Жаворонки и совы. Глава 6

  Повернувшись к спасительной лестнице, я столкнулся с любопытными взглядами дюжины учеников фру Бишоп. Но стоило мне сделать первый шаг, и они отхлынули по обе стороны платформы, как вода от Моисея. Я быстро спустился по скрипучим ступеням и почти сразу же оказался перед полукруглым порталом вокзала. Зная, что за мной наблюдают, я замешкался на пороге на пару коротких вздохов. Рука нашарила в кармане оставшуюся мелочь и, будто расплачиваясь за переправу, бросила горсть монет в большую деревянную кружку, вероятно, установленную у входа местным пастором.
  Монеты глухо стукнулись о дно, так и не сумев взволновать начинающей звенеть тишины. Вокруг не было ни души. Я впал в оцепенение, как тогда, у кассы, но налетевший откуда-то сзади и сверху плотный подвывающий сгусток солёного ветра заставил меня переступить с ноги на ногу в попытке удержать равновесие. Мне вдруг страшно захотелось увидеть море, погрузить дрожащие пальцы в воду, уже холодную в эту пору, и зачарованно наблюдать за бликами, бегущими по поверхности гладких овальных камней, совершенно потеряв чувство времени.
  Не в силах сопротивляться этому сладкому зову, я влетел в здание вокзала. Моё неожиданное появление в этом тесном пространстве, уже успевшем заснуть после утреннего потока посетителей, вызвало панику среди голубей, крылья которых засвистели где-то под потолком, в треугольном пятне света, струящегося от слухового окна. Кошка, дремавшая на прилавке единственной кассы, приподняла голову и взглянула на меня мутным взглядом, даже не стараясь полностью открыть глаза. Лишь начальник вокзала — он же и кассир, судя по тому, как привычно его грузное тело расположилось на кресле за стойкой — продолжил следить за движением своих снов, приветствовав меня особенно громкой руладой, глухо заклокотавшей в его горле.
  Проскочив зал насквозь, я оказался на небольшой привокзальной площади, которая, как это всегда бывает в таких маленьких селениях, от случая к случаю выполняла роль то рынка, то городского собрания. Я изрядно разогнался, поэтому зеленная и хлебная лавки, крошечная церковь, солидный куб местного отделения почты и трактир пронеслись справа и слева от меня, будто я продолжал скользить глазами по меняющимся декорациям за вагонным окном. Меня пронзала смесь отчаяния и надежды: то самое чувство, которое неизбежно охватывает человека, потерявшего важную мелочь и уже почти не ожидающего её найти, в момент, возможно, ложного, но неоспоримого понимания того, где он видел её в последний раз.
  Держа курс на указанный фру Бишоп дом, я почти бежал по узкой, мощеной булыжником улице, переполошив всех без исключения местных собак. Довольно скоро всё более неровная булыжная лента превратилась в грунтовую дорожку с глубокой колеёй, заросшей травой, и, проскочив удивленный моей скоростью дом смотрителя маяка, я, подпрыгивая и сдирая на ходу, как в детстве, ботинки и чулки, понёсся в сторону и вниз по полоске белёсого песка. Прозрачная вода, казавшаяся такой ласковой и лёгкой, с шипением набрасывалась на низкий берег и тут же кокетливо откатывалась назад, стуча кастаньетами гальки. Я замешкался лишь на минуту, небрежно подвернув брюки до середины икры, чтобы, зажмурив глаза до скрипа, разом вступить обеими ногами в тягучую воду. Ледяная игла пронзила меня от пяток до макушки. Продержавшись, насколько хватило сил, я, наконец, пулей выскочил из воды и запрыгал по самой кромке между сушей и морем, по щиколотку проваливаясь в вязкое тесто мелких камешков, шипя и задыхаясь — не зная, от холода или от восторга.
  Звонкий безмятежный смех раздался откуда-то с неба. Я поднял голову: на пригорке, за калиткой, ведущей к моему возможному жилищу, стояла девушка и наблюдала за танцем спятившего огородного пугала, на которое — с ботинками и чулками в раскинутых руках — я сейчас, наверное, более всего походил. Заметив моё смущение, она уверенным движением откинула лёгкую дверцу и сделала несколько шагов по направлению ко мне. В какой-то точке её тонкая фигура преградила путь лучам восходящего солнца за спиной. Её светлые, казавшиеся очень мягкими волосы вдруг вспыхнули расплавленным золотом, заставляя меня забыть о необходимости сделать вдох. Я глазел на неё, разинув рот, как провинциальный школьник, впервые попавший в столичный собор. Никак не объясняя себе мою неучтивую немоту, она снова улыбнулась и, придерживая почти прозрачной на солнце рукой рвущиеся по ветру пряди, бросила в линию горизонта три коротких слова:
— Здравствуйте! Я — Мария.
  Страшно подумать, что в один из дней во мне умрут последние клетки, которые знали тебя лично.