На грани

ЗОЯ ДЕСЯТОВА





НА ГРАНИ



Повести






Санкт-Петербургское отделение Общероссийской общественной организации «Союз писателей России» 2023 -  228 с











г. Санкт-Петербург, 2023 г
Союз писателей России



УДК 821.161.1
ББК 84(2 Рос=Рус) 6-5

Д - 37
Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и ввзтмодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга


Д – 37       Зоя Николаевна Десятова
        На грани. Повести СПб
 Санкт-Петербургское отделение Общероссийской общественной организации «Союз писателей России»ю 2023 – с


ISBN  978-5-91673-185-9



В книгу вошли наиболее яркие произведения, созданные автором за предыдущие годы. В этой книге показаны события, начинающиеся со времени перестройки и до настоящих дней, времена, когда на плечи женщин ложится забота о слабых, и не только о детях, но и о мужчинах, оказавшихся рядом. Героини книги смотрят на мир открыто и доверчиво, хотя на протяжении жизни сталкиваются с обманом, изменой, и даже прямым мошенничеством.
Общаясь друг с другом, люди не всегда ведут себя порядочно и достойно. Но женщина не мстит в ответ, однако бумеранг ещё никто не отменял: жизнь сама расставляет всё по своим местам. Автор показывает жизнь такой, какова она есть на самом деле – в полном её разнообразии, как со светлыми полосами,  так и с тёмными.

