Катюша

Виталик считал себя уже не будущим режиссером и артистом, а самым что ни на есть настоящим, ибо снял свою первую короткометражку в духе сюрреализма. Короткометражку пустил гулять по интернету, и уже набирал просмотры. Так что Виталик ощущал себя истинным кинорежиссером, и не каким-нибудь «сам-себе», а самым настоящим!

Поэтому он не говорил, а вещал, стремительно жестикулировал, доказывал бесперспективность мистицизма и утверждал великое будущее сюрреализма, при этом изо всех сил старался быть непредсказуемым, парадоксальным и вдохновенным.

Но перед этой деревенской девчонкой почему-то робел. Несмотря на то, что она слушала, затаив дыхание. Виталик разливался соловьем, расписывая прелести богемной жизни, классные вечеринки с раскованными девушками и юношами, чтящими высокую поэзию и русский рок, балующимися для вящего вдохновения особыми сигаретками и изысканными винами. Виталик отчаянно привирал, ибо пока еще ни на одной такой вечеринке сам не побывал. Но они же должны существовать, эти вечеринки и тусовки студенческого бомонда, как же без них!

А еще он рассказывал ей о топ-моделях, звездах подиума, которых ему приходилось снимать на самых фешенебельных показах. Нет, она, конечно, все могла видеть и сама, но одно дело видеть в ящике, а другое дело – столкнуться с очевидцем, так считал Виталий.

Катюша смотрела на него, приоткрыв рот, и молчала. Виталик смотрел в ее синие глаза, и балдел от их синевы. В этой синеве не было ни облачка, и он мечтал наполнить эту пугающую бездну пустоты, в первую очередь – собой.

Он жалел Катюшу-сиротку. Маманька померла, рассказывала она, констатируя факт, батя спился, да и бабулька порою закладывала нехило. Ох, сиротинушка! Виталик чуть не зарыдал от рассказов о том, как батя пил и лупцевал мать, а Катюша пряталась в чулане и ревела. Потом Виталик утер скупую мужскую и даже загордился: вот он какой, впечатлительный и чуткий, настоящий художник!

С таким прошлым и настоящим будущего у Катюши не было, какое тут будущее, ничего ей не светило, деревенские парни подкатывали, но потом городских фифочек привозили. Надо было ее вытягивать из трясины.

Он не жалел красок, расписывая блестящие и радужные перспективы побега с собой-любимым из снулой глубинки. Да, здесь водились цветные телевизоры, ноутбуки у избранных и клуб с музыкальным центром. Но это же такая малость. У Катюши, выросшей с бабушкой, в её дохлой провинции, был один исход. Ни Голоса, ни Танцев, ни прочих богем в её жизни не было и быть не могло. Ни музыкальной школы, ни клуба по интересам, ни каких-либо секций, ни фитнеса поблизости не наблюдалось. Вундеркиндом-самоучкой тоже не слыла. Она училась у бабушки вязать и штопать, могла починить любую старую одежку, умела стоговать сено, доить коз, кормить кур и полоть огород, а также солить огурцы и копать картошку.

Катюша увлеченно рассказывала ему о том, как интересно и забавно с курями, какие они милые, какие вкусные яички, и какая их коза Матушка ласковая, дойная, самая матушка-кормилица и есть.

- Неужто не скучно в деревне с козой и курями?

- Мне скучать некогда. С ними не соскучишься, Виталий Григорьевич. Работы до фигушек. Да и я сама не такая уж скучная, в клубе и кино показывают, и у девчат видики есть, и телик современный на стенке. Много чего повидала.

Виталик надеялся зажечь в её глазах жар страстного желания покинуть опостылевшую глубинку, влиться в артистическую тусовку и стать богиней кинематографа и музой кинорежиссера Виталия Грозного.

По мере того, как будущая Муза проникалась эйфорией от завиральных идей Виталия, он все больше остывал. И уже думал с унынием, как же все это провернуть и обустроить. Во-первых, где будет жить Катюша? Где она будет жить во время экзаменовки? А что она с треском провалит экзамены, сомневаться не приходилось. И потому необходимо ее натаскать. Поскольку в своих педагогических способностях Виталий сильно сомневался, оставалось два варианта.

Либо нанять педагога, что материально ничем не могло быть подтверждено. Либо зажечь в ней костер настолько пламенный, что она сама подготовится и прибудет в град стольный уже во всеоружии. И это казалось теперь нереальным. Ибо Катюша была не слишком развита, не начитана, без особых интересов, и ориентирована на деревенское прозябание и семейное положение с одним из парней на деревне.
- Катюшка, - говорил ей Виталий. – Мой рабочий семестр заканчивается, пора возвращаться, готовиться к экзаменам. Давай, ты еще подумаешь, а потом протелефонируешь мне о своем решении.

