинки, и через миг Тантор-слон,
прогремела на них.

Справа и слева чернокожие разбегались, крича от ужаса. Некоторые из тех, кто
балансировал на грани схватки с Тарзаном, услышали и исправились
им удалось сбежать, но полдюжины были настолько поглощены кровавым безумием
из-за битвы они не заметили приближения гигантского бивня.

На них бросился тантор, яростно трубя. Над ними он остановился,
его чувствительное туловище извивалось среди них, и там, внизу, он
обнаружил Тарзана, окровавленного, но все еще сражающегося.

Воин перевел взгляд вверх, оторвавшись от схватки. Над ним возвышалась
гигантская туша толстокожего, маленькие глазки сверкали
отраженным светом костров — злобные, устрашающие, наводящие ужас. Воин
закричал, и когда он закричал, извилистый ствол обхватил его, приподнял
его подняло высоко над землей и швырнуло далеко вслед за убегающей толпой.

Еще и еще Тантор вырвал из тела человека-обезьяны,
бросал их направо и налево, где они лежали, ни стонов или
очень тихо, как смерть приходила медленно или сразу.

На некотором расстоянии Мбонга собрал своих воинов. Его жадные глаза заметили
огромные бивни быка из слоновой кости. Первая паника ужаса прошла,
он подтолкнул своих людей вперед, чтобы атаковать их тяжелыми слоновьими копьями;
но когда они приблизились, Тантор ударил Тарзана по его широкой голове и, крутанув,
с грохотом тронулись в джунгли через Великую аренды он обратился в
частокол.

Охотников на слонов могут быть правы, когда они утверждают, что это животное не было
оказывают такую услугу человеку, но Тантор Тарзан не был
человек—он был, но парень зверь в джунглях.

И так случилось, что Тантор, слон, выполнил обязательство перед
Тарзаном из племени Обезьян, еще более укрепив дружбу, которая
существовала между ними с тех пор, как Тарзан маленьким коричневым мальчиком скакал верхом на
Огромная спина Тантора сквозь залитые лунным светом джунгли под экваториальными
звездами.




ГЛАВА III
Битва за Балу


Teeka стала матерью. Тарзан, приемыш обезьян был сильно заинтересован,
тем более, в самом деле, чем Тауг, отец. Тарзан очень любил
Teeka. Даже заботы о предстоящем материнстве не были полностью
погасло пламя беззаботной юности, и Тика осталась
добродушной подругой игр даже в том возрасте, когда другие рыбы племени
Керчак обрели угрюмое достоинство зрелости. Она все еще сохраняла
свой детский восторг от примитивных игр в пятнашки и прятки
, которые развил плодовитый мужской ум Тарзана.

Играть в пятнашки по верхушкам деревьев - захватывающее и вдохновляющее времяпрепровождение.
Тарзан восхитился он, но "быки" его детство было давно
отказались от такой практики-детски. Тика, однако, стремилась к этому
всегда, пока незадолго до рождения ребенка; но с появлением ее
первенца даже Тика изменилась.

Очевидность произошедшей перемены безмерно удивила и ранила Тарзана. Однажды
утром он увидел, как Тика присела на корточки на низкой ветке, прижимая что-то очень
близко к своей волосатой груди — крошечное нечто, которое извивалось.
Тарзан подошел наполненный любопытством, которое является общим для всех
существ, наделенных мозгами, которые вышли за пределы
микроскопическая стадия.

Тика закатила глаза в его сторону и прижала извивающегося клеща
еще ближе к себе. Тарзан подошел ближе. Тика отодвинулась и обнажила
клыки. Тарзан был в замешательстве. За все время его общения с Тикой, никогда
прежде она не обнажала на него клыки, кроме как в игре; но сегодня она
не выглядела игривой. Тарзан запустил загорелые пальцы в свои густые черные
волосы, склонил голову набок и уставился на него. Затем он придвинулся немного
ближе, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть существо, которое Тика
обнимала.

Снова Тика оттянула верхнюю губу в предупреждающем рычании. Тарзан потянулся
осторожно протянул руку, чтобы коснуться предмета, который держал Тика, и
Тика с отвратительным рычанием внезапно повернулась к нему. Ее зубы погрузились
в плоть его руки, прежде чем человек-обезьяна мог вырвать ее прочь,
и она преследует его на короткое расстояние, как он тотчас отступили
сквозь деревья; но Teeka, несла своего ребенка, не могла обогнать
его. На безопасном расстоянии Тарзан остановился и повернулся, чтобы с нескрываемым удивлением взглянуть на своего
бывшего товарища по играм. Что случилось с
так изменившим кроткую Тику? Она так старательно прикрывала предмет, который держала в руках
этот Тарзан еще не был способен распознать, что это такое; но
теперь, когда она отвернулась от преследования, он увидел это. Несмотря на боль
и огорчение, он улыбнулся, потому что Тарзану уже доводилось видеть матерей-обезьян.
Через несколько дней она будет менее подозрительной. И все же Тарзану было больно;
неправильно, что Тика из всех остальных боялась его. Почему, не
будет мир ему вред ей или ее балу, который обезьяны слово для младенца.

И теперь, несмотря на боль в поврежденной руке и задетую гордость,
возникло еще более сильное желание подойти поближе и осмотреть новорожденного сына
из Тауга. Возможно, вы удивитесь, почему Тарзан из племени Обезьян, могучий
боец, каким он был, должен был убежать перед раздраженным нападением
нее, или что он не решался вернуться, чтобы удовлетворить свою
любопытство, когда он с легкостью мог бы победить ослабевшую мать
новорожденного детеныша; но вам не нужно удивляться. Будь вы обезьяной, вы
знали бы, что только бык в агонии безумия набросится на
самку иначе, чем для того, чтобы мягко наказать ее, за редким исключением
о человеке, которого мы находим примером среди себе подобных и который
кухни в избиении своей благоверной, потому что она случается
меньше и слабее, чем он.

Тарзан снова подошел к молодой матери—настороженно и с его
отступать спокойно и открыто. Тика снова свирепо зарычал. Тарзан
возразил.

“Тарзан из племени Обезьян не причинит вреда балу Тики”, - сказал он. “Дай мне посмотреть
на это”.

“Уходи!” - скомандовала Тика. “Уходи, или я убью тебя”.

“Дай мне посмотреть”, - настаивал Тарзан.

“Уходи”, - повторила обезьяна. “Вот идет Тауг. Он заставит тебя
уйти. Тауг убьет тебя. Это балу Тауга”.

Свирепое рычание совсем рядом с ним известило Тарзана о близости
Тауг, и тот факт, что бык не раз слышал предостережения и угрозы
его приятель, и собирался ей помогать.

Теперь Тог, так же как и Тика, был товарищем Тарзана по играм, когда
бык был еще достаточно молод, чтобы хотеть играть. Однажды Тарзан спас
Жизнь тауг, но память обезьяны не слишком длинным, да и не будет
рост благодарность выше родительский инстинкт. Тарзан и Тауг однажды
измеряется сила, и Тарзан был победителем. Можно было
положиться, что Тог все еще помнит этот факт; но даже в этом случае он мог легко столкнуться с
очередным поражением своего первенца — если бы тот оказался в надлежащем
настроении.

От его отвратительной рычит, который сейчас поднялся в силу и объем, он
казалось бы, в довольно настроение. Теперь Тарзан не испытывал страха перед Тогом, и
неписаный закон джунглей не требовал, чтобы он убегал от
битвы с любым самцом, если только он не хотел этого по чисто личным причинам.
Но Тарзану нравился Тог. Он не держал на него зла, и его человеческий разум
сказал ему то, до чего разум обезьяны никогда бы не додумался — что
Отношение Тога ни в коем случае не указывало на ненависть. Это было всего лишь инстинктивное побуждение
мужской для защиты своего потомства и его приятель.

Тарзан не имел ни малейшего желания сражаться с Тауг, ни крови своей
Английские предки трепещу от одной мысли о полете, но когда бык
обвинение, Тарзан вскочил проворно с одной стороны, и ободренная, Тауг
колесных и бросился снова бешено в атаку. Возможно, память
последние поражения в руки Тарзана понукал его. Возможно, тот факт, что Тика
сидела там и наблюдала за ним, пробудил желание победить человека-обезьяну на
ее глазах, ибо в груди каждого мужчины джунглей таится огромный эгоизм
который находит выражение в совершении безрассудных поступков перед
аудиторией противоположного пола.

У человека-обезьяны стороны взмахнул длинной веревки травы—игрушку для
вчера, оружие сегодня—и как Тауг заряжал второй раз,
Тарзан надел кольца через голову и ловко стряхнул скользящую
петлю, снова ловко ускользнув от неуклюжего зверя. Прежде чем обезьяна
успела снова повернуться, Тарзан убежал далеко наверх, среди ветвей
верхней террасы.

Тог, теперь доведенный до неистовства настоящей яростью, последовал за ним. Тика посмотрела
на них снизу вверх. Трудно было сказать, было ли ей интересно.
Тог не мог карабкаться так быстро, как Тарзан, поэтому последний добрался до
высокие уровни, к которым тяжелых обезьяны посмели не выполнить перед бывшей
настигли его. Там он остановился и посмотрел сверху вниз на своего преследователя, корча ему
рожи и обзывая его такими отборными именами, какие приходили в голову
плодовитому человеческому мозгу. Затем, когда Тарзан довел Тога до такой степени
пенящейся ярости, что огромный бык буквально заплясал на сгибающейся ветке
под ним, рука Тарзана внезапно взметнулась вперед, затягивая петлю
стремительно пролетев по воздуху, она резко дернулась, когда опустилась
вокруг Тога, упав на колени, рывок, который надежно затянул ее
вокруг волосатых ног антропоида.

Тугодум Тог слишком поздно понял намерения своего мучителя. Он
попытался убежать, но человек-обезьяна сильно дернул веревку
это сдернуло Тога с его насеста, и мгновение спустя, рыча
отвратительно выглядевшая обезьяна висела головой вниз в тридцати футах над землей.

Тарзан привязал веревку к толстой ветке и спустился к месту, близкому
к Таугу.

“Тауг, - сказал он, - ты так же глуп, как Буто, носорог. Теперь ты
можешь побыть здесь, пока в твоей тупой башке не появится немного здравого смысла. Ты можешь
побыть здесь и посмотреть, пока я пойду и поговорю с Тикой ”.

Тог бушевал и угрожал, но Тарзан только ухмыльнулся ему, когда он
легко спустился на нижние уровни. Здесь он снова приблизился к Тике
только для того, чтобы снова быть встреченным оскаленными клыками и угрожающим рычанием. Он
пытался успокоить ее; он подчеркивал свои дружеские намерения и вытянул
шею, чтобы взглянуть на балу Тики; но обезьяне было не суждено
убежденная, что он не хотел причинить вреда ее малышке. Ее
материнство было еще настолько новым, что разум все еще подчинялся
инстинкту.

Понимая тщетность попыток поймать и наказать Тарзана,
Тика попыталась убежать от него. Она спрыгнула на землю и неуклюже побрела
через небольшую полянку, на которой обитали обезьяны племени
расположившиеся на отдых или в поисках пищи, и вскоре Тарзан
отказался от попыток убедить ее разрешить тщательный осмотр
балу. Человеку-обезьяне хотелось подержать в руках это крошечное существо.
Сам вид этого предмета пробудил в его груди странное томление. Ему хотелось
прижать к себе и приласкать гротескное маленькое обезьянье создание. Оно принадлежало Тике
балу и Тарзан когда-то дарили Тике свою юную привязанность.

Но теперь его внимание отвлек голос Тога. Угрозы
, которые наполняли рот обезьяны, превратились в мольбы. Затягивание
петля останавливала циркуляцию крови в его ногах — он
начинал страдать. Несколько обезьян сидели рядом с ним, очень заинтересованные его
затруднительным положением. Они отпускали нелестные замечания в его адрес, поскольку каждый из
них ощутил тяжесть могучих рук Тога и силу его
огромных челюстей. Они наслаждались местью.

Тика, увидев, что Тарзан повернул обратно к деревьям, остановилась
в центре поляны, и там она сидела, обнимая своего балу и
бросая подозрительные взгляды то тут, то там. С приходом балу,
Беззаботный мир Тики внезапно стал населен бесчисленными
врагами. Она увидела, что противник в Тарзана, всегда до сих пор ее
лучший друг. Даже бедная старая Мумга, полуслепая и почти полностью
беззубая, терпеливо выискивающая червяков под упавшим бревном,
представлялась ей злобным духом, жаждущим крови маленького
балуса.

И хотя Teeka охраняемая подозрительно против зла, где не было
вред, она не смогла отметить два гибельный, желто-зеленые глаза уставились неподвижно
на нее из-за зарослей кустарника на противоположной стороне поляны
.

Изнемогая от голода, пантера Шита с жадностью уставилась на
аппетитное мясо так близко, но вид огромных быков за ним
заставил ее призадуматься.

Ах, если бы обезьяна со своим балу подошла хоть чуточку ближе! A
быстрый прыжок, и он был бы на них и снова унес бы свое мясо
прежде, чем быки смогли помешать.

Кончик его рыжевато-коричневого хвоста двигался мелкими спазматическими подергиваниями; нижняя
челюсть отвисла, обнажив красный язык и желтые клыки. Но все это
Тика не видела, как и другие обезьяны, которые кормились или
отдыхали около нее. Не видели ни Тарзан, ни обезьяны на деревьях.

Услышав оскорбления в котором "быки" были лить на беззащитных Тауг,
Тарзан быстро карабкались среди них. Один был приближается и склоняется
далеко в стремлении достичь оборванных обезьяны. Он довел себя
до бешенства, вспомнив о последнем случае, когда
Тог покалечил его, и теперь он был полон решимости отомстить. Однажды он
схватил качается обезьяна, он бы быстро привести его в пределах досягаемости
из его челюстей. Тарзан увидел это и пришел в ярость. Он любил честный бой, но
то, что замышляла эта обезьяна, вызвало у него отвращение. волосатая рука
уже схватила беспомощного Тога, когда со злобным протестующим рычанием
Тарзан прыгнул на ветку сбоку от нападающей обезьяны и с
один мощный подзатыльник сорвал его с насиженного места.

Удивленный и разъяренный, бык бешено схватился за опору, когда он
завалился набок, а затем ловким движением преуспел в
переносе себя на другую ветку несколькими футами ниже. Вот что нашел
а руки-держать, быстро исправил себя, и как быстро карабкались наверх
отомстить Тарзану, но человек-обезьяна был занят другим и
не хотел, чтобы его прерывали. Он снова объяснял Тауг в
нижнюю сетку невежество последнего, и указывая на то, как сильно
больше и могущественнее был Тарзан, приемыш обезьян, чем Тауг или любой другой обезьяны.

В конце концов, он будет выпускать Тауг, но не до Тауг полностью
познакомившись с его собственной неполноценности. И тогда обезумевший бык появился
снизу, и Тарзан мгновенно превратился из добродушного,
дразнящего юношу в рычащего, свирепого зверя. Волосы на его голове встали дыбом.
рассвирепел: его верхняя губа отступил, что его боевые клыки могут быть
раскрыта и готова. Он не стал ждать, пока бык доберется до него, потому что
что-то во внешности или голосе нападавшего пробудило в
человеке-обезьяне чувство воинственного антагонизма, которое невозможно было
отрицать. С криком, в котором не было человеческих ноток, Тарзан прыгнул
прямо в горло нападавшему.

Стремительность этого действия, а также вес и инерция его тела
отбросили быка назад, он цеплялся за опору и царапался, вниз
сквозь покрытые листвой ветви дерева. На протяжении пятнадцати футов они оба падали,
Тарзан зубы похоронен в самое уязвимое место своего противника, когда дородная
филиал остановил их происхождения. Бык нанес полный удар по пояснице
спиной поперек суки, на мгновение завис там с человеком-обезьяной
, все еще сидящим у него на груди, а затем повалился на землю.

Тарзан почувствовал мгновенное расслабление тела под ним
после сильного удара о ветку дерева, и когда другой человек полностью перевернулся
и снова начал падать на землю, он
протянул руку и вовремя ухватился за ветку, чтобы удержаться в своих руках
спуск, в то время как обезьяна стремительно падала к подножию дерева.

Тарзан посмотрел вниз на секунду на неподвижном виде его конце
антагонист, а потом встал в полный рост, переполнило его грудь глубокая,
ударил по нему своим кулаком и заорал сверхъестественной
вызов победоносный бык обезьяна.

Даже Шита, пантера, пригнувшаяся для прыжка на краю
маленькой поляны, беспокойно зашевелилась, когда могучий голос издал свой странный крик
, эхом разнесшийся по джунглям. Справа и слева нервно посматривал
Сита, как бы убеждаясь, что путь к бегству лежит совсем рядом
.

“Я Тарзан из племени обезьян”, - хвастался человек-обезьяна. “могучий охотник, могучий
боец! Во всех джунглях нет никого более великого, чем Тарзан”.

Затем он направился обратно в направлении Тауга. Тика наблюдала
за происходящим на дереве. Она даже положила свой драгоценный балу на
мягкую траву и подошла немного ближе, чтобы лучше видеть
все, что происходило в ветвях над ней. В глубине души
все еще ли она уважала гладкокожего Тарзана? Раздувалась ли ее дикая грудь
от гордости, когда она стала свидетелем его победы над обезьяной? Вам придется
спросить Тику.

И Сита, пантера, увидела, что обезьяна оставила своего детеныша одного
в траве. Он снова шевельнул хвостом, как будто это самое близкое
приближение к порке, которому он осмелился позволить себя, могло стимулировать его
на мгновение ослабевшую храбрость. Крик победоносного человека-обезьяны все еще действовал
на его нервы. Прошло несколько минут, прежде чем он
снова смог заставить себя броситься в атаку на
гигантских антропоидов.

И как он собирало свои силы, Тарзан достиг стороне Тауг, а затем
карабкаясь вверх до точки, где заканчивается трава веревка
сделали быстро, он развязал его и опустил обезьяны медленно вниз, размахивая
его до сжимая руки крепится на конечности.

Тог быстро занял безопасное положение и стряхнул с себя
петлю. В его обезумевшем от ярости сердце не было места для благодарности к
человеку-обезьяне. Он помнил только тот факт, что Тарзан нанес ему это болезненное
унижение. Он был бы отомщен, но как раз в данный момент его ноги
так затекли, а голова так кружилась, что он должен отложить
удовлетворение своей мести.

Тарзан сматывал веревку, одновременно читая Тогу лекцию о тщетности
столкнув его бедный полномочия, физического и интеллектуального, с
кто выше него. Teeka подошел под деревом и смотрела
вверх. Сита была гельминтов пути крадучись вперед, его близких живота
на землю. Еще мгновение - и он выбрался бы из подлеска
и был бы готов к стремительной атаке и быстрому отступлению, которые положили бы конец
недолгому существованию балу Тики.

Затем Тарзан случайно взглянул вверх и через поляну. Мгновенно его
добродушное подтрунивание и напыщенная хвастливость
слетели с него. Бесшумно и быстро он бросился вниз, к земле.
Тика, увидев, что он приближается, и подумав, что он охотится за ней или за ее
балу, ощетинилась и приготовилась к бою. Но Тарзан промчался мимо нее, и пока он
шел, ее глаза следили за ним, и она увидела причину его внезапного падения
и его быстрого бега через поляну. Теперь все было видно как на ладони.
Сита, пантера, медленно кралась к крошечному извивающемуся балу
, который лежал в траве во многих ярдах от нее.

Тика издала пронзительный крик ужаса и предупреждения, когда она
бросилась вслед за человеком-обезьяной. Шита увидела приближающегося Тарзана. Он увидел перед собой детеныша
самки обезьяны, и он подумал, что эта другая была склонна к
лишая его добычи. Со злобным рычанием он бросился в атаку.

Тог, предупрежденный криком Тики, неуклюже спустился к ней на помощь.
Несколько быков, рыча и лая, закрытые в сторону
поляне, но все они были намного дальше от балу и Пантера
чем был Тарзан, приемыш обезьян, так это было то, что сита и Человек-обезьяна
дошло чуть Teeka один почти одновременно; так они и стояли,
по обе стороны от него, оскалив клыки и рыча на каждого
прочие за маленькое существо.

Шита боялся схватить балу, потому что таким образом он отдал бы человека-обезьяну
отверстие для нападения; и по той же причине Тарзан не решался
вырвать добычу пантеры от греха подальше, ибо, если бы он наклонился, чтобы
этого великого зверя бы на нем в
мгновение. Так они стояли, пока Тика пересекала поляну, двигаясь
все медленнее по мере приближения к пантере, потому что даже ее материнская любовь не могла
преодолеть инстинктивный ужас перед этим естественным врагом ее
вида.

За ней шел Тог, настороженно, с многочисленными паузами и большим буйством, а
все еще позади него шли другие быки, свирепо рыча и выкрикивая
их сверхъестественные вызовы. Желто-зеленые глаза Шиты грозно смотрели на
Тарзана, а мимо Тарзана они бросали короткие взгляды на обезьян Керчака
, приближавшихся к нему. Благоразумие побудило его развернуться и убежать, но
голод и близость соблазнительного кусочка в траве
перед ним побудили его остаться. Он протянул лапу к
балу Тики, и в этот момент Тарзан из племени Обезьян с диким гортанным криком
бросился на него.

Пантера на дыбы, чтобы встретить нападение обезьяны-человека. Он замахнулся страшный
сгребать удар по Тарзану, что бы вытер лицо было
приземлились, но не земля, для Тарзана поднырнул под нее и закрытые,
его длинный нож готов в сильной руке—нож из убитого отца
отца он никогда не знал.

Шита, пантера, мгновенно забыла о балу. Теперь он думал
только о том, чтобы разорвать в клочья своими мощными когтями плоть своего
противника, вонзить свои длинные желтые клыки в мягкую, гладкую шкуру
о человеке-обезьяне, но Тарзан и раньше сражался с когтистыми созданиями
джунглей. До сих пор он сражался с клыкастыми монстрами, и не всегда
он уходил невредимым. Он знал, какому риску подвергается, но Тарзан из
обезьяны, привыкшие к виду страданий и смерти, сократилась с
ни, ибо он боялся тоже.

В тот момент, когда он уклонился под удар сита, он прыгнул
задний зверя, а затем на Тони вернулся, похоронив свои зубы в
Шея Шиты и пальцы одной руки в шерсти на горле, а
другой рукой он вонзил свой клинок в бок Шиты.

Снова и снова по траве катался Шита, рыча и вопя,
царапаясь и кусаясь в безумной попытке сбросить своего противника или добраться
до какой-нибудь части его тела в пределах досягаемости зубов или когтей.

Как Тарзан, сиганул в рукопашную с пантерой, Teeka бежал
быстро и схватил ее балу. Теперь она сидела на высокой ветке,
сейф от греха подальше, надо укачивать малышку рядом с ее волосатые
груди, в то время как ее дикие глазки скучно на
участники на поляне, и ее свирепый Голос призвал Тауг и
другие Быков броситься в рукопашную.

Подстрекаемые таким образом быки подошли ближе, удвоив свой отвратительный рев; но
Шита был уже достаточно занят — он даже не слышал их. Однажды
ему удалось частично сбросить человека-обезьяну со своей спины, так что
Тарзан на мгновение замахнулся перед этими ужасными когтями, и за
короткое мгновение до того, как он смог восстановить прежнюю хватку, рубящий удар
задней лапы раскроил одну ногу от бедра до колена.

Возможно, именно вид и запах этой крови подействовали на
окруживших обезьян; но на самом деле именно Тог был ответственен за то,
что они сделали.

Тог, еще мгновение назад переполненный яростью по отношению к Тарзану из племени Обезьян,
стоял рядом с сражающейся парой, его маленькие злые глазки с красными ободками
смотрели на них. Что происходило в его необузданном мозгу? Злорадствовал ли он
из-за незавидного положения своего недавнего мучителя? Жаждал ли он
увидеть, как огромные клыки Шиты вонзятся в мягкое горло человека-обезьяны? Или
он реализовать смелые бескорыстие, что побудило Тарзана
спешим на помощь и поставят под угрозу его жизни Teeka по балу на Тауг по
маленький балу? Это благодарность за обладание человеком, или делать Нижний
заказы знаю, что это также?

С проливанию Тарзана крови, Тауг ответили на эти вопросы.
Всей тяжестью своего огромного тела он прыгнул, отвратительно рыча,
на Шиту. Его длинные боевые клыки вонзились в белую
горло. Его мощные руки били и царапали мягкую шерсть, пока она не взметнулась
вверх на ветру джунглей.

И, следуя примеру Тога, другие быки бросились в атаку, зарывая
Сита под рвать клыками и заполняя все леса с дикими
Дин их боевые крики.

Ах! но это было чудесное и вдохновляющее зрелище — эта битва
первобытных обезьян и великого белого человека-обезьяны с их исконным врагом,
Шитой, пантерой.

В неистовом возбуждении Тика буквально танцевала на ветке, которая раскачивалась
под ее огромным весом, когда она подгоняла мужчин своего народа, и
Тхака, Мумга и Камма, а также другие рыбы племени
Керчак, добавили к этому столпотворению свои пронзительные крики или свирепый лай
который теперь царил в джунглях.

Искусанный и грызущийся, рвущийся и истерзанный, Сита боролся за свою жизнь; но
шансы были против него. Даже Нума, лев, не решился бы
напасть на равное количество огромных быков племени
Керчак, и теперь, в полумиле от них, слыша звуки ужасающего
в битве царь зверей беспокойно очнулся от своего полуденного сна и
прокрался дальше в джунгли.

Вскоре истерзанное и окровавленное тело Шиты прекратило свою титаническую борьбу.
Он судорожно напрягся, дернулся и затих, но быки
продолжали терзать его, пока красивая шерсть не была разорвана в клочья.
Наконец-то они свободны от чисто физическую усталость, а затем из
клубок окровавленных тел розово-малиновый гигант, прямой, как стрела.

Он поставил ногу на мертвое тело пантеры и, подняв свое
окровавленное лицо к синеве экваториальных небес, издал
ужасный победный клич обезьяны-самца.

Один за другим его волосатые собратья из племени Керчака последовали за его
пример. Рыбы спустились со своих безопасных насестов, нанесли удары и
надругались над мертвым телом Шиты. Молодые обезьяны перестроили битву,
подражая своим могучим старейшинам.

Тика была довольно близка с Тарзаном. Он обернулся и увидел ее на балу
обнял близко к ее волосатой груди, и протянул к ней руки, чтобы взять
малыш, ожидая, что Teeka бы чуть-чуть ее клыки и весной при
его; но вместо этого она положила на балу в его руках, и подходя ближе,
лизнул его страшные раны.

И вскоре Тог, отделавшийся всего несколькими царапинами, подошел и
присел на корточки рядом с Тарзаном и наблюдал, как он играет с маленьким
балу, и, наконец, он тоже наклонился и помог Тике с
очищением и заживлением ран человека-обезьяны.




ГЛАВА IV
Бог Тарзана


Среди книг своего покойного отца в маленькой хижине у
не имеющей выхода к морю гавани Тарзан из племени Обезьян нашел много вещей, которые озадачили его
юную голову. Ценой большого труда и бесконечного терпения
кроме того, он без посторонней помощи обнаружил назначение
маленьких жучков, которые буйствовали на печатных страницах. Он узнал, что
в многих комбинации, в которых он нашел их они говорили по-тихому
язык, говорит на незнакомом языке, говорил замечательные вещи, которые
маленькая обезьяна-мальчик мог случайно не в полной мере понять, возбуждая его
любопытство, стимулировать его воображение и наполняя его душу
могучий жаждет новых знаний.

Словарь показал себя прекрасным хранилищем информации,
когда после нескольких лет неустанных усилий он разгадал
тайну его назначения и способа использования. Он научился
заработать видов игру, следуя Спуре нового
продумал лабиринты многочисленных определений, с которыми каждое новое слово
требовало от него сверяться. Это было похоже на преследование добычи в
джунглях — это была охота, а Тарзан из племени обезьян был неутомимым
охотником.

Были, конечно, определенные слова, которые возбуждали его любопытство в
большей степени, чем другие, слова, которые по той или иной причине
будоражили его воображение. Было одно, например, значение
, которое было довольно трудно уловить. Это было слово "БОГ". Сначала Тарзана
привлек к нему тот факт, что оно было очень коротким и что оно
начинался с более крупного g-bug, чем те, что были о нем — это был g-bug мужского пола
для Тарзана строчные буквы означали женщин. Другим фактом, который
привлек его к этому слову, было количество жуков, фигурировавших в
его определении — Верховное Божество, Создатель или Хранитель Вселенной. Это
должно быть, действительно очень важное слово, он должен был бы разобраться в нем,
и он это сделал, хотя это все еще ставило его в тупик после многих месяцев размышлений
и изучения.

Однако Тарзан не считал потраченным впустую временем, которое он посвятил этим
странным охотничьим экспедициям в заповедные места знаний, ибо
каждое слово и каждое определение все дальше и дальше вели в незнакомые места, в
новые миры, где все чаще он встречал старые, знакомые
лица. И всегда он пополнял свой запас знаний.

Но в значении БОГА он все еще сомневался. Когда-то он думал, что понял это
— что Бог был могущественным вождем, царем всех мангани. Однако он
был не совсем уверен, поскольку это означало бы, что Бог был
могущественнее Тарзана — момент, который признал Тарзан из племени Обезьян
равных ему не было в джунглях, и он не хотел уступать.

Но во всех книгах, которые у него были, не было изображения Бога, хотя он и был
нашел многое, подтверждающее его веру в то, что Бог был великой, всемогущей
личностью. Он видел фотографии мест, где поклонялись Богу; но
никогда никаких признаков Бога. Наконец, он начал задаваться вопросом, не имеет ли Бог форму,
отличную от него, и, наконец, он решил отправиться на поиски
Его.

Он начал с расспросов Мумги, которая была очень старой и видела много
странных вещей за свою долгую жизнь; но Мумга, будучи обезьяной, обладала способностью
вспоминать тривиальное. В то время, когда Gunto принял жало-ошибка
съедобный Жук сделал впечатление на Mumga чем все
бесчисленные проявления величия Бога, свидетелями которых она была
и которых, конечно же, не понимала.

Нумго, подслушав вопросы Тарзана, сумел отвлечь его внимание
на достаточно долгое время от охоты на блох, чтобы выдвинуть теорию
что сила, создающая молнию, дождь и гром
прилетел с Горо, луны. Он сказал, что знал это, потому что Дум-дум
всегда танцевали при свете Горо. Эти рассуждения, хотя целиком
удовлетворительным для Numgo и Mumga, не удалось до конца убедить Тарзан.
Однако это дало ему основу для дальнейших исследований в новом направлении
. Он собирался исследовать Луну.

Той ночью он взобрался на самую высокую вершину самого высокого гиганта джунглей
. Была полная луна, огромная, великолепная, экваториальная луна.
Человек-обезьяна, выпрямившись на тонкой, покачивающейся конечности, поднял свое бронзовое лицо
к серебряному шару. Теперь, когда он взобрался на самую высокую точку
в пределах его досягаемости, он, к своему удивлению, обнаружил, что Горо был так же далеко
, как и тогда, когда он смотрел на него с земли. Он думал, что Горо
пытается ускользнуть от него.

“Пойдем, Горо!” - крикнул он. “Тарзан из племени обезьян не причинит тебе вреда!” Но
луна по-прежнему держалась в стороне.

“Скажи мне, - продолжал он, - если ты будешь великим королем, который отправляет Ара
молния, которая делает большой шум и сильные ветры, и отправляет
воды вниз на джунгли людей, когда дни становятся темными, и это
холодно. Скажи мне, Горо, ты Бог?”

Конечно, он произносил Бога не так, как вы или я произнесли бы Его
имя, поскольку Тарзан ничего не знал из разговорного языка, такого как английский
предки; но у него было имя собственного изобретения для каждого из маленьких
жуки, из которых состоял алфавит. В отличие от обезьян, он не был
удовлетворен просто представлением о вещах, которые он знал, у него
должно было быть слово, описывающее каждое из них. При чтении он усваивал слово
целиком; но когда он произносил слова, которые выучил из книг
своего отца, он произносил каждое в соответствии с названиями, которые сам дал
различные мелкие ошибки, которые произошли в нем, обычно с указанием префикса gender
для каждого.

Таким образом, это было внушительное слово, которое Тарзан произнес о БОГЕ. Мужской род
Приставка обезьян - БУ, женский МУ; Тарзан назвал ЛА, о он
произносилось TU, а d было MO. Таким образом, слово God превратилось в
BULAMUTUMUMO, или, по-английски, he-g-she-o-she-d.

Подобным образом он пришел к странному и замечательному написанию своего собственного имени
. Тарзан происходит от двух обезьяньих слов "ТАР" и "ЗАН", что означает
белая кожа. Оно было дано ему его приемная мать Кала, великий
она-обезьяна. Когда Тарзан впервые перевел это на письменный язык своего собственного
народа, он еще не встречал ни БЕЛОГО, ни КОЖИ в
словаре; но в букваре он видел картинку с изображением маленького белого
мальчик и так написал свое имя БУМУДЕ-МУТОМУРО, или он-мальчик.

Следить за странная система Тарзана орфографических будет трудоемкий, как
также бесперспективно, и поэтому мы должны в будущем, как мы уже в прошлом,
придерживаться более привычной формы в нашей гимназии тетради.
Вам было бы утомительно помнить, что DO означало b, TU o и RO y, и что для того, чтобы
сказать he-boy, вы должны приставить звук мужского рода ape BU перед
целое слово и женский род звучат "МУ" перед каждой из
строчных букв, которые составляют "мальчик" - это утомило бы вас, и это
привело бы меня к девятнадцатой лунке на несколько ударов ниже номинала.

И так Тарзан обратился с речью к луне, и когда Горо не ответил, Тарзан
из племени Обезьян разгневался. Он выпятил свою гигантскую грудь и обнажил свои
боевые клыки, и бросил в зубы мертвого спутника
вызов обезьяны-быка.

“Ты не Буламутумумо”, - закричал он. “Ты не король джунглей
народа. Ты не так велик, как Тарзан, могучий боец, могучий охотник.
Никто там не так велик, как Тарзан. Если там есть Буламутумумо, Тарзан
может убить его. Спускайся, Горо, великий трус, и сразись с Тарзаном.
Тарзан убьет тебя. Я Тарзан, убийца ”.

Но Луна ничего не ответила гордость человека-обезьяны, и когда
облако появилось и заслонил ее лицо, Тарзан подумал, что Горо был действительно
боялся и скрывался от него, так что он спустился с деревьев и
проснулся Numgo и рассказал ему, как здорово было, как Тарзан, как он испугался
Горо спустился с неба и заставил его трепетать. Тарзан говорил о луне как
ОН, ибо все, что велико или внушает благоговейный трепет, у обезьяньего народа мужского пола.

Нумго это не произвело особого впечатления; но ему очень хотелось спать, поэтому он сказал Тарзану
уходить и оставить в покое тех, кто лучше его.

“Но где мне найти Бога?” - настаивал Тарзан. “Вы очень стары; если
есть Бог, ты, должно быть, видел Его. Как Он выглядит? Где
Он живет?

“Я Бог”, - ответил Нумго. “Теперь спи и больше не тревожь меня”.

Тарзан несколько минут пристально смотрел на Нумго, его красивая голова
слегка втянулась в широкие плечи, квадратный подбородок выдвинулся
вперед, а короткая верхняя губа оттянулась, обнажив белые зубы.
Затем с низким рычанием он прыгнул на обезьяну и вонзил клыки в
волосатое плечо другой, сжимая огромную шею своими могучими
пальцами. Дважды он встряхнул старую обезьяну, затем разжал зубы.

“Ты Бог?” спросил он.

“Нет”, - причитал Нумго. “Я всего лишь бедная, старая обезьяна. Оставь меня в покое. Пойди спроси
Гомангани, где Бог. Они безволосые, как и ты, и тоже очень
мудрые. Они должны знать ”.

Тарзан отпустил Нумго и отвернулся. Предложение проконсультироваться с
чернокожими понравилось ему, и хотя его отношения с жителями
Мбонги, вождя племени, были полной противоположностью дружеским, он мог, по крайней мере
шпионите за его ненавистными врагами и выясняйте, имели ли они связь с
Богом.

Вышло так, что Тарзан, изложенными сквозь деревья в сторону деревни
негров, все волнения в связи с перспективой открытия Верховного
Существо, Создатель всего сущего. Путешествуя, он мысленно пересматривал
свое вооружение — состояние охотничьего ножа, количество стрел
, новизну тетивы для лука — он готовился к войне
копье, которое когда-то было предметом гордости какого-то чернокожего воина из племени Мбонги
.

Если бы Тарзан встретился с Богом, он был бы готов. Никогда нельзя было сказать, что будет эффективнее
травяной веревки, боевого копья или отравленной стрелы
против незнакомого врага. Тарзан из племени Обезьян был вполне доволен — если Бог
хотел сражаться, человек-обезьяна не сомневался в исходе сражения.
борьба. У Тарзана было много вопросов, которые он хотел задать Создателю
Вселенной, и поэтому он надеялся, что Бог не окажется воинственной стороной
Бог; но его жизненный опыт и способы существования существ
научили его, что любое существо, имеющее средства для нападения и защиты,
с большой вероятностью спровоцирует нападение, если будет в соответствующем настроении.

Было темно, когда Тарзан добрался до деревни Мбонга. Бесшумно, как
безмолвные ночные тени, он отыскал свое привычное место среди
ветвей большого дерева, нависавшего над частоколом. Под ним,
на деревенской улице он увидел мужчин и женщин. Мужчины были отвратительно
накрашены — более отвратительно, чем обычно. Среди них двигалась странная и
гротескная фигура, высокая фигура, которая передвигалась на двух человеческих ногах
и при этом имела голову буйвола. Хвост свисал у него за спиной до лодыжек
в одной руке он держал хвост зебры, а в другой сжимал
связку маленьких стрел.

Тарзан был наэлектризован. Может быть, шанс, подаренный ему тем самым
рано появляется возможность взглянуть на Бога? Несомненно, эта вещь была ни
ни человек, ни зверь, так что же это может быть иное, чем создатель
Вселенной! Человек-обезьяна наблюдала за каждым движением странного существа.
Он увидел черное мужчин и женщин отступать при его приближении, как если бы они
стоял в ужасе от его мистические силы.

Вскоре он обнаружил, что божество говорит и что все
молча слушают его слова. Тарзан был уверен, что никто иной, как
Бог может внушать такой трепет в сердцах Gomangani, или прекратить
их рты так действенно, не прибегая к стрелами или копьями.
Тарзан стал смотреть на чернокожих с презрением, главным образом
из-за их болтливости. Маленькие обезьяны много говорили и бегали
вдали от врага. Большие, старые быки Керчака говорили мало и
дрались по малейшему поводу. Нума, лев, не был склонен к
болтливости, но из всего народа джунглей мало кто сражался больше
часто, чем он.

Той ночью Тарзан стал свидетелем странных вещей, ни одну из которых он
не понял, и, возможно, из-за того, что они были странными, он подумал, что
они, должно быть, имеют отношение к Богу, которого он не мог понять. Он видел, как трое
юношей получили свои первые боевые копья на странной церемонии, которую
гротескный колдун-доктор успешно пытался сделать сверхъестественной и
устрашающей.

Чрезвычайно заинтересованный, он наблюдал за порезом трех коричневых рук и
обменом кровью с Мбонгой, вождем, в рамках обряда
церемонии кровного братства. Он увидел, как хвост зебры опустили в
котел с водой, над которым знахарь совершал магические пассы
пока он танцевал и прыгал вокруг него, он увидел груди и
лбы каждого из трех послушников , окропленные зачарованным
жидкость. Мог ли человек-обезьяна знать цель этого действия, что оно
предназначалось для того, чтобы сделать получателя неуязвимым для атак его
будучи врагом и бесстрашным перед лицом любой опасности, он, несомненно,
выскочил бы на деревенскую улицу и присвоил хвост зебры и
часть содержимого котла.

Но он не знал, и поэтому он только удивлялся, не только тому, что видел
но и странным ощущениям, которые пробегали вверх и вниз по его обнаженной спине,
ощущениям, вызванным, несомненно, тем же гипнотическим воздействием, которое
держал чернокожих зрителей в напряженном страхе на грани истерического
потрясения.

Чем дольше Тарзан наблюдал, тем больше убеждался, что его глаза
мы полагались на Бога, и вместе с убеждением пришла решимость поговорить
с божеством. У Тарзана из племени Обезьян думать означало действовать.

Жители Мбонги были настроены на наивысшую степень истерического
возбуждения. Им почти ничего не требовалось, чтобы сбросить накопившееся давление
статической нервной силы, которое вызвало устрашающее лицедейство знахаря
.

Лев зарычал, внезапно и громко, совсем близко, за частоколом.
Чернокожие нервно вздрогнули, погрузившись в полное молчание, пока слушали
повторение этого слишком знакомого и всегда наводящего ужас голоса.
Даже знахарь остановился посреди замысловатого шага,
оставаясь на мгновение неподвижным и величественным, пока он пробуя свою хитрость
обдумывал предложение о том, как наилучшим образом он мог бы воспользоваться
состояние его аудитории и своевременное прерывание.

Вечер и так уже принес ему огромную пользу. Должно было быть
три козла для посвящения трех юношей в полноценные воины
, и помимо этого он получил несколько даров зерна
и четок, а также кусок медной проволоки от восхищенного и
напуганные члены его аудитории.

Рев Нумы еще разнеслись по натянутым нервам, когда женщины смеются,
визгливый и пронзительный, разрушил тишину деревни. Именно этот
момент Тарзан выбрал, чтобы легко спрыгнуть со своего дерева на деревенскую
улицу. Бесстрашный среди своих кровных врагов, он был выше многих воинов Мбонги на целую
голову, прямой, как самая прямая
стрела, мускулистый, как Нума, лев.

Мгновение Тарзан стоял, глядя прямо на колдуна. Каждый
сводил с него глаз, пока никто не перешел—это паралич ужаса держали их,
быть сломанным мгновение спустя, как Человек-обезьяна, с подбрасыванием головы,
шагнул прямо к отвратительной фигурой под головы буйвола.

Тогда нервы негров не мог уже больше выдержать. В течение месяца
ужас, странные, белые, джунгли Божий был на них. Их
стрелы были украдены из самого центра деревни; их
воины были тихо убиты на тропинках в джунглях, а их мертвые
тела таинственным образом и ночью были сброшены на деревенскую улицу, как
с небес над головой.

Один или двое из них мельком видели странную фигуру нового
демона, и именно из их часто повторяющихся описаний весь
деревня теперь признала Тарзана виновником многих своих бед. По
другой раз и при дневном свете, воины, несомненно, есть
вскочил на него нападать, но и ночью, и в эту ночь из всех остальных, когда
они совершались до такой степени нервного ужаса от жутко
художественность своих знахаря, они были беспомощны с террором. Как один
они повернулись и побежали, разбегаясь по своим хижинам, когда Тарзан
приблизился. Какое-то мгновение только один удерживал позицию. Это был
знахарь. Более чем наполовину загипнотизированный верой в свою собственную
шарлатанство он столкнулся с этим новым демоном, который угрожал подорвать его
древнюю и прибыльную профессию.

“Ты Бог?” - спросил Тарзан.

Знахарь, понятия не имея о значении слов собеседника,
протанцевал несколько странных па, подпрыгнул высоко в воздух, полностью перевернувшись
поворачивается и садится в сутулую позу, широко расставив ноги и вытянув голову в сторону человека-обезьяны.
голова повернута в сторону человека-обезьяны. Так он оставался мгновение,
прежде чем издать громкое “Бу!”, которое, очевидно, должно было
отпугнуть Тарзана; но на самом деле не произвело такого эффекта.

Тарзан не остановился. Он намеревался приблизиться к Богу и исследовать его, и
теперь ничто на земле не могло остановить его. Видя, что его выходки были
нет потенции с посетителем, ведьма-доктор попробовал новый препарат.
Плюнув на хвост зебры, который он все еще сжимал в одной руке, он
описывал круги над ним стрелками в другой руке, тем временем
осторожно отступая от Тарзана и доверительно разговаривая с
пушистый конец хвоста.

Однако это лекарство, должно быть, было кратковременным, поскольку существо, бог или
демон, неуклонно сокращало разделявшее их расстояние.
Поэтому кругов было мало и они были быстрыми, и когда они были завершены,
знахарь принял позу, которая должна была вызывать благоговейный трепет
вдохновляющий и, помахивая хвостом зебры перед собой, нарисовал воображаемую фигуру.
грань между ним и Тарзаном.

“За эту черту ты не можешь перейти, ибо мое лекарство - сильное лекарство”,
он закричал. “Остановись, или ты упадешь замертво, как только твоя нога коснется этого места.
Моя мать была вудуисткой, мой отец был змеей; Я питаюсь львиными
сердцами и внутренностями пантеры; Я ем маленьких младенцев на
завтрак, а демоны джунглей - мои рабы. Я самый
могущественный колдун в мире; Я ничего не боюсь, потому что я не могу умереть.
Я—” Но он не успел продолжить; вместо этого он повернулся и убежал, как Тарзан из
Обезьяны пересекли магическую черту смерти и остались живы.

