Мои дни

Демидовский мост

Начало XXI века. Деньги пожирают старину, – сметают брусчатник дорог и поглощают деревянное зодчество. Благо в старом районе города до сих пор есть уголки несущие былое, но в моём детстве – в первых послевоенных годах, – в конце первой половины XX века, следов седой старины было гораздо больше, нежели сейчас, – во втором десятилетии XXI века.
Славное было время, детвора босиком по улице бегала. Пыль на ней была тёплая, а в летнюю жару аж горячая. Облепит ноги до щиколоток… благодать… пух, а не пыль. А дожди… Капли крупные и тугой струёй, что из лейки и горячие. Куда ныне душ?! Баловство! В баню ходили, старики в парилке косточки свои телесные грели, я по молодости моей в неё не входил. Как-то заглянул в неё через дверь приоткрывшуюся, а там пар, что молоко, ничего не видать, и жаром из неё дохнуло. Интересно стало, зашёл, дохнул жаром духмяным, и тут же выбежал. Чуть, было, не сгорел, – так мне показалось. Это зимой, а летом в Оби мылись, – с мылом и мочалкой. Вода в реке была горячая, – у берега, ясное дело, или в заливчике каком-либо, а на самом русле прохладная, и не помоешься  там, течение быстрое и берег противоположный, что ниточка тонкая, еле видно его. Широкая была река, очень!
Так вот, улица моего детства – Луговая, что у слияния Барнаулки с Обью располагалась в старом городе, так его сейчас называют, а раньше, просто Старый базар, потому как в том районе был единственный на весь город базар, который ещё мой дед, будучи, таким как я, помнил. С времён Демидовских он был обустроен, когда город ещё только строился. И приезжали на него со всех деревень края, по тем временам называемым уездом, на телегах. Селяне продавали овощи, семечки, орехи кедровые, молочные продукты, изделия из кожи, дерева, металла… много чего нужного и не нужного в городе, но требуемого жителями окраинных районов его.
Дождь, бывало, пройдёт, так воздух после него, прям, ходуном ходит, парит, а дышится легко. Благодать! Тепло, нет такой жары, какая сейчас частенько бывает, когда от одного только вдоха в груди всё огнём горит, а в голове, будто в котле, мозг кипит. Пекло и духота. А всё потому что, закатали землю в асфальт, а она живой организм, ей дышать, как и человеку, чистым воздухом надо, а не пеклом геенны огненной.
 Сейчас дожди холодные, лягут на асфальт и стоят лужами по несколько дней, не парят, а в моём детстве дождь на живую землю ложился, на горячую, лужи парили, а от нынешних луж одна грязь льётся с разводами мазутными. Какие от таких луж испарения? Ясно какие, тяжёлые, горькие, лёгкие разрывающие.   
А в моём детстве, мы – детвора, выбежим на улицу босиком прямо под дождь и носимся под ним, по лужам, аж брызги в разные стороны, вымокнем до нитки и хоть бы что, не простывали, потому как дождь и лужи горячие были, а потом кораблики по ручьям и лужам пускаем. Делали их из коры сосновой. Ножом перочинным по коре бжик-джик и готово… кора-то сосновая мягкая, податливая, кораблики из неё в самый раз, ещё и палочку вставишь, на неё клочок бумаги, вот тебе и парус. Загляденье!
Об улице моего детства разговор начал вести для того, чтобы поведать вам, читатели, о загадочном случае, виденном мной и моими друзьями на исходе летнего дня 1961 года. И сейчас вижу весь тот день, как будто он – это вчера.
Дать объяснение тому случаю до сих пор не могу, поэтому изложил его как фэнтези, но уверяю, он был реален, – произошёл на моих глазах, и всё, что видел я, видели мои друзья.
***
Есть в Барнауле место возвышенное, называется "Горой". Но не гора это пространство, а многокилометровое в длину и полуторакилометровое в ширину плоскогорье, господствующее над юго-западной частью города. На этом плоскогорье одновременно с постройкой Барнаульского медеплавильного завода был проложен тракт – Змеиногорский, по которому в Санкт-Петербург под оказией (оказия – вооружённый конвой с пушкой) везли медь, серебро и золото.
Восточной стороной гора круто скатывается к многокилометровой в длину и узкой в ширину, метров в сто пятьдесят, полоске земли – правому берегу реки Барнаулка. Южной оконечностью, – отвесным обрывом, гора, громыхая частыми обвалами,  падает с многометровой высоты в стремительные воды Оби.