На краю сознания мелькнуло, что протелефонировать она сможет только из телефонного узла за три километра, ибо ни нормального, ни тем более крутого мобильника у неё не водилось. Но, увы, делать ей роскошные подарки Виталию тоже было не на что. Хватило бы только на самый простой и завалященький, а это несолидно.

Катюша женским чутьем ощутила неладное. Как, он наговорил ей с три короба, вдохновил, зажег страстное желание стать актрисой и прославиться, зажить ослепительно прекрасной тусовочной жизнью, общаться на равных со светочами кинематографического мира, или вышагивать на вот таакенных каблуках в немыслимом наряде по славной дороге подиума, вызывая ажиотаж, лютую зависть и не менее лютое восхищение. Как прекрасна, оказывается, городская жизнь. А она тут ни сном, ни духом. Не поет, не танцует, не шьёт моднючих нарядов, не носит шпильки, не занимается на тренажерах, не листает модные журналы. И вообще, ведет жизнь отсталую, убогую, недостойную такой исключительно красивой молодой девушки. Ей бы попасться на глаза знаменитому продюсеру или выиграть шанс при отборе топ-моделей, тогда бы точно ее жизнь изменилась вкрутую.

Катюша решила посоветоваться с подружками, которые посматривали на неё не без зависти. Как же, такой ладный и продвинутый москвич положил на неё глаз, ведет разговоры светские о роскошной жизни в столице, явно влюбился в её синие гляделки, так и пялится, никак не насмотрится.

- Аришка, - гордо говорила Катюша подружке. – Виталий Григорьевич в меня влюблен. Жить не могу без тебя, Катерина, повторяет каждый день по сто раз. Хочет увезти с собой.

- Ага, жди. Увезет! Подобьет тебя на секс, заделает ребенка и слиняет, - хмыкала Ариша.

- Ты что, никакого секса, он воспитанный, даже не покушается. Ну, обнять обнимает, но больше ни-ни.

- И что, даже не целовались? Вот ни капли не поверю, Катька!

- Ну… что было, то было.

- И как он целуется? Расскажи, а?

- А ты сама с Петькой каждый день целуешься, нет?

- Ну, то Петька. А то москвич. Может, у него манера другая, целуется как-то особенно.

- А вот и особенно, - загордилась Катюша. – Губы заберет в свои пухлячие, и тихонько так сосет, сосет…

- Приятно, признавайся?

- А то!

-А ты его тоже целуешь так же? Или по-другому?

- Не, так у меня не получается. Я к губешкам его прижмусь, а чего дальше делать, и не знаю. Он в меня еще и язык тыкал. Ничего так язык, теплый и скользкий, облизывал…

- А он тебя и не научил? Так и поверила.

- Представь тебе, не учил. Ему, может, нравится, что я неумелая. Посвататься хочет, потому и не учит, до первой брачной ночи.

- Нравится лапшу вешать, а потом возьмет, схватит в охапку, повалит и начнет приставать, к пупырке твоей свататься. И не пикнешь, ножки растопыришь. Тьфу!

- Он не такой, Аришка. Он правильный.

- Так и поверила! А ну как я за вами подглядывать стану, все откроется, что ты мне брешешь, и целоваться научилась, и ножки растопыривать. Слышь, а покажи мне, как он целуется? Давай потренируемся по-московски?

- Иди ты нахрен, Аришка, что молотишь? Девчонки не целуются!

- А вот и целуются, лесбийская любовь такая, как будто не знаешь. Они еще и пупырки друг другу чешут и целуют.

- Иди нахрен, дура ты, Аришка. Мой Виталик честный парень, и замуж возьмет, и в Москву увезет. Вот так вот.

- Тюю, дуру нашел. А ты губы раскатала. Лапшу с ушей сними, Катька. Видали мы таких москвичей. Он первый, что ли? Сколько студентиков приезжало, а много наших девчат замуж брали? Хрена лысого, разбежались. Брюхатить они горазды, а жениться – хрена лысого.

- Аришка, неужто ты ножки не растопыривала? Перед Петькой? Признавайся!

- Еще чего, - скривилась Ариша. – Нашла дуру.

- А не хотелось?

- Нуу… хотелось, - нехотя призналась Ариша. – Да боязно последствий.

- А он пусть предохраняется!

- Ты чего меня гонишь с Петькой растопыриваться! – озлилась Ариша. – Перед своим студентиком растопыривайся! А другим не указывай! Я, может, в город поеду учиться, там подцеплю такого краля, все Петьки от зависти сдохнут!

- Да ладно, куда ж ты от Петька денешься? Он за тобой на край света готов, аж иногда завидно. Помчится вслед и прибьет твоего краля. Вместе с тобой. Хи.