Пока колдун бежал, Тарзан чуть не потерял самообладание. Это был неподходящий способ
для Бога действовать, по крайней мере, не в соответствии с представлением Тарзана
о Боге.

“Вернись!” - закричал он. “Вернись, Боже, я не причиню тебе вреда”. Но
знахарь к этому времени уже полностью отступил, высоко поднимаясь, когда он
перепрыгивал через кухонные горшки и тлеющие угли небольших костров, которые
сгорели раньше, чем хижины жителей деревни. Прямо к своей хижине бежал
колдун, приданный ужасу непривычную скорость; но тщетными были его
усилия — человек-обезьяна несся на него со скоростью Бара, оленя.

Прямо у входа в свою хижину знахарь был остановлен.
Тяжелая рука опустилась ему на плечо, чтобы оттащить его назад. Она ухватилась за
часть бизоньей шкуры, стаскивая с него маскировку. Это был
обнаженный чернокожий мужчина, которого Тарзан увидел, нырнувшим в темноту
нутра хижины.

Так вот кто, по его мнению, был Богом! Губы Тарзана скривились в усмешке.
злой рык, как он вскочил в избушку после ужасе
знахарь. В темноте внутри он нашел человека, скорчившегося у
дальней стены, и вытащил его наружу, в сравнительную легкость
лунной ночи.

Знахарь кусался и царапался в попытке вырваться; но несколько ударов
по голове привели его к лучшему осознанию
тщетности сопротивления. Под луной Тарзан держал съежившуюся
фигуру на дрожащих ногах.

“Так ты Бог!” - воскликнул он. “Если ты Бог, то Тарзан больше, чем
Боже”, - так подумал человек-обезьяна. “Я Тарзан”, - крикнул он в темноту.
черное ухо. “Во всех джунглях, или над ними, или на бегущих
водах, или на спящих водах, или на большой воде, или на малой
воде нет никого более великого, чем Тарзан. Тарзан больше, чем
Мангани; он больше, чем гомангани. Своими собственными руками он
убил Нуму, льва, и Ситу, пантеру; нет никого более великого
, чем Тарзан. Тарзан больше Бога. Смотри!” и внезапным рывком
он свернул черному шею до тех пор, пока тот не закричал от боли, а затем
рухнул на землю в обмороке.

Поставив ногу на шею упавшего колдуна, человек-обезьяна
поднял лицо к луне и издал долгий, пронзительный крик
победоносной обезьяны-быка. Затем он наклонился и вырвал хвост зебры из
онемевших пальцев лежащего без сознания мужчины и, не оборачиваясь
, пошел обратно по своим следам через деревню.

Из нескольких дверных проемов хижин на него смотрели испуганные глаза. Мбонга,
вождь, был одним из тех, кто видел, что произошло перед хижиной
знахаря. Мбонга был сильно обеспокоен. Старый мудрый патриарх, что он
был, у него никогда не было более половины верили в Шаманов, не менее
не так как большую мудрость пришла с возрастом, но, как начальник, он был хорошо
будучи убеждены в силе ведьма-доктор, как ветви власти, и
часто было, что Mbonga использовали суеверные опасения своих людей
своих целей посредством медицина-человек.

Mbonga и ведьма-врач работал вместе и разделили добычу,
и теперь “лицо” знахарь будут потеряны навсегда, если какие-либо видел
что Mbonga видели; и не будет снова это поколение уже столько
вера в будущего знахаря.

Мбонга должен что-то сделать, чтобы противостоять злому влиянию леса
победа демона над колдуном-доктором. Он поднял свое тяжелое копье и
бесшумно выскользнул из своей хижины вслед за отступающим человеком-обезьяной. По
деревенской улице шел Тарзан, такой же беззаботный и неторопливый, как будто
его окружали только дружелюбные обезьяны Керчака вместо
деревни, полной вооруженных врагов.

Безразличие Тарзана было только кажущимся, ибо бдительными были
все хорошо натренированные чувства. Мбонга, хитрый охотник за остроухими существами джунглей
, двигался теперь в полной тишине. Нет даже бара, оленя, с
его большие уши могли догадаться из любой звук, который Mbonga был рядом;
но черный преследовал не Бара; он преследовал человека, и поэтому он
старался только избегать шума.

Он подходил все ближе и ближе к медленно двигающемуся человеку-обезьяне. Теперь он поднял
свое боевое копье, выбросив руку с копьем далеко назад над правым
плечом. Раз и навсегда будет Mbonga, начальник, избавить себя и его
народ от угрозы этого ужасающего врага. Он не допустил бы плохого
броска; он приложил бы все усилия и метнул бы свое оружие с такой огромной
силой, которая покончила бы с демоном навсегда.

Но Мбонга, каким бы уверенным он сам себя ни считал, ошибся в своих расчетах. Он
он мог бы подумать, что выслеживает человека — однако он не знал, что
это был человек с тонким чувственным восприятием низших порядков.
Тарзан, когда он повернулся спиной к своим врагам, заметил то, что
Мбонге никогда бы не пришло в голову учитывать при охоте на
человека - ветер. Он дул в том же направлении, в котором двигался Тарзан
, донося до его тонких ноздрей запахи, которые поднимались
позади него. Таким образом, Тарзан понял, что за ним следят,
ибо даже среди множества зловоний африканской деревни запах человека-обезьяны
сверхъестественные способности были равны задаче отличить одно зловоние
от другого и с поразительной точностью определить источник
, откуда оно исходило.

Он знал, что мужчина последовал за ним и, подойдя ближе, и его
суд предупредил его цель сталкер. Поэтому, когда Мбонга
оказался на расстоянии полета копья от человека-обезьяны, последний внезапно
повернулся к нему, так внезапно, что занесенное копье было выпущено на долю
секунды раньше, чем намеревался Мбонга. Она пролетела немного высоко, и
Тарзан наклонился, чтобы пропустить ее над головой; затем он прыгнул к
шеф. Но Мбонга не стал ждать, чтобы принять его. Вместо этого он повернулся и
бросился к темному дверному проему ближайшей хижины, на ходу призывая
своих воинов напасть на незнакомца и убить его.

Мбонга действительно мог звать на помощь, потому что Тарзан, молодой и
быстроногий, преодолел расстояние между ними огромными прыжками с
скоростью атакующего льва. Он тоже рычал, совсем не так, как сам Нума
. Мбонга услышал, и у него кровь застыла в жилах. Он почувствовал, как шерсть
на его макушке стала жесткой, а по спине пробежал колючий холодок, как будто
Пришла Смерть и провела своим холодным пальцем по спине Мбонги.

Другие тоже слышали и видели из темноты своих хижин — смелые
воины, отвратительно раскрашенные, сжимающие тяжелые боевые копья немеющими
пальцами. Против Нумы, льва, они бы бесстрашно бросились в атаку.
Против чернокожих воинов, во много раз превосходящих их числом
они бросились бы на защиту своего вождя; но этот странный демон джунглей
наполнил их ужасом. Не было ничего человеческого в зверином рычании
, которое вырывалось из его глубокой груди; не было ничего человеческого в
оскаленных клыках или кошачьих прыжках.

Воины Мбонги были напуганы — слишком напуганы, чтобы покинуть кажущееся
они были в безопасности в своих хижинах, пока смотрели, как человеко-зверь прыгнул во весь опор
на спину их старого вождя.

Мбонга упал с криком ужаса. Он был слишком напуган даже для того, чтобы
попытаться защититься. Он просто лежал под своим противником в
параличе страха, крича во всю мощь своих легких. Тарзан приподнялся
и склонился над чернокожим. Он перевернул Мбонгу и посмотрел ему в
лицо, обнажив горло мужчины, затем вытащил свой длинный, острый нож,
нож, который Джон Клейтон, лорд Грейсток, привез из Англии
много лет назад. Он поднял его близко к шее Мбонги. Старый
блэк захныкал от ужаса. Он умолял сохранить ему жизнь на языке, которого
Тарзан не понимал.

Впервые человек-обезьяна смог вблизи рассмотреть вождя. Он увидел
старика, очень старого человека с тощей шеей и морщинистым лицом — высохшим,
похожим на пергамент лицом, которое напоминало некоторых маленьких обезьянок, которых Тарзан
так хорошо знал. Он увидел ужас в глазах человека — никогда прежде
Тарзан не видел такого ужаса в глазах какого-либо животного или такой жалобной
мольбы о пощаде на лице какого-либо существа.

Что-то на мгновение остановило руку человека-обезьяны. Он удивился, почему это
оказалось, что он не решался убить его; никогда прежде он
задерживается. Старик, казалось, чахнуть и сокращаться в мешок хилые кости
под его глазами. Он казался таким слабым, беспомощным и охваченным ужасом,
что человек-обезьяна преисполнился великого презрения; но им овладело и другое
ощущение — что-то новое для Тарзана из племени Обезьян в
отношение к врагу. Это была жалость — жалость к бедному, испуганному старику.

Тарзан встал и отвернулся, оставив Мбонгу, вождя, невредимым.

С высоко поднятой головой человек-обезьяна шел по деревне, размахивая
он спрятался в ветвях дерева, которое нависало над частоколом, и
исчез из поля зрения жителей деревни.

Всю обратную дорогу к месту обитания обезьян Тарзан искал
объяснение странной силе, которая остановила его руку и
помешала ему убить Мбонгу. Это было, как будто кто-то большой
чем он велел его пощадить жизнь старика. Тарзан
не мог понять, потому что он не мог представить себе ничего или никого, кто обладал бы
полномочиями диктовать ему, что он должен делать или от чего ему следует
воздерживаться.

Было поздно, когда Тарзан искал покачиваясь диване среди деревьев под
который спал обезьян Kerchak, и он был по-прежнему погружен в
решение о его странной проблемой, когда он заснул.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе. Обезьяны были на ногах
в поисках пищи. Тарзан лениво наблюдал за ними сверху, пока они
рылись в гниющей глине в поисках жуков и червячков, или
искали среди ветвей деревьев яйца и птенцов, или
сочные гусеницы.

Орхидея, свисавшая совсем рядом с его головой, медленно раскрылась, раскрывая свои
нежные лепестки к теплу и свету солнца, которое совсем недавно
проникло в его тенистое убежище. Тысячу раз Тарзан из
Обезьяны стали свидетелями прекрасного чуда; но теперь он вызвал Кинер
интерес, ибо человек-обезьяна был просто начинает задавать себе вопросы
о всех бесчисленных чудес, которые до сих пор, но он берется за
как должное.

Что заставило цветок раскрыться? Что заставило его вырасти из крошечного бутона в
пышное цветение? Почему это вообще было? Почему это был он? Откуда взялся Нума,
лев? Кто посадил первое дерево? Как Горо поднялся так высоко
в темноту ночного неба, чтобы пролить свой долгожданный свет на
страшные ночные джунгли? И солнце! Солнце просто появилось
там?

Почему все народы джунглей не были деревьями? Почему деревья
не были чем-то другим? Почему Тарзан отличался от Тауга, а Тауг
от Бара, оленя, а Бара отличается от Шиты,
пантеры, и почему Шита не был похож на Буто, носорога? Откуда и
как, в любом случае, они все взялись — деревья, цветы,
насекомые, бесчисленные существа джунглей?

Совершенно неожиданно в голову Тарзана пришла идея. Следуя за
к многочисленным разветвлениям словарного определения БОГА он пришел
на слове CREATE — “вызывать к существованию; формировать из
ничего”.

Тарзан почти добрался до чего-то осязаемого, когда отдаленный вой
отвлек его от размышлений и заставил осознать настоящее и
реальное. Вой доносился из джунглей на некотором расстоянии от
Качающаяся кушетка Тарзана. Это был плач крошечного балу. Тарзан
сразу узнал в нем голос Газана, ребенка Тики. Они
назвали его газы, поскольку ее мягкие, детские волосы были необычно красного цвета, и
ГАЗАН на языке человекообразных обезьян означает "красная кожа".

За воплем немедленно последовал настоящий вопль ужаса из
маленьких легких. Тарзан был наэлектризован и мгновенно начал действовать. Подобно стреле
он выстрелил из лука сквозь деревья в направлении звука.
Впереди он услышал свирепое рычание взрослой обезьяны. Это было
Тика спешит на помощь. Опасность, должно быть, очень реальна. Тарзан мог сказать
это по ноткам ярости, смешанной со страхом, в голосе самки.

Бегая по изгибающимся ветвям, перепрыгивая с одного дерева на другое,
человек-обезьяна помчался по средним террасам навстречу звукам, которые теперь
усилились до оглушительных размеров. Со всех сторон
обезьян Kerchak торопились в ответ на обращение в тона
на балу и ее мать, и как они пришли, их рев эхом пронесся
через лес.

Но Тарзан, более быстрый, чем его тяжелые товарищи, обогнал их всех. Это был
он первый появился на месте происшествия. От того, что он увидел, по телу пробежал холодок
его гигантское тело, потому что враг был самым ненавистным из всех
обитателей джунглей.

Обвитая огромным деревом, была Хиста, змея — огромная, тяжеловесная, скользкая — и
в складках ее смертоносных объятий был маленький балу Тики, Газан.
Ничего в джунглях вдохновение в груди Тарзана, так что рядом с
подобие страха, как это сделали отвратительный Histah. Обезьяны тоже ненавидели
ужасающую рептилию и боялись ее даже больше, чем Шиту,
пантеру, или Нума, льва. Из всех врагов их не было ни у кого они
дал широкий ход, чем они дали Histah, змея.

Тарзан знал, что Teeka был очень боятся при этом умалчивается, отталкивающее
недоброжелатель, и как сцена сломал на своем видении, это было действие Teeka
что наполняло его величайшее чудо, ибо в тот момент, когда он
увидел ее, она-обезьяна вскочил на сверкающее тело змеи, и
как могучие складки окружили ее и ее потомство, она ничего не
стремясь убежать, но вместо этого схватил извивающееся тело в тщетной
усилия, чтобы оторвать его от нее кричал балу.

Тарзан слишком хорошо знал, насколько глубоко укоренился страх Тики перед Гистой.
Он едва мог поверить собственным глазам тогда, когда они
сказала ему, что добровольно бросилась в эти смертельные объятия. И
Врожденный страх Тики перед чудовищем был не намного больше, чем у Тарзана.
Никогда по своей воле он не прикасался к змее. Почему, он не мог сказать, потому что он
ни в чем не признался бы, что боится; и это был не страх, а скорее врожденное
отвращение, завещанное ему многими поколениями цивилизованных предков,
а за ними, возможно, бесчисленные мириады таких, как Тика, в
груди каждой из которых таился один и тот же безымянный ужас перед
скользкой рептилией.

И все же Тарзан колебался не больше, чем Тика, а прыгнул на Хисту
со всей скоростью и стремительностью, что он показал бы, если бы он был
вскакивая на бара, оленей, убивать для еды. Окруженный таким образом
змея ужасно извивалась; но ни на мгновение она не ослабляла
своей хватки ни на одной из намеченных жертв, ибо в нее входили
человек-обезьяна в ее холодных объятиях в ту минуту, когда он упал на нее.

Все еще цепляясь за дерево, могучая рептилия держала троих, как будто
они были невесомыми, в то время как она пыталась вытянуть из них жизнь
. Тарзан выхватил свой нож и теперь быстро вонзил его в противника
в тело врага; но опоясывающей складки обещал в SAP
его жизнь прежде, чем он причинил смерть, раны на змею. И все же
он сражался и ни разу не пытался избежать ужасной смерти, которая
ждала его впереди — его единственной целью было убить Гисту и таким образом освободить Тику и
ее балу.

Огромная, широко разинутая пасть змеи повернулась и нависла над ним.
Эластичная пасть, которая могла бы вместить кролика или рогатый бак с
так же, зевнул для него; но Histah, обратить его внимание
на человека-обезьяну, привез его руководителя в пределах досягаемости клинка Тарзана.
Мгновенно коричневая рука метнулась вперед и схватила пятнистую шею, а
другая по самую рукоять вонзила тяжелый охотничий нож в маленький
мозг.

Хиста конвульсивно вздрогнул и расслабился, напрягся и снова расслабился,
хлеща и нанося удары своим огромным телом; но больше не чувствующий и не
осязаемый. Histah был мертв, но в своей агонии он может легко
отправка десяток обезьян или людей.

Тарзан быстро схватил Тику и вырвал ее из ослабевших объятий,
опустив ее на землю, затем он вытащил балу и
бросил его матери. Хиста все еще метался, цепляясь за
человек-обезьяна; но после дюжины усилий Тарзану удалось вырваться
и спрыгнуть на землю вне досягаемости мощных ударов
умирающегонаке.

Стая обезьян окружила место битвы; но в тот момент,
когда Тарзан благополучно оторвался от врага, они молча отвернулись, чтобы
возобновить прерванную кормежку, и Тика повернулась вместе с ними,
очевидно, забыв обо всем, кроме своего балу и того факта, что, когда произошло
прерывание, она только что обнаружила хитроумно спрятанное
гнездо с тремя превосходными яйцами.

Тарзан, столь же безразличный к завершившейся битве, просто бросил
прощальный взгляд на все еще корчившееся тело Хисты и побрел прочь
к небольшому пруду, который в этот момент служил для полива племени.
Странно, но он не издал победного крика над поверженным Гистахом.
Почему, он не мог бы сказать вам, кроме того, что для него Гистах не был
животным. Он каким-то особенным образом отличался от других обитателей
джунглей. Тарзан знал только, что ненавидит его.

У пруда Тарзан напился досыта и растянулся на мягкой траве
в тени дерева. Его мысли вернулись к битве с
Хистой, змеей. Ему показалось странным, что Тика должна была
оказаться в объятиях ужасного монстра. Почему она это сделала
это? Почему, на самом деле, он это сделал? Тика не принадлежала ему, как и Тике
балу. Они оба принадлежали Тогу. Зачем тогда он это сделал? Хиста
не была для него пищей, когда он был мертв. Теперь, когда
он обдумал этот вопрос, Тарзану казалось, что нет никакой причины в мире, по которой он должен был
сделать то, что он сделал, и вскоре ему пришло в голову, что он сделал
действовал почти непроизвольно, точно так же, как он действовал, когда освободил
старого Гомангани предыдущим вечером.

Что заставляло его делать такие вещи? Кто-то более могущественный, чем он, должен заставить
время от времени он должен действовать. “Всемогущий”, - подумал Тарзан. “Маленькие жуки
говорят, что Бог всемогущ. Должно быть, Бог заставил меня делать эти
вещи, потому что я никогда не делал их сам. Это Бог заставил Тику броситься
на Хисту. Тика никогда бы не приблизилась к Хистаху по собственной воле. Это
Бог приставил мой нож к горлу старого Гомангани. Бог
совершает странные поступки, ибо он ‘всемогущ’. Я не могу видеть Его;
но я знаю, что это, должно быть, Бог, который совершает эти поступки. Ни Мангани, ни
Гомангани, ни Тармангани не смогли бы их создать ”.

А цветы — кто заставил их расти? Ах, теперь все объяснилось — Гомангани
цветы, деревья, луна, солнце, он сам, каждое живое существо
в джунглях — все это было создано Богом из ничего.

А кем был Бог? Как выглядел Бог? Об этом он не имел ни малейшего представления;
но он был уверен, что все хорошее исходит от Бога. Его добрый
поступок в том, что он воздержался от убийства бедного, беззащитного старого Гомангани;
Любовь Тики, которая бросила ее в объятия смерти; его собственная
верность Тике, которая поставила под угрозу его жизнь, чтобы она могла жить.
Цветы и деревья были хорошими и прекрасными. Их создал Бог.
Он сотворил и других существ, чтобы у каждого была пища, которой
можно было жить. Он сотворил Шиту, пантеру, с ее прекрасной шерстью; и
Нума, лев, с его благородной головой и косматой гривой. Он создал
Бара, оленя, прекрасного и грациозного.

Да, Тарзан нашел Бога, и он провел целый день, приписывая
Ему все хорошее и прекрасное в природе; но была одна
вещь, которая его беспокоила. Он не мог до конца согласовать это со своим
представлением о новообретенном Боге.

Кто создал Гисту, змею?




ГЛАВА V
Тарзан и Черный мальчик


Тарзан из племени обезьян сидел у подножия большого дерева, заплетая новую травяную
веревку. Рядом с ним лежали потрепанные остатки старой, рваной и
разорвал клыками и когтями сита, Пантера. На месте была только половина
оригинальной веревки, остаток был унесен
разъяренным котом, когда он убегал через джунгли с петлей, все еще
обвивающей его дикую шею, и свободным концом, волочащимся по подлеску.

Тарзан улыбнулся, вспомнив, как великий гнев сита, его отчаянные усилия
чтобы освободиться от опутывающих нитей, он жутко кричит, что
были отчасти ненавистью, отчасти гневом, отчасти ужасом. Он улыбнулся, оглядываясь назад на
замешательство своего врага и в предвкушении следующего дня, когда он
добавил дополнительную нить к своей новой веревке.

Это была бы самая прочная, самая тяжелая веревка, которую Тарзан из племени Обезьян
когда-либо мастерил. Видения Нумы, льва, тщетно пытающегося вырваться из
его объятий, приводили человека-обезьяну в трепет. Он был вполне доволен, потому что его руки
и мозг были заняты. Довольны были и его собратья из племени
Керчак, искавшие пищу на поляне и окружающих деревьях
о нем. Никакие тревожные мысли о будущем не отягощали их умы,
и лишь изредка, смутно возникали воспоминания о недалеком прошлом. Они
были стимулированы к своего рода жестокому содержанию восхитительным
делом наполнения своих желудков. Потом они засыпали — это была
их жизнь, и они наслаждались ею так же, как мы наслаждаемся своей, вы и я - как Тарзан
наслаждался своей. Возможно, они наслаждались своим больше, чем мы наслаждаемся своим, ибо
кто скажет, что звери джунглей не лучше выполняют те
цели, для которых они созданы, чем человек со своими многочисленными
экскурсии в незнакомые области и его нарушения законов
природы? А что дает большее удовлетворение и большее счастье, чем
исполнение предназначения?

Пока Тарзан работал, Газан, маленький балу Тики, играл с ним, пока
Тика искала еду на противоположной стороне поляны. Больше никто не делал этого.
Teeka-матери, или Тауг, угрюмый сир, - Харбор подозрения
Намерения Тарзана к их первенца. Разве он не искал смерти
чтобы спасти их жителей Газы от клыков и когтей Шиты? Разве он не
ласкал и прижимал к себе малыша с такой же большой любовью
как показала сама Тика? Их страхи рассеялись, и теперь Тарзан
часто оказывался в роли няньки при крошечном антропоиде —
занятие, которое он ни в коем случае не считал утомительным, поскольку Газан был
неиссякаемый источник сюрпризов и развлечений.

Как раз сейчас у апелинга развивались те древесные наклонности, которые
сослужили ему хорошую службу в годы его юности,
когда стремительный полет на верхние террасы имел гораздо большее значение
и ценнее, чем его неразвитые мускулы и неопробованные боевые клыки.
Отступив футов на пятнадцать - двадцать от ствола дерева внизу
по ветвям, из которых Тарзан натягивал веревку, Газан побежал
быстро вперед, проворно вскарабкавшись на нижние ветви. Здесь он
минуту или две сидел на корточках, весьма гордый своим достижением, затем
снова спускался на землю и повторял. Иногда, на самом деле довольно часто,
поскольку он был обезьяной, его внимание отвлекалось на другие вещи,
жука, гусеницу, крошечную полевую мышь, и он уходил в
погоня; гусениц он всегда ловил, а иногда и жуков;
но полевые мыши - никогда.

Теперь он обнаружил конец веревки, над которой работал Тарзан.
Схватив его маленькой ручкой, он отскочил в сторону, ни с того ни с сего напоминая
оживший резиновый мячик, выхватил его из рук человека-обезьяны и
побежал через поляну. Тарзан вскочил на ноги и в одно мгновение бросился в погоню.
ни следа гнева ни на лице, ни в голосе не было, когда
он крикнул маленькому плутоватому балу бросить веревку.

Прямо к своей матери мчался Газан, а за ним и Тарзан.
Тика оторвала взгляд от кормления, и в первое мгновение, когда она
поняла, что Газан убегает, а за ним гонится другой, она
обнажила клыки и ощетинилась; но когда она увидела, что преследователем был
Тарзан, она вернулась к делу, которое занимало ее
внимание. У самых ее ног человек-обезьяна перехватил балу, и, хотя
юноша визжал и отбивался, когда Тарзан схватил его, Тика лишь
небрежно взглянула в их сторону. Она больше не боялась, что ей причинят вред
первенцу, рожденному от рук человека-обезьяны. Разве он не спасал Газан дважды
?

Спасая свою веревку, Тарзан вернулся к своему дереву и возобновил работу;
но после этого необходимо было внимательно следить за игривым балу,
который теперь был одержим желанием украсть его всякий раз, когда думал, что его великолепный,
гладкокожий кузен на мгновение потерял бдительность.

Но даже в таких условиях Тарзан окончательно завершен веревку, длинный,
податливый оружие, сильнее, чем он когда-либо делали раньше. Выброшенный
кусок своего прежнего, который он отдал Газану в качестве игрушки для Тарзана
у него было намерение обучить балу Тики по своим собственным идеям, когда
юноша должен быть достаточно взрослым и сильным, чтобы воспользоваться его наставлениями
. В настоящее время врожденная способность маленькой обезьяны к мимикрии была бы
этого было достаточно, чтобы познакомить его с повадками и оружием Тарзана, и поэтому
человек-обезьяна отправился в джунгли, намотав свою новую веревку на одного из них.
плечо, в то время как маленький Газан прыгал по поляне, таща за собой старого
в детском ликовании.

Пока Тарзан путешествовал, разделяя свои поиски пищи с поисками
достаточно благородной добычи, после чего испытывал свое новое оружие, его мысли
часто были заняты Газаном. Человек-обезьяна почти с самого начала почувствовал глубокую привязанность к
Балу Тики, отчасти потому, что ребенок принадлежал
Тике, его первой любви, а отчасти ради самой маленькой обезьяны, и
Человеческая тоска Тарзана по некоторым живым существом, на котором расходовать
те естественные чувства души, которые присущи всем нормальным
представители рода Homo. Тарзан завидовали Teeka. Это было правдой, что Газан
продемонстрировал значительную взаимность привязанности Тарзана к нему,
даже предпочитая его своему собственному угрюмому отцу; но малышу Тике
поворачивался, когда испытывал боль или ужас, когда устал или проголодался. Тогда-то и случилось, что
Тарзан почувствовал себя совершенно одиноким в этом мире и отчаянно затосковал по тому, кто
первым обратился бы к нему за помощью и защитой.

У Тауга была Тика; у Тики был Газан; и почти у каждого второго быка и коровы
в племени Керчак был кто-то, кого можно было любить и кем быть любимым.
Конечно, Тарзан вряд ли мог сформулировать эту мысль именно так
он знал только, что жаждет чего—то, в чем ему было отказано;
что-то, что, казалось, было представлено теми отношениями, которые
существовали между Тикой и ее балу, и поэтому он завидовал Тике и страстно желал
своего собственного балу.

Он увидел Шиту и его пару с их маленькой семьей из трех человек; и
глубже вглубь материка, к скалистым холмам, где можно было лежать во время
разгар дня, в густой тени запутанные дебри под
прохладный лицом нависшей скалы, Тарзан должен был найти логово
Нума, Лев, и Сабор, львицу. Здесь он наблюдал за ними
с их маленькими балусами —игривыми созданиями, похожими на пятнистых леопардов. И он
видел молодого олененка с Бара, оленем, и с Буто,
носорогом, его неуклюжим малышом. Каждое из существ
джунгли были свои, кроме Тарзана. Это сделал человек-обезьяна грустно думать, что после
эта штука, грустно и одиноко; но в настоящее время ароматом игры очищается его
отбросив все прочие соображения, он, как кошка, заполз далеко
по изгибающейся ветке над звериной тропой, которая вела вниз, к древнему
водопою диких существ этого дикого мира.

Сколько тысяч раз эта огромная старая ветвь сгибалась, принимая дикую
форму какого-нибудь кровожадного охотника за долгие годы, пока она раскидывала
свои покрытые листвой ветви над утоптанной тропой в джунглях! Тарзан,
человек-обезьяна, Шита, пантера, и Хиста, змея, были ему хорошо знакомы. Они
разгладили кору на его верхней поверхности.

Сегодня это был Хорта, кабан, который спустился к наблюдателю в
старое дерево—Орта, кабан, чьи грозные клыки и дьявольский нрав
защищали его от всех, кроме самых свирепых или голодных из
самых крупных хищников.

Но Тарзан, мясо было мясом; ничего, что было съедобно и вкусно может
пройти голодный Тарзан безраздельно и не побитыми. В голоде, а в
битва, человек-обезьяна, из-терзал скучнейший обитателей джунглей.
Он не знал ни страха, ни милосердия, за исключением редких случаев, когда какая-то
странная, необъяснимая сила останавливала его руку — сила, необъяснимая для
него самого, возможно, из-за его незнания собственного происхождения и всех
силы гуманизма и цивилизации, которые были его законным наследием
из-за этого происхождения.

Так что сегодня, вместо того, чтобы придержать руку до тех пор, пока менее грозный пир
не доберется до него, Тарзан набросил свою новую петлю на шею
Орты, кабана. Это был отличный тест для непроверенных прядей.
Разъяренный кабан метался то в одну, то в другую сторону, но каждый раз новая веревка
удерживала его там, где Тарзан привязал ее к стволу дерева над
веткой, с которой он ее забросил.

Когда Хорта зарычал и бросился в атаку, разрубая крепкого патриарха джунглей
оскалив свои могучие клыки так, что кора разлетелась во все стороны, Тарзан спрыгнул
на землю позади него. В обезьяночеловек руке был длинный, острый
клинок, который был его постоянным спутником с того далекого дня, по
какой шанс был направлен на своей точке в тело Bolgani, в
гориллы, и спас раненый и окровавленный мужчина-ребенок из того, что еще
неминуемую смерть.

Тарзан подошел к Орте, который теперь повернулся лицом к своему врагу. Могучий
и мускулисты, как был молодой гигант, он еще не появился бы, но
безумная глупость ему к лицу с таким грозным существом, как Орта,
кабан, вооруженный только тонким охотничьим ножом. Так могло бы показаться
тому, кто хоть немного знал Орту, а Тарзана совсем не знал.

Мгновение Хорта неподвижно стоял лицом к лицу с человеком-обезьяной. Его злые,
глубоко посаженные глаза гневно сверкнули. Он покачал опущенной головой.

“Пожиратель грязи!” - издевался человек-обезьяна. “Валяйся в грязи. Даже твое мясо
воняет, но оно сочное и придает Тарзану сил. Сегодня я съем твое
сердце, о Повелитель Огромных Бивней, чтобы оно сохраняло в ярости то, что
бьется о мои собственные ребра ”.

Хорта, ничего не понимавший из того, что говорил Тарзан, тем не менее был удивлен
взбешен из-за этого. Он увидел только голого человека-тварь, безволосую и
бесполезную, выставляющую свои жалкие клыки и мягкие мышцы против его собственной
неукротимой дикости, и он бросился в атаку.

Тарзан, приемыш обезьян ждал, пока upcut злой Туск бы
открыл его бедра, затем он переехал—просто хоть немного в сторону;
так быстро, что молния была улитки по сравнению с ним, и как он
переехал, он наклонился низко и с большой силой правой руки
вогнал длинное лезвие охотничьего отца ножом прямо в
Орта, кабан. Быстрый прыжок вынес его из зоны действия
предсмертные судороги существа, и мгновение спустя горячее и истекающее кровью сердце
Орты было у него в руках.

Утолив голод, Тарзан не стал искать лежачего места для сна,
как это иногда бывало с ним, а продолжил путь по джунглям скорее в
поисках приключений, чем пищи, ибо сегодня он был неспокоен. И вот
случилось так, что он повернул к деревне Мбонга,
чернокожего вождя, чей народ Тарзан с тех пор безжалостно травил
день, в который Кулонга, сын вождя, убил Калу.

Неподалеку от деревни черных людей протекает река. Тарзан достиг
бок немного ниже поляну, где приземистые соломенной хижины
негры. Река жизни было когда-нибудь интересно Человек-обезьяна. Он
получал удовольствие, наблюдая за неуклюжими выходками бегемота Дуро
, и увлекался тем, что мучил неповоротливого крокодила,
Гимла, когда он грелся на солнышке. Затем также были рыбы и
балу чернокожих людей гомангани, которых нужно было пугать, когда они сидели на корточках у
реки, рыбы с их скудным умыванием, балу с их
примитивные игрушки.

В этот день он наткнулся на женщину и ее ребенка ниже по течению , чем
обычно. Первая искала вид моллюсков, который должен был
водиться в иле недалеко от берега реки. Это была молодая чернокожая
женщина лет тридцати. Ее зубы были обточены до острых кончиков, ради нее
люди ели человеческую плоть. Ее губы были щели, что это может
поддержка грубая подвеска из меди, который она носила столько лет
что губы были втянуты вниз до умопомрачительной длины, выставляя
зубы и десны нижней челюсти. Ее нос тоже был перерезан, и
через прорезь торчал деревянный шампур. С нее свисали металлические украшения.
уши, а также лоб и щеки; на подбородке и переносице
ее носа были татуировки в цветах, которые теперь смягчились с возрастом. Она
была обнажена, если не считать пояса из трав вокруг талии. Всего
она была очень красива, в ее собственных глазах и даже в глазах
мужчины племени Mbonga, но она была из другого народа—трофей
войны захватили в ее девичества один из бойцов Mbonga это.

Ее ребенком был мальчик десяти лет, гибкий, прямой и, для чернокожего, красивый.
Тарзан наблюдал за ними из-за листвы ближайшего кустарника.
буш. Он был готов выскочить перед ними с ужасающим криком,
чтобы насладиться зрелищем их ужаса и невоздержанного
бегства; но внезапно им овладел новый каприз. Передо мной был балу
сложенный так, как был сложен он сам. Конечно, кожа у него была
черная; но что из этого? Тарзан никогда не видел белого человека. Насколько
ему было известно, он был единственным представителем этой странной формы жизни
на земле. Черный мальчик должен был стать отличным балу для Тарзана,
поскольку у него не было своего собственного. Он будет заботливо ухаживать за ним, кормить его
что ж, защити его так, как только Тарзан из племени Обезьян мог защитить своего собственного, и
научи его, опираясь на его наполовину человеческие, наполовину звериные знания, секретам
джунгли от их гниющей растительности на поверхности до высоких вершин
верхних террас леса.

* * *

Тарзан размотал веревку и стянул петлю. Двое перед ним,
совершенно не подозревавшие о близком присутствии этой ужасающей формы, продолжали движение
поглощенные поиском моллюсков, ковыряясь в грязи
короткими палочками.

Тарзан вышел из джунглей позади них; его петля была развязана на
приземлился рядом с ним. Последовало быстрое движение правой руки, и
петля грациозно поднялась в воздух, на мгновение зависла над головой
ничего не подозревающего юноши, затем опустилась. Когда она охватила его тело
ниже плеч, Тарзан быстрым рывком стянул ее вокруг
рук мальчика, прижав их к бокам. Крик ужаса сорвался
с губ мальчика, и когда его мать повернулась, испуганная его криком,
она увидела, как его быстро тащат к большому белому гиганту, который стоял
прямо в тени ближайшего дерева, едва ли в дюжине длинных шагов
от нее.

С диким криком ужаса и ярости женщина бесстрашно прыгнула
на человека-обезьяну. В ее облике Тарзан увидел решимость и мужество
которые не отступили бы даже перед самой смертью. Она была очень отвратительна и
внушала страх, даже когда ее лицо было спокойным; но, охваченная страстью,
выражение ее лица стало ужасающе дьявольским. Даже человека-обезьяны привлек
назад, но больше отвращения, чем страха—страха он не знал.

Кусаться и брыкаться было черным у нее балу, как Тарзан убрал его
под рукой и исчез в ветвях висят низко над его,
как раз в тот момент, когда разъяренная мать бросилась вперед, чтобы схватить его и сразиться
с ним. И пока он таял в глубине джунглей со своей
все еще сопротивляющейся добычей, он размышлял о возможностях, которые могли бы
заключаться в доблести гомангани, будь они такими же грозными, как
она.

Оказавшись на безопасном расстоянии от ограбленной матери и вне пределов слышимости
ее криков и угроз, Тарзан остановился, чтобы осмотреть свою добычу, теперь уже настолько
полностью напугана тем, что он прекратил свою борьбу и свои
крики.

Испуганный ребенок испуганно закатил глаза в сторону своего похитителя, пока
вокруг радужек заблестели белки.

“Я Тарзан”, - сказал человек-обезьяна на языке антропоидов.
“Я не причиню тебе вреда. Ты будешь балу Тарзана. Тарзан защитит
тебя. Он накормит тебя. Лучшее в джунглях будет принадлежать Тарзану
балу, ибо Тарзан - могучий охотник. Тебе не нужно никого бояться, даже Нумы,
льва, ибо Тарзан - могучий боец. Никто не сравнится с Тарзаном, сыном
Калы. Не бойся.”

Но ребенок только скулил и дрожал, ибо он так и не понял
язык человекообразных обезьян, а голос Тарзана звучала для него
как лай и рычание зверя. Тогда он тоже слышал
истории об этом плохом белом лесном боге. Именно он убил Кулонгу
и других воинов Мбонги, вождя. Именно он проник
в деревню украдкой, с помощью магии, в темноте ночи, чтобы
украсть стрелы и яд и напугать женщин и детей и
даже великих воинов. Несомненно, этот злой бог питался маленькими
мальчиками. Разве его мать не говорила то же самое, когда он был непослушным, и она
пригрозила отдать его белому богу джунглей, если он не будет
хорошим? Маленького черного Тибо трясло, как в лихорадке.

“Тебе холодно, Го-бу-балу?” - спросил Тарзан, используя обезьяний эквивалент
черного хе-бэби вместо лучшего имени. “Солнце жаркое, почему ты
дрожишь?”

Тибо не мог понять; но он звал свою маму и умолял
великого белого бога отпустить его, обещая всегда быть хорошим мальчиком
впредь, если его просьба будет удовлетворена. Тарзан покачал головой. Ни слова
он не мог понять. Так не пойдет! Он должен научить Го-бу-балу
языку, который звучал бы как разговор. Тарзан был совершенно уверен, что
Речь Го-бу-балу вообще не была разговором. Она звучала столь же бессмысленно
как щебетание глупых птиц. Было бы лучше, подумал
человек-обезьяна, поскорее доставить его к племени Керчак, где он
услышал бы, как мангани разговаривают между собой. Таким образом, он вскоре выучил бы
понятную форму речи.

Тарзан поднялся на ноги на качающейся ветке, где он остановился высоко
над землей, и сделал знак ребенку следовать за ним; но Тибо
только крепко прижалась к стволу дерева и заплакала. Будучи мальчиком и
коренным африканцем, он, конечно, много раз забирался на деревья до
этого; но идея мчаться по лесу, прыгая с одного
переход к другому, как, к его ужасу, поступил его похититель, когда
забрал Тибо у его матери, наполнил его детское сердце
ужасом.

Тарзан вздохнул. Его новоприобретенному балу действительно многому предстояло научиться.
Было жаль, что балу его размера и силы оказался таким отсталым. Он
попытался уговорить Тибо последовать за ним, но ребенок не осмелился, поэтому Тарзан
поднял его и понес на спине. Тибо больше не чешется
или бита. Побег казался невозможным. Он знал, что даже сейчас, окажись он на земле, шанс найти дорогу назад был невелик.
Он знал, что сможет
в деревню Мбонга, вождя племени. Даже если бы он мог, там были
львы, леопарды и гиены, каждый из которых, как Тибо было
хорошо известно, особенно любил мясо маленьких чернокожих мальчиков.

До сих пор страшные Белый бог джунглей предложил ему никакого вреда. Он
не могли бы рассчитывать даже на это большого внимания от ужасной,
зеленоглазая людоеды. Таким образом, было бы меньшим из двух зол
позволить белому богу унести его, не царапая и не кусая, как он
делал вначале.

Когда Тарзан быстро пронесся между деревьями, маленький Тибо закрыл глаза
в ужасе, вместо того чтобы дольше смотреть вниз, в ужасающие пропасти
внизу. Никогда еще за всю свою жизнь Тибо не был так напуган, и все же
когда белый великан помчался с ним через лес, его охватило
ребенка охватило необъяснимое чувство безопасности, когда он увидел, насколько правдивы были
прыжки человека-обезьяны, как безошибочно он хватался за раскачивающиеся конечности
это давало ему опору для рук, а также позволяло чувствовать безопасность посередине
террасы леса, расположенные далеко за пределами досягаемости страшных львов.

И вот Тарзан пришел на поляну, где кормилось племя, опустившись среди
их с его новым балу, плотно облегающим его плечи. Он был почти
среди них, прежде чем Тибо заметил одну из огромных волосатых
фигур, или прежде чем обезьяны поняли, что Тарзан был не один. Когда они
увидели маленького Гомангани, сидящего у него на спине, некоторые из них подошли
с любопытством, поджав губы и оскалившись.

Час назад маленький Тибо сказал бы, что ему знакомы самые запредельные
глубины страха; но теперь, когда он увидел этих страшных зверей, окружающих
его, он понял, что все, что было раньше, было ничем по сравнению
сравнение. Почему великий белый великан стоять так равнодушно?
Почему он не сбежит до того, как эти ужасные, волосатые, мужчины, дерево упало на них
как и разорвал их на мелкие кусочки? И тут к Тибо пришло ошеломляющее
воспоминание. Это была не что иное, как история, которую он слышал, передаваемая из
уст в уста, в страхе, людьми Мбонги, вождя, о том, что
этот великий белый демон джунглей был никем иным, как безволосым
обезьяна, ибо разве его не видели в компании с этими?

Тибо мог только широко раскрытыми от ужаса глазами смотреть на приближающихся обезьян. Он
увидел их нависшие брови, огромные клыки, злобные глаза. Он
отметил их могучие мускулы, перекатывающиеся под косматыми шкурами. Их
каждая поза и выражение лица были угрожающими. Тарзан тоже это увидел. Он
развернул Тибо перед собой.

“Это Го-бу-балу Тарзана”, - сказал он. “Не причиняй ему вреда, или Тарзан
убьет тебя”, - и он обнажил свои собственные клыки в зубах ближайшей
обезьяны.

“Это Гомангани”, - ответила обезьяна. “Позволь мне убить его. Это
Гомангани. Гомангани - наши враги. Позволь мне убить его”.

“Убирайся”, - прорычал Тарзан. “Говорю тебе, Гунто, это балу Тарзана. Вперед
или Тарзан убьет тебя” и Человек-обезьяна сделал шаг навстречу
продвижение обезьяны.

Последний отошел бочком, довольно чопорный и надменный, как
собака, которая встретила другую и слишком горда, чтобы драться, и слишком напугана, чтобы
повернуться спиной и убежать.

Следующей пришла Тика, движимая любопытством. Рядом с ней вприпрыжку бежал литтл
Газан. Они были полны удивления, как и остальные; но Тика не стала
обнажать клыки. Тарзан увидел это и жестом пригласил ее подойти.

“Теперь у Тарзана есть балу”, - сказал он. “Он и балу Тики могут играть
вместе”.

“Это Гомангани”, - ответила Тика. “Он убьет моего балу. Возьми его
прочь, Тарзан”.

Тарзан рассмеялся. “Это не могло причинить вреда Памбе, крысе”, - сказал он. “Это всего лишь
маленький балу и очень напуганный. Пусть Газан поиграет с этим ”.

Тика все еще была напугана, потому что при всей их могучей свирепости великие
антропоиды робки; но, наконец, ее великая уверенность в
Тарзан, она подтолкнула Газана вперед, к маленькому черному мальчику. Маленькая
Обезьянка, ведомая инстинктом, попятилась к матери, обнажив свои маленькие
клыки и закричав от страха и ярости.

Тибо тоже не проявлял никаких признаков желания познакомиться поближе с
Газаном, поэтому Тарзан на время оставил свои попытки.