У этого обрыва, скрывающего своё подножье в паводок и обнажающегося после него, мы, – местная ребятня, в год полёта в космос Юрия Алексеевича Гагарина устроили "космодром", – выровняла ногами площадку и вылепила на ней из песка космические ракеты. Себя вырядили в "скафандры", – кто-то надел на голову мотоциклетный шлем, кто-то зимнюю шапку, а два мальчика вырезали в старых вёдрах отверстия для глаз и насадили те "космические" шлемы на свою голову. А один мальчик оказался самым находчивым, укрепил на своём "шлеме" два скрученных в спираль отрезка медной проволоки, сказал, что это антенна, с помощью которой он переговаривается с марсианами. Его примеру последовали все мы. Игра приобрела таинственный оттенок, так как мы стали разговаривать не только между собой, но и с "инопланетянами". По сути каждый из нас был и землянином и марсианином. С первыми сумерками мы прекращали игру и возвращались домой, – пересекали полотно узкоколейки и далее шли по узкой пыльной улице к кособокому деревянному мосту Демидовских времён, трясущемуся под ногами идущих по нему людей и стонущему под холодными дождями и ветрами. Старики говорили, что мост бесовский.  Правда то или нет, было то при Демидове или при царе горохе, дело не в этом, а в том, что мост действительно оказался бесовским.
В один из летних дней, наигравшись в космонавтов, в начале вечерних сумерек мы подошли к мосту, ступили на него, и я, шедший впереди всех, воскликнул, пожав плечами:
– Глянь, пацаны, туда шли, доска была гнилая, а сейчас новенькая, как будто только что струганная, свеженькая. Чудеса, прям!
– Ага, чудеса! – остановившись на секунду, подтвердили мои слова товарищи, и мы пошли дальше по мосту.
 Прошли треть его и замерли, – на противоположной левой стороне моста из ниоткуда возник мужчина в чёрном картузе, в чёрном сюртуке и в чёрных шароварах, заправленных в чёрные сапоги. Словно старый рассохшийся  деревянный истукан он стоял на дощатом настиле моста и, медленно покачиваясь вправо-влево, вперёд-назад, смотрел прямо на нас, потом, пошатываясь, двинулся в нашу сторону. Звука его шагов не было слышно (а должно бы, мост был старый и скрипел даже от лёгкого ветра), как не было слышно и его голоса, хотя он шевелил губами. Мы смотрели на него, оцепенев, потом вскрикнули от страха и, развернувшись, побежали в обратную сторону. Я, до этого шедший впереди, оказался сзади всех, но не побежал. Не оттого, что мои ноги онемели! Просто не побежал и всё! А мои друзья, не сделав и трёх шагов, вновь были остановлены тем же мужчиной, мгновенно возникшим из ниоткуда на другой стороне моста, – правой, ещё секунду назад свободной от кого бы то ни было. Он вновь вырос как бы из ниоткуда и, широко в стороны расставив руки, всё так же молча шёл к нам. Ребята вновь вскрикнули, вновь развернулись и вновь побежали в первоначальном направлении, – к левому берегу реки. Мост на том берегу был пуст, но всего лишь секунду. Лишь только ватага поравнялась со мной, тот же мужчина вновь проявился на настиле моста, как и в первый раз на том же самом месте.
Я вновь был впереди всех моих товарищей.
– Бежать, но он может снова оказаться на нашем пути. Пусть, что он может сделать? Съест что ли? Не зверь, человек! Пьяный наверно! Лежал, очнулся, поднялся! – подумал я и крикнул. – Пацаны! Не бойся, нас много! – и шагнул в сторону пьяного мужчины, а то, что он был пьян, я уже не сомневался.
Мои друзья, сомкнувшиеся вокруг меня в плотный круг, тоже сделали шаг в сторону мужчины, и он тотчас исчез.
Ступив на левый берег, мы побежали и остановились лишь тогда, когда вошли в свет единственного на улице фонаря, льющего сияние своё со столба у больницы, что на углу улиц Чехова и Максима Горького.
– Привидение, – слегка отдышавшись, проговорил кто-то из моих друзей.
– Точно, привидение! – подтвердили мы его слова, не сомневаясь в реальности видения.
С тех пор прошло 60 лет, и у меня, порой, возникает мысль, а не я ли вызвал привидение мыслью своей. И эта мысль крепнет изо дня в день. Подтверждение этому могут дать следующие случаи, произошедшие, как всегда, со мной.

