Вовка Лобанов

Вовка Лобанов, как отличник боевой и политической подготовки входил в состав комсомольского бюро нашей части. Какими уж великими делами они там занимались на своих заседаниях, но он частенько, даже с некоторым удовольствием, отлучался по комсомольским делам. Хотя он в то время был уже махровым дембелем и никто, включая командира подразделения, не мог его заставить посещать эти посиделки, но Вовка никогда не пропускал знаковых событий из комсомольской жизни.

Мы с Вовкой сдружились еще с учебки, с самых первых дней солдатской службы. Оба мы были из одной области, оба ушли в Армию, будучи студентами средних, специальных учебных заведений, и было нам обоим по 18 лет. И оба же питали неуемную жажду к наукам и всегда мечтали о том светлом дне, когда мы станем студентами вузов. Как сошлись мы на этой почве, на почве схожих взглядов на многие события окружающей жизни, так и прослужили в тесной дружбе, рука об руку до самого заветного дня – дембеля.

В отличие от меня, Вовка был немножко замкнутым человеком. Он не водил дружбу со всеми, а был очень избирательным. Если я чувствовал себя вполне комфортно в разных кружках солдатских компаний, то Вовка, кроме меня ни с кем особо не состоял в близких, дружеских отношениях. Хотя назвать его букой не повернется язык. Был он одинаково ровен в отношениях со всеми, не делая никаких шагов к тому, чтобы сдружиться с другими ребятами.

Были разные ребята в нашем взводе, с разными характерами, разных национальностей и с разным уровнем подготовки по военной специальности. Были мы механиками-водителями и любовь к технике должна бы быть заложена в нас изначально. Однако я вовсе не тяготел к технике, а Вовка мог очень обстоятельно и толково рассказывать мне, как своему другу обо всех тонкостях их боевой машины.

Служили с нами во взводе «два товарища», одного звали Бобик, а другого Мазулька. Вот уж кто любил возиться с железяками – так эти двое. С головою, в прямом смысле, залезут в технику и будут днями и ночами воодушевленно ковыряться во внутренностях всего того, что должно двигаться на собственном ходу. От того и прозвали одного из них Мазулькой, потому как он был вечно измазанным в мазуте по самое «не могу».

Хорошо бы, если он таким чумазым ходил в «молодые годы», так нет же – таким же грязнулей и дослужил до самого дембеля. В общем, вечно грязный, неопрятный и дурно пахнущий Суздаль – «это фамилие такое», одним словом, Мазулька. Но зато в технике – Бог. Не было в части механизмов, которые бы он не заставил завестись, на пару с Бобиком. Оба оголтелые фанатики инженерной мысли. Как ни странно, при всей их осведомленности и приверженности к тому, что движется с грозным рыком, они не умели об этом толково объяснить, как бы мы ни провоцировали их.

Вовка же Лобанов, в отличие от них, никогда не пытался делать что-то руками. Он был в известной степени теоретиком. Но зато все, что делали Бобик с Мазулькой руками, он мог мастерски изложить словами. Я всегда восторгался своим другом,  мог слушать его часами, и неизменно задавал ему, на протяжении всей службы, один и тот же вопрос:

— Вован, откуда ты все так хорошо знаешь технику, ты же вроде учился на зоотехника, а не механика?

Вовка, польщенный вниманием друга, становился еще красноречивее и обычно продолжал свой технический ликбез с еще большим азартом. Как то погожим днем, ближе к вечеру, он пришел с очередного комсомольского собрания и поделился со мной сногсшибательной новостью. У него не было простых новостей. Что ни новость, то обязательно сногсшибательная, обалденная, умопомрачительная… Там же, в Армии, я от него впервые услышал об офигенном фильме, на просмотре, которого он присутствовал в Доме офицеров.

Я в тот день заступил в наряд по караульной службе и по этой причине, естественно, не мог вместе с ним культурно отдохнуть, сходить в кино. Вовка с нетерпением ждал своего друга, когда тот вернется в расположение роты, чтобы тут же поделиться своей невидалью. Наконец, вечером после прихода с караулки я, сдав оружие, с удовольствием до хруста размяв свои кости, отправился вместе с ротой на ужин.

А у Вовки глаза блестели, як у нашкодившего кота, все порывался поговорить со мной, но никак не мог выбрать подходящего, на его взгляд, момента. У меня в друзьях ходила чуть ли не половина казармы, поэтому мне нужно было пообщаться и с теми, и с этими, да еще и в спортивном уголке покачать мышцы. Я очень хорошо знал своего друга, и давно определил по внешнему виду Вовки, что тот прямо горит желанием поделиться со мной сокрушительной новостью. Я видел это и понимал, что разговор предстоит длинный и всуе не стоит его и начинать.

Поэтому, даже слегка подтрунивал над Вовкой. А вечером, после отбоя, благо наши кровати стояли рядышком, Вовка и начал свое повествование об увиденной картине. Фильм был действительно стоящий и Вовка, как всегда, был на высоте. Много воды утекло с тех пор, и я при каждом показе того исторического фильма, и по сей день с тихой грустью, вспоминаю своего друга.