В течение последующей недели Тарзан был очень занят.
На его балу лежала большая ответственность, чем он рассчитывал. Ни на
мгновение он не осмеливался оставить это место, так как из всего племени только на Тику
можно было положиться, что она воздержится от убийства несчастного чернокожего
если бы не постоянная бдительность Тарзана. Когда человек-обезьяна
охотился, он должен был повсюду носить с собой Го-бу-балу. Это было утомительно, и
тогда маленький негритенок казался Тарзану таким глупым и боязливым. Он был
совершенно беспомощен даже против самых мелких обитателей джунглей. Тарзан
удивлялся, как он вообще выжил. Он попытался научить этому и нашел
луч надежды в том факте, что Го-бу-балу овладел несколькими словами из
языка антропоидов, и что теперь он мог цепляться за
высоко подбрасывал ветку, не крича от страха; но было в ребенке что-то такое
, что беспокоило Тарзана. Он часто наблюдал за чернокожими
в их деревне. Он видел, как играют дети, и всегда
было много смеха; но маленький Го-бу-балу никогда не смеялся.
Правда, сам Тарзан никогда не смеялся. Иногда он улыбался,
мрачный, но для смеха он был незнакомцем. Чернокожему, однако, следовало бы
рассмеяться, рассуждал человек-обезьяна. Таков был обычай гомангани.

Кроме того, он видел, что малыш часто отказывался от еды и с каждым днем становился
все худее. Иногда он удивлял мальчика, тихо всхлипывающего про себя
. Тарзан пытался утешить его, так же как свирепая Кала утешала
Тарзана, когда человек-обезьяна был балу, но все безрезультатно. Го-бу-балу
просто больше не боялся Тарзана — вот и все. Он боялся всех остальных
живых существ в джунглях. Он боялся дней джунглей с их
долгие экскурсии по головокружительным верхушкам деревьев. Он боялся джунглей
ночей с их шаткими, опасными ложами высоко над землей и
хрюканья и кашля огромных хищников, крадущихся под ним.

Тарзан не знал, что делать. Из-за того, что в его жилах текла английская кровь,
было трудно даже подумать о том, чтобы отказаться от своего проекта,
хотя он был вынужден признаться себе, что его балу - это не все, на что
он надеялся. Хотя он был верен поставленной перед собой задаче и даже
обнаружил, что ему начал нравиться Го-бу-балу, он не мог обмануть
он заставил себя поверить, что испытывает к ней тот неистовый жар
страстной привязанности, которую Тика проявила к Газану и которую
черная мать проявила к Го-бу-балу.

Маленький чернокожий мальчик от съежившегося ужаса при виде Тарзана
постепенно перешел к доверчивости и восхищению. Только доброта, он когда-нибудь
получив на руки Большой Белый дьявол-Бог, но он видел
с какой жестокостью его просьба похититель мог иметь дело с другим. Он
видел, как тот прыгнул на некую самку-обезьяну, которая упорно пыталась
схватить и убить Го-бу-балу. Он видел крепкие, белые зубы той
человек-обезьяна вцепился в шею своего противника, и могучие мышцы
напряглись в битве. Он слышал дикое, звериное рычание и рев
боя, и он с содроганием осознал, что не может
отличить звуки своего стража от звуков волосатой обезьяны.

Он видел, как Тарзан сбил оленя с ног, точно так же, как мог бы
это сделать Нума, лев, прыгнув ему на спину и вонзив свои клыки в шею
существа. Тибо содрогнулся от этого зрелища, но и взволновался тоже,
и впервые в его тупом негроидном сознании возникла мысль
смутное желание подражать своему жестокому приемному родителю. Но Тибо, маленькому
черному мальчику, не хватало божественной искры, которая позволила Тарзану,
белому мальчику, извлечь пользу из своего обучения в суровых джунглях.
Ему не хватало воображения, а воображение - это всего лишь другое название
сверхразума.

Именно воображение строит мосты, города и империи.
Звери этого не знают, чернокожих совсем немного, в то время как одному из ста
тысяч представителей доминирующей расы земли это дано как дар небес
чтобы человек не исчез с лица земли.

Пока Тарзан размышлял над своей проблемой , касающейся будущего его балу,
Судьба распорядилась так, чтобы забрать это дело из его рук. Момайя, мать Тибо
, убитая горем из-за потери своего мальчика, обратилась к знахарю племени
, но безрезультатно. Лекарство, которое он приготовил, было плохим
лекарство, потому что, хотя Момайя заплатила ему за него двух козлят, оно не вернуло
Тибо и даже не указало, где она могла бы его искать с
разумной уверенностью в том, что найдет его. Момайя, будучи вспыльчивой
и принадлежа к другому народу, испытывала мало уважения к своему знахарю
племя мужа, и поэтому, когда он предположил, что дополнительная плата в размере
еще двух жирных коз, несомненно, позволит ему приготовить более сильное
лекарство, она тут же дала волю своему сварливому языку и с
такой хороший эффект, что он был рад уйти со своим зебриным
хвостом и волшебным горшком.

Когда он ушел, и Момайе удалось частично подавить свой
гнев, она предалась размышлениям, как делала это так часто с тех пор, как
похитили ее Тибо, в надежде, что она, наконец, сможет узнать
какой-нибудь реальный способ найти его или, по крайней мере, убедиться в том, что
независимо от того, был ли он жив или мертв.

Чернокожим было известно, что Тарзан не ел человеческого мяса,
поскольку он убил не одного из них, но никогда не пробовал
мяса ни одного. Кроме того, тела всегда находили, иногда они падали
как будто с облаков, чтобы сгореть в центре деревни. Поскольку
Тело Тибо не было найдено, Момайя утверждал, что он все еще жив, но
где?

Тогда ей пришло в голову воспоминание о Буковаи,
нечистом, который жил в пещере на склоне холма к северу, и который
было хорошо известно, что дьяволы развлекались в своем дьявольском логове. Лишь немногие, если таковые вообще были, имели
безрассудство посетить старого Буковаи, во-первых, из-за страха перед его черной
магией и двумя гиенами, которые жили с ним и были широко известны
во-вторых, из-за отвратительной болезни,
из—за которой Буковаи стал изгоем - болезни, которая медленно
разъедала его лицо.

Теперь он был более проницательно рассудил, что если бы знать
о ее местонахождении Тибо, было бы Bukawai, кто был в дружеских
общения с богами и демонами, так как демон или Бог это кто
украли ее ребенка; но даже ее большой материнской любви был очень облагаться налогом в
наберитесь смелости отправить ее в черные джунгли, к
далеким холмам и жуткому обиталищу Буковаи, нечистого, и его
дьяволов.

Материнская любовь, однако, является одной из человеческих страстей, которая
приближается к достоинству непреодолимой силы. Она побуждает
хрупкую плоть слабых женщин к героическим поступкам. Момайя не была
ни хрупкой, ни слабой физически, но она была женщиной, невежественной,
суеверной африканской дикаркой. Она верила в дьяволов, в черную магию
и в колдовство. Для Момайи джунгли были населены гораздо большим количеством
ужасающие существа, чем львы и леопарды — ужасающие, безымянные существа
которые обладали способностью причинять ужасающий вред под различными
невинными обличьями.

От одного из воинов деревни, который, как она знала, однажды
наткнулся на логово Буковаи, мать Тибо узнала, как она
возможно, вы найдете его — рядом с источником воды, который бил в небольшом скалистом каньоне
между двумя холмами, самый восточный из которых был легко узнаваем
из-за огромного гранитного валуна, который покоился на его вершине.
Западный холм был ниже, чем его спутник, и был совершенно голым
растительности, за исключением одного Мимоза дерево, которое росло немного
ниже ее вершины.

Мужчина заверил ее, что эти два холма были видны на некотором расстоянии
прежде чем она добралась до них, и вместе они служили отличным ориентиром к месту назначения
. Однако он предупредил ее отказаться от столь глупой и
опасной авантюры, подчеркнув то, что она уже достаточно хорошо знала,
что если она избежит вреда от рук Буковаи и его демонов, то
были шансы, что ей не так повезет с великими
хищниками джунглей, через которые она должна пройти, уходя и
возвращаясь.

Воин даже пошел к мужу Момайи, который, в свою очередь, не имея большой
власти над выбранной им лисичкой леди, пошел к Мбонге,
вождю. Последний вызвал более, угрожая ей вновь
наказание она должна мигрируют по так нечестивый экскурсию.
Интерес старого вождя к этому делу был вызван исключительно тем вековым
союзом, который существует между церковью и государством. Местный знахарь,
знавший свою собственную медицину лучше, чем кто-либо другой, завидовал
всем другим претендентам на достижения в черном искусстве. Он давно знал, что
слышал о могуществе Буковаи и опасался, что, если ему удастся
вернуть потерянного ребенка Момайи, большая часть племенного патронажа и
вытекающих из этого сборов будет направлена нечистому. Поскольку Мбонга
получал, как вождь, определенную долю гонорара знахаря и
ничего не мог ожидать от Буковаи, его сердце и душа были, вполне
естественно, привязаны к православной церкви.

А если более мог смотреть с бесстрашным сердцем экскурс в
джунгли и посещение страх-призрачная обитель Bukawai, она не была
вероятно, отпугивают угрозами будущего наказания на руках
старый Мбонга, которого она втайне презирала. И все же она, казалось, подчинилась
его указаниям, молча вернувшись в свою хижину.

Она предпочла бы, начиная с момента ее поиски днем-свет, а этой
теперь не было и речи, так как она взять с собой еду и оружие
какие—то вещи, которые она никогда не могла проехать из деревни с по
день не подвергаясь любопытен допрос, что, несомненно, будет
сразу же приходят на уши Mbonga.

Поэтому более выждал ей время до вечера, и только перед воротами
деревни были закрыты, она проскользнула в темноту и
Джунгли. Она была сильно напугана, но она решительно ее лицо к
Севера, и хотя она замолчала часто, чтобы слушать, затаив дыхание, за
огромные кошки, которые, вот, был ее величайший террор, тем не менее она
продолжила свой путь стойко, в течение нескольких часов, пока низкий стон, а
чуть справа от нее, а за ее спиной привели ее к внезапной остановке.

С трепещущим сердцем женщина стояла, едва осмеливаясь дышать, и
затем, очень слабо, но безошибочно для ее острого слуха, донесся крадущийся
хруст веток и травы под мягкими ногами.

Повсюду вокруг Момайи росли гигантские деревья тропических джунглей, увитые
свисающими лианами и мхами. Она ухватилась за ближайшее и начала
карабкаться, подобно обезьяне, по ветвям наверху. Как только она это сделала, позади нее раздался
внезапный бросок огромного тела, угрожающий рев, от которого
задрожала земля, и что-то врезалось в те самые лианы, к которым
она цеплялась — но под собой.

Момайя укрылась в безопасности среди покрытых листвой ветвей и поблагодарила
предусмотрительность, побудившую ее взять с собой сушеное человеческое ухо
, которое висело на шнурке у нее на шее. Она всегда знала, что это
ухо было хорошим лекарством. Его дал ей, когда она была девочкой,
знахарь из ее городского племени, и оно было совсем не похоже на бедное, слабое
лекарство знахаря Мбонги.

Всю ночь более вцепился в нее окуни, несмотря на то, что Лев искал другие
добычу через короткое время, она не смела снова спускаются во тьму,
опасаясь, что она может столкнуться с ним или одного из них; но на
дневной свет она карабкалась вниз и продолжила свой путь.

Тарзан из племени обезьян, обнаружив, что его балу никогда не переставал свидетельствовать
о страхе в присутствии обезьян племени, а также о том, что большинство
взрослые обезьяны представляли постоянную угрозу для жизни Го-бу-балу, так что
Тарзан не осмеливался оставлять его с ними наедине, отправляясь на охоту с
маленьким черным мальчиком все дальше и дальше от мест обитания
антропоидов.

Мало-помалу его отлучки от племени становились все более продолжительными по мере того, как он
уходил все дальше от них, пока, наконец, не оказался на
большем расстоянии к северу, чем когда-либо прежде охотился, и с
у него было много воды, дичи и фруктов, и он совсем не горел желанием возвращаться
в племя.

Маленький Го-бу-балу проявлял признаки большего интереса к жизни,
интерес, который менялся прямо пропорционально расстоянию, на котором он находился от
обезьян Керчака. Теперь он трусил за Тарзаном, когда
человек-обезьяна ступал по земле, и даже на деревьях он делал все возможное, чтобы
следовать за своим могущественным приемным родителем. Мальчику все еще было грустно и одиноко. Его
тонкий, маленький организм постепенно становится тоньше, поскольку он пришел к
обезьян, в то время, как юный каннибал, он был не деликатничать в
вопрос диеты, ему не всегда по своему вкусу, чтобы желудок
странные вещи, которые щекотали вкусы гурманов среди обезьян.

Его большие глаза были очень большие сейчас, впалых щеках, и каждый
ребра его истощенное тело явно различимы кого это должно волновать
чтобы их посчитать. Постоянный ужас, возможно, имел такое же отношение к его
физическому состоянию, как и к неправильному питанию. Тарзан заметил перемену и
забеспокоился. Он надеялся увидеть своего балу крепким. Его
разочарование было велико. Только в одном отношении Го-бу-балу, казалось, добился
прогресса — он с готовностью осваивал язык обезьян. Даже сейчас он
и Тарзан могли беседовать довольно удовлетворительным образом,
дополняя скудную обезьянью речь знаками; но по большей части
Го-бу-балу молчал, только отвечал на задаваемые ему вопросы. Его
великое горе было еще слишком новый и слишком острый, чтобы быть отложены даже
на мгновение. Он всегда тосковал по Момайе — сварливой, отвратительной, отталкивающей,
возможно, она была бы для вас или меня, но для Тибо она была мамой,
олицетворение той единой великой любви, которая не знает эгоизма
и которая не сгорает в собственном огне.

Как они вдвоем охотились, или, скорее, как охотились Тарзан и Го-бу-балу.
следуя по его следу, человек-обезьяна многое заметил и о многом задумался.
Однажды они наткнулись на Сабора, стонущего в высокой траве. Вокруг нее резвились
и играли два маленьких меховых комочка, но ее взгляд был прикован к одному, который лежал
между ее огромными передними лапами и не резвился, к тому, кто никогда больше не будет резвиться
.

Тарзан читать правильно мучения и страдания огромный мама
кошка. Он был настроенных на приманки ее. Именно для этого он и сделал
бесшумно крался между деревьями, пока не оказался почти над ней,
но что-то удержало человека-обезьяну, когда он увидел львицу, скорбящую по ней
мертвый детеныш. С приобретением Го-бу-балу Тарзан пришел к
осознанию ответственности и печалей родительского происхождения без его
радостей. Его сердце потянулось к Сэйбор, чего, возможно, не было несколько недель
назад. Пока он наблюдал за ней, перед ним совершенно непрошеною встало
видение Момайи, шампура в перегородке ее носа, ее
отвисшей нижней губы, отвисшей под тяжестью, которая тянула ее вниз.
Тарзан видел не ее unloveliness; он видел только те же мучения, что было
Сабор, и он поморщился. Что странно функционирования разума
иногда это называется ассоциацией идей, возникших у Тики и Газана до
ментального видения человека-обезьяны. Что, если кто-то придет и заберет Газан
у Тики. Тарзан издал низкое и зловещее рычание, как будто Газан был
его собственным. Го-бу-балу опасливо огляделся по сторонам, думая
что Тарзан заметил врага. Сабор внезапно вскочила на ноги, ее
желто-зеленые глаза сверкали, хвост хлестал, она навострила уши и
подняв морду, понюхала воздух в поисках возможной опасности. Два маленьких
волчонка, которые играли, быстро подбежали к ней и, встав
под ней, выглядывали из-под ее передних лап, их большие уши
были подняты, их маленькие головки склонились сначала в одну сторону, а затем в
другую.

Потрясите его черный вид, Тарзан отвернулся и возобновил свой
охота в другую сторону; но весь день там выросли один за другим,
выше порога своего объективного разума, портреты памяти Сабор
из более, и Teeka—львица, каннибал, и она-обезьяна, еще
человека-обезьяны они были идентичны через материнство.

Был полдень третьего дня, когда Момайя появилась в пределах видимости пещеры
о Буковаи, нечистом. Старый колдун соорудил каркас из
переплетенных ветвей, чтобы закрыть вход в пещеру от хищных зверей.
Теперь это был набор в одну сторону, а черные пещеры за зевнул
таинственное и отталкивающее. Более поежился, как от холодного ветра
сезон дождей. Казалось, ни малейшего признака жизни вокруг пещеры, еще более
испытали, что жуткое чувство, как невидимые глаза касается ее
злобно. Она снова вздрогнула. Она пыталась заставить ее не желает
ногами вперед к пещере, когда из его глубин издал странное
звук, который не был ни звериным, ни человеческим, странный звук, похожий на
невеселый смех.

Со сдавленным криком Момайя повернулась и убежала в джунгли. Для
сто ярдов она бежала, прежде чем она смогла контролировать свой страх, и тогда она
помолчал, слушая. Был ли весь ее труд, все ужасы и опасности,
через которые она прошла, напрасны? Она попыталась собраться с силами
, чтобы вернуться в пещеру, но ее снова одолел страх.

Опечаленная, обескураженная, она медленно повернула на обратную тропу, ведущую к
деревне Мбонга. Ее юные плечи теперь были опущены, как те
пожилой женщины, которая несет на себе большой груз многих лет с их
накопленную боль и печаль, и она шла с усталых ног и
прекращение шаг. Весна юности ушел от более.

Еще сотню ярдов она устало тащилась, ее мозг был наполовину
парализован от немого ужаса и страдания, и тогда к ней пришло
воспоминание о маленьком ребенке, который сосал ее грудь, и о стройной
мальчик, который резвился, смеясь, вокруг нее, и они оба были Тибо — ее Тибо!

Ее плечи распрямились. Она тряхнула своей дикой головой и повернулась
развернулся и смело пошел обратно ко входу в пещеру Буковаи,
нечистого-Буковаи, знахаря.

Снова из глубины пещеры донесся отвратительный смех, который не был
смехом. На этот раз Момайя узнала, что это было:
странный крик гиены. Она больше не дрожала, но держала свое копье
наготове и громко позвала Буковаи, чтобы тот выходил.

Вместо Буковаи появилась отвратительная голова гиены. Момайя ткнула в
него копьем, и уродливое, угрюмое животное отпрянуло с сердитым
рычанием. Снова Момайя позвала Буковаи по имени, и на этот раз раздался
в ответ невнятное бормотание тонов, которые были скудные больше человеческого, чем в тех из
зверь.

“Кто приходит к Bukawai?” - спросил голос.

“Это Момайя”, - ответила женщина. “Момайя из деревни Мбонга,
вождь.

“Чего ты хочешь?”

“Мне нужно хорошее лекарство, лучшее, чем может
приготовить знахарь Мбонги”, - ответила Момайя. “Великий белый бог джунглей украл мое
Тибо, и мне нужно лекарство, чтобы вернуть его обратно или найти, где он
спрятан, чтобы я мог пойти и забрать его ”.

“Кто такой Тибо?” - спросил Буковаи.

Момайя рассказала ему.

“Лекарство Буковаи очень сильное”, - сказал голос. “Пять коз и
новых циновок для сна недостаточно в обмен на лекарства Буковаи”.

“Двух коз достаточно”, - сказал Момайя, поскольку дух обмена силен
в груди чернокожих.

Удовольствие торговаться о цене было достаточно сильной приманкой
чтобы заманить Буковаи ко входу в пещеру. Момайя пожалела, когда увидела
его, что он не остался внутри. Есть и такие вещи
ужасные, слишком отвратительные, слишком отталкивающие для описания — лицо Буковаи было
одним из них. Для более увидев его, она поняла, почему он был, что он был
почти косноязычный.

Рядом с ним были две гиены, которые, по слухам, были его единственными и
постоянными спутниками. Они составляли превосходное трио — самые отталкивающие из
зверей и самые отталкивающие из людей.

“Пять коз и новый коврик для сна”, - пробормотал Буковаи.

“Две жирные козы и коврик для сна”. Момайя повысила цену, но Буковаи
был непреклонен. Он простоял за пятью козами и циновкой для сна
около получаса, пока гиены принюхивались, рычали и
отвратительно смеялись. Момайя была полна решимости отдать все, что просил Буковаи
если бы она не могла сделать лучше, но торговаться - вторая натура блэка
обменялись, и в конце концов это частично отплатило ей, ибо в конце концов был достигнут компромисс
, который включал трех жирных коз, новый коврик для сна
и кусок медной проволоки.

“Приходи сегодня вечером, ” сказал Буковаи, “ когда луна будет два часа в небе
. Тогда я приготовлю сильное лекарство, которое вернет Тибо
тебе. Принеси с собой трех жирных козлят, новую циновку для сна и
кусок медной проволоки длиной с предплечье крупного мужчины”.

“Я не могу принести их”, - сказал Момайя. “Тебе придется отправиться за ними.
Когда ты вернешь мне Тибо, ты получишь их всех в
деревне Мбонга”.

Буковаи покачал головой.

“Я не буду готовить лекарства, - сказал он, - пока у меня не будет коз, циновки
и медной проволоки”.

Момайя умоляла и угрожала, но все безрезультатно. Наконец, она повернулась
и пошла через джунгли в сторону деревни Мбонга.
Как она могла сделать три козы и подстилке из деревни и
через джунгли к пещере Bukawai, она не знала, но что
она будет делать это почему-то она была достаточно позитивной—она хотела сделать это или умереть.
Тибо должен быть возвращен ей.

Тарзан, лениво идущий по джунглям с маленьким Го-бу-балу, пойман
запах Бара, оленя. Тарзан жаждал мяса Бара.
Ничто так сильно не щекотало его небо; но о том, чтобы преследовать Бара в сопровождении Го-бу-балу
, следовавшего за ним по пятам, не могло быть и речи, поэтому он спрятал ребенка в
забрался на ветку дерева, где густая листва скрывала его от посторонних глаз, и
быстро и бесшумно отправился по следу Бара.

Один Тибо был напуган больше, чем Тибо даже среди обезьян. Реальные и
кажущиеся опасности менее смущают, чем те, которые мы себе представляем,
и только боги его народа знали, как много воображал Тибо.

Он пробыл в своем укрытии совсем недолго, когда услышал
что-то приближалось через джунгли. Он присел поближе к
ветке, на которой лежал, и молился, чтобы Тарзан поскорее вернулся. Его
Широко раскрытые глаза обшаривали джунгли в направлении движущегося существа.

Что, если бы это был леопард, который учуял его запах! Он настигнет
его через минуту. Горячие слезы потекли из больших глаз маленького Тибо.
Занавес джунгли, листва шуршала под рукой. Дело было, но
в нескольких шагах от его дерева! Его глаза буквально вылезли из орбит от черного лица
когда он наблюдал за появлением ужасного существа, которое вскоре
бы засунуть оскалившийся лик из лозы и
лианы.

И тут занавес расступается, и женщина шагнула в полный рост. С
рыданиями, Тибо упал со своего насеста и помчался к ней. Момайя
внезапно отшатнулась и подняла копье, но секундой позже отбросила
его в сторону и подхватила худое тело своими сильными руками.

Прижимая его к себе, она плакала и смеялась одновременно,
и горячие слезы радости, смешавшись со слезами Тибо, потекли по
складке между ее обнаженных грудей.

Потревоженный шумом, раздававшимся так близко, он очнулся ото сна в
неподалеку в зарослях Нума, лев. Он посмотрел сквозь запутанный
подлесок и увидел чернокожую женщину и ее детенышей. Он облизнулся
и измерил расстояние между ними и собой. Короткая атака и
длинный прыжок привели бы его к ним. Он взмахнул концом хвоста
и вздохнул.

Случайный ветерок, внезапно повернувший не в ту сторону, донес
запах Тарзана до чувствительных ноздрей Бара, оленя. Последовало
испуганное напряжение мышц и навострение ушей, внезапный рывок, и
Мясо Тарзана исчезло. Человек-обезьяна сердито покачал головой и повернулся
обратно к тому месту, где он оставил иди-бу-балу. Он тихо вошел, как
был его путь. Прежде чем он добрался до места, он услышал странные звуки —
женский смех и женский плач, и эти два звука,
которые, казалось, исходили из одного горла, смешивались с судорожными рыданиями
о ребенке. Тарзан ускорил шаг, и когда Тарзан ускорил шаг, только птицы
и ветер стали быстрее.

И когда Тарзан приблизился к звукам, он услышал еще один, глубокий вздох.
Ни Момайя, ни Тибо этого не слышали; но уши Тарзана были такими же,
как уши Бара, оленя. Он услышал вздох и понял, поэтому он
высвободил тяжелое копье, которое болталось у него за спиной. Даже когда он мчался
сквозь ветви деревьев с такой же легкостью, с какой вы или я
могли бы достать из кармана носовой платок, когда мы беззаботно прогуливались по
ленивый сельский переулок, Тарзан из племени обезьян снял копье с ремешка
чтобы оно было наготове в любой чрезвычайной ситуации.

Нума, лев, не бросался в безумную атаку. Он снова принялся рассуждать, и
разум подсказал ему, что добыча уже принадлежит ему, поэтому он протолкнул свое огромное
тело сквозь листву и остановился, глядя на свое мясо злобными,
горящими глазами.

Момайя увидела его и вскрикнула, прижимая Тибо ближе к груди.
Найти своего ребенка и потерять его, и все это в одно мгновение! Она подняла копье,
отбросив руку далеко назад в ее плечо. Нума заревел и шагнул
медленно вперед. Более литого ее оружие. Она задела смуглое плечо,
нанеся рану в плоти, которая пробудила всю ужасающую звериную силу
плотоядного животного, и лев бросился в атаку.

Момайя попыталась закрыть глаза, но не смогла. Она увидела вспышку
стремительность огромной, приближающейся смерти, а затем она увидела кое-что еще.
Она увидела могучего обнаженного белого мужчину, упавшего словно с небес в
путь атакующего льва. Она увидела, как мускулы огромной руки вспыхнули в
свете экваториального солнца, когда он пятнами просачивался сквозь
листву наверху. Она увидела, как тяжелое охотничье копье пронеслось по воздуху, чтобы
встретить льва в прыжке.

Нума поднялся на задние лапы, страшно зарычав и нанося удары по
копью, которое торчало у него из груди. Его мощные удары сгибали и выворачивали
оружие. Тарзан, пригнувшись и с охотничьим ножом в руке, кружил
осторожно вокруг взбешенной кошки. Более, выпучив глаза, замер на
место, наблюдая, как завороженный.

Во внезапной ярости Нума бросился на человека-обезьяну, но жилистое
существо увернулось от неуклюжей атаки, быстро отступив в сторону только для того, чтобы
броситься на своего врага. Дважды охотничий клинок сверкал в воздухе. Дважды
он обрушился на спину Нумы, уже ослабевшего от удара копьем
так близко от его сердца. Второй удар клинка далеко пирсинг в
позвоночник зверя, и с последним судорожным взмахом передней лапы, в
тщетной попытке добраться до своего мучителя, Нума растянувшись на земле,
парализованным и умирает.

Буковаи, опасаясь потерять какое-либо вознаграждение, последовал за Момайей
с намерением убедить ее расстаться со своими украшениями из
меди и железа до того, как она вернет их ценой лекарства —чтобы
заплатить, так сказать, за опцион на его услуги, как платят удержанный
гонорар адвокату, поскольку, как и адвокат, Буковаи знал ценность
своего лекарства и понимал, что было бы неплохо собрать как можно больше
заранее.

Ведьма-доктор приехал, как Тарзан, сиганул навстречу
поручите Льву. Он увидел все это и изумился, сразу догадавшись, что
это, должно быть, тот самый странный белый демон, о котором он смутно слышал
слухи до того, как к нему пришла Момайя.

Момайя, теперь, когда лев больше не причинял вреда ей или ее близким, смотрела на Тарзана с новым
ужасом. Это он украл ее Тибо. Несомненно, он
попытается украсть его снова. Момайя крепко прижала мальчика к себе.
На этот раз она была полна решимости умереть, а не допустить, чтобы Тибо снова забрали
у нее.

Тарзан молча наблюдал за ними. Вид мальчика, рыдающего, прижимающегося к
своей матери, пробудил в его дикой груди меланхолическое одиночество.
Некому было так цепляться за Тарзана, который так тосковал по любви
к кому-то, к чему-то.

Наконец Тибо поднял глаза из-за тишины, воцарившейся в
джунглях, и увидел Тарзана. Он не дрогнул.

“Тарзан, ” сказал он на языке человекообразных обезьян племени
Керчак, “ не забирай меня у Момайи, моей матери. Не веди меня снова
в логово волосатых древесных людей, потому что я боюсь Тауга, Гунто и
других. Позволь мне остаться с Момайей, о Тарзан, Бог Джунглей! Позволь мне
остаться с Момайей, моей матерью, и до конца наших дней мы будем благословлять
тебя и ставить еду перед воротами деревни Мбонга, чтобы ты
никогда не голодала ”.

Тарзан вздохнул.

“Иди, ” сказал он, “ обратно в деревню Мбонга, и Тарзан последует за тобой
чтобы проследить, чтобы с тобой ничего не случилось”.

Тибо перевел слова матери, и оба отвернулись
на человека-обезьяну и пошел в сторону дома. В сердце Момайи
был великий страх и великое ликование, потому что никогда прежде она
не ходила с Богом и никогда не была так счастлива. Она немного напряглась
Тибо к ней, поглаживая его худую щеку. Тарзан увидел и снова вздохнул.

“ Для Тики есть балу Тики, - произнес он сам с собой. - Для Сабор есть
являются балу, и для самки Гомангани, и для Бара, и для Ману, и
даже для Памбы, крысы; но для Тарзана не может быть никого — ни самки
, ни балу. Тарзан из племени Обезьян - человек, и, должно быть, этот человек ходит
один”.

Буковаи увидел, как они уходят, и пробормотал что-то сквозь свое гниющее лицо, поклявшись
великой клятвой, что у него все еще будут три жирные козы, новая
циновка для сна и кусок медной проволоки.




ГЛАВА VI
Колдун жаждет мести


Лорд Грейсток охотился, или, если быть более точным, он стрелял
фазанов в Чамстон-Хеддинге. Лорд Грейсток был одет безукоризненно и
соответствующим образом — до мельчайших деталей он был в моде. Безусловно,
он был среди нападающих, не считаясь спортивным стрелком,
но то, чего ему не хватало в мастерстве, он с лихвой компенсировал внешним видом. В
он бы, несомненно, много птиц, к его чести,
поскольку у него было два пистолета и умный загрузчик—много больше птицы, чем он мог
съедают в год, даже если бы он был голоден, где он не был, но
просто, возникшие с завтраком.

Загонщики—было двадцать три из них, в белых халатах—были, но
просто загнал птиц в пятне дрока, и теперь кружатся в
на противоположной стороне, чтобы они могли проехать в сторону пушек. Господи
Грейсток был настолько возбужден, насколько он когда-либо позволял себе быть возбужденным.
В спорте было возбуждение, которое нельзя было отрицать. Он
почувствовал, как кровь закипает в его жилах, когда загонщики приближались
все ближе и ближе к птицам. Смутно и глупо, Господи
Грейсток почувствовал, как он всегда чувствовал в подобных случаях, что он
испытывает ощущение, несколько похожее на возвращение в доисторическую эпоху.
тип —что в нем бурлила горячая кровь древнего предка,
волосатого, полуголого предка, который жил охотой.

А далеко в заросших экваториальных джунглях охотился другой лорд Грейсток,
настоящий лорд Грейсток. По тем стандартам, которые он знал, он тоже
был vogue — совершенно vogue, как и первобытный предок до первого
выселения. День был знойный, и шкура леопарда была оставлена на месте.
У настоящего лорда Грейстока, конечно, было не два ружья и даже не одно,
и у него не было толкового заряжающего; но кое-что у него было
бесконечно более эффективный, чем ружья, или заряжающие, или даже двадцать три загонщика в белых халатах.
он обладал аппетитом, сверхъестественным мастерством работы с деревом
и мускулами, подобными стальным пружинам.

Позже в тот же день, в Англии, лорд Грейсток обильно поел того, что не убивал
, и выпил другое, что было откупорено под
аккомпанемент большого шума. Он промокнул губы белоснежной салфеткой, чтобы
удалить слабые следы своей трапезы, совершенно не подозревая о том, что
он был самозванцем и что законным обладателем его благородного титула был
даже тогда, доедая свой собственный ужин в далекой Африке. Однако он не использовал
белоснежную простыню. Вместо этого он провел тыльной стороной коричневого предплечья и
ладонью по рту и вытер окровавленные пальцы о бедра.
Затем он медленно двинулся через джунгли к месту водопоя, где,
встав на четвереньки, он пил так же, как пили его собратья, другие звери
джунглей.

Как он утолил жажду, еще один обитатель сумрачного леса
подошел ручей вдоль тропинки позади него. Это был Нума, лев,
смуглое тело и черная грива, хмурый и зловещий, издающий
низкий, кашляющий рев. Тарзан из племени обезьян услышал его задолго до того, как тот появился
в пределах видимости, но человек-обезьяна продолжал пить, пока не насытился
; затем он медленно поднялся с непринужденной грацией животного
о дикой природе и всем том спокойном достоинстве, которое принадлежало ему по праву рождения.

Нума остановился, увидев человека, стоявшего на том самом месте, где король
собирался пить. Его челюсти были приоткрыты, а жестокие глаза сверкали. Он
зарычал и медленно двинулся вперед. Мужчина тоже зарычал, медленно отступая в сторону
и наблюдая не за мордой льва, а за его хвостом. Следует, что
начать двигаться из стороны в сторону, быстрыми, нервными толчками, это будет
ну, чтобы быть на чеку, и должно ли оно поднимется вдруг прямостоячий, прямой
и жесткое, то можно готовиться к борьбе или бегству; но он не сделал ни,
так Тарзан лишь попятился и Льва спустился и выпил дефицитным
в пятидесяти футах от того места, где стоял человек.

Завтра они могут быть заняты грызней друг с другом, но сегодня есть
существовала одна из тех странных и необъяснимых перемирия, которое так часто
замечен среди диких животных джунглей. Прежде чем Нума закончил
пить, Тарзан вернулся в лес и направился в
сторону деревни Мбонга, чернокожего вождя.

Это было, по крайней мере Луны, так как Человек-обезьяна обратился к
Gomangani. С тех пор как он вернул маленького Тибо его убитой горем
матери, у него не было такой прихоти, чтобы сделать это. Инцидент с усыновленным
балу был закрыт для Тарзана. Он пытался найти что-то по
для щедрых такой привязанности, как Teeka излилась на ее балу, но
короткий опыт общения с маленьким черным мальчиком совершенно ясно показал
человеку-обезьяне, что между ними не может быть подобных чувств.

Тот факт, что он какое-то время обращался с маленьким негром так, как мог бы
обращаться со своим собственным настоящим балу, никоим образом не изменил мстительных
чувств, с которыми он относился к убийцам Калы. Тот
Гомангани были его смертельными врагами, и они никогда не могли быть никем другим.
Сегодня он предвкушал некоторое облегчение от монотонности своего
существования в таком возбуждении, какое он мог бы получить, травля
черных.

Еще не стемнело, когда он добрался до деревни и занял свое место на
большом дереве, нависающем над частоколом. Снизу, из глубины ближайшей хижины, донесся громкий
вой. Звук был неприятен
для ушей Тарзана — он резал. Ему это не понравилось, поэтому он
решил ненадолго уйти в надежде, что это прекратится; но
хотя он отсутствовал всего пару часов, плач все еще продолжался
когда он вернулся.

С намерением положить насильственное прекращение действия раздражает
звук, Тарзан бесшумно соскользнул с дерева в тень под ним.
Крадучись и держа в обложке из других хижин, он
подойдя к тому, который вырос под звуки плача. Пожар
ярко горели до двери, как это делали раньше другие проемы в
пгт. Несколько женщин сидели на корточках около, иногда добавляя свои
собственные скорбные завывания на тех мастер-художник внутри.

Человек-обезьяна медленно улыбнулся, подумав об ужасе,
который последует за быстрым прыжком, который перенесет его среди
самок в яркий свет костра. Затем он бросится в
в хижине во время волнения придушите главного крикуна и уходите
в джунгли, прежде чем черные соберут свои расшатанные нервы
для нападения.

Много раз Тарзан вел себя подобным образом в деревне Мбонга,
вождя племени. Его таинственные и неожиданные появления всегда наполняли
сердца бедных, суеверных чернокожих паническим ужасом;
казалось, они никогда не смогут привыкнуть к его виду.
Именно этот ужас придавал приключениям остроту интереса
и развлечение, которых жаждал человеческий разум человека-обезьяны. Просто для того , чтобы
убивать само по себе было недостаточно. Привыкший к виду смерти,
Тарзан не находил в этом особого удовольствия. Давным-давно он отомстил за
смерть Калы, но, совершив это, он познал
волнение и удовольствие, которые можно получить от травли
чернокожих. Этого он никогда не уставал.

Он был так же, как он готов был кинуться вперед с диким ревом, что
фигура появилась в дверях хижины. Это была фигура
плакальщицы, которую он пришел успокоить, фигура молодой женщины с
деревянным вертелом в рассеченной перегородке носа, с тяжелым металлическим
украшение, зависящее от ее нижней губы, которую она оттянула до
отвратительного уродства, со странной татуировкой на лбу,
щеках и груди, и чудесной прической, заляпанной грязью и
проволока.

Внезапная вспышка огня придала гротескной фигуре рельефность,
и Тарзан узнал в ней Момайю, мать Тибо. Костер также
выбрасывал порывистое пламя, которое распространялось в тени, где притаился Тарзан
, выделяя его светло-коричневое тело из окружающей темноты.
Момайя увидела его и узнала. С криком она прыгнула вперед, и Тарзан
вышел ей навстречу. Другие женщины, обернувшись, тоже увидели его; но они
не пошли к нему навстречу. Вместо этого они поднялись как одна, закричали как одна, убежали как
одна.

Момайя бросилась к ногам Тарзана, умоляюще протягивая к нему руки
и изливая из своих изуродованных губ настоящий водопад
слов, ни одного из которых человек-обезьяна не понял. Мгновение он
смотрел вниз на обращенное к нему страшное лицо женщины. Он пришел
убить, но этот ошеломляющий поток слов наполнил его
ужасом и благоговением. Он с опаской огляделся по сторонам, затем
снова на женщину. Им овладело отвращение. Он не мог убить
мать маленького Тибо, как и стоять лицом к лицу с этим словесным гейзером.
Самый быстрый нетерпеливый жест по портящие его вечером
развлечения, он развернулся и метнулся прочь, в темноту. Мгновение
спустя он уже летел сквозь черную ночь джунглей, а крики и
причитания Момайи становились все тише вдали.

Со вздохом облегчения он, наконец, достиг точки, с которой
он больше не мог их слышать, и нашел удобную промежность высоко
среди деревьев, приготовился к ночи сна без сновидений,
в то время как крадущийся лев стонал и кашлял под ним, а вдалеке
Англия другой лорд Грейсток с помощью камердинера
разделся и залез под безупречно чистые простыни, раздраженно ругаясь, когда
под его окном мяукнула кошка.

Когда Тарзан шел по свежему следу Орты, кабана, на следующее
утро, он наткнулся на следы двух гомангани, большого и
маленького. Обезьяна-человек, привыкший, как он был тесно допрос всех
что выпало на его восприятие, остановился, чтобы читать рассказ, написанный в
мягкая грязь охотничьей тропы. Вы или я не увидели бы там ничего интересного
даже если бы случайно могли что-нибудь увидеть. Возможно, если бы кто-нибудь
был там и указал нам на них, мы могли бы заметить вмятины в
грязи, но вмятин было бесчисленное множество, одна перекрывала другую
в неразбериху, которая была бы для нас совершенно бессмысленной. Для
Тарзан рассказал каждому свою историю. Тантор, слон, прошел этим путем
с тех пор прошло всего три солнца. Нума охотился здесь ночью
только что ушел, а Хорта, кабан, медленно брел по тропе
в течение часа, но чем привлекла внимание Тарзана было Спуре сказка
в Gomangani. В нем говорилось, что накануне старик ушел
на север в компании с маленьким мальчиком, и что с ними
были две гиены.

Тарзан озадаченно и недоверчиво почесал в затылке. По
наложению следов он мог видеть, что звери шли не по следам
двоих, потому что иногда один был впереди них, а другой позади, и снова
оба были впереди, или оба были сзади. Это было очень странно и
совершенно необъяснимо, особенно там, где след показывал, где гиены
в широкой части пути прошли по одному на каждой стороне
человеческая пара, совсем рядом с ними. Затем Тарзан прочел в следе
меньшего Гомангани дрожащий ужас перед зверем, который задел его
бок, но в следе старика не было никаких признаков страха.

Сначала Тарзан был занят исключительно замечательным
сопоставление следов Данго и Гомангани, но теперь его проницательные
глаза уловили что-то в следе маленького Гомангани, что
заставило его внезапно остановиться. Как будто, найдя письмо в
по дороге, вы вдруг обнаружили в нем знакомый почерк
друг.

“Иди-бу-балу!” - воскликнул человек-обезьяна, и сразу в памяти мелькали по
экран помнит просительный отношение более, как она
было бросилась перед ним в селе Mbonga ночь
перед. Мгновенно все объяснилось — вопли и причитания,
мольбы черной матери, сочувственный вой рыб по поводу
пожара. Пойдем-бу-Балу был снова украден, и на этот раз
другое, чем Тарзан. Несомненно, мать подумала, что он снова
во власти Тарзана из племени Обезьян, и она умоляла его
вернуть ей ее балу.

Да, теперь все было совершенно ясно; но кто мог украсть Го-бу-балу
на этот раз? Тарзан задавался вопросом, и его тоже интересовало присутствие
Данго. Он проведет расследование. Следу был день от роду, и он вел на
север. Тарзан отправился по нему. В тех местах было совершенно
стираются с течением многих зверей, и там, где путь был каменистым,
даже Тарзан, приемыш обезьян был почти сбит с толку; но было все-таки
слабые миазмы, которые цеплялись за след человека, заметные только для
такие высококвалифицированные перцептивные способности, как Тарзан.

Все это случилось с маленьким Тибо очень внезапно
за короткий промежуток времени в два солнца. Первым пришел Буковаи,
знахарь-Буковаи, нечистый - с оторванным куском плоти, который
все еще цеплялся за его гниющее лицо. Он пришел один и днем к тому
месту у реки, куда Момайя ходила ежедневно, чтобы омыть свое тело и тело
Тибо, своего маленького мальчика. Он вылез из-за большой куст достаточно
близкий к более, страшно мало, так что Тибо побежал крича
защита руках своей матери.

Но Момайя, хотя и была поражена, повернулась лицом к страшному существу
со всей дикой свирепостью загнанной тигрицы. Когда она увидела, кто это
был, она вздохнула с частичным облегчением, хотя все еще крепко прижималась
к Тибо.

“Я пришел, ” сказал Буковаи без предисловий, “ за тремя жирными
козами, новой циновкой для сна и куском медной проволоки длиной с
руку высокого мужчины”.

“У меня нет для тебя ни коз, ” отрезал Момайя, “ ни циновки для сна, ни какой-либо
проволоки. Твое лекарство так и не было изготовлено. Белый бог джунглей вернул мне
моего Тибо. Ты не имеешь к этому никакого отношения”.

“Но я сделал это”, - пробормотал Буковаи сквозь свои бесплотные челюсти. “Это я
командовал Белый бог джунглей, чтобы отдать свой Тибо”.

Более рассмеялся ему в лицо. “Спикер ложь, - кричала она, - вернуться
твой грязный притон и ваш гиены. Возвращайся и спрячь свое вонючее лицо в
чрево горы, чтобы солнце, увидев это, не закрыло свое лицо
черной тучей”.

“Я пришел”, - подчеркнул Bukawai, “за тремя жирными козами, новой
спальный коврик, и немного медного провода длиной высокий мужской
рука, которой вы должны были заплатить мне за возвращение своего Тибо.”

“ Она должна была быть длиной с мужское предплечье, ” поправил Момайя, “ но
ты ничего не получишь, старый вор. Вы не стали бы готовить лекарство, пока я
не внес бы предоплату, и когда я возвращался в свою
деревню, великий белый бог джунглей вернул мне моего Тибо — подарил его мне
вырвавшись из пасти Нума. Его лекарство — настоящее лекарство, а ваше -
слабое лекарство старика с дырой в лице ”.

“Я пришел, ” терпеливо повторил Буковаи, “ за тремя жирными—” Но
Более не ожидал услышать больше того, что она уже знала наизусть.
Обхватив Тибо к ней поближе, она спешила к
деревня palisaded из Mbonga, начальник.

И на следующий день, когда Момайя работала на поле подорожника с
другими женщинами племени, а маленький Тибо играл на
опушке джунглей, метая маленькое копье в ожидании
далекий день, когда он должен был стать полноценным воином, Буковаи пришел
снова.

Тибо видел белку, взбирающуюся по стволу огромного дерева. Его
детский ум превратил ее в угрожающую фигуру враждебного
воина. Маленький Тибо поднял свое крошечное копье, его сердце наполнилось
дикой жаждой крови его расы, когда он представил себе ночную оргию, когда
он должен танцевать вокруг трупа своей жертвы, пока женщины его племени
готовят мясо для последующего пира.

Но когда он метнул копье, то промахнулся и по белке, и по дереву, потеряв
свой снаряд далеко в зарослях джунглей. Однако
это могло быть всего в нескольких шагах от запретного лабиринта. Женщины
были повсюду в поле. В непосредственной близости стояли воины на страже
окликни их, и поэтому маленький Тибо смело отважился войти в темное место.