Катюша призадумалась. Права Аришка. Конкретных планов её ухажер не обрисовывал, про замужество не говорил, точно – хочет, чтобы она расклеилась и ножки растопырила, а сам потом штаны натянул - и только его и видали!

И Катюша начала с пристрастием выспрашивать у Виталика, когда же они в Москву рванут, к жизни светской, красивой, богатой и завлекательной.

- Катюш, а учиться-то когда, продолжать-то будешь? В Москве с восьмилеткой делать нечего. Надо 10 классов добить, а потом еще поступить учиться в специальное заведение. Вот как закончишь с отличием, тогда и про кинематографию можно думать.

- Учиться… - Катюша задумалась и насупилась. – Да я хоть сейчас. А за бабулькой-то моей кто ходить будет? Дом содержать? Работать мне пора, Виталька. Деньги зарабатывать. Если только познакомишь с каким продюсером…

- Продюсер тебя быстро в кровать уложит.

- И ты позволишь?

- Мммм… - на провокационные вопросы Виталику ответить было нечего, не туз он козырный пока и даже не козырная шестерка. - На пробы пойдешь модельные, коль возьмут – тогда и заработаешь.

- А если и бабульку мою в город заберешь? Ей бы в квартире куда как лучше жилось, с её больными ноженьками, её никак одну бросить нельзя, - оживилась Катюша. – А куда козушку с курями девать?

- Нууу…. - Промямлил Виталий. – Может, продать? Вот и денежка на обучение будет.

- Так кто ж сейчас покупать-то будет. Нет таких дураков, тут все по коттеджам, газоны стригут, шашлыками воняют и нифига не делают. А козушка, она и кормилица, и молочко продавать можно. Летом от заказчиков отбоя нет.

- Придумаем, объявление дадим. В интернете. Мол, продается в деревне дом с курами и козой.

- Ага, - фыркнула Катюша. – И с бабулей впридачу, ага, разбежался. Да и вилами на воде моя учеба писана. А если не возьмут на пробы?

- Возьмут, непременно, у них таких глазастых не водится! Не могут не взять!

А если не возьмут, что тогда? Виталька её назад в деревню свезёт? Вместе с бабулькой? Не пойдет! Не поддастся она. Кто ей песни пел, лапшу вешал, ситным калачом заманивал, жизнью красивой? Какого хрена лысого? Она не лыком шита. Измываться не позволит. Сказал «а» - давай и «б» сюда, а там и «в», и «г» сюда же!

Она и ляпнула Виталию, что готова с ним отчалить от берега родного, хоть сейчас, хоть завтра, пообжиться, пообвыкнуть, а потом и бабульку забрать. Раз глазастых берут априори (красивое слово, авторитетное), то ей путь прописан, да еще и Виталий подсобит.

Виталик уже и не рад был, что голову Катюше замудрил, наобещал с три короба, сам купился на глазищи синие, да еще и целовал страстно, и прижимался бедрами. Кривда о ремесле ее обольстила, так что бы такое придумать, что соврать, чтобы охоту Катюше отбить? Мало ли что, что нравится, мало ли что, что глазастая, и ножки красивые, и в животе бабочки, а что предки скажут, может, обоих с лестницы спустят! И будет он куковать с девицей на улице, в подъезде обжиматься. А коли к друзьям напросится, так её там быстро оприходуют, ему же стыдно и совестно будет, хоть пулю в лоб. Остается сказать правду.

- Катюш, врал я тебе всё, - уныло и отчаянно выпалил Виталик, краснея. – Никакой я не актер, на осветителя учусь в театральном техникуме. Ты не думай, профессия самая театрально-кинематографическая, какой без осветителя театр или киносъемка? Никакие.

А Катюша больше времени на раздумья не тратила: - Вот и здорово, Виталий Григорьевич. Поеду я в Москву, учиться начну, ты будешь осветитель, а я актрисой заделаюсь, самой что ни на есть знаменитой стану, буду в сериалах сниматься, драмах, детективах. В главных ролях. Я не дура, не думай, сначала в маленьких ролях, а в главных потом, когда уму-разуму научусь, опыта наберусь. А пока… научи меня целоваться по-московски, в театральной жизни пригодится, да?

Хотел Виталий ляпнуть, что жизнь всему научит. Но больно хотелось губки нежные Катюшина приголубить, по-настоящему, по-мужски! Вместо этого подошел он, боязливо прикоснулся к её губам и поспешно отпрянул. Эх, зря он перед ней выпендривался и выкадрючивался, целовался страстно зря. Знал бы, что затянет Катюшу в омут, соблазнить удастся, а где соблазнение, там и совращение. Или наоборот?

- Вот что, Виталий Григорьевич, - решительно сказала Катюша. – Мы с тобой целовались, да не совсем. Хочу я теперь с тобой поспать.

Виталий потерял дар речи. Молчит, ибо заикаться не по-мужски. Вот попался, как кур в ощип!