А прошло с того дня очень много лет, а кажется, что это было вчера. И фильм назывался «Москва слезам не верит» в постановке, молодого тогда и мало кому известного, Владимира Меньшова. И никто тогда не знал, что фильм будет удостоен самой высокой награды – премии «Оскар». Долго тогда Вовка рассказывал про героев той замечательной картины. И долго еще, почти до утра, мы разговаривали про то, как вернемся домой, про то, как пойдем учиться дальше, а впереди у нас будет еще целая жизнь и много, много девушек красивых.

После того, памятного, собрания, «погожим днем, ближе к вечеру», Вовка так же ходил весь загадочный, и я уже догадывался, что после отбоя можно смело прощаться со сном. Так и вышло. Как только Вовка заговорил о путевках на Всесоюзную комсомольскую стройку в Тюмень, меня тут же сдуло с кровати. Вопрос у меня был один:

— Ты поедешь?!

И вот мы, то ложились в кровать, то соскакивали с нее, бурно обсуждая всю романтику неизведанной дали. До утра не сомкнули глаз. К утру было твердо решено–мы оба едем! Многие ребята, те которые не очень крепко спали, краем уха слышали в наших разговорах слово «Тюмень». И начались расспросы с самого раннего утра, а потому как путевок было предостаточно, Вовка всем рассказывал все, как есть.
Что тут началось! Все дембеля сразу изъявили желание ехать немедленно. Всю неделю то и слышалось повсюду:

— Ты едешь в Тюмень?

В общем, вся воинская часть бурлила и фонтанировала идеей освоения далекого Заполярья. Оставался последний месяц службы, а тем, кто едет по комсомольской путевке увольнение предстояло в первую очередь. А желающих попасть в ряды первоочередников было с избытком. Затем, все последующие дни, как это часто бывает в жизни, накал страстей понемногу начал спадать. Теперь уже многие дембеля на вопрос:

— А ты едешь в Тюмень? – стыдливо отводили глаза, придумывая отговорки про то, что у него, якобы, мать заболела, сестренка замуж выходит…

Почему-то у всех причины были почти одинаковые. А мы с Вовкой тоже поглядывали друг на друга с немым вопросом в глазах, и у каждого из нас вертелся на языке тот же вопрос:

— Не передумал?

Однако никто из нас вслух не задавал этот вопрос, наверное, оба боялись услышать:

— У меня мать… я не могу ехать.

Нет, мы оставались верны данному обещанию и твердо решили – ехать, во что бы то ни стало. Вместе с нами поехали Сашка Вылков и Бобик. Все мы были из одного взвода. Всего же со всей части собралось человек двадцать, а изначально хотели покорять Север порядка ста пятидесяти солдат срочной службы. Вот так, вполне естественным образом, произошел качественный отбор любителей дальних странствий.


Послесловие

Вовка родом был из Качугского района. Долгое время оставался в Тюмени, в отличие от меня. Женился, обзавелся семьей. Я же остался на родине после первого отпуска, который выдается военнослужащим после трех месяцев работы. Как оказалось, небольшой я любитель ворочать рычаги «грозной», полевой техники. По этой причине мне не захотелось возвращаться на работу, которая не приносит морального удовлетворения.  Хотя уровень оплаты был более, чем достойный.
 
Так жизнь разбросала нас по разным местам. Вовка оставался ярым приверженцем освоения арктического Заполярья, и все свои молодые, а потом уже не очень юные, годы провел на диком Севере. Заскучал я, как-то по нему, захотелось навестить его. Но прежде попросил своего племянника, он работает в милиции  Качугского района, навести справки о нем.

Он по ошибке свел меня с  женой двоюродного брата Вовки, полным его тезкой. Разговаривая с ней, я думал, что веду беседу с супругой своего друга. Но странным образом, стали выявляться неточности в годах рождения и службы. Дальше, больше и оказалось, что это жена не того Вовки, моего друга, а его двоюродного брата. А мой друг приехал на родину из Тюмени, как ему казалось, навсегда. Немного поработал дома, не понравилось, и он уехал обратно. Но по дороге… в машине, прямо за рулем, ему стало плохо с сердцем. И он скончался, совсем немного не доехав до места назначения.

Суровый край, суровые условия жизни, видать, сыграли злую шутку с моим армейским другом. Пока мы молоды, часто ли задумываемся о своем здоровье? Еврей всю жизнь тесно общается с врачами, имеет семейного доктора. А наш брат, если и обратится к врачу, то, как правило, за три дня до смерти. Примерно также получилось и с Вовкой – раньше, раньше надо было побеспокоиться о себе любимом. Да, что теперь об этом…

 А повстречайся мы с ним, сколько было бы восторженных воспоминаний, сколько нескончаемых разговоров о наших лучших годах, проведенных в рядах Вооруженных сил советской Армии. Так мы с ним и не посидели во взрослой жизни. Ведь там, на службе, мы были совсем пацанами.