Аромат Ангела

Я должен был умереть ещё младенцем, и клюка смерти меня сопровождает столько, сколько себя помню, а помню я себя и осознаю уже 75 лет.
Мне было три месяца от рождения, и я лежал, рассказывала мне мать, в кроватке, плотно придвинутой к стене, на которой, прямо надо мной, висела массивная книжная полка, заставленная книгами и модными в то время мраморными слониками.
Подошло время моего кормления. Мать подошла к кроватке, взяла меня на руки и тотчас на кроватку упала полка. Всего секунда промедления, и меня бы не стало.
А когда я встал на ноги мать, уходя из дома в магазин, прищемил мне руку массивной входной дверью (я бегал за ней как хвостик). Я орал как резаный поросёнок, а она ещё сильнее давила на дверь, предполагала, что я просто реву оттого, что она ушла от меня. Благо это был выходной день, и отец был дома.
– Зоя! – закричал он, увидев мою руку между дверью и косяком, подбежал, толкнул дверь и освободил меня от её тисков.
Последствия были ужасные. Рука раздулась, как пуховая подушка и нагноилась. В больнице сказали:
– Надо ампутировать руку.
– Нет! – ответила мать. – Мальчик без правой руки, это не жизнь. И он не выдержит такую сложную операцию, умрёт. Пусть умрёт, но на моих руках, – и забрала меня из больницы.
А я выжил, и рука моя цела. Как, почему? Не знаю. Ведь меня не лечили, привезли домой умирать. Мой ангел вновь нёс меня на своих руках.
С тех пор я часто чувствую его запах, он пахнет каким-то необычайно нежным и божественным цветочным ароматом, с тонким запахом миндаля,  цветущего каштана и весенних роз.
А вы, друзья, когда-нибудь чувствовали запах своего ангела? Прислушайтесь к себе, и вы обязательно почувствуете его. Не обещаю, что он может быть приятным. Как и каждый человек, ангел имеет свой специфический запах. У кого-то он пахнет цветами, у кого-то может источать горечь. Всё зависит от того, кто вы, – добрый человек или злой.

Ангел – фортуна

Часто приходится слышать: "Фортуна улыбнулась".
– А коли так, то дальше можно и не размышлять на тему, что послужило приходу того или иного благоприятного случая, – рассуждают такие говоруны.
Отвечаю им:
– Дело не в фортуне, а в том, кто или что стоит пред ней, кто или что вызвало её. У меня один ответ – Ангел хранитель.
До пяти лет я жил с родителями в маленьком домике на сваях близ Оби, заливавшей огород и дом в весенний разлив, в доме у подножия высокого косогора – Малый Гляден (Барнаул), круто сползающего  к узкой полоске земли, на которой в одну крохотную улицу растянулся посёлок Ильича.
Как у каждого ребёнка у меня было счастливое детство. Летом игры на тёплом пляже, в палисаднике под огромными кустами Золотого Шара, возня в песке у подножия косогора, постоянно осыпающегося и готового похоронить в себе всякого, кто осмеливался брать из него песок. Я песок не брал, но иногда на себе ощущал запах смерти, – обвал. Там я часто, ползая на коленях, катал машинку (гулял, где хотел и когда хотел, не спрашивая разрешения ни у кого, ни у родителей, ни у бабушки, приглядывавшей за мной). Однажды, катая машинку, я располосовал колено невесть откуда взявшимся стеклом. Не ревел, а спокойно бежал домой, чтобы мать обработала и забинтовала рану. Я никогда не плакал, как бы больно мне ни было. "Мужчины не плачут, – говорил мне отец, – они терпят боль!" – И я терпел.  А зимой я мчался с того косогора на санках, да так, что шапка сползала на затылок и ветер свистел в ушах. Экстрим, аж нервы сжаты пружиной.
В один из зимних дней, взобрался на косогор, лёг на салазки головой вперёд и помчался. Дух захватывает, ветер свистит в ушах, влетаю в переулок, вдаль улетают заборы. Быстро, очень быстро пролетел переулок, обидно, короток спуск, вылетаю на улицу и… по улице бодро идёт лошадка, везущая сена воз. Притормозить не могу, свернуть в сторону тоже, пролетаю под брюхом у лошади, встаю. Возничий смотрит на меня испуганным взглядом и ничего не может сказать, онемел от страха, а мне хоть бы что. Не успел испугаться, тем более осознать, что произошло и что могло случиться. Поднимаю салазки и снова на косогор.
Мой ангел вновь нёс меня на своих руках. Фортуна? Она и есть Ангел!  Не было бы его, не строчил бы я сейчас эти буковки, и ты, мой друг, не читал бы эти строки.

Погиб бы я, косой сражённый
Богини Смерти и Зимы –
Морены грозной и суровой,
Под лошади копытами.