Прямо за завесой лиан и спутанной листвы скрывались три
ужасные фигуры — старый-престарый мужчина, черный, как преисподняя, с лицом наполовину
изъеденный проказой, его острые зубы, зубы каннибала,
желтые и отвратительные, проглядывают сквозь огромную зияющую дыру на том месте, где раньше были его
рот и нос. А рядом с ним, не менее отвратительные, стояли две
могучие гиены —пожиратели падали, общающиеся с падалью.

Тибо не видел их, пока, опустив голову, не пробился сквозь
густо растущие лианы в поисках своего маленького копья, а потом
было слишком поздно. Когда он посмотрел в лицо Буковаи, старый
знахарь схватил его, заглушая крики ладонью, зажатой ему
рот. Тибо тщетно сопротивлялся.

Мгновение спустя его уже тащили прочь сквозь темноту и ужас.
джунгли, страшный старик, все еще заглушающий свои крики, и две
отвратительные гиены, расхаживающие то по бокам, то впереди, то сзади,
всегда крадущийся, всегда рычащий, огрызающийся или, что хуже всего,
отвратительно смеющийся.

Для маленького Тибо, который за свою недолгую жизнь прошел через такие
испытания, какие немногим даются за всю жизнь,
путешествие на север было кошмаром ужаса. Теперь он думал о том времени,
когда он был с великим белым богом джунглей, и он молился с
всей своей маленькой душой, чтобы он мог снова вернуться к белокожему великану
, который общался с волосатыми древесными людьми. Тогда он был охвачен ужасом
, но его окружение было ничем по сравнению с
тем, что он пережил сейчас.

Старик редко обращался к Тибо, хотя он продолжал почти
непрерывное бормотание в течение всего долгого дня. Тибо уловил повторяющиеся
упоминания о жирных козах, циновках для сна и кусках медной проволоки. “Десять
жирных козлов, десять жирных козлов”, - напевал старый негр снова и снова
. По этому маленькому Тибо догадался, что цена его выкупа возросла.
воскрес. Десять жирных коз? Где бы его мать взяла десять жирных коз, или худых
тоже, если уж на то пошло, чтобы выкупить всего лишь бедного маленького мальчика?
Мбонга никогда бы не позволил ей взять их, а Тибо знал, что у его отца
за всю его жизнь никогда не было больше трех коз одновременно.
Десять жирных коз! Тибо шмыгнул носом. Отвратительный старик убьет его и съест
его, потому что козы никогда не придут. Буковаи бросит его
кости гиенам. Маленький чернокожий мальчик вздрогнул и так ослабел
что чуть не упал на ходу. Буковаи шлепнул его по уху и
потащил за собой.

Спустя, как показалось Тибо, целую вечность, они добрались до входа в
пещеру между двумя скалистыми холмами. Отверстие было низким и узким. Несколько
молодых деревьев, связанных вместе полосками сыромятной кожи, закрывали ее от бродячих
зверей. Буковаи снял примитивную дверь и втолкнул Тибо внутрь.
гиены, рыча, промчались мимо него и исчезли из виду в
темноте внутри. Буковаи положил саженцы на место и, схватив
Тибо грубо схватил его за руку и потащил по узкому каменистому проходу.
Пол был сравнительно гладким из-за толстого слоя грязи
был растоптан многими ногами до тех пор, пока не осталось мало неравенств
.

Проход был извилистым, и поскольку было очень темно, а стены неровными
и каменистыми, Тибо был поцарапан и покрыт синяками от многочисленных ударов, которые он
получил. Bukawai шел так быстро по извилистой галерее, один
будет проходить по знакомой дорожке от дневного света. Он знал каждый поворот и
очередь как мать знает лицо своего ребенка, и он, казалось, был в
спешите. Он дергал бедного маленького Тибо, возможно, чуть более безжалостно
, чем это было необходимо, даже при темпе, заданном Буковаи; но старый колдун,
изгнанный из человеческого общества, больной, избегаемый, ненавидимый, внушающий страх,
обладал далеко не ангельским характером. Природа наделила его немногими из
более добрых человеческих качеств, и эти немногие Судьба полностью уничтожила
. Проницательным, хитроумным, жестоким, мстительным был Буковаи,
знахарь.

Шепотом ходили страшные истории о жестоких пытках, которым он подвергал
свои жертвы. Детей запугивали до послушания угрозой
его имени. Тибо часто бывал напуган подобным образом, и теперь он пожинал
ужасный урожай ужаса из семян, которые невинно посеяла его мать.
Тьма, наличие страшной ведьмы-доктор, боль
ушибы, с навязчивой предчувствие будущего, и страх
гиены объединяются, чтобы практически парализовать ребенка. Он споткнулся и
сматываемся, пока Bukawai тащит, а не ведет его.

Вскоре Тибо увидел впереди слабый свет, и мгновение спустя
они оказались в грубо круглом помещении, в которое проникало немного дневного света
через щель в скальном потолке. Гиены были там
впереди них, ожидая. Когда Буковаи вошел с Тибо, звери скрылись
к ним, оскалив желтые клыки. Они были голодны. Они подошли к Тибо
, и один из них укусил его за голые ноги. Буковаи схватил с
пола камеры палку и нанес чудовищу жестокий удар,
одновременно бормоча залп ругательств. Гиена увернулся и
отбежал в сторону комнаты, где стоял, рыча. Буковаи сделал
шаг к существу, которое ощетинилось от ярости при его приближении.
Страх и ненависть метнулись из его злобных глаз, но, к счастью для Буковаи,
страх преобладал.

Видя, что его не заметили, второй зверь сделал короткий, быстрый рывок
для Тибо. Ребенок закричал и бросился за колдуном, который теперь
переключил свое внимание на вторую гиену. Этого он достиг с его
тяжелую палку, несколько раз ударив ее и ведя ее к стене. Там
два пожирателя падали начали кружить по комнате, в то время как человек
падаль, их хозяин, теперь в совершенном безумии демонической ярости, побежал
взад и вперед, пытаясь перехватить их, нанося удары своей дубинкой
и хлеща их своим языком, обрушивая на них проклятия
любых богов и демонов, которых он мог вызвать в памяти, и описывая в
зловещие образы позора их предков.

Несколько раз один или другой из зверей будет очередь стоять
против знахаря, а затем Тибо хотел задерживать дыхание в
отчаянный ужас, ибо никогда в своей короткой жизни он не видел таких страшных
ненависть изобразил на лице человека или зверя; но всегда боюсь
преодолел ярость свирепых тварей, так что они возобновили свою
полет, рыча и голыми клыками, как раз в тот момент, что Тибо был
уверен, что они бы весна на Bukawai горло.

Наконец знахарь устал от бесполезной погони. С рычанием довольно
такой же звериный, как и у зверя, он повернулся к Тибо. “Я иду, чтобы
забрать десять жирных коз, новую циновку для сна и два куска
медной проволоки, которыми твоя мать заплатит за лекарство, которое я приготовлю, чтобы
вернуть тебя ей”, - сказал он. “Ты останешься здесь. Там, ” и он
указал на проход, по которому они прошли в комнату, “ я
оставлю гиен. Если ты попытаешься сбежать, они тебя съедят”.

Он отбросил палку и позвал зверей. Они подошли, рыча
и крадучись, поджав хвосты. Буковаи привел их к
проход и загнал их в него. Затем он втащил грубую решетку на место перед отверстием после того, как сам покинул камеру.
"Это удержит их от вас“, - сказал он. - "Это
защитит их от вас”. “Если я не добуду десять жирных козлят
и другие продукты, то от них останется хотя бы несколько костей после того, как я закончу
”. И он оставил мальчика размышлять над значением его
слишком наводящих на размышления слов.

Когда он ушел, Тибо бросился на землю пол, и оно разбилось
в по-детски всхлипывает от ужаса и одиночества. Он знал, что у его матери
не было десяти жирных коз, которых можно было бы отдать, и что, когда Буковаи вернулся, маленький
Тибо был бы убит и съеден. Сколько он пролежал там, он не знал,
но вскоре его разбудило рычание гиен. Они
вернулись через проход и свирепо смотрели на него из-за
решетки. Он мог видеть их желтые глаза, сверкающие в темноте.
Они встали на дыбы и вцепились в преграду. Тибо вздрогнул и отошел к
противоположной стороне камеры. Он увидел, как решетка прогнулась под
атаками зверей. На мгновение он ожидал, что она упадет
внутрь, позволяя существам наброситься на него.

Томительно тянулись наполненные ужасом часы. Наступила ночь, и
какое-то время Тибо спал, но казалось, что голодные звери никогда
не спали. Они всегда стояли прямо за решеткой, рыча своим отвратительным
рычанием или смеясь своим отвратительным смехом. Сквозь узкую щель в
скалистой крыше над собой Тибо смог разглядеть несколько звезд, а однажды зашла луна
. Наконец снова наступил дневной свет. Тибо был очень голоден и хотел пить,
потому что он ничего не ел со вчерашнего утра, и только однажды за весь
долгий переход ему разрешили попить, но даже голод и жажда
были почти забыты в ужасе от его положения.

Уже после рассвета ребенок обнаружил второе отверстие в
стенах подземной камеры, почти напротив того, у которого все еще стояли
гиены, жадно глядя на него. Это была всего лишь узкая щель
в скалистой стене. Она могла вести всего на несколько футов, а могла привести к
свободе! Тибо подошел к ней и заглянул внутрь. Он ничего не мог разглядеть. Он
протянул руку в темноту, но не осмелился идти дальше.
Буковаи никогда бы не оставил открытым путь к бегству, рассудил Тибо, поэтому
этот проход должен вести либо в никуда, либо к какой-то еще более отвратительной
опасности.

К страху мальчика перед реальными опасностями, которые угрожали ему — Буковаи и
двумя гиенами, — его суеверие добавило бесчисленное множество других
ужасный даже для названия, ибо в жизни чернокожих, сквозь
тени дневных джунглей и черные ужасы ночных джунглей,
мелькают странные, фантастические фигуры, населяющие и без того отвратительно заселенные
леса с угрожающими фигурами, как будто лев и леопард,
змея и гиена, а также бесчисленные ядовитые насекомые были не совсем
достаточно, чтобы вселить ужас в сердца бедных, простых созданий
чей жребий брошен в самом страшном месте земли.

И так получилось, что маленький Тибо съежился не только от реальной угрозы, но
от воображаемых. Он боялся даже ступить на дорогу, которая
могла привести к бегству, чтобы Буковаи не приставил к ней какого-нибудь страшного
демона джунглей.

Но реальные угрозы внезапно вытеснили воображаемые из головы мальчика
, потому что с наступлением дня полуголодные гиены возобновили
свои попытки разрушить хрупкий барьер, который удерживал их от
их добыча. Встав на задние лапы, они вцепились в
решетку. Широко раскрытыми глазами Тибо видел, как она прогибается и раскачивается. Он
знал, что недолго она сможет противостоять нападениям этих двух сильных и
решительных зверей. Один угол уже был пробит за скалистый
выступ входного отверстия, который удерживал его на месте. Мохнатое
предплечье просунулось в камеру. Тибо дрожал, как в лихорадке, ибо
знал, что конец близок.

Прижавшись к дальней стене, он встал, распластавшись, как можно дальше от
зверей, насколько это было возможно. Он увидел, что решетка поддалась еще больше. Он увидел
дикие, рычащие головы заставили мимо него, и улыбающуюся пасть замыкания и
зияющие к нему. В следующее мгновение жалкая ткань провалится
внутрь, и эти двое набросятся на него, отрывая его плоть от
костей, обгладывая сами кости, сражаясь за обладание его
внутренностями.

* * *

Буковаи наткнулся на Момайю за частоколом Мбонги, вождя племени. При
виде него женщина с отвращением отшатнулась, затем бросилась на него,
используя зубы и когти; но Буковаи, угрожая ей копьем, удержал ее на
безопасном расстоянии.

“Где мой малыш?” - закричала она. “Где мой маленький Тибо?”

Буковаи открыл глаза в хорошо наигранном изумлении. “Твой ребенок!”
воскликнул он. “Что я должен знать о нем, кроме того, что я спас его
от белого бога джунглей и еще не получил свою плату. Я
пришел за козами, циновкой для сна и куском медной проволоки
длиной с руку высокого мужчины от плеча до кончиков его
пальцев”. “Потроха гиены!” - взвизгнула Момайя. “Моего ребенка
украли, и ты, гниющий обломок человека, забрал его. Верни его
мне, или я вырву у тебя из головы глаза и скормлю твое сердце
диким свиньям ”.

Буковаи пожал плечами. “Что я знаю о вашем ребенке?” он
спросил. “Я его не забирал. Если его снова украдут, что должно
Буковаи знает об этом? Буковаи крал его раньше? Нет, белый
его украл бог джунглей, и если он украл его однажды, он украдет его снова
. Для меня это ничего не значит. Я вернул его тебе прежде, и я
приходите за деньгами. Если он уйдет, а вы захотите его вернуть, Буковаи
вернет его — за десять жирных коз, новый коврик для сна и два куска
медной проволоки длиной с руку высокого мужчины от плеча до
кончики его пальцев, и Буковаи больше ничего не скажет о козах
, и о матрасе для сна, и о медной проволоке, которой вы должны были заплатить за
первое лекарство ”.

“Десять жирных коз!” - завопил Момайя. “Я не смог бы заплатить тебе десять жирных коз за
столько лет. Действительно, десять жирных коз!”

“Десять жирных коз”, - повторил Буковаи. “Десять жирных козлят, новый коврик для сна
и два куска медной проволоки длиной с—”

Момайя остановила его нетерпеливым жестом. “Подожди!” - крикнула она. “У меня
нет коз. Ты зря тратишь время. Оставайся здесь, пока я схожу к своему мужчине.
У него всего три козы, но что-то еще можно сделать. Подожди!”

Буковаи сел под деревом. Он чувствовал себя вполне довольным, потому что знал
что должен получить либо расплату, либо месть. Он не боялся вреда от
рук этих людей из другого племени, хотя он хорошо знал, что
они должны бояться и ненавидеть его. Одна только его проказа помешала бы им
наложить на него руки, в то время как его репутация знахаря делала
его вдвойне неуязвимым от нападения. Он планировал заставить их
пригнать десять коз ко входу в его пещеру, когда вернулась Момайя. С
ней были три воина — Мбонга, вождь, Рабба Кега, деревенский
знахарь и Ибето, отец Тибо. Они не были симпатичными мужчинами даже
при обычных обстоятельствах, а теперь, с их лицами, отмеченными
гневом, они вполне могли бы вселить ужас в сердце любого; но
если Буковаи и испытывал какой-то страх, он ничем этого не выдал. Вместо этого он приветствовал их
дерзким взглядом, призванным внушить им благоговейный трепет, когда они подошли и присели на корточки
полукругом перед ним.

“Где сын Ибето?” - спросил Мбонга.

“Откуда мне знать?” - ответил Буковаи. “Несомненно, он у белого бога-дьявола
. Если мне заплатят, я приготовлю сильное лекарство, и тогда мы
узнай, где сын Ибето, и верни его обратно. В прошлый раз его вернуло мое
лекарство, за которое мне не заплатили ”.

“У меня есть свой знахарь, который готовит лекарства”, - с
достоинством ответил Мбонга.

Буковаи усмехнулся и поднялся на ноги. “Очень хорошо, ” сказал он, “ пусть он
приготовит свое лекарство и посмотрит, сможет ли он вернуть сына Ибето”. Он отошел от них на
несколько шагов, а затем сердито повернулся обратно. “Его
лекарство не вернет ребенка — это я знаю, и я также знаю
что, когда вы найдете его, будет слишком поздно для каких-либо лекарств
верни его, потому что он будет мертв. Я только что узнал об этом, призрак
сестры моего отца, но теперь пришел ко мне и рассказал ”.

Мбонга и Рабба Кега могут не придавать большого значения своей собственной магии,
и они могут даже скептически относиться к магии другого; но там
всегда был шанс, что кто-то примет в этом участие, особенно если это было
не их собственное. Разве не было хорошо известно, что старый Буковаи разговаривал с
самими демонами и что двое даже жили с ним в облике
гиен! Тем не менее, они не должны соглашаться слишком поспешно. Такова была цена за то, чтобы
следует учитывать, что Мбонга не собирался легко расставаться с десятью
козами ради возвращения единственного маленького мальчика, который мог умереть от
оспы задолго до того, как достигнет положения воина.

“Подожди”, - сказал Мбонга. “Дай нам увидеть кое-что из твоей магии, чтобы мы могли знать
хорошая ли это магия. Тогда мы сможем поговорить об оплате. Рабба Кега
тоже сотворит немного магии. Посмотрим, кто сотворит лучшую магию. Садись,
Буковаи. ”

“Плата составит десять коз — жирных коз — новый коврик для сна и два
куска медной проволоки длиной с руку высокого мужчины от плеча
до кончиков его пальцев, и это будет приготовлено заранее, коз
пригонят в мою пещеру. Затем я приготовлю лекарство, и на
второй день мальчика вернут его матери. Это невозможно сделать
быстрее, чем это, потому что для приготовления такого сильного
лекарства требуется время ”.

“Приготовьте нам какое-нибудь лекарство сейчас”, - сказал Мбонга. “Давайте посмотрим, какое
лекарство вы готовите”.

“Принеси мне огня, ” ответил Буковаи, “ и я сотворю для тебя маленькое волшебство”.

Момайю отправили на костер, и пока ее не было, Мбонга
поторговался с Буковаи о цене. Десять коз, по его словам, были высокой ценой
цена за крепкого воина. Он также обратил внимание Буковаи на
тот факт, что он, Мбонга, был очень беден, что его народ был очень
беден, и что десять коз - это по меньшей мере на восемь больше, чем нужно, не говоря уже о том, что
о новом матрасе для сна и медной проволоке; но Буковаи был непреклонен. Его
лекарство было очень дорогим, и ему пришлось бы отдать по меньшей мере пять
коз богам, которые помогли ему его приготовить. Они все еще спорили, когда
Момайя вернулась с огнем.

Буковаи положил немного на землю перед собой, взял щепотку
порошка из мешочка на боку и посыпал им тлеющие угли. Облако
клуб дыма поднялся вверх. Буковаи закрыл глаза и раскачался взад и
вперед. Затем он сделал несколько пассов в воздухе и притворился, что теряет сознание.
Mbonga и остальные были сильно впечатлены. Кега раббы выросла нервной. Он
видел его репутация идет на убыль. Там был костер, осталось в сосуде, который
Более привезла. Он схватил сосуд, бросил в него пригоршню сухих
листьев, пока никто не видел, а затем издал ужасающий
крик, который привлек к нему внимание аудитории Буковаи. Это также
совершенно чудесным образом вывело Буковаи из обморока, но когда старый
знахарь видел, как поводом для возмущения он быстро сорвался
в бессознательное состояние прежде чем кто-то обнаружит его _faux pas_.

Рабба Кега, видя, что на него обратили внимание Мбонга, Ибето и
Момайя, внезапно подул в сосуд, в результате чего листья
начали тлеть, а из горловины
сосуда повалил дым. Рабба Кега осторожно держал его так, чтобы никто не мог увидеть
сухих листьев. Их глаза широко раскрылись при виде этой замечательной демонстрации
силы деревенского знахаря. Последний, в большом восторге, позволил
сам вышел. Он кричал, прыгал вверх и вниз и корчил ужасные
гримасы; затем он приблизил лицо к горлышку сосуда и
казалось, что он общается с духами внутри.

Именно во время этого занятия Буковаи вышел из своего транса,
его любопытство, наконец, взяло верх. Никто не был
обращал на него ни малейшего внимания. Он сердито моргнул своим единственным глазом,
затем он тоже издал громкий рык, и когда он был уверен, что Мбонга
повернулся к нему, он напрягся и делал судорожные движения
своими руками и ногами.

“Я вижу его!” - закричал он. “Он далеко. Белый дьявол-бог не достал
его. Он один и в большой опасности; но, - добавил он, - если десять жирных
коз и другие вещи будут выплачены мне быстро, еще есть время
спасти его ”.

Рабба Кега остановился, чтобы послушать. Мбонга посмотрел на него. Вождь
был в затруднительном положении. Он не знал, какое лекарство лучше. “Что
говорит тебе твоя магия?” - спросил он Раббу Кегу.

“Я тоже вижу его, ” закричал рабба Кега, “ но его нет там, где говорит Буковаи
. Он мертв на дне реки”.

При этих словах Момайя начала громко выть.

Тарзан пошел по следу старика, двух гиен и
маленького черного мальчика ко входу в пещеру в скалистом каньоне между
двумя холмами. Здесь он на мгновение остановился перед барьером из молодых деревьев, который
установил Буковаи, прислушиваясь к рычанию, которое доносилось
слабо из дальних уголков пещеры.

В настоящее время, смешались с зверские крики, пришел чуть-чуть на
острый слух человека-обезьяны, мучительный стон ребенка. Больше не
Тарзан колебался. Бросать дверь в сторону, он вскочил в темноте
открытие. Узкий черный коридор, но длительное использование глаз в
Стигийская чернота ночей в джунглях наделила человека-обезьяну
чем-то от ночных провидческих способностей диких существ, с
которыми он общался с младенчества.

Он двигался быстро и осторожно, поскольку в ней было темно,
незнакомые и обмотки. Как он шел, он слышал все чаще и громче
дикарь огрызается двух гиен, смешанной с шабрением и
чесать их лапами на дрова. Стоны ребенок рос в
объем, Тарзан и узнавали в них голос маленького черного мальчика
однажды он стремился утвердить в качестве его Балу.

В наступлении человека-обезьяны не было истерики. Он слишком привык
к течению жизни в джунглях, чтобы сильно переживать даже из-за
смерти того, кого он знал; но жажда битвы подстегивала его. Он
в глубине души был всего лишь диким зверем, и сердце его дикого зверя учащенно билось в
ожидании конфликта.

В скалистой пещере в центре холма маленький Тибо низко присел
прижавшись к стене так далеко от обезумевших от голода зверей, как только мог оттащить
себя. Он увидел, как решетка поддалась неистовым когтям
гиен. Он знал, что через несколько минут его маленькая жизнь угаснет
ужасно под раздирающими желтыми клыками этих отвратительных
существ.

Под ударами мощных тел решетка прогибалась
внутрь, пока с треском не поддалась, впуская хищника к
мальчику. Тибо бросил один, со страхом взглянув на них, потом закрыл его
глаза и закрыл лицо руками, всхлипывая жалобно.

На мгновение гиены остановились, осторожность и трусость удерживали их от нападения.
их добыча. Они стояли так, свирепо глядя на мальчика, затем медленно,
крадучись, пригнувшись, они подкрались к нему. Так Тарзан
придя к ним, врываясь в камере быстро и незаметно; но не
так тихо, что Кин-ушастых зверей не заметил его прихода. С
сердитым рычанием они отвернулись от Тибо к человеку-обезьяне, когда он с улыбкой
на губах побежал к ним. На мгновение одно из животных
замерло на месте; но человек-обезьяна не снизошел даже до того, чтобы обнажить свой
охотничий нож против презираемого Данго. Бросившись на зверя, он
схватил его за загривок, как раз когда тот попытался увернуться
проскочил мимо него и швырнул через пещеру вслед за его товарищем, который
уже крался в коридор, намереваясь сбежать.

Потом Тарзан поднял Тибо от пола, а когда ребенок почувствовал человека
возложив на него руки, а не лапы и клыки гиены, он скатился
его глаза устремлены вверх от удивления и недоверия, и как они упали на
Тарзан, рыдания облегчения сорвался с по-детски губы и руки
схватился за своего освободителя, как будто Белый дьявол-Бог не
самый страшный из обитателей джунглей.

Когда Тарзан подошел ко входу в пещеру, гиен нигде не было видно.
и, позволив Тибо утолить жажду у источника, который поднялся
оказавшись поблизости, он взвалил мальчика себе на плечи и быстрой рысью направился в сторону
джунглей, полный решимости как можно быстрее утихомирить раздражающий вой
Момайи, поскольку он проницательно догадался, что
отсутствие ее балу было причиной ее плача.

“Он не умер на дне реки”, - воскликнул Буковаи. “Что
этот парень знает о создании магии? Кто он вообще такой, что смеет
говорить, что магия Буковаи - нехорошая магия? Буковаи видит сына Момайи. Он
далеко, одинок и в большой опасности. Спешу затем с десяти жира
козлы,—”

Но дальше он ничего не добился. Внезапно что-то раздалось сверху, из
ветвей того самого дерева, под которым они сидели на корточках, и когда
пятеро чернокожих посмотрели вверх, они чуть не упали в обморок от испуга, увидев
огромный белый дьявол-бог смотрел на них сверху вниз; но прежде чем они успели
убежать, они увидели другое лицо, лицо потерянного маленького Тибо, и его лицо
смеялось и было очень счастливым.

И тогда Тарзан упал бесстрашно среди них, мальчик по-прежнему на его
обратно, и сдали его раньше своей матери. Момайя, Ибето, Рабба Кега
и Мбонга столпились вокруг парня, пытаясь расспросить его на
в одно и то же время. Внезапно Момайя свирепо повернулась, чтобы наброситься на Буковаи,
потому что мальчик рассказал ей обо всем, что он выстрадал от рук
жестокого старика; но Буковаи больше не было рядом — он не требовал никаких
прибегнув к черной магии, чтобы убедить его, что окрестности Момайи
не будут для него здоровым местом после того, как Тибо рассказал свою историю, и теперь он
бежал через джунгли так быстро, как только позволяли его старые ноги
к далекому логову, где, он знал, ни один черный не посмеет преследовать его.

Тарзан тоже исчез, как у него всегда бывало, в
мистификация чернокожих. Затем взгляд Момайи остановился на Раббе
Кега. Села ведьма-врач увидел что-то в этих глазах ее
которая не предвещала ничего хорошего для него, и попятился.

“Значит, мой Тибо мертв на дне реки, не так ли?”
взвизгнула женщина. “И он далеко, одинок и в большой опасности, не так ли?
Волшебство!” Презрение, которое более теснились в том, что одно слово бы
делает честь актрисы первой величины. “Магия, в самом деле!” она
закричала. “Момайя покажет тебе свою собственную магию”, - и с этими словами
она схватилась за сломанную конечность и ударила раббу Кегу по голове.
Взвыв от боли, мужчина развернулся и убежал, Момайя преследовал его и
бил по плечам, через ворота и по всей длине
деревенской улицы, к большому удовольствию воинов, Момайя
женщины и дети, которым посчастливилось стать свидетелями этого зрелища
все до единого боялись Рабба Кеги, а бояться - значит ненавидеть.

Таким образом, к сонму своих пассивных врагов Тарзан из племени Обезьян
добавил в тот день двух активных врагов, оба из которых бодрствовали до поздней ночи
планируя способы мести белому богу-дьяволу, который убил
это вызвало у них насмешки и дурную славу, но к их самым
злобным замыслам примешивалась жилка настоящего страха и благоговения, которые
не поддавались.

Молодой лорд Грейсток не знал, что они замышляли против него, и,
зная, не стал бы беспокоиться. В ту ночь он спал так же хорошо, как и в любую другую
ночь, и хотя над ним не было крыши и дверей, которые можно было бы
запереть от незваных гостей, он спал гораздо лучше, чем его благородный родственник в
Англия, которая в тот вечер съела слишком много омаров и выпила слишком много
вина за ужином.




ГЛАВА VII
Конец Буковаи


Когда Тарзан, приемыш обезьян еще мальчиком он узнал, среди других
вещи, модные эластичные веревки волокнистой травы джунглей. Крепкими и
прочными были веревки Тарзана, маленького Тармангани. Тублат, его
приемный отец, рассказал бы вам многое об этом и даже больше. Если бы вы соблазнили
его пригоршней жирных гусениц, он даже мог бы достаточно
разогнуться, чтобы рассказать вам несколько историй о множестве унижений, которые
Тарзан набросился на него с помощью своей ненавистной веревки; но тогда Тублат
всегда приходил в такую страшную ярость, когда посвящал кого-нибудь
значительное внимание либо на веревку или Тарзана, что он не может
оказалось удобно для вас, чтобы остались достаточно близко, чтобы его
услышать, что он скажет.

Так часто было, что змеиное петлю неожиданно устроились за Tublat по
голове, поэтому часто он нелепо и больно от его
ноги, когда он был не ищу таких ситуаций, что есть
неудивительно, что он нашел достаточного места в его Дикие сердца для любви его
белокожие приемного ребенка, или его изобретений. Было
другой раз тоже, когда Tublat качнулся беспомощно в воздухе, петля
сжимающаяся вокруг его шеи смерть смотрит ему в лицо, и маленький
Тарзан танцует на ближайшей ветке, дразня его и корча неприличные
гримасы.

Затем был еще один случай, в котором веревка фигурировала
на видном месте — случай, и единственный, связанный с веревкой,
о котором Тублат вспоминал с удовольствием. Тарзан, как активные в мозге, как он
был в теле, всегда изобретая новые пути, чтобы играть. Он был
посредством игры, что он многому научился в детстве.
В этот день он кое-чему научился, и что он не потерял свою жизнь в
узнав об этом, было делом великому удивлению Тарзана, и муха
в мазь, чтобы Tublat.

Человек-ребенок, бросая его в петлю на девушку в дерево
ему, а не поймал проектирование филиал. Когда он попытался поколебать его
потерять его, но обратил туже. Тогда Тарзан начал карабкаться по веревке
снять его с ветки. Когда он был на полпути наверх, шаловливый приятель по играм
схватил ту часть веревки, которая лежала на земле, и убежал
с ней так далеко, как только мог. Когда Тарзан кричал на него
прекратите, молодой самец отпустил веревку немного, а затем обратил его крепко
снова. Результатом стало придание телу Тарзана раскачивающегося движения
которое, как внезапно понял мальчик-обезьяна, было новой и приятной формой
игры. Он убеждал обезьяну продолжать, пока Тарзан не начнет раскачиваться взад и вперед
насколько позволяла короткая длина веревки, но расстояние было
недостаточно велик, и к тому же он был недостаточно высоко над землей, чтобы
подарить необходимые острые ощущения, которые так сильно дополняют развлечения
молодежи.

Так он карабкался на ветку, где петля была поймана и после
удалив это реализуется далеко не в воздухе и на долгий и мощный
филиал. Здесь он снова закрепил веревку и, взяв свободный конец в свою
руку, быстро спустился по веткам, насколько позволяла веревка
. Затем он повис на ее конце, держась за
гибкое, молодое тело поворачивается — человек, качающийся на маятнике из
травы — в тридцати футах над землей.

Ах, как восхитительно! Это действительно была новая пьеса первой величины.
Тарзан был очарован. Вскоре он обнаружил, что, изгибая свое тело
правильным образом в нужное время, он может уменьшить или ускорить
свои колебания, и, будучи мальчиком, он, естественно, решил ускорить их.
Вскоре он раскачивался повсюду, в то время как под ним обезьяны из
племени Керчака смотрели на это с легким изумлением.

Если бы вы или я качались там на конце этой травяной веревки,
то, что сейчас произошло, не случилось бы, потому что мы не смогли бы
продержаться так долго, чтобы это стало возможным; но Тарзан был
размахивая руками, он чувствовал себя дома так же уверенно, как и стоя на своих
ногах, или, по крайней мере, почти. Во всяком случае, он не чувствовал усталости еще долго после
того времени, когда обычный смертный оцепенел бы от напряжения
физической нагрузки. И это стало его погибелью.

Тублат наблюдал за ним, как и остальные члены племени. Из всех
существ дикой природы ни одно Тублат не ненавидел так горячо, как он
ненавидел эту отвратительную, безволосую, белокожую карикатуру на обезьяну. Если бы
не проворство Тарзана и ревностная бдительность сэвидж Калы
материнская любовь, Тублат давно бы избавился от этого пятна
на своем фамильном гербе. Прошло так много времени с тех пор, как Тарзан стал
членом племени, что Тублат забыл обстоятельства
, связанные с появлением в его семье бродяги из джунглей, с
теперь он вообразил, что Тарзан был его собственный отпрыск, добавив
очень к его огорчению.

Тарзан из племени Обезьян размахивался широко и далеко, пока, наконец, когда он достиг
самой высокой точки дуги, веревка, которая быстро истрепалась на
грубой коре ветки дерева, внезапно не лопнула. Наблюдавшие обезьяны видели, как
гладкое коричневое тело выстреливало наружу и вниз, подобно отвесу. Тублат подпрыгнул
высоко в воздух, испустив то, что у человека было бы
восклицанием восторга. Это был бы конец Тарзану и большинству
Проблем Тублата. Отныне он может привести свою жизнь в мире и
безопасности.

Тарзан пролетел целых сорок футов, приземлившись на спину в густом кустарнике.
Первой Кала добралась до него — свирепая, отвратительная, любящая Кала.
Она видела, как ее собственная жизнь рухнула с балу точно таким же падением
много лет назад. Неужели она потеряет и это таким же образом? Тарзан
лежал совершенно неподвижно, когда она нашла его, глубоко зарывшись в кустарник. Кале
потребовалось несколько минут, чтобы распутать его и вытащить наружу; но он
не был убит. Он даже не был серьезно ранен. Куст сломался от
силы падения. Порез на затылке показал, где он ударился
ударился о жесткий стебель кустарника и объяснил свое бессознательное состояние.

Через несколько минут он был так же активен, как и всегда. Тублат был в ярости. В своей
ярости он набросился на собрата-обезьяну, не выяснив предварительно личность
своей жертвы, и был сильно изувечен за свой дурной нрав, выбрав
излить свою злобу на крепкого и воинственного молодого бычка в полном
расцвете сил.

Но Тарзан узнал кое-что новое. Он узнал, что продолжительное
трение приведет к истиранию нитей его веревки, хотя прошло много
лет, прежде чем это знание помогло ему больше, чем просто удержать его
раскачиваться слишком долго, или слишком далеко от поверхности земли на
конец его веревки.

Однако настал день, когда то самое, что когда-то чуть не убило
его, оказалось средством спасения его жизни.

Он больше не был ребенком, а могучим самцом джунглей. Нет его теперь
чтобы присмотреть за ним, бережно, и он такой нужен. Кала была мертва.
Умер и Тублат, и хотя вместе с Калой ушло единственное существо
, которое когда-либо по-настоящему любило его, все еще оставалось много тех, кто ненавидел его
после того, как Тублат отправился в объятия своих отцов. Дело было не в том , что он
был более жестоким или более диким, чем они, за что они ненавидели его, ибо, хотя
он был одновременно жесток и свиреп, как и звери, его собратья, в то же время
он часто был нежен, чего они никогда не делали. Нет, то, что принесло
Тарзану наибольшую дурную славу среди тех, кому он не нравился, было
обладание и применение на практике качества, которого у них не было и
которого они не могли понять - человеческого чувства юмора. В Тарзана это было
мелочь широкий, возможно, проявляющееся в грубо и больно
шутки на своих друзей, и злую травлю своих врагов.

Но ни тому, ни другому он не был обязан вражде Буковаи,
знахаря, который жил в пещере между двумя холмами далеко
к северу от деревни Мбонга, вождя племени. Буковаи завидовал
Тарзану, и именно Буковаи был близок к тому, чтобы доказать гибель
человека-обезьяны. Месяцами Буковаи лелеял свою ненависть, в то время как месть казалась
действительно отдаленной, поскольку Тарзан из племени Обезьян часто бывал в другой части
джунглей, за много миль от логова Буковаи. Только черный
знахарь видел дьявола-Бог, так как он чаще всего назывался среди
чернокожий, и в тот раз Тарзан лишил его солидного гонорара,
в то же время вложив ложь в уста Буковаи и выставив его
лекарство плохим лекарством. Всего этого Буковаи так и не смог простить,
хотя казалось маловероятным, что представится возможность
отомстить.

И все же она представилась, причем совершенно неожиданно. Тарзан охотился далеко на
севере. Он ушел из племени, как он все больше и больше
часто, когда он подошел срок погашения, чтобы в одиночку охотиться на несколько дней.
Ребенком он любил резвиться и играть с молодыми обезьянами, своими
товарищи; но теперь эти его товарищи по играм превратились в угрюмых,
опускающих руки быков, или в обидчивых, подозрительных матерей, ревниво охраняющих
беспомощного балуса. Так Тарзан нашел в своем человеческом разуме более великое и
более верное товарищество, чем любая или все обезьяны Керчака могли ему позволить
.

В этот день, когда Тарзан охотился, небо постепенно затянули тучи. Рваные
облака, превратившиеся в рваные ленты, бежали низко над верхушками деревьев. Они
напомнили Тарзану испуганную антилопу, спасающуюся от нападения голодного
льва. Но, хотя легкие облака неслись так быстро, джунгли были
неподвижно. Ни один лист не дрогнул, и тишина была огромной, мертвой
тяжесть — невыносимой. Даже насекомые, казалось, замерли в предчувствии
надвигающегося чего-то ужасного, а более крупные существа были
беззвучны. Такой лес, такие джунгли могли бы стоять здесь в
начале той невообразимо далекой эпохи, прежде чем Бог наполнил мир
жизнью, когда не было звуков, потому что не было ушей, чтобы
слышать.

И повсюду лежал хворый, бледный охристый свет, через который
плети облаков неслись. Тарзан видел все эти условия много раз
раньше, однако, он никогда не мог избавиться от странного чувства при каждом их повторении
. Он не знал страха, но перед лицом проявлений
ее жестокой, неизмеримой силы Природы он чувствовал себя очень маленьким — очень маленьким и очень
одиноким.

Теперь он услышал тихий стон вдалеке. “Львы ищут свою добычу”, - пробормотал он
себе под нос, еще раз взглянув на быстро летящие облака.
Стоны переросли в оглушительный звук. “Они идут!” - сказал Тарзан
из племени обезьян и спрятался под деревом с густой листвой. Совершенно
внезапно деревья одновременно склонили свои верхушки, как будто Бог приказал
протянул руку с небес и прижал Свою плоскую ладонь к
миру. “Они проходят!” прошептал Тарзан. “Львы проходят”. Затем последовала
яркая вспышка молнии, сопровождаемая оглушительным раскатом грома. “Львы
прыгнули, - воскликнул Тарзан, - и теперь они рычат над телами
своих жертв”.

Деревья были дико размахивая во все стороны сейчас, совершенно
демонического ветра обмолочено джунгли безжалостно. В разгар всего этого
хлынул дождь — не такой, какой обрушивается на нас, северян, а внезапным,
удушающим, ослепляющим потопом. “Кровь жертвы”, - подумал Тарзан,
ютясь себя ближе к стволу большого дерева, под которым он
стоял.

Он был близок к краю джунглей, а чуть поодаль он
видел двух холмов, перед тем как разразилась буря; но теперь он ничего не видел.
Его забавляло смотреть на хлещущий дождь, высматривая два
холма и представляя, что потоки, обрушившиеся сверху, смыли их,
но он знал, что вскоре дождь прекратится, и снова выглянет солнце
и все будет так, как было раньше, за исключением того, что упало несколько веток и
тут и там какой-нибудь старый и сгнивший патриарх вернулся, чтобы обогатить
земля, на которой он откармливался, может быть, столетиями. Все вокруг него
ветви и листья наполняли воздух или падали на землю, сорванные
силой торнадо и весом обрушившейся на них воды. Изможденный
труп опрокинулся и упал в нескольких ярдах от него; но Тарзан был защищен от
всех этих опасностей широко раскинутыми ветвями крепкого молодого
гиганта, под которыми его провело ремесло в джунглях. Здесь была всего лишь
единственная опасность, и та отдаленная. И все же она пришла. Без предупреждения
дерево над ним раскололо молнией, и когда дождь прекратился и
выглянуло солнце, Тарзан лежал, растянувшись так же, как упал, ничком
среди обломков джунглевого гиганта, который должен был его прикрывать.

Буковаи подошел ко входу в свою пещеру после того, как прошли дождь и гроза
, и выглянул наружу. Из его глаз Bukawai
мог видеть, но он уже с десяток глаз он мог найти никакой красоты в
свежая сладость оживить джунглей, к таким вещам, в
химия темперамент, его мозг никак не отреагировали, ни, даже
у него был нос, который он имел не по годам, он мог найдено
наслаждение или сладость в чистом воздухе.

По обе стороны от прокаженного стояли его единственные и постоянные спутники,
две гиены, нюхая воздух. Вскоре один из них издал низкое рычание
и, пригнув голову, осторожно направился к джунглям.
Другой последовал за ним. Bukawai, его любопытство пробудилось, плелся вслед за ними,
в руке тяжелый набалдашник палки.

Гиены остановились в нескольких ярдах от распростертого Тарзана, принюхиваясь и
рыча. Потом пришел Bukawai, и сначала он не мог поверить
свидетельство о его собственных глазах; но когда он пришел и увидел, что он был действительно
дьявол-бог, его ярость не знала границ, ибо он считал его мертвым, а себя самого
обманутым в мести, о которой он так долго мечтал.

Гиены приблизились к человеку-обезьяне, оскалив клыки. Буковаи с
нечленораздельным криком бросился на них, нанося жестокие и тяжелые удары
своей палкой с набалдашником, поскольку в кажущейся
безжизненной форме еще могла быть жизнь. Звери, щелкая зубами и рыча, наполовину повернулись к
своему хозяину и мучителю, но страх долго еще удерживал их от
его вонючего горла. Они отползли на несколько ярдов и присели на корточки на своих
задние лапы, ненависть и сбитый с толку голод, сверкающие в их диких глазах.

Буковаи наклонился и приложил ухо к сердцу человека-обезьяны. Оно все еще
билось. А также его особенности сбросила удалось зарегистрировать удовольствие, которое они сделали
так; но это было не самое приятное зрелище. У человека-обезьяны стороне лежала его длинная,
травы веревку. Буковаи быстро связал безвольные руки своего пленника за
спиной, затем поднял его на одно из своих плеч, ибо, хотя Буковаи
был стар и болен, он все еще оставался сильным человеком. Гиены последовали за колдуном
когда он направился к пещере, и через
они шли по длинным черным коридорам, пока Буковаи нес свою жертву в
недра холмов. Через подземные камеры, соединенные
извилистыми проходами, Буковаи, пошатываясь, тащил свою ношу. При внезапном
поворот коридора, дневной свет затопил их и Bukawai вышел
в небольшой, круглой впадине на холме, по-видимому, кратер
древний вулкан, один из тех, которые так и не добрались достоинства
горы и немного больше, чем Lava оправе ямы закрыты для
поверхность Земли.

Полость обрамляли крутые стены. Единственный выход был через проход
по которому вошел Буковаи. На каменистом
полу росло несколько чахлых деревьев. В сотне футов выше виднелись рваные губы этой холодной,
мертвой пасти ада.

Буковаи прислонил Тарзана к дереву и связал его там своей собственной
травяной веревкой, оставив его руки свободными, но закрепив узлы таким образом,
чтобы человек-обезьяна не мог до них дотянуться. Гиены сновали взад и вперед,
рыча. Буковаи ненавидел их, а они ненавидели его. Он знал, что они всего лишь
ждали того времени, когда он станет беспомощным, или когда их ненависть
достигнет такой высоты, что заглушит их пресмыкающийся страх перед ним.

В его же сердце было не мало страха перед этими омерзительными тварями,
и из-за этого страха, Bukawai всегда держали зверей, сытые,
часто охотится на них, когда их собственные корма для пищи не удалось, но с тех
он был жесток к ним с жестокостью маленького мозга, больные,
звериный, первобытный.

Они были у него с тех пор, как они были щенками. Они не знали другой жизни
, кроме как с ним, и хотя они уезжали за границу на охоту, всегда
возвращались. В конце Bukawai пришел к убеждению, что они вернулись не так
сколько по привычке, как от дьявольского терпения, которое внесет в каждый
унижение и боль, а не отказ от окончательной мести, и Буковаи
потребовалось совсем немного воображения, чтобы представить, какой будет эта месть.
Сегодня он сам увидит, каким будет его конец; но другой
должен выдавать себя за Буковаи.

Когда он уже скручен, Тарзан надежно, Bukawai вернулся в
коридор, отгоняя гиен впереди него, и, потянув на
открытие решетки ажурные ветви, которые закрыли яму, из пещеры
в течение ночи, что Bukawai могут спать в безопасности, ибо тогда
гиены были написаны в кратере, что они не могут проникнуть на
спящий Буковаи в темноте.

Буковаи вернулся к внешнему входу в пещеру, наполнил сосуд водой из
источника, который бил в маленьком каньоне неподалеку, и вернулся
к яме. Гиены стояли перед решеткой, жадно глядя
на Тарзана. Их уже кормили таким образом раньше.

Со своей водой колдун подошел к Тарзану и плеснул часть
содержимого сосуда в лицо человеку-обезьяне. Было
трепетание век, и при втором прикосновении Тарзан открыл
глаза и огляделся.