- Не время, Катюша, - промямлил он. – Завтра рано вставать…

- А можно ж и совсем не ложиться, а, Виталий Григорьевич? Я вон поздно вечером засижусь за сериалом, а на рассвете на сенокос, и ложиться ни к чему.

- Катюшка, погодим до отъезда, а? Некрасиво, бабулька твоя недовольная будет.

- Так она мне не указ, я взрослая и совершеннолетняя. Уже шестнадцать есть! Сама решения принимаю. Очень хочется попробовать… А? Ну хоть чуточку! Вон, в сериалах девчонки сами решают, когда им с парнями растопыриваться. Выберут лучшего – и дают, чтоб девчонки не засмеяли за отсутствие опыта!

Виталик рвал на себе волосы. Вот ведь влюбился на свою голову. А выходит, что она его охмурила, глядишь – на себе и женит насильно. Родители ему охмурённую голову вмиг оторвут, или в деревню сошлют на вечное поселение.

Так тусовались они черной ночью у избушки Катюшиной, на завалинке, бабулька Катюшина спала, похрапывала, а они разговоры вели, серьезные, смутные, бессовестные, Катюша сидела, а Виталий перед ней млел и впадал в ступор.

И вдруг Катюша вскочила, решительно подошла к Виталику, с таким видом, что он попятился. А Катюша впилась в его губы таким поцелуем, каких в его жизни еще не бывало. Чуть губу не прокусила, только голова у него кругом пошла, бабочки запорхали, желание возникло такое, что хоть в омут с головой ныряй, хоть в Катюшу, один чёрт. Нет, шалишь, нельзя, нельзя, караул! Насилие инкриминируют, запросто! Виталик с трудом отлепился от Катюши, а та уже растопырилась, стоит красная, как рак, но упертая, и подол сарафана вверх задирает, и видит Виталька сияющие ладные девичьи ножки, и уже глючится ему, что идут эти ножки на шпильках не по подиуму, идут по нему, пронзая остриями каблуков грудь, где сердце, и низ живота, где самость его трепещет.

- Что, неужто не хороша? Ты меня все нахваливал, восхищался, целовать принимался, обещал звездой сделать. Так делай звезду, а я тебя уважу, Виталий Григорьевич. Вот мои ножки. Научи, как московские крали их растопыривают, а? Так? – жарко шептала Катюша в полумраке, раскрыв объятия и расставив ноги.

Виталий едва не прыснул, так нелепо и потешно у Катюши это получилось, и впрямь, растопырилась. Но вид стройных золотистых ляжек Виталия смутил, как крепкое вино, ударил в голову, его даже в жар бросило. Вот же как она его словила, западню устроила, и хочется и колется, и никак нельзя в омут с головой – попадется стопудово. Он попятился. А Катюша наступала на него, аки танк, тесня к стене сарая, пока не прижала. Не он её, так она его возьмет силой. Ай как стыдно будет! Но бабочки у Виталия превратились в огнедышащих драконов. Катюша высунула розовый язычок, Виталику сглотнул… куда ж податься… позади стенка… месяц, зарраза, как прожектор… прямо тут стремно… но он пошел к ней как загипнотизированный кролик. Зажмурился, застонал и тоже прижался к Катюше, дурея и потея от желания и стыда.

И тут приоткрылось окно горницы, аккурат над ними, и словно глас среди ясного лунного неба, ворчливый, но моложавый и неприлично громкий голос бабульки вопросил: - Эвона кто тут? А? Катюша, это ты, что ли? А? Что за молодой человек? А? Что это вы тут затеяли? Ах вы бездельники! Чтоб вас р`озервало! Вы что учудили? А? Баловаться вздумали? А? А ну-ка кыш отсюдова, сейчас как погоню поганой метлой твоих ухажеров! Ишь что удумала - ножки растопыривать, паскудница! А ну пошел – ты! Кыш! Брысь! Я иду с кочергой!

В сенях загремело. В хозблоке испуганно заблеяла коза. И Виталий отлепился от Катюши и опрометью, спотыкаясь в темноте, кинулся вон, не разбирая дороги. И остановился только, когда добежал до сарайчика с сеновалом – импровизированного общежития для студентов-сезонников, где ребята дымили. Увидев Виталия в почти невменяемом состоянии, они загоготали.

- Чего нёсся, как лось?

Сразу полегчало. Отдышался, сигаретку спросил. Заулыбался.

Нет, не выгорит дело. Не судьба. Можно выдохнуть. Катюшина бабулька сама распорядилась судьбой внучки и заодно Витальки. Слава принципиальным и бдительным бабулькам!

И Виталий на следующий же день спешно, с первым же автобусом, рванул прочь из деревни. Синие-синие озера глаз остались в далеком воспоминании.