На исходе лет понимаю, всё могло произойти именно так! Миг промедления со спуском, меньше или чуток больше скорость спуска и не было бы ни меня, ни тебя со мной, друг.
 И приходит мысль. Ты и я маленькие звенья единой цепи. Убери одно звено, цепь станет короче, убери ещё одно, ещё короче, так дойдёт и до тебя, как звена единого целого, и цепь исчезнет. Ты хочешь этого? Хочешь исчезнуть в никуда? Думаю, нет! Так будем беречь друг друга, друг! Пойми, главное в жизни – найти себя в ней, найти себя в одной цепи вселенной! А это значит найти и не потерять верного друга. К сожалению, мы чаще теряем друзей и по своей вине, но не осознаём это, отталкиваем их, а когда прозрение приходит, бывает уже поздно. Друзья навсегда покидают нас, и цепь становится короче. А если друг ещё близко, протяни ему руку, это нисколько не унизит тебя, наоборот, скажет о тебе, что ты Человек, – человек с большой буквы!
***
В Ковш, – некогда основное русло Оби, перегороженное дамбой, в результате чего образовалась заводь,  пригнали плоты, – мощные неошкуренные сосновые брёвна. Зачем и для кого их пригнали, меня – тринадцатилетнего пацана не интересовало, манили сами брёвна, мощные, толстые и круглые, но особенно притягивала к себе их набухшая кора, скользкая и вязкая словно клейстер. Пацаном я любил экстрим, любил бегать по тем брёвнам, не осознавая, что это смертельно опасно.
В один из солнечных летних дней я вышел из дома, – старинного кирпичного здания построенного бельгийской компанией ещё на заре 20  века на улице 3-я Луговая, отданного в советское время под жильё, и, весело насвистывая какую-то мелодийку, запомнившуюся в просмотренном кинофильме, направился в сторону Ковша.
Подошёл к брёвнам, выбрал самое большое из них, прыгнул на него и побежал от него к другому, от второго к третьему. Бегая, не заметил, что отдалился от берега на значительное расстояние, испугался, резко развернулся и побежал в обратном направлении, но, не добежав до берега, поскользнулся на скользкой сосновой коре и упал с бревна. Тотчас другое бревно прижало меня к бревну, с которого упал. Ухватившись за своё бревно, я попытался вскарабкаться на него, но оно было скользкое, и крутилось под моими руками. Я попытался достать дно ногами, но не нащупал его, Ковш в этом месте был очень глубок. Я уже прощался с жизнь. Понимал, руки ослабнут, бревно выскользнет из них и брёвна сомкнутся надо мной. Из такого положения и взрослому человеку не выбраться. Кричать бесполезно, за сотни метров от меня ни единого человека. Неожиданно я почувствовал, что кто-то тянет меня вверх. Очнулся на берегу, тишина, ни единой живой души. Кто или что это было? Что или кто был мой спаситель? Предполагаю, мой ангел. Он вырвал меня из лап смерти. Но как? Я мыслью позвал его на помощь, только так я это понимаю.

Полёт на руках Ангела
 
– Удар, остановилось время и исчезло пространство, – так можно было бы начать новый рассказ ещё об одном дне из моего детства. Но начну я с красного.
Где-то лет десять назад у меня произошёл разговор с одной довольно-таки образованной дамой. Сейчас не помню его подробности, собственно, это и не главное на сегодня, но один момент из того разговора память запечатлела. Дама сказала, что красной рыбу называют, потому что её рыбье мясо красное. Я улыбнулся и ответил: "Как в таком случае понять – красна девица, красный угол, изба красна не углами, а пирогами?"
Моя собеседница призадумалась, а потом выпалила: "Это ничего не значит. Вот наш магазин на Ленинском называют "Красным", потому что он построен из красного кирпича".
Вздохнув и мысленно покачав головой, я проговорил: "Лена, милая соседушка, на Руси всё прекрасное было принято называть красным. И красна девица красна не телом, а красотой своей. И изба красна не красными стенами, а гостеприимством".
Не знаю, убедил ли я её, помню лишь, что она фыркнула и отошла от меня. А вообще-то интересный народ женщины, никогда не признаются в своей неправоте и страсть как любят, чтобы их нахваливали. Точно говорят "женщина любит ушами". И невольно возникает мысль. Как прекрасен был бы мир без женщин! И не было бы войн.
Слышу, слышу противоречия.
– А как же любовь? Как с продолжением рода? – говорите вы.
– Всё очень просто. Вместо любви Бог наградил бы однополого человека другим чувством, которое ныне нам не ведомо, но оно, уверяю, было бы нисколько не слабее любви к противоположному полу. Не зная одного, мы не могли бы судить о нём, как, не вкусив сладкого, не знали, что такое горькое. А продолжение рода это вообще сущий пустяк, и примеров тому, как идёт размножение на земле без участия двух полов, множество.
Магазин "Красный", что на Ленинском проспекте, официально получил своё название совсем недавно. В советское время его называли Красным из-за огромного ассортимента. Это был самый богатый магазин в городе и народ у его прилавков всегда стоял огромной толпой. Т.е. был он красен своим товаром, а не стенами из красного кирпича, которым были выложены все здания на Московском проспекте, так назывался Ленинский, и все кирпичные знания зажиточных граждан Барнаула, который сгорел почти полностью 2 мая 1917 года. До сих пор в официальных источниках утверждается, что город загорелся по вине одного человека, решившего в тот ветреный день просмолить лодку, – развёл костёр во дворе своего дома. Но это полнейший бред. Как же в таком случае пожар в тот день стал разгораться сразу в нескольких местах, отдалённых друг от друга? У меня одна версия, – поджог. И такое произошло почти одновременно в месяце мае в других городах России. Политическая диверсия! Большевики рвались к власти и шли на всё, даже на преступления. Но возвращусь к истоку этого поста. Я не случайно вспомнил магазин "Красный". С него начинается мой следующий рассказ ещё об одном дне из моего детства.
***
С радостным чувством я катил на велосипеде, который, между прочим, через неделю украли, по Ленинскому проспекту, абсолютно тихому и пустынному. Редкие машины проезжали по нему, – на два-три квартала одна. Я катил со своей улицы Луговой к бабушке в Подгляденый, – посёлок Ильича.
Солнышко сияло, птички чирикали, тёплый ветерок играл в моей вихрастой голове, благодать. Душа пела!