“ Бог-дьявол, ” воскликнул Буковаи, “ я великий знахарь. Мое лекарство
сильное. Твой слаб. Если это не так, почему ты остаешься привязанным здесь, как
козел, который служит приманкой для львов?”

Тарзан ничего не понимает ведьма,-сказал врач, поэтому он не
ответить, а только смотрел прямо в Bukawai с холодным и пристальным взглядом уровне.
Гиены подкрались к нему сзади. Он слышал их рычание, но он не
даже повернуть голову. Он был зверем с человеческими мозгами. Зверь в нем
отказался показать страх перед лицом смерти, которую человеческий разум уже
признал неизбежной.

Bukawai, еще не готов отдавать свою жертву зверям, набросились на
гиены с ручкой-палочкой. Была короткая схватка, в которой
"брутс", как всегда, заняли второе место. Тарзан наблюдал за этим.
Он увидел и осознал ненависть, которая существовала между двумя животными
и отвратительным подобием человека.

Когда гиены были усмирены, Буковаи вернулся к травле Тарзана; но
обнаружив, что человек-обезьяна ничего не понимает из того, что он говорит, знахарь
в конце концов прекратил. Затем он вышел в коридор и задвинул
решетчатый барьер, закрывающий отверстие. Он вернулся в пещеру и
достал коврик для сна, который принес к отверстию, чтобы можно было лечь
и с комфортом наблюдать за зрелищем своей мести.

Гиены украдкой крались вокруг человека-обезьяны. Тарзан на мгновение натянул
свои путы, но вскоре понял, что веревка, которую он
сплел, чтобы удерживать льва Нуму, будет удерживать его так же успешно.
Он не хотел бы умереть; но он мог взглянуть в лицо смерти так, как он
было много раз, прежде чем без бормотание.

Потянув за веревку, он почувствовал, как она трется о небольшое дерево, около
которого она была протянута. Словно вспышка кинематографа на экране,
перед его мысленным взором промелькнула картинка из хранилища его
памяти. Он увидел гибкую мальчишескую фигурку, раскачивающуюся высоко над землей на
конце веревки. Он увидел множество обезьян, наблюдавших снизу, а затем он
увидел, как веревка порвалась и мальчик полетел вниз, к земле. Тарзан
улыбнулся. Он сразу же начал быстро рисовать веревку обратно и
сюда по стволу дерева.

Гиены, набираясь смелости, подошел ближе. Они обнюхивали его ноги; но
когда он бил по ним свободными руками, они ускользали. Он знал, что
с ростом голода они нападут. Хладнокровно, методично,
Тарзан не спеша натянул веревку взад и вперед по шероховатому
стволу небольшого дерева.

У входа в пещеру Буковаи заснул. Он думал, что
пройдет некоторое время, прежде чем звери наберутся смелости или голода, чтобы
напасть на пленника. Их рычание и крики жертвы
разбудят его. А пока он мог бы отдохнуть, что он и сделал.

Таким образом, день клонился к вечеру, гиен не были голодны, и веревка
с которой Тарзан был привязан был сильнее, чем у его
детства, которые разошлись так быстро к перетиранию грубой дерево
лай. Тем не менее, все это время голод животных усиливался, и
нити травяной веревки становились все тоньше и тоньше. Буковаи
спал.

Было далеко за полдень, когда один из зверей, раздражает
грызть аппетита, быстро, рыча, кинулась на человека-обезьяну. В
шум разбудил Bukawai. Он быстро сел и посмотрел, что происходит внутри
кратера. Он увидел, как голодная гиена набросилась на человека, вцепившись в
незащищенное горло. Он увидел, как Тарзан протянул руку и схватил рычащее животное
, а затем он увидел, как второй зверь прыгнул на дьявола-божьего
плечо. Это было мощное движение большого гладкокожего тела.
Округлые мышцы вздулись огромными, напряженными грудами под коричневой
шкурой —человек-обезьяна рванулся вперед всем своим весом и всей своей огромной
силой — путы разошлись, и все трое покатились по полу
кратер рычит, щелкает и раздирается.

Буковаи вскочил на ноги. Могло ли быть так, что бог-дьявол должен был
одержать верх над своими слугами? Невозможно! Существо было безоружно, и
оно было сбито с ног двумя гиенами, навалившимися на него сверху; но Буковаи не знал
Тарзана.

Человек-обезьяна вцепился пальцами в горло одной из гиен
и поднялся на одно колено, хотя другая тварь отчаянно вцепилась в него,
пытаясь повалить. Одной рукой Тарзан держал одно животное, а
другой рукой он потянулся вперед и притянул к себе второе
животное.

И тогда Буковаи, видя, что битва идет против его сил, бросился
вперед из пещеры, размахивая своей палкой с набалдашником. Тарзан увидел его
приближающегося и, поднявшись на обе ноги, держа в каждой руке по гиене, он швырнул
одного из пенящихся зверей прямо в голову колдуну. Вниз
они сбились в рычащую, кусающуюся кучу. Тарзан перебросил вторую гиену
через кратер, в то время как первая вгрызалась в разлагающееся лицо своего
хозяина; но это не устроило человека-обезьяну. Ударом ноги он отправил
воющего зверя вслед за его товарищем и, подскочив сбоку от
распростертого колдуна, рывком поднял его на ноги.

Bukawai, еще в сознании, видели смерть, ребята, в
холодные глаза своего пленителя, поэтому он повернулся к Тарзану с зубов и ногтей.
Человек-обезьяна вздрогнул от близости этого изуродованного лица к своему.
Гиенам было достаточно, и они исчезли в маленьком отверстии
ведущий в пещеру. Тарзану не составило особого труда одолеть и
связать Буковаи. Затем он подвел его к тому самому дереву, к которому тот был
привязан; но, связывая Буковаи, Тарзан позаботился о том, чтобы о побеге
тем же способом, каким сбежал он, не могло быть и речи; тогда он
бросила его.

Как он прошел по извилистым коридорам и подземным
квартиры, Тарзан увидел ничего гиены.

“Они вернутся”, - сказал он себе.

В кратере между высокими стенами Буковаи, похолодев от ужаса,
дрожал, трясся как в лихорадке.

“Они вернутся!” он закричал, его голос повысился до наполненного испугом
визга.

И они вернулись.




ГЛАВА VIII
Лев


Нума, Лев, присел за тернового куста рядом с питьевой
бассейн, где река кружились чуть ниже сгиба. Там был брод есть
и на обоих берегах проторенной тропе, расширяется далеко в реки
краев, где, на протяжении бесчисленных веков, дикую природу джунглей и
на равнинах за пределами пришли, чтобы пить, хищных жирным
и бесстрашный Величество, herbivora робкий, стесняясь, боясь.

Нума, лев, был голоден, он был очень голоден, и поэтому он был довольно
теперь молчит. По дороге в питейном заведении он часто стонал и
ревел не мало; но когда он приблизился к месту, где он будет лежать в
ждать бара, олени, или Орта, кабана или другого из многих
сочных мясистых существ, которые пришли сюда, чтобы выпить, он молчал. Это
была мрачная, ужасающая тишина, пронизанная желто-зеленым светом
свирепых глаз, подчеркнутая волнообразными подрагиваниями извилистого хвоста.

Первым пришел Пакко, зебра, а Нума, лев, смог
скудные сдерживать рев гнева, на всех равнинах людей, никто не
более настороженно, чем Пакко, зебра. За черно-полосатым жеребцом шел
табун из тридцати или сорока упитанных и злобных маленьких лошадеподобных
животных. Приближаясь к реке, вожак часто останавливался, навостряя
уши и поднимая морду, чтобы принюхаться к легкому ветерку в поисках
характерного запаха ужасных пожирателей плоти.

Нума беспокойно заерзал, втянув задние лапы глубоко под свое смуглое
тело, готовясь к внезапному нападению.
Его глаза горели голодным огнем. Его мощные мускулы дрожали от возбуждения
момента.

Пакко подошел немного ближе, остановился, фыркнул и развернулся. Есть
стук несущихся копыт, и табун, не было; но Нума, Лев,
не двигалась. Он был знаком с пути Пакко, зебра. Он знал
что вернется, хотя много раз мог развернуться и улететь, прежде чем
он собрался с духом и повел своего зайцам и его потомка
вода. Был шанс, что это может быть спугнули
полностью. Нума уже видел, как это происходило раньше, и поэтому он почти
оцепенел, опасаясь, что именно он отправит их галопом, без воды, обратно на
равнину.

Снова и снова пришел Пакко и его семьи, и снова и снова они
повернуться и бежать, но каждый раз, когда они подошли ближе к реке, пока в
последний пухлые жеребец опустил бархатные морды изящно в
вода. Остальные, осторожно ступая, приблизились к своему вожаку. Нума
выбрал гладкую, толстую кобылку, и его горящие глаза жадно горели, когда
они полакомились ею, потому что Нума, лев, вряд ли что-нибудь любит больше
, чем мясо Пакко, возможно, потому, что Пакко из всех
травоядных труднее всего поймать.

лев медленно поднялся, и когда он поднялся, ветка хрустнула под одной из его
огромных, покрытых подушечками лап. Подобно выстрелу из ружья, он бросился на кобылку;
но сломанной ветки было достаточно, чтобы спугнуть робкий карьере, так
что они в мгновение полета одновременно с обязанностью по Нума.

Жеребец был последним, и, совершив невероятный прыжок, лев катапультировался
по воздуху, чтобы схватить его; но хрустнувшая ветка лишила Нуму
его обеда, хотя его могучие когти вонзились в лоснящийся круп зебры,
оставив четыре малиновые полосы поперек красивой шерсти.

Это был разъяренный Нума, что вышла из реки и бродил, лютый,
опасные и голодные, в джунгли. Далеко частности, теперь была его
аппетит. Даже гиена Данго показалась бы лакомым кусочком в этой
ненасытной пасти. И в таком настроении лев напал на
племя большой обезьяны Керчака.

Никто не ищет Нуму, льва, так поздно утром. Он
сейчас он должен был бы спать рядом со своей вчерашней добычей; но Нума
прошлой ночью не совершил ни одного убийства. Он все еще охотился, голодный, как никогда.

Антропоиды бездельничали на поляне, первое острое желание
утреннего голода было утолено. Нума учуял их долго
прежде чем он увидел их. В другое время он бы отвернулся в поисках
другой дичи, ибо даже Нума уважал могучие мускулы и острые
клыки огромных быков племени Керчак, но сегодня он продолжал
неуклонно приближаясь к ним, его щетинистая морда сморщилась в свирепом рычании.

Не задумываясь на мгновение, Нума поручил момент он достиг
точка, в которой обезьяны были видны ему. Там было с десяток или
более волосатые человекообразные существа на земле в небольшую поляну.
В дерево на одной стороне сидела смуглая молодежи. Он видел стремительную атаку Нумы
; он видел, как обезьяны развернулись и обратились в бегство, как огромные быки растоптали маленького
балуса; только одна она удержалась, чтобы встретить атаку, молодой
новое материнство вдохновило ее на великую жертву, чтобы ее балу
мог спастись.

Тарзан спрыгнул со своего насеста, закричав на летящих внизу быков, и
на тех, кто сидел на корточках в безопасности окружающих деревьев. Если бы быки
стояли на своем, Нума не выдержал бы этой атаки
если бы его не подстегнула великая ярость или мучительные муки голода. Еще
тогда он не сошло бы мне с наименьшими потерями.

Если быки и услышали, они отреагировали слишком медленно, потому что Нума
схватил обезьяну-мать и утащил ее в джунгли прежде, чем самцы
успели достаточно собраться с мыслями и отвагой, чтобы сплотиться
защита своих собратьев. Сердитый голос Тарзана пробудил такой же гнев в
груди обезьян. Рыча и лая, они последовали за Нумой в
густой лабиринт листвы, в котором он пытался спрятаться от
них. Человек-обезьяна был в лидерах, двигаясь быстро и все же осторожно,
в зависимости от того, на уши и нос, чем на глаза
информация о местонахождении Льва.

Идти по следу было легко, потому что волочившееся тело жертвы оставляло за собой
ровный след, забрызганный кровью и с неприятным запахом. Даже такие тупые существа, как
вы или я, могли бы легко пойти по нему. Для Тарзана и обезьян из
Керчака это было так же очевидно, как цементный тротуар.

Тарзан понял, что они приближаются к большому коту, еще до того, как услышал
сердитое предупреждающее рычание прямо впереди. Призвав обезьян последовать его примеру
, он запрыгнул на дерево, и мгновение спустя Нума был окружен
кольцом рычащих зверей, вне досягаемости его клыков и когтей
но в пределах видимости от него. Хищник присел с его
передняя часть-четверти На она-обезьяна. Тарзан видел, что последний
уже мертв; но что-то внутри него заставляло считать совершенно необходимым
вызволить бесполезное тело из лап врага и наказать
его.

Он выкрикивал насмешки и оскорбления в адрес Нумы и срывал сухие ветки с
дерево, на котором он танцевал, швырнуло их во льва. Обезьяны последовали
его примеру. Нума взревел от ярости и досады. Он был голоден, но
в таких условиях он не мог питаться.

Обезьяны, если бы их предоставили самим себе, несомненно, вскоре
оставили бы льва мирно наслаждаться его пиршеством, ибо разве
она не была мертва? Они не могли вернуть ее к жизни, бросая палки в
Нума, и они могли бы даже сейчас спокойно кормиться сами; но
Тарзан был другого мнения. Нума должен быть наказан и изгнан.
Его нужно научить тому, что даже если бы он убил Мангани, он не был бы
позволял питаться своей добычей. Человеческий разум заглядывал в будущее,
в то время как обезьяны воспринимали только непосредственное настоящее. Они были бы
довольны тем, что сегодня избежали угрозы Нума, в то время как Тарзан видел
необходимость, а также средства защиты в грядущие дни.

Поэтому он подстегивал огромных антропоидов до тех пор, пока Нума не был осыпан
снарядами, которые заставляли его уворачиваться, а его голос грохотал, выражая свой
дикий протест; но он все еще отчаянно цеплялся за свою добычу.

Вскоре Тарзан понял, что ветки, брошенные в Нуму, не
они причиняли ему сильный вред, даже когда попадали в него, и совсем не ранили
поэтому человек-обезьяна огляделся в поисках более эффективных снарядов, и
ему не пришлось долго искать. Из-обрезка разложившегося гранита не далеко
из Нума предложил боеприпасов куда более болезненный характер. Крикнув
обезьянам, чтобы они следили за ним, Тарзан соскользнул на землю и собрал
горсть мелких осколков. Он знал, что, как только они увидят, что он
осуществляет свою идею, они гораздо быстрее последуют его примеру, чем
будут подчиняться его инструкциям, если он прикажет им раздобыть кусочки
бросайте камни в Нуму, ибо Тарзан тогда еще не был царем обезьян
племени Керчак. Это произошло позже. Теперь он был всего лишь юношей,
хотя и тем, кто уже отвоевал себе место в советах
диких зверей, среди которых его забросила странная судьба. Угрюмые
быки старшего поколения все еще ненавидели его, как звери ненавидят тех,
к кому они относятся с подозрением, чей запах характерен для запаха
, характерного для чуждого порядка и, следовательно, для порядка врага.
Молодые быки, те, кто рос в детстве как его
друзья, было так, как привыкли запах Тарзана, как и любой другой
член племени. Они испытывали к нему не больше подозрений, чем к любому
другому знакомому им быку; и все же они не любили его, потому что они
никого не любили вне брачного сезона и враждебности, вызванной
другие "буллз" в течение этого сезона продержались задолго до следующего. Они
в лучшем случае были угрюмой и сварливой группой, хотя кое-где среди них были
те, в ком проросли первобытные семена
человечности — возвращения к типу, эти, несомненно; возвращения к
древний прародитель, который сделал первый шаг от обезьяньего образа к
человечности, когда он чаще ходил на задних лапах и обнаружил
другие занятия для праздных рук.

Так что теперь Тарзан вел там, где он еще не мог командовать. Он уже давно
обнаружил склонность обезьян к мимикрии и научился использовать
ее. Набрав в руки осколков сгнившего гранита, он
снова вскарабкался на дерево, и ему было приятно видеть, что обезьяны
последовали его примеру.

Во время короткой передышки , пока они собирали свои боеприпасы,
Нума приготовился к трапезе; но едва он успел привести в порядок себя
и свою добычу, как острый обломок камня, брошенный опытной рукой
человека-обезьяны, попал ему в щеку. Его внезапный рев боли и ярости
был заглушен залпом обезьян, которые видели действия Тарзана.
Нума покачал своей массивной головой и свирепо посмотрел вверх на своих мучителей. В течение
получаса они преследовали его камнями и сломанными ветками, и хотя
он затаскивал свою добычу в самые густые заросли, все же они всегда находили способ
достать его своими ракетами, не давая ему возможности покормиться,
и гонит его все дальше и дальше.

У лысой обезьяны-вещь с запахом человека было хуже всего, потому что он
даже безрассудство, чтобы перейти на землю с точностью до нескольких ярдов
господин джунглей, что он может с большей точностью и силой
метать острые куски гранита и тяжелые палочки на него. Время и
опять же Нума бесплатно—вдруг, злобные обвинения—но гибкое, активное
мучитель всегда удавалось ускользать от него, и с такой наглой легкостью, что
лев забыл даже его великий голод в всепоглощающей страстью его
ярость, оставляя его мясо на значительные промежутки времени в напрасных усилий
с целью поймать своего врага.

Обезьяны и Тарзан преследовали огромного зверя до естественной поляны,
где Нума, очевидно, решил дать последний отпор, заняв свою
позицию в центре открытого пространства, которое было достаточно далеко от любого другого места.
дерево делало его практически неуязвимым от довольно беспорядочных бросков
обезьян, хотя Тарзан по-прежнему находил его с самой настойчивой и
раздражающей частотой.

Это, однако, не устраивало человека-обезьяну, поскольку теперь Нума получал
случайные удары, сопровождавшиеся лишь рычанием, пока он устраивался поудобнее
, чтобы принять участие в своем отложенном пиршестве. Тарзан задумчиво почесал в затылке
какой-нибудь более эффективный способ совершения преступления, ибо он твердо решил не допустить
Нума из прибыли любым способом через он напал на племя.
Человеческий разум рассуждал против будущего, в то время как косматые обезьяны думали
только о своей нынешней ненависти к этому исконному врагу. Тарзан предположил
что, если Нума сочтет легким делом отобрать еду у племени
Керчака, пройдет совсем немного времени, прежде чем их существование прекратится.
станьте одним живым кошмаром, полным отвратительной настороженности и ужаса. Нума должны быть
научены тому, что убийство обезьяны влечет за собой немедленное наказание и никаких
награды. Потребуется всего несколько уроков, чтобы обеспечить прежнюю безопасность
племени. Это, должно быть, какой-то старый лев, которого не сила и
ловкость заставила его на любую добычу, которую он мог поймать; но даже
один лев, бесспорно, мог бы истребить племя, или, по крайней мере, сделать
его существование настолько нестабильна, и так страшно, что жизнь больше не будет
быть приятным состоянии.

“Пусть поохочется среди гомангани”, - подумал Тарзан. “Он найдет их
более легкую добычу. Я научу свирепого Нума, чтобы он не охотился на
Мангани”.

Но как вырвать тело своей жертвы у кормящегося льва , было непонятно .
первый вопрос, который нужно решить. Наконец Тарзан придумал план. Любому человеку
кроме Тарзана из племени обезьян это могло показаться довольно рискованным планом, и
возможно, так оно и было даже для него; но Тарзану скорее нравились вещи, которые
содержали значительный элемент опасности. Во всяком случае, я сильно сомневаюсь,
что вы или я выбрали бы подобный план для того, чтобы помешать разгневанному и
голодному льву.

Тарзану требовалась помощь в задуманном им плане, и его
помощник должен быть таким же храбрым и почти таким же активным, как он.
Взгляд человека-обезьяны упал на Тога, товарища его детских игр, соперника
в своей первой любви и сейчас, из всех быков племени, единственный
можно подумать, что в его диком мозгу сохранилось какое-либо подобное чувство
к Тарзану, которое мы между собой называем дружбой. По крайней мере,
Тарзан знал, что Тог был храбрым, молодым, проворным и
удивительно мускулистым.

“Тог!” - воскликнул человек-обезьяна. Человекообразная обезьяна оторвал взгляд от мертвой ветки, которую он
пытался оторвать от пораженного молнией дерева. “Подойди поближе к Нуме
и побеспокои его”, - сказал Тарзан. “Побеспокойте его, пока он не нападет. Уведите его
подальше от тела Мамки. Держите его подальше так долго, как сможете”.

Тог кивнул. Он был на другой стороне поляны от Тарзана. Вырвав ветку
наконец, он спрыгнул на землю и двинулся к
Нуме, рыча и выкрикивая оскорбления. Встревоженный Лев посмотрел
и поднялся на ноги. Его хвост ходил с трудом возводить и Тауг повернулся в
полет, ибо он знал, что потепление сигнала заряда.

Выбравшись из-за спины льва, Тарзан быстро побежал к центру
поляны и телу Мамки. Нума, все внимание которого было приковано к Тогу, не
заметил человека-обезьяну. Вместо этого он бросился вперед вслед за убегающим быком, который
обратился в бегство мгновением раньше, так как достиг
ближайшего дерева, но на ярд или два опередил преследующего демона. Подобно кошке
грузный антропоид взбежал по стволу своего убежища.
Когти Нумы разминулись с ним чуть более чем на дюйм.

На мгновение лев остановился под деревом, свирепо глядя на обезьяну
и рыча так, что земля задрожала, затем он снова повернулся к
свою добычу, и когда он сделал это, его хвост снова взметнулся вверх
и он бросился назад еще более свирепо, чем пришел, для чего он
видела голого мужика-то бежит в сторону дальних деревьев с
окровавленной тушей своей добычи на гигантском плече.

Обезьяны, наблюдая за мрачной гонки от безопасности деревья, кричали
насмешки на NUMA и предупреждения Тарзан. Высокое солнце, горячее и ослепительное,
подобно прожектору, падало на актеров на маленькой поляне,
изображая их с ослепительным рельефом для зрителей в тени листвы
окружающих деревьев. Светло-коричневое тело обнаженного юноши, все
но скрытое мохнатой тушей убитой обезьяны, красной кровью
струящаяся по его гладкой шкуре, под которой перекатываются бархатистые мускулы.
Позади него по залитой солнцем поляне мчался лев с черной гривой, с приплюснутой головой и вытянутым хвостом,
чистокровный скакун джунглей.

Ах, но такова была жизнь! Когда смерть следовала за ним по пятам, Тарзан трепетал от
радости такой жизни, как эта; но доберется ли он до деревьев раньше, чем
безудержная смерть окажется так близко позади?

Гунто раскачивался на ветке дерева перед ним. Гунто кричал
предупреждения и советы.

“Лови меня!” - крикнул Тарзан и со своей тяжелой ношей прыгнул прямо на
большого быка, повисшего на задних и одной передней лапах. И Гунто
поймал их — большой человек-обезьяна и мертвый груз убитых
самка-обезьяна поймала их одной огромной волосатой лапой и подкинула вверх
пока пальцы Тарзана не сомкнулись на ближайшей ветке.

Внизу, Нума прыгнул; но Gunto, тяжелый и неудобный, как он мог
появился, так быстро, как Ману, обезьянкой, так что когти льва
но едва задела его, царапая кровавая полоса под один волосатый
рычаг.

Тарзан отнес труп мамки к высокой расщелине, куда даже Шита,
пантера, не смогла его достать. Нума сердито расхаживал взад-вперед под
дерево, страшно ревущее. У него отняли его добычу и его
месть тоже. Он действительно был очень жесток, но его грабители были хорошо
вне его досягаемости, а после бросать несколько насмешки и ракет в него
они разворачивались вдали сквозь деревья, отчаянно ругая его.

Тарзан много думал о маленьком приключении того дня. Он предвидел
что может произойти, если великие хищники джунглей обратят свое
серьезное внимание на племя Керчака, человекообразной обезьяны, но в равной степени
он подумал о дикой борьбе обезьян за безопасность , когда Нума
первый заряженный среди них. В джунглях мало юмора, который
не был бы мрачным и ужасным. У зверей мало или вообще нет представления о юморе;
но молодой англичанин видел юмор во многих вещах, которые не представлены
юмористические углом к его соратников.

С раннего детства он был искателем после веселья, много
горе своих собратьев-обезьян, и теперь он увидел, юмор испугался
паника обезьян и ставит в тупик ярость Нума даже в этой мрачной джунгли
приключение, которое якобы украли мамка жизни, и ставит под угрозу многие
члены племени.

Всего несколько недель спустя Сита, пантера, внезапно
бросилась среди племени и схватила маленького балу с дерева, где он
был спрятан, пока его мать искала пищу. Сита ушел со своим
маленьким призом невредимым. Тарзан был очень разгневан. Он рассказал быкам о
легкости, с которой Нума и Шита за одну луну убили двух
членов племени.

“Они заберут нас всех в пищу”, - воскликнул он. “Мы охотимся по своему усмотрению в
джунглях, не обращая внимания на приближающихся врагов. Даже Ману,
обезьяна, так не поступает. У него всегда есть двое или трое, которые следят за врагами.
У Пакко, зебры, и у Ваппи, антилопы, есть те, кто следит за стадом
пока остальные кормятся, в то время как мы, великие Мангани, позволяем
Нумы и Сабор, и Сита, когда и переносящие нас в
кормить их балуса.

“ Гр-р-рмпф, ” сказал Нумго.

“ Что нам делать? ” спросил Тог.

“Нам тоже следовало бы иметь двоих или троих, постоянно следящих за приближением
Нумы, Сабор и Ситы”, - ответил Тарзан. “Нам не нужно бояться никого другого,
кроме Хисты, змеи, и если мы понаблюдаем за остальными, то увидим
Хиста, если он придет, хотя и скользит очень бесшумно.

И так случилось, что человекообразные обезьяны племени Керчак после этого выставили
часовых, которые наблюдали с трех сторон, пока племя
охотилось, и рассеялись меньше, чем обычно.

Но Тарзан отправился за границу в одиночку, ибо Тарзан был человек,-что и искал
развлечение и приключение и юмор, как мрачные и страшные джунгли
предложения для тех, кто знает его и не боюсь, что это—странный юмор, снятые с
пылающие глаза и пятнистый с алым цветом кровь. В то время как другие
искали только пищу и любовь, Тарзан из племени Обезьян искал пищу и радость.

Однажды он парил над обнесенной частоколом деревней Мбонга, вождя племени,
реактивный каннибал из первобытных джунглей. Он увидел, как видел уже много
раз прежде, колдуна Раббу Кегу, одетого в голову и
шкуру Горго, буйвола. Тарзана позабавило зрелище Гомангани
, выступающей в образе Горго; но это ни о чем особенном ему не говорило, пока
он случайно не увидел натянутую у стены хижины Мбонги шкуру
изображение льва, голова которого все еще на месте. Затем широкая ухмылка озарила
красивое лицо дикого зверя-юноши.

Он возвращался в джунгли, пока случай, ловкость, сила и
хитрость, подкрепленные его изумительной проницательностью, не позволили ему легко
еда. Если Тарзан чувствовал, что мир обязан ему жизнью, он также понимал
что собирать ее - его дело, и никогда не было лучшего
коллекционера, чем этот сын английского лорда, который знал еще меньше о
пути его предков, чем он поступал с самими предками, что было
ничем.

Было уже совсем темно, когда Тарзан вернулся в деревню Мбонга и
занял свой, теперь уже отполированный, насест на дереве, которое нависает над частоколом
с одной стороны огороженного забором участка. Как ничего не было в
особое насыщаться в деревне было мало жизни в
единственная улица, ибо только оргия плоти и местного пива могла привлечь сюда
жителей Мбонги. Сегодня вечером они сидели, сплетничая о приготовлении пищи
у костров, старшие члены племени; или, если они были молоды, разбились на пары
в тени, отбрасываемой хижинами с пальмовыми крышами.

Тарзан слегка уронили в деревне, и тайком, крадучись в
сокрытие плотнее тени, приблизились к хижине начальника
Mbonga. Здесь он нашел то, что искал. Тут были воины всех
о нем; но они не знали, что боялись дьявол-Бог и ушел
бесшумно так близко от них, и они не видели, как он овладел тем,
чего желал, и покинул их деревню так же бесшумно, как и пришел
.

Позже той ночью, когда Тарзан свернулся калачиком перед сном, он долго лежал
глядя на горящие планеты, мерцающие звезды и на
Луну Горо, и он улыбался. Он вспомнил, какими нелепыми выглядели огромные быки
в своей безумной борьбе за безопасность в тот день, когда Нума
напал на них и схватил Мамку, и все же он знал, что они свирепы
и отважны. Это был внезапный шок от неожиданности , который всегда посылал
это повергло их в панику; но Тарзан еще не был полностью осведомлен. Это
было тем, что ему предстояло узнать в ближайшем будущем.

Он заснул с широкой улыбкой на лице.

Ману, обезьянкой, разбудили его утром, сбрасывая отброшены в зернах
стручки на его запрокинутое лицо с ветки на небольшом расстоянии над ним.
Тарзан поднял глаза и улыбнулся. Он просыпался таким образом раньше много
раз. Он и Ману были довольно хорошими друзьями, их дружба строилась
на взаимной основе. Иногда Ману прибежит в начале
утром, чтобы пробудить Тарзан и сказать ему, что бара, олень, был кормления
под рукой, или, что Орты, кабан, спал в яма с грязью жесткий
купить, а в ответ Тарзан вскрыл снаряды тяжелее, орехи и
фрукты для Ману, или запугать Histah, змея, и Сита, в
Пантера.

Солнце уже давно взошло, и племя уже разбрелось
в поисках пищи. Ману указал направление, в котором они были приняты с
взмахом руки и несколько пронзительных нот своим писклявым голоском.

“Иди сюда, Ману, - сказал Тарзан, - и ты увидишь то, что заставит тебя
плясать от радости и визжать во все горло своей маленькой морщинистой головкой. Иди, следуй за
Тарзаном из племени обезьян”.

С этими словами он отправился в сторону Ману было указано, и над ним,
стучат, брань и визг, пропущенные Ману, обезьянкой. По
Плечи Тарзана были вещью, которую он украл из деревни
Мбонга, вождя, накануне вечером.

Племя паслось в лесу рядом с поляной, где Гунто,
и Тог, и Тарзан так изводили Нуму и в конце концов отобрали у
него плоды его охоты. Некоторые из них были на самой поляне.
Они ели в мире и довольстве, потому что там было трое часовых, каждый из которых
наблюдал за стадом с разных сторон? Тарзан научил их
это, и хотя он несколько дней отсутствовал, охотясь в одиночку, как он
часто делал, или гостил в хижине у моря, они еще не
забыли его наставления, и если они продолжались недолго
если бы они дольше выставляли часовых, это вошло бы в привычку их племенной жизни
и, таким образом, сохранялось бы на неопределенный срок.

Но Тарзан, который знал их лучше, чем они сами знали себя, был
уверен, что они перестали приставлять к ним наблюдателей в тот
момент, когда он их покинул, и теперь он планировал не только устроить
немного развлечься за их счет, но преподать им урок подготовленности,
что, кстати, является даже более насущной проблемой в джунглях, чем в
цивилизованных местах. То, что мы с вами существуем сегодня, должно быть, связано с
подготовленностью какого-нибудь косматого антропоида олигоцена. Конечно,
обезьяны Керчака всегда были готовы, по—своему - Тарзан
просто предложил новую и дополнительную охрану.

Сегодня Гунто был размещен к северу от поляны. Он присел на корточки в
развилке дерева, откуда мог видеть джунгли на довольно большом расстоянии
вокруг себя. Именно он первым обнаружил врага. Шорох в кустах
подлесок привлекло его внимание, и через мгновение он был
частичный вид косматой гривой рыжевато-желтый и обратно. Это был всего лишь проблеск
сквозь спутанную листву под ним; но из
кожаных легких Гунто вырвалось пронзительное “Криг-а!”, что по-обезьяньи означает "берегись", или
опасность.

Мгновенно племени подняли крик до “Крига-ахи!” раздались
джунгли вокруг поляны, как обезьяны быстро качнулся в безопасные места
среди нижних ветвей деревьев и Великий Быков поспешил в
направление Gunto.

И тут на поляну вышел Нума, лев - величественный и могучий,
и из глубокой груди вырвался стон, кашель и рокочущий
рев, от которого встали дыбом жесткие волоски на косматых черепах по всей
длине могучих шипов.

На поляне Нума остановился, и в тот же миг на него обрушился
с ближайших деревьев ливень из обломков камней и мертвых веток, оторванных от
вековых деревьев. Дюжину раз в него попали, а затем обезьяны сбежали вниз и
собрали другие камни, немилосердно забрасывая его.

Нума повернулся, чтобы бежать, но путь ему преградил залп из
остроконечных снарядов, а затем, на краю поляны, огромный
Тог встретил его огромным обломком скалы размером с человеческую голову, и
повелитель Джунглей упал под ошеломляющим ударом.

С визгом, ревом и громким лаем человекообразные обезьяны из племени
Керчак бросились на поверженного льва. Палки, камни и желтые клыки
угрожали неподвижному телу. В следующий момент, прежде чем он смог бы прийти в себя
, Нума был бы избит и разорван до тех пор, пока от того, кто когда-то был самым
страшным существом джунглей, не осталась бы только кровавая масса
из сломанных костей и спутанных волос.

Но даже когда палки и камни были подняты над ним , и великий
оскаленные клыки, чтобы разорвать его, там произошли, как падать с деревьев
над миниатюрную фигуру с длинной белой бородой и морщинистым
лицо. Он приземлился прямо на тело Нумы и там танцевал,
кричал и визжал, бросая вызов быкам Керчака.

На мгновение они остановились, парализованные удивлением от увиденного. Это
был Ману, обезьяна, Ману, маленький трус, и вот он осмелился
свирепость великого Мангани, прыгающего по туше
Нума, лев, и кричал, что они не должны бить его снова.

И когда быки остановились, Ману наклонился и схватил рыжевато-коричневое ухо.
Со всеми его мало, возможно, он потянул на тяжелой голове, пока он медленно
повернули назад, обнажая растрепанные, черная голова и точеным профилем
Тарзан, приемыш обезьян.

Некоторые из старших обезьян были за то, чтобы довести начатое до конца, но
Тог, угрюмый, могучий Тог, быстро подскочил к человеку-обезьяне и
оседлав бесчувственное тело, предупредил тех, кто хотел ударить
своего товарища по детским играм. И Тика, его пара, тоже пришла, заняв свое место
рядом с Тогом, оскалив клыки. Другие последовали их примеру, пока
наконец Тарзан был окружен кольцом волосатых чемпионов, которые
не позволяли ни одному врагу приблизиться к себе.

Несколько минут спустя удивленный и наказанный Тарзан открыл глаза и пришел в
сознание. Он огляделся вокруг, на
окружающих обезьян, и к нему медленно вернулось осознание того, что
произошло.

Постепенно широкая улыбка осветила его черты. У него было много синяков
и они причиняли боль; но польза, которую принесло его приключение, стоила
всего, чего оно стоило. Он узнал, например, что обезьяны
Керчака прислушались к его учению, и он узнал, что у него хорошие
друзья среди угрюмых зверей, о которых он думал без сантиментов.
Он обнаружил, что Ману, обезьяна — даже маленький, трусливый Ману —
рисковал своей жизнью, защищая его.

Тарзан был очень рад узнать все это; но на другом уроке, который ему преподали
, он покраснел. Он всегда был Джокер, только
Джокер в мрачной и страшной компании; но теперь, когда он лежал там половина
мертвый, потому что его обижает, он почти дал торжественную клятву навсегда отказаться от
шутить—почти, но не совсем.




ГЛАВА IX
Кошмар


Чернокожие из деревни Мбонга, вождя племени, пировали, в то время как
над ними на большом дереве сидел Тарзан из племени Обезьян - мрачный, ужасный,
пустой и завистливый. Охота в тот день оказалась неудачной, потому что даже у величайших охотников в джунглях
бывают как скудные, так и жирные дни
. Часто Тарзан оставался голодным больше, чем на полнолуние, и у него
бывали целые луны, в течение которых он с трудом
справлялся с голодом; но такое случалось нечасто.

Однажды травоядные заболели, из-за чего
на несколько лет на равнинах почти не осталось дичи, и снова
большие кошки размножались так быстро и так заполонили страну, что
их добыча, которая также принадлежала Тарзану, была отпугнута на
значительное время.

Но по большей части Тарзан всегда хорошо питался. Однако сегодня он
ушел ни с чем, одна неудача следовала за другой так же быстро, как он добывал
новую добычу, так что теперь, когда он сидел на дереве над
питаясь неграми, он испытал все муки голода, и его ненависть
к своим заклятым врагам усилилась в его груди.
Действительно, было мучительно сидеть там голодным, пока эти Гомангани наполнялись
сами так полно еды, что их желудки, казалось, почти по
точки разрыва, и стейки слон на что!

Это правда, что Тантор Тарзан и были лучшими друзьями, и что
Тарзан никогда еще не пробовал мяса слона, но
Гомангани, очевидно, убили одного из них, и поскольку они ели мясо
своей добычи, у Тарзана не возникло никаких сомнений относительно этичности его поступка
поступить так же, если у него будет такая возможность. Знал ли он, что
слон умер от болезни за несколько дней до того, как черные обнаружили
что касается туши, то он, возможно, не очень стремился принять участие в пиршестве,
поскольку Тарзан из племени Обезьян не был пожирателем падали. Голод, однако, может тупить
наиболее эпикуреец вкус, и Тарзан был не совсем гурмана.

В этот момент он был очень голодным диким зверем, которого осторожность
держала на привязи, потому что большой котел для приготовления пищи в центре
деревни был окружен чернокожими воинами, сквозь которых не пробивался даже Тарзан
кто-то из Обезьян мог бы надеяться пройти невредимым.
Следовательно, наблюдателю было бы необходимо оставаться там голодным до тех пор, пока черные не съедят
наелись сами до одури, а потом, если они остались какие-то обрывочные, чтобы
принять лучшая еда, которую он мог бы от такого, но нетерпеливому Тарзану это
казалось, что жадные Gomangani бы скорее лопнул, чем оставить
праздник прежде чем последний кусочек был съеден. На какое-то время они нарушили
монотонность приема пищи, исполняя фрагменты охотничьего танца,
маневр, который в достаточной степени стимулировал пищеварение, чтобы позволить им снова наброситься
с новой силой; но с потреблением ужасающих
количества слоновьего мяса и местного пива, которые они вскоре стали слишком
неспособные к физическим нагрузкам любого рода, некоторые достигали стадии, когда
они больше не могли подняться с земли, но удобно лежали рядом
с большим котлом для приготовления пищи, погружаясь в бессознательное состояние.

Было уже далеко за полночь, прежде чем Тарзан смог увидеть конец
оргии. Чернокожие быстро засыпали; но некоторые
все еще упорствовали. Учитывая их состояние, Тарзан не сомневался, что
он легко может войти в деревню и урвать пригоршню мяса
прямо у них из-под носа; но пригоршня была не тем, чего он хотел. Ничего
менее чем сытый желудок утолил бы гложущую жажду этой великой
пустоты. Поэтому у него должно быть достаточно времени, чтобы спокойно добыть пищу.

Наконец—то хоть один воин остался верен своим идеалам - старик,
чей некогда морщинистый живот теперь был гладким и тугим, как головка
барабана. Испытывая сильный дискомфорт и даже боль, он
подползал к горшку и медленно поднимался на колени, из этого
положения он мог дотянуться до емкости и схватить кусок мяса.
Затем он с громким стоном переворачивался на спину и лежал так
пока он медленно заставил пищи между зубами и в его
наел живот.

Это бросалось в глаза Тарзану, что старик будет есть, пока он не умер,
или пока не было мяса. Человек-обезьяна с отвращением покачал головой.
Что за мерзкие создания были эти гомангани? И все же из всего народа джунглей
они одни очень походили на Тарзана по форме. Тарзан был человеком, и
они тоже должны были быть в некотором роде людьми, точно так же, как маленькие обезьяны, и
человекообразные обезьяны, и Болгани, горилла, совершенно очевидно принадлежали к одному типу
отличная семья, хотя и отличающаяся размером, внешностью и обычаями.
Тарзану было стыдно, потому что из всех зверей джунглей человек был
самым отвратительным — человек и Данго, гиена. Ели только человек и Данго
пока не распухли, как дохлая крыса. Тарзан видел, как Данго прогрыз себе
путь в тушу мертвого слона, а затем продолжал есть так
много, что не смог выбраться из дыры, через которую он
проник. Теперь он мог с готовностью поверить, что человек, будь у него такая
возможность, поступил бы так же. Человек тоже был самым непривлекательным из
созданий — с его тощими ногами и большим животом, с его подпиленными зубами,
и его толстые красные губы. Мужчина был отвратителен. Взгляд Тарзана был прикован
к отвратительному старому воину, валяющемуся в грязи под ним.

Вот! существо с трудом поднималось на колени, чтобы дотянуться до следующего
куска плоти. Оно громко стонало от боли, но все же упорно продолжало
есть, есть, постоянно есть. Тарзан больше не мог этого выносить — ни из-за
своего голода, ни из-за отвращения. Он бесшумно соскользнул на землю так, чтобы
ствол большого дерева находился между ним и пирующим.

Мужчина все еще стоял на коленях, согнувшись почти вдвое в агонии, перед
котелок для приготовления пищи. Он стоял спиной к человеку-обезьяне. Быстро и бесшумно
Тарзан приблизился к нему. Не раздалось ни звука, когда стальные пальцы сомкнулись на
черном горле. Борьба была короткой, потому что мужчина был стар и
уже наполовину одурманен воздействием обжорства и пива.

Тарзан отбросил инертную массу и зачерпнул из котла несколько больших кусков мяса
— этого было достаточно, чтобы утолить даже его сильный голод, - затем он
поднял тело пирующего и запихнул его в котел. Когда
другие чернокожие проснутся, им будет о чем подумать! Тарзан
ухмыльнулся. Когда он повернулся к дереву со своим мясом, он взял
сосуд с пивом и поднес его к губам, но при первом же
вкусе выплюнул жидкость изо рта и отбросил примитивную кружку
в сторону. Он был совершенно уверен, что даже Данго подвел бы черту под таким
отвратительным на вкус напитком, как этот, и его презрение к человеку возросло с
осуждением.

Тарзан углубился в джунгли примерно на полмили, прежде чем остановился
чтобы отведать украденной еды. Он заметил, что от него исходит странный
и неприятный запах, но предположил, что это связано с тем, что он
стоял в сосуд с водой над костром. Тарзан был, конечно,
отвык от приготовленной пищи. Он не любил ее; но он был очень голоден
и съел немалую часть его возить раньше это было действительно
бэку, что материал был тошнотворный. Это потребовало гораздо меньше
, чем он себе представлял, чтобы утолить свой аппетит.

Бросив весы на землю, он свернулся калачиком в удобной промежности
и попытался задремать; но задремать оказалось нелегко. Обычно
Тарзан из племени Обезьян засыпал так же быстро, как собака после того, как свернется калачиком
на коврике у камина перед ревущим пламенем; но сегодня вечером он извивался и
извивался, потому что внизу живота у него было странное чувство, которое
больше всего напоминало попытку со стороны
кусочки слоновьего мяса, лежащие там, чтобы выйти в ночь
и поискать своего слона; но Тарзан был непреклонен. Он стиснул свои
зубы и сдержался. Его не должны были лишить еды после того, как он
так долго ждал ее получения.

Ему удалось задремать, когда его разбудил рык льва. Он сел
и обнаружил, что уже совсем рассвело. Тарзан протер глаза.
Может ли быть, что он действительно спал? Он не чувствовал себя особенно
свежей, как он должен был после хорошего сна. Шум привлек его
внимание, и он посмотрел вниз, чтобы увидеть льва, стоящего у подножия
дерева и жадно смотрящего на него. Тарзан у царя зверей,
при Нума широко для человека-обезьяны удивлению, начал подниматься вверх
в ветвях к нему. Никогда прежде Тарзан не видел, чтобы лев
взбирался на дерево, и все же, по какой-то необъяснимой причине, он не был сильно
удивлен, что это сделал именно этот лев.

Пока лев медленно карабкался к нему, Тарзан искал ветки повыше;
но, к своему огорчению, он обнаружил, что это было величайшим
трудом, на который он вообще мог взобраться. Снова и снова он соскальзывал назад,
теряя все, что приобрел, в то время как лев упорно продолжал свое
восхождение, подбираясь все ближе и ближе к человеку-обезьяне. Тарзан мог
видеть голодный огонек в желто-зеленых глазах. Он мог видеть работорговца
на отвисших челюстях и огромных клыках, разинутых, чтобы схватить и уничтожить
его. Отчаянно царапаясь, человеку-обезьяне наконец удалось заполучить
маленькая на своего преследователя. Он достиг более тонкими ветвями далеко наверх
где он прекрасно знал, что ни Лев, может последовать; но и пришел дьявол лицом
Нума. Это было невероятно, но это правда. Но что больше всего поразило Тарзана
, так это то, что, хотя он и осознавал невероятность всего этого, он в то же время
принимал это как само собой разумеющееся, что сначала должен взобраться лев
вообще и, во - вторых, что он должен попасть на верхние террасы, где даже
Сита, пантера, не осмеливалась рисковать.