УДК 821.161.1
ББК 84(2 Рос=Рус) 6-5



ISBN  978-5-91673-185-9               






© Десятова З.Н, Повести

ДЕТДОМОВКА
Повесть

Елена лежала на пляже – берегу Финского залива и всем существом своим отдавалась природе. Жгучее солнце, неподвижный воздух и раскалённый песок, казалось, пытались сжечь всё живое, но она наслаждалась безумной, редкой для Санкт-Петербурга жарой!
Пронизанный солнцем воздух, льющийся с неба свет, огненный летний день так расслабили Елену, что, отдавшись во власть всесильного зноя, она словно растворилась в нём. Глазам стало больно, молодая женщина прикрыла их панамой. Теперь окружающий мир врывался к ней звуками: голосами взрослых, криками детей, ревом моторных лодок, плеском воды.
И – о, чудо! К ней будто прикоснулось ощущение полноты жизни. Она подумала о том, что вряд ли была когда-то более счастливой, чем сейчас!
– Ты не забыла про наш юбилей? – прервал мысли лежащий рядом Сергей, её гражданский муж. Вот уже три года они вместе, но Елена так и не решилась на официальное замужество.
– Ты обещала выйти за меня замуж, помнишь? – продолжал он.
– Я не забыла, – ответила Елена. – Только, говорят: замуж – не напасть, как бы замужем не пропасть! Нечего торопиться!
Лёгкое светлое настроение, как рукой сняло. Яркий, колючий солнечный свет резал глаза. Раскалённый добела день жёг огнём. Опять он со своим разговором! И в последнее время – всё чаще! После развода с мужем, Елена даже не думала, что решится обрести семью ещё с кем-то, настолько предыдущая семейная жизнь оказалась сложной. Теперь её все устраивало, но она обещала, что официально они поженятся через три года, которые пролетели мгновенно, и надо принимать решение.
Елена поднялась с лежанки и, чтобы прервать неприятный для себя разговор, подошла к воде. Волны живо приняли её в свои объятья и легко понесли по нагретой поверхности воды. Их прикосновения были настолько нежны и приятны, что вскоре вернулось безмятежное, невозмутимое настроение. Вдруг вспомнила, что в то смутное, зловещее время она записывала все события в тетрадь, но никогда потом не брала её в руки, чтобы не испытывать безмолвного ужаса, что поселился тогда в её растерянной душе. Теперь она прочтёт свои записи и объявит о своём решении!
– Иди купаться! Вода – как парное молоко! Обсохнешь и... домой, – сказала она мужчине, но, не выдержав, добавила: – А жить можно и так. Не обязательно связывать себя по рукам и ногам!
– Тогда не надо было обещать! Не хочешь регистрироваться, не надо. Еще три года подожду! – сказал Сергей.
Елена промолчала, но улыбнулась: мужчина ждать собрался.
***
Ночью, убедившись, что её дочь и Сергей уснули, Елена достала с антресолей общую тетрадь с жёлтыми, листками, ушла в другую комнату, включила настольную лампу, легла на диван. На мгновение ей стало жутко: эти старые исписанные листы впитали в себя горе, смуту и глухую борьбу.
В окно смотрела чёрная ночь, ей казалось, что там кто-то вздыхает и смотрит на неё. Может, это бывший муж, а, может, отсвет призрачных звезд... Вдруг что-то задребезжало. Елена замерла. Звенело окно. Это ветер кинул и разбил горсточку водяных капель о стекло, потом пробежался по деревьям, заставил их шуметь и вновь забарабанил по окну. Елена поняла, что начинался дождь. Первые капли были редкими и осторожными, а потом, видимо, поддержанные ветром, осмелели и превратились в настоящий бешеный ливень! Она открыла первую страницу дневника и начала читать:
«Даже не знаю, с чего начать, так все зловеще и страшно вокруг меня. Тревога, нарастающая день ото дня отравляет всё. У меня трясутся руки, уже не всегда слышу и понимаю, о чём говорят… Всё так запутано и запущено! И не распутать клубы чёрного, бессмысленного страха! Он поселился во мне месяц назад, и теперь я чувствую, что не могу вырваться из его цепких пальцев, наверное, до тех пор, пока не упаду от бессилия!
***
С чего начать, с чего всё началось? Может, с резких, пронзительных звонков, раздавшихся однажды утром? Я удивилась: пришёл кто-то чужой! По звонку безошибочно определяла пришедших: узнавала мужа, соседей, друзей, подруг. Посмотрела на будильник. Стрелки показывали шесть часов. Кто бы мог прийти так рано, да ещё в выходной день, в субботу? Мужа дома нет, уехал на рыбалку… Знакомые в такую рань не ходят! Хватит звонить! А то проснётся годовалая дочь! Сон ещё не оставил меня, вставать не хотелось. Но звонки продолжались – резкие, настойчивые. Появилось желание накричать на звонившего. Вскочив, накинула халат, подбежала к двери, остановилась и прислушалась.
Услышала знакомый, дружелюбный голос соседки Галины. Она-то что здесь делает? Уже не спрашивая, открыла. На лестничной площадке увидела незнакомых рослых парней. Один из них держал в руках фотографию, и не успела я выйти за порог, буквально сунул её в лицо.
– Мы из милиции. Вам знакома эта женщина?
Глянула. На снимке увидела отрубленную голову молодой женщины с закрытыми глазами и мокрыми от крови волосами! Вздрогнув, отпрянула. Как они смеют показывать трупы? Тут в газетах-то пытаешься не смотреть на страницы, где извещают о пропавших или погибших! Так теперь ещё по квартирам стали ходить, показывать! Почему она должна их разглядывать, переживать, испытывать чувство тревоги, когда итак проблем хватает? Заметив её взвинченность, парни заулыбались. Было впечатление, будто им доставляет удовольствие пугать едва проснувшихся граждан.
– Нет! Не видела, – холодно ответила я, вновь содрогнувшись, поспешила отвести взгляд. Неприятием кольнуло сердце.
– Утром в вашей мусорке нашли! – весело пояснил один из парней, что постарше.
Никто из соседей не признал убитую, хотя парни обошли все дома, стоящие недалеко от мусорных баков. Эта новость будоражила. Ошеломленные люди выходили из квартир, делились известием о
зловещей находке.
– А первым-то кто заметил? – спросила Галина у мужчины с верхнего этажа, когда вышли из подъезда, и я увидела встревоженных, полуодетых соседей почти со всех этажей: такое событие казалось громом среди ясного неба.
– Я вышел на балкон покурить, – видимо, не в первый раз рассказывал мужчина. – Смотрю, собака ногу таскает, вроде человеческую… странным показалось, своим глазам не поверил, дай, думаю, мусор вынесу да поближе посмотрю, а в мусорном ящике, вижу – голова лежит! Сразу и позвонил!
– По телевизору видишь кошмары, не воспринимаешь так близко к сердцу. А когда наяву такое творится! – возмущалась Галка.
– И представляете, когда милиционеры приехали, один из них поднял голову за волосы, как в порядке вещей, и давай прохожим показывать! – говорил сосед срывающимся от волнения голосом.
– Хорошо, что вчера не нашли! – сказала я соседке. – А то бы всю ночь не спала. Тем более Валерий уехал ни раньше, ни позже на свою рыбалку, не представляю ещё одну ночь без него.
Это событие не поддавалось описанию и потрясло всех одинаково, даже стариков, прошедших войну!
– А я вообще одна! До утра умру от страха! – сказала, передёрнувшись, Галина. Муж её однажды ушёл из дома и не вернулся. Теперь так и живут – каждый по себе.
– Ты же медсестра, не должна покойников бояться…
– Да при чём тут это! Маньяк рядом завёлся!
Она посмотрела так, будто виновата я.
– Такого зверства, насколько помню, никогда не было, – согласилась сорокалетняя соседка. – Мало того, что жизни лишил, так ещё и в мусорный ящик додумался бросить!
– Родственникам-то какое горе! Поди, мать есть и отец, – поддакнул и сосед.
Люди, напуганные страшным событием, которое ни в какие рамки не укладывалось, долго ещё стояли, говорили, а потом тихо, один за другим разошлись по квартирам. Я тоже вернулась домой. Происшествие вроде никак не касалось моей семьи, но я почувствовала, как сильнее обычного забилось сердце от странного, тёмного предчувствия беды. Дочь ещё спала, а я ходила по комнате из угла в угол и никак не могла успокоиться, пока не выпила настоя валерианы. Что я так разволновалась? Вновь раздался звонок. Я вздрогнула, напряглась, всё ещё находясь в сильнейшем нервном потрясении, но это была Галина. Её тоже, наверное, гнал из квартиры внутренний страх. Не спрашивая, открыла дверь. В руках у соседки ароматно дымились только что испеченные пироги.
– Вчера тесто ставила, – пояснила она. – Когда вернулась, прилегла, думала, усну, да какой там сон! Поднялась и взялась за стряпню. Держи. Сейчас чайник принесу. У тебя кофе есть?
– Есть. Пироги-то с чем? – спросила я, принимая из рук тарелку. Надо было уже поесть, зная, что еда успокаивает!
– С капустой.
– Хорошо. Молодец, Галя, – похвалила я.
Соседка любила, когда её хвалили, тем более, что повод был. Хорошо, что она пришла. После пережитого ужаса настроение было тягостным. На кухне, на нашем любимом месте, я разлила по чашкам воду, положила кофе. Мы сели за стол, я приготовилась выплеснуть из себя щемящий настрой, высказать всё, что думаю. Утренние события всколыхнули душу, я заговорила:
– Галя, ну, что за жизнь! Понимаешь, даже предчувствие появилось, что всё изменится к худшему! Какие ужасные часы мы пережили утром!
– Ты слишком впечатлительная. Какие предчувствия, о чём ты говоришь? Конечно, всё это неприятно, но нас-то каким боком это касается? У тебя всё нормально. Ребёнок, прекрасный муж. Я вот одна, не успеешь найти кого, каждая соседка пальцем тычет, вроде таскаюсь. Нет, хорошо жить с мужем. Я вот смотрю на вас и завидую! Мне бы такого мужа, как твой Валера! Красавец! Дочка в него пошла, да и другие дети будут красивыми. А ты еще жизнью недовольна! – сказала Галина и даже глаза закрыла от возмущения. На самом деле она «прибеднялась», кавалеров для неё вполне хватало. Сегодня неприкрытое лицемерие бесило, как никогда. И мужа давно нашла бы, только... у одного её друга голос противный, у другого трусы семейные, третий жадный и так далее, до бесконечности. На этот раз её спокойный, грудной голос только раздражал, хотя я всеми силами сдерживалась, чтобы не показать этого.
Не знаю почему, но Галка постоянно говорила, что завидует мне, хотя завидовать было нечему: с десяти лет я жила в детдоме. Правда, на выходные дни меня забирала заботливая тётка, родная папина сестра, жили они скромно, муж выпивал, часто менял работу, да и детей было двое.
Я хорошо помню, как жила с мамой в этой двухкомнатной квартире, как ночью какие-то «твари» подожгли нашу деревянную дверь, как зловещий огонь пополз по полу, и мы начали задыхаться от вонючего дыма, как в ужасе выскочили на балкон второго этажа, взывая о помощи и плакали! Бабка – соседка, услышав крики и боясь, что огонь перекинется на её квартиру, открыла кран с водой и поливала нашу дверь из шланга до тех пор, пока подъехавшие пожарные не затушили её окончательно.
А мама заболела и вскоре умерла, как написали врачи: «от сердечной недостаточности». Отец утонул ещё раньше. Для меня это стало крахом всей жизни. Долго обижалась на тётку за то, что меня бросила. И только потом поняла, что та поступила сравнительно честно: держала квартиру, пускала временных квартирантов, платила за коммунальные услуги, а потом прописала и меня. Теперь я была собственницей квартиры, хотя тётка могла бы ею и воспользоваться.
***
Я никогда и никому не рассказывала, что творилось по ночам в детдоме, не стану описывать ненавистные, разрушительные годы… Жизнь там… не поддается описанию! До сих пор не понимаю, как смогла пережить невероятные события и не сойти с ума, не свихнуться! Потом я вырезала из памяти этот кусок жизни, о котором не хотелось даже вспоминать! Но с того времени появилась неведомая, обострённая сверхчувствительность. Возникающие подозрения зачастую подтверждались: не зная подробностей, просто догадывалась, и события происходили именно так. Тогда я стала доверять своей проницательности. Теперь, как ни странно, я скучала по детдому, по его шумным коридорам, спальням, полным людей, с трудом переживала всесокрушающее одиночество. И как никто понимала подружку Таньку Сергееву. Она так упорно училась, что, отказавшись от личной жизни, окончила политехнический институт, в нём осталась работать, защитила кандидатскую диссертацию, доскреблась до звания старшего научного сотрудника, она долго жила в общежитии, наконец, получила отдельную просторную, хоть и однокомнатную квартиру, а в ней… повесилась! Я не винила её, знала: она не справилась со злобным одиночеством!
А Галина – баловень судьбы. В деревне, где жили отец, мать и родной брат, они  держали собственную пасеку, возили ей во флягах мед, деревенские продукты, давали деньги… Купили ей в Петербурге двухкомнатную кооперативную квартиру, потом мебель. Галка работала медсестрой, получала стабильную зарплату. Но деньги, как приходили, так и, не задерживаясь, уходили. Я удивлялась её способности пускать их на ветер. Галка не понимала, почему на небольшую зарплату учительницы я смогла жить лучше её, хотя мне никто и ничем не помогал? Не скрывая, завидовала каждой моей новой покупке, удивилась, когда появился муж, а потом и ребёнок. И жаловалась, что у неё не получается ни с замужеством,ни с детьми. Но  ни ревности, ни боязни, что Валерка позарится на соседку, у меня не было. Каким-то внутренним чутьем воспринимала я любовь мужа и доверяла ему. Сама радовалась и внутренне гордилась им.
Сейчас смотрела на приятное, чуть в веснушках лицо соседки и думала о том, что мне, действительно, повезло с мужем. Я счастлива в размеренном, уютном и обеспеченном супружестве. Галина нравилась мне своим жизнелюбивым характером и тем, что была прекрасным слушателем. Если мы долго не виделись – она работала в больничном комплексе по сменам – я знала, что первой её фразой будет: «Ну, давай, рассказывай»! Я начинала говорить о том, что меня волновало, а расстраивалась я по каждому пустяку, Галка внимательно слушала, делала замечания, далеко не такие, каких я ожидала, но всегда успокаивала. Она, действительно, непревзойденный слушатель! А со мной постоянно происходили самые невероятные истории! Конечно, замужем быть хорошо. У меня не только внешняя жизнь изменилась, но и сама: стала более уверенной в себе...
– Подожди! – воскликнула вдруг Галка. – Смотри, по-моему, Валера твой идет!
– Где? – спросила я и,  вскочив, подбежала к окну.
– Ты же говорила, что он два дня на рыбалке будет!
– Должен… Может, что случилось? – сказала я, наблюдая за шагавшим домой мужем, и мое тревожное, болезненное настроение усилилось предчувствием беды, вдруг застучал молоточек по сердцу. Но я тут же одернула себя. Ничего особенного не происходит, просто муж взял и вернулся раньше времени. Но это и беспокоило, не вписывалось в расписание, выводило из себя, настраивало на возмущение.
Какой сегодня странный, тревожный день! Всё какие-то неожиданности! Валерий шёл легко и быстро. Видно, рыбы поймал немного. Сегодня суббота, я ожидала его в воскресенье, да и то к вечеру. Поняв, что кормить мужа нечем, попросила покладистую соседку:
– Галя, может, ты быстренько ещё пирогов испечёшь? А я курицу тушить поставлю, потом вместе пообедаем.
Сама достала варенье и мед. Настроение, настроением, а мужа кормить надо! Глянула в зеркало. Мы с ним жили почти четыре года, но меня он ни разу не видел неприбранной. Откуда бы ни пришёл – от матери, с работы или рыбалки – я всегда встречала его так, как встречают дорогих гостей. Полы вымыты, квартира сияет чистотой, а сама – в красивом и нарядном платье – у накрытого стола, тем более, что больше года не работала, сидела дома с ребёнком.
– Конечно, напеку, – сказала Галина, но не торопилась уходить к себе, хотя Валерий уже входил в двери.
– Здравствуйте, – поздоровался муж, и, как всегда, обнял и поцеловал меня. Потом только снял и поставил на пол рюкзак.
– Здравствуй, Валера, – первой ответила Галка. – Обнимаются, целуются… позавидуешь.
– За пирогами идёшь? – напомнила я соседке, зная, что та не обидится. Мы с ней жили на одной площадке, были одного возраста и стали, по-моему, ближе, чем родственники. Галка ушла, а я поздоровалась и обняла мужа.
– Валера, что случилось? Ты же только в воскресенье собирался вернуться?
– Ничего не случилось. Рыбалка была плохая. Хоть и тепло, но ветер, я всю ночь просидел, клёва не было. А ты разве не рада? – спросил он, и, осторожно высвободившись из объятий, начал разуваться.
– О чём ты говоришь, конечно, рада! Хорошо, что приехал. Тут у нас такие дела творятся! С утра милиция бегала, бабу расчленённую в нашей мусорке нашли! Фотографию головы сделали, ходили по всем квартирам, показывали. Представляешь, ужас какой! До сих пор перед глазами стоит.
– В каждую квартиру заходили? – нагнувшись, снизу вверх, он смотрел на меня, но я не поняла выражения его лица. Кажется, нисколько не удивился, будто такое бывает постоянно.
– В каждую! Рано утром. Я спала, разбудили! – возмущалась я.
– И что спрашивали? – поинтересовался он.
– Спрашивали, кто её знает. Опознание делали, – говорила я, ожидая увидеть на его лице, всегда таком выразительном, протест или хоть какие-то чувства, но оно было просто напряженным.
Отправив мужа в ванную, почувствовала жаркий трепет в крови. Я не переставала любить его. Какие мощные, таинственные силы притягивают меня к нему, если за весь вечер не отхожу ни на шаг?
Я долго чувствовала себя никому не нужной, а он стал для меня единственной живительной радостью, солнышком и преображённым миром! Зачем омрачать ему жизнь посторонними, тягостными событиями? Теперь мы уже втроём сидели за столом. Соседка напекла пирогов. Валерий накинулся на еду. Я заварила свежий чай. Разговор всё ещё крутился об убитой, как вдруг… Вдруг я заметила на муже новую рубашку. Стоп! А это ещё что за новости? В полутёмном коридоре я не обратила внимания на перемены и только теперь, при солнечном свете, увидела её. Рубашка не была ни яркой, ни нарядной, она была…просто новой! Сбоку ещё висела нитка от этикетки! Я поразилась тому, что муж ничего мне не сказал. Неужели он был не на рыбалке… а на свидании?!
При Галке неудобно было выяснять отношения, признаваться, что не всё так гладко в нашей семье, как она представляет. С изумлением смотрела на мужа, который спокойно, с аппетитом ел пироги, и молчала, крепилась из последних сил. Но детдомовская привычка сразу же выплескивать эмоции, тут же выяснять отношения – победила. Я не выдержала:
– Ты где рубашку взял?
Завтрак не закончился, ещё бы немного и соседка ушла, а вдвоем разбираться было бы легче, но меня понесло, в голосе прозвучала непреклонность.
– Зашёл в магазин да купил. Деньги у меня есть, – сказал он, нисколько не удивившись вопросу, будто ждал, что спрошу. Но лицо его стало каменным.
– Купил сегодня утром или вчера вечером? – спрашивая, смотрела ему в глаза, отмечала, правду ли скажет. Если купил ещё вчера, значит сходил всё-таки в гости, а не на рыбалку.
– Да утром купил. На реке поскользнулся и упал. Старую пришлось застирать. Не идти же в мокрой рубашке по всему городу! – ответил он.
Сегодня я не узнавала его. Резкость, с которой он говорил, мне не понравилась. По лицу скользнула тень недовольства, но он через силу улыбнулся.
– А старая где? – спросила я, уже не зная, за что бы зацепиться и что сказать.
– Вон, в рюкзаке лежит.
Я чувствовала, что разговор для него крайне неприятен. Но что поделать! Такой сегодня задался колючий, странный день. То одно непонятное событие, то другое!
– Ну, что, допрос окончен? – подала голос Галка. – Совсем мужика замучила. Мысли у тебя не в ту сторону работают!
– Помолчи, а… – растерянно заметила я.
Неужели любовницу нашёл? Переоделся, пришел раньше времени и рыбы не принес, а что я ещё должна подумать? Однако если у женщины был, то утром накормила бы. А так… Видно, что проголодался, вон с каким аппетитом ест!
– Валера, ты внимания не обращай, у неё сегодня настроение плохое.
– Да, я заметил, – сказал муж, улыбаясь своему адвокату. – Пойду, посплю немного. Всю ночь не спал. И поднялся.
– Ложись, – предложила я. – Постель ещё не заправлена.
Нервный какой сегодня – слова против сказать нельзя! Взбила подушки, расправила простыни и лёгкое одеяло. Заметила, что он не предложил мне лечь рядом, как нередко бывало после рыбалки. Может, не захотел, а может, потому, что Галка ещё не ушла, расселась, как у себя дома. Я принялась убирать со стола и мыть посуду.
Валерий лег, не раздеваясь, на диван, повернулся к стене… Может, зря отпускаю на ночь? Но он астматик и на берегу реки, чувствует себя гораздо лучше, чем в квартире.
Проснулась дочь… Пришлось умывать её и кормить. Руки заняты, но поток неприятных, испуганных мыслей напомнил о том, что мир нестоек, нестабилен и ничего постоянного нет. Насколько была уверена в Валерке, и вот тебе, на! Сюрприз! Появилась лишь новая рубашка, а моя глубоко прочная жизнь покачнулась от лёгкого дуновения ветерка. А привязывалась я к нему долго, постепенно, шаг за шагом.
Галка ушла, я заняла ребёнка игрушками, а сама погрузилась в прошлое.
***
Вспомнила вдруг, как познакомились мы с ним в ресторане, где я привыкла к пёстрому, пустому и лёгкому, точно прозрачный шлейф, разговору. В ресторане никто не интересовался твоей настоящей жизнью. Тогда я смотрела на него, думая: «а сколько же ему лет? Тридцать, тридцать пять? По опыту зная, что если мужчина долго не женится, значит, на то есть причины. Возможно, он – закоренелый холостяк, отпетый Дон-Жуан и любит разнообразие, но их сразу видно: сейчас бы всех женщин глазами «обшарил». Бывают «голубые», но тогда не танцевал бы со мной. И алкоголики в ресторан не ходят. Сидели бы у себя дома, пили с друзьями-алкашами… У наркоманов свои компании. Тех сразу видно по «стеклянным» глазам. Странно было на душе. Я тогда не поняла, почему захотелось прижаться к нему и никуда не отпускать! Рестораны – это единственное место в Петербурге, где собираются люди среднего возраста: от двадцати, тридцати и чуть выше! Совсем молодые ходят на дискотеки. Люди постарше – в клубы «кому за пятьдесят». За три года ресторанные лица настолько примелькались, что, встречая завсегдатаев ресторанов в своем районе города, хотелось поздороваться. А этого мужчину раньше не видела. В последние годы всё больше стала ощущать отчаянную пустоту. Поначалу меня тянуло туда, где было много народу, шёл пир горой, где люди развлекались. Среди них я убивала отпущенное мне дорогое время, заглушала на время тоску по семейному счастью, мечту о ребёнке. Но постепенно перестала верить, что ресторанное знакомство может привести к удачному замужеству.
Валерий появился тогда, когда я потеряла всякую надежду встретить нормального, живого, искреннего человека. Первый обмен фразами, первые прикосновения насторожили меня: происходило что-то невероятное, я вдруг почувствовала исходящее от него душевное тепло, искренность, открытость и удивилась этому. Почувствовала, как всё встало на свои места, не надо держать себя в напряжении, можно расслабиться и отдыхать с ним душой.
***
Невозмутимая летняя ночь. Тихая и безмятежная. Остроконечный месяц и неподвижно застывшие, ослепительно сияющие звезды освещали всё вокруг. Валерий проводил меня до подъезда. Бездушно таяла ночь, удивленно взирали с высоты небес яркие, холодные звёзды. Не обремененная воспитанием родителей, я воспринимала жизнь такой, какой видела, какой она была на самом деле, и не такой, какую хотели видеть другие. Интуитивно знала, что такое хорошо, что плохо. Про таких, как я, детдомовских, говорили, как о белом, чистом листе бумаги, на котором каждый может записать всё, что захочет.
Но на том же листе я всё же сортировала свои поступки, отвергала то, что мне было не по душе, стремилась к совершенству. Вскоре мы начали встречаться, и первая ночь стала открытием: на меня обрушился поток необузданной нежности, ласки и внимания. Ночь была насыщена неистовыми словами и любовным опьянением… А утром у меня осталось только одно желание: обнять и никуда не отпускать этого мужчину! Появился страх… потерять его – свое счастье!
***
Спать уже не хотелось. Я лежала, вспоминая свое недостойное, легкомысленное в прошлом поведение,  и даже сейчас становилось не по себе. Но тогда мне не перед кем было отчитываться за свои поступки и прожитую жизнь. Но сейчас все нравилось в этом мужчине, я не могла найти в нем ни малейшего изъяна! И куда только смотрели незамужние девушки? Даже не верилось, что этот парень достался именно мне! Каждый день я сгорала от нетерпения видеть его, и уже мечтала как можно скорее выйти за него замуж! Только вначале надо узнать получше: познакомиться с семьей, родными, посмотреть на жилище, где он обитает. Я понимала, что только это сможет приоткрыть мне занавес, раскрыть тайну – почему он один? Ведь по духу, витающему в доме, я пойму, кто он таков! Во всех отношениях идеальным человек быть не может, я знала это, пройдя не одну школу жизни. Но почему до тридцати пяти лет он оказался невостребованным?
***
Но знакомство состоялось. Год назад у Валерия умер отец, и теперь его мама собирала поминки. Валерий передал, что и меня пригласили. Знакомиться на поминках? Это что-то новое! Или хотят сразу всей родне показать? Но… раз уж мама сказала, надо будет идти, я давно хотела с ней познакомиться! Теперь надо предстать перед родней Валерия в наилучшем виде. С трудом собралась: нарядной в грустный день быть нельзя, а выглядеть плохо не хотелось. И начала волноваться с того момента, как вышла из дома.
Нас встретила мать, хлопотавшая в кухне. Я скромно поздоровалась и так разволновалась, что вспыхнули щеки. Увидела её маленькие, быстро бегающие карие глазки, которые тут же утонули в вежливой улыбке. Я тоже улыбнулась, подозрительно оглядела женщину. На вид ей лет пятьдесят пять, она не была красивой, в отличие от своих сынов – Валерия и старшего Вадима, которого мне представили потом, однако порода в ней чувствовалась. Говорила она чётко, властно, будто отдавала команды.
– Здравствуйте, проходите, садитесь. Валера, а ты тапки надень, пол холодный!
Вслед за Валерием я прошла в большую комнату, поздоровалась с сидящими за столом людьми, села рядом с ним на один из свободных стульев, возможно, оставленных для нас, и замерла. Обостренным от волнения чутьём улавливала каждый взгляд, каждое движение, каждое сказанное вслух слово. Казалось, все смотрят только на меня!
На отдельном столике увидела фотографию отца Валерия. Рядом горела восковая свеча, стоял стакан с водой или водкой, накрытый сверху поминальным блином… Я поняла, что сыновья похожи на него. Подошедшая мать налила нам борща, подала в стакане поминальную водку. Я не знала, как себя вести. Водку я не пила, но что подумают обо мне родственники? И не выпить, наверное, нельзя. В раздумье, я отпила глоток и поставила стакан рядом с собой. Исподтишка оглядела присутствующих. Выглядели они прилично, интеллигентно, и, судя по одежде, не бедно.
Незаметно осмотрела огромную комнату: добротная мебель, удобные кресла, на полу большой персидский ковёр… Поразила идеальная чистота и недавно сделанный ремонт. Потолок сиял белизной, а на стенах нежно разливался накат из лепестков роз. Противоположную стену украшало плетенное из ниток кашпо и огромная цветная фотография молоденькой девушки, почти девочки, в купальнике. Она стояла на берегу моря, а в подкатившей волне полоскались её длинные волосы. Родственники, перекрестившись и пожелав усопшему царства небесного, выходили друг за другом из-за стола, а мне с Валерием мать принесла второе – котлету с гречкой. Люди не задерживались, расходились по домам. Вскоре остался только старший брат, его жена Татьяна, красивая, но очень уж худощавая, и Вера – сестра матери. Обе примерно моего возраста. Мы, как опоздавшие, всё ещё сидели за столом. Я молча продолжала наблюдать за происходящим. Подошла мать, присела рядом, показала на фотографию девочки, начала рассказывать о том, как они с внучкой Леночкой каждый год ездят к Чёрному морю, как фотограф, увидев её длинные волосы, предложил им бесплатно сфотографироваться… Вдруг заметила, как сыновья, не перебивая, благоговейно слушают рассказ матери, будто раньше ничего подобного не слышали.
– Лена, куда ложки складывать? – раздался голос сестры. И внучка Лена, и бабушка… тоже Лена! Понятно, что сын назвал дочь в честь своей матери. Уважает!
– Тише ты, слышишь, мама рассказывает? – одёрнул её Вадим.
– Да я этот рассказ сто раз слышала, – ответила Вера.