– Эй, с дороги звери, птицы, –
Зайцы, белки и лисицы!
Витя крутит велоспицы!

Подкатываю к "Красному". На огромном обозримом пространстве проспекта у магазина "Красный" припаркован единственный автомобиль, – Москвич 403.
Приближаюсь к нему, обхожу слева и врезаюсь в неожиданно открывшуюся водительскую дверку авто. Всё!
– Удар, остановилось время и исчезло пространство.
Очнулся посреди проезжей части, лёжа на асфальте и метрах в пяти от легковушки. Очнулся от шелеста колёс грузовика, пролетевшего мимо меня сантиметрах в десяти.
Встал, ни единой царапины, ни единого волоска не упало с моей головы. Подошёл к водителю Москвича, посмотрел в его глаза и увидел в них испуг, удивление, ошарашивание и ещё что-то необъяснимое. Поднял велосипед и, ни слова не сказав виновнику моего падения, продолжил движение к любимой бабушке на пироги с мясом.
Кто или что отвело от меня смерть?  Кто тот ангел хранитель, взявший меня на руки и бережно положивший на асфальт? Я никогда не видел его, но всегда чувствовал и чувствую его присутствие.
Через несколько дней после полёта на руках ангела.
На улице Пушкина был небольшой магазин. Я подъехал к нему на велосипеде, прислонил его в стене, зашёл в магазин, купил красивую папку из жёлтой кожи, – для школы. Вышел из магазина, а велосипеда нет. Погоревал и, понурив голову, пошёл домой, а на следующий день пошёл в милицию.
– Дяденька, у меня украли велосипед, – сказал какому-то милиционеру, сидящему в кабинете.
Он ответил: "Посмотри в коридоре, – ткнул пальцем в его сторону, – может быть он среди тех, которые там стоят".
Я вышел в коридор, а там с десяток спортивных велосипедом, мечта всех пацанов. Посмотрел, моего среди них не было.
Возвратился к милиционеру и сказал, что моего там нет.
– А ты посмотри внимательно, – сказал милиционер, – и возьми.
Я понял, что он предложил мне выбрать любой, но посчитал, что это тоже воровство. Больше у меня никогда не было велосипеда. Осталась лишь фотография, на которой я качу на велосипеде по своей улице Луговой.
А фотография, что прикрепил к этому посту, сделана уже после моего полёта на руках ангела, но именно в тот год (1961) и именно в тот месяц август, я это точно помню. Мне было 13 лет.