Человек-обезьяна неуклюже вскарабкался на самую верхушку высокого дерева и
за ним последовал Нума, лев, жалобно стонущий. Наконец Тарзан встал.
балансируя на самой вершине качающейся ветки, высоко над
лесом. Он не мог идти дальше. Внизу лев неуклонно поднимался
и Тарзан из племени Обезьян понял, что наконец-то пришел конец.
Он не мог сражаться на крошечной ветке со львом Нумой,
особенно с таким Нумой, которому раскачивающиеся ветви на высоте двухсот футов
над землей служили такой же надежной опорой, как и сама земля.

Лев подбирался все ближе и ближе. Еще мгновение, и он мог бы дотянуться
одной огромной лапой и потащить человека-обезьяну вниз, к этим ужасным челюстям.
Жужжащий звук над его головой заставил Тарзана с опаской взглянуть
вверх. Совсем близко над ним кружила огромная птица. Он никогда в жизни не видел такой
большой птицы, и все же он сразу узнал ее, потому что разве
он не видел ее сотни раз в одной из книг в маленькой
хижина у залива, не имеющего выхода к морю. поросшая мхом хижина— которая вместе с ее
содержимым была единственным наследством, оставленным его покойным и неизвестным отцом
молодому лорду Грейстокуку?

В книжке с картинками была изображена огромная птица, летящая высоко над землей.
земли с маленьким ребенком в когтях, пока, под, отвлекся
мать стояла с поднятыми руками. Лев уже протянул
когтистую лапу, чтобы схватить его, когда птица спикировала и вонзила не менее
грозные когти в спину Тарзана. Боль была невыносимой; но
с чувством облегчения человек-обезьяна почувствовал, что его вырвали из
лап Нума.

С громким шумом крыльев птица быстро поднялась до лесного
лежал далеко внизу. Он сделал Тарзан тошнит, и голова кружится, чтобы посмотреть вниз на него с
поэтому большой высоты, так что он плотно закрыл глаза и затаил дыхание.
Огромная птица поднималась все выше и выше. Тарзан открыл глаза.
Джунгли были так далеко, что он мог видеть только тусклое зеленое пятно внизу
над собой, но прямо над головой и совсем близко было солнце. Тарзан протянул свои
руки и согрел их, потому что они были очень холодными. Затем внезапное безумие
овладело им. Куда несла его птица? Должен ли он был так
пассивно подчиниться пернатому существу, каким бы огромным оно ни было? Должен ли был он, Тарзан из племени
Обезьян, могучий боец, умереть, не нанеся ни одного удара в свою собственную
защиту? Никогда!

Он выхватил охотничий клинок из-за пояса и сделал выпад вверх.
вонзил его раз, другой, третий в грудь над ним. Могучие
крылья еще несколько раз судорожно взмахнули, когти ослабли
хватка ослабла, и Тарзан из племени Обезьян стремительно полетел вниз, к
далеким джунглям.

Казалось, человек-обезьяна, что он упал за несколько минут до него
разбился через листовые зелени на верхушках деревьев. Ветви поменьше
смягчили его падение, так что он на мгновение остановился на
той самой ветке, на которой искал сна прошлой ночью.
На мгновение он повалился на пол в отчаянной попытке восстановить равновесие .
равновесие; но, наконец, он скатился, все же, отчаянно цепляясь, ему
удалось ухватиться за ветку и повиснуть.

Он снова открыл глаза, которые закрыл во время падения.
Снова была ночь. Со всей своей прежней ловкостью он вскарабкался обратно на ту самую
промежность, с которой упал. Внизу зарычал лев, и, посмотрев
вниз, Тарзан увидел желто-зеленые глаза, блестевшие в
лунном свете, когда они жадно смотрели на него сквозь темноту
ночи джунглей.

Человек-обезьяна судорожно вдохнул. Холодный пот выступил из каждой поры,
у Тарзана сильно заныло под ложечкой. Тарзану из племени
обезьян приснился его первый сон.

Долгое время он сидел, наблюдая, как Нума забирается на дерево вслед за
ним, и прислушиваясь к шуму огромных крыльев сверху, ибо для
Тарзана из племени обезьян его мечта стала реальностью.

Он не мог поверить в то, что увидел, и все же, увидев даже эти
невероятные вещи, он не мог не верить свидетельствам своего собственного
восприятия. Никогда за всю свою жизнь чувства Тарзана не обманывали его
так сильно, и поэтому, естественно, он очень верил в них. Каждое восприятие
которые когда-либо были переданы в Тарзана мозг был, с
разной точностью, истинного восприятия. Он не мог представить себе
возможность того, что он, по-видимому, прошел через такое странное приключение
, в котором не было ни крупицы правды. Что желудок, расстроенный
разложившейся слоновьей плотью, лев, рычащий в джунглях, книжка с картинками
и сон могли бы так достоверно передать все четкие детали
то, что он, казалось бы, пережил, было совершенно за пределами его понимания; и все же
он знал, что Нума не мог залезть на дерево, он знал, что в
в джунглях не было такой птицы, какую он видел, и он знал также, что не смог бы
упасть и на крошечную долю расстояния, которое пролетел
вниз, и остаться в живых.

Мягко говоря, он был очень озадачен Тарзана, как он пытался сочинять
сам еще раз для сна—очень озадачен и очень подташнивает
Тарзан.

Глубоко размышляя над странными событиями этой ночи, он
стал свидетелем другого примечательного события. Это, действительно, весьма
нелепо, но он видел все это своими глазами—он был никак не меньше
чем Histah, змея, wreathing его извилистый и скользкий путь вверх по боле
на дереве под ним — Хиста с головой старика, которого Тарзан
засунул в котел для варки — голова и круглый, тугой, черный,
раздутый живот. Как страшное лицо старика, исподлобья.
набор и стекловидный, вплотную приблизившись к Тарзану, пасть открыл, чтобы схватить его.
Человек-обезьяна яростно ударил по отвратительному лицу, и когда он нанес удар,
видение исчезло.

Тарзан сидел прямо на своей ветке, дрожа всеми членами,
широко раскрыв глаза и тяжело дыша. Он с интересом рассматривал всех окружающих своим острым,
джунгли-наметанный глаз, но он увидел ничто старика с телом
Хиста, змея, но на своем обнаженном бедре человек-обезьяна увидел
гусеницу, упавшую с ветки над ним. С гримасой он смахнул
ее в темноту внизу.

И так тянулась ночь, сон за сном, кошмар за кошмаром
пока отвлеченный человек-обезьяна не вздрагивал, как испуганный олень
от шороха ветра в деревьях вокруг него, или не вскакивал на ноги.
ноги, когда жуткий смех гиены внезапно разорвал кратковременную тишину джунглей
. Но наконец-то запоздалой Зари и больной и
лихорадочные Тарзан рана вяло сквозь сырые и мрачные лабиринты
лес в поисках воды. Все его тело, казалось, горело огнем, сильная
тошнота подступила к горлу. Он увидел почти
непроходимую чащу и, подобно дикому зверю, которым он и был, заполз в
нее, чтобы умереть в одиночестве и незамеченным, в безопасности от нападений хищных
плотоядное животное.

Но он не умер. Долгое время он хотел этого; но вскоре природа
и взбешенный желудок справили нужду своим собственным терапевтическим
способом, человек-обезьяна покрылся сильным потом, а затем упал
погрузился в нормальный и безмятежный сон , который сохранялся долгое время.
во второй половине дня. Когда он проснулся, он оказался слабым, но не больным.

Еще раз он попросил воды, а после глубоко пьющий, принял его сторону
медленно направляется к хижине на берегу моря. Во времена одиночества и неприятностей
у него давно вошло в привычку искать там тишину и покой,
которые он не мог найти нигде больше.

Когда он подошел к хижине и поднял грубую щеколду, которую его отец
смастерил много лет назад, два маленьких, налитых кровью глаза наблюдали
за ним из густой листвы джунглей неподалеку. Из-под
лохматые, нависшие брови, они злобно зыркнул на него, ехидно
и с острым любопытством; затем Тарзан вошел в хижину и закрыл за собой
дверь. Здесь, когда весь мир был закрыт от него, он мог
мечтать, не опасаясь, что ему помешают. Он мог свернуться калачиком и смотреть на
фотографии в странных вещей, которые были книги, он мог бы разобраться
печатному слову он научился читать и без знания разговорного
язык его лице, он мог бы жить в своем прекрасном мире, который он
не было известно за пределами обложки своих любимых книг. Нума и Сабор
могли бы бродить поблизости от него, стихии могли бы бушевать во всей своей
ярость; но здесь, по крайней мере, Тарзан мог быть совершенно не настороже в
восхитительном расслаблении, которое давало ему все его способности для
непрерывного стремления к этому величайшему из всех его удовольствий.

Сегодня он обратился к изображению огромной птицы, которая унесла
маленького Тармангани в своих когтях. Тарзан нахмурил брови,
рассматривая цветной отпечаток. Да, это была та самая птица, которая
унесла его накануне, ибо для Тарзана сон был настолько
великой реальностью, что он все еще думал, что прошли еще день и ночь.
прошло с тех пор, как он лег спать на дереве.

Но чем больше он думал об этом, тем менее уверенным становился
в истинности кажущегося приключения, через которое он прошел, и все же
где кончалось реальное и начиналось нереальное, он был совершенно не в состоянии
чтобы определить. Действительно ли он тогда был в деревне черных
вообще, убил ли он старого гомангани, ел ли мясо слона
, был ли он болен? Тарзан почесал свою взъерошенную черную голову и
задумался. Все это было очень странно, но он знал, что никогда раньше не видел
Нума взбирается на дерево, или Хиста с головой и животом старого чернокожего
человека, которого Тарзан уже убил.

Наконец, со вздохом он сдался, пытаясь постичь непостижимое, еще
в глубине души он знал, что что-то пришло в его жизнь
что он никогда прежде не испытывал, другой жизни, которая существовала, когда
он спал и сознание которого переносится в его
часы бодрствования.

Тогда он начал задаваться вопросом, не убьет ли его какое-нибудь из этих странных существ, которых он
встретил во сне, потому что в такие моменты Тарзан из
Обезьяны казались другим Тарзаном, вялым, беспомощным и
робким — желающим убежать от своих врагов, как убежал Бара, олень, самое страшное
из существ.

Таким образом, вместе со сном пришел первый слабый намек на знание страха,
знание, которого Тарзан, проснувшись, никогда не испытывал, и, возможно, он
испытывал то, через что прошли и передали его ранние предки
для потомков в форме сначала суеверия, а позже религии; ибо
они, как Тарзан, видели ночью вещи, которые не могли объяснить
с точки зрения дневного света, чувственного восприятия или разума, и поэтому имели
придумали для себя странное объяснение, включавшее гротескные формы
, обладающие странными и сверхъестественными способностями, которым они, наконец
пошли относить все те необъяснимые явления природы, которых с
каждым повторением наполнил их с благоговением, удивлением, или с террором.

И когда Тарзан сосредоточил свой ум на маленьких букашках на лежащей перед ним странице с напечатанным
текстом, активное воспоминание о странных приключениях
вскоре слилось в текст того, что он читал, — рассказ о
Болгани, горилла, в неволе. Там была более или менее реалистичная
иллюстрация Болгани в цветах и в клетку, со многими примечательными
выглядящими Тармангани, стоящими у перил и с любопытством разглядывающими
рычащее животное. Тарзан, как всегда, немало удивился
странному и, казалось бы, бесполезному разнообразию разноцветного оперения, покрывавшего
тела тармангани. Это всегда вызывало у него легкую улыбку, когда он
смотрел на этих странных существ. Он задавался вопросом, прикрывали ли они так свои
тела от стыда за свою безволосость или потому, что считали странные
вещи, которые они носили, добавляли красоты их внешности.
Особенно позабавили Тарзана гротескные головные уборы
изображенных людей. Он задавался вопросом, как некоторым из них удавалось
удерживая их в вертикальном положении, он был так близок к тому, чтобы
громко рассмеяться, как никогда в жизни, когда рассматривал забавные маленькие
круглые штуковины на головах гэс.

Постепенно человек-обезьяна разобрался в значении различных сочетаний
букв на печатной странице, и пока он читал, маленькие жучки, ибо
именно так он всегда думал о буквах, начали бегать вокруг самым
сбивающая с толку манера поведения, затуманивающая зрение и сбивающая с толку мысли.
Дважды он задел спиной руки ловко по глазам; но только
на мгновение он мог вывести клопов обратно в Связной и внятной
форма. Прошлой ночью он плохо спал, и теперь он был измотан
потерей сна, болезнью и легкой лихорадкой, которая у него была, так что
ему становилось все труднее фиксировать свое внимание или удерживать
его глаза открываются.

Тарзан понял, что засыпает, и как раз в тот момент, когда на него снизошло осознание
, он решил поддаться
влечению, которое приняло почти масштабы физического
боль разбудила его, когда открылась дверь каюты. Быстро обернувшись
в ту сторону, где его прервали, Тарзан на мгновение был поражен, увидев набухающий
в дверном проеме появилась огромная и волосатая фигура Болгани, гориллы.

Едва ли был хоть один обитатель огромных джунглей, с которым Тарзан
предпочел бы не сидеть взаперти в маленькой хижине, чем
Болгани, горилла, тем не менее, не испытывал страха, хотя его острый глаз
заметил, что Болгани охвачен безумием джунглей, которое
охватывает многих самых свирепых самцов. Обычно огромные гориллы
избегают конфликтов, прячутся от других обитателей джунглей и
как правило, являются лучшими соседями; но когда на них нападают или
безумие овладевает ими, нет более смелого и свирепого обитателя джунглей, чем
который сознательно искал бы ссоры с ними.

Но для Тарзана не было выхода. Болгани сердито смотрел на него своими
покрасневшими, злыми глазами. Через мгновение он бросится и схватит
человека-обезьяну. Тарзан потянулся за охотничьим ножом, который он положил на
стол рядом с собой; но так как его пальцы не сразу нащупали
оружие, он быстро огляделся в поисках его. Когда он это сделал, его взгляд
упал на книгу, которую он просматривал, которая все еще лежала открытой на
фотография Болгани. Тарзан нашел свой нож, но он просто потрогал его пальцами
лениво и ухмыльнулся в направлении приближающейся гориллы.

Никогда больше его не одурачат пустые вещи, которые приходят, пока он спит!
Без сомнения, через мгновение Болгани превратится в Памбу, крысу, с
головой Тантора, слона. Тарзан видел достаточно таких странных
событий в последнее время, чтобы иметь некоторое представление о том, чего он мог ожидать; но
на этот раз Болгани не изменил своего облика, медленно приближаясь к
молодому человеку-обезьяне.

Тарзан тоже был немного озадачен тем, что у него не было желания спешить
судорожно некоторые безопасное место, как это было сенсацией большинство
бросается в глаза и в других своих новых и замечательных приключений. Он был
просто сам сейчас готов к бою, если это необходимо; но все еще уверены, что нет
плоть и кровь гориллы стояли перед ним.

Эта штука уже должна была раствориться в воздухе, подумал Тарзан,
или превратиться во что-то другое; но этого не произошло. Вместо этого оно вырисовывалось
четкое и реальное, как сам Болгани, великолепное темное пальто
сияющее жизнью и здоровьем в лучах солнечного света, падавших на
каюта через высокое окно за спиной молодого лорда Грейстока. Это
"это было самое реалистичное из его приключений во сне", - подумал Тарзан,
пассивно ожидая следующего забавного происшествия.

И тут горилла бросилась в атаку. Две могучие, мозолистые руки ухватились
человек-обезьяна, большие клыки были оголены близко к его лицу, жуткое рычание
лопнуть от кавернозных горло и горячим дыханием раздул Тарзан щеке,
и все же он сидел и улыбался явления. Тарзана можно было одурачить
один или два раза, но не столько раз подряд! Он знал, что
этот Болгани не был настоящим Болгани, потому что, будь он им, он никогда не смог бы
добрался до хижины, поскольку только Тарзан знал, как управлять
защелкой.

Горилла, казалось, была озадачена странной пассивностью безволосой
обезьяны. Он помолчал мгновение его пасть оскаленная близко к другой
горло, затем он, казалось, внезапно принял какое-то решение. Перекинув
человека-обезьяну через волосатое плечо так легко, как вы или я могли бы поднять
младенца на руках, Болгани повернулся и выскочил на открытое место, помчавшись
к большим деревьям.

Сейчас, действительно, Тарзан был уверен, что это было приключение, сон, и так
во многом ухмыльнулся, как гигантская горилла родила его, несопротивляющегося, подальше.
Вскоре, рассуждал Тарзан, он проснется и обнаружит, что снова находится в
хижине, где он заснул. Он оглянулся на эту мысль
и увидел, что дверь хижины широко открыта. Так бы никогда не получилось! Всегда
если бы он был осторожен и закрывал ее на задвижку от диких незваных гостей. Ману,
обезьяна, устроила бы там ужасный хаос среди сокровищ Тарзана, если бы
у нее был доступ внутрь хотя бы на несколько минут. Вопрос
, возникший в голове Тарзана, был озадачивающим. Где кончается сон
приключения и начинается реальность? Как он мог быть уверен, что
дверь хижины не была действительно открыта? Все у него появились довольно
нормальной—не было там ни гротескных преувеличений своих бывших
приключения спящего. Тогда было бы лучше перестраховаться и
убедиться, что дверь кабины закрыта — это не причинило бы вреда, даже если
все, что, казалось бы, происходит, на самом деле не происходило вовсе.

Тарзан попытался соскользнуть с плеча Болгани, но огромный зверь
только зловеще зарычал и крепче вцепился в него. С могучим усилием
человек-обезьяна высвободился, и когда он соскользнул на землю,
горилла из снов свирепо повернулась к нему, снова схватила и
вонзила огромные клыки в гладкое коричневое плечо.

Насмешливая ухмылка исчезла с губ Тарзана, когда боль и горячая
кровь пробудили его боевые инстинкты. Спал он или бодрствовал, это было
больше не шуткой! Кусаясь, разрывая и рыча, они вдвоем покатились по земле
. Горилла теперь обезумела от безумной ярости. Снова
и снова он ослаблял хватку на плече человека-обезьяны в попытке
вцепиться в яремную вену; но Тарзан из племени Обезьян уже сражался с
существа, которые первыми наносили удар по жизненно важной вене, и каждый раз, когда он
увернулся от опасности, пытаясь дотянуться пальцами до горла своего
противника. Наконец ему это удалось — его огромные мускулы напряглись и
скрутились узлами под гладкой шкурой, когда он напрягал каждую унцию своей
могучей силы, чтобы оттолкнуть волосатое туловище от себя. И когда он задыхался
Болгани и отстранил его, его другая рука медленно поползла вверх
между ними, пока острие охотничьего ножа не уперлось в сердце
дикаря — последовало быстрое движение запястья со стальными пальцами и
клинок достиг своей цели.

Болгани, горилла, издал единственный ужасающий вопль, вырвался
из рук человека-обезьяны, поднялся на ноги, несколько раз пошатнулся
ступеньки, а затем рухнул на землю. Последовало несколько судорожных движений
конечностей, и животное замерло.

Тарзан из племени Обезьян стоял, глядя вниз на свою добычу, и когда он стоял
там он провел пальцами по своей густой черной шевелюре.
Вскоре он наклонился и коснулся мертвого тела. Немного красной
живой крови гориллы окрасило его пальцы. Он поднес их к
носу и понюхал. Затем покачал головой и повернулся к каюте.
Дверь все еще была открыта. Он закрыл ее и задвинул щеколду. Возвращаясь
к телу своей жертвы, он снова остановился и почесал в затылке.

Если это было приключение во сне, то что же тогда было реальностью? Как он мог
отличить одно от другого? Сколько из всего, что произошло в его
жизни, было реальным, а сколько нереальным?

Он поставил ногу на распростертое тело и, подняв лицо к
небеса огласил крик убить быка обезьяны. Далеко на расстоянии
лев ответил. Это было очень реально, и все же он не знал. Озадаченный,
он отвернулся в джунгли.

Нет, он не знал, что было реальным, а что нет; но было одно
что он точно знал — никогда больше он не будет есть плоть Тантора,
слона.




ГЛАВА X
Битва за Тику


День был прекрасным. Прохладный ветерок смягчал жар экваториального
солнца. В племени неделями царил мир, и ни одного инопланетного врага
у нарушили его сохраняет извне. Получить эту обезьяну-ум все
это было достаточным доказательством того, что в будущем будут совпадать с
в недавнем прошлом—утопия, которая будет сохраняться.

Часовые, теперь уже по привычке, ставшей неизменным племенным обычаем, либо
ослабили бдительность, либо полностью покинули свои посты, как того требовала прихоть
. Племя было далеко рассеяно в поисках пищи. Таким образом,
мир и процветание могут подорвать безопасность самого примитивного
сообщества так же, как и самого культурного.

Даже отдельные люди стали менее бдительными, так что можно было бы
я думал, что Нума, Сабор и Шита полностью исключены из схемы
вещей. Рыбы и балу без охраны бродили по мрачным
джунглям, в то время как жадные самцы добывали пищу далеко в поле, и так получилось, что
Тика и Газан, ее балу, охотились на крайней южной окраине племени
рядом с ними не было ни одного крупного самца.

Еще дальше на юг по лесу двигалась зловещая фигура —
огромная обезьяна-бык, обезумевшая от одиночества и поражения. Неделю назад он
боролся за царствование в далеком племени, а теперь избитый,
и все еще страдающий, он бродил по пустыне изгнанником. Позже он мог бы
вернуться к своему племени и подчиниться воле волосатого зверя, которого он
пытался свергнуть с престола; но пока он не осмеливался этого сделать,
поскольку он искал не только корону, но и жен своего
господина и повелительницы. Потребовалась бы по меньшей мере целая луна, чтобы вернуть
ему забвение о том, что он причинил зло, и поэтому Туг бродил по странным
джунглям, мрачным, ужасным, наполненным ненавистью.

Именно в таком душевном состоянии Туг неожиданно наткнулся на молодую
женщину, которая в одиночестве кормилась в джунглях — незнакомку, гибкую, сильную и
ни с чем не сравнимую красоту. Туг перевел дыхание и быстро прокрался к
с одной стороны тропы, где густая листва тропического
подлеска скрывала его от Тики, позволяя ему любоваться
ее красотой.

Но они беспокоились не только о Тике — они бродили по окрестным
джунглям в поисках быков, коров и балу из ее племени, хотя
главным образом из-за быков. Когда кто-то желает женщину из чужого племени, он
должен принимать во внимание огромных, свирепых, волосатых стражей, которые
редко уходят далеко от своих подопечных и которые будут сражаться с незнакомцем до
смерть при защите партнера или потомства другого человека, точно так же, как
они будут сражаться за своих.

Туг не видел никаких признаков присутствия какой-либо обезьяны, кроме странной нее и
молодого балу, играющего неподалеку. Его злые, налитые кровью глаза были полузакрыты, когда
они остановились на прелестях первого — что касается балу, то один щелчок
этих огромных челюстей на задней части его маленькой шеи помешал бы ему
поднимать ненужную тревогу.

Туг был прекрасным, крупным самцом, во многом похожим на приятеля Тики, Тауга.
Каждый был в расцвете сил, и каждый обладал великолепной мускулатурой, совершенными
клыками и был столь же ужасающе свиреп, как и самые требовательные и
именно этого она могла пожелать. Если бы Туг был из ее собственного племени, Тика могла бы
с такой же готовностью уступить ему, как и Тогу, когда пришло время ее спаривания;
но теперь она была Тауг и никакой другой мужчина мог претендовать на нее без первого
победив Тауг в рукопашной схватке. И даже тогда Teeka сохранили некоторые
прав в этом вопросе. Если бы она не благоволила корреспонденту, она могла бы
выйти на ристалище со своим законным партнером и внести свою лепту в то, чтобы
отбить у него охоту к ухаживаниям, что тоже оказалось бы не подло
помощь ее господину и повелительнице, для Тики, даже несмотря на то, что ее клыки
были меньше, чем мужчины, могли использовать их в превосходный эффект.

Только сейчас Teeka был занят в увлекательный поиск жуки, в
исключая все остальное. Она не осознавала, насколько далеко они с Газаном
оказались отделены от равновесия племени, и ее защитные
чувства не были настороже, как им следовало быть. Месяцы защищенности от
опасностей под бдительным присмотром часовых, которых Тарзан
научил выставлять племя, вселили в них чувство
мирной безопасности, основанной на этом заблуждении, которое погубило многих
просвещенные сообщества в прошлом и будут продолжать разрушать другие
в будущем — что, поскольку на них не нападали, на них никогда не нападут
.

Toog, убедившихся, что только она и ее балу были в
в непосредственной близости, прокралась вперед. Тика стояла спиной
к нему, когда он, наконец, бросился на нее; но ее чувства, наконец,
пробудились к присутствию опасности, и она развернулась лицом к странному
быку как раз перед тем, как он добрался до нее. Туг остановился в нескольких шагах от нее. Его
Гнев улетучился перед соблазнительными женскими чарами незнакомки. Он
издавал примирительные звуки — что-то вроде кудахтанья своими широкими,
плоскими губами, — которые тоже не сильно отличались от того, что могло бы быть
издано в сопереживающем соло.

Но Тика только обнажила клыки и зарычала. Маленький Газан бросился бежать
к своей матери, но она остановила его быстрым “Криг-а!”
посоветовав ему забежать на высокое дерево. Очевидно, Тика не была
приятно впечатлена своим новым поклонником. Туг понял это и соответствующим образом изменил
свои методы. Он выставил свою гигантскую грудь, бьют по нему с
его мозолистые кулаки и направился туда-сюда перед ней.

“Я Туг”, - похвастался он. “Посмотри на мои боевые клыки. Посмотри на мои огромные
руки и могучие ноги. Одним укусом я могу убить твоего самого большого быка.
Я один убил Шиту. Я - Туг. Туг хочет тебя ”. Затем он подождал
эффекта, и ему не пришлось долго ждать. Teeka включен с
стремительность, что опровергало ее большой вес и направлялась совсем в другую
направление. Toog, с злобное рычание, прыгнул в погоню; но
меньше, легче женщина была слишком флот для него. Он преследовал ее несколько
ярдов, а затем, с пеной у рта и лаем, остановился и стал бить по земле
своими крепкими кулаками.

С дерева над ним маленький Газан посмотрел вниз и стали свидетелями
конфуз незнакомец быка. Будучи молодым и считая себя в безопасности
вне досягаемости тяжелого мужчины, Газан выкрикнул несвоевременное оскорбление
в адрес их мучителя. Туг поднял глаза. Тика остановилась на небольшом
расстоянии — она не хотела уходить далеко от своего балу; Туг быстро понял это
и так же быстро решил воспользоваться преимуществом. Он увидел, что дерево, на
котором сидела молодая обезьяна, было изолировано и что Газан не мог
добраться до другого, не спустившись на землю. Он получит мать
через ее любовь к своим детенышам.

Он вскочил на нижние ветви дерева. Маленький Газан
перестал оскорблять его; выражение дьявольщины на его лице сменилось выражением
настороженности, за которой быстро последовал страх, когда Туг начал
подниматься к нему. Тика крикнула Газану, чтобы он забирался повыше, и
малыш помчался вверх по крошечным веткам, которые не могли
выдержать вес огромного быка; но, тем не менее, Туг продолжал
карабкаться. Тика не испугалась. Она знала, что он не сможет подняться высоко
достаточно высоко, чтобы добраться до Газана, поэтому она села на небольшом расстоянии от дерева
и подвергла его поношению в джунглях. Будучи женщиной, она была в прошлом
мастером этого искусства.

Но она не знала злобной хитрости маленького мозга Туга. Она
считала само собой разумеющимся, что бык заберется как можно выше
к Газану, а затем, обнаружив, что не может его достать, возобновит свою
погоню за ней, которая, как она знала, окажется столь же бесплодной. Она была настолько уверена
в безопасности своего балу и собственной способности позаботиться о
себе, что не стала звать на помощь, что вскоре
привлекло бы на ее сторону других членов племени.

Туг медленно достиг предела, до которого осмелился дотянуться своим огромным весом
до тонких ветвей. Газан все еще был в пятнадцати футах над ним.
Бык напрягся и схватил главную ветку своими сильными руками,
затем он начал энергично трясти ее. Тика была потрясена. Мгновенно
она поняла, что задумал бык. Газы вцепились далеко покачиваясь
конечности. При первом же толчке он потерял равновесие, хотя и не совсем
упал, все еще цепляясь четырьмя руками; но Туг удвоил свои
усилия; тряска привела к сильному хрусту конечности, к которой
молодая обезьяна цеплялась за него. Тика слишком ясно увидела, каким должен быть исход
и, забыв о собственной опасности в глубине своей материнской любви, бросилась
вперед, чтобы взобраться на дерево и сразиться с ужасным существом
это угрожало жизни ее малыша.

Но прежде, чем она достигла боле, Toog удалось, в результате насильственных
трясти ветки, чтобы ослабить газы имеют. С криком малыш
бросился вниз сквозь листву, тщетно цепляясь за новую
опору, и приземлился с тошнотворным глухим стуком у ног своей матери, где он
лежал молча и неподвижно. Застонав, Тика наклонилась, чтобы поднять неподвижный
фигура в ее руках; но в то же мгновение Туг оказался на ней.

Отбиваясь и кусаясь, она пыталась освободиться; но гигантские мускулы
огромного быка были слишком велики для ее меньшей силы. Туг бил
и душил ее несколько раз, пока, наконец, в полуобморочном состоянии она не впала
в полузабытье. Затем бык взвалил ее к себе на плечо и
повернулся обратно к тропе, ведущей на юг, откуда он пришел.

На земле неподвижно лежал маленький Газан. Он не стонал. Он
не двигался. Солнце медленно поднималось к меридиану. Паршивая штука,
подняв свой нос, чтобы запах джунглей ветер, ползли
подлесок. Он был Данго-гиена. В настоящее время свою уродливую морду разбила
через некоторое вблизи листвы и ее жестокие глаза устремлены на газе.

Рано утром, Тарзан, приемыш обезьян ушел в каюту к
море, где он провел много времени, каждый раз, когда племя было
располагающиеся в непосредственной близости. На полу лежал скелет человека — все,
что осталось от бывшего лорда Грейстока, — лежал так, как упал около
двадцати лет назад, когда Керчак, большая обезьяна, бросил его,
безжизненный, вот он. Термиты и мелкие грызуны давным-давно уничтожили его
дочиста обглодали крепкие английские кости. Годами Тарзан видел это
лежащим там, уделяя ему не больше внимания, чем бесчисленным
тысячам костей, которыми были усеяны его логова в джунглях. На кровати покоился другой скелет,
поменьше, но юноша проигнорировал его, как проигнорировал
другого. Откуда он мог знать, что один был его отцом, а другой
его матерью? Маленькая кучка костей в грубой колыбели, сделанный с
таких заботливых бывший лорд Грейсток, ничего не значили для
ему — что однажды этот маленький череп поможет доказать его право на
гордый титул был так же далек от его понимания, как спутники солнц
Ориона. Для Тарзана они были костями — просто костями. Они были ему не нужны, потому что
на них не осталось мяса, и они не стояли у него на пути, потому что он
не знал необходимости в кровати, а через скелет на полу он легко
мог перешагнуть.

Сегодня он был неспокоен. Он перевернул страницы сначала одной книги, потом
другой. Он взглянул на картинки, которые знал наизусть, и отбросил
книги в сторону. Он в тысячный раз порылся в шкафу.
Он достал пакет, в котором лежало несколько маленьких круглых кусочков металла.
Он играл с ними много раз за прошедшие годы; но всегда он
аккуратно убирал их в сумку, а сумку в шкаф, на
ту самую полку, где впервые обнаружил ее. Странным образом
наследственность проявила себя у человека-обезьяны. Происходя из упорядоченной расы, он
сам был упорядоченным, сам не зная почему. Обезьяны роняли предметы
везде, где их интерес к ним ослабевал — в высокой траве или с
раскинутых высоко ветвей деревьев. То, что они роняли, они иногда
нашли опять же, случайно; но не так-пути Тарзан. За несколько
вещей у него было место и скрупулезно он вернулся, что
надлежащее место, когда он с этим покончил. Круглые кусочки металла в
маленьком мешочке всегда интересовали его. С обеих
сторон были рельефные рисунки, значение которых он не совсем понимал. Кусочки были
яркими и блестящими. Его забавляло расставлять их разными фигурами на
столе. Сотни раз он играл таким образом. Сегодня, занимаясь этим
, он уронил красивую желтую монету — английский соверен, — которая
покатился под кровать, где лежало все, что было смертного некогда
прекрасная леди Элис.

Верный форме, Тарзан сразу опустился на четвереньки и
искали под кроватью за потерянный кусок золота. Каким бы странным это ни казалось
, он никогда раньше не заглядывал под кровать. Он нашел золотую
монету и кое-что еще — маленькую деревянную шкатулку с неплотно закрывающейся
крышкой. Достав их обоих, он вернул соверен в сумку, а
сумку - на полку в шкафу; затем он исследовал коробку.
В ней находилось некоторое количество металлических кусочков цилиндрической формы, имеющих форму конуса на конце.
с одного конца и плоские с другого, с выступающим краем. Все они были
довольно зеленые и тусклые, покрытые многолетним налетом зелени.

Тарзан достал горсть из коробки и осмотрел их. Он
потер один о другой и обнаружил, что зеленый цвет сошел, оставив
блестящую поверхность на две трети их длины и тускло-серый на
конусообразном конце. Найдя кусочек дерева, он быстро протер один из цилиндров
и был вознагражден блестящим блеском, который ему понравился.

На боку у него висел карманный мешочек, снятый с тела одного из
множество черных воинов он убил. В этот мешочек он положил пригоршню
новых игрушек, решив почистить их на досуге; затем он
убрал коробку под кровать, не найдя больше ничего интересного
он вышел из хижины и направился обратно в сторону племени.

Незадолго до того, как он добрался до них, он услышал впереди большой переполох
громкие крики шеса и балуса, дикий, сердитый лай и
рычание огромных быков. Он мгновенно увеличил скорость, потому что
“Криг-ахи”, донесшиеся до его ушей, предупредили его, что с его товарищами что-то не так
.

Пока Тарзан был занят своими делами в хижине своего
покойного отца, Тог, могучий друг Тики, охотился в миле к
северу от племени. Наконец, набив живот, он лениво повернулся
обратно к поляне, где в последний раз видел племя, и вскоре
начал проходить мимо его членов, разбросанных поодиночке, по двое или по трое.
Нигде он не видел Тику или Газана, и вскоре он начал расспрашивать
других обезьян, где они могут быть; но никто из них не видел их в последнее время.

Низшие отряды не отличаются богатым воображением. Они этого не делают, как вы
и я рисую яркие мысленные картины того, что могло бы произойти,
и поэтому Тог теперь не подозревал, что его постигло какое-то несчастье.
самка и их потомство — он просто знал, что хочет найти Тику
чтобы он мог прилечь в тени и попросить ее почесать ему спину, пока
переваривается его завтрак; но хотя он звал ее и искал
он спрашивал ее у каждого, кого встречал, но не мог найти никаких следов ни Тики, ни
Газы.

Он начинал раздражаться и уже почти решил
отчитать Тику за то, что она забрела так далеко, когда он хотел ее. Он был
двигаясь на юг по охотничьей тропе, его мозолистые подошвы и костяшки пальцев
не издавали ни звука, когда он наткнулся на Данго на противоположной стороне
небольшой поляны. Пожиратель мертвечины не заметил Тауг, для всех его
глаза были на чем-то, которая лежала в траве под деревом что—то
после чего он был тайком с осторожной скрытности от его породы.

Тог, сам всегда осторожный, как и подобает тому, кто путешествует вверх
и вниз по джунглям и стремится выжить, бесшумно вскарабкался на
дерево, откуда ему было лучше видно поляну. Он этого не сделал
боялся Данго; но он хотел увидеть, кого именно выслеживал Данго. В
некотором смысле, возможно, им двигало не столько осторожность, сколько любопытство.

И когда Тог добрался до места в ветвях, откуда у него был
беспрепятственный обзор поляны, он увидел, что Данго уже обнюхивает
что—то прямо под ним - что-то, что Тог мгновенно
узнал безжизненное тело своего маленького Газана.

С криком, таким страшным, таким звериным, что он на мгновение парализовал
пораженного Данго, большая обезьяна обрушила свое могучее тело на
удивленную гиену. С криком и рычанием Данго рухнул на землю.,
оказалось оторвать своему обидчику, но так же эффективно может воробей
поворот на Сокол. Большой тауг, а скрюченные пальцы сжала руку гиены
в горле и спине, челюсти замкнуты после того, как на шелудивую шею, давя
позвонки, а затем он швырнул мертвое тело презрительно в сторону.

Он снова повысил голос, призывая обезьяну-самца к своей самке, но
ответа не последовало; тогда он наклонился, чтобы обнюхать тело Газана.
В груди этого дикого, отвратительного зверя билось сердце, которое
было тронуто, пусть и слегка, теми же чувствами отцовской любви
которые влияют на нас. Даже если бы у нас не было фактических доказательств этого, мы должны были бы знать
это все равно, поскольку только так можно объяснить выживание человеческой расы
, в которой ревность и эгоизм быков в
самые ранние стадии развития расы уничтожили молодежь так же быстро, как
они появились на свет, если бы Бог не вложил в грудь дикаря
ту отцовскую любовь, которая сильнее всего проявляется в
защитный инстинкт самца.

У Тауга был высокоразвит не только инстинкт защиты, но и
привязанность к своему потомству, поскольку Тауг был необычайно
интеллектуальные особи этих великих, человекоподобным обезьянам, которые выходцы из
Гоби говорить шепотом; а в которых не белый человек когда-либо видел,
или, если видите, выжил, чтобы рассказать, пока Тарзан, приемыш обезьян пришел среди
их.

И так Тауг почувствовал печаль, как и любой другой отец может почувствовать скорбь по поводу
потеря маленького ребенка. Тебе маленький Газан мог показаться отвратительным
и отталкивающим созданием, но для Тога и Тики он был таким же красивым и
таким же милым, как для тебя твоя маленькая Мэри, или Джонни, или Элизабет Энн, и
он был их первенцем, их единственным балу и "он" — тремя вещами, которые
молодая обезьяна могла бы стать зеницей ока любого любящего отца.

На мгновение Тог принюхался к тихой маленькой фигурке. Мордочкой и
языком он разглаживал и ласкал помятую шерсть. С его свирепых
губ сорвался низкий стон; но быстро на смену печали пришло
всепоглощающее желание мести.

Вскочив на ноги, он выкрикнул залп “Крига”, перемежаемый
время от времени леденящим кровь криком сердитого, вызывающего
бык — разъяренный бык с сильной жаждой крови.

В ответ на его крики раздались крики всего племени , когда они пронеслись через
деревья приближались к нему. Именно их услышал Тарзан, возвращаясь из
своей хижины, и в ответ на них он повысил свой собственный голос и заторопился
вперед с увеличенной скоростью, пока не пролетел почти через середину
террас леса.

Когда, наконец, он добрался до племени, он увидел их членов, собравшихся вокруг
Тога и чего-то, что спокойно лежало на земле. Пробравшись между
ними, Тарзан приблизился к центру группы. Тог все еще ревел
бросая вызов; но когда он увидел Тарзана, он остановился и наклонился
поднял Газана на руки и протянул его Тарзану, чтобы тот увидел. Из всех
из быков племени Тауг питал привязанность только к Тарзану. Тарзану он
доверял и смотрел на него снизу вверх как на более мудрого и хитрого. К Тарзану он
пришел сейчас - к товарищу по играм своих дней балу, товарищу по бесчисленным
битвам своей зрелости.

Когда Тарзан увидел неподвижное тело в руках Тога, низкое рычание сорвалось с его губ
потому что он тоже любил маленького балу Тики.

“Кто это сделал?” он спросил. “Где Тика?”

“Я не знаю”, - ответил Тог. “Я нашел его лежащим здесь рядом с Данго
, чтобы покормиться им; но это сделал не Данго — на нем нет следов от клыков
”.

Тарзан подошел ближе и приложил ухо к груди Газана. “Он не
мертв”, - сказал он. “Может быть, он и не умрет”. Он протиснулся сквозь толпу
обезьян и один раз обошел их кругом, шаг за шагом осматривая землю.
Внезапно он остановился и, приблизив нос к земле, принюхался.
Затем он вскочил на ноги, издав странный крик. Тог и остальные
устремились вперед, поскольку звук подсказал им, что охотник напал на
след своей добычи.

“Здесь был незнакомый бык”, - сказал Тарзан. “Это он ранил
Газана. Он утащил Тику”.

Тог и другие быки начали рычать и угрожать; но они
ничего не предприняли. Если бы незнакомый бык был в пределах видимости, они бы разорвали
его на куски; но им и в голову не пришло последовать за ним.

“Если бы три быка наблюдали за племенем, этого бы не
произошло”, - сказал Тарзан. “Такие вещи будут происходить до тех пор, пока ты будешь это делать
не заставляй трех быков следить за врагом. Джунгли полны
врагов, и все же ты позволяешь своим рыбам и балу кормиться где им заблагорассудится,
в одиночестве и без защиты. Тарзан идет сейчас,—он идет, чтобы найти Teeka и принести
ее обратно в племя.”

Эта идея понравилась другим быкам. “Мы все пойдем”, - закричали они.

“Нет, - сказал Тарзан, - “вы пойдете не все. Мы не можем взять шес и балуса
когда мы выходим на охоту и сражаемся. Ты должен остаться охранять их, иначе
потеряешь их всех ”.

Они почесали в затылках. Мудрость его совета доходила до
них, но сначала они были увлечены новой идеей — идеей
преследовать врага-нарушителя, чтобы отобрать у него добычу и
наказать его. Инстинкт сообщества укоренился в их характерах
благодаря вековым обычаям. Они не знали, почему им не пришло в голову
преследовать и наказывать нарушителя — они не могли знать, что это произошло потому, что
они еще не достигли ментального уровня, который позволил бы им
работать как личности. Во времена стресса инстинкт сообщества заставлял
их сбиваться в компактное стадо, где огромные быки, благодаря весу
своей объединенной силе и свирепости, могли наилучшим образом защитить их от
врага. Идея разделиться, чтобы сразиться с врагом, еще не
приходила им в голову — это было слишком чуждо обычаям, слишком враждебно
интересам сообщества; но для Тарзана это было первым и самым естественным
подумал. Его чувства подсказали ему, что к нападению на Тику и Газан был причастен всего один бык
. Одному врагу не требовалось
всего племени для его наказания. Два быстрых быка могли быстро
перевоспитать его и спасти Тику.

В прошлом никому и в голову не приходило отправляться на поиски рыб,
которые время от времени крали у племени. Если Нума, Сабор, Шита или
бродячая обезьяна-бык из другого племени случайно похищали служанку или
матрону, пока никто не видел, на этом все заканчивалось — она исчезала,
вот и все. Муж, потерявший родных, если жертвой случайно оказался
спаривался, день или два рычал, а затем, если он был достаточно силен
, брал другую пару в племени, а если нет, уходил далеко
в джунгли, надеясь украсть ее у другого сообщества.

В прошлом Тарзан из племени Обезьян потворствовал этой практике по той
причине, что у него не было интереса к тем, кого украли; но
Тика была его первой любовью, и балу Тики занимал место в его сердце
такое же, какое занял бы его собственный балу. Всего один раз до этого
Тарзан хотел последовать за ней и отомстить. Это было много лет назад , когда
Кулонга, сын Мбонги, вождя, убил Калу. Затем,
Тарзан в одиночку преследовал и отомстил. Теперь, хотя и в меньшей
степени, им двигала та же страсть.

Он повернулся к Таугу. “Оставь Газана с Мумгой”, - сказал он. “Она старая
и у нее сломаны клыки, и она никуда не годится; но она может позаботиться о
Газане, пока мы не вернемся с Тикой, и если Газан умрет, когда мы придем
назад, ” он повернулся к Мумге, “ я убью и тебя тоже.

“Куда мы идем?” - спросил Тог.

“Мы собираемся найти Тику, - ответил человек-обезьяна, “ и убить быка
, который ее украл. Идем!”

Он вновь превратился в зверя из чужой бык, который ясно показал,
его обучили чувства, и он не будет оглядываться отметить, если Тауг не последовало.
Последний передал Газана в объятия Мумги, сказав на прощание: “Если он умрет
Тарзан убьет тебя”, - и он последовал за темнокожей фигурой,
которая уже двигалась медленной рысью по тропе в джунглях.

Ни один другой бык племени Керчак не был таким хорошим прицепом, как Тарзан,
поскольку его тренированным чувствам помогал высокий уровень интеллекта. Его
здравый смысл подсказал ему естественную тропу, по которой следует идти добыче, так что он
нужно лишь отметить наиболее заметные следы на пути, и сегодня след
Туга был для него таким же ясным, как для вас или меня шрифт на печатной странице.

За гибкой фигурой человека-обезьяны вплотную следовала огромная
и лохматая обезьяна-бык. Между ними не было сказано ни слова. Они двигались так же
бесшумно, как две тени среди мириадов лесных теней. Настороженным
, как его глаза и уши, был патрицианский нос Тарзана. След был свежим,
и теперь, когда они миновали зону сильного обезьяньего запаха
племени, ему было нетрудно следовать за Тугом и Тикой по запаху
одна. Знакомый запах Тики подсказал Тарзану и Тогу, что они
напали на ее след, и вскоре запах Туги стал таким же знакомым, как
тот, другой.

Они быстро продвигались вперед, когда внезапно плотные облака закрыли
солнце. Тарзан ускорил шаг. Сейчас он довольно полетел вдоль джунглей
тропа, или, где Toog принял к деревьям, проворно следовал в качестве
белка вдоль изгиба, волнистой дорожке из ветвей листва,
перелетали с дерева на дерево, как Toog качнулся перед ними; но более
быстро, потому что они не были ограничены в тягость, таких как Toog это.

Тарзан почувствовал, что они, должно быть, почти напали на добычу, потому что запах
след становился все сильнее и сильнее, когда джунгли внезапно
пронзила багровая молния, и раздался оглушительный раскат грома
через небеса и лес, пока земля не задрожала.
Затем пошел дождь — не такой, каким он бывает у нас в умеренных зонах, а
могучая лавина воды - потоп, который проливается тоннами вместо капель
на согнувшихся лесных великанов и перепуганных существ, которые преследуют
их тень.

И дождь сделал то, что Тарзан и предполагал — он стер следы
из каменоломни с лица земли. Полчаса лил ливень
, затем выглянуло солнце, украсив лес миллионом
сверкающих драгоценных камней; но сегодня человек-обезьяна, обычно чуткий к переменам
чудеса джунглей, я их не видел. Только тот факт, что след
Тики и ее похитителя был уничтожен, нашел пристанище в его мыслях.

Даже среди ветвей деревьев есть хорошо протоптанные тропы, точно так же,
как есть тропы на поверхности земли; но на деревьях
они разветвляются и пересекаются чаще, поскольку путь более открыт, чем среди
густой подлесок у поверхности. По одной из этих хорошо заметных
троп Тарзан и Тог продолжили путь после того, как дождь прекратился, потому что
человек-обезьяна знал, что это самый логичный путь для вора.
следовать за ними; но когда они подошли к развилке, то оказались в растерянности. Здесь они
остановились, пока Тарзан осматривал каждую ветку и лист, которых могла
коснуться убегающая обезьяна.

Он принюхался к стволу дерева, и с его проницательными глазами он стремился
найти на коре какой-то знак в сторону карьера приняла. Он был
медленная работа и все это время Тарзан знал, бык чужого племени
постоянно ковка от них—приобретать драгоценные минуты, которые могли бы
носите его в безопасное место, прежде чем они успели схватить его.

Сначала вдоль одной развилки он прошел, а потом еще, применяя каждый тест
что его чудесные junglecraft осознает; но снова и снова он
был сбит с толку, ибо запах был смыт сильный ливень,
в каждом подвергается месте. Полчаса Тарзан и Тог искали, пока
наконец, в нижней части широкого листа острый нос Тарзана не уловил
слабый след ароматного следа Туга, там, где лист коснулся
волосатое плечо, когда человекообразная обезьяна проходила сквозь листву.

Они снова пошли по следу, но теперь это была медленная работа, и
было много обескураживающих задержек, когда след, казалось, был потерян безвозвратно
восстановление. Для вас или меня там не было бы никаких следов даже до
прихода дождя, за исключением, возможно, того места, где Туг спустился на землю и
пошел по охотничьему следу. В таких местах отпечаток огромной, похожей на ладонь
ступни и костяшки одной огромной кисти иногда были достаточно отчетливы для того, чтобы
мог прочесть обычный смертный. Тарзан знал об этом по этим и другим
признаки того, что обезьяна все еще носила Тику. Глубина
отпечатков его ног указывала на гораздо больший вес, чем у любого из
крупных быков, поскольку они были сделаны под общим весом Туга
и Тика, в то время как тот факт, что костяшки пальцев только одной руки касались
земли в любое время, показывал, что другая рука была занята каким-то
другим делом — прижиманием заключенного к волосатому
плечу. Тарзан мог следовать, в защищенных от ветра местах, замена
бремя с одного плеча на другое, как указано на углубление
в отпечаток стопы на стороне нагрузки, и изменение
костяшки отпечатки с одной стороны тропы на другую.

Вдоль поверхностных путей были участки, по которым обезьяна прошла
значительные расстояния полностью выпрямившись на задних лапах — двигаясь так, как
ходит человек; но то же самое могло быть верно для любого из огромных
антропоиды того же вида, поскольку, в отличие от шимпанзе и
гориллы, они ходят без помощи рук так же легко, как
с помощью. Однако именно такие вещи помогли Тарзану идентифицировать себя
и для Тога внешность похитителя, а также его индивидуальная
характеристика запаха уже неизгладимо запечатлелись в их памяти,
они были в гораздо лучшем положении, чтобы узнать его, когда наткнулись на него,
даже если бы он избавился от Тики раньше, чем современный сыщик
с его фотографиями и измерениями Бертильона, способный распознать
преступника, скрывающегося от цивилизованного правосудия.

Но, несмотря на все их натянутые и тонко настроенные восприимчивые
способности, двум быкам племени Керчак часто приходилось сильно напрягаться
, чтобы вообще идти по следу, и в лучшем случае они так задерживались, что в
вечером второго дня они до сих пор не отремонтирован
беглец. Запах был теперь сильным, потому что он появился после
дождя, и Тарзан знал, что пройдет совсем немного времени, прежде чем они наткнутся
на вора и его добычу. Над ними, как они прокралась вперед,
галдели Ману, обезьянкой, и тысяча его людей; кудахтал и
кричала на нагло-откровенное птиц оперения; жужжали и звенели в
бесчисленные насекомые фоне шелест лесной листвы, и, как они
прошло, немного серо-борода, скрип и нагоняй по покачиваясь
отделившись, посмотрел вниз и увидел их. Мгновенно брань и писк
прекратились, и длиннохвостый клещ рванулся прочь, как будто Шита,
пантера, была наделена крыльями и гналась за ним по пятам.
Судя по всему, это была всего лишь очень напуганная маленькая обезьянка,
спасающаяся бегством - в нем не было ничего зловещего.

А что было с Тикой все это время? Смирилась ли она наконец со своей
судьбой и сопровождает ли своего нового партнера с подобающим смирением любящего
и покладистого супруга? Одного взгляда на эту пару было бы достаточно, чтобы ответить
эти вопросы к полному удовлетворению самых придирчивых. Она была
раненый и окровавленный от многих ран, нанесенных угрюмый Toog в его
напрасные старания подчинить ее своей воле, и Toog тоже была изуродована и
изуродованная, но с упрямой яростью, он все еще держался на сейчас
бесполезный приз.

На по джунглям он пробился в направлении
штамповка землю своего племени. Он надеялся, что его король
забудет о своей измене; но если нет, он все равно смирился со своей судьбой — любая
судьба была бы лучше, чем дольше терпеть единственную компанию
эта страшная она, и потом, он тоже хотел показать свою пленницу
своим товарищам. Может быть, он мог бы пожелать ее королю — не исключено, что
такая мысль подтолкнула его к этому.

Наконец они наткнулись на двух быков, пасущихся в похожей на парк роще.
красивая роща, усеянная огромными валунами, наполовину вросшими в плодородный
грунт — немые памятники, возможно, забытой эпохи, когда могучие ледники
покатились своим медленным курсом туда, где теперь палящее солнце палит прямо в тропические джунгли.
тропические джунгли.

Два быка подняли головы, обнажив длинные боевые клыки, когда вдалеке появился Туг
. Последний признал в них друзей. “Это
Туг, ” прорычал он. “Туг вернулся с новой самкой”.

Обезьяны ждали его приближения. Teeka оказалось оскаленная, клыкастая
лицом к ним. Она не была хорошенькой на вид, но по
крови и ненависти на ее лице они поняли, что она
красива, и они позавидовали Тугу — увы! они не знали Тику.

Пока они сидели на корточках, разглядывая друг друга, из-за деревьев выбежала
навстречу им маленькая длиннохвостая обезьянка с седыми бакенбардами. Он был
очень взволнованной маленькой обезьянкой, когда остановился на ветке
дерева прямо над головой. “Приближаются два странных быка”, - закричал он. “Один из них
Мангани, другой - отвратительная обезьяна без волос на теле. Они
идут по следу Туга. Я видел их. ”

Четыре обезьяны перевели взгляд назад, вдоль тропы, по которой только что прошел Туг
; затем они с минуту смотрели друг на друга. “Пойдем, - сказал тот, что был
больше из двух друзей Туга, “ мы подождем незнакомцев в
густых кустах за поляной”.

Он повернулся и вразвалку зашагал прочь по открытому месту, остальные последовали за ним
. Маленькая обезьянка приплясывала, излучая возбуждение. Главным
развлечением в его жизни было устраивать кровавые стычки между
более крупные обитатели леса, чтобы он мог сидеть в безопасности
деревья и свидетелями зрелищной. Он был падок до крови, этот
маленькая, усатая, серая обезьянка, пока это была кровь других —
типичным фанатом драк был седобородый.

Обезьяны спрятались в кустарнике рядом с тропой, по которой
должны были пройти два незнакомых быка. Тика дрожала от возбуждения. Она
слышала слова Ману и знала, что безволосая обезьяна, должно быть,
Тарзан, в то время как другой, несомненно, Тауг. Никогда, даже в своих самых смелых
надеждах, она не ожидала помощи такого рода. Ее единственной мыслью было
сбежать и найти дорогу обратно к племени Керчак; но даже это
казалось ей практически невозможным, так пристально Туг наблюдал
за ней.

Когда Тог и Тарзан достигли рощи, где Туг наткнулся на своих
друзей, запах обезьяны стал настолько сильным, что оба поняли, что добыча была
совсем недалеко впереди. И поэтому они шли еще осторожнее, ибо
они хотели напасть на вора сзади, если смогут, и напасть
на него прежде, чем он заметит их присутствие. Что немного седыми бакенбардами
обезьяна упредил их, они не знали, ни что три пары
дикие глаза уже следили за каждым их шагом и ждет их
чтобы оказаться в пределах досягаемости для руки чешутся лапы и слюнявыми челюстями.

По пути они наткнулись на рощу, а когда они вошли в пути
в густых джунглях дальше, вдруг “Крига-а!” - заорал пронзительно рядом
перед ними—“Крига-а” знакомый голос Teeka. Маленькие
мозги Туга и его спутников не смогли предвидеть, что
Тика может предать их, и теперь, когда она это сделала, они обезумели от
ярости. Туг нанес ей мощный удар, который свалил ее с ног, а затем
трое бросились вперед, чтобы сразиться с Тарзаном и Тогом. Маленькая обезьянка
танцевала на своем насесте и визжала от восторга.

И действительно, она вполне могла быть довольна, потому что это была прекрасная битва. Здесь
не было никаких предварительных замечаний, никаких формальностей, никаких представлений — пять быков
просто атаковали и сошлись в клинче. Они покатились по узкой тропе в
густую зелень рядом с ней. Они кусались, царапались и
наносили удары, и все это время они издавали самый ужасный хор из
рычания, лая и рева. Через пять минут они были разорваны и
истекая кровью, маленький седобородый высоко подпрыгивал, выкрикивая свое примитивное
"браво“; но его позиция всегда была "большой палец опущен”. Он хотел увидеть
как кого-нибудь убьют. Ему было все равно, друг это или враг.
Он хотел крови — крови и смерти.

На Тога напали Туг и еще одна обезьяна, в то время как Тарзан
схватил третьего — огромного зверя с силой буйвола. Никогда прежде
нападавший на Тарзана не видел столь странного существа, как этот скользкий,
безволосый бык, с которым он сражался. Пот и кровь покрывали
Гладкую коричневую шкуру Тарзана. Снова и снова он вырывался из лап
огромный бык, и все это время он пытался высвободить свой охотничий нож
из ножен, в которых тот застрял.

Наконец ему это удалось — коричневая рука метнулась вперед и схватила волосатое
горло, другая взлетела вверх, сжимая острое лезвие. Три быстрых,
мощных удара, и бык со стоном расслабился, безвольно падая
под своим противником. Тарзан мгновенно вырвался из лап
умирающего быка и бросился на помощь Тогу. Туг увидел его приближение и
повернулся ему навстречу. В результате удара нож Тарзана был
вырван у него из руки, а затем Туг сцепился с ним. Теперь был
равный бой — двое на двоих — находясь на грани, Тика, теперь оправившаяся
от удара, который свалил ее с ног, притаилась, ожидая возможности оказать
помощь. Она увидела нож Тарзана и подобрала его. Она никогда им не пользовалась,
но знала, как Тарзан им пользовался. Она всегда боялась того,
что несло смерть самому могущественному из жителей джунглей с такой же легкостью,
что огромные клыки Тантора несли смерть врагам Тантора.

Она увидела, что у Тарзана сорван карманный мешочек, и с
любопытством обезьяны, которое даже опасность и возбуждение не могут полностью
развеять, она подобрала и это.

Теперь быки стояли - клинчи были разорваны. Кровь
струилась по их бокам — их лица были багровыми от нее. Маленький
седобородый был так очарован, что в конце концов даже забыл
кричать и танцевать; но сидел неподвижно, наслаждаясь
зрелищем.

Тарзан и Тог теснили своих противников обратно через рощу. Тика
медленно следовала за ними. Она почти не знала, что делать. Она была хромой, израненной и
измученной ужасным испытанием, через которое ей пришлось пройти, и
она была уверена в доблести своего партнера и в
другой бык ее племени — им не понадобилась бы помощь самки в их
битве с этими двумя незнакомцами.

Рев и вопли бойцов разносились по джунглям,
пробуждая эхо в отдаленных холмах. Из горла
противника Тарзана вырвалось множество "Криг-ай!”, и теперь сзади раздался
ответ, которого он ждал. В рощу, лая и рыча, ворвались
два десятка огромных обезьян—быков - воинов племени Туга.

Тика увидела их первой и криком предупредила Тарзана и Тога. Затем
она пробежала мимо бойцов к противоположной стороне поляны,
страх на мгновение овладел ею. И никто не может осуждать ее после
ужасного испытания, от которого она все еще страдала.

На них обрушились человекообразные обезьяны. Через мгновение Тарзан и Тог были бы
разорваны в клочья, которые позже составили бы пьесу сопротивления
дикой оргии Дум-Дум. Тика обернулась, чтобы посмотреть назад. Она увидела
надвигающуюся судьбу своих защитников, и в ее дикой
груди пробудилась искра мученичества, которую передал какой-то обычный предатель
подобно Тике, дикой обезьяне, и великолепным женщинам более высокого порядка
которые пригласили смерть для своих людей. С пронзительным криком она побежала
к сражающимся, которые огромной массой катались у подножия одного
из огромных валунов, усеивавших рощу; но что она могла сделать?
Нож, который она держала, она не могла использовать с пользой из-за своей меньшей
силы. Она видела, как Тарзан метал ракеты, и она научилась этому
как и многим другим вещам от своего товарища по детским играм. Она искала
что-нибудь, что можно было бы бросить, и, наконец, ее пальцы нащупали твердые
предметы в мешочке, который был вырван у человека-обезьяны. Разорвав
откройте сосуд, она собрала горсть блестящих цилиндрах—тяжелый для
их размер, они, казалось ей, и хорошие ракеты. Со всей своей
силой она швырнула их в обезьян, сражавшихся перед гранитным
валуном.

Результат удивил Тику не меньше, чем обезьян. Раздался
громкий взрыв, который оглушил бойцов, и облако едкого
дыма. Никогда раньше никто там не слышал такого ужасающего шума.
Крича от ужаса, незнакомые быки вскочили на ноги и побежали
обратно к истоптанной земле своего племени, в то время как Тог и Тарзан
медленно собрались вместе и поднялись, хромые и истекающие кровью, на
свои ноги. Они тоже убежали бы, если бы не увидели Тику, стоящую
перед ними с ножом и сумкой в руках.

“Что это было?” - спросил Тарзан.

Тика покачала головой. “Я швырнул в незнакомца быков”, и она
далее проводится еще несколько блестящих металлических цилиндров с унылыми
серый, конус-сформованные концы.

Тарзан посмотрел на них и почесал в затылке.

“Что это?” - спросил Тог.

“Я не знаю”, - сказал Тарзан. “Я нашел их”.

Маленькая обезьянка с седой бородкой остановилась среди деревьев в миле
от нас и в ужасе прижалась к ветке. Он не знал, что
мертвый отец Тарзана из племени Обезьян, вернувшись из прошлого на
двадцать лет назад, спас жизнь его сыну.

Тарзан, лорд Грейсток, тоже этого не знал.




ГЛАВА XI
Шутка джунглей


Время редко зависело от Тарзана. Даже там, где есть
одинаковость не может быть монотонности, если большая часть одинаковости состоит в
уклонении от смерти сначала в одной форме, а затем в другой; или в причинении
смерти другим. В таком существовании есть своя изюминка; но даже в этом
Тарзан из племени обезьян разнообразил свое существование действиями собственного изобретения.

Он теперь взрослый, с изяществом греческого бога и мускулы в
бык, и, по всем догматам apedom, должны были угрюмы,
угрюмый и задумчивый, но у него не было. Его настроение, казалось, нисколько не повзрослело
— он по-прежнему был игривым ребенком, к большому смущению своих
собратьев-обезьян. Они не могли понять его и его пути, за с
зрелости они быстро забыли свою молодость и свои игры.

Тарзан не мог вполне понять их. Ему показалось странным, что
несколько лун, поскольку он втянул Тауг о лодыжку и потащил
крик сквозь высокую густую траву джунглей, и потом перевернулся и упал
в добродушной имитировать бой, когда молодой самец уже освободился, и
что сегодня, когда он пришел за тем же Тауг и остановили его
назад на газон, вместо игривой молодой самец, большой,
рычащий зверь развернулся и прыгнул к горлу.

Тарзан легко уклонился от нападения, и гнев Тога быстро испарился,
хотя он и не сменился игривостью; однако человек-обезьяна понял
что Тогу не было весело, да и сам он не был забавным. Большая обезьяна-бык, казалось,
утратил то чувство юмора, которым он когда-то, возможно, обладал. С
вздохом разочарования молодой лорд Грейсток обратился к другим областям
деятельности. Прядь черных волос упала на один глаз. Он отбросил ее
в сторону ладонью и тряхнул головой. Он предложил
что-то делать, поэтому он добивался своего колчана, который лежал кэширования данных в дупле
ствол расколотого молнией дерева. Вынув стрелы, он перевернул
колчан вверх дном, высыпав на землю его содержимое
дно — его немногочисленные сокровища. Среди них был плоский камень и
оболочка, которую он взял от пляжа рядом с кабиной своего отца.

С большой осторожностью он протер краем раковины назад и вперед на
плоский камень, пока мягким краем и довольно тонкие и острые. Он много работал
как парикмахер, который оттачивает бритву, и со всеми свидетельствами подобной
практики; но его мастерство было результатом многолетнего кропотливого труда
усилие. Без посторонней помощи он разработал собственный метод надевания
кромки на раковину - он даже опробовал его подушечкой большого пальца — и
когда это вызвало его одобрение, он схватил прядь волос, которая упала
перед его глазами зажал его между большим и безымянным пальцами его
левой руки и пилил по нему заостренной раковиной до тех пор, пока она не была
отсечена. Все вокруг его головы он шел, пока его черный вид грубо
коротко остриженные с рваной челки на глазах. На вид он заботился
нет ничего; но в вопросе безопасности и комфорта это значило все. A
прядь волос, упавшая на глаза в неподходящий момент, могла означать все
разница между жизнью и смертью, в то время как непослушные пряди, свисающие
по спине, были самыми неудобными, особенно когда они были мокрыми от росы
или дождь, или пот.

Пока Тарзан трудился над пострижением, его деятельный ум был занят
многими вещами. Он вспомнил свою недавнюю битву с Болгани, гориллой,
раны от которой только что зажили. Он размышлял о странном сне
приключениях своих первых снов, и он улыбнулся болезненному исходу
своего последнего розыгрыша над племенем, когда, одетый в шкуру
Нума, лев, он с ревом бросился на них только для того, чтобы на него набросились
и чуть не убили огромные быки, которых он научил защищаться
от нападения их древнего врага.

Его волосы оттяпали всей его удовлетворение, и не видя
возможность удовольствия в обществе племени, Тарзан с размаху
не спеша в лес и направилась в сторону своей каюты; но
когда часть пути там его внимание привлек сильный запах зверя
идет с севера. Это был запах Гомангани.

Любопытство, это наиболее развитое общее наследие человека и обезьяны, всегда
это побудило Тарзана исследовать, что касается гомангани.
В них было что-то такое, что будоражило его воображение. Возможно, это
было из-за разнообразия их деятельности и интересов.
Обезьяны жили для того, чтобы есть, спать и размножаться. То же самое было верно для всех
других обитателей джунглей, за исключением гомангани.

Эти чернокожие парни танцевали и пели, копались в земле,
которую они очистили от деревьев и подлеска; они наблюдали за тем, как что-то
растет, и когда они созрели, они срубили их и посадили в
хижины с соломенными крышами. Они делали луки, копья и стрелы, яд,
кухонные горшки, металлические предметы для ношения на руках и ногах. Если бы
не их черные лица, их ужасно изуродованные черты,
и тот факт, что один из них убил Калу, Тарзан, возможно, пожелал бы
быть одним из них. По крайней мере, иногда он так думал, но всегда при
мысли об этом в нем поднималось странное чувство отвращения, которое он
не мог истолковать или понять — он просто знал, что ненавидит
Gomangani, и что он предпочел бы быть Histah, змеи, чем один
эти.

Но их повадки были интересными, и Тарзану никогда не надоедало шпионить за
ними, и от них он узнавал гораздо больше, чем предполагал, хотя
его главной мыслью всегда был какой-нибудь новый способ, которым он мог бы
сделай их жизнь невыносимой. Травли негров был Тарзана
главный дивертисмент.

Теперь Тарзан понял, что чернокожие были совсем рядом и что их было
много, поэтому он шел тихо и с большой осторожностью. Бесшумно
он двигался по сочной траве открытых пространств, а там, где
лес был густым, перепрыгивал с одной раскачивающейся ветки на другую или прыгал
слегка перебираясь через спутанные массы поваленных деревьев, где не было прохода
через нижние террасы, а почва была утоптанной и непроходимой.

И вот вскоре он оказался в поле зрения чернокожих воинов Мбонги,
вождя. Они были заняты погоней, с которой Тарзан был более или
менее знаком, наблюдая за ними в других случаях. Они
расставляли ловушку и готовили приманку для Нумы, льва. В клетке на
колесах они привязывали козленка, так крепко, что, когда Нума схватил
несчастное создание, дверца клетки опустилась за ним,
превратив его в пленника.

Сие негров, узнал в их старый дом, прежде чем они
сбежали через джунгли непроходимыми для своей новой деревне. Раньше
они жили в Бельгийском Конго, пока жестокость их
бессердечных угнетателей не вынудила их искать безопасности в неизведанных
пустынных местах за пределами владений Леопольда.

В своей прошлой жизни они часто ставили капканы на животных для агентов
европейских дилеров и научились у них определенным трюкам, таким как
этот, который позволял им ловить даже Нума, не причиняя вреда
его, и транспортировать его в безопасности и со сравнительной легкостью к своим
деревня.

Уже не было в белом рынке за свои дикие изделия, но есть
был еще достаточным стимулом для принятия Нума—жив. Во-первых,
была необходимость избавить джунгли от людоедов, и только
после опустошения этими мрачными и ужасными существами была организована охота на львов
. Во-вторых, это было оправданием для оргии празднования
была ли охота успешной, и тот факт, что подобные празднества были сделаны
вдвойне приятными из-за присутствия живого существа, которое можно было умертвить
с помощью пыток.

Тарзан был свидетелем этих жестоких обрядов в прошлом. Будучи самим собой, он больше
более свирепый, чем дикие воины гомангани, он не был так шокирован
их жестокостью, как следовало бы, и все же они действительно шокировали его.
Он не мог понять странного чувства отвращения, которое
овладевало им в такие моменты. Он не испытывал любви к Нуме, льву, и все же он
ощетинился от ярости, когда чернокожие нанесли его врагу такие
унижения и жестокость, какие только мог вылепить разум единственного существа
по образу и подобию Божьему можно зачать.

В двух случаях он освобождал Нума из ловушки до того, как черные возвращались, чтобы узнать об успехе или провале их предприятия.
Он сказал: "Я знаю, что это не так". Он
сделал бы то же самое сегодня — это он решил сразу, как только осознал
природу их намерений.

Оставив ловушку в центре широкой слоновой тропы возле
водопоя, воины повернули обратно к своей деревне. На
завтра они придут снова. Тарзан смотрел им вслед, на его губах
бессознательная усмешка—наследие неразгаданном касты. Он видел, как они шли цепочкой
по широкой тропе, под нависающей зеленью покрытых листьями ветвей
и переплетенных гирляндами лиан, задевающих черные плечи о
великолепные цветы, которыми непостижимая Природа сочла нужным щедро одарить большинство
гораздо дальше всего от людских глаз.

Пока Тарзан наблюдал сквозь прищуренные веки, как последний из воинов
исчезает за поворотом тропы, выражение его лица изменилось на
побуждение зарождающейся мысли. Медленная, мрачная улыбка тронула его губы. Он
посмотрел сверху вниз на испуганного, блеющего козленка, рекламирующего свой страх
и свою невинность, свое присутствие и свою беспомощность.

Спрыгнув на землю, Тарзан приблизился к ловушке и вошел. Не потревожив
волокнистый шнур, который был приспособлен для откидывания дверцы в нужное время
, он отвязал живца, сунул его под мышку и
вышел из клетки.

Своим охотничьим ножом он успокоил испуганное животное, перерезав ему
яремную вену; затем он потащил его, истекающего кровью, по тропе вниз к
водопою, полуулыбка не сходила с его обычно серьезного
лица. У кромки воды человек-обезьяна наклонился и охотничьим ножом
быстрыми сильными пальцами ловко извлек внутренности мертвого ребенка.
Выкопав ямку в грязи, он закопал эти части, которые не стал есть,
и, взвалив тело на плечо, направился к деревьям.

Некоторое время он шел по следам черного зверя.
воины, которые сейчас спустятся, чтобы закопать мясо своей добычи там, где оно
будет в безопасности от набегов Данго, гиены или других
плотоядных зверей и птиц джунглей. Он был голоден. Если бы он был
всем животным, он бы съел; но его человеческий разум мог удовлетворять потребности
даже более могущественные, чем те, что были в животе, и теперь он был озабочен
идеей, которая вызывала улыбку на его губах и блеск в глазах от
предвкушения. Это была идея, которая позволила ему забыть о том, что он
был голоден.

Надежно спрятав мясо, Тарзан побежал за ним по слоновьей тропе.
гомангани. В двух или трех милях от клетки он догнал их, а
затем нырнул в деревья и последовал за ними сверху и сзади — выжидая
своего шанса.

Среди чернокожих был Рабба Кега, знахарь. Тарзан ненавидел их
всех; но Раббу Кегу он ненавидел особенно. Когда чернокожие двинулись по
извилистой тропинке, Рабба Кега, будучи ленивым, отстал. Тарзан
заметил это, и это наполнило его удовлетворением — его существо излучало мрачное
и ужасное удовлетворение. Подобно ангелу смерти, он парил над
ничего не подозревающим чернокожим.

Рабба Кега, зная, что деревня была совсем недалеко впереди,
присел отдохнуть. Отдыхай хорошенько, о рабба Кега! Это твоя последняя возможность.

Тарзан подкрался незаметно среди ветвей дерева над
сытая, самодовольная ведьма-врач. Он не производил никакого шума, что скучно
уши человека могут слышать выше шум джунглей нежный бриз
среди волнистой листвы верхней террасы, и, когда он пришел
закрытие выше негра он остановился, ну скрыты веточка с листьями и
тяжелые лианы.

Рабба Кега сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, лицом к Тарзану.
Поза была не такой, какой хотелось бы поджидающему хищному зверю, и поэтому,
с бесконечным терпением дикого охотника человек-обезьяна сидел на корточках
неподвижный и безмолвный, как изваяние, пока плод не созрел
для срывания. Ядовитое насекомое сердито прожужжало из космоса. Оно
слонялось, кружа, рядом с лицом Тарзана. Человек-обезьяна увидел и
узнал его. Вирус его укуса означал смерть за меньшее, чем у него,
для него это означало бы дни мучений. Он не двигался. Его
сверкающие глаза оставались прикованными к Рабба Кеге после того, как он одним взглядом признал
присутствие крылатой пытки. Он услышал и
своим острым слухом он проследил за движениями насекомого, а затем
почувствовал, как оно опустилось ему на лоб. Ни один мускул не дрогнул, ибо мускулы
таких, как он, являются слугами мозга. Вниз по его лицу поползла
ужасная тварь — по носу, губам и подбородку. На горле она
остановилась и, повернувшись, пошла обратно. Тарзан наблюдал за Раббой Кегой. Теперь
даже его глаза не двигались. Он скорчился так неподвижно, что только смерть
могла сравниться с его неподвижностью. Насекомое поползло вверх по
орехово-коричневой щеке и остановилось, задев усиками ресницы
его нижнее веко. Вы или я отшатнулись бы, закрыли глаза и
нанесли удар по этой штуке; но мы с вами рабы, а не хозяева
своих нервов. Если бы эта штука заползла на глазное яблоко человека-обезьяны,
вероятно, что он все еще мог бы оставаться с широко раскрытыми глазами и неподвижным; но
этого не произошло. На мгновение он задержался там, рядом с нижней крышкой, затем
поднялся и с жужжанием унесся прочь.

Внизу, по направлению к Рабба-Кеге, он зажужжал, и чернокожий человек услышал это, увидел это,
ударил его, и его ужалили в щеку, прежде чем он убил его. Затем он
поднялся вой боли и гнева, и как он появился след
в направлении поселка Mbonga, самый главный, его широкая, черная спина
подвергается тишина ожидания над ним.

И когда Рабба Кега повернулся, гибкая фигура метнулась наружу и вниз от
дерева наверху на его широких плечах. Удар прыгнувшего
существа повалил Раббу Кегу на землю. Он почувствовал, как сильные челюсти сомкнулись
на его шее, и когда он попытался закричать, стальные пальцы сдавили его
горло. Могучий чернокожий воин пытался освободиться; но он
был как ребенок во власти своего противника.

Вскоре Тарзан ослабил хватку на горле другого; но каждый
время кега Раббы принялась кричать, жестокие пальцы душили его
больно. Наконец воин отказался. Затем Тарзан приподнялся и
опустился коленями на спину своей жертвы, а когда Рабба Кега попытался подняться,
человек-обезьяна ткнул его лицом в грязь тропы. Обрывком
веревки, которой был связан ребенок, Тарзан связал запястья Раббы Кеги
за спиной, затем он поднялся и рывком поднял своего пленника на ноги.
ноги, развернул его спиной к тропе и подтолкнул вперед.

Только когда Рабба Кега поднялся на ноги , он смог внимательно взглянуть на
его нападавший. Когда он увидел, что это был белый бог-дьявол, его сердце
сжалось внутри него, а колени задрожали; но когда он шел по
тропе впереди своего похитителя и не был ранен и не приставал к своему
настроение постепенно поднималось, так что он снова воспрянул духом. Возможно,
бог-дьявол в конце концов не собирался убивать его. Если бы у него не было маленького
Тибо в его власти в течение нескольких дней, не причинив ему вреда, и если бы он не пощадил
Момайя, мать Тибо, когда он легко мог убить ее?

А потом они наткнулись на клетку, в которой Рабба Кега, с другим черным
воины деревни Mbonga, начальник, не сделал и наживкой для
Нума. Рабба Кега увидел, что приманка исчезла, хотя льва в клетке не было
и дверца не была опущена. Он увидел, и его переполнило
удивление, смешанное с опасением. В его тупом мозгу промелькнула мысль
что каким-то образом это стечение обстоятельств было связано
с его присутствием там в качестве пленника белого бога-дьявола.

И он не ошибся. Тарзан грубо втолкнул его в клетку, и
в следующее мгновение Рабба Кега все понял. Холодный пот выступил на каждой поре
его тело—он дрожал как в лихорадке—для человека-обезьяны было привязки его
безопасно в том самом месте, ребенок ранее занимаемых.
Знахарь умолял сначала сохранить ему жизнь, а затем о менее
жестокой смерти; но с таким же успехом он мог бы приберечь свои мольбы для Нумы, поскольку
они уже были направлены на дикого зверя, который не понял ни слова
из того, что он сказал.

Но его постоянная болтовня не только раздражала Тарзана, который работал в
тишине, но и предполагала, что позже негр может повысить голос на
крики о помощи, поэтому он вышел из клетки, набрал пригоршню
траву и маленькую палочку и, вернувшись, засунул траву в рот Рабба
Кеги, положил палочку крест-накрест между зубами и закрепил
ее там ремешком из набедренной повязки Рабба Кеги. Теперь можно
ведьма-врач, но закатывать глаза и пот. Таким образом, Тарзан покинул его.

Человек-обезьяна отправился сначала в том месте, где он прятал тела
ребенок. Выкопав это, он взобрался на дерево и приступил к утолению
своего голода. То, что осталось, он снова закопал; затем он повернул прочь через
деревья к колодцу с водой и направился к месту, где было свежо, холодно.
вода журчала между двумя камнями, он жадно пил. Другие звери
могли бы зайти вброд и напиться стоячей воды, но не Тарзан из племени обезьян. В
таких вопросах он был разборчив. Со своих рук он смыл все следы
отвратительного запаха Гомангани, а со своего лица - кровь
ребенка. Встав, он потянулся, как какой-нибудь огромный ленивый кот,
забрался на ближайшее дерево и заснул.

Когда он проснулся, было темно, однако слабое сияние по-прежнему окрашены в
западные небеса. Лев застонал и закашлялся, как он шагал сквозь
джунгли приближались к воде. Он приближался к водопою. Тарзан
сонно улыбнулся, сменил позу и снова заснул.

Когда чернокожие племени Мбонга, вождя племени, добрались до своей деревни, они
обнаружили, что раббы Кеги среди них нет. По прошествии нескольких часов
они решили, что с ним что-то случилось, и это была
надежда большинства племени, что то, что с ним случилось
, может оказаться фатальным. Они не любили знахаря. Любовь и страх
редко бывают товарищами по играм; но воин есть воин, и поэтому Мбонга
организовал поисковую группу. О том, что его собственное горе не было непреодолимым
можно было догадаться из того факта, что он остался дома и
лег спать. Молодые воины, которых он послал, оставались непоколебимыми
в достижении своей цели целых полчаса, когда, к несчастью для Раббы
Кега—от такой незначительной вещи может зависеть судьба человека—медовая птичка
привлекла внимание ищеек и увела их за собой в
восхитительный магазин, который ранее был отмечен за предательство, и Рабба
Судьба Кеги была предрешена.

Когда искатели вернулись с пустыми руками, Мбонга был разгневан; но когда он
при виде большого запаса меда, который они привезли с собой, его гнев утих.
Тубуто, молодой, проворный и злобный, с отвратительно
раскрашенным лицом, уже практиковал черное искусство на больном младенце в нежной
надежде получить должность и привилегии Раббы Кеги. Сегодня ночью
женщины старого знахаря будут стонать и выть. Завтра он
будет забыт. Такова жизнь, такова слава, такова власть — в
центре высочайшей мировой цивилизации или в глубине
черных, первобытных джунглей. Всегда и везде человек есть человек, и никогда им не был.
его внешность сильно изменилась с тех пор, как он юркнул в нору
между двумя скалами, спасаясь от тираннозавра шесть миллионов лет назад.

Утром после исчезновения кега Раббы, воины набора
с Mbonga, начальник, изучить ловушки, которые они сами установили для NUMA.
Задолго до того, как они добрались до клетки, они услышали рычание огромного
льва и догадались, что им удалась ловушка, поэтому с
криками радости они приблизились к месту, где должны были найти
их пленник.

Да! Вот он, великолепный экземпляр — огромный, с черной гривой
лев. Воины были вне себя от восторга. Они подпрыгнули в воздух
и издали дикие крики — хриплые победные кличи, а затем они подошли
ближе, и крики замерли у них на губах, а их глаза расширились так
что белки проступали по всей окружности их радужных оболочек, а отвисшие
нижние губы отвисали вместе с отвисшими челюстями. Они в ужасе отпрянули
при виде того, что находилось внутри клетки — растерзанный и изуродованный труп того, кто
еще вчера был Раббой Кегой, знахарем.

Пойманный лев был слишком зол и напуган , чтобы питаться
тело его убить; но он выместил на ней большую часть своей ярости, пока он
было страшное зрелище.

Тарзан из племени Обезьян, лорд Грейсток, со своего насеста на ближайшем дереве
посмотрел сверху вниз на чернокожих воинов и ухмыльнулся. В очередной раз проявилась его
гордость за свои способности розыгрыша. Оно
некоторое время бездействовало после болезненного избиения, которое он получил
в тот раз, когда он прыгал среди обезьян Керчака, одетый в
кожа Нумы; но эта шутка имела решительный успех.

После нескольких мгновений ужаса чернокожие в ярости подошли ближе к клетке
на смену страху пришли ярость и любопытство. Как Рабба Кега
оказался в клетке? Где был малыш? Не было ни следов, ни
остатков первоначальной приманки. Они присмотрелись и, к
своему ужасу, увидели, что труп их бывшего товарища был связан
той самой веревкой, которой они привязали ребенка. Кто мог это сделать
? Они посмотрели друг на друга.

Тубуто заговорил первым. В то утро он с надеждой отправился с
экспедицией. Где-нибудь он мог найти доказательства смерти
Раббы Кеги. Теперь он нашел это, и он был первым, кто нашел
объяснение.

“Белый дьявол-бог”, - прошептал он. “Это работа белого
дьявола-бога!”

Никто не возразил Тубуто, ибо, действительно, кто еще это мог быть
как не огромная безволосая обезьяна, которой все они так боялись? И поэтому их ненависть к
Тарзан снова вырос, и страх перед ним усилился. И Тарзан сел на
свое дерево и обнял себя руками.

Никто там не горевал из-за смерти раббы Кеги; но каждый
из чернокожих испытывал личный страх перед изобретательным умом, который
мог найти для любого из них смерть, столь же ужасную, как та, которая
знахарь страдал. Это была подавленная и вдумчивая компания
которая тащила плененного льва по широкой слоновой тропе обратно в
деревню Мбонга, вождя племени.

И со вздохом облегчения они, наконец, вкатили его в
деревню и закрыли за собой ворота. Каждый испытывал
ощущение слежки с того момента, как они покинули место, где
была расставлена ловушка, хотя никто не видел и не слышал ничего, что дало бы
ощутимую пищу его страхам.

При виде тела в клетке со львом женщины и
деревенские дети устроили самый ужасный плач, доведя
себя до радостной истерии, которая далеко выходила за рамки счастливых
страданий их более цивилизованных прототипов, занимающихся бизнесом
о том, что они делят свое время между кино и похоронами соседей
друзей и незнакомцев — особенно незнакомцев.

С дерева, нависающего над частоколом, Тарзан наблюдал за всем, что происходило
в деревне. Он видел, как обезумевшие женщины мучили огромного
льва палками и камнями. Жестокость чернокожих по отношению к пленнику
это всегда вызывало у Тарзана чувство гневного презрения к гомангани.
Если бы он попытался проанализировать это чувство, ему было бы
трудно, потому что за всю свою жизнь он привык к зрелищам
страданий и жестокости. Он сам был жесток. Все звери
джунглей были жестоки; но жестокость чернокожих была другого
порядка. Это была жестокость бессмысленных пыток беспомощных, в то время как
жестокость Тарзана и других зверей была жестокостью необходимости или
страсти.

Возможно, если бы он знал это, он мог бы приписать этому чувству
отвращение при виде ненужных страданий наследственности—к
росток любви англичан честной игры, которая была завещана ему
его отец и мать; но, конечно, он не знал, так как он
до сих пор считал, что его мать была Кала, человекообразная обезьяна.

И по мере того, как рос его гнев против гомангани, его
дикое сочувствие распространялось на Нуму, льва, ибо, хотя Нума и был его
пожизненный враг, в чувствах Тарзана к нему не было ни горечи, ни презрения
. Таким образом, в сознании человека-обезьяны
сформировалась решимость помешать чернокожим и освободить льва; но он
должен выполнить это каким-то образом, который вызвал бы у гомангани
величайшее огорчение и замешательство.

Пока он сидел на корточках, наблюдая за происходящим внизу, он увидел, как
воины снова схватили клетку и потащили ее между двумя хижинами.
Тарзан знал, что теперь она останется там до вечера, и что
чернокожие планировали устроить пир и оргию в честь их поимки.
Когда он увидел, что возле клетки поставили двух воинов, и что
они отогнали женщин, детей и молодых мужчин, которые хотели
в конце концов, замучив Нуму до смерти, он знал, что лев будет в безопасности
пока он не понадобится для вечерних развлечений, когда его будут
более жестоко и научно пытать в назидание
всему племени.

Теперь Тарзан предпочитал травить негров в качестве театрального образом, его
богатое воображение может развиваться. У него было какое-то наполовину сформировавшееся представление об
их суеверных страхах и об их особом ужасе перед ночью, и поэтому
он решил дождаться наступления темноты, когда черные частично поработают
доводили до истерики своими танцами и религиозными обрядами , прежде чем он предпринимал какие - либо
шаги к освобождению из Нума. В то же время, он выразил надежду, идеи
адекватных возможностей различных факторов на руку будет
приходило ему в голову. И это не было задолго до того, как сделал.

Он отправился в джунгли на поиски еды, когда ему в голову пришел план
. Сначала это заставило его улыбнуться еще и выглядят сомнительно,
он до сих пор сохранил яркие воспоминания о тяжелых результатах, которые были
затем проведение очень замечательная идея почти
одинаковые линии, пока он не отказался от своего намерения, и в момент
позже, пищевыми продуктами, временно забыли, он прыгал по середине
террасы в быстром полете к месту топтания племени
Керчак, человекообразной обезьяны.

По своему обыкновению, он остановился посреди небольшой группы без
объявляя о его подход спасет от ужасного крика, как только он соскочил с
филиал над ними. Повезло приматам Керчака, что их вид
не подвержен сердечной недостаточности, поскольку методы Тарзана подвергали
их одному сильному потрясению за другим, и они никогда не могли привыкнуть
они привыкли к своеобразному стилю юмора человека-обезьяны.

Теперь, когда они увидели, кто это был, они просто зарычали и сердито заворчали
на мгновение, а затем возобновляли свое кормление или дремоту, которые он
прервал, и он, отпустив свою маленькую шутку, направлялся к
дуплистому дереву, где он прятал свои сокровища от любопытных
глаза и пальцы его товарищей и озорного маленького ману. Здесь
он достал плотно свернутую шкуру — шкуру Нумы с головой;
хитроумный элемент примитивной обработки и монтажа, который когда-то был
собственность колдуна Раббы Кеги, пока Тарзан не украл ее
из деревни.

С этими словами он направился обратно через джунгли к деревне
черные, останавливаясь, чтобы охотиться и питаться так, и, в
днем, даже дремать в течение часа, так что было уже темно, когда
он вошел в большое дерево, которое над частоколом и дала ему
вид на весь поселок. Он увидел, что Нума все еще жив и что
охранники даже дремлют рядом с клеткой. Лев не является большой новинкой
для чернокожего человека в стране львов, и первая острая грань их
желания побеспокоить зверя прошла, жители деревни мало или
никакого внимания на великого кота, предпочитающего сейчас дождаться грандиозного события
этой ночи.

Вскоре после наступления темноты началось празднество. Под
бой тамтамов одинокий воин, согнувшись вдвое, прыгнул в
свет костра в центре большого круга других воинов, позади
на котором стояли или сидели на корточках женщины и дети. Танцор был
раскрашен и вооружен для охоты, а его движения и жесты наводили на мысль
о поиске следа дичи. Низко наклоняясь, иногда останавливаясь на мгновение
Опустившись на одно колено, он осматривал землю в поисках добычи;
он снова застыл, статный, прислушиваясь. Воин был молод и гибок
и грациозный; он был мускулистым и прямым, как стрела. Свет камина
поблескивал на его черном теле и выделял рельефными
гротескные узоры, нарисованные на его лице, груди и животе.

Вскоре он низко наклонился к земле, затем высоко подпрыгнул в воздух. Каждая линия
лица и тела показывала, что он напал на след. Он немедленно
прыгнул к окружившим его воинам, рассказывая им о своей
находке и призывая их на охоту. Все это было в пантомиме; но так
действительно сделано, что даже Тарзан мог следить за ним все до мельчайших деталей.

Он видел других воинов схватить их охотничьи копья и прыжок, чтобы их
ноги соединить в изящный, осторожный “преследование танец”. Это было очень
интересно; но Тарзан понял, что если он хочет довести свой замысел до
успешного завершения, он должен действовать быстро. Он видел эти танцы
раньше и знал, что после выслеживания начнется загон в угол, а
затем убийство, во время которого Нума будет окружен воинами и
неприступен.

С львиной шкурой под мышкой человек-обезьяна упала на землю в
в густой тени под деревом, и затем кружил позади хижины
пока он не вышел напрямую в задней части клетки, в которых Нума темп
нервно взад и вперед. Клетка теперь не охранялась, двое воинов
покинули ее, чтобы занять свои места среди других танцоров.

За клеткой Тарзан натянул на себя львиную шкуру, точно так же, как он
делал в тот памятный случай, когда обезьяны Керчака, не сумев
пробиться сквозь его маскировку, чуть не убили его. Затем, на четвереньках,
он пополз вперед, вышел из промежутка между двумя хижинами и встал в нескольких
шагах позади сумрачной публики, все внимание которой было сосредоточено
на танцующих перед ними.

Тарзан увидел, что чернокожие должны были теперь сами работали в правильной подаче
нервного возбуждения созрел для Льва. Через мгновение кольцо
зрителей разрывалось в точке, ближайшей ко льву в клетке, и жертва
вкатывалась в центр круга. Именно этого момента
ждал Тарзан.

Наконец это пришло. Мбонга, вождь, подал сигнал, по которому
женщины и дети, находившиеся непосредственно перед Тарзаном, встали и отошли в сторону
, оставляя широкий проход ко льву в клетке. В то же
мгновенно Тарзан дал голос низкий, кашель рев разгневанного Льва
и медленно двинулся вперед по открытой дорожке к обезумевшим
танцорам.

Женщина увидела его первой и закричала. Мгновенно в
непосредственной близости от человека-обезьяны возникла паника. Яркий свет от костра падал
прямо на голову льва, и чернокожие пришли к заключению, как и предполагал
Тарзан, что их пленник сбежал из клетки.

С очередным ревом Тарзан двинулся вперед. Танцующие воины остановились
всего на мгновение. Они охотились на льва, надежно запертого в
прочной клетке, и теперь, когда он был на свободе среди них, совершенно
этому вопросу придавался другой аспект. Их нервы не были
настроены на эту чрезвычайную ситуацию. Женщины и дети уже бежали в
сомнительную безопасность ближайших хижин, и воины не заставили себя долго ждать
последовав их примеру, так что вскоре Тарзан остался в
единоличном владении деревенской улицы.

Но ненадолго. Он также не хотел, чтобы его так долго оставляли в одиночестве. Это
не соответствовало бы его плану. Вскоре из
ближайшей хижины выглянула голова, затем еще одна и еще, пока десяток или больше
воинов не уставились на него, ожидая его следующего шага — ожидая
чтобы лев бросился в атаку или попытался сбежать из деревни.

Их копья были готовы, в их руках против либо обязанность или
болт на свободу, и тогда Лев встала прямо на ее задние лапы,
за темной кожей, от нее и там стоял раскрывается перед ними в
костра прямого молодая фигура Белого Дьявола-Бога.

На мгновение чернокожие были слишком поражены, чтобы действовать. Они боялись этого
появления ничуть не меньше, чем Нума, и все же они бы с радостью
убили это существо, если бы достаточно быстро собрали свои силы.
разум; но страх, суеверия и природная плотность ума удерживали их
парализованными, когда человек-обезьяна наклонился и поднял львиную шкуру. Они
видели, как он повернулся и ушел обратно в тень на дальнем конце
деревни. Только тогда они набрались смелости преследовать его, и когда
они пришли всей силой, с размахивающими копьями и громкими боевыми кличами,
добыча исчезла.

Тарзан ни на мгновение не задерживался на дереве. Перекинув шкуру через
ветку, он снова прыгнул в деревню на противоположной стороне
большого ствола и, нырнув в тень хижины, быстро побежал туда, где
положите льва в клетку. Вскочив на верх клетки, он потянул за
шнур, поднимавший дверцу, и мгновение спустя огромный лев в
расцвете сил выпрыгнул в деревню.

Воины, возвращавшиеся с тщетных поисков Тарзана, увидели, как он шагнул
в свет костра. А! вот и бог-дьявол снова взялся за свой старый
трюк. Неужели он думал, что сможет дважды одурачить людей Мбонги, вождя,
одним и тем же способом за такое короткое время? Они ему покажут! Долго они
ждал такой возможности, чтобы избавить себя навсегда от этой
грозный демон джунглей. Все как один они бросились вперед с поднятыми копьями.

Женщины и дети вышли из хижин, чтобы стать свидетелями убийства
бога-дьявола. Лев обратил на них пылающие глаза, а затем развернулся
к наступающим воинам.

С криками дикой радости и триумфа они направились к нему, угрожая
ему своими копьями. Бог-дьявол принадлежал им!

И затем, со страшным ревом, Нума, лев, бросился в атаку.

Мужчины Mbonga, начальник, встретил Нума с готовыми копья и крики
raillery. В сплошной массе мускулистые черное дерево они ждали пришествия
бог-дьявол; однако под их храброй внешностью скрывался навязчивый страх
что с ними может быть не совсем хорошо — что это странное существо
все же может оказаться неуязвимым для их оружия и нанести им урон
полное наказание за их наглость. Атакующий лев был слишком
похож на живого — они увидели это в краткий миг атаки; но под
коричневой шкурой, которую они знали, скрывалась мягкая плоть белого человека, и
как это могло выдержать атаку множества боевых копий?

В их авангарде стоял огромный молодой воин в полном высокомерии
его мощь и его молодость. Боишься? Не он! Он смеялся, когда Нума надвигался
на него; он смеялся и выставил свое копье, нацелив острие в
широкую грудь. И тогда лев набросился на него. Огромная лапа отбросила
тяжелое боевое копье, расщепив его, как рука человека может расщепить
сухую ветку.

Черный упал, его череп был раздроблен другим ударом. А затем
лев оказался посреди воинов, царапая когтями направо и
налево. Недолго они стояли на месте; но дюжина человек была
растерзана, прежде чем остальным удалось спастись от этих ужасных
когтей и сверкающих клыков.

В ужасе жители деревни бежали туда и сюда. Не хижина казалась
достаточно безопасного убежища с NUMA колеблются в пределах частокол. От
одного к другому разбегались испуганные чернокожие, в то время как в центре
деревни стоял Нума, свирепо рыча над своей добычей.

Наконец соплеменника распахнула ворота деревни и стремились
безопасности среди ветвей лесных деревьев за ее пределами. Как овцы, его
товарищи следовали за ним, пока лев и его мертвецы не остались одни в
деревне.

С ближайших деревьев люди Мбонги видели, как лев опустил свою огромную
направиться и схватить одну из своих жертв за плечо, а затем медленно
и величаво пройти по деревенской улице мимо открытых ворот и
дальше в джунгли. Они увидели и вздрогнули, а с другого дерева
Тарзан из племени обезьян увидел это и улыбнулся.

Прошел целый час после того, как лев исчез со своим пиршеством
прежде чем чернокожие отважились спуститься с деревьев и вернулись в свою
деревню. Широко раскрытые глаза закатились из стороны в сторону, а обнаженная плоть сжалась
скорее от холода страха, чем от холода ночи в джунглях.

“Это был он все время”, - пробормотал один. “Это был бог-дьявол”.

“Он превратился из льва в человека и обратно во льва”,
прошептал другой.

“И он потащил Mweeza в лес и ест его”, - сказал
в-третьих, вздрагивая.

“Мы здесь больше не в безопасности”, - причитала четвертый. “Давайте возьмем наши
пожитки и поищем другую деревню, подальше от мест обитания
злого бога-дьявола”.

Но с наступлением утра к ним вернулась смелость, так что события
предыдущего вечера не произвели особого эффекта, кроме как усилили их страх
перед Тарзаном и укрепили их веру в его сверхъестественное происхождение.

И, таким образом, вощеная слава и власть человека-обезьяны в таинственных
преследует диких джунглей, где он колебался, сильнейший из зверей
потому что человек-разум, который направил свои гигантские мышцы и его
безупречная храбрость.




ГЛАВА XII
Тарзан спасает Луну


С безоблачного неба светила луна — огромная, набухшая луна, которая
казалась такой близкой к земле, что можно было удивляться, почему она не задевает
шелестящие верхушки деревьев. Была ночь, и Тарзан был где-то в джунглях
Тарзан, человек-обезьяна; могучий боец, могучий охотник. Почему он замахнулся
через темные тени мрачного леса он не мог бы сказать
вы. Не то чтобы он был голоден — он хорошо поел в этот день, и в
надежном тайнике были остатки его добычи, готовые к появлению
нового аппетита. Возможно, именно радость жизни побудила его подняться с
своего древесного ложа и направить свои мускулы и чувства против джунглей
ночью, и кроме того, Тарзаном всегда руководило сильное желание
знать.

Джунгли, которыми правит Куду, солнце, сильно отличаются
джунгли от джунглей Горо, луны. У дневных джунглей есть свои особенности.
аспект — его собственные огни и тени, его собственные птицы, его собственные цветы, его
собственные звери; его шумы - это шумы дня. Свет и тени
ночные джунгли настолько разные, насколько можно себе представить
свет и тени другого мира отличаются от нашего;
здешние звери, цветы и птицы не похожи на джунгли
Куду, солнца.

Из-за этих различий Тарзан любил исследовать джунгли
ночью. Эта жизнь была не только другой жизнью; но она была богаче числами
и романтикой; она также была богаче опасностями, и для Тарзана из
Опасность для обезьян была пикантностью жизни. И звуки ночных джунглей
рев льва, вой леопарда, отвратительный
смех Данго, гиены, были музыкой для ушей человека-обезьяны.

Мягкая обивка незримых ног, шелест листьев и трав в
прохождение лютые звери, блеск opalesque в форме глаза его горели,
через темный, миллион звуков, которые провозгласили кипит жизнь
что кто-то может услышать, и хотя запах, редко видишь, являются
обращение ночных джунглей Тарзана.

Сегодня вечером он описал широкий круг — сначала на восток, а затем
он направлялся на юг, а теперь снова поворачивал на север.
Его глаза, уши и острые ноздри всегда были настороже.
Вперемешку со знакомыми звуками слышались странные звуки — странные звуки
которых он никогда не слышал до тех пор, пока Куду не отправился на поиски своего логова под дальним
край большой воды —звуки, которые принадлежали Горо, луне - и к
таинственному периоду господства Горо. Эти звуки часто вызывали у
Тарзана глубокие размышления. Они ставили его в тупик, потому что он думал, что
он так хорошо знал свои джунгли, что в них ничего не могло быть
незнакомый ему. Иногда он думал, что, как цвета и формы
ночью кажутся отличными от привычных дневных аспектов, так и
звуки изменились с приходом Куду и Горо, и
эти мысли пробудили в его мозгу смутную догадку , что, возможно
Горо и Куду повлияли на эти изменения. И что более естественного в том, что
в конце концов он стал приписывать солнцу и луне личности
такие же реальные, как его собственные? Солнце было живым существом и управляло днем.
Луна, наделенная мозгами и чудесной силой, правила ночью.

Так функционировал нетренированный человеческий разум, ощупью пробирающийся сквозь темную ночь
невежества в поисках объяснения вещей, к которым он не мог прикоснуться, или
понюхать, или услышать, и великих, неведомых сил природы, которые он мог
не вижу.

Когда Тарзан снова повернул на север, сделав широкий круг, его ноздрей коснулся запах
Гомангани, смешанный с едким запахом древесного
дыма. Человек-обезьяна быстро двинулся в том направлении, откуда легкий ночной ветерок донес до него запах
. Вскоре красноватый
отблеск большого костра пробился к нему сквозь листву впереди, и
когда Тарзан остановился на деревьях возле него, он увидел наполовину
десятка черных воинов, прижавшись к пламени. Очевидно, это была
охотничья группа из деревни Мбонга, вождя племени, застигнутая в
джунглях после наступления темноты. В грубом кругу вокруг себя они соорудили
колючую бому, которая, как они, очевидно, надеялись, с помощью огня
будет препятствовать наступлению более крупных хищников.

О том, что надежда не была убежденностью, свидетельствовал очень ощутимый ужас
, в котором они скорчились, широко раскрыв глаза и дрожа, потому что Нума и
Саборы со стонами пробирались к ним через джунгли. В тени за пределами света костра были и другие
существа. Тарзан мог видеть
их желтые глаза, горящие там. Чернокожие увидели их и вздрогнули. Затем
один встал и, схватив горящую ветку из костра, швырнул ее в
глаза, которые тут же исчезли. Чернокожий снова сел. Тарзан
наблюдал и увидел, что прошло несколько минут, прежде чем глаза начали появляться
по двое и по четверо.

Затем появились Нума, лев, и Сабор, его подруга. Остальные глаза разбежались
направо и налево перед угрожающим рычанием больших кошек, и
затем огромные шары людоедов одиноко вспыхнули из темноты.
Некоторые из негров бросались на лица свои и застонал; но он
раньше швырнул горящую ветку теперь метнул еще один прямой в
лица голодным львам, и они тоже исчезли, как и
меньше света перед ними. Тарзан был очень заинтересован. Он увидел новую
причину для еженощного разведения чернокожими костров — причину в
дополнение к тем, которые связаны с теплом, светом и приготовлением пищи.
Звери джунглей боялись огня, и поэтому огонь был, в какой-то мере,
защита от них. Сам Тарзан знал некий трепет огня. Еще
он расследует заброшенное пожар в деревне
негров, подхватил горящий уголек. С тех пор он держался
на почтительном расстоянии от тех пожаров, которые ему доводилось видеть. Одного опыта было
достаточно.

В течение нескольких минут после того, как чернокожий швырнул головешку, глаз
не появлялось, хотя Тарзан слышал мягкий топот ног вокруг
него. Затем еще раз вспыхнули два огненных пятна, которые отмечали возвращение
повелителя джунглей, а мгновением позже, на чуть более низком
уровне, появились пятна Сабор, его супруги.

Некоторое время они оставались неподвижными - созвездие
яростных звезд в ночи джунглей, — затем лев-самец медленно двинулся
к боме, где все, кроме одного черного, все еще прятались в
дрожащий ужас. Когда этот одинокий страж увидел, что Нума был снова
приблизившись, он бросил еще одну головню, и, как и прежде, Нума отступили
и с его Сабор, львицу, но не так далеко, в этот раз, ни за так
долго. Почти мгновенно они развернулись и начали кружить вокруг бома, их
глаза постоянно обращались к свету костра, при этом они издавали низкое, хриплое рычание
это свидетельствовало об их растущем недовольстве. За львами светились
горящие глаза меньших спутников, пока черные джунгли не были расстреляны
по всему лагерю черных людей горели маленькие пятна огня.

Снова и снова черный воин метал свои маленькие наконечники в двух больших
кошек; но Тарзан заметил, что Нума почти не обращает на них внимания
после первых нескольких отступлений. По голосу Нумы человек-обезьяна понял, что
лев голоден, и предположил, что тот решил покормиться
гомангани; но осмелится ли он приблизиться к страшному пламени?

Даже мысли шло в уме Тарзана, Нума остановился его
беспокойно шагая и столкнулся у костра. Мгновение он стоял неподвижно,
если не считать быстрых, нервных подергиваний хвостом, затем он пошел
неторопливо вперед, в то время как Сабор беспокойно ходила взад и вперед там, где он
ее оставил. Чернокожий человек крикнул своим товарищам, что лев
приближается, но они были слишком напуганы, чтобы сделать что-то большее, чем прижаться
теснее друг к другу и стонать громче, чем раньше.

Схватив пылающие ветви мужчина бросил ее прямо в лицо
Лев. Раздался сердитый рев, сопровождаемый быстрой зарядки. С
одним прыжком дикий зверь преодолел стену бома, в то время как воин с почти
такой же ловкостью преодолел ее на противоположной стороне и,
рискуя опасностями, таящимися в темноте, бросился к ближайшему
дереву.

Нума был из Бома почти сразу после того, как он был внутри нее; но, как он
вернулся через низкую стену шип, он взял орущего негра с ним.
Волоча свою жертву по земле, он вернулся к Сабор,
львице, которая присоединилась к нему, и они вдвоем продолжили путь в темноту,
их дикое рычание смешивалось с пронзительными воплями обреченных
и напуганный мужчина.

На небольшом расстоянии от пламени львы остановились, последовала
короткая череда необычайно злобного рычания, во время которой
крики и стоны черного человека прекратились — навсегда.

Вскоре Нума снова появился в свете костра. Он совершил второе путешествие в
бома, и прежняя ужасная трагедия повторилась с другой
воющей жертвой.

Тарзан встал и лениво потянулся. Развлечение начинало ему
надоедать. Он зевнул и повернулся, направляясь к поляне, где
все племя должно было спать под окружающими деревьями.

И все же, даже когда он нашел свою знакомую промежность и свернулся калачиком, чтобы
задремать, он не почувствовал желания спать. Долгое время он лежал без сна
думая и мечтая. Он поднял глаза к небесам и увидел
луну и звезды. Он задавался вопросом, что это такое и какая сила удерживает их
от падения. У него был пытливый ум. Он всегда был полон
вопросов относительно всего, что происходило вокруг него; но никогда не было
того, кто мог бы ответить на его вопросы. В детстве он хотел ЗНАТЬ,
и, несмотря на то, что ему было отказано почти во всех знаниях, в зрелом возрасте он все еще был полон
огромное, неудовлетворенное любопытство ребенка.

Он никогда не был доволен простым восприятием того, что что—то происходит - он
желал знать, ПОЧЕМУ это происходит. Он хотел знать, что заставляет вещи
происходить. Тайна жизни чрезвычайно интересовала его. Чудо смерти
он не мог до конца постичь. В бесчисленных случаях он
исследовал внутренний механизм своих убийств, и один или два раза он
вскрывал грудную полость жертв вовремя, чтобы увидеть, что сердце все еще
работает.

Он знал по опыту , что нож пронзает этот орган насквозь
приносил немедленную смерть в девяти случаях из десяти, в то время как он мог нанести
противнику бесчисленное количество ударов ножом в другие места, даже не выведя его из строя
. И так он пришел к мысли о сердце, или, как он его называл,
“красной штуке, которая дышит”, как о средоточии и источнике жизни.

Мозг и его функционирование он вообще не понимал. То, что его
чувственные восприятия были переданы в его мозг и там переведены,
классифицированы и помечены, было чем-то совершенно непостижимым для него. Он думал, что
его пальцы знают, когда они к чему-то прикасаются, что его глаза знают, когда
они видели, его уши - когда слышали, его нос - когда обоняли.

Он считал свое горло, эпидермис и волосы на голове
тремя основными очагами эмоций. Когда Кала был убит, его горлом овладело странное
ощущение удушья; соприкосновение с Гистой,
змеей, вызвало неприятное ощущение на коже всего его тела;
в то время как при приближении врага волосы у него на голове вставали дыбом.

Представьте, если можете, ребенка, восхищенного чудесами природы,
переполненного вопросами и окруженного только зверями джунглей, чтобы
которого его вопросы были такими же странными, какими был бы санскрит. Если
он спросит Гунто, из-за чего пошел дождь, большая старая обезьяна лишь взглянет на него
в немом изумлении на мгновение, а затем вернется к своему интересному занятию.
и поучительный поиск блох; и когда он спросил Мумгу, который был
очень стар и должен был быть очень мудрым, но не был, о причине
что касается закрытия одних цветов после того, как Куду покинул небо, и
раскрытия других ночью, он был удивлен, обнаружив
что Мумга никогда не замечала этих интересных фактов, хотя могла
определить с точностью до дюйма, где должен прятаться самый жирный червь.

Для Тарзана эти вещи были чудесами. Они взывали к его интеллекту и
к его воображению. Он видел, как закрываются и раскрываются цветы; он видел определенные
соцветия, которые всегда поворачивались лицом к солнцу; он видел листья
, которые шевелились, когда не было ветерка; он видел, как вьющиеся растения ползут, как живые
существа взбирались по стволам и ветвям огромных деревьев; и для Тарзана
из племени Обезьян цветы, виноградные лозы и деревья были живыми
существами. Он часто разговаривал с ними, как разговаривал с Горо, луной и
Куду, солнце, и всегда был разочарован тем, что они не отвечали.
Он задавал им вопросы; но они не могли ответить, хотя он знал, что
шепот листьев был языком листьев — они разговаривали
друг с другом.

Ветер он приписывал деревьям и травам. Он думал, что они
раскачивались взад и вперед, создавая ветер. Никаким другим способом
он не мог объяснить это явление. Дождь он в конце концов приписал
звездам, луне и солнцу; но его гипотеза была совершенно непривлекательной
и непоэтичной.

Сегодня вечером, когда Тарзан лежал и думал, в его богатом воображении вспыхнуло объяснение звезд и луны.
объяснение звезд и луны. Он стал очень взволнован
это. Тог спал в соседней развалюхе. Тарзан повернулся рядом с ним.

“Тог!” - крикнул он. Мгновенно огромный бык проснулся и ощетинился,
почувствовав опасность от ночного призыва. “Смотри, Тог!” - воскликнул
Тарзан, указывая на звезды. “Посмотри в глаза Нуме и Сабор,
Шите и Данго. Они поджидают Горо, чтобы наброситься на него для своего
убийства. Посмотрите на глаза, нос и рот Горо. И свет
то, что сияет на его лице, - это свет большого костра, который он развел
чтобы отпугнуть Нуму, Сабор, Данго и Шиту.

“Все в нем - это глаза, Тог, ты можешь их видеть! Но они не подходят слишком близко к огню.
Рядом с Горо мало глаз. Они боятся
огня! Именно огонь спасает Горо от Нумы. Ты видишь их,
Тог? Некоторые ночные Нума будет очень голоден и очень зол—то он будет
перепрыгнуть через колючие кусты, которые окружают Горо и у нас больше не будет
после Куду ищет его логове—ночь будет черным с
чернота, которая приходит, когда Горо ленив и спит допоздна,
или когда он бродит по небу днем, забыв о джунглях и
их жителях ”.

Тог тупо посмотрел на небо, а затем на Тарзана. Упал метеорит,
проложив огненный путь в небе.

“Смотрите!” - закричал Тарзан. “Горо бросил в Нума горящую ветку”.

Проворчал Тог. “Нума внизу”, - сказал он. “Нума не охотится над
деревьями”. Но он с любопытством и немного испуганно посмотрел на
яркие звезды над собой, как будто увидел их впервые, и
несомненно, это был первый раз, когда Тог увидел звезды,
хотя они были в небе над ним каждую ночь его жизни. Для
У Тауга они были как великолепные цветы джунглей — он не мог их есть, и
поэтому он проигнорировал их.

Тауг ерзал и нервничал. Долгое время он лежал без сна,
наблюдая за звездами — пылающими глазами хищных зверей, окружающих
Горо, Луна—Горо, на чей свет обезьяны танцевали под избиение
их земляные барабаны. Если Горо будет съеден Нумой, то больше никаких Дам-Дам быть не может
. Тог был ошеломлен этой мыслью. Он взглянул на
Тарзан наполовину испуган. Почему его друг так отличался от остальных
членов племени? Ни у кого другого, кого Тог когда-либо знал, не было таких странных
мыслей, как у Тарзана. Обезьяна почесал в затылке и смутно задумался, был ли
Тарзан надежным компаньоном, а затем медленно и путем
трудоемкого мыслительного процесса вспомнил, что Тарзан служил ему лучше, чем кто-либо другой.
другие обезьяны, даже сильные и мудрые быки племени.

Именно Тарзан освободил его от черных в то самое время, когда
Тог подумал, что Тарзану нужна Тика. Именно Тарзан спас его
Маленький балу Тауга спасен от смерти. Именно Тарзан задумал и
осуществил план по преследованию похитителя Тики и спасению похищенной
. Тарзан столько раз сражался и истекал кровью на службе у Тога, что
Тог, хотя и был всего лишь жестокой обезьяной, запечатлел в его сознании
свирепую преданность, которую теперь ничто не могло поколебать — его дружба с Тарзаном
стала привычкой, почти традицией, которая сохранится, пока Тог
терпел. Он никогда не проявлял никаких внешних проявлений привязанности — он
рычал на Тарзана так же, как рычал на других быков, которые подходили слишком близко
пока он кормился — но он бы умер за Тарзана. Он знал это и
Тарзан знал это; но о таких вещах обезьяны не говорят — их словарь,
для более тонких инстинктов, состоящий скорее из действий, чем из слов. Но теперь
Тог забеспокоился и снова заснул, все еще думая о
странных словах своего товарища.

На следующий день он снова подумал о них, и без всякого намерения
проявить нелояльность он упомянул Гунто о предположении Тарзана относительно
глаз, окружающих Горо, и о возможности того, что рано или поздно Нума
набросился бы на луну и поглотил бы его. Для обезьян все большие вещи в
природа - мужчина, и поэтому Горо, будучи самым крупным существом на небесах
ночью, был для них быком.

Гунто откусил щепку от ороговевшего пальца и вспомнил тот факт, что
Тарзан однажды сказал, что деревья разговаривают друг с другом, и Гозан
рассказал, что видел человека-обезьяну, танцующего в одиночестве при лунном свете с
Шитой, пантерой. Они не знали, что Тарзан связал дикого
зверя веревкой и привязал его к дереву, прежде чем спуститься на землю и попрыгать
перед вставшим на дыбы котом, чтобы помучить его.

Другие рассказывали, что видели Тарзана верхом на спине Тантора, самого
слон; о том, как он привел черного мальчика Тибо в племя, и о
таинственных существах, с которыми он общался в странном логове у
моря. Они никогда не понимали его книг, и после того, как он показал их
одному или двум членам племени и обнаружил, что даже картинки
не производят никакого впечатления на их мозг, он прекратил.

“Тарзан не обезьяна”, - сказал Гунто. “Он приведет Нуму, чтобы тот съел нас, как
он приводит его, чтобы он съел Горо. Мы должны убить его”.

Тог немедленно ощетинился. Убей Тарзана! “Сначала ты убьешь Тога”, - сказал он
и неуклюже побрел на поиски еды.

Но к заговорщикам присоединились другие. Они думали о многих вещах, которые
совершил Тарзан, — вещах, которых обезьяны не делали и не могли понять.
Гунто снова высказал мнение, что Тармангани, белая обезьяна,
должна быть убита, а остальные были в ужасе от этих историй
они услышали и, думая, что Тарзан планирует убить Горо, приветствовали
это предложение одобрительным рычанием.

Среди них был Teeka, слушая всем своим ушам, но голос ее был
не поднятые в рамках исполнения Плана мероприятий. Вместо этого она ощетинилась, показав
свои клыки, а потом ушла на поиски Тарзана; но она
не смогла найти его, так как он бродил далеко в поле в поисках мяса. Она
тем не менее, нашла Тога и рассказала ему о планах остальных, и
огромный бык ударил копытом по земле и зарычал. Его налитые кровью глаза
горели гневом, верхняя губа вздернулась, обнажая боевые
клыки, шерсть на спине встала дыбом, а затем грызун
понесся через открытое пространство, и Тог прыгнул, чтобы схватить его. В одно мгновение он
казалось, забыл о своей ярости против врагов своего друга;
но таков разум обезьяны.

В нескольких милях от него Тарзан из племени Обезьян развалился на широкой голове своего друга.
Тантор, слон. Он почесал под огромными ушами
концом острой палки и рассказал огромному толстокожему существу
обо всем, что заполняло его покрытую черной соломой голову. Мало или вообще ничего из
того, что он сказал, Тантор понял; но Тантор хороший слушатель.
Раскачиваясь из стороны в сторону, он стоял там, наслаждаясь обществом
своего друга, друга, которого он любил, и впитывая восхитительные ощущения
от почесывания.

Нума, Лев, учуял запах человека, и настороженно преследовал его, пока он
пришел в поле зрения свою добычу на голову могучими клыками; затем
он обернулся, рыча и бормоча, ушел в поисках более благоприятных
охотничьи угодья.

Слон учуял запах Льва, родила его от завихрений
бриз, и подняв хобот, громко трубили. Тарзан с наслаждением откинулся назад
растянувшись во всю длину на грубой шкуре. Мухи
роились у его лица; но он
лениво отмахнулся от них веткой с листьями, сорванной с дерева.

“Тантор, ” сказал он, “ хорошо быть живым. Хорошо лежать в
прохладной тени. Это хорошо, чтобы смотреть на зеленые деревья и яркие
цветов, цветов—на все, что Bulamutumumo поставил здесь
для нас. Он очень добр к нам, Тантор; Он дал тебе в пищу нежные листья
и кору, и сочные травы; мне Он дал Бара и Орту
и Писа, и фрукты, и орехи, и коренья. Он обеспечивает каждого
едой, которая каждому нравится больше всего. Все, о чем Он просит, это чтобы мы были достаточно сильными
или хитрыми, чтобы пойти и взять ее. Да, Тантор, это
хорошо жить. Я бы не хотел умирать”.

Тантор издал какой-то горловой звук и вытянул хобот вверх
чтобы погладить человека-обезьяну по щеке кончиком пальца.

“ Тантор, ” сказал Тарзан через некоторое время, “ повернись и двигайся в направлении
племя Kerchak, человекообразная обезьяна, Тарзан, что могут ехать домой на вашей
голова без прогулки”.

Бивень повернулся и медленно двинулся прочь по широкой, обсаженной деревьями
тропе, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать нежную ветку или содрать
съедобную кору с соседнего дерева. Тарзан растянулся лицом вниз на
голове и спине зверя, его ноги свисали по обе стороны, голова
поддерживалась раскрытыми ладонями, локти покоились на широком черепе.
И так они неторопливо направились к месту сбора
племени.

Как раз перед тем, как они прибыли на поляну с севера, там достигли
это была другая фигура с юга — хорошо сложенного чернокожего воина, который
осторожно пробирался через джунгли, всеми чувствами насторожившись
перед многочисленными опасностями, которые могли подстерегать в любом месте на пути. И все же
он прошел под самым южным часовым, который был установлен на огромном
дереве, контролирующем тропу с юга. Обезьяна позволила
Gomangani проехать беспрепятственно, ибо видел, что он был один; но
момент, когда воин вошел на поляну громким “Крига-ах!”
раздалось у него за спиной, за чем немедленно последовал хор ответов
с разных сторон, когда огромные быки ломились сквозь деревья
в ответ на призыв своего товарища.

Чернокожий человек остановился при первом крике и огляделся. Он может
ничего не видно, но он знал, что голос волосатых мужчин дерево, которому он и
его вид страшен, не только из-за силы и свирепости
дикие существа, а также через суеверный ужас, порожденный
в человекоподобном облике обезьян.

Но Булабанту не был трусом. Он слышал крики обезьян вокруг себя; он знал,
что побег, вероятно, невозможен, поэтому он стоял на месте, держа копье
наготове, а на губах у него дрожал боевой клич. Он дорого продал бы
свою жизнь, Булабанту, заместитель вождя деревни Мбонга,
вождь.

Тарзан и Тантор были совсем недалеко, когда по тихим джунглям разнесся первый крик
часового. Человек-обезьяна в мгновение ока
спрыгнул со спины слона на ближайшее дерево и быстро раскачивался
в направлении поляны, прежде чем раздалось эхо первого
Криг-а” затих вдали. Когда он прибыл, то увидел дюжину быков, кружащих вокруг
одинокого гомангани. С леденящим кровь криком Тарзан бросился в
атаку. Он ненавидел чернокожих даже больше, чем обезьян, и вот появилась
возможность убить в открытую. Что сделал гомангани?
Убил ли он кого-нибудь из племени?

Тарзан спросил ближайшую обезьяну. Нет, гомангани никому не причинил вреда. Гозан,
стоявший на страже, увидел его идущим через лес и предупредил
племя — вот и все. Человек-обезьяна протиснулся сквозь круг быков,
ни один из которых пока не довел себя до такого исступления, чтобы
бросился в атаку и оказался там, где у него был полный и близкий обзор черного. Он
мгновенно узнал этого человека. Только прошлой ночью он видел его
лицом к лицу с глазами в темноте, в то время как его товарищи пресмыкались в грязи у
его ног, слишком напуганные, чтобы даже защищаться. Это был храбрый
человек, и Тарзан глубоко восхищался храбростью. Даже его ненависть к
черным не была такой сильной страстью, как его любовь к храбрости. Он бы
с удовольствием сразился с черным воином почти в любое время; но
этого он не хотел убивать — он смутно чувствовал, что этот человек
заработал свою жизнь, храбро защищая ее предыдущей ночью, и при этом
он не представлял себе, какие шансы были у одинокого воина.

Он повернулся к обезьянам. “Вернуться к твоей подачи, - сказал он, - и пусть
этот Gomangani идти своей дорогой в мир. Он не причинил нам вреда, и прошлой ночью
Я видел, как он сражался с Нумой и Сабор с помощью огня, один в джунглях.
Он храбр. Зачем нам убивать того, кто храбр и кто не
нападал на нас? Отпусти его ”.

Обезьяны зарычали. Они были недовольны. “Убейте гомангани!” - закричал
один.

“Да”, - взревел другой, - “убейте также гомангани и Тармангани”.

“Убейте белую обезьяну!” - закричал Гозан. “ это никакая не обезьяна, а
Гомангани без кожи”.

“Убейте Тарзана!” - проревел Гунто. “Убивайте! Убивайте! Убивайте!”

Теперь быки действительно довели себя до исступления
бойни; но против Тарзана, а не против черного человека. Косматая фигура
прорвалась сквозь них, отбрасывая тех, с кем соприкасалась, в сторону
как сильный мужчина может разбросать детей. Это был Тауг — великий, свирепый Тауг.

“Кто сказал ‘убить Тарзана’? - потребовал он ответа. “Тот, кто убьет Тарзана, должен убить и Тога.
Кто может убить Тога?" - спросил он. "Кто убьет Тарзана, должен убить и Тога". Тауг разорвет твои внутренности от вас и
кормить их Данго”.

“Мы можем убить вас всех”, - ответил Gunto. “Нас много и мало
вы,” и он был прав. Тарзан знал, что он был прав. Тог знал это;
но ни один из них не допускал такой возможности. Это не по-бычьи
обезьяны.

“Я Тарзан”, - закричал человек-обезьяна. “Я Тарзан. Могучий охотник; могучий
боец. Во всех джунглях нет никого более великого, чем Тарзан”.

Затем, один за другим, быки-соперники рассказали о своих достоинствах и своей
доблести. И все это время бойцы подходили все ближе и ближе друг к другу
. Таким образом, быки настраивают себя на надлежащий шаг, прежде чем
вступить в бой.

Гунто на негнущихся ногах подошел вплотную к Тарзану и обнюхал его,
обнажив клыки. Тарзан издал низкое, угрожающее рычание. Они могли
повторять эту тактику дюжину раз; но рано или поздно один бык
сближался с другим, и тогда вся отвратительная стая рвала и
терзала свою добычу.

Булабанту, чернокожий человек, стоял с широко раскрытыми от удивления глазами с того момента, как
он увидел Тарзана, приближающегося сквозь толпу обезьян. Он много слышал об
этом боге-дьяволе, который бежал с волосатым древесным народом; но никогда прежде
он не видел его при дневном свете. Он знал его достаточно хорошо по
описание тех, кто его видел и с проблесками он имел
мародеров на нескольких случаях, когда человек-обезьяна вошла в
село Mbonga, начальник, по ночам, при совершении одним из
его многочисленные ужасные шутки.

Булабанту, конечно, не мог понять ничего из того, что происходило
между Тарзаном и обезьянами; но он видел, что человек-обезьяна и один из
более крупных быков спорили с остальными. Он увидел, что эти двое
стоят спиной к нему и между ним и
остальным племенем, и он догадался, хотя это казалось невероятным, что
возможно, они защищают его. Он знал, что Тарзан однажды сохранил
жизнь Мбонге, вождю племени, и что он помог Тибо и
матери Тибо, Момайе. Так что не исключено, что он поможет Bulabantu;
но как он мог сделать это Bulabantu не могли догадаться, ни как
на самом деле могли бы Тарзан, ибо шансов против него были слишком велики.

Гунто и остальные медленно оттесняли Тарзана и Тога обратно к
Булабанту. Человек-обезьяна вспомнил свои слова, сказанные Тантору совсем недавно
: “Да, Тантор, жить хорошо. Я бы не хотел умирать”.
И теперь он знал, что вот-вот умрет, ибо гнев великих
быков быстро возрастал против него. Многие из них всегда ненавидели
его, и все относились к нему с подозрением. Они знали, что он не такой, как все. Тарзан
тоже это знал; но он был рад, что он— что он МУЖЧИНА; что он
научился всему из своих книжек с картинками и очень гордился этим
отличием. Однако вскоре он был бы мертв.

Гунто готовился к атаке. Тарзан знал признаки. Он знал, что
остаток сил быков пойдет в атаку вместе с Гунто. Тогда скоро будет
за. Что-то шевельнулось среди зелени на противоположной стороне
безнал. Тарзан увидел это так, Gunto, ужасный крик
сложные обезьяна, бросился вперед. Тарзан издал странный клич, а затем
присел, чтобы встретить нападение. Тог тоже присел, и Булабанту,
уверенный теперь, что эти двое сражаются на его стороне, поднял свое
копье и прыгнул между ними, чтобы принять первую атаку врага.

Одновременно огромная туша ворвалась на поляну из джунглей
позади атакующих быков. Раздался пронзительный рев бешеного бивня
крики из антропоидов, а Тантор-слон, штриховая
быстро пересек поляну на помощь своему другу.

Gunto никогда не закрываются на человека-обезьяну, и ни клык введите плоть на
обе стороны. Потрясающий отклик на вызов Тантора заставил
быков броситься к деревьям, бормоча и ругаясь. Тог умчался
вместе с ними. Остались только Тарзан и Булабанту. Последний стоял на своем
потому что видел, что бог-дьявол не сбежал, и потому что
у черного хватило мужества встретить верную и ужасную смерть рядом с тем
, кто совершенно очевидно отважился умереть за него.

Но удивленный Гомангани увидел, как могучий слон
внезапно остановился перед человеком-обезьяной и погладил его своим длинным,
извилистым хоботом.

Тарзан повернулся к чернокожему человеку. “Вперед!” - сказал он на языке
обезьян и указал в направлении деревни Мбонга.
Булабанту понял этот жест, если не слово, и не стал терять времени
повинуясь. Тарзан стоял и смотрел ему вслед, пока он не исчез. Он знал
, что обезьяны не последуют за ним. Затем он сказал слону: “Подними меня
!” и бивень легко ударил его по голове.

“Тарзан идет в свое логово у большой воды”, - крикнул человек-обезьяна
обезьянам на деревьях. “Все вы глупее Ману, кроме Тауга
и Тики. Тауг и Тика могут прийти посмотреть на Тарзана, но остальные должны
держаться подальше. Тарзан покончил с племенем керчака.

Он ткнул Тантора мозолистым пальцем ноги, и большой зверь помчался прочь
через поляну, обезьяны смотрели им вслед, пока их не поглотили
джунгли.

Перед наступлением ночи Тог убил Гунто, затеяв с ним ссору
из-за его нападения на Тарзана.

Целую луну племя не видело Тарзана из племени Обезьян. Многие из них
вероятно, никогда не думал о нем; но были те, кто скучал по нему
больше, чем Тарзан мог себе представить. Тауг и Тика часто мечтали, чтобы он
вернулся, и Тауг дюжину раз решал навестить Тарзана в его
приморском логове; но мешало то одно, то другое.

Однажды ночью, когда Тог лежал без сна, глядя на звездное небо, он
вспомнил странные вещи, которые Тарзан однажды предложил ему:
яркие точки были глазами мясоедов, ожидающих в темноте
из неба джунглей, чтобы прыгнуть на Горо, луну, и сожрать его. Чем больше
чем больше он думал об этом, тем больше волновался.

И тут произошла странная вещь. Как только Тог взглянул на Горо, он увидел
часть одного края исчезла, точно кто-то
грыз ее. Дыра в боку Горо становилась все больше и больше.
С криком Тог вскочил на ноги. Его неистовое “Криг-а!”
привлекло к нему перепуганное племя, кричащее и галдящее.

“Смотри!” - воскликнул Тог, указывая на луну. “Смотри! Все так, как сказал Тарзан.
Нума прыгнул сквозь огонь и пожирает Горо. Ты позвал
Тарзан назвал его по имени и изгнал из племени; теперь посмотрите, каким мудрым он был. Пусть
один из вас, кто ненавидел Тарзана, пойдет на помощь Горо. Посмотрите на глаза в темноте
джунгли все о Горо. Он в опасности, и никто не может ему помочь — никто
кроме Тарзана. Скоро Горо будет сожран Нумой, и у нас не будет больше света
после того, как Куду отправится на поиски своего логова. Как мы будем танцевать Дум-дум
без света Горо?”

Обезьяны дрожали и скулили. Любое проявление сил природы
всегда приводило их в ужас, ибо они ничего не могли понять.

“Идите и приведите Тарзана”, - крикнул один, и тогда все они подхватили крик:
“Тарзан!” “Принеси Тарзан!” “Он спасет Горо”. Но кто был в путешествии
темные джунгли ночью за ним?

“Я пойду”, - вызвался Тауг, и мгновение спустя он уже мчался через
Стигийской мрак в сторону маленькой выхода к морю, гавань на берегу моря.

И пока племя ждало, они наблюдали за медленным поглощением луны.
Нума уже съел большой полукруглый кусок. С такой скоростью
Горо полностью исчезнет до того, как Куду появится снова. Обезьяны дрожали
при мысли о вечной темноте по ночам. Они не могли уснуть.
Беспокойно они двигались туда-сюда среди ветвей деревьев,
смотрите Нума небес в его смертельной праздник, и прослушивания
пришествие Тауг с Тарзаном.

Горо почти скрылся из виду, когда обезьяны услышали звуки приближения
из-за деревьев тех двоих, которых они ждали, и вскоре Тарзан,
сопровождаемый Тогом, запрыгнул на ближайшее дерево.

Человек-обезьяна не тратил времени на пустые слова. В руке у него был длинный лук
а за спиной висел колчан, полный стрел, отравленных стрел, которые он
украл в деревне чернокожих; точно так же, как он украл
лук. Он карабкался на огромное дерево, все выше и выше, пока не оказался
стоял, покачиваясь, на маленькой ветке, которая низко согнулась под его весом. Отсюда
ему открывался ясный и беспрепятственный вид на небеса. Он увидел Горо и
набеги, которые голодный Нума проделал на его сияющую поверхность.

Подняв лицо к луне, Тарзан пронзительно выкрикнул свой отвратительный
вызов. Издалека донесся ответный рык льва.
Обезьяны вздрогнули. Нума с небес ответил Тарзану.

Затем человек-обезьяна вложил стрелу в свой лук и, отведя древко далеко
назад, нацелил его острие в сердце Нумы, где он лежал на небесах
пожирающий Горо. Раздался громкий звон, когда выпущенный болт выстрелил в
темные небеса. Снова и снова Тарзан из племени обезьян пускал свои
стрелы в Нуму, и все это время обезьяны из племени Керчака
в ужасе жались друг к другу.

Наконец раздался крик Тога. “Смотри! Смотри!” - закричал он. “Нума
убит. Тарзан убил Нуму. Смотри! Горо выходит из чрева
Нумы”, и, конечно же, луна постепенно выходила из того, что
поглотило ее, будь то Нума, лев или тень
земля; но разве вы пытались бы убедить обезьяну из племени Керчака
что в ту ночь Горо едва не сожрал не Нума, а кто-то другой, или
что кто-то другой, а не Тарзан, спас блистательного бога их диких
и таинственных ритуалов от ужасной смерти, вы бы
трудности — и борьба у вас на руках.

А так, Тарзан, приемыш обезьян вернулся к племени Kerchak, и в его
идет он сделал длинный шаг в сторону царствования, которые он в конечном счете
вон, по сейчас обезьяны смотрели на него, как на высшее существо.

Во всем племени был только один, кто скептически относился к
правдоподобности замечательного спасения Тарзаном Горо, и этот один,
каким бы странным это ни казалось, это был Тарзан из племени обезьян.





 
 *** ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОЕКТА ЭЛЕКТРОННАЯ КНИГА ГУТЕНБЕРГА "СКАЗКИ ТАРЗАНА В ДЖУНГЛЯХ" ***