– Ты слышала, другие не слышали! – сказал сын, и я тут же поняла, кто в доме хозяин и какой авторитет имеет для них мать. Она распоряжалась всем: куда что поставить, где что взять… Если мать начинала говорить, все замолкали и почтительно слушали только её. Да, в доме царил полнейший матриархат, однако мне это даже понравилось. Значит, и в моём доме Валерий будет прислушиваться ко мне. Мама здесь почитаема и любима. Вот что значит семья! Надеюсь, и у меня она скоро будет. Ведь не зря же Валерий познакомил меня со своей семьёй! Вот только смогу ли я вписаться в их семейный уклад? Любимый сидел рядом со мной, но никаких чувств по отношению ко мне не выказывал, чем удивил меня. В моем доме он был совершенно другим: восторженно и бурно выказывал свою любовь! Я поразилась этой перемене, но обижаться не стала: видно, так и нужно вести себя в обществе, при родственниках и матери. Вскоре ушла Вера, потом Вадим с женой, а мы всё ещё продолжали беседовать. Елену Николаевну я слушала так же молча, как меня Галка, лишь изредка я задавала наводящие вопросы, все больше и больше разговаривая её. Сын сидел рядом, слушал нас и не смел перебивать. Я была в восторге, видя, что понравилась матери. Неужели… свадьба не за горами?
Уже перед дверью, провожая нас, мать вдруг крепко обняла сына, и поцеловала в губы. Меня передёрнуло. Это что ещё за нежности? Она что, всегда так прощается? Или только при мне? Или в семьях такие поцелуи в порядке вещей? Теперь Валерка шёл рядом, бросая на меня восторженные взгляды. Он уже преобразился, скованность прошла, он стал самим собой, и эта перемена ещё больше удивила меня. Теперь я уже не знала, что думать? Загадка не только не разрешилась, она ещё больше усугубилась. Одно я поняла: мать в его жизни играет большую роль, и соперничать с ней будет сложно. Да, только что увидела свет: доброго, нежного парня, была лидером в наших отношениях, мне это нравилось, и всё напрасно?
– Твоя мама – сильная женщина, если я ей не понравилась, мы не будем дальше встречаться? – начала разговор я.
– Думаю, что ты ей понравилась, – ответил он, принимая мои слова за чистую «монету», без всякого подвоха.
– А тебе это важно? – продолжала я.
– Ну, почему ты не должна понравиться? – спросил он, действительно ничего не понимая, или прикидывался непонятливым…
– А если не понравилась, ты бросишь меня? – спросила я в полной уверенности, что так оно и будет.
– Нет, конечно, – ответил он.
Валерий не говорил о матери ничего плохого, а я скрывала, и в тоже время ожидала, чтобы он понял, что меня взбесило.
– У тебя были женщины до меня? – продолжала я докапываться до истинной причины.
– Здесь? Я же недавно приехал. Да, была одна. Меня познакомили с библиотекаршей, со Светкой. Она к нам даже жить переходила.
«Может, он и впрямь не знает, чего я от него хочу?» – подумала я.
– И куда вы эту Светку дели, где она теперь? – спросила я, подозревая, что его мама никого и не хочет в невестки.
– Отказали. Да она даже кашу сварить не сумела. Попросила её мама рисовую сварить на молоке, а она размазню какую-то сделала. Мама долго потом смеялась.
– Я тоже не умею варить рисовую кашу. Ты тоже смеялся?
Вдруг поняла, что причина вовсе не в каше, просто нельзя про маму говорить плохо!
– Да что тут такого... – говорил он, ничего не понимая.
– Зачем тогда Светку жить приглашали? – спросила я, начиная злиться: что за мужики пошли! – Мама пригласила, мама и отказала!
Я не смогла удержаться, чтобы не кинуть камень в мамин огород. Валерий промолчал. Теперь, кажется, ясно, почему он до сих пор не женился. Скорей всего, мама не хочет его от себя отпускать. Но куда-то ведь он уезжал? Теперь мы шли рядом. Валера обнимал меня, а я взвешивала, анализировала обстановку. Конечно, его мама понимала, что мне не понравится её «нежность», и сделала всё специально! Продемонстрировала, чтобы я отскочила от сына! Шла рядом и рассуждала: отказаться от него всегда успею, а как жить без него? Надо увести от мамочки, тем более, что есть куда?
– Ты всегда подчиняешься матери? – в лоб спросила я и почувствовала, как рука его дрогнула.
– А что? – спросил он, и вновь сделал вид, что ничего не понял.
– Но ты же – взрослый мужчина! – сказала я.
– Ничего тут особенного нет! Она всегда такая. И с Вадимом, братом моим, так же ведет себя!
Мы дошли до подъезда, теперь я была почти дома. Пусть разворачивается и уходит! Отрезать – так раз и навсегда! Всё-таки не везёт мне в жизни. Появился мужчина, в которого я успела влюбиться, и вот тебе на! Опять нелепость, непонятная история. Валерий, как ни в чём не бывало, поднялся на мою площадку. И вроде не обиделся. Может, я чего-то не понимаю? Так ревностно отнеслась к простому проявлению материнской любви! Валерий вошел вслед за мною в квартиру и начал раздеваться. Он и не собирался со мной ругаться. И вдруг удивилась мысли: он привык подчиняться матери, её власти и соглашается, может, потому, что увидел во мне женщину с таким же характером! Женщину, на которую можно опереться!
***
День разгорался. Жара и духота заполнили комнату, в которой спал Валерий, но он даже не пошевелился. Действительно, всю ночь не спал. Я накормила дочь и собралась пойти с ней погулять.
Прошла злополучную «мусорку» – стоящие близко друг к другу четыре зелёных квадратных контейнера, и перед глазами вновь возникла голова убитой женщины. Теперь, проходя мимо, каждый раз придётся вспоминать об этом! Кошмар!
Дочь подбежала к песочнице и тут же со знакомыми ребятишками включилась в работу – строить из песка домик. А я присела на лавочку. Всё было как обычно, как всегда, вроде, ничего особенного не происходило: та же детская площадка, тот же двор, те же деревья рядом, голубое небо, летняя, расслабляющая жара. Воскресный день. Вот она моя дочурка, дома спит муж. Ничего не изменилось! И все-таки… не было того стабильного, обычно хорошего настроения. Душа стонала и плакала, будто рвалась куда-то,
я физически чувствовала это, пыталась себя успокоить, что всё в порядке, всё нормально но… не могла. Не знаю почему, сидела, как на иголках, и торопилась назад, домой.
Раньше времени позвала дочь домой, но она не подошла, ещё не наигралась... Я хотела додумать свои мысли, но мимо проходили люди, я здоровалась, отвлекалась, ничего не значащие разговоры с соседями не приносили облегчения. Пыталась сосредоточиться, но мне напекло голову, и в разжиженных зноем мозгах ничего не удавалось сложить. Наученная ещё в детдоме никому и ничему не верить, я не поверила и мужу. И хотя вид у него был такой же, как  всегда после рыбалки, его переодевание меня насторожило. Надо заглянуть в рюкзак, может, там найду ответ, какую-нибудь зацепку, узнаю, где был мой муж. Я думала, что знаю его, как свои пять пальцев. Понимала каждый жест, интонацию, взгляд. Ведь он всегда для меня был предсказуем, послушен и непосредственен.
***
Мысли вдруг резко перенеслись в то время, когда я чуть не отказалась от Валерия. Да! Тогда я уже без памяти влюбилась в него и люблю до сих пор, испытывая чистую, искреннюю нежность и горячую благодарность за то, что, общаясь со мной, как с принцессой, он посадил меня на трон. Разве можно такое забыть? Но я так и не сблизилась с его мамой. Заходя к ним, всё так же слушала её нескончаемые рассказы про дачу, про старшего сына и внучку и никогда – про старшую невестку. А если при мне мать пыталась пригладить волосы, обнять Валерия, он стал смущённо уклоняться. Я ей, конечно, ничего не говорила, она для меня была чужим человеком, который ворвался в мою жизнь и диктует, как мне жить, кого слушать и кому подчиняться. Детдом приучил к подозрительности, мнительности и опасению. Везде мне виделись действия и события, которых, возможно, и не было. Не нравилось мне и то, что он живёт у матери. За ним оставался выбор: перейти ко мне, остаться на ночь дома или сходить куда-то ещё. Так можно было дружить до бесконечности. Его, похоже, устраивали такие отношения, но только не меня. Мне исполнилось двадцать восемь, пора обзаводиться семьей и детьми. Ни с одним человеком я не чувствовала себя так хорошо, как с ним, но как оторвать его от «мамочки»? Понимала, что это – дело времени, но я слишком нетерпелива, и, подгоняя события, торопилась жить.
***
Вдруг услышала, как закричала дочь, увидела, как она ткнулась носом в землю, и бросилась ей на помощь, но её поставили на ноги, игравшие рядом дети. Моя дочка! Наконец-то, она появилась у меня, после стольких треволнений и переживаний. Отряхнув ребёнка, хотела увести домой, но она, поняв мои намерения, перестала плакать, выдернула свою ручонку из моей и потопала к детям. Я вернулась на лавочку.
Нахлынувшие воспоминания понесли меня прочь от этого места, заставили отключиться от действительности, но я мысленно сказала себе: – стоп!  Как странно я жила в последнее время. Постоянно возвращаясь из настоящего в прошлое, я жила будто в двух мирах: действительно существующем, наполненном делами, и в том мире, что внутри меня – воображаемом, где, кстати, тоже всё реально. Там я заново переживала события, переосмысливала, перебирала их, пыталась задним числом исправить то, что уже не изменишь. Как только оставалась наедине с собой, мои мысли уже неслись, обгоняя друг друга, наплывали, теснились, ширились, наваливались, как снежный ком, и давили на меня. Тогда я не слышала и не видела того, что творилось рядом.
О детдоме не хотела вспоминать. О том, как единственная, избалованная мамой десятилетняя девочка попала в ад. О том, как меня там били, пинали… И девчонки были хуже мальчишек. Как зачастую оставалась голодной. Как получила там кличку «Чокнутая», потому, что от страха часто падала в обмороки. И это спасало: со мной перестали связываться: я сразу отключалась. Не было и подруг. Я ни с кем не общалась. Только Людка – отпетая двоечница, длинноносая, худосочная, высокая девчонка, на два года старше, села за одну парту со мной, без зазрения совести всё списывала, а потом пускала тетрадь по классу.
Помню, как однажды – мне исполнилось уже тринадцать
лет – меня порывисто схватил старшеклассник и потянул за собой.
– Не трогай! – кинулась за нами Людка. – Она ещё не порченная!
– Кто сказал? – спросил парень, крепко и властно прижал к груди, и я почувствовала, как его стройное, тёплое тело напряглось. Близко, как никогда раньше, увидела нежное, чистое лицо, большие, чёрные, блестящие глаза.
– Она же домашняя! Недавно у нас.
Глаза парня изменились. Он посмотрел на меня ласково и с восхищением. И этот взгляд будто пронзил, разорвал мрачную пустоту вокруг, и я увидела свет! Впервые за последнее время! Запертые внутрь чувства начали волнами пробиваться наружу.
– Странно, что сохранилась, – задумчиво рассудил парень.
Он держал меня так близко, что я чувствовала биение его сердца. Мои руки оказались прижатыми к его груди, и вдруг я робко, бессознательно прикоснулась ладонями к чужим, мальчишеским плечам. И ни о чем уже не думала, отдаваясь внезапному порыву!
– Да она же чокнутая! С ней никто и не связывается. Не трогай! Блин! – крикнула Людка, пытаясь оторвать меня, но парень не отпускал. Я же не вырывалась, стояла рядом, пораженная сделанным открытием: мне не хотелось уходить!
– Рыжий воспитатель не добрался бы… – сказал мальчишка, нагнулся и вдруг губами коснулся моей щеки. Но я не упала в обморок! Хоть и показалось, что сейчас рухнут стены, произойдёт невероятное, чего не выразить словами, не объяснить и не представить!
– Ты сам не доберись! – сказала вдруг Людка и слегка ударила парня по руке.
– А почему бы и нет? Я, может, в жены её потом возьму!
Прозвенел звонок, меня отпустили, и я поняла, что из детства попала во взрослую, непонятную для меня, жизнь. Будто вырвалась из плена и сразу унеслась на годы вперёд.
– Пошли, – проворчала Людка, уводя меня от парня.
Той ночью я не сомкнула глаз. Откуда-то, из глубины сознания,
поднималась необъяснимая, сладкая боль. Постепенно захлестывала меня все больше и больше! В ночи сияли чёрные, пьянящие глаза Сергея – так звали того наглого парнишку, чьё прикосновение ощущала на щеке, и не понимала, что со мной происходит. Считала минуты, не могла дождаться утра, чтобы взглянуть ему в глаза.
И когда увидела, сердце ухнуло и куда-то упало! Передо мною стоял не парень – неземное существо, какое-то сверкающее чудо, несущее в себе суть жизни! От него исходил свет, тепло и волны, меня пронимала дрожь. Внезапно захваченная новым чувством, я будто проснулась от спячки. Вольных объятий со стороны парня оказалось достаточно для того, чтобы пробился вулкан чувств, заставил клокотать его внутри меня. Он вырывался, выплескивался наружу, а я всеми силами пыталась не показать и укротить его буйство. Человека, вызвавшего бурю эмоций, я теперь боялась. Он говорил со мной, а я, невменяемая, только молчала. И во все глаза, с неподдельным волнением смотрела на него! На выходные я уезжала к тётке, но теперь праздничные дни становились пустыми и долгими. Вскоре все уже знали, что Серёга мой защитник, и никто не смел обижать меня. Место в столовой не занимали, и порцию еды уже не отбирали. Эта детская любовь оказалась для меня самой светлой и спасительной в те времена.
***
Теплые воспоминания вдруг принесли успокоение. Ну, что я опять придумала? Да всё у меня хорошо! И раньше всё было нормально! Вот и доченька моя бегает, моя радость, моё долгожданное сокровище, и муж любимый дома. Конечно, к нему нет той наивной, болезненной влюблённости, на то она и первая, но чувство – взрослая, осмысленная любовь, поддерживаемая сексом, семейными узами, а теперь и совместным ребёнком. Правда, за свое счастье пришлось побороться, но это уже в прошлом. Теперь у меня крепкая, на зависть многим, стабильная семья, я никому не позволю разрушить её. Кстати, надо всё же разобраться с сегодняшним эпизодом. Как странно! Я никогда не рылась в карманах мужа, не было такой привычки, никогда не осматривала, не обнюхивала его одежду, как делают некоторые женщины, считала ниже своего достоинства, но сейчас вдруг подумала о том, что пока он спит, надо проверить содержимое рюкзака! Что от этого изменится? Найду ли я то, что сметёт мои худшие мысли или с ещё большей силой разрастутся подозрения? И тогда крах всему, что я так долго налаживала? Но знала себя – я не смогу жить иначе, прятать, как страус, голову в песок и делать вид, что ничего не вижу и не слышу – это не в моём характере, не в моих правилах и понятиях! Успокоюсь, если следов любовницы не найду!
***
Солнце перевалило за середину неба. Становилось жарко даже в тени, а я всё сидела, взвешивала «за» и «против» и никак не могла решиться что-то предпринять. Хотелось знать правду, какой бы горькой она ни была! Пусть он изменил мне, но я… прощу, только приму меры, чтобы больше такого не повторилось!
Наконец, увела ребёнка домой, накормила, уложила спать, а сама… Сама на цыпочках вошла в спальню, посмотрела на мужа. Он спал, как убитый, и я решилась открыть рюкзак. На рыбу не было и намека. Коробки с крючками, лески разной толщины, небольшой бредень, старая рубашка, почему-то, мокрая, но не грязная. Я хотела бросить ее в стирку, но раздумала, муж сразу поймёт, что я копалась в его вещах. Тяжелый предмет, завернутый в газеты, оказался огромным тесаком. Зауженный конец его был настолько тонок и остер, что напоминал лезвие опасной бритвы. Он брал его на рыбалку каждый раз, хотя, мне кажется, сподручнее было бы иметь топорик, а не это опасное оружие, которым и самому можно пораниться.
Я начала рассуждать: если муж был на рыбалке и пользовался ножом, тогда нож должен быть тупым, а не острым, как раньше: я видела, как он точил его перед уходом. С опаской развернула бумагу и с облегчением вздохнула: нож в зазубринах, значит, пользовался им – рубил ветки для костра. Валера был на берегу, а не у любовницы! Я уложила на место тесак, и со спокойной душой вошла в комнату.
Спала, нагулявшись, моя дочурка, спал ненаглядный муж. Я прилегла рядом с ним. Наконец-то, ощущение счастья и покоя коснулось меня. Я закрыла глаза, чтобы тоже уснуть, но послеобеденный сон не шёл, а прибежавшие мысли были уже не о муже.
***
Вновь вспомнила Сергея, его ненавязчивые, невинные ухаживания. Он относился ко мне больше с уважением, чем с любовью, а мое чувство росло, крепло, и теперь ни минуты, ни секунды я не могла прожить, чтобы не думать о нём. Во все глаза смотрела на парня и не могла наглядеться. Стеснялась с ним говорить, запиналась, краснела… а потом злилась на себя!
Однажды Сергей передал мне короткую записку с просьбой встретиться с ним в саду и дать запиской же ответ. Я настолько растерялась, что не стала ничего писать. На перемене он отобрал книгу, думая, что ответ там и, не найдя записки, сказал:
– Жду тебя в саду в десять часов. Придёшь?
– Не знаю…
Я лишь смотрела на Сергея широко раскрытыми глазами. Слава Богу, прозвенел спасительный звонок, и начался нудный урок. Долго сидела в напряжении, перебирая в памяти каждое его слово, припоминая звук и тембр его голоса, спина моя затекла так, что я с трудом расслабилась.
– Жду! – крикнул Сергей, когда мы выходили из класса, не стесняясь моих одноклассников. Я не ответила.
– Ты что не слышала? – спросила Людка.
– Да всё я слышала!
Серёжа ушёл, а я вернулась в своё более или менее вменяемое, привычное состояние, когда видишь и слышишь, что говорят...
– Пойдёшь? – слишком живо поинтересовалась подруга.
– А тебе-то что? – спросила я, подозрительно оглядывая её.
Может, он нравится ей? Но конкурентки не увидела – тощая, длинноносая… И решилась на откровение:
– Я боюсь его.
– Боишься, изнасилует? – засмеялась Людка.
– Нет. Я безумно люблю его, – вдруг впервые вслух сказала то, что было скрываемой тайной. Вряд ли приземлённая, безучастная ко всему одноклассница поймёт это. Но она поняла. Взгляд её изменился, и сама как-то подобралась, без колебания предложила:
– Хочешь, я пойду с тобой, а потом оставлю вас вдвоем?
– Пойдём!
***
С замиранием сердца перебрала всю одежду, но осталась недовольной тёмными, незаметными вещами. Неожиданно примерила мамино пальто – вошедший в моду кашемир, повязала вокруг шеи лёгкий платок и, наконец-то, понравилась себе.
Жёлтые, увядшие листья шуршали под ногами. Осень готовилась сдать свои права зиме, но этот октябрьский вечер был удивительно тёплым. Аллея возле здания детдома казалась тёмной и безжизненной, но в глубине парка появлялись и тут же исчезали из вида редкие пары.
Мы шли на условленную встречу и тихо переговаривались. Вдруг я заметила, что у Людки накрашены ресницы, брови, губы… Будто не я – она шла на первое свидание! Теперь Людмила казалась мне почти красивой, я поразилась этой перемене, но ничего не сказала ей.
Наконец, мы заметили одиноко маячившую фигуру. Это был Сергей, но близко к нам он, почему-то, не подошёл. Мы тоже машинально остановились, перекидываясь пустыми словами. Так все и стояли, пока не замерзли.
– Ну, ладно, я пойду, – разочарованно сказала Людка. – Почему он не подходит?
Действительно, я ничего не понимала! Людка всё медлила, не
уходила, а я вообще не знала, что делать. С реки потянуло свежим
ветром. Становилось всё холоднее. Сергей не двигался, и Людка сдалась. Сутулая, с величайшим усилием, она зашагала длинными ногами прочь, а я осталась одна, не зная, что делать дальше. Увидев, что непредсказуемый Сергей направился ко мне, круто повернулась и пошла, почти побежала вслед за подругой. Парень догнал меня. От быстрого бега я стала часто и громко дышать!.. Напугалась, что услышит, задержала дыхание и начала мучительно задыхаться, испытывая немыслимое отчаяние! Ни разу в жизни такого волнения ещё не испытывала… Вскоре я лишь шагала, проклиная себя и это бесславное приключение! Бойкий, необузданный, развязный на язык парень тоже молчал.
Сейчас это кажется смешным, нелепым, но тогда! Тогда я не замечала ни дороги, ни непогоды, ни усилившегося ветра, который кружил, поднимал листья и пытался засыпать ими нас сверху. Я чувствовала мощные призывные волны, идущие от парня... Нервный огонь жёг изнутри. Часто билось сумасшедшее сердце, щёки горели, ноги не слушались. Внутренний пожар разгорался всё сильнее. Я уже теряла остаток сознания и даже сейчас не могу вспомнить, как оказалась у спасительных дверей, как смогла вымолвить лишь одно слово:
– До свидания.
– До свидания, – подхватил и он. Остановился, вынул пачку сигарет, чиркнул спичку. Единственное, что заметила тогда, пальцы рук его дрожали. А Людка потом призналась, что он очень ей нравился. Став постарше, я перестала бояться его. Детская мучительная любовь перешла во взрослую. Я любила теперь осознанно. Но парень ушёл из детдома на три года раньше, пообещав, что мы встретимся и поженимся, но больше я Сергея не видела.
***
Каким длинным и странным казался сегодняшний день. В комнате стало совсем жарко. Душный, горячий воздух лился из открытого окна. Шторы не могли сдержать поток ярких солнечных лучей. Муж и дочь всё ещё спали. Я открыла глаза, вернулась к действительности. Оттолкнула, отвергла от себя мысли о прошлом. Надо вставать и готовить ужин! Солнце напоило зноем комнату, все её уголки. Я чувствовала, как жара впивалась и в мою кожу, делала тело ленивым и влажным.
Резко встала, разогнав тем самым остатки воспоминаний. Чтобы совсем не расплавиться, приняла освежающий душ. Покосилась на злополучный рюкзак. Он всё ещё действовал мне на нервы, будто в нём затаилась опасность. Смывая остатки зноя прохладной водой, подумала о том, что не хочу больше ни о чём думать. Сегодня, как никогда, взбудораженные мысли теснились в голове, обгоняя друг друга. Чтобы вообще ни о чём не думать, оставить голову пустой, я знала одно средство: включить телевизор, заполнять мозг событиями и информацией, которая не волнует и не касается лично меня.
Мысли сменили направление, и я расслабилась. Смотрела не-
затейливый, наивный фильм. По сюжету герои случайно познакомились на вокзале. Она (актриса Марина Неелова) повела пожилого женатого мужчину (актер Михаил Ульянов) домой, оставила ночевать, а наутро он собрался на ней жениться. Не поверила, что такое могло бы случиться на самом деле, в жизни: молодая красивая девушка за ночь могла влюбиться в старого, коротконогого мужика! Возмущение фильмом, однако, никак не расстроило меня. Наоборот, я отвлеклась от своих мыслей. Поставила на газовую плиту тушить курицу и, наконец-то, расслабилась. Подумала о том, что Валерий, возможно, и не собирался на мне жениться. Может, я сама подталкивала его к этому? Помню, какой неожиданностью явилось его предложение:
– Когда пойдем в ЗАГС? – однажды спросил Валерий, но мне почудилось, что настроение у него далеко не праздничное, и это разозлило меня. Я спросила:
– Ты делаешь мне предложение, что ли? А где цветы?
– Сейчас-то зачем? Цветы будут на регистрации!
– Да, кажется, с тобой не соскучишься, ты же меня должен посватать… Спросить, согласна ли, сказать, что любишь… – говорила я, мне, действительно, не понравилась обыденность, с которой он предлагал мне выйти замуж.
– Ты же знаешь, что я тебя люблю! – почти с раздражением пояснил он.
Как буднично, неумело мы договорились пожениться, так же обыденно пошли в ЗАГС, чтобы подать заявление на регистрацию. И только в здании Дворца бракосочетания я вдруг почувствовала незримый, возвышенный настрой. Неужели моя давнишняя, томительная мечта осуществится? Неужели я скоро выйду замуж за любимого человека, рожу ребёнка? И регистрация должна быть особо торжественной! Смотрела, как сосредоточенно и серьёзно мой жених заполняет анкету, и вдруг одернула себя. Ну, что я придираюсь? Мужчина всё-таки собрался на мне жениться! Важен результат, а не внешняя показушная атрибутика!
Его мама сшила мне белое платье. Нечто среднее между повседневным и свадебным. В мои светлые волосы, из которых в парикмахерской взбили высокую прическу, вплели белоснежные цветы, глянув в зеркало, порадовалась тому, как прекрасно выгляжу! Ну, а про Валеру и говорить нечего, даже не верилось, что у меня такой блестящий, такой красивый жених! Парадный костюм, белоснежная рубашка, искусственный цветок в петлице, длинные, чуть вьющиеся волосы…
У меня не было родни, даже единственная тётка не смогла прийти, появилась лишь сотрудница – Нина Яковлевна с мужем. Она и стала моей официальной свидетельницей. Регистрация, действительно, была торжественной. Вижу, как сейчас: в огромном зале с колоннами… мы медленно идём по ковровой дорожке... Я под руку с самым невероятным женихом! Бездумная, упоённая, забыв обо всём на свете, я иду под вальс Мендельсона к своему счастью! Обмен кольцами, поцелуями, море шампанского, съемка и фотограф – всё это было! Единственное, чему поразилась: свекровь всё время плакала. После регистрации брат Валерия – Вадим на своей машине повез нас… на Волковское кладбище, где был похоронен их отец.
Там, у могилы своего мужа, свекровь зарыдала и застонала так, будто с ней началась истерика. Казалось, будто она оплакивала потерю любимого сына. С нескрываемой ненавистью смотрела я  на чужую мне женщину! Зачем примешивать к свадьбе кладбище, зачем оплакивать нашу радость? Меня бесила его мать! Всю обратную дорогу она всхлипывала, вытирала тусклые глаза, но успокаивал её только Вадим. Он бережно и любовно отряхнул подол платья, платочком обтер испачканные глиной колени матери… И только Валерий сидел рядом со мной, молча наблюдая за происходящим. Уже в квартире свекровь взяла икону, благословила нас, и приглашённые сели за столы. От всех этих треволнений я – невеста – выпила полный фужер шампанского и только тогда, принимая поздравления, смогла улыбнуться захмелевшей свекрови. Зачем надо было устраивать этот спектакль, хлопотать, нести издержки? Конечно, надо отдать должное, с меня не взяли ни копейки, но ослепленная злостью к свекрови, я не поставила ей это в заслугу.
У Валерия, оказывается, была астма, и по настоянию матери, мы
поехали в свадебное путешествие к морю. Уже потом я узнала лекарства, увидела прибор, которым он постоянно пользовался, чтобы не задохнуться, и почти не выходила из состояния ласкового сочувствия.
***
Солнце, насыщенный йодом воздух, тёплая морская вода не отторгали его от природы – мужу стало гораздо легче. Он способен был уплывать в море так далеко, что я теряла его из вида и каждый раз переживала из-за этого. А сама боялась глубины, плавала у берега и мужественно доплывала только до волнореза – бетонной преграды вдоль пляжа, и то, если муж показывал мне границу, где можно было остановиться и передохнуть, чтобы возвратиться назад. Но Ялта не показалась мне раем, не понравилось и море. Вода была грязной, неживой и непрозрачной, от скученности усталых людей появилось чувство брезгливости.
В детстве я видела другое море – Японское, воплощённое чудо света. По приглашению родственников – по специальному вызову, я попала на Дальний Восток, в Богом забытый посёлок со странным названием Клёрки, находящийся на полуострове Клёрки. Магазин. Столовая. Несколько десятков домов барачного типа. И со всех сторон – море! Я готова была сутками сидеть на берегу. Вот там, действительно, было Море! И каждый день оно было разным!
Однажды на лодке отец прокатил меня возле пирса. За бортом я слышала журчание, видела, как лодка врезается в поверхность
воды, оставляя пенный след… Глянула вниз и обмерла от потрясения и восторга! Недалеко от берега увидела глубину десятиэтажного прозрачного аквариума! На дне сверкали красивые, гладкие камни, спокойно плавали настоящие рыбины и рыбки, медузы и морские звезды. Море не скрывало своих сокровищ! Помню, как эта прозрачная голубая бездна поразила и напугала меня, ребёнка, своей несокрушимой мощью! Жуткое чудо, которого я никогда больше не видела!
А потом увидела странное, кипящее, весёлое море, оно трепетало, мерцало, переливалось на солнце и пузырилось возле пологого берега. Это нерестилась корюшка. Мы, ребятишки, торопливо забегали в волну, хватали руками рыбёшку столько – сколько попадёт – две-три штуки… рыба пахла свежим огурцом! И бросали назад, в волны.
Напуганная стая металась, откатывалась от берега, но тут же возвращалась назад. Зато для взрослых нерест становился искушением. Они брали обыкновенные сачки для ловли бабочек и черпали корюшки в ведра столько, сколько хотели. Потом добычу солили, вялили. Весь поселок был тогда увешан корюшкой, как одновременно выстиранным бельём.
Кругом виднелись сопки, под ногами песок и камни. Помню, как мы удивлялись, рассматривая сушёную, нарезанную ломтиками картошку, морковку и свёклу. Надо же до такого додуматься! Зато многие держали свиней, кормили их рыбой и только перед убоем, чтобы выветрить надоевший всем рыбный запах, давали хлеб. Люди, приехавшие на край света по найму, называли себя вербованными. Селёдку здесь солили в бочках. И в каждом доме, где бы я ни была, меня угощали рыбой: жареной, сушёной, вареной. Тогда она мне так надоела, что я не ем её до сих пор! Мать
с отцом часто устраивали в столовой, где мама работала и поваром, и заведующей столовой, ревизию. Лишние продукты забирали себе. В нашем погребке стояли компоты из слив и ананасов, яблок и абрикосов. Излишки появлялись оттого, что отец приносил с пирса огромную камбалу – он был рыбаком – мать жарила принесённую рыбу и продавала в столовой за деньги, которых у нас становилось всё больше и больше. Родители радовались тому, что нашли «золотую жилу». Но сказка продолжалась недолго. Однажды отец ушёл в море и больше не вернулся, А мама, проклиная всё на свете, вернулась домой.
***
И вот ещё море – Чёрное. Это уже не райский уголок. Толкучка, многолюдье, чтобы поесть или попить, надо отстоять очередь…Продукты дорогие. Я взяла с собой все отложенные на покупку зимнего пальто деньги, так, на всякий случай, и потратила их. Мысли о деньгах мешали предаваться безмятежному, созерцательному отдыху. Валерий брал дорогие блюда, баночное пиво, шашлыки, фрукты.
Свадебные деньги потратили на билеты на самолёт туда и обратно, на жильё. За обыкновенную веранду с диваном, где мы только ночевали, проводя у моря день, платили, как за шикарную гостиницу. Много денег уходило и на билеты. Мы старались бывать на всех концертах, ходили в цирк Игоря Кио, рестораны, варьете. Попали как-то на концерт известной тогда певицы Ирины Понаровской. Она выпустила вперед совершенно неизвестную музыкальную группу, они бегали по сцене, кувыркались, скрипели потасканными инструментами, тянули время. И только в заключение концерта Ирина Понаровская вышла сама, спела всего три песни, и концерт объявила законченным. Зато в цирке, где выступал Игорь Кио, нас сфотографировали, сняли крупным планом – мы сидели в первом ряду, и я до сих пор храню эту классическую фотографию с его автографом. И, конечно же, только то и порадовало, что купались и купались в море, загорали на пляже, хотя в конце месяца я осталась без денег! Когда летели на самолёте домой, как бы со стороны оценивала ситуацию: отдохнула я, конечно, прекрасно, но на эти деньги, что издержала, можно было, не работая, год прожить! Да, ладно, это же единственное за всю жизнь свадебное путешествие! Одна бы никогда не решилась к морю съездить. Теперь увидела ещё и Чёрное море! Этим себя и успокоила.
***
Вечером, как всегда, появилась Галина, пришёл сосед с верхнего
этажа. Он ставил нам второй замок на металлические двери, денег за работу не взял, зато стал часто заходить в гости. Приходилось угощать его  вином. Лучше бы деньгами рассчитались, меньше бы ушло! И вновь разговор зашёл о недавно произошедших событиях: об убитой.
– На голове у нёе было три дырки, – включился в разговор Валерий.
– Да ты-то откуда знаешь? – не выдержала я.
– Бегали все утро, всем показывали. Только её никто не признал, – пояснила Галка.
– Да она, наверное, с другого района, – опять вставил муж.
– Давай, не будем об этом говорить! Других тем для разговора нет? – вновь оборвала его я.
Неприятный день заканчивался. По стенам уже ползли вечерние тени. После сытного ужина – гречки с курицей мы ещё долго сидели все вместе, пока совсем не стемнело. Тепло, светло, работал телевизор – уютная домашняя обстановка, за которую ничего не жаль отдать. Об утреннем событии, как о кошмарном сне, уже никто не вспоминал. Я видела, как Галка кокетничает с соседом, тот бросает выразительные взгляды на меня, и это смешит: ведь рядом выспавшийся, посвежевший муж – моя защита и опора, и, глядя на него, с облегчением вздыхаю, чувствуя себя счастливой.
***
С понедельника началась рабочая неделя. Валерий, как всегда, ушёл на работу, я с малышкой осталась дома. С удовольствием взялась за уборку квартиры, почистила кастрюли, с радостью помыла полы, предвкушая, что придёт муж, а у меня всё будет блестеть, увидит и похвалит меня. А, может, и не похвалит, всё равно приятно, что он есть, а я стараюсь для него! Никогда раньше не отдавала столько времени уборке, сколько сейчас. Может, потому, что стимула не было, может, одолевала лень. Но теперь… всё – в радость. Я ежедневно занималась гимнастикой, принимая контрастный душ, делала маски и массаж лица. А как же! Мне так хотелось быть красивой! Перед обедом надевала нарядное платье, шла с дочкой гулять. А после обеда, усыпив её, начинала придумывать мужу вкусный ужин. И каждый раз «ломала» голову: что приготовить? Конечно, новое, оригинальное блюдо, чтобы к его приходу оно оставалось горячим и ароматным! Жизнь была в радость. Я старалась для себя, для дочери, для любимого человека. Вот оно: долгожданное счастье, которого я, наконец-то, добилась сама!
***
И вновь мои мысли, опережая одна другую, напомнили, как сразу после свадебного путешествия, начала сомневаться, правильно ли я сделала, что связала жизнь с Валерием? Помню, как прилетев из Ялты, мы зашли ко мне домой, не успели поставить чемоданы и сумки, как он заторопился к матери. Подозрительно наблюдая за ним, я задала вопрос:
– Мы за вещами?
– За какими вещами? – не понял муж.
– За твоими, естественно. Забыл, что ты теперь у меня живёшь?
Его, понятно, тянуло домой. Но теперь он – мой муж, и одного его никуда не отпущу! Мать встретила нас слезами. Обняла, припала к его груди, как тогда, после регистрации, и зарыдала!
Теперь я с ней конфликтую. Особенно после рождения ребёнка,
когда ей захотелось назвать мою дочь Владленой. С трудом родившая в тридцать лет, я назвала её в честь своей мамы.. Будет мне указывать! Тем более, что Валерий согласился. Свекровь узнала о моем решении только через месяц.
– В честь матери назвала! – сказала она. – А почему ты не назвал в честь своей матери – Владленой?
Поначалу Валерий часто уходил в дом к матери, да и работали они на Кировском заводе вместе, но теперь свекровь у меня появлялась редко. И хорошо, что отвадила, а то поначалу бегала чуть ли не каждый день, проверяла, что готовлю, чем кормлю её сына, твердила, что похудел! Приходилось оправдываться перед ней, рассказывать, что мы ели вчера, что сегодня. Открывала кастрюли и показывала приготовленную еду. Деньги стали теперь общими, но зарабатывал муж настолько мало, что показалось: он не всё мне отдает. Но что я могла поделать, не идти же к ним в бухгалтерию, узнавать, сколько получает? Стараясь свести концы с концами, тратила всю свою зарплату на питание и не могла купить себе ни одной новой вещи. Я преподавала русский язык и литературу в школе, и мне просто необходимо было хорошо одеваться! Нам в школе стали выдавать «квиточки» – распечатку: сколько денег начислили, каков подоходный налог, коэффициент, отчисления, и вдруг я поняла, что у Валерия можно потребовать такие же сведения о его зарплате, где можно сверить, что он заработал и сколько принёс домой. Теперь муж отчитывался передо мной строго по квитанции, и денег стало хватать. Они, мать и сын, несколько лет обманывали меня!
– Ты у меня ещё попляшешь! – высказала после этого свекровь, не поленившись прийти к нам, чего давно уже не было.
– Подожди, о чём ты говоришь? – не понимала я. При её появлении я всегда настораживалась, ожидая чего угодно: брани, каверзы или угрозы.
– Посмотрим, когда дочь твоя вырастет, как к тебе будет относиться! – говорила она, а маленькие глазки буравили насквозь.
– А при чём тут моя дочь? Разве твои сыновья к тебе плохо относятся?– отвечала я, уже не зная, что сказать на выпады.
– Ещё бы плохо относились! Этого только не хватало! – с гордостью отвечала она.
– Тогда, чего ты от меня хочешь? – спрашивала я, понимая, чего хотела она: держать всё под своим контролем!
– Ничего! Он только тебя и слушает! – проговорила она.
– А кого ему слушать, если не свою жену! – заявила я права на Валерия.
– Да с тобой бесполезно разговаривать! – уже злилась свекровь.
После каждого её визита я долго приходила в себя и высказывала претензии мужу. Он, как всегда, спокойно отвечал:
– А ты внимания не обращай, она всегда такая.
Но однажды в дебатах со свекровью, я вдруг услышала:
– Хоть ты и обзываешь меня дурой, но ты сама такая, а на дураков я не обижаюсь.
Стоп! Я внимательно посмотрела на своего любимого, это он
передал мои слова, больше некому?! Вспомнила: пока я держала при себе мысли о свекрови и при муже не высказывалась, она ко мне относилась лучше. А теперь она знала каждое моё слово, представляю, какого зверя я в ней разбудила!
***
Раздался звонок. Это соседка – Галка.
– Включай быстрее телевизор, – не здороваясь, закричала она, как только вошла в квартиру.
– Что случилось? – испугалась я. За последнее время только и
знала, что пугалась.
– Да про бабу, про убитую рассказывают! – сказала Галка и от нетерпения не могла сразу закрыть входную дверь на замок.
– Ну, ты даешь! На фига она мне сдалась? – сказала я, но всё-таки включила телевизор.
– Ну, интересно же, – ответила Галка и уселась на диван.
– А у себя посмотреть не могла? – спросила я, отыскивая нужный канал.
– Да хватит тебе! На экране телевизора я увидела человека с немигающим взглядом, который говорил безо всякого выражения одними
лишь губами и перед камерой, казалось, боялся пошевелиться.
– Жила она в районе Кировского завода, а найдена в районе Московского вокзала… Была убита путем нанесения трёх ударов по голове большим, широким ножом. Этим же ножом была расчленена. Граждан, что-либо видевших, знающих… просьба позвонить по телефону ноль два, – слушала я со всё возрастающей тревогой.
И вдруг… меня кинуло в жар, стала влажной кожа. Внезапная, дикая мысль полоснула по сердцу: Валерка! Это он жил с матерью в том же районе, где жила и убитая! А теперь он живет у меня, в районе вокзала, где её нашли! Именно в эту ночь его не было дома! Пришёл без рыбы, переодевшись во все новое. Может, его одежда была запачкана не грязью, как он говорил, а кровью?! У него такой же нож, как описали! Валерка первый сказал, что на голове убитой было три дырки. Никто об этом не знал!
– Что с тобой? – как будто издалека услышала я голос Галки. – На тебе лица нет!
– Мне плохо. Кажется, воздуха не хватает!
Наученная горьким опытом, я стиснула зубы, чтобы не сказать о том, что пришло мне в голову. Началось сильнейшее сердцебиение, я не смогла больше стоять…Ноги вмиг ослабели.
– Выпей воды. Ты что так разволновалась? Знала бы, не заставляла смотреть! Вечно ты всё близко к сердцу принимаешь! Сейчас принесу валерьянку.
Галка, чуя недоброе, побежала домой, я вскочила и заметалась по комнате. «Что делать? Неужели мой муж – маньяк?! Мало того, что не смогу с ним жить дальше, как вообще после этого жить!?»
Страх мертвой хваткой захлестнул горло! Боже мой, только этого
не хватало! Столько лет жить вместе – и ни о чём не подозревать! Прочь, прочь из дома, я не хочу его больше видеть, смотреть на лицо, руки, его красивые руки, которые режут и убивают! Я не смогу без содрогания находиться рядом, ведь на моём лице всё будет написано! Я не смогу скрыть омерзения и страха! И привыкла всегда говорить и действовать открыто!
Галка, непритворно озабоченная, принесла таблетки, я запила водой сразу три штуки. Вновь бросилась в кресло, не было сил говорить: слова застряли в горле. Подумала: если это правда, то вся моя с таким трудом налаженная жизнь рухнула, как хрупкое стекло.
– Что случилось? – вновь спросила соседка, но о своих подозрениях я не сказала даже ей, той, с которой делилась не только хлебом, но и каждой своей мыслью. Нет, никому ничего я говорить не буду! Это не шутки, и болтовня становится опасной. Эта игра между жизнью и смертью! Таблетки не помогли: так сильно я была напугана. Если все эти события каким-то образом касаются меня, то я не должна позволить себе впасть в истерику, биться головой о стену! У меня крошечный ребёнок, и я должна о дочери позаботиться! Что, если предположения верны?
– Ты тут сидишь, как в воду опущенная! – вновь прервала мои размышления Галка.
– Голова разболелась, – прошептала я, а у самой тряслись руки, я не понимала, что она говорит, и отвечала наугад.
Но вдруг подумала, что Валерий вспыльчивым, безрассудным никогда не был. Никогда! Не может быть Валерка убийцей! Он всегда такой выдержанный. И что интересно, за все четыре года совместной жизни он ни разу меня никак не обозвал! Прочь, прочь из головы эти сумасбродные мысли! Такого просто не может быть!
– Выпей еще таблеточку, может, уснёшь, – заботилась Галка.
– Легче мне уже не будет, – через силу отвечала я. – А таблеток я итак три выпила. Пойду все-таки прилягу, хоть и не сплю днём.
Галка ушла. Она ничем не могла мне помочь. О своих кошмарных, безумных подозрениях лучше промолчать. А то получится, как с любимой «мамочкой». Я Галке расскажу, она соседям, те Валерке…Вдруг поняла, что никогда не была так сильно напугана… даже детдомовских хулиганов так не боялась. Вот тебе и поговорка: твой дом – твоя крепость. А если враг в доме! Нет, нет, не надо думать о худшем, каркать себе на голову…
С трудом поднявшись, двинулась в спальню… вдруг заметила разноцветный круг, который плыл рядом... Круг был остроугольным, будто неровно нарисованный и трехслойный – сверху стального цвета, а внутри алый и фиолетовый! Я ходила по квартире, а он повсюду следовал за мной. Только этого мне не хватало! Видимо, от стресса началось ухудшение зрения, и это не что иное, как отслоение сетчатки глаза. Я бросилась на диван, закрыла глаза, приказала себе ни о чём не думать и успокоиться! Теперь ничего не изменить… не повернуть события вспять… и не надо горем разрушать себя! Посидела минут пятнадцать, открыла глаза… Круга уже не было! Так… Без паники! Спокойно, больше не психовать! Не допускать приступов бессмысленного страха!
Но, отравленная тревогой, я не могла равнодушно сидеть на месте. Мне надо было убедиться, что муж не виноват! Закрыв изнутри дверь на замок, подошла к рюкзаку. После вчерашнего, стрессового дня я к нему не прикасалась. Да и Валера тоже, даже рубашку не вынул. Вдруг она в крови? С опаской и брезгливостью развязала рюкзак, нашла ещё влажную рубашку и понесла на балкон, чтобы как следует рассмотреть при ярком, солнечном свете… Никаких пятен не увидела. Но рубашка была застирана. Потом осторожно вынула тяжёлый нож… Он, хотя и был в зазубринах, но чист и блестел, как стекло. Да, таким ножом можно убить кого угодно. Буду спать, а убийца так же спокойно и хладнокровно убьёт и меня, и ребёнка, если скажу о своих подозрениях. Но такого ведь не может быть! Если за прошедшие, счастливые годы не было даже намека на агрессивность, то почему решила, что он – убийца? Мало ли какие совпадения бывают! Но дома, в момент убийства, он всё же не ночевал!
Захотелось избавиться от этого тесака. Может, выкинуть его на ту же мусорку? А вдруг этим вызову у мужа подозрение? От мучительного страха и нервного возбуждения вновь задрожали руки, я прислушивалась теперь к каждому звуку, шороху за дверью… Вспомнила, что иногда Валерка смотрел на меня странным, колючим взглядом, который тут же смягчался, становился робким и застенчивым. Спокойно, спокойно, только не нервничать! Внимательно оглядела газеты, в которые был завернут нож, но не увидела на них ни одного постороннего пятнышка. Скорей всего я опять придумала то, чего не было. Надо же подумать о нём, как о маньяке! Ведь если он убивал, значит и… насиловал!
В голове промелькнула страшная картина: обезображенное злобой, зверское лицо Валерки, труп молодой женщины… Представила его красивые руки, по которым стекала кровь… Да как я могла такое придумать? И как жить дальше, если подозреваю мужа! Боже, дай мне силы всё вынести! Хоть я и успокаивала себя, мысли, одна фантастичнее другой, лезли в голову, и под вечер, когда вот-вот должен был вернуться с работы Валерка, я не выдержала. Наспех собрала дочь, долго сочиняла текст, прежде чем написала записку: «Валера! Мы поехали к тёте Ирине. Не теряй нас, если задержимся или даже останемся у неё ночевать. Котлеты с гречкой в холодильнике. Не забудь разогреть. Целую.»
Последние спокойные любезные слова давались с трудом. Теперь я понимала: ничто не должно показать, что я о нём думаю. Почувствовала: надо побыть вдали от него, хотя бы одну ночь. Хорошенько подумать. Но главное, собраться. Сегодня я не готова с безмятежным видом встретить его. Дважды в день такого не вынести! Охвативший ужас погнал прочь из квартиры! Бежать можно было лишь в одно место – к тётке. Я давно не была, не виделась с ней. Она жила в своём доме, добираться было далеко – до стации метро Девяткино, потом идти пешком, да ещё с маленьким ребёнком на руках…
***
И всё-таки я пустилась в немыслимое бегство! На своих ещё не окрепших ножках, медленно, очень медленно, дочь с большим трудом дошла до станции метро. Правда, ещё с полпути начала проситься на ручки и жаловаться, что устала. Я засомневалась. Может, вернуться? Предстояло пройти путь раз в десять длиннее этого. Остановилась в раздумье. Нет, я не готова лицом к лицу спокойно встретиться со своим мужем – маньяком. Вдруг взорвусь, начну кричать, высказывать всё, что думаю, на высоких нотах, и чем это может кончиться? Всё той же мусоркой? Пока я не буду уверена в том, что в этой истории муж не виноват, жизни уже не будет. Ходить под нависшим ножом и ждать, когда он на тебя обрушится?!
Чем дальше я отъезжала от дома, тем больше нагоняла на себя страха.
Вышли на нужной остановке. Предстоял нелёгкий путь. Ребёнок недавно начал ходить, и каждый шажок давался с трудом, тем более прошла она и так много, как никогда. Я взяла её на руки и долго шла, запинаясь о какие-то кочки и выбитую колею, не могла опомниться, не могла совладать с беспредельной растерянностью перед жизнью и шоком от последних событий… Я не замечала слёз, которые сами текли по лицу, почти не видела дороги, запнулась и чуть не упала. Только тогда вытерла слёзы и огляделась.
У огромного дома тётки пришла в себя, постучала в высокие деревянные ворота. Силы были на исходе, я поставила ребёнка на ноги. Никто не подошёл, не встретил нас... Надавила на ворота, и они, как ни странно, открылись.
Тощая собака, взглянув на меня, лениво тявкнула раза два и, будто испугавшись, полезла в развалившуюся будку. Собрав всю волю, я открыла двери, вошла в дом и огляделась. В полутёмной комнате никого не увидела.
– Тёть Ира! – настороженно позвала я, но никто не отозвался. Стало как-то не по себе.
– Тётя Ира! – ещё раз уже громче крикнула я и прошла в комнату её сына Антона. В огромном доме у каждого была отдельная комната. Может, уснули? Но кто же ложится спать под вечер? Окна плотно занавешены, в комнате совсем темно, я пошарила рукой по стене, нашла выключатель, включила его. На диване в неудобной позе лежал Антон – мой двоюродный брат. На корточках сидели ещё двое парней. Все они спали. На полу валялись использованные шприцы. Побелённые известью стены были забрызганы струйками крови. Антон – наркоман?!
– Антон! – тихо позвала я. – Антон!
Но тот даже не пошевелился. Зато закашлял, потом застонал один из парней. Я выключила свет и потихоньку вошла в тёткину комнату. Помещение было грязным и запущенным. Всё более нарастала тревога. Да что же это такое? Где тётка? Она что, не живёт больше здесь? Вдруг услышала, что тявкнула собака, выглянула в окно и увидела, как в ворота вошли ещё двое парней… Меня затрясло, как от холода.
Дочка уже играла с котёнком. Я вырвала из её рук живую игрушку, схватила на руки несмышлёного ребёнка, сумку и заметалась по дому, ища место, куда бы спрятаться. Но в пустой квартире прятаться было негде, а бежать поздно. Они оказались в сенях. От страха выпал из рук пакет, заплакала и закапризничала дочь. Я приготовилась к худшему. Увидев нас, парни, как мне показалось, тоже испуганно замерли.
– Здравствуйте, – медленно проговорил один из них.
– Здравствуйте, – ответила и я, еле владея собой, и с трудом придав голосу уверенности. – А вы не знаете, где тётя Ира, мать Антона?
– Нет, – сказал один из них. Они всё ещё стояли у порога. – Мы ничего не знаем. Тётка иногда какая-то приходит. Наверное, его мать.
– Ладно! Привет Антону передавайте. Я его двоюродная сестра.
Вот это да! Точно: притон. Как это тётка допустила такое? И где живёт? Наркоманы, не видя опасности, тут же занялись делом, загремели посудой, вынули бутылку с растворителем и ножом начали открывать её. Я схватила ребёнка и выбежала прочь. Что же теперь делать? Вернуться домой или доехать всё-таки до младшего тёткиного сына? Сыновья были совершенно разные. Старший, видать, совсем от рук отбился, а младший женился, работает, купил комнату в коммуналке. И про тётку можно будет узнать только у него.
Дочь сегодня хорошо на мне покаталась, а я совсем без рук осталась. Боже мой, бегаю, будто своей квартиры, своего угла нет! И почему я такая несчастная? Почему не везёт? Замуж вышла по любви, по согласию, а счастья нет! То, что думаю сейчас про мужа, в голове не укладывается! А тут ещё Антон! А тётка! Да что же это такое? Вообще, есть в городе люди, которые живут счастливо?
И всё-таки в квартиру меня, как овцу на заклание, теперь не загонишь. Я пронизана таким страхом, таким ужасом, что бегу, сама не зная куда и зачем, лишь бы подальше от когда-то самого близкого и дорогого мне человека! Ах, вернуться бы сейчас к себе домой! Расслабиться! Положить ребёнка в кроватку, самой прилечь на мягкий диван. Разве это не рай, разве не счастье: просто жить спокойно и никого не бояться? Может, всё-таки вернуться? Но сегодня я так взбудоражена, что могу не выдержать: выплесну мужу в лицо, что он маньяк и убийца! Представила голову женщины, найденную в мусорке и… не вышла на своей остановке, поехала дальше.
***
Из последних сил тащилась по длинному, узкому коридору, мимо снующих туда – сюда людей, с трудом отыскала нужную мне комнату в коммунальной квартире. Постучала! У меня не было сил даже стоять, не то, что нести ребёнка на руках!
Дверь открыла Лидия, жена Виктора. Я видела, с каким трудом она узнала меня, но войти пригласила. Раньше мы почти не общались, встречались изредка на днях рождения тётки один раз в году, поэтому в её глазах сквозило безмерное удивление.
– Проходите… Елена, – она с усилием вспомнила мое имя и пропустила нас в маленькую прихожую, которая служила и кухней, потому что я увидела здесь электрическую плиту-панель и множество кастрюль.
– Спасибо. А Виктор дома? – спросила я, не зная, что спрашивать и говорить.
– Дома, дома! Проходи. Каким ветром занесло? – спросил улыбающийся двоюродный брат. У меня отлегло от сердца. Слава Богу!
Единственная комната была разделена – разгорожена на две неравные половинки. Четверым здесь места мало, да ещё мы появились! На детском велосипеде катался их сын Дима – беленький, хорошенький, с огромными голубыми глазами, похожий на отца. В коляске спала новорожденная девочка Юлия, как я узнала потом. Это были мои племянники. Кроме дивана, в комнате стояла кроватка для Димы. Юлия, видимо, спала в коляске. В комнате было так жарко, что вскоре мне стало нечем дышать: Лида ушла в «кухню» и начала что-то готовить. Я мысленно похвалила её. Обрадовалась, что накормит. Сама выложила на стол яблоки и печенье.
– А мать-то где? – наконец, спросила я у Виктора. – Я ездила к вам, в Девяткино. В доме полно наркоманов.
– А ты ничего не знаешь? – вздохнув, спросил он.
– Нет. А что случилось? – спросила я.
Тоже мне родственница! Про единственную тётку ничего не знаю! Почувствовала себя виноватой.
– Да Антон её выгнал! Наркоманы там и обосновались. Мать поначалу ругалась, гоняла их. Пока один не подучил Антона, ну, он и кинулся на мать! Я ему потом врезал, как следует, да что толку! Мать дня два здесь пожила, сама видишь, как тесно, а потом к деду уехала, он давно её жить звал...
– Можно сказать, вышла замуж? – удивилась я.
– Ну, замуж – не замуж, а живут вместе. А насчет дома… Хотел я всех в милицию сдать. Да матери Антона жалко стало. Сын ведь. Да и мне он как– никак братом приходится. Куда его денешь?
– А мать выкинул, не жалко? – возмутилась я.
– Она всё равно ездит, кормит его, боится, что с голоду умрёт!
– Да уж…Понятно. – промолвила я. Как им сказать, что ночевать у них собираюсь? Я ведь вижу, что негде. Только на полу немного места, им самим тесно! Вчетвером живут в одной комнате!
– А как дела у тебя? Как Валера? – начал расспрашивать брат. Он скорей всего совсем не понимал, зачем я здесь, почему никуда не тороплюсь?
– Да, всё хорошо. Единственное, что плохо – я ключи от квартиры потеряла, домой попасть не могу, а Валера только завтра с рыбалки приедет.
– У него отпуск, что ли, в рабочие дни рыбачить?
– Да отгулы взял на два дня, – солгала я, но от жары мои щеки уже пылали ярким пламенем, и враньё сошло с рук.
– Хотела у твоей мамы переночевать, а её нет. У вас… вижу самим тесно.
– Оставайся. Положим на пол, – разрешил брат.
– А Лида ругаться не будет? – понизила голос я
– Не буду! Можете лечь на наш диван, не каждый день гости приходят! Мы сами на полу поспим, – сказала невестка, слыша разговор.
Лидия выставила на середину комнатки низенький столик, поставила нарезанный хлеб, жареные котлеты и картофельное пюре. Всё-таки родня – есть родня. Я не совсем одна в этом жестоком мире. И…немного успокоилась. До позднего вечера шумели и кричали наши дети, гремел телевизор, мы разговаривали о работе, о жилье, зарплатах, политике, о том, как вырастить детей в это нелёгкое время. И когда за всеми разговорами, далеко за полночь нас с дочерью уложили, как гостей, на диване, а сами хозяева легли на пол, я тут же уснула.
Утром все мои грустные думы не стали яснее. Теперь надо решать, что же делать дальше: жить с этим грузом не было сил! Значит, разводиться!? Враз развалить семейную жизнь, которую я так долго, четыре года – налаживала? Разрушить всё! Думать о разводе, как о благе, о цели, которую надо достигнуть? Попробуй тут разведись ни с того ни с сего! Да остаться без мужа с годовалым ребёнком! Непросто будет выгнать человека без видимой причины! Успокаивала мысль, что не только у меня одной проблемы.
***
Наконец-то, я добралась до дома, до своей квартиры, положила в кроватку уснувшую на руках дочь, села в свое любимое кресло, включила стоящий напротив телевизор, чтобы изгнать тяжёлые мысли. Настроение стало лучше, чем вчера. Я вновь оказалась дома, окружённая родными, дружественными мне вещами… Они тоже, казалось, радовалась моему возвращению.
И зачем вчера «спорола» горячку, кинулась бежать? Мучила себя, ребёнка, оттянула руки, которые сейчас болят. Бросила квартиру, в которой даже стены помогают, стеснила, побеспокоила людей. Зря бежала… Если до сих пор ничего не сделал со мной, за все эти годы, то почему сейчас-то мне бояться? Даже если предположить, что он – убийца, то человек он неглупый, убивая, был уверен в своей безнаказанности, зная, что никто не докажет его вину! Зачем убивать меня, точно зная, что тут же попадёт в тюрьму? Боже, какие дикие, невероятные мысли лезут мне в голову! От одного только раздумья можно сойти с ума! Но мне надо стать спокойной и хладнокровной и не наделать глупостей! А если муж окажется не при чём… что тогда, о, это будет верх счастья, которое я когда-то испытывала! Надо разобраться.
Но вести себя нужно осторожно. Теперь надо будет следить за каждым своим словом, не взрываться, не срываться, не заводить его, не давать волю чувствам! Говорить  с ним тихо, спокойно, в то время как пробирает озноб и беснуется слепая ярость! Научиться скрывать свои мысли, ничем не выдать настроения, неусыпно следить за ним, скрывать свой жуткий страх! Только так я смогу остаться целой и невредимой и без потерь развестись в том случае, если худшие догадки подтвердятся. А если он не убийца и всё это плод моего болезненного воображения, дурь, которую вбила себе в голову? Но в хорошее не верилось только потому, что жизнь никогда не была для меня лёгкой, не радовала и не баловала!
Всё, что было светлого и дорогого, я достигала таким упорством и трудом, таким великим терпением и усердием, что всегда удивлялась, как я это выдерживала? Многим, как Галке, например, все падало с неба, ей что-то давали, дарили, делали, защищали… Для меня лёгкие пути были заказаны. Только поэтому я и предполагаю сейчас самое худшее! Надо всё прояснить, узнать у него же, и только тогда я смогу спокойно жить. Поговорить бы с мамашей, уж она-то знает про сына всё! Подожди!
Он говорил, что откуда-то приехал, но не сказал, где раньше жил. Может, сидел в тюрьме за такое же убийство? Вдруг с ужасом поняла, что ничего о своём муже не знаю! К вечеру беспокойство и подозрительность ещё больше усилились. Я выпила несколько таблеток валерианы, но меня потряхивало. Хоть бы при Валерке не упасть в обморок! Смогу ли без страха взглянуть ему в глаза, без трепета встретить, ничем не выдать изменившегося отношения?
Запекла в духовке любимый пирог мужа со слоями картошки, лука и мясного фарша… Приняла душ, подкрасила ресницы, губы. Подошла поближе к зеркалу и долго разглядывала себя. На лице отражалось всё то горе, что я испытала. Мои глаза самым настоящим образом плакали, скорбно сжимался рот, а сама была потерянной и жалкой… Я растянула рот в улыбке, но глаза остались горестными.
Долгожданный звонок прозвенел неожиданно. Валерка! Я начала дрожать, как в ознобе. К горлу подступила тошнота, ещё миг, и меня начнет выворачивать изнутри. С содроганием открыла дверь. Растянула рот – «улыбнулась».
– Привет! – сказал муж и обнял меня, как после долгой разлуки. Наклонившись, хотел поцеловать.
– Привет, – смогла ответить я. И непроизвольно дернулась от поцелуя.
– Ты чего? – спросил он и с удивлением посмотрел на меня. Я тут же мысленно обругала себя. Что это я задёргалась, захотела себя выдать? Если он нормальный мужик, то нечего и дёргаться, а если маньяк? То каждый грубый жест, каждый неосторожный поступок грозит мне унижением и смертью. Нет, дорогая, показывать свои чувства теперь роскошь! Злость придала силы.
– За сутки отвыкла… – пробормотала я и, кажется, успокоила его: – Запах чувствуешь?
– Ты пирог испекла? – угадал он. Со вчерашнего дня он никак не изменился.
– Хотела тебя порадовать! – лгала я. У меня пересохло в горле, но я тут же справилась с собой. – Иди, умывайся. Сейчас чистое полотенце принесу.
– Как дела у тётки? – спросил муж и прошёл в ванную комнату, а я глянула на себя в зеркало и убедилась, что мне вроде удалось «искренне» улыбаться.
– У тётки проблемы. Антон выгнал её из дома.
Валерка разделся, чтобы принять душ, а я будто впервые разглядела его. Высокий, почти двухметрового роста, с крепким, будто накачанным, мускулистым телом, он поражал своей мощью. Я оценивала, разглядывала его только с той позиции, что в случае чего, мне с ним не справиться, даже пытаться нечего. Задавит, как котёнка.
– Я слушаю, слушаю… – говорил он сквозь струи воды.
– Поехала искать её. Была у Виктора в коммуналке. Он и рассказал, что тётя Ира с каким-то дедом живет. дочь намучилась, там уснула… Пришлось у них остаться ночевать. Усилием воли овладела собой и заговорила с уверенностью в голосе, тем более, что это было правдой.
– Если бы знал, что ты к тётке собралась, сказал бы, что там её нет.
– А ты откуда знаешь?!
Помывшись, он изо всех сил растёр полотенцем тело. Вот у кого надо поучиться скрытности. Ничего лишнего не скажет!
– Да я мимо на рыбалку езжу, иногда заглядываю.
– Там же наркоманы собираются! – изумилась я, однако чем больше пыталась понять, побольше узнать о нём с тем, чтобы для оправданий было больше причин, тем больше набирала неутешительных фактов. Зачем он туда заходит?
– Ну, Антон же твоя родня! Я у них чистой воды набираю. Больше я ничего не спросила. Разрезала пирог на куски, разложила по тарелкам. Он ещё дымился, издавая нежный аромат. Села рядом с ним, следила за тем, чтобы с лица не сходила улыбка. Но маска, которую я надела, всё это напряжение уже действовали мне на нервы. Я никак не могла расслабиться, и это угнетало. Уже не знала, о чём говорить, что спрашивать и что думать.
Раздался звонок. Я обрадовалась: Галка. Хорошо, что она пришла. Иначе в этой накалённой обстановке мне долго не выдержать. Валерка с удовольствием поглощал пирог, а я всё приглядывалась к нему, прислушивалась неизвестно к чему, мне было не до еды.
– Сиди, я открою, – сказала мужу. – Галя, проходи, ты как раз вовремя. У нас горячий пирог.
– Спасибо, – сказала Галка и села за стол. – Ну, как здоровье?
Таблетки пьешь?
– Нет, мне уже лучше, – уклончиво ответила я. Заботливая какая нашлась. Я тут изо всех сил бьюсь, показываю, что всё нормально, а она выдает меня с головой!
– А что случилось? — удивился Валерка.
– Да вчера у меня голова болела, только и всего! – ответила я резко. И вдруг разозлилась на себя: что это я всё комедию ломаю?
И перестала улыбаться! Вскоре почувствовала, что мне, действи-тельно, стало легче. Вот что значит быть искренней!
– То-то я заметил, что она не в себе, – сказал муж.
Вот это да! Я старалась казаться прежней, а он сразу же увидел, что я другая! Галка открыла рот, чтобы сказать, может, о передаче по телевизору, из-за которой расстроилась, я перебила:
– Но сегодня мне гораздо легче! Даже таблетки перестала пить. Хватит обо мне! Вчера вот к тётке ездила! И начала рассказывать Галке подробно об Антоне, о наркоманах… Постепенно становилась сама собой, а не той, которой хотела казаться – слащавой и приторной. Валерка сразу заметил перемену во мне. Вести себя надо естественно. Не нужно через силу улыбаться, фальшивую улыбку всё-таки видно. За четыре года не только я, но и он меня, видимо, изучил. Хорошо, что Галка пришла, я хоть поняла, что надо изменить своё поведение.
Ночью муж со мной был нежен, как всегда. Но я закрывала глаза, видела его рядом с трупом, и все летело к чёрту. Нет, так продолжаться не может! Надо или убедить себя в том, что он не виноват и совсем оправдать его, или доказать, что он настоящий убийца, и тогда избавиться от него любой ценой, любой, кроме смерти!
– Чувствуется, что ты болеешь, – сказал вдруг и Валерка.
Вновь долго не могла уснуть, всё думала. Слышала его спокойное,
безмятежное дыхание, и мне становилось жутко. Тягостное предчувствие не проходило, а только усиливалось. От мерзких мыслей начало потряхивать изнутри, вдруг почувствовала, как вздрогнул и завибрировал мускул на руке, будто птица в клетке. Зажав его другой рукой, пришла в ужас! Не хватало ещё заболеть или сойти с ума! Завтра же скажу мужу, что приходили милиционеры, что расспрашивали о нём. Если отнесётся спокойно, значит, бояться нечего, начнет волноваться, выдаст себя!
***
На другой день, вечером приступила к неприятному разговору.
– Сегодня странный милиционер приходил. Начал расспрашивать о соседях – мужиках, как живут, где работают, чем занимаются в свободное время, у кого какой характер. Спросил о тебе: давно ли у меня живёшь, где жил раньше. Сидел, всё записывал, – говорила я, а сама, собравшись, внимательно наблюдала за его реакцией.
– И что? – спросил он, доедая вчерашний пирог. Лицо его было непроницаемо и ничего не выражало.
– Спросил, был ли ты дома в ту ночь, когда бабу убили, представляешь, она, оказывается, в вашем районе жила, – «доканывала» я.
– И что ты сказала? – узнавал муж, он перестал жевать, лицо его мне показалось, побелело.
– Ответила, что был дома. С ними только свяжись, затаскают. Сказал, что ему надо встретиться с тобой!
Я сомневалась, была ли я вправе начинать этот скользкий, устрашающий разговор. Но он бросил кусок и встал из-за стола. Достал сигареты, взял одну, прикурил, стало понятно, что он нервничает. Неужели попала в точку? Но волноваться можно просто от нелепого подозрения. Вскоре бросил недокуренную сигарету.
– Это я убил её! – вдруг медленно произнёс он.
– За что? – по инерции спросила я.
И не успела даже удивиться! Я просто не ожидала такого признания! Потом ухватилась за стол, чтобы не упасть. И растерялась, и тупо, во все глаза смотрела на него.
– Сама виновата! – так же просто ответил он.
Я смотрела в его жёлтые глаза и видела, что он говорил правду. Он сам сказал мне об этом, видно, непосильная ноша, с которой он ходил, была настолько велика, что ему просто необходимо было с кем-то поделиться. Или мне он безгранично доверял, или проверял, как я к этому отнесусь? Прошло несколько секунд прежде, чем до моего сознания дошло сказанное. От изумления и шока, которые я все-таки испытала, не находила слов, вопросов, которые могла бы задать. Молчание затягивалось. И чем дольше молчала, тем больше волновалась, хотя понимала, как опасно это молчание.
– Расскажи подробнее, – наконец, попросила я, и лицо у меня, видимо, было настолько невменяемым, что услышала фальшивый, жуткий смех.
– Ты что, шуток не понимаешь? – спросил он.
Я только что видела глаза, которые успели сказать правду. Если раньше ещё сомневалась в нём, то теперь появилась твёрдая уверенность в том, что вижу перед собой убийцу! Что ему надо было от этой несчастной бабы? Почему убил? Зачем притащил и бросил в нашу «мусорку»? Не могла же я думать о том, что он мне правду скажет, как и для чего убивал! Ведь я хотела оправдать, а не убедиться в его вине! Неужели этот скромный, молчаливый, тихий человек, который безоговорочно, безотчётно подчинялся своей маме, а потом и мне, был на самом деле тёмным, двуликим и жестоким человеком! Жил двойной жизнью! Может, потому, что в детстве его жестоко били? В минуту откровения он признался мне в этом.
– Валера, а ты почему заикаешься? – как-то спросила я.
– Вадим тоже заикается! – резко ответил тогда он.
– Это я заметила. Но почему? Это бывает от испуга. Знаю по детдому.
– Мы отца боялись, – признался он.
– Он вас бил? – спросила тогда я. Это в порядочной-то семье? С родными детьми так не поступают!
– Да, резиновым шлангом. Вадима раз так побил, что он три дня
без сознания лежал, думали, умрет. Потом отошёл, – всё мрачнее становился тогда Валерка.
– Да что такого можно сделать, чтобы так его избить?
– Отец с матерью дрались, а мы заступились. Вот и досталось. Давай не будем о плохом говорить…
Я видела, как глаза его тогда потемнели, лицо вытянулось, а тело стало напряженным, как струна. Мне было жаль его до слёз. Тогда я обняла любимого и сказала:
– Теперь ты под моей защитой. Никому не дам в обиду!
***
На другой день явилась моя властная свекровь! Вот неожиданность! Давно не была у нас, не появлялась. Ей-то что ещё надо? Если вновь начнет говорить, что всё не то и не так, не буду больше её слушать, а пошлю подальше! Эта семейка уже достала меня! Сначала одна, потом другой… Слепая, безудержная ярость поднималась из глубины души, и, открывая дверь, чувствовала, как она захлёстывает меня.
– Добрый день, – сказала свекровь, оглядывая меня.
– Добрый!.. – ответила я с вызовом, а с языка чуть не сорвалось: «Ну, что тебе надо, что ты всё ходишь, вынюхиваешь, высматриваешь, не знаешь, как укусить?!»
– А где Валера? – спросила она и прошла в комнаты, не взглянув на игравшую внучку, без приглашения села в кресло. Даже гостинца не принесла, бабушка называется!
– Как где? На работе! – с издевкой сказала я. – Вы же вместе
работаете!
– На работе... он второй день не появляется! – ответила она.
– Как это? А куда же он ходит? Утром уходит, вечером приходит! – ответила я, в растерянности сбавляя тон.
– Ты – жена! Ты должна знать, где он бывает! – все же укусила она.
– А ты мать! Тоже…
– Передай ему, когда появится: пусть завтра выйдет на работу, тогда я смогу всё уладить, у меня в отделе кадров подруга работает. Если не появится – пусть ко мне больше не приходит.
– Хорошо, я скажу.
– Отдала! Доверила ей! Мужа-то надо в руках держать! И ещё
скажи: не послушается, я выпишу его из своей квартиры. Да я его и так выпишу, пусть у тебя прописывается!
– Никого я прописывать не собираюсь! – отрезала я. – У меня дочь есть, кстати, внучка ваша! Мне есть кого прописывать!
– Я знала, что ты такая. Ведь говорила ему, предупреждала! Никого не слушал! – сказала мамаша и с удивлением посмотрела на меня. Так открыто я высказывалась впервые.
– Там у вас бабу по соседству убили, вам ничего не известно?–  вдруг вырвалось у меня.
– А тебя что интересует? Кто убил? – таким образом ответила она.
Я посмотрела ей в глаза. Наглые, хитрые, прищуренные! Казалось, они говорили: – Ты сама знаешь, кто! Зачем спрашивать?
Что за чёрт! Мне точно всё начинает казаться! Что может знать эта бабка? Хотя, вот она-то и может знать! Я не ответила. После ухода свекрови подошла к письменному столу, где хранила свои документы, и стала искать сберегательную книжку. Она всегда лежала сверху, на видном месте. Перебрала все бумаги, но книжки не было. Муж отдавал мне зарплату, и, чтобы не быть неблагодарной, ежемесячно откладывала в Сбербанк на его имя небольшой взнос. Со временем сумма набралась довольно внушительная. Конечно, работал он, но если бы не ребёнок, я тоже ходила бы на работу и откладывала понемногу, поэтому накопленные деньги я считала общими и не раз напоминала ему об этом. Теперь интуиция подсказывала, что не найти мне этой злополучной сберкнижки!
***
Вспомнила, что родила я ребёнка вовремя, беременность и роды протекали нормально, без осложнений. Меня даже не тошнило от запаха и вида пищи. Аппетит был настолько хорошим, что я постоянно ограничивала себя, боясь поправиться, но все равно поправилась. Валерий буквально с утра и до вечера сидел возле здания роддома. Даже соседки по палате удивлялись. И, кажется, немного завидовали.
– Ты хоть подойди к окну-то, посмотри, твой всё ещё под окнами стоит!
– Иди домой, – говорила я, выглядывая из окна. – Сейчас детей принесут! Мне некогда будет с тобой разговаривать!
– Да я подожду, – непременно отвечал он.
Забота мужа нравилась, он долго не уходил, и приходилось постоянно выглядывать. Мне не хотелось, чтобы он видел меня такой растрёпанной, с перевязанной пелёнками грудью.
– А потом тихий час будет. Иди домой! – уговаривала я.
– Мне скучно дома без тебя!
Тогда я была уверена в нём и его прекрасном ко мне отношении. Знала, что он любит меня. Сейчас, кажется, что вижу дурной сон. Вот проснусь, и всё встанет на свои места. Но сберкнижки нигде не было, и я без сил опустилась в кресло, где только что сидела своенравная свекровь!
***
Я всегда была против его ночных рыбалок. Переживала, как бы с ним чего не случилось. Но отпускать было необходимо. У Валерия не проходила жестокая астма, и на берегу реки, у воды он переставал задыхаться. После рыбалки ему всегда было легче. В медицинской энциклопедии я прочитала обо всем, что касалось болезни. Узнала, что астма бывает двух видов: аллергическая и инфекционная. Я была твердо убеждена, что вылечу своего любимого, поэтому купила вначале лекарство от аллергии – гистоглобулин, и Галина ставила ему уколы… А потом стала давать по каплям так называемую фракцию, что используют для лечения животных. В первый день одну каплю в воде, на другой день две капли, и так доходило до двадцати, а потом подсчёт шёл в порядке убывания, вновь снижался до одной. В ход пошла и водка, настоянная на кедровых орехах, и настойка меда с алое… Три курса лечения от аллергии, все эти лекарства и… можно не верить, но он перестал задыхаться! Я вылечила его! Но на рыбалку муж продолжал ездить. Вот и работу бросил. А на что жить собирается? Семью кормить? Похоже, он вообще ни о чём уже не думал. Конечно, у меня есть небольшой запас денег. Я отложила то, что получила за рождение ребёнка – декретные деньги. Но их не собираюсь трогать! Меня опять загоняют в угол, а я ничего не могу поделать! После ухода свекрови мне уже не сиделось. От возбуждения, от возмущения бегала по комнате и думала, думала… Куда я попала, как выпутаться из этой ситуации с наименьшими потерями?! Что, что бы придумать?
И когда прозвенел звонок на дверях, я до того была накалена, что уже не было сил притворяться хорошей, доброй и любящей!
Пусть мне будет хуже, но я выскажу ему всё! Открыла дверь… уви-
дела мужа… и поняла: это не тот человек, которого я знала. Я увидела вдруг того, кто убил бабу, взял общие деньги и бросил работу! Его лицо было властным, резким, каждая черта напряжена, искажена, а ноздри раздувались. Мощное тело готово было к разрушению всего, что попадётся на пути! Я увидела того, другого, так близко, так реально, что даже вздрогнула от леденящего холода и мерзкого страха! Его руки были в крови, и от вида крови я пришла в ужас. Ноги стали ватными, ещё немного и... упала бы. Но тот, другой, спрятался за моего мужа, и я услышала:
– Привет.
– Привет. Что у тебя с руками?
Тот, другой – мерзкий и наглый, исчез, кажется, навсегда, и я смогла открыть рот и даже задать вопрос.
– Порезался! – выглянув, резко ответил тот – другой, я испугалась, замолчала… Неужели, опять… кого-то убил?
– Иди в ванную, умойся. Давай забинтую! – промолвила я, не понимая, как можно пережить всё это и тут же не отключиться, как бывало в детдоме, не сойти с ума, но мысли работали холодно и четко: зверя надо полечить, потом осторожно и ласково усыпить бдительность и только тогда… может, придется хватать ребёнка и бежать, пока не поздно!
– Расскажи, что случилось? – выпытывала я.
Охвативший ужас не расслабил перед смертельной опасностью, я была не одна – с ребёнком, поэтому внутренне собралась.
– Зашёл к матери, сказал, что поживу у неё, пока с бабой не утрясётся, а она орать начала! Кричала, что больше на порог не пустит. Я ей зеркало и разбил в прихожей!
Я вдруг поняла, что мать что-то заподозрила! А, может, точно знает, в отличие от меня, я всего лишь предполагаю.
– Почему больше не пустит? – я начала улавливать смысл его слов.
– Говорит, у тебя жена есть.
Я взяла из аптечки бинты и начала заматывать мужу руку.
– А у неё ты – прописан, – напомнила я.
– Говорит, что выпишет... Хорошо, что хоть ты меня любишь!
Значит, он мне ещё доверяет? Я забинтовала руку, порез был небольшим… посадила за стол… Увидела, как жадно и быстро стал есть, как постепенно успокоился. Человек – зверь больше не показывался. Я поняла, что мать закатила ему скандал. Интересно, почему она четыре года молчала, а сейчас вдруг ни с того, ни с сего взбесилась?
Решила воспользоваться ситуацией.
– Она была сегодня у меня, – сказала я доверительно. – Мне сказала, что выпишет тебя из квартиры. Знаешь, чем это грозит?
– Нет, – ответил муж, кажется, он ничего не соображал.
– Ты потеряешь право на ту квартиру, – говорила я уверенно: чувство смертельной опасности придало не только силы, но и хитрости.
– Она Вадиму её отдаст, – понял по-своему он.
– Надо сделать так: мы скажем, что развелись. И ты переедешь к ней.
Я твердо посмотрела в его пустые глаза. Сдерживалась, чтобы не показать нарастающей ненависти. Ведь я не привыкла юлить и выкручиваться! Взять бы за шиворот, вытолкнуть за дверь и забыть раз и навсегда!
– Она не поверит...
Он, действительно, знал свою мать, и я согласилась!
– Тогда давай официально разведёмся и покажем ей бумаги. И она не сможет тебя выгнать! – предложила я: это как раз то, чего я хотела сейчас больше всего на свете!
– Я не хочу разводиться с тобой даже ради квартиры.
Если так, то мне нелегко будет выкурить его отсюда! Я чуть было не поддалась соблазну высказать всё, как есть. Но сделала усилие над собой и сдержалась.
– А мы всё равно останемся мужем и женой! – лгала я.
– Разведёмся нарочно? – спросил он, действительно, ничего не
понимая, или проверяя меня? Но заднего хода не было!
– Да! – ответила я, видя, как глаза его воспаленно блестят.
Я уже не спрашивала ни про работу, ни про деньги. А ему не показалось это странным.
– Тогда согласен. Не успел зайти, как начала выталкивать, – растерянно жаловался он.
– А сейчас ты где был?
Если мать выгнала, тогда где же он «болтался»?
– Да с ней поцапались, заехал к Антону. Он лекарство дал.
– Наркотики?! – ужаснулась я, застыв на месте!
– Да нет, колеса… ой, таблетки.
И хотя каждая клеточка моей души кричала от гнева и боли, мне надо было притворяться заботливой, любящей женой, нежно улыбаться, ласково смотреть, во всем соглашаться, но кто бы знал, какого невероятного напряжения стоило мне неимоверное насилие над собой!
***
Вечером уложила дочь, попыталась уложить и мужа. Но он и не собирался спать, вновь, как помешанный, заговорил о матери, об одном и том же. Время подходило к полуночи, а я не могла ни расслабиться, ни снять с себя маску добродушия. Боже, как мне надоело слушать пустой бред! Ребёнок ворочался, вздрагивал во сне, у самой закрывались глаза, а муж всё говорил и говорил… Неужели это действуют наркотики, и после них, как после кофе, он не может уснуть?
– Валера! Ты сегодня, конечно, обиженный из-за скандала с матерью. И не хочешь спать, а «Лапочка» наша  не засыпает. Иди в зал, а я здесь выключу свет. А ты там поспи, ладно? – как можно спокойнее попросила я.
– Ладно. Мне сегодня спать не хочется. Ты ложись… А я брату двоюродному письмо напишу, давно собирался! – заявил он, вышел из спальни, и в зале включил настольную лампу.
– Хорошо. Спокойной тебе ночи.
Мои мысли теперь непрерывно были заняты мужем. Как самой приходилось постоянно притворяться, изворачиваться и лгать, так ведь и он мог создавать только видимость хорошего отношения ко мне! Может, он тоже следит за мной, выжидает подходящего момента, наблюдает за каждым моим шагом, как и я за ним! Я не доверяла ему. Почему он так легко согласился уйти в другую комнату, где лежит острый нож, уж не для того ли, чтобы взять его и накинуться на меня?! Дождется, когда усну, ударит, и пикнуть не успею!
Я закрыла свою дверь на шпингалет. Но заслон был такой мизерный, такой крохотный, что чуть толкни, и всё вылетит вместе с гвоздями. Выключила свет, чтобы показать ему, что сплю, легла на диван, а сама, несмотря на мучительную усталость, с напряжением прислушивалась к тому, что происходит за дверьми. В темноте фантазии – одна чернее другой –ширились, разрастались, обзаводились подробными картинками, я представила себя уже покойной, жертвой… и боялась его всё больше и больше! Под дверью виднелась яркая полоска света. С ужасом глядела на неё. Возьмет сейчас, тронет дверь, узнает, что закрылась, поймёт всё, разозлится, ворвётся ко мне, и такое начнётся, что даже в самом страшном сне не увидишь! Мало того, что вся налаженная, жизнь распалась, так теперь я должна жить с маньяком в одной квартире, опасаться за свою жизнь и жизнь ребёнка. Нет, надо срочно избавляться от него!
– Помоги мне, Господи, помоги, – вспомнила я о Боге. Сердце стучало всё громче и куда-то падало.
Я слышала, как шелестел он бумагой, ходил по комнате, включал на кухне воду… Теперь я точно знала, кто жил в моей квартире: убийца и маньяк, который, вдобавок ко всему, становился наркоманом. Время шло, а я лежала и не смела шевелиться: старый скрипучий диван мог выдать, что я не сплю. Главное, сейчас официально развестись, пока он согласился! Пока ещё хоть чуть-чуть соображает, а если колоться начнет, тогда все! Разведусь и убегу, куда глаза глядят. Только бы мне выстоять, выдержать весь этот кошмарный ужас! Я смотрела на полоску света, ожидая, когда она исчезнет. Понимала, что пока она горит, я и моя дочь в опасности. Лежала и проклинала тот день, когда познакомилась с ним. Его мать, которая если уж знала что-то про него, то старалась бы, чтобы мы спокойно жили, не лезла бы в семью, не вносила смуту и ругань, не проверяла бы кастрюли, не скандалила со мной! Помогала бы когда советом, когда делом. Ведь знала же, что у меня нет родителей!
Начинался рассвет. Вдруг удивилась тому, что я устала бояться, внутренне бороться и сопротивляться! Пусть будет всё, как будет! Я смирилась даже с самой худшей мыслью: о возможной смерти! Отвернулась к стене, чтобы не видеть страшную полоску и... уснула.
Разбудила меня дочь. Из окна били по глазам лучи весёлого солнца, вчерашний день уже не казался таким устрашающим. Правда, я не выспалась, чувствовала себя слабой и разбитой, но шпингалет был на месте, не было раздражавшей меня белой полоски. Осторожно отодвинула засов, выглянула в зал. Мужа дома не было. Прошла в ванную, чтобы умыться, заглянула на кухню. Ну, конечно, муж «ушёл на работу», он же не знает, что мать мне всё рассказала. Но куда он мог так рано уйти? К Антону? А я пойду сегодня в суд!
***
В коридоре народного суда толпились люди. Я заняла очередь,
посадила дочь на стул, который мне любезно освободили, и подошла к двери, где было написано: «Сегодня приём граждан ведёт судья Плешивцев А.П.». Вокруг «жужжали» люди, они казались, почему-то, серыми – все на одно лицо. Во мне поднималась слепая, бессильная ярость на мужа: сейчас бы сидела дома и занималась легкими, приятными домашними делами, а приходится, как неприкаянной, таскаться по судам! После бессонной ночи я мало что соображала. И обратилась к пожилой женщине, поскольку бабули, как правило, знают всё:
– Скажите, к этому судье по любому вопросу можно обратиться?
– Да. Вон, на столе лежат образцы разных заявлений. Какое надо, такое и напиши. Если не сможешь, пойдёшь к адвокатам… наверху принимают. Только им платить надо. У тебя какой вопрос-то?
– Развод, – тихо ответила я, но бабка не услышала. Я уже покаялась, что связалась с ней, она разглядывала меня в упор, казалось, с презрительной ухмылкой, будто заранее знала, зачем я пришла!
– Ты зачем пришла-то? – нарочито громко кричала она, и люди, стоящие в очереди, насмешливо наблюдали за нами.
– Разводиться! – крикнула я глухой бабке, и вдруг почувствовала,  что мне даже не стыдно. И вновь удивилась этому. Конечно, если уж пережила смертельный ужас, хаос, страх, то здесь-то мне бояться нечего! Люди пришли с теми же проблемами. И нечего их стесняться?
– Есть, есть там образец! – обрадовалась бабка
Я улыбнулась ей. Моя брошенная дочь уже измазалась шоколадной конфетой. Болью резануло по сердцу! Но, овладев собой, подошла к столу, сосредоточилась, написала заявление на развод. Увидела образец заявления и на взыскание алиментов. Может, написать оба заявления? Но как это расценит мой сумасшедший муж? Ведь сразу поймёт, что развожусь серьезно! Но если не взыскивать алименты, то самой придётся содержать ребёнка! Беспомощно огляделась, будто кто-то мне здесь поможет, и написала два заявления.
***
В кабинете увидела сравнительно молодого, может, своего ровесника, интеллигентного человека, судью… Я почему-то думала, что все судьи – пожилые люди. Он прочитал оба заявления.
– Укажите причину развода. У вас же ребёнок!
Я растерялась. Написать в заявлении, что муж маньяк и убийца, значит, подписать себе смертный приговор! Хотя и нет доказательств, что он таковым является. А если найдут убийцу – дело-то громкое, постоянно в газетах оповещают, что ищут, что есть подозреваемые и муж окажется не при чем? Но для меня нужны только неоспоримые доказательства!
– Можно я напишу, что не сошлись характером.
– Можно написать всё. Только заседатели вас не разведут.
Показалось, что судья смотрел на меня с участием. И тогда я начала рассказывать, что муж бросил работу, начал принимать наркотики, забрал семейные деньги, а написать об этом не могу, потому что боюсь его. Знал бы он настоящую причину моего страха! Но, рассказывая, я так разволновалась, что начала дрожать, как в ознобе, на глазах показались слёзы. Заикалась, запиналась, а потом остановилась и вдруг забыла, зачем пришла. Этот лепет, как и моя беспомощность, явно бросались в глаза.
– Успокойтесь. Вижу, что вы очень напуганы, я разведу вас. Минимальный срок – семь дней. Но вам надо будет убедить мужа прийти на суд, иначе дело отложим на неопределённый срок, – изрёк судья, налил в стакан воды и подал мне. Я долго смотрела на него, прежде чем смысл сказанного дошёл до сознания. И вдруг поняла: через семь дней я буду свободна! Я не жаждала выйти за Валерку замуж так, как сейчас – развестись с ним! Даже не верится, что скоро отвяжусь!
– Большое спасибо! До свидания! – успела выкрикнуть я в дверях. От радости ноги быстро вынесли меня за порог.
Наконец-то, хоть кто-то принял участие в моей судьбе. Хоть кому-то я смогла пожаловаться, что мне плохо, и чуть-чуть приоткрыла крышку котла, из которого рвался пар. Дело сдвинулось с места, и появилась хоть какая-то надежда на выход из ситуации.
– Завтра я уезжаю из Питера, – заявил вечером муж. Глаза его вновь блестели.
– Как? Почему? – искренне напугалась я. Только наметился просвет, появилось решение проблемы, он планы рушит!
– Сегодня ушёл с работы. Не хочу вместе с матерью работать. Достала меня! – хитрил он. Я знала, что он давно не работает. Уедет, а как же развод? Если ровно через неделю я не приведу его в суд, даже не представляю, что будет дальше? Он так и останется «висеть» у меня на шее до бесконечности!
– Зачем нужно уезжать-то? Можно и в другом месте устроиться! – уговаривала, чуть не плача, На глазах вдруг выступили слёзы.
– Не расстраивайся! Я приезжать буду. Ты одна меня понимаешь!
– И куда поедешь? – спросила я, хотя и промелькнула мысль, что он об этом умолчит.
– У Антона друг приехал из Выборга, он там с чеченцами работает. Что-то строят. Как закончат, сразу по несколько тысяч получат. Люди им нужны.
Я смотрела, как муж выдвигал и задвигал ящики комода, доставал вещи из шифоньера и складывал в сумку. Появилось острое чувство потери. Потери времени, жизни, самой себя...
– Я сегодня подала заявление на развод. Если через неделю ты не появишься, суд отложат. У меня даже голос осекся от волнения.
– Может, не надо разводиться?
– Надо! За неделю мать не успеет тебя выписать из квартиры.
Я уже не знала, чем его заманить. Чуть только появилась надежда на скорую развязку событий, надежда на то, что скоро кошмар кончится, как тут же новое препятствие!
– Ладно, через неделю я приеду! – пообещал он.
***
Шла ещё одна бессонная ночь. Я слышала, как муж ходил по комнате, открывал балкон... Астма больше не душила его, и теперь он начал курить. Пусть делает всё, что хочет! Лишь бы оставил меня в покое! Пусть бы скорей уезжал, я хоть немного бы расслаблюсь! Неужели можно привыкнуть жить в страхе, в постоянной опасности, привыкнуть к тем событиям, от которых волосы встают дыбом? Больше месяца прошло с тех пор, как убили бабу, а я продолжаю жить в цепком, мерзком страхе и нездоровом напряжении… Жизнь казалась невозможной, но она продолжалась, и я ничего не могла изменить!
– Денег дай! — сказал он утром.
– Денег? А где я их возьму? Сними со своей книжки и нам оставишь!
Тогда он промолчал. Я увидела, что все его вещи были аккуратно сложены в огромную матерчатую сумку, с которой он пришёл ко мне. Было впечатление, что уезжает навсегда. Он что, думает, что едет на отдых и там его ждут? Вещи новые, дорогие… будут где-то валяться. Могут и украсть! И вдруг ужаснулась: о чём я думаю?! Да какая мне разница, что будет с его вещами!
Я провожала мужа рано утром, ещё в ночной рубашке, да так и осталась в ней на целый день. До обеда валялась в постели и думала, думала… Думала о том, что все мои старания пошли прахом. На мою долю выпало самое жесточайшее испытание, кромешный ад – теперешняя жизнь! Как я ни жаждала создать семью, ничего не получилось. Почему? В чём я виновата? Говорят, что у хорошей жены и муж всегда хороший! Что я сделала не так? Свекровь упрекает в том, что не смогла удержать его в руках!
***
Вспомнила, как пробовала с Валерой ездить на рыбалку. Однажды отправилась с ним на дальнее озеро. От станции шли так долго, что мысленно я уже ругала себя. Но на озере мне понравилось. Вдоволь накупавшись, развели под вечер костер. Сварили уху из консервированной сайры. Ночью выплыла неполная луна, на яркой черноте неба и на водной глади озера высветились искрящиеся звёзды. Сверху растекался белый, холодный лунный свет. Я сидела у воды, смотрела на отражённые в ней звёзды, которые тихо покачивались, и постепенно на душе становилось все спокойней и светлей. Смутное, суетное настроение исчезло. Вдруг ощутила себя в сказочной стране, у колыбели нетронутой природы. От избытка чувств захотелось петь. Не успела подумать, как вдалеке зазвучала тихая нежная мелодия. Звуки становились всё громче и громче, из-за поворота показалась лодка. Она резала чёрную гладь воды, как густое масло, и подъезжала прямо к нам… Сейчас вот появятся волшебники и спросят нас о самых сокровенных желаниях! Но появились две девушки и парень. Оказалось, что рядом располагается пионерский лагерь отдыха. А они, вожатые, усыпили детей и поехали кататься. Мы угостили их ухой и вином, попели с ними песни у костра, и гости отправились назад.
Валерий накачал резиновую лодку и уплыл на середину озера.
Я осталась одна и так долго сидела у костра, что потеряла чувство
времени. Но спать не хотелось, я смотрела то на журчащую воду, то
на мерцающую, залитую призрачным светом Вселенную, то на мужа, что закидывал удочки, и чувствовала блаженную усталость. Под утро от озера потянуло ночным холодом, и я, как ни куталась во все, что могла, замёрзла. Казалось, холод пронизывал насквозь, я крутилась у костра, отогревала то один бок, то другой, то спину. И вскоре уже проклинала чуждую мне рыбалку и не видела хоть какого-то смысла нахождения здесь. И только когда совсем рассвело и выглянуло солнце, я немного согрелась и задремала. Но ненадолго. Валерка успел наловить каких-то жалких, маленьких рыбёшек и тут же разбудил меня, чтобы похвастать ими. Разве такую рыбу можно есть? На Дальнем Востоке, где я жила с родителями, их выкидывали в отходы, в мусор, не давали на корм даже свиньям! А тут я увидела восторг и умиление на его лице. С отвращением почистила колючую рыбу, бросила её в кипящую воду, где уже варилась картошка и пшено... Рыба сварилась моментально. Валера снял котелок с огня, добавил зелени. Похлебав это варево, я, наверное, должна была испытать пик счастья, ведь именно ради этого момента мы сюда и приехали! Но я – вялая, сонная, с затёкшими ногами, с трудом начала собираться, а потом зашагала вслед за ним к электричке, ругая себя, на чём свет стоит! Любовь любовью, но издеваться над собою не надо! Я ни слова не сказала мужу о том, что мне не понравилось на рыбалке, но больше с ним никогда не ездила.
– А мы вместе на рыбалку ездили! – хвалился тогда он матери. Та подозрительно оглядела меня.
– И как, понравилось?
– Я в восторге! Природа, озеро, звёзды... Настоящая уха! Сказка и только! Только под утро замерзла.
Конечно, не хотелось, чтобы меня принимали за дуру. Мужики, понятно, они большие дети. А таскаться с мужем на рыбалку по ночам – это смешно. Но свекровь поняла меня правильно.
– Зато убедилась, что на рыбалку ходит, а не куда-то ещё! И не езди больше, не простывай, тебе рожать ещё придётся, – ответила тогда она.
И как я еще могла удержать его в руках? В чём моя вина? Я не виновата. Это он бессчётно раз обманул мои ожидания, надежду на светлую, счастливую жизнь. Вновь остаться одной в этом холодном и зловещем мире… Бросить дочь, маленькую крошку, на чужие руки, идти на работу! Притом это лучшее, на что я могу рассчитывать, надо ещё умудриться тихо, мирно отвязаться от него!
***
Из дома напротив донеслись звуки песни о неразделенной любви. Ностальгическая мелодия задевала самые чувствительные струны. Я вспомнила вдруг, что за все тридцать с небольшим лет меня никто так потрясающе не любил, как я сама – парня из детского дома, буквально до потери пульса, до потери сознания. Подступившие слёзы не стала сдерживать и расплакалась – громко, навзрыд так, как никогда не плакала в последнее время, даже перед страхом смерти.
И странно, ни мое отчаяние, ни трагическое положение, ни ужас, ,леденящий душу, не разжалобили меня так... как простая мелодия, песня, прозвучавшая в унисон переживаниям, заставила плакать!
Неожиданно раздался звонок. Галка, как она не вовремя!
Сейчас начнёт звонить и звонить. Она прекрасно знает, что я дома! Придётся открывать! Представляю, как она удивится, увидев меня непричёсанной, в ночной рубашке, да ещё такой зарёванной. Я посмотрела на себя в зеркало. Вид у меня – нарочно не придумаешь и… пошла открывать.
– Ты чего встала в дверях, проходи!
Галка, увидев меня, видимо, не могла найти слов, чтобы что-то сказать, она просто остолбенела. Набегавшие изнутри волны слёз ещё сотрясали мое тело, я заикалась и судорожно всхлипывала, но сознание работало четко, будто пронесшаяся надо мной буря освежила голову.
– Что случилось? Что-то с ребёнком? – в тревоге спросила она, нужно было видеть её растерянное лицо. Я вдруг успокоилась.
– Нет, – ответила я, подумав: « Хорошая, всё-таки подруга. Сразу видно, что волнуется за меня».
– Заболела? Сон плохой приснился? – угадывала она.
– Да всё нормально, – лгала я, но это был сон, в котором кроме чёрного страха ничего не осталось. В этом сне наяву… мне приходилось изворачиваться и лгать, притворяться весёлой и беспечной, показывать, что всё нормально. Кто бы знал, чего стоило мне настоящее насилие над собой!
– Что-то с Валерой? – продолжала спрашивать она и смотрела на меня, открыв рот от удивления, отчего лицо её показалось старым и не красивым.
Вдруг вспомнила, как она утверждала, что вначале двадцать лет жила в раю. Теперь уже двенадцать живет в аду и ждёт, когда пройдёт ещё восемь лет, чтобы вновь стать счастливой. Но разве её жизнь ад? Это у меня от страха сердце разрывается и мутит рассудок! Это у меня нет счастья! Начав со времен детдома, до сих пор я живу только надеждой! Что там говорить о светлой жизни, если темная полоса чернее и больше, чем у остальных!
– Нет, – не признавалась я. – Вот музыку послушала и заплакала.
– Давай, рассказывай! Я вижу, что-то случилось! – она всё ещё
подозрительно и с жалостью оглядывала меня.
– Пойдём на кухню. Кофе попьём, – предложила я, мне стало стыдно за свой вид. Зашла в ванную, умылась, причесалась, накинула нарядный халат, тогда прошла вслед за Галкой.
– Ну, и видок у тебя был! Я подумала, кто умер...
– Умерла… любовь!
Что я могла ещё сказать? Почему мне так не везёт? Говорят, жизнь – полосатая зебра. И почему мне досталась только чёрная полоса? Почувствовала, как туман застилает сознание, ещё немного и вновь разревусь. Но тут же разозлилась на свою слабость. Если раньше я крепилась, ничего не рассказывала Галке, боялась, как бы она ненароком не выдала меня, то теперь решилась. Не стала говорить об убийстве, пожаловалась лишь на то, что муж бросил работу, забрал деньги и уехал неизвестно куда, что развожусь не нарочно, как сказала ему, а взаправду.
– Я всегда думала, что у вас хорошая семья, – выслушав мою тираду, задумчиво произнесла она.
– Месяц назад я и сама так думала, – тягостно вздохнула я.
– Почему он так резко изменился, ничего понять не могу! Кстати, я тоже заметила перемену. Только боялась тебе говорить.
А почему бы и не сказать, не посоветовать, не узнать? Что за подруга! Каждый за себя.
– Он всё на рыбалку ездил. Стал к Антону заглядывать. Брат у меня есть двоюродный – наркоман. Мне кажется, Валерка тоже взялся за наркотики! Стал беспокойным, спать перестал…
Вода закипела, я разлила её по чашкам. Достала печенье и конфеты.
– Ну, это ты загнула! – резонно рассудила она. – Антону двадцать, а твоему сорок! Если раньше не был наркоманом, в эти годы не начал бы!
– А если был да лечился, – настаивала я с неподдельным волнением.
– От наркомании не излечишься! А вы уже четыре года живёте. Давно бы заметила! – не соглашалась она.
– Но он признался, что брал у Антона какие-то таблетки.
Мы пили с ней кофе, подробно разбирая, анализируя каждую деталь последних событий. И для меня самой картина становилась всё яснее и понятнее.
– Знаешь, не верится этому, – настаивала на своём Галина.
– Я тоже не верила! – в сердцах ответила я.
– И куда он поехал? – почувствовав мое настроение, Галка сменила тему разговора.
– Можно сказать, что не знаю. Адреса не оставил.
И подумала: а правильно соседка делает, что живёт одна. Вдруг поняла, что и для меня теперь было бы счастьем одиночество, когда никого не боишься, никто на тебя не давит, не кричит, не навязывает своей воли. И зачем я рвалась замуж, зачем? Торопила события, ничего не зная о жизни своего будущего мужа!
– Может, всё утрясется?
– Может… Только он не слушает больше меня. Пытается скрывать, даже хитрить, но всё видно невооруженным глазом. Я сказала, что нарочно с ним развожусь. А сама… Не знаю даже, как потом буду выкручиваться. То мечтала, чтобы быстрее пожениться, будто боялась опоздать, теперь тороплюсь развестись с ним. Я ведь неплохо жила, пока не зарегистрировалась.
– Но человека нельзя обманывать!
– Человека нельзя, а наркомана можно! У меня маленький ребенок. Кто с ним будет нянчиться? По закону – жена. А мне ребёнка одной поднимать придется! Ты же сама говоришь, что наркомания неизлечима! – разозлилась я на Галку.
– Ты всё видишь в чёрном свете…
– Если окажется не так, как представляю, будем жить, как жили, какая разница, зарегистрированы мы или нет. А квартиру делить я ни с кем не собираюсь. Она мамина. Тем более дочь у меня.
Но я-то знала, что ничего хорошего уже не будет, и я напрасно старалась защитить его от собственной матери, когда он в этом не нуждался, создавала ему тепличную жизнь. С моей помощью он вышел из-под её контроля, а потом и моего. Понял, что можно делать все, что захочет. Выходит, я, действительно, избаловала его!
– У тебя что, квартиру отбирают? – спросила Галка.
– Пока нет, но мать собралась Валерку ко мне прописывать. Думаю, решила «сбагрить» его ко мне. Пошли телевизор смотреть!– предложила я, давая понять, что разговор окончен.
Валерка уехал, однако я постоянно чувствовала себя больной.
Может, так оно и было. Страх заставлял всё чаще биться сердце, я
то краснела, то бледнела… Ноги не держали меня, и я всегда была уставшей. Жила в тревоге и напряжении. Хорошо, что поговорила с Галкой, хоть немножко отвела душу.
***
И всё-таки перед разводом Валерка появился. Правда, передо мной был теперь совсем другой человек. Лицо моего мужа безвозвратно исчезло, я увидела того первобытного мужика, который если раньше мельком пробивался сквозь черты «любимого» и тут же исчезал, то теперь… это был полностью другой человек: злые, жёлтые, колючие глаза, узкие, сжатые в две полоски, тонкие губы, впалые, небритые щеки... Настоящий зверь, готовый к прыжку при виде жертвы.
Я ужаснулась. Теперь мне придётся ещё больше сдерживаться, следить за каждым своим словом, каждым шагом, каждым жестом, чтобы ненароком не раздразнить его. Опасная игра затягивалась, я не видела ей конца.
– Ты что, мне не рада? – послышался его хриплый голос.
– Почему не рада, очень даже рада! Молодец, вовремя приехал!
– Почему тогда не обнимешь, не поцелуешь? – спросил он, посмотрев подозрительно на меня, и даже не улыбнулся.
– Ты же с дороги. Грязный и небритый! – ответила я. – Приводи себя в порядок, вымой хотя бы руки и за стол. Я пельменей настряпала. Успеем ещё пообниматься!
– Папа, папа, – закричала и бросилась к нему дочь.
– Привет, доченька, привет – ответил он, погладил ребёнка по голове, но звериное выражение с лица не исчезло. Когда он, наконец, растянул свои губы в улыбку, показались крепкие, хищные редкие зубы, и впечатление опасности не прошло, не исчезло, а, наоборот, усилилось! Дочь однако разрядила обстановку, Валерка пошёл мыться. Я с ужасом ожидала, что будет ночью, состояние стало таким, что, когда пошла за полотенцем, и оказалась у шифоньера, постояла, вспоминая, зачем здесь, и вернулась назад. И только шум воды в ванной вернул память, мне вновь пришлось идти за полотенцем.
Даже поведение человека изменилось. Когда я сварила пельмени и, залив их майонезом, поставила на стол, есть он начал быстро и торопливо, будто боялся, что отберут, пока всё не съел.
– Ну, рассказывай, как там живете? – спросила всё же я.
– Нормально... Заливаем фундамент. Хозяева набрали каких-то пьяниц и бомжей. Многие неделю не отработав, сбежали. Чеченцы поехали других набирать, а я к тебе.
– А если не заплатят? – поинтересовалась я. И вдруг отметила подозрительный взгляд, которым он обшарил меня.
– Пусть только попробуют! – ответил он, и глаза его зловеще сверкнули.
– Вот и хорошо. Нам денег подкинешь, а то у меня заканчиваются.
Всё равно не даст, так хоть донять его просьбами.
– У тебя же есть деньги!
– Откуда? – спокойно спросила я.
– Ты ж за дочь получила! — воскликнул он, уколов меня взглядом.
– А на что мы сейчас живем? На какие деньги я муки сегодня и фаршу купила, пельменей настряпала себе и тебе. А ребёнка уже сейчас надо  и одеть, и обуть…
– Вечно ты прибедняешься, точно, как моя мать!
Поздно вечером, после того как дочь уснула, я выключила свет и с содроганием легла с ним в постель. В темноте почувствовала те же руки, то же тело, на миг показалось, что ничего не изменилось, всё по-старому, по-прежнему. Но тут же опомнилась: волна бешенства и отвращения уже захлестывала меня!
Спать муж отправился в зал. Там что-то двигал, гремел, будто что-то искал и не находил. Теперь я с трудом выносила резкие звуки и только молила Бога, чтобы он дал мне силы вынести весь этот ужас, а главное, чтобы он не сбежал до завтра!
Рано утром, накинув халат, я вышла из комнаты, увидела, как быстрыми, воровскими движениями Валерка что-то запихивал в свой рюкзак. При моем появлении он даже вздрогнул, будто его застигли на месте преступления.
Слава Богу, что он дома. С облегчением вздохнула и сделала вид я, что ничего особенного не заметила. Пусть делает все, что угодно, для меня самое главное – затащить его в суд, чтобы он не успел передумать, отказаться от своего обещания.
Галка оказалась на работе, дочь пришлось брать с собой. Муж понёс её на руках, не глядя, пошёл через дорогу, и я чуть было не закричала, когда машина резко затормозила перед ними. Я вручила ему ребёнка, чтобы повысить ответственность, а получилось так, что подвергла риску. Но смолчала. Поправила платьице, спросила, удобно ли ей сидеть, но всё меня бесило и внутри клокотало, но, если нервы не выдержат, и я сорвусь, то весь мой намеченный план рухнет! Надо держать себя в руках!
***
В нарсуде, как всегда, толпился народ. Я попыталась усадить мужа с ребёнком на стул, но напрасно ожидала, что Валерка будет спокойно сидеть. Посадив дочь, он начал бегать по коридору туда и обратно.
– Оба здесь? – спросила меня вышедшая из кабинета знакомая  молодая девушка – секретарь .
– Да! Здесь! – крикнула я.
– Давайте паспорта и ждите, скоро вас пригласят.
Я выхватила из рук Валерки паспорт, вынула свой, подала секретарю и только тогда немного успокоилась. Боже, неужели я все-таки разведусь? Судья обещал мне развод, но мужу может не понравиться заявление об алиментах!
– Волнуешься? – вдруг заметил Валерка.
– Да, – откровенно призналась я.
– Вся пятнами покрылась.
Мои нервы, действительно, были на пределе. Захотелось вдруг что-то сделать дикое и бессмысленное, например, закричать, упасть в спасительный когда-то обморок, а лучше – размахнуться и ударить изо всей силы по злобному, наглому лицу мужа! Ну, хоть что-нибудь предпринять!
– Неприятно всё это! – лишь промолвила я.
– Пойду на улицу, покурю, – решил вдруг муж, а я ужаснулась мысли, что он сбежит.
– Нет!!! Потом покуришь, мы быстро! – заявила я, одной рукой решительно и крепко схватила его за рукав, другой потянула дочь. Муж попытался вырвать руку, дочь с трудом переставляла ножки и еле шла за мной, но мы без приглашения ввалились в кабинет.
В комнате я увидела четверых человек. Сам судья, две женщины средних лет, наверное, заседатели и молодая девушка – секретарь.
Нас не выгнали, и я немного успокоилась.
Судья попросил представиться, зачитал мое заявление.
– Почему вы разводитесь? У вас общий ребёнок? – спросила  одна из женщин.
– Жить вместе невозможно, вот и разводимся, – ответила я, а сама искоса посмотрела на мужа, как отреагирует? Но ему, похоже, было всё равно...
– А вы Валерий Дмитриевич, почему разводитесь?
– Не хочу с ней больше жить! – резко ответил он.
– Где вы работаете? – узнавала другая.
– Ну, нигде! – сказал он, и я увидела, что муж всё больше и больше заводится, и это бросалось в глаза не только мне, но и судьям. Зачитали заявление о взыскании с него алиментов. Тогда… он не усидел на месте, вскочил, подбежал к столу, и мне показалось: сейчас всё разнесет!
– Вы что?! Какие алименты? – бесновался он. Подбежал ко мне, поднял руку, как для удара, я вся сжалась. Как это выглядело со стороны, для меня уже не имело значения.
– При разводе алименты автоматически оформляются. Если есть ребёнок, понимаешь? – еле владея собой, начала объяснять ему то, что, может, и было не так.
Судья, зачитав постановление о разводе, отметил, что с меня денег не возьмут, а ему придется платить. Я не поняла только, или за развод или за судебные издержки.
– Мне платить, а ей нет? Да у неё есть деньги! – выкрикнул он и выбежал из кабинета. Я осталась. Только сейчас поняла, каким потрясением оказался для меня сам процесс развода! Меня колотило, как в ознобе, изо всех сил я сдерживала дрожь, но постаралась узнать, где можно взять выписку из решения суда, получить свидетельство о разводе, исполнительный лист о взыскании алиментов и только тогда, пытаясь на людях держать себя в руках, вышла на улицу. Господи, как хорошо, что нас успели развести! Мне казалось: ещё немного и всё бы рухнуло! Первый шаг на пути к освобождению сделан. Теперь я не связана с ним законным браком, и можно будет в любое время убежать!
***
Свекровь словно чувствовала, что Валерка дома! Надо отдать должное: она всегда хорошо выглядела. Вот и сейчас увидела её в дорогом, модном, современном костюме, о котором я лишь мечтала.
Она вошла и даже не поздоровалась. Увидев сидящего на кухне Валерку, с порога начала кричать:
– Ты почему не появился на работе? Она что, не сказала тебе?
Свекровь кивнула в мою сторону. Я подходила к ней с ребенком  на руках для того, чтобы показать свою гордость – здоровую, красивую и весёлую девочку, её внучку, но, услышав эти слова, резко остановилась. У меня что, даже имени нет? Что она кричит? На плите закипало молоко, я отнесла ребёнка в комнату, и подошла поближе, чтобы сварить манную кашу. Дочь любила её.
– Я работаю в другом месте! – ответил ей Валерка.
– Да как ты можешь работать в другом месте, если трудовую книжку не взял из отдела кадров? – всё так же громко, будто все глухие, кричала свекровь.
– Она мне больше не нужна! – повысил голос и бывший муж.
– Что это за работа, что книжка не нужна? – спросила мать, и
вдруг внимательно посмотрела на него, будто поняв что-то неладное, добавила:
– И знай, ты у меня больше не живешь! Здесь прописывайся!
– А мы с ней сегодня развелись! – отозвался Валерка.
– Как это… развелись?! – изумилась мать.
– А вот так! Мы больше не муж и не жена! И ты меня не выгонишь из квартиры! Я у тебя прописан!
– Ты! Соображаешь, что ты сейчас сказал? Ты! Своими куриными мозгами не понимаешь, что развод был нужен ей! Ты-то зачем развёлся?
С каким удовольствием я наблюдала теперь эту сцену! Наконец, свекровь получила по заслугам. Пусть теперь сама с ним и мучается! С меня хватит ребёнка на руках.
– Развёлся и всё! – нервно закричал Валерка, и я увидела это!
– Ну и дурак! – тоже крикнула, повысив голос, свекровь и тут же охнула. Валерка молниеносно схватил горячую, только что с огня металлическую кружку с манной кашей и запустил в стену, где сидела мать.
Свекровь замолчала, увидев, как на одежду попали и стали расползаться густые, жирные потёки…
– Валера, не надо, – попросила я. – Ребёнка напугаете.
Но дочь уже вовсю ревела. Я подбежала, прижала её к груди.
– Лапочка, не плачь. Баба с папой уже не ругаются, – громко
говорила я для того, чтобы оба слышали.
Теперь в кухне стояла полнейшая тишина. Валерка, как ни в чём не бывало, вскоре зашёл в комнату. Ничто не говорило о том, что он раскаивался или был огорчен. Лицо его казалось таким же бесстрастным, как и прежде. Руки не дрожали, и по его поведению нельзя было сказать, что он взорвался. Наверное, я правильную выбрала тактику: молчать, но хватит ли у меня сил и мужества продолжать схватку?
И как долго она будет длиться? Месяц? Год? Больше? Ведь не всю же оставшуюся жизнь?! Долго мне не выдержать! От постоянного страха, стресса и в тридцать лет можно сойти с ума! И всё же сегодня был сделан первый шаг – это развод! Теперь надо отучить его появляться у себя дома. Надо сказать, что приходила милиция, что его подозревают, надо убедить в том, что, если будет приезжать ко мне, его арестуют и посадят в тюрьму! А в милиции даже не подозревали о существовании моей версии. А, может, и я ошибалась! Но жить с ним под одной крышей нельзя! Вот кто торопил, кто гнал меня замуж? Кто спешил поскорей зарегистрироваться, не узнав как следует, за кого выходишь. Никто не виноват, кроме самой! И пусть его судит Бог, а мне остаётся только молиться о том, чтобы избавиться от мужа, как можно быстрее!
***
Мокрой тряпкой убрала я остатки каши с одежды свекрови, и она тихо, без обычной ругани, ушла. Следом убежал, наверняка, к Антону, и муж, а я, собрав ребёнка, направилась к участковому, что жил в нашем доме. Я хорошо знала его жену – Людмилу. И раньше с ней мы даже дружили. Я взяла с собой дочь, прихватила в подарок их двойняшкам коробку конфет и пошла к ним, как будто в гости. Конечно, не для того, чтобы обо всем рассказать. Даже сама мысль, что соседи узнают хоть часть той правды о муже, что я думала, убивала меня. Я хотела выпросить у Людмилы лишь чистый бланк повестки, той самой повестки, по которой можно вызвать мужа в милицию. На таком бланке я сама напишу Валерке вызов к следователю. Скажу, что была милиция, что подозревают в убийстве на том основании, что в эту ночь его не было дома. И отдам повестку. Надо напугать его так, чтобы уехал и больше не появлялся! Осталось придумать, как объяснить Людмиле, для чего мне нужна повестка. Попробовать сказать, что Валерка был на рыбалке, опоздал на работу и что ему надо отчитаться? Но Люда покопалась в бумагах мужа, вынула чистый бланк повестки, на уголке которой стояла печать, и без разговора, протянула мне.
– Напишешь сама, что надо. Пойдём, покажу тебе, как спят мои близняшки, – тихо сказала она, и на лице её появился тихий отсвет безмерного счастья.
Я смотрела, как на двух кроватках спокойно спят совершенно одинаковые крошечные девочки, и по сердцу полоснула обида. Ну, почему у меня всё не так, как у людей? Я смотрела на Людмилу, которая с гордостью говорила о каждой из них, и думала о том, что в ней ничего ведь особенного нет! А муж – участковый милиционер, всегда подтянутый, красивый и надежный мужчина. Сам не обидит и другим в обиду не даст! Некрасивая, но счастливая!
Заулыбалась и начала протягивать руки к девочкам и моя дочь. В их сонном царстве всё было спокойно.
Мы пили чай, говорили о детях, я чувствовала, как голос, и слова Людмилы были пронизаны покоем и уверенностью в себе! А я больше месяца на взводе. Сколько можно прятать боль внутри себя, мило улыбаться, держать в узде эмоции? Безудержные, яростные чувства давно уже теснились во мне, ширились, росли и готовы теперь вырваться, выплеснуться наружу, но приходилось сдерживаться из последних сил. И в квартире моей  давно поселился ужас. Подумала вдруг о том, что Валерка может помнить мой почерк и вдруг попросила Людмилу:
– А напиши, пожалуйста, своей рукой фамилию и имя моего мужа, а то вдруг испорчу бланк.
Я вновь лукавила, это становилось нормой моей жизни. Еще никто из соседей не знал, что моя семейная жизнь закончилась. Знала об этом только я. Когда Людмила задала банальный вопрос:
– Как вы живете?
Я ответила: – Хорошо. Лучше не бывает.
Эта ложь ещё большим грузом давила на меня. Вокруг образовалась пустота, я становилась жалкой, неуверенной в своих делах, поступках, а окружающим продолжала показывать, что у меня всё хорошо. Люди не любят и не жалеют неудачников, держатся от них подальше, будто боятся заразиться. Я заметила, что у счастливых и удачливых людей всегда много друзей и знакомых!
Теперь чётко понимала, что обречена. Рано или поздно, соседи узнают правду обо мне, о моём горе; но как с больным зубом, зная, что надо идти к врачу, продолжаешь тянуть время, так и тут, я боялась говорить о разводе. А тем более о том, что муж мой наркоман, а, может, и маньяк, и убийца!
***
Теперь, при появлении Валерки я вставала на его примитивный круг понимания мира. Без воплей и криков старалась воспринимать события такими, какие они казались ему! Понимала, что нельзя решить все махом. Нельзя с ним действовать быстро и резко, нельзя мутить и без того мутную воду, а черпать постепенно, наверняка, чтобы не поднять со дна ещё большей грязи! Поэтому я вновь лгала…Вечером вручила повестку, сказала:
– Валера, тебе вчера принесли. Пойдешь?
И увидела, как он вздрогнул.
– Нет! Я утром уеду!
– Я думаю, надо сходить! Поговорят и отпустят, – сказала я, вновь содрогнувшись от того, как правдоподобно научилась нанизывать друг на друга лживые слова.
– А если не отпустят? – резко спросил он.
– Да куда они денутся! – ответила я, а чтобы не задрожали руки, чтобы не выдать себя, я крепко уцепилась за крышку стола.
– Бывает и невиновных забирают, – глухо сказал он.
– А если не придёшь, разыскивать начнут, – развивала свою теорию я.
– Завтра же уеду, а ты не говори куда!
– Конечно, не скажу! – ответила я. Это было как раз то, что мне нужно: чтобы оставил меня в покое, исчез раз и навсегда!
На следующий день рано утром он уехал. Только ключи от квартиры забрал. Хорошо, конечно, что у меня есть дочь, моя кровиночка, мое сокровище, мой свет и отрада. Хорошо, что теперь не одна. Но какие силы надо иметь, чтобы жить, когда за спиной маячит убийца?!
Отчаяние вцепилось мне в горло с такой силой, что я ходила по комнате, не останавливаясь, не находя себе места. Я развелась, но не отвязалась от него. Я взяла себе только передышку, всего несколько дней свободы! И осталась в подвешенном состоянии между жизнью и смертью, когда ещё не умер, но и не живёшь – только существуешь в мучительном ожидании развязки.
Во сне застонала и затихла вдруг моя девочка, и это так резануло по сердцу, что из глаз брызнули слезы. Я побежала на кухню, чтобы не разбудить её, и долго, и навзрыд рыдала… Слёзы давно уже закончились, а я всё не могла успокоиться. Что мне дали эти слёзы? Головную боль? Не плакать надо, а думать и думать о том, что делать дальше! Может, все-таки взять и уехать, куда глаза глядят? Плохо только, что не столько много денег, на которые я могла бы убежать в другой город... притом не одна, с ребёнком!
Квартира – это всё, что у меня есть, и ребёнок держали крепко и надежно, что только теоретически можно всё бросить. На деле же я полностью лишена свободы. И сама себя связала по рукам и ногам, когда вышла за Валерку замуж и родила ребенка. Теперь каждый свой шаг я должна была выверять в соответствии с действиями мужа. И не принадлежала себе.
После слёз появилась пустота. Теперь металась и плакала моя
душа. Застывшая, я сидела и слушала, как она тихо разрывается от боли на части! Как бы я хотела распоряжаться своей жизнью! Вдруг подумала о высших силах, о Боге, который ведает нашими судьбами. О душе, которая якобы знает, что её ждет на грешной Земле, но забывает при рождении! И почему так много испытаний достаётся мне одной? Может, от меня ничего и не зависит? Тогда… может, Бог и поможет, выведет из состояния безысходности? А если это так, значит надо смириться, перестать метаться и отдать себя в распоряжение этих высших сил, то есть пустить всё на самотёк. Я сделала всё, что смогла, всё, что зависело только от меня, чтобы повлиять на судьбу! В раздумьях теперь долго не засыпала...
***
Однажды услышала, что кто-то возится за дверью и пытается открыть замок! У Валерки свои ключи есть. Давно бы открыл… Значит, это чужой! Выбежать среди ночи на балкон и закричать: «Помогите», бесполезно. Выскочить на площадку – попасть в руки к ворам или бандитам. Но я не одна. В комнате спал ребёнок, и я должна была его защитить! Набросив халат, схватила выдергу, подбежала ко входной двери, и обомлела! В коридоре уже стоял пожилой, приземистый мужик!
Перед глазами замелькали разноцветные круги, ноги стали ватными, как тогда в детдоме, я поняла, что сейчас упаду в обморок. Но вспышка злости рванула меня к нему с поднятой выдергой. На тёмном, изрезанном морщинами лице мужика показался испуг. Он выскочил за дверь, но не закрыл её.
– Мне Валерий Дмитриевич дал ключи. Мы вместе работаем. Он сейчас подойдёт, – неуверенно, с запинкой, – сказал мужик, и на лице появилась вымученная улыбка. Казалось, это он боится меня!
Да что за жизнь! Кончится эта нервотрепка когда-нибудь или нет? Появилось неодолимое желание выместить злобу, изо всех сил ударить по голове этого угрюмого, странного человечка, но я сдержалась. Как всегда!
– Ключи покажи! – потребовала я.
Мужик вынул их из карманов брезентовой куртки. Ключи были моими. Страха не было. Только злость лилась через край, и человек это видел.
– Дай сюда! – прохрипела я, и когда человек подал мне связку ключей, приказала: – Заходи!
– Нет, я на площадке подожду!
– Быстро заходи, тебе говорят! Быстро!.. – повторила я и поставила у порога стул. Хотела пододвинуть сумки, что принёс незнакомец, но не смогла их поднять. Пнула одну сумку, зазвенел металл. Что это они придумали? Я приоткрыла сумку и увидела какие-то запчасти: цепи, шестеренки.
– А вы не ударите? – спросил этот ужасный чужой человек.
– Нет, конечно! Сядь на стул и сиди у порога до тех пор, пока не придёт Валерий. Понятно?
– Понял, – ответит тот.
Ну, что за сволочь, этот Валерка, совсем уже умом тронулся! Дать ключи от квартиры, где жена и ребёнок, постороннему мужику, у которого такой вид, будто он только что из тюрьмы сбежал! Вот это я влипла! Но мужику поверила, ведь я как-никак педагог, а жизнь научила понимать, видеть движение душ человеческих, и теперь, слушая свой внутренний голос, я перестала ошибаться. Мужик послушно сел на стул, это немного успокоило, сама пошла ставить воду для пельменей. Я специально настряпала их для того, чтобы не было проблем с едой. Первое правило: зверя надо кормить, я чётко выполняла! Мужик не двигался, и постепенно меня стала даже забавлять эта ситуация. Кому бы рассказать, как сейчас живу, особенно про  этот эпизод, никто бы не поверил! А если и поверил, то не понял, почему так поступила. Во всяком случае, никто бы мне не позавидовал!
Вода уже кипела, я бросила в неё готовые пельмени, когда раздался звонок и появился Валерка.
– А ты чего тут сидишь? – спросил он, увидев прежде всего мужика.
– А где ему ещё сидеть? – впервые взорвалась я. – Ты зачем чужому человеку ключи от квартиры дал?
– А ты чего кричишь? – осадил Валерка.
Сердце у меня однако ёкнуло. Я увидела его жёлтые, злобные глаза и сразу умерила пыл. Что это я, забыла с кем имею дело?! Но решила не показывать, что напугалась, и позволила себе продолжать.
– Ну, Валера, ну, на фига мне это надо! А если б он ребёнка напугал?
– Ну, она же спит... – почувствовала, как муж смягчился.
– Спит! А если б раньше пришёл?! – нападала я.
– Мы раньше бы не пришли. Милиция же пасёт. Приходили ещё?
– Конечно, два раза были! Я сказала, что мы развелись. А куда ты делся, сказала, что не знаю, – лгала опять я. – Идите, мойте руки, садитесь за стол. Пельмени готовы.
– Вот это другое дело, – обрадовался муж. – А то взялась ругаться. Я не люблю, когда бабы орут!
***
Ключи у мужика я забрала. Но в течение месяца они приезжали в Петербург, добывали какие-то запчасти на каком - то заводе, где муж когда-то работал и уезжали назад. Я ничего не спрашивала. Только молилась Богу да вела дневник. А вдруг меня не станет, и никто, а в первую очередь дочь, не узнает, куда я исчезла. Я уже не понимала, как докатилась до такой жизни, что решилась довериться бумаге, выплескивать всё ей. Когда же придёт, наконец, избавление? Теперь мне и уехать-то никуда нельзя, только потому, что Валерка со своими новыми дружками обоснуется в моей квартире и будет спокойно жить, а я буду где-то скитаться с ребёнком.
«Не привязана, а визжишь», – сказала мне как-то тётка, но никогда бы не подумала, как точно эта поговорка отразит мое теперешнее положение. Время шло, а он все ездил и ездил, привозил с собой мужиков... Они ночевали в моей квартире, я готовила, кормила всех. И только молила Бога, чтобы его поймали и посадили в тюрьму, и даже… где-нибудь убили. Но он все ездил и ездил… Здоровый сильный верзила, которому ничего не было страшно. Сама я никогда его не сдам, не потому, что жалко, жалости давно уже не было, потому что для меня и дочери это было очень опасно!
***
И все-таки… есть Бог на свете! Прошла неделя, затем другая, третья. А от Валерки ни слуху, ни духу! Я уже не верила, что спокойная жизнь может поселиться надолго, извелась ждать подтверждения догадкам, но…однажды раздался звонок.
– Кто там?
– Милиция, откройте!
Неужели и впрямь милиция? Неужели догадались? И пришли сами! Я открыла дверь. На площадке стоял прилично одетый молодой человек. Сердце забилось в предчувствии настоящей перемены в жизни.
– Проходите, – неуверенно пригласила я.
– Здесь живёт Валерий Дмитриевич? – спросил он.
– Да, жил, – подтвердила я.
– Его задержали. Сейчас он находится в следственном изоляторе. Если хотите помочь, приходите завтра, часам к десяти. Вот визитка… В десятый кабинет.
– Хорошо. А что случилось?
– Придёте, там и поговорим. Он просил принести сигарет, что-нибудь из продуктов и деньги…
– Хорошо, я приду, – перебила его, а сама разозлилась. Не на мужа, на милиционера. Какие деньги, если сама не знаю, как жить дальше! Что он им такого наговорил, что ему поверили? Ему наплевать, как я живу. Он всё равно ничего не понимает. А эти, может, ждут, что выкупать его буду! Пришли на квартиру! Время нашли! Обрадовались, что поживиться на чужом горе можно!
***
На следующий день собрала ребёнка, зашла в магазин, купила три пачки сигарет, пачку печенья и поехала в милицию. От нетерпения всю дорогу подгоняла трамвай. Ночью почти не спала, всё думала, за что его могли забрать и самое главное надолго ли? Уж не собираются ли они мне его отдать! Быстрее бы доехать да всё узнать и, наконец-то, свободно вздохнуть. Постучала в двери указанного кабинета, вошла и сразу увидела мужа. Он был одет в свой самый лучший, дорогой серый костюм. Выделялся среди милиционеров и ростом, и красотой, и одеждой.
– Здравствуйте, – сказала я и села на свободный стул. И напряженно ждала, что будет.
– Здравствуйте, – вразнобой ответили милиционеры.
И замолчали. Я с недоумением смотрела то на одного, то на другого. Один из них приходил вчера. Было впечатление, что ждут чего-то от меня...
– Валера, что случилось? – спросила я, чтобы разрядить нависшее молчание.
– Я продавал куртку. В кармане оказались «колеса». Теперь они считают, что я продавал наркотики, – возбуждённо начал он.
– У тебя и куртки-то не было. Чью куртку ты продавал? – говорила я, не зная, что ещё спросить.
– Да парни мне дали! – разозлился он. – Ты деньги принесла?
– Я сигарет купила и печенья.
– Печенья! Ты деньги принесла?
– Какие деньги! Где я возьму их! Это ты мне должен! Давай, плати алименты!
Я была под защитой милиции и теперь могла говорить всё, что думала. Хватит молчать! Вдруг Валерка молниеносно вскочил, вырвал из рук моих сумку. Открыл её и вытащил мелкие деньги, что там были.
– Что ты делаешь? – закричала я.
– Ты должна была принести деньги и забрать меня!
– Сними со своей книжки! И заплати, кому должен! – посоветовала я. Маски были сорваны.
– У тебя есть деньги! – крикнул он, размахнулся и кинул в меня сумкой, но тут милиционеры опомнились. Один из них схватил его за руку, другой пристегнул наручники и нажал на кнопку. Мне вернули сумку. Вошедший охранник увёл мужа. Доченька моя уже во всю кричала, не понимая, что происходит. Заплакала и я, пытаясь сквозь слёзы высказать чужим людям свою боль.
– Вы зачем меня вызвали, чтобы поиздеваться? Он мне не муж! Мы с ним развелись! Разве не видно, что жить с ним невозможно! Откуда у меня могут быть деньги? Ребёнок маленький, сама не работаю! – плакала и кричала я теперь на них. Наконец-то, хоть кому-то озвучила то, что думала!
– Но он сказал, что вы с ним хорошо живёте. И всегда поможете.
– А кто мне поможет? На что я должна буду с ребенком жить, если сберкнижку свою он выкрал? Вам что, свидетельство о разводе показать?
– Да нет, не надо, – сказал один из них.
Я все же полезла в сумку и вынула свидетельство о разводе. И понимала: они осуждают меня за то, что отказалась от мужа. Но продолжала:
–  От хорошей жизни не разводятся! Я хочу знать, в чем его обвиняют и на сколько лет могут посадить?
– Если докажут, что он торгует наркотиками, то дадут не меньше пяти лет. Если употреблял, получит ещё и лечение.
– Надеюсь на справедливый суд. И не ходите больше ко мне! – не удержалась я, чтобы не уколоть их. Чувство вины долго не отпускало, мне казалось, что не он, а я подставила и предала отца своего ребёнка.
Прошла неделя, месяц…, и только тогда почувствовала себя не такой скованной, как раньше. Я ничего не знала и не хотела знать о муже, молилась только о том, чтобы его не отпустили. Ждала повестку в суд, но её не было. Можно было сходить к свекрови и что-то узнать, он у неё был прописан, но и «маму» видеть не хотела. Я знала, что никто теперь не придет среди ночи, не потревожит нас. Прежняя жизнь закончилась, новая не начиналась.
***
Неожиданно от Валерки пришло письмо, притом довольно спокойное. Он просил съездить к чеченцам, забрать его одежду, магнитофон, распятие и теплое одеяло. Я вновь разозлилась: мало того, что не помогал, так ещё и обворовал меня: дорогое и старинное распятие досталось мне от мамы! Волной накатила неприязнь. Жалость как рукой сняло. Правильно я всё делала, и не надо себя винить, переживать, что плохо поступила: что даже не «разбежалась» искать деньги, а он со мной и ребёнком хорошо поступил?
Необходимо ехать в Выборг. Я еле уговорила Галку остаться с дочкой. Отношения с ней всегда были хорошими, когда надо просто посидеть, поговорить. Но как только коснулось помочь, ей тут же оказалось некогда, и, вообще, она больна и нет возможности остаться! Я не ожидала отказа и даже растерялась.
– Галя, она очень спокойная. Все ест. Хорошо спит.
– Ой, нет, не могу, я не справлюсь.
– Галя, если бы старинное распятие мое и новое атласное одеяло не увез, я бы не поехала. Нужны мне его вещи! Даже если они целы,  привезу и отдам матери.
– Нет, нет, я не останусь, – отказывалась она. Я обиделась на нее.
Если ей что надо, я расшибаюсь, падаю, но стараюсь помочь.
– Вот тебе ключи от квартиры. Можешь здесь побыть, не понравится – к себе её заберешь, – спокойно говорила я, поняв, что обижаться в данной ситуации – себе дороже.
– А вдруг она плакать начнет? – начала сдаваться она.
– Ну, что ты говоришь, она же тебя знает! Накормишь лишний
раз. Или конфетку дашь!
Я знала, что она никуда не денется, но не думала, что придется
так долго уговаривать единственную подругу!
***
Несмотря на раннее утро, было душно. Стоял жаркий август. Я увидела чистое небо. И залитый солнцем оживленный город. И многих ранних прохожих, спешащих к станции метро. Прошла мимо открытого цветочного магазина. Какой-то мужчина уже покупал изумительные красные розы. Жизнь не останавливалась, она била ключом.
На Финляндском вокзале купила билет и вдруг поняла: то, что было недавно – это прошлое, из которого плохое надо забыть. Необходимо начинать жить заново – хорошо и достойно. Дурной сон закончился, только не надо больше подгонять события, торопить судьбу, не надо спешить! И почему я тогда боялась не успеть, опоздать…, а оказалось, что поторопилась! И сколько времени теперь надо затратить, чтобы исправить ошибку!
Я добралась на электричке до Выборга, но до места, где жил Валерий, оставалось еще километров пять. Возле вокзала стоял микроавтобус, и не успела я войти, как он тронулся.
– А они уехали в Выборг, – сказал мне дворник о чеченцах, когда я подошла к сельской конторе. – Строительство еле закончили, с начальством поругались и уехали. Теперь каждый день появляются, деньги требуют. Вон чеченка идет, видать, сегодня её послали. А кассирша-то на обед ушла.
Я повернулась. Подходила молодая, очень красивая, синеглазая
женщина с ребенком на руках, ехавшая вместе со мной в автобусе. Я сказала ей о цели моего приезда. С ума сводила мысль о том, что о муже она знала больше, чем я сама.
– Да, Валера работал у нас. Его вещи мы перевезли на станцию. Сейчас поедем назад и всё заберешь, – спокойно, с достоинством, ответила она. – А почему сам не приехал?
– Он заболел… В больницу положили, – сказала я. И удивилась тому, что так легко она согласилась вернуть мне вещи. Валерка увез с собой целый гардероб. Новые костюмы, кучу рубашек, обувь…
– Мы могли бы совсем уехать. Ждем, когда деньги отдадут. Начислили, а вот есть в кассе или нет, неизвестно. А на счет вещей… Мы не воруем. Это грех. Не берем ни у людей, ни у государства. Воровать у государства ещё хуже. Получается, что обкрадываешь не одного человека... Нам, чеченцам, позориться нельзя. Нас мало осталось. Всего-то четыреста тысяч человек.
Она опустила ребенка на крыльцо конторы. Я присела рядом.
Передо мной открылась безлюдная деревушка, с неровными пыльными улицами, старыми, посеревшими оградами и низкими домами. По дороге бродили куры, гуси, терся о крыльцо телёнок, а людей не было видно, будто все вымерли.
– А с кем вы сюда приехали? – продолжала спрашивать я.
– С мужем и его братьями, – вяло отвечала она.
Жара усиливалась. Солнце накалило все вокруг: землю, строения, деревья… Мы жались в полоске тени, которую отбрасывала растущая рядом береза, но все равно было безумно жарко. Время тянулось медленно и разговорами я пыталась ускорить его.
– А сколько братьев, кроме мужа?
Время тянулось медленно, и разговорами пыталась ускорить его.
– Ещё трое. Муж старший, остальные неженатые, – отвечала чеченка.
– А зачем сюда приехали? – расспрашивала я, но интересовало
одно: как и почему здесь жил Валерка? Что связывало их?
– Приехали подзаработать денег, парням жениться надо.
Я никак не могла решиться напрямую спросить о Валерке. Солнце подбиралось к моим коленям и безжалостно пекло их неумолимым зноем. Я отодвинулась подальше в тень.
– Для свадьбы большие деньги нужны? – спросила я.
Время, казалось, остановилось. Почувствовала, что вдыхая горячий знойный воздух, я плавилась, растворялась в жаре. Захотелось пить. Вдруг удивилась тому, что ребенок молчал. Он не капризничал, не ныл, не просил есть и пить. Странный ребенок!
– Да, конечно. У нас женится тот, кто сможет привести жену в
свой дом, у кого есть деньги и золото, чтобы она ни в чем не нуждалась.
И порядки у них странные. У нас сначала женятся, а потом всю жизнь зарабатывают себе на жизнь, на квартиру. А сколько одиноких женщин воспитывают и содержат детей сами? И никто на мужчин не надеется!
– И у твоего мужа дом есть?
Я так и не решалась узнать, как жил мой бывший муж. Неужели всё было гладко? Ничего не бросалось в глаза? Но рядом сидела не обычная, предсказуемая русская женщина, с которой можно просто поболтать, посплетничать… а чеченка, о которой я тоже пыталась что-то узнать.
– Нет. Он меня просто украл, – спокойно ответила она.
– Как украл?
Все тревоги, страхи, жгучее напряжение, насилие над собой – все исчезло с исчезновением мужа. Теперь я заново училась жить. И ко всему относилась с критическим любопытством!
– У нас и так бывает. Правда, редко. Мне не повезло. Я закончила школу, и отец устроил меня работать продавцом в магазин. Там всегда молодые девушки работают. Обеспеченные мужчины ходят и выбирают себе жену. Один уже присмотрел меня, сделал подарок. А когда мой теперешний муж появился в магазине, мы еще с девчонками посмеялись: «Этот тоже, наверное, жениться захотел!» Мы знали, что у него ничего нет. А он с братьями подкараулил меня, когда с работы шла, и увёз к себе. Пришлось выходить за него замуж. Вот это настоящее насилие! Насилие над человеком, над личностью! Теперь я не думала о муже с ненавистью. Меня охватило огромное чувство счастья. Внезапно поняла: наконец-то, я свободна! И это многого стоит!
– Да он у тебя разбойник! – изумилась я, и радостью посмотрела на нее, не скрывая сделанного для себя открытия.
– Судьба у меня такая, – смиренно ответила она.
– Ты же не любишь его? – спросила я, ожидая от нее признания.
– Он мой муж, и я обязана его любить! – ответила она, но каким тоном это было сказано! Я увидела перед собой сестру по несчастью. У нее, однако, положение ещё хуже, чем у меня. Полное рабство и полное подчинение. И никакого развода!
Появилась «кассирша», но денег в кассе не оказалось. Мы пошли пешком на станцию в надежде, что дорогой подберет машина. Я увидела, с каким трудом она тащит своего малыша. Толстый, неподъемный, он держался за шею матери и молчал. Вскоре она обливалась потом, и мне стало жаль её.
– Давай немного поднесу, – предложила я, и та с радостью передала мне ребёнка, который оказался очень тяжелым.
– Сколько ему лет?
– Два года, – ответила она, чем очень удивила меня.
– Зачем его таскать, пусть сам идёт. Топает ножками. Это полезно.
– Он не ходит.
– А моей дочери год и три месяца, она в год начал ходить, а
сейчас уже бегает, – сказала я и решила перевести тему разговора:
– Он у вас первый?
Солнце уже напекло мне голову, я чувствовала только, как огромной тяжестью висит на мне молчаливый малыш, как жгучий воздух не может высушить выступивший на лице пот, как еще несколько шагов, и я упаду вместе с ребенком… В голове стучала молотком кровь.
– Нет, четвертый. Тех оставили дома с бабушкой.
Она удивляла меня все больше и больше. Все! Не могу больше
нести. Я не выдержала я и передала ребенка чеченке.
– Польза-то есть оттого, что вы работаете здесь?
– Да мы только начали. Соседи вот наши каждый год в Россию
ездят. Набирают безработных и бомжей. Строят коровники в посёлках. Всех уже женили, домов накупили. Правда, одного брата потом убили. Не надо было жадничать.
– А вы не боитесь?
– Нет. Мы много не заработали. Нашим не везет.
Зато нам повезло. Ехал на своей машине мужик и подвез нас прямо до станции. Я так и не спросила про Валерку. И она ничего не сказала о нём. Шла легко, казалось, она не чувствовала тяжести своего малыша.
***
Четверо чеченцев – все высокие, поджарые, черноглазые, с огромными орлиными носами – были дома. Они валялись на металлических кроватях. Я удивилась: неужели ребёнка нельзя было оставить дома, тем более, что он не ходит? Обшарпанный, полуразрушенный ветхий барак, казалось, вот-вот рухнет и всех придавит. Интересно, кто их пустил? Я поздоровалась и огляделась. Один из братьев курил, и я увидела свою пепельницу, что дарила Валерке на день рождения. На другом чеченце была надета рубашка мужа. Гремела музыка из нашего магнитофона, мое розовое атласное одеяло валялось на полу. Когда он утащил его, что я даже не хватилась? Пока оглядывалась по сторонам, они, перебивая друг друга, что-то говорили на своём языке.
Конечно, я ничего не поняла, но видела, как возбужденно они выкрикивали слова. Потом один из них подскочил к другому и что-то бурно начал доказывать, размахивая руками. Лица всех были напряжены. Подожди, да они и ведут себя так же, как муж в последнее время. Нервные какие-то! Но вот заговорила чеченка, и они, недовольно ворча, вдруг разошлись по кроватям. А я слышала – у них женщина прав не имеет. Да - а - а!
– Забирай все, что твое, – сказала она мне по-русски. Неужели
они не хотели мне вещи отдавать? А женщина их устыдила?! Пока выключали магнитофон, успела заметить, как тот, что курил, быстрым, воровским движением задвинул пепельницу под кровать. Я молча собрала одежду, связала одеяло, но не стала снимать с другого парня рубашку и требовать пепельницу. Пусть подавятся! Спросила о распятии. Один из них вынул откуда-то из тумбочки сверток и, отдавая мне, сказал:
– У нас в доме нельзя хранить Бога.
– А где можно?
– Ну, где-нибудь на улице, куда можно ходить и молиться.
– Понятно, – ответила я и ещё раз осмотрелась. Узел оказался
тяжёлым: одеяло, сумка с вещами, магнитофон… Чеченка что-то сказала, один из парней сполз с кровати и начал обуваться.
– Он проводит до вокзала, – пояснила мне она.
Я была голодна, за весь день ничего не ела. И поторопилась уйти, чтобы на вокзале дождаться поезда, а в буфете купить чего-нибудь поесть. Вдруг подумала о том, что и чеченцы были голодные. В бараке даже не пахло съестным. Чужой мир и проблемы, но как Валерка почти два месяца жил у них? Что их роднило? Наркотики, нищета? Вон все какие нервные, да и ребёнок отстает в развитии!
***
Сразу поехала к свекрови, чтобы отдать вещи.
– Это ты во всем виновата! – закричала она, как только я вошла в квартиру. – Во всем! Ты его с места стронула, попользовалась и выгнала! Кормил вас, поил, мебель новую в кредит купил…
– Это кого «вас»? Не забывай. Его ребёнок – ваша внучка!
– Я доверила сына, а ты ему жизнь испортила! – кричала она так, что звенело в ушах. И обвинила меня во всех смертных грехах, во всем, в чём могла. Разозлившись, я бросила у порога вещи, хлопнула дверью, сказала:
– Ноги моей здесь больше не будет!
Со дня убийства прошло чуть больше четырех месяцев. И вдруг… в газете «Метро», в отделе происшествий – прочла небольшую заметку: «Голова в мусорном ящике». Скупыми строчками сообщалось, что у себя в квартире, сожителем была убита, а потом и расчленена молодая особа лёгкого поведения. Скандал произошел из-за появления другого поклонника. Выгнав его из квартиры, сожитель, гражданин Б. не успокоился, а принялся избивать сожительницу до тех пор, пока не убил. Части тела он выносил по ночам и закапывал возле дома. А голову и ноги выбросил в мусорный контейнер в районе Московского вокзала, когда уезжал из города. Преступник пойман и во всем признался. Он указал места, где закопал фрагменты тела. Так милиция раскрыла особо тяжкое преступление!
Я застыла. Боже мой, что я наделала?! Сама себе испортила жизнь! А Валера не переставал меня любить! За время нашего общения он ни разу не обозвал меня, не поднял руку! Это я довела его до состояния, когда он стал скитаться, прятаться по притонам, от безысходности, может, принимать наркотики. Это я поссорила его с матерью, загнала в угол, как волка в сеть. Никакого убийства и не было! А все, что я придумала – бред! Если бы не стала подозревать, не напугала Валеру милицией, он бы никуда не уехал… И мы продолжали бы жить дальше! Как я могла придумать такое, что и в голове не укладывается? И виной всему – моя неуемная подозрительность. И фантазия настолько развита, что я думаю о том, о чем другие бы никогда не подумали!
Детдом всему виной: я вижу всё, будто с изнанки.  Битва за жизнь продолжалась: я устроила ребенка в садик и вышла на свою каторжную работу учителя. Редко бывает, когда ты не нервничаешь, не ждешь от своих учеников подвоха. И с коллегами – сворой крыс, отношения напряженные, за лишние часы они готовы не только раздавить – «сожрать» тебя! Но все эти унижающие склоки, неприятности, которые раньше казались непереносимыми, когда болело сердце и поднималось давление, теперь я воспринимаю, как пустяковые мелочи жизни.
После того, как прошла через ожидание смертельной опасности, ад, который сама себе придумала, уже ничего не боялась. Смотрела на лица людей, и по их выражению понимала, что они думают: и надо ли приготовиться и дать отпор, или отвлечь внимание, увести разговор в сторону, улыбнуться, или просто уйти».
***
На этом записи в дневнике, наконец, закончились. Елена читала их до четырех часов утра. Краем уха слышала, как яростно хлестали струи дождя по стёклам, как бушевала стихия. Комната не раз освещалась голубым ослепительным светом, рокотал гром, скрипели деревья, бились о землю и стены потоки воды, бесновался ветер...
Захлопнув дневник, она вышла на застеклённый балкон, высунула голову из окна и, защищённая сверху крышей, долго стояла и смотрела на хаотическую пляску дождя по лужам, по окнам и стенам противоположного дома. Вспомнила, как через три года ей позвонила свекровь, сказала, что объявился Валера, попросила приехать с ребёнком. Поднимаясь на их третий этаж, Елена несла в душе обиду. Но то, что она увидела... она увидела худого, как скелет, обтянутый кожей, мужчину и с трудом узнала в нём бывшего мужа. Жалость и раскаяние – вот чувства, которые вмиг захлестнули её. Женщина опустилась на стул.
– Здравствуйте, – входя, сказала дочь.
– Здравствуй, дочка, – ответил Валерий. Он лежал на диване и при появлении гостей с трудом сел, свесив худые голые ноги на пол. Дочь во все глаза смотрела на отца и вдруг спряталась за мать.
– Как здоровье? – спросила бывшая жена, видя, что ему тяжело даже сидеть.
– Плохо. Дома, надеюсь, подлечиться.
Вдруг по её телу пробежали мурашки – дрожь застарелого страха перед этим человеком. Но Елена через силу улыбнулась.
– Давно приехал? – словно загипнотизированная, она смотрела на его бледное, отдававшее желтизной лицо и замирала от предчувствия стоявшей рядом с ним смерти!
– Вчера. С трудом добрался…
Притихшая мать принесла им по стакану компота.
– Мама, компот холодный. Смотри, чтобы не простыли, – впервые позаботился о них Валерий.
– Не надо, спасибо, мы пойдем. Потом ещё забежим! – через силу ответила Елена. Жалость и боль вновь резанули по сердцу. Изо всех сил она сдержала слёзы. Тягостно смотреть на когда-то здорового, а теперь разрушенного болезнью, молодого мужчину. Мать проводила невестку с внучкой, и, прикрыв двери, сказала: – У него рак желудка. Отпустили раньше времени... умирать! Жить осталось месяца три-четыре. Вы уж приходите к нему почаще. Он только о вас и говорит. Надеется, что скоро вылечится и опять будет жить с вами.
– Придем, конечно. Что принести?
– Приносить ничего не надо. Он не знает, что умрет. Не надо ему говорить, – сказала свекровь, утирая слёзы.
Врачи не ошиблись. Однажды Елена увидела сон: Валера жаловался ей на то, что болят ноги, что их «корёжит». Он пытался выпрямить их и не смог. Подергал ногами и затих, будто замер. А наутро позвонила сестра свекрови, сказала, что Валерий умер. Утром Елена увидела то, что видела во сне. Муж лежал, немного согнув ноги в коленях, они так и не распрямились.
***
Однажды, через два года после смерти Валерия, когда Елена ездила с дочерью к тётке, они пришла на остановку, чтобы вернуться домой, вот так же начался дождь. Они долго не могли уехать, замерзли и продрогли…
Вдруг… перед ними остановился автобус, открылась, как по волшебству, дверь, и мать с дочерью попали в тепло. За окном свирепел дождь, хлестал изо всей силы по стёклам ветер, но теперь не было холодно.
– Что, замерзли? – спросил водитель – волшебник. Елена искренне поблагодарила его и спросила:
– До метро довезете?
– Да хоть на край света! Ты что, не узнала меня?
Елена внимательно посмотрела на водителя, и поражаясь, не веря своим глазам, спросила:
– Сережка! Ты?!
Это был детдомовский друг Сергей – её первая любовь. Мало того, что довёз до дома, помог занести тяжёлую сумку с картошкой, что дала тётка, ещё долго сидел у них. Разговаривая, выпили не одну чашечку кофе.
***
На свежем воздухе дышалось легко… Казалось, все то страшное, невероятное было не с ней. Елена прочла будто чужой дневник, который больше читать не будет. Смутное настроение смылось летним дождем, она уже не содрогалась от вспышек безобидной молнии и уходящего грома. Капли дождя становились все мельче, и ветер куда-то исчез. Так и Душа её, испытавшая несколько потрясений, смогла всё выдержать! Дневник напомнил ей о прошлом. Неужели она всё это пережила и не сошла с ума? Наверное, потому, что осталась дочь, которую она обязана воспитать достойным человеком!
Сергей вошёл в её жизнь и семью тихо, не назойливо. Характер парня со времени детдома изменился – он стал более спокойным, терпеливым и работящим. Размеренная, предсказуемая семейная жизнь казалась нормой... И, вероятнее всего, она согласится официально выйти за Сергея замуж...















ИСПОВЕДЬ
Повесть

Как не тянула Людмила Степановна, а ложиться в больницу всё же пришлось. С узлом постельного белья привёз её муж в отделение ЦГБ: больница обеднела, куда-то подевались простыни, наволочки, тарелки, ложки. Пришлось брать ещё и халат, и тапочки. Хорошо, что в одном из отделений работал её сын – врач. Он смог договориться с заведующей неврологией, и Людмилу Степановну положили в двухместную палату. Обычно же в комнате лежат человек по шесть, а то и по восемь. Оказаться вдали от семьи, жить в изоляции, терпеть неприятные и болезненные процедуры было невыносимо, но делать нечего: начинались осложнения. В палате, кроме Людмилы Степановны, лежала молодая симпатичная девушка. Они познакомились: Елена – так звали соседку – не ходила и даже не вставала, но на вопрос о причине болезни ответила странно:
– Да я и не болею вовсе…
В первый же день Людмилу Степановну обследовали, назначили лечение. Курс был рассчитан на месяц, а Людмила Степановна уже изнывала от вынужденного безделья, мечтала о выписке. Резко изменившийся распорядок дня выбивал из коллеи. Она металась по тесным коридорам больничного комплекса, вдыхала пропитанный хлоркой воздух, не знала чем занять, куда деть себя от скуки, и не находила места. Незначительные события приобретали здесь особое значение, становились причиной для разговоров. Назначенный укол, обследование, приход врачей и посетителей становились главными в жизни. Муж с дочкой, старший сын и невестка навещали её попеременно. Но обход заканчивался, родные уходили, и больница замирала до следующего дня. Через трое суток она знала всех наперечёт. И кто во что одет, у кого что болит и какое лечение назначено. А вскоре перестала бывать в коридоре в то время, когда выходили на прогулку другие больные… Всё те же лица, те же палаты, разговоры, вся обстановка
претила ей! Теперь она надолго оставалась в своей палате и то засыпала, перепутав день и ночь, то просыпалась в липком поту и не могла понять, где находится. Пыталась читать, но строчки от глубокого беспокойства расплывались, она не могла сосредоточиться. Впервые за последние тридцать лет, оставшись наедине с собой, чувствовала себя несчастной, одинокой и всеми покинутой. Соседка не поднималась.
Ей приносили еду, помогали переодеться… Чем больше Людмила Степановна приглядывалась к ней, тем больше удивлялась. Елену никто не навещал, не приходил, не приносил передачи, хотя в больнице кормили плохо. Но она не кляла судьбу, не ругала больничные порядки: лёжа, пыталась заниматься гимнастикой, растирала руки и ноги. Целыми днями читала книгу. Было впечатление, что ей здесь очень даже нравится. Людмила Степановна пыталась разговорить её:
– Я вижу, к вам никто не ходит. У вас нет родни?
– Есть, но никто не знает, что я в больнице, – ответила Елена и нехотя оторвалась от книги.
– Может, чем помочь? Кому позвонить? – продолжала лезть с разговорами Людмила.
– Нет. Не надо. Меня всё устраивает, – сдержанно отвечала та и вновь принималась читать. Людмила Степановна поняла, что она не хочет разговаривать. Но как прервать молчание? Ещё немного – и она вскочит с кровати, выбежит в коридор и закричит! Эти нескончаемые часы, лениво идущие друг за другом, ужасали её. Тупо и безвольно лежала на кровати, мечтая о доме и встрече с семьёй. Но вскоре ни думать, ни переживать уже не было сил. Увидев, что скрытная соседка дочитала книгу, вновь не выдержала:
– У вас, что… нет мужа, если никто не приходит?
– Нет. Недавно развелись, – ответила Елена и, как от зубной боли, поморщилась.
– Ушёл к другой женщине? – спросила Людмила Степановна и присела рядом.
– Нет, я сама развелась, и не жалею! – сказала молодая женщина, всем своим видом показывая, что разговор ей неприятен.
– И дети есть? – допытывалась Людмила Степановна.
– Есть. Сыну семь лет, он сейчас у мамы.
Елена с досадой бросила книгу на тумбочку.
– И мама не знает, что вы здесь?! – с трудом удерживала тонкую нить разговора Людмила Степановна.
– Нет, а то давно бы прибежала, – ответила Елена. Показалось, что голос её чуть-чуть потеплел.
– Родным сказала, что еду в командировку.
– Да что это за болезнь, что даже маме знать нельзя? – вязала слова Людмила Степановна, оплетая предложениями, словно путами, девушку, пытаясь найти самую сокровенную для неё тему разговора.
– Маме нельзя, а вам, если хотите, могу рассказать, только история будет долгая, – наконец-то, сдалась Елена.
– Нам торопиться некуда, – тихо ответила Людмила Степановна, боясь неосторожным словом вспугнуть соседку. Она бы всё отдала, лишь бы слышать живой голос, лишь бы разрушить испытание молчанием.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она первое, что пришло в голову после затянувшейся паузы.
– Хорошо… как всегда, – ответила Елена и улыбнулась.
– Вы обещали рассказать о себе, – настаивала соседка.
– Не знаю, будет ли вам интересно. И поймёте ли… У нас большая разница в возрасте, – всё ещё сомневалась Елена. Людмила Степановна уже не знала, какие привести аргументы, чтобы подтолкнуть её к разговору. Сейчас вот скажет, что пора спать, и на этом разговор закончится!
– Да вы не бойтесь, я никому не расскажу, – пообещала она, лишь бы что-то сказать. Впрочем, что-то очень интересное она и не надеялась узнать.
– Я не этого боюсь. Чтобы стало понятно, надо рассказать всё начистоту, придётся раскрыться… обнажить душу, а вот будет ли она приглядной, не знаю сама.
– Но ведь нас никто не слышит. Я тоже женщина. Может, подскажу что…
Прежде чем Елена заговорила, Людмиле Степановне пришлось заверять её, что считает своим долгом помочь, если будет необходимо. И замолчала. Будь, что будет, ей надоело уговаривать! Поздним вечером в палате ещё светло. Неясные тени бродили по стенам, потолку, делали вынужденное затворничество доверительным.
Молодой голос вначале спотыкался, останавливался, подбирал слова, но потом, будто успокоившись, перешёл на плавное, ровное повествование. Чтобы не нарушить ход её мыслей и не спугнуть откровения, Людмила Степановна решила молчать. Лишь легла поудобнее и стала слушать.
– Даже не знаю, с чего начать… Самой непонятно, почему всё так получилось... – вдруг сказала Елена. – И именно со мной! Помню, что родители мои часто меняли место жительства. Может, у отца был неуживчивый характер, или жажда увидеть мир гнала их, как цыган, с места на место… не знаю.
Но я успела пожить в разных местах – посёлках и городах тогда ещё Советского Союза. Я успела сменить пять школ, и везде была лучшей ученицей. Хвалить начали с первого класса, и так продолжалось до окончания школы. Одиннадцать лет я слышала в свой адрес: «Молодец, садись, пять. Вот как надо учиться, ребята…» Помню, как в одиннадцатом классе писали сочинение по литературе, как все классы собрали в актовом зале, и пожилая учительница, прочитав моё, сказала: «Вот как надо писать!»
Восхваление не прошло даром. Во мне воспитали гордыню. В старших классах была уверена уже в том, что я не такая, как все. Особенная! Ведь я всё схватываю на лету, у меня хорошая память! Я способнее, а значит, и умнее многих... одноклассников, а особенно недалёких соседей, рабочих из бригады строителей, где работал отец, их глупых жён, что приходили к нам в гости. Я презирала этих людей и даже не здоровалась с ними. И с отвращением глядела на убогость быта своей семьи. Даже пыталась учить родителей, как им надо жить, но они лишь улыбались. А я твёрдо знала, что скоро попаду в студенческий мир, а потом и в светлую, возвышенную жизнь, отличную от жизни моих родителей… Когда закончила школу, надо мной уже висел рок: произошёл выпуск сразу двух классов – десятого и одиннадцатого, а наплыв абитуриентов в вузы оказался ошеломительно высоким. Из маленького городка Кузбасса я всё же поехала в Ленинград поступать в Технологический институт.
Но тут произошло невероятное: по расписанию первым предметом предстояло сдавать физику, которую я боялась больше других предметов, и, засев за учебники, никуда не выходила. С новоявленной соседкой по комнате – кореянкой – готовилась основательно, однако, придя на экзамен, узнала, что первый предмет у меня – химия и мне стало плохо. Неужели сменили расписание, или я посмотрела не в ту строчку? Щёки горели, сердце билось так, что, кажется, все это слышали. Я была в отчаянии. Что делать? Повернуться и уйти? Никогда в жизни не была я такой неподготовленной! Абитуриенты заходили, выходили – все незнакомые и оттого чужие мне люди, а я всё сидела и не знала, что предпринять. Я – лучшая из лучших, никогда в жизни не получавшая двоек!.. А значит, я должна вспомнить всё, что проходили в школе! Должна! Ведь я – это Я. И никто другой. Я обязана поступить!
Зашла последней, взяла билет, села за стол, но не смогла сосредоточиться. Смотрела на вопросы, вспоминала что-то в общих чертах, на ходу соображала, как может вести себя тот или иной химический элемент, и даже решила задачу, но отвечала неуверенно, невпопад. Чуда не произошло. Мне поставили «неуд», я понимала, что эта оценка закрыла мне дорогу к мечте. Удар по самолюбию был таким сильным, что я не помнила, как добралась до общежития!
У ворот столкнулась с радостной соседкой: физику сдала на отлично! Это известие ещё больше поразило меня! И я бы сдала: ведь это я готовила её к экзамену! Во дворе встретились парни. Они тащили тяжёлый письменный
стол. Увидев нас, остановились. Один из них весело спросил:
– Ну, что, девчонки, экзамены сдаёте?
Я еле передвигала ноги. Вопрос об экзаменах причинил мне чисто физическую боль: участился пульс и заболело сердце. Каждый из них был мне ненавистен. Я потупила взгляд, боясь выдать своё отношение к ним.
– Да, а вы чем занимаетесь? – спросила, остановившись, кореянка.
– Вот, стол раздобыли… Мы здесь учимся и живём. А вы какой предмет сдавали?
Я продолжала медленно двигаться к входной двери. Мучительно было всё: их счастливые улыбки, радостные возгласы, взгляды, даже ясное, безоблачное, праздничное небо, что было в Ленинграде редкостью и, казалось, давило на меня!
– Физику… На пять! А вы на каком курсе учитесь? – щебетала соседка.
Я в ознобе, а они, беспечные, говорят чепуху! А что им переживать – у них всё в полном порядке. Это я завидую им чёрной завистью, терзаюсь злобой на весь мир…
– На втором. А ты что молчишь, скромница? – вдруг спросил другой парень, обращаясь ко мне. – Вместе учиться будем!
С ненавистью взглянула ему в глаза. Но встретила безмятежную, синюю заводь, пронзившую меня насквозь. Прервалось дыхание. Ещё немного – и я разревусь. Смотрела и знала, что вижу студента в последний раз. Понимала, что с этой двойкой я теряла жизнь и в этом сказочном городе, и надежды на светлое будущее. Всё разлеталось, рассыпалось прахом. И никто не мог прийти мне на помощь.
С трудом оторвалась от синих глаз и… побежала. Брызнули и полились ручьём готовые слёзы… Бессильно бросилась на кровать. Удерживала себя, чтобы не выкинуть какую-нибудь глупость, не сделать что-нибудь над собой.
Хотела сразу же исчезнуть из города, где меня унизили и растоптали! Но в летнее время, когда билеты на поезда были заранее распроданы, мне досталось лишь место в общем вагоне и только на конец месяца. Хоть и договаривалась с родителями, что, если не поступлю, они вышлют мне денег на обратную дорогу, я не стала просить их об этом. Особенно стыдно было перед отцом: он так гордился моими успехами!
Пришлось жить в Ленинграде почти месяц. Деньги, оставшиеся от разницы в цене билетов на общий и плацкартный вагон, экономила. Ходила по городу и прятала глаза: казалось, все знают и видят, что я унижена! Вдруг поняла, что это глупо – никому я здесь не нужна! Перед отъездом побывала в Русском музее, увидела Петропавловскую крепость, Эрмитаж… но только всё больше и больше расстраивалась. Неприятный осадок от двойки отравлял всё. Внутренняя тревога не давала покоя. Прекрасный город был для меня потерян навсегда.
Представляете, здоровая девочка, когда надо жить и радоваться, так близко приняла к сердцу этот провал, что не видела ни белого дня, ни окружающих людей. Жизнь казалась конченой... И сама я совсем не умная и ни к чему не приспособленная!
Раньше была, вообще-то, иного мнения о Ленинграде: видела по телевидению его красивым, ярким и теперь даже позлорадствовала, отметив тёмную воду в реках, зелёные водоросли на бетонных берегах, неприглядные дома с отбитым кирпичом, старые, рассыпающиеся здания... Только что построенные пятиэтажки в молодом шахтёрском городке, откуда я приехала – Междуреченске были новее и белее. А вода в реках за бетонными дамбами  прозрачной. Мой город ничуть не проигрывал в сравнении, особенно с грязной и неухоженной Москвой, где мне надо было пересесть на свой, сибирский поезд. Он отправлялся поздним вечером, целый день представился вечностью, но желания осмотреть столицу не появилось. Чтобы убить время, сходила в мавзолей Ленина, побродила по ближайшим улицам… И лишь возле Московского государственного университета, на Воробьёвых, тогда – Ленинских горах, восхитилась и видом на город, и зданиями самого университета. Но, увидев шумных студентов, вновь расстроилась: люди поступили, а я нет! Как только в глаза буду смотреть учителям, подругам и родителям? Ведь была такая гордая, неприступная, не позволяла лишнего слова сказать, замечание себе сделать… И так низко пала! И столичные города ругаю зря, будто виноваты… От зависти, от расстройства придираюсь, вижу всё только в чёрных тонах из-за того, что не попала во дворцы и замки.
За месяц переживаний, сильно похудев, вернулась домой притихшей, немногословной. Но родители встретили спокойно. Им было не до меня: отец поругался со своим очередным начальником и решил вернуться на свою родину. Я застала их в полной боевой готовности покинуть обжитое место и уехать туда, где их, как всегда, никто не ждал и ничего не приготовил. Но теперь я радовалась, что уезжаем. На новом месте не перед кем будет отчитываться… за свой позор. За какой- то месяц я стала другой: не такой самонадеянной, как раньше! Удар по самолюбию был довольно сильным. Это были первые самостоятельные шаги в жизни. За этой неудачей последовали другие. И вот уже десять лет я не успеваю отбиваться от них!
***
Голос Елены умолк. Людмиле Степановне хотелось сказать, что ничего страшного не случилось. Ну, не поступила в этом году – поступила бы в следующем. Многие так делали. Но для неё это, видимо, было крахом иллюзий, переоценкой ценностей. Наступает трагедия, когда человек, возгордившись на пустом месте и страдающий завышенной самооценкой, вдруг падает с небес на землю, попадает из одной крайности в другую.
Было очень тихо, и она не знала, продолжит ли Елена разговор или нахлынувшие неприятные воспоминания прервут доверительность.
Людмила Степановна услышала, как тонко зазвенело стекло стакана. Елена ощупью в темноте искала воду. Стало слышно, как она пьёт. Вдруг голос раздался снова:
– Вид грязного, неухоженного Бийска, район так называемой Казанки, с низкими домами и широкими улицами, по которым бродили куры, взбесил меня. Кипело возмущение, было впечатление, что меня обманули. Я ощущала такое разочарование, что не хотела разговаривать даже с родными. В центре города стояли, конечно, и пяти-, и девятиэтажные дома, но в целом это было так  далеко и до Москвы, и до Ленинграда, откуда я только что вернулась. Окружающий мир показался мне настолько убогим, что захотелось выть. Нервы опять были на взводе! Удивляли здешние люди: они казались мне странными. Незнакомые парни прямо на улице не только заговаривали со мной, но и, подойдя поближе, обнимали, назначали свидания, вели себя так, будто сто лет знали меня. Бабули, сидевшие на лавочках, интересовались, как идут дела… Своей душевной простотой они меня убивали. Запанибратство коробило: ведь у меня не было привычки здороваться даже с соседями! Я не понимала, не выносила этих людей, не привыкла говорить пустые слова о том, что меня совершенно не интересовало. Я не знала, почему должна отвечать им. Каждый глупый вопрос ранил. Ходила взбудораженной, возмущённой до глубины души кажущимся обманом! Обострённым чутьём понимала, что я отторгнута от этих, казавшихся примитивными, людей, но не знала, почему… Страстно захотелось вернуться назад, в Междуреченск!
***
Но возвращаться было некуда. Вначале, по инерции, читала химию… Искала причину неудачи… Потом устроилась работать на швейную фабрику, где шили женские пальто. И вскоре стало не до занятий. Месяц, пока была ученицей, – ещё никто не торопил, не подгонял меня. Но после присвоения разряда швеи, когда поставили у прессов и вменили план, пришлось крутиться, как заведённой машине. Монотонный, однообразный набор движений утомлял настолько, что к концу рабочего дня я падала. Внутренне возмущалась: неужели всю свою оставшуюся жизнь я должна буду тратить на это? В восемнадцать лет превратить себя в придаток машины? Ничего не видеть и не слышать, кроме орущего рта начальника? Самой целый день молчать! Даже днём в цехе было тускло. Лампы дневного света где-то там, на высоком потолке, вызывали у меня нездоровое чувство опасности. Ниже, под этим призрачным куполом, где серые люди копошились в груде тряпок, непрерывно стрекотали швейные машины. В воздухе
витало напряжение. Я страдала. Часто теперь вспоминала школу в Междуреченске, высоко духовных одноклассниц, свои возвышенные мечты: приходом удивить мир…
А руки машинально брали пальто, прижимали прессом один борт, другой… Надевали на горячие плечики, отпаривали, стараясь не сжечь ткань, и отдавали по конвейеру дальше. Работала быстро, заранее считая доли секунды. Иначе бы пальто накапливались и появлялись так называемые завалы. И снова меня хвалили. Даже премию за хорошую работу дали. Но теперь я не обрадовалась и не возгордилась… Подозрительно выслушала приказ и с ненавистью принялась за работу! Швейки – окружающие меня люди-автоматы, поздравив, удивились моему равнодушию… В душе я презирала их – своих новых знакомых. Но постепенно научилась без паники, без содрогания слушать рабочих девчонок, уже познавших жизнь. Они с удивлением приглядывались ко мне. Я всё ещё
оставалась непреклонной к поползновению здешних парней – тупых недоумков.
Недалеко от меня работала бойкая, сероглазая девочка. Глядя на её худобу, я удивлялась, как ей хватает сил поднимать огромный утюг весом килограммов в пять, а то и восемь. Она то убегала надолго, то возвращалась и отдавала часть работы молчаливым соседкам, а я не понимала, что же она может заработать? Когда подходил пожилой, вечно всем недовольный начальник цеха и ругал её матом, она отвечала тем же. Но потом он вдруг успокоился, видимо, смирился, а мне стала импонировать эта девочка, умеющая дать отпор. Она часто подходила ко мне, рассказывала анекдоты, и это было единственным светлым лучиком за все часы работы.
Однажды она не вышла на смену, напарницы сказали, что её положили в больницу, и я посчитала своим долгом сходить навестить девчонку. Уговорила для компании двух молодых швеек, купила фруктов, и все отправились в больницу. Подруга была, как всегда, весёлой. Села рядом с нами на скамейку для посетителей и громко, не стесняясь окружающих, начала тараторить:
– Подошла к начальнику и говорю, что мне надо взять три дня без содержания.
– Зачем?
– Не знаешь, зачем женщины три дня берут? – ору на него.
– От меня? – перепугался начальник.
– Успокойся, не только от тебя! А ты правильно мыслишь! За всё рассчитываться надо! Поставишь мне рабочие дни. Понял!
– Ладно! Ладно! – согласился тот.
Смотрела на неё, гордившуюся тем, что так ловко «облапошила» начальника, и мне вдруг до боли, до слёз стало жаль эту рабочую девку, которая не понимала всей глубины содеянного. Не понимала того, что за свои опоздания, за какой-то просвет в работе и жизни, она расплачивалась здоровьем, тем, что может не иметь потом детей. Большой больничный халат несколько раз окутывал худенькое тельце, болезненно тонкие пальчики держали сигарету, бледное, прозрачное лицо казалось холодным и жалким, несмотря на браваду. Представила её рядом со старым, толстым, коротконогим начальником и задохнулась от возмущения. Оглядела девчонок, надеясь хоть в одной из них увидеть то, что чувствовала я. Но они казались спокойными – всё было в порядке вещей.
Посещение больной выбило из колеи. Неужели среди них я – единственная, которую лихорадит от несправедливости? Переполняет состраданием к той, которая сама себя не жалеет? Поняла вдруг, что надо выбираться из этого омута. Надо отказаться от работы, которая делает человека моральным уродом.
Я тут же бросилась в пединститут, записалась на подготовительные курсы, вновь начала заниматься. И немного успокоилась: в жизни появился хоть какой-то просвет.
***
Но судьба распоряжалась мною, как хотела. Новый год я встречала с девчонками в общежитии швейной фабрики. Пришли парни. Никто из них мне не понравился. Те же плоские шутки, низкие остроты, бутылки… Всё мне претило, давила тесная близость не интересных людей. Я томилось по уединению, но уйти ночью домой было уже невозможно. Моё сердце, испытавшее ещё в школе возвышенную любовь, хранило воспоминания о когда-то любимом мальчишке и с отвращением отвергало обыденность. Отболевшая, отстрадавшая любовью, я даже не вздрогнула, когда потанцевала с одним из пришедших парней – Романом и впервые позволила себя поцеловать. Холодный этот поцелуй вызвал новизной любопытство, но ничуть не тронул. Высокий, симпатичный, зеленоглазый парень в