Январь...

   Январь. В гриве травы, примятой стаявшим снегом, запутался брошью паук. Будто в навязчивой липкой шерсти шарфа. Стройные худые ножки скользят по сухим занозистым стеблям, вздрагивают от прикосновения к холодному, сам паук подобравшись весь, едва ли не в шар, кажется серой жемчужиной, потрескавшейся от того, что залежался в углу шкатулки, вдали от тёплого тела. Ему было бы воспарить, хотя ненадолго, покачаться в паутинке, отстранившись от холода со всех сторон, но всё, что ему оставалось - зябнуть, воздыхать, да увЫкать. Сколь не жмись - нейдёт паутина об эту пору, присохла зубной пастой внутри сжатой в кулаке оловянной трубочки. 

   Шарит паук по сторонам маковыми крупинками глаз, да суетится, трогая нежно русые травинки, перебегает от одной к другой, выбирая, - которая посуше, поглаже, потеплее. А и нет ни единой. Все - одна к одной, холодны. Брошен горемыка в зиму, вылупился курушёнком к Рождеству.

- А ежели он сам напросился? Ибо не видал ещё в своей жизни ни одного января!
- Может и сам.

   Серый день собирался в мутную лужу сумерек с рассвета, а как настал вечер, луна, что распустилась одуванчиком на пригорке облака, разглядела в глазах паука, кой всё ещё тщился согреться, выражение, о котором она вряд ли когда позабудет. Паук открыто, искренне восхищался ею:  единственным ярким пятном на небе, единственно чистым местом округи в этот час.

   Январь. В траве сидит паук...