Нас всех спас Ангел

По окончании военного училища в 1970 году я был направлен для дальнейшего прохождения воинской службы в КДВО. На Дальний Восток ехал поездом вместе с моей прекрасной женой Светланой. По железной дороге от Барнаула до Белогорска более 4500 км, в пути около четырёх суток, – далеко и долго, самолётом несколько часов, но нам очень хотелось ощутить великую ширь России, увидеть красоты её восточной части не с высоты полёта самолёта, а непосредственно прикоснуться к ней. Коснуться не только взглядом той, как нам казалось, далёкой земли, но и окунуть руки в Байкал, насладить взгляд природой Восточной Сибири и Дальнего Востока.
Четверо суток на поезде, ощущение блаженства и бескрайнего простора. Велика и прекрасна Россия!
Невозможно словами описать всю ту красоту, которую мы созерцали, именно созерцали, а не просто видели в той поездке на поезде, поэтому пропущу все те четыре дня, собственно, разговор и не о них, и приступлю непосредственно к событию дня, в котором мой ангел отвёл смерть не только от меня, но и от солдат моего взвода.
В один из дней ласкового и тёплого сентября я проводил занятия по тактической подготовке с личным составом взвода на полковом полигоне.
В перерыве занятий кто-то из солдат взвода нашёл на полигоне металлическую банку тёмно-зелёного цвета и принёс её мне.
– Товарищ лейтенант, что это такое? – спросил солдат.
– Понятия не имею! – ответил. – Похоже на банку с краской.
– Давайте вскроем и посмотрим, что в ней! – предложил кто-то из стоящих рядом солдат.
Я был не против, меня тоже заинтересовала та банка, и хотелось посмотреть, что внутри. Дал своё согласие на её вскрытие.
– Банку окружили всем взводом, кто-то из солдат рубанул по ней сапёрной лопаткой. В открывшемся разрезе показался порошок цвета серы.
– Давайте подожжём! – поступило новое предложение.
Я оказался сговорчивым. Нашёлся смельчак, сунул в порошок зажжённую спичку, вторую, третью. Никакого эффекта. С четвёртой или пятой попытки порошок задымился. Взвод, плотным кольцом окруживший банку, с интересом смотрел на вьющийся серый дымок. Через минуту раздался оглушительный взрыв. Дым, плотный, густой дым заволок весь взвод. Никто не мог различить в нём даже своих ног, не говоря о том, чтобы увидеть рядом стоящего человека. Жуткая тишина! В космосе, вероятно, громче, нежели было в тот миг, когда серый дым окутал взвод!
– Всё! Дым рассеется, и кружочком – справа и слева от меня лежат мои солдаты! – первое, что пришло в мою голову.
Через минуту я увидел контуры отдельных солдат. Ни звука.
– Это ещё ни о чём не говорит! – подумал я. – Возможно, кто-то лежит бездыханный!
Плотный серый дым стелется по земле на уровни пояса и скрывает всё, что ниже, землю и траву, а на траве, может быть, накрыл разорванную человеческую плоть и кровь. Гнетущая тишина!
Через некоторое время сквозь дым показалась трава.
– Все живы? – спросил я.
– В-в-с-се-е! – ответил кто-то, заикаясь.
На сердце отлегло. Так я получил первый урок: – не прикасаться к тому, что лежит на полигоне.
Позднее я узнал, что та банка была имитатором разрывов артиллерийских снарядов (ШИРАС). Они предназначены для подготовки наблюдателей за действием артиллерийского огня. Имеются ШИРАС белого, черного и серого дыма. Тот ширас был начинён серым порошком и дым был серый. Прошли годы, но тот день остался во мне навсегда, я чётко вижу его. Долго не мог понять, кто сохранил мне и моим подчинённым жизнь? Ни на одном из нас не было даже царапины, а ведь мы плотным кольцом окружали взорвавшийся имитатор, который после взрыва куда-то исчез! Испариться он не мог, его корпус был металлический. Чудеса!

Ангел закрыл меня от осколков снаряда

"Победителей не судят!"
Ещё как судят, скажу точнее, победителей ненавидят! Пример этому Европа, которая до сих пор не может простить России победу над ней в Великой Отечественной войне. Утверждая это, не хочу быть голословным.
С 1972 по 1977 годы я служил в ЮГВ (Южная группа войск – ВНР). Каждый год наше командование проводило совместные учения с Венгерской Народной армией (Венгрия сателлит Германии в годы 2 М.В, – фашистское государство. Советским правительством была утверждена медаль – "За взятие Будапешта", именно За взятие, а не освобождение). В один из этих годов (в какой именно не помню, но это и не существенно) моя мотострелковая рота вела наступление на условного противника, которым на тех учениях была венгерская армия. И якобы по случайности венгры стали вести по моей наступающей роте стрельбу из орудий боевыми снарядами.
"Случайность", – утверждала та сторона во время подведения итогов учений.
Не верю! Боевой снаряд отличить от учебного может ребёнок, в учебном голая гильза, с запечатанным ней порохом, – пшикалка. В боевом гильза со снарядом, начинённым взрывчатым веществом. И вот таким снарядом венгры ударили по моей роте. Случайно никого не убили, лишь ранили командира взвода лейтенанта Андрюшко Василия. Осколок снаряда пробил сапог на его ноге и прошёл навылет. Я командовал ротой, находился рядом с лейтенантом и мой ангел снова нёс меня на своих руках, – закрыл своими крыльями от осколков снаряда.

Ангел и сосновая ветвь

Колонна боевых машин пехоты скрытно от условного противника продвигалась по узкой лесной дороге.
Третьи сутки шли учения, и спать хотелось безумно! Днём было терпимо, прошедшая ночь была тяжела, но она прошла, а эта ночь, – третья, просто какой-то кошмар. Уставший организм требовал отдых, но спать было нельзя. Надо вести колонну.
Командиру любого ранга для сна приходилось урывать несколько минут лишь на коротких стоянках, да и то не на всех. Надо было проверить личный состав, накормить его и поставить задачу.
Днём птички пели, солнышко сквозь пыль, взбитую гусеницами боевых машин, пробивалась. Днём куда-то бежали, куда-то стреляли. Много всего, а в голове было одно, – надо накормить солдат. А кормить было нечем. Неизвестно куда запропастилась полевая кухня! Н.З. съеден в первый день, но сейчас третий день учений – совместных с Венгерской народной армией.
Вчера они обстреляли мою роту боевыми снарядами. Халатность, ошибка, умышленный обстрел? Мадьяры злопамятный народ, помнят 1968 год! Обстреляли! Факт! Случайно никого не убило, первый снаряд разорвался в цепи наступающей роты. Был ранен взводный, – молодой лейтенант Андрющенко. Благо легко! Осколок снаряда располосовал его яловый сапог и лишь чиркнул по ноге. Василий остался в строю.
Я по рации доложил вышестоящему командиру об обстреле роты солдатами армии ВНР. Обстрел прекратился.
После наступления на обороняющегося противника поступила команда: "По машинам!»
Условного противника догнали в районе города Веспрем, «уничтожили». Солдаты устали и голодны. Поступила команда остановить роту. Я остановил колонну, а в голове кроме выполнения боевой задачи вопрос: «Как и чем накормить роту?» Неожиданно созрел план, – застрелить дикую козу. В Венгрии они безбоязненно бродят по полям, ну, как домашние животные. Зна, нельзя, но пошёл на преступление. Главное для меня – накормить солдат. Офицерам проще. У каждого есть тревожный чемоданчик, в нём трёхдневный запас продуктов и, конечно, литр водки. Был запас, но сейчас его нет у офицеров роты! Механик-водитель не пехотинец, который может вздремнуть, когда колонна машин на марше. Механик-водитель всегда в напряжении! Весь продуктовый запас офицеры делят с ним. Кроме водки, конечно. Водка – это негласный закон. Водка – это не алкогольный напиток! Водка – это жидкость от простуды! Водка – это Н.З.
Козу нашли и завалили быстро! Пока разводили костры, разделали! Каждому солдату роты досталось по куску мяса с полкулака. Слегка подкоптили его и приказ вперёд. Получилось как в ресторане, – мясо с кровью!
Третьи сутки шли учения, спать хотелось безумно, но надо вести колонну! Втянулись колонной в густой сосновый лес. Отстали по времени. Приказал держать высокую скорость. Моя машина в колонне первая. Ночь, но видимость хорошая. Командирам, что идут за моей машиной, пыль залепляет глаза. Вряд ли они видят мелкие предметы, вряд ли обращают внимание на ветви сосен, пролетающие над головой. Предупреждаю по рации командиров машин о низко нависающих ветвях сосен, и вовремя. На выходе из леса одна ветвь чуть было не снесла мне голову. Вовремя успел спрятаться за люк, предупредить всех командиров!
Учение закончилось с Ч.П. Погиб молодой лейтенант из Секешфехерварского полка. Погиб на марше. Ветвью сосны ему срубило голову. Где это произошло, на той ли лесной дороге, по которой я вёл роту, или на другой? Не выяснял! Ни к чему!
Мой Ангел всегда начеку.

Мой Ангел дрался со Смертью!

Смерть кружит вокруг меня с рождения, она не оставляет попыток завладеть моим разумом, но она никогда не касалась моего тела, и никогда не окутывала меня своим запахом до... но всё по порядку.
Мой Ангел всегда был со мной и своими крылами огораживал меня от Смерти. Но однажды она очень близко подошла ко мне, так близко, что я почувствовал её запах.
По прошествии лет я задался тем вопросом и понял, Смерть выбрала момент, когда мой Ангел был слаб. (Сила и слабость Ангела зависят от самого человека).
Была битва Ангела со Смертью. Ангел победил! Смерть ушла, но оставила свой запах. Я чётко обонял его. Он не просто горький, он с тяжёлым запахом сероводорода и ржавого металла; удушающим амбре прелой соломы и застоявшегося пота грузного, неопрятного человека; – смрада, который не существует на земле, он из ада. Запах бытого газа по сравнению с ним – цветочный аромат.
Тяжёлый дух Смерти окутал меня на пятом десятке лет, – тридцать лет назад. Такое было всего один раз в жизни, но тот умопомрачающий запах, выбивший сердце из груди в мозг головы, крепко впитался в меня и сейчас заставляет быть осмотрительным и осторожным в любом действии, – в работе с опасными предметами, в движении на машине и даже на отдыхе.
Тяжело вспоминать тот случай, но всё же расскажу о нём, кратко.
Я стоял у огромной промышленной машины. Ревел её вращающийся, толщиной с тело человека, вал.  Я стоял и разматывал со шпули полипропиленовый шнур. В какой-то момент шнур стал не просто спокойно сматываться со шпули, а с высокой скоростью  вырываться из неё. Миг, я понял, шнур, пролетая рядом со мной, попал на вал и стал наматываться на него. Мне бы отбежать, но я сглупил, схватил шнур в попытке разрезать его. Глупец! Шнур скользил по руке, обжигал её, а нож снимал с него лишь тонкую стружку. Секунд через пять, время, показавшееся мне вечностью, нож перерезал шнур. Я отошёл от агрегата и вот тогда пот прошиб меня. Счастливая случайность, – мой Ангел спас меня от неминуемой Смерти. Шнур мог перехлестнуть руку и меня, как пушинку втянул бы в агрегат, а там  вал перемолол меня в фарш.
И не было бы сейчас Виктора Вассбара, и не писал бы он эти строки, и не смотрел бы пристально в окно на расцвеченное восходящим солнцем голубое небо, в стремлении проникнуть в его глубины, как в тайну васильковых глаз дев на полотнах великих художников, плотно сомкнувших уста в мысленном полёте к прекрасному образу, жгущему девичью грудь, к которому никогда не прилетят в своей художественной фантазии, ибо образ, как и сами они всего лишь образ, — прозрачная дымка созданная художниками.

Ангел отвёл от меня пулю

Юрка Изместев – золотые руки парень, сделал пистолет. И показал его мне и Серёге Яцкову.
– Стреляет? – спросили мы его.
– Стреляет, – ответил, зарядил малокалиберным патроном и выстрелил.
Пуля глубоко вошла в стену сарая.
– Ничего себе! – выпучив глаза, покачали мы головой.
Попросили Юрку, чтобы и нам дал стрельнуть. Не дал, жадина! Но пригласил домой. Был праздник, – 1 мая.
У Юрки не было отца, как у многих моих друзей с улицы Луговой.  Мать отмечала праздник неведомо где. Пошли. Собственно, если бы она и была дома, то не вмешалась бы в наши пацанские дела. А дела наши были взрослые, хотя было нам по 15 лет, – выпить водки в честь праздника и закусить, чем бог послал. А послал он в тот день соль, луковицу и полбуханки пеклеванного хлеба.
Выпили, забалдели. Весело – хохочем, солнышко светит в окно – май, начало весны в Сибири, но тепло. Благодать! Кровь в жилах кипит, ещё водки просит. Скинулись, насобирали 87 копеек ещё на бутылку 0.5, но уже на фруктово-ягодную настойку. Продолжили праздновать день мира и труда! Я сделал глоток, и отказался от вина, не понравилось. Друзья опорожнили бутылку и очумели.
Юрка взял в руки пистолет, зарядил его и наставил на нас. Мы выбежали из дома, он за нами. Мы кругами по двору, он водит пистолетом, выстрелил. Пуля прошла рядом с моей головой. Я замер, а Серёга подбежал к лестнице, прислонённой к бараку, и полез по ней на крышу. Юрка за ним. Кем Серёга показался Юрке, не знаю. На следующий день спросил его, ответил, что ничего не помнит. Шмыгнув носом, проговорил:
– Куда-то задевались три патрона, последние были.
 – И хорошо, что всего три было, – подумал я, а то перестрелял бы нас как куропаток. А Серёга, верно, показался тебе большим мохнатым пауком, вот и гонялся за ним. Меня, наверно, посчитал уже убитым, не шевелился я.
Забравшись на крышу, Серёга юркнул под её настил, скрылся с моих глаз. Юрка видел, где спрятался Серёга, юркнул за ним. Раздался выстрел, потом ещё. Крики, ругань и через минуты три из чердака показалась взъерошенная голова Серёги.
– Патроны кончились, – проговорил он и спокойно спустился по лестнице на землю.
Потом сошёл с крыши и Юрка.
Я подошёл к ним. Казалось, они были в каком-то другом измерении, или в трансе, так как смотрели друг на друга и на меня отрешённым от мира взглядом.
Вот такие мы были чудаки, а если сказать более точно, чудики.

Есть чудики – чудики.
Есть чудики – люди.
Чудики-чудики – просто чудики.
Чудики-люди – дурные люди! 

Мой добрый Ангел всегда на чеку, – отвел от меня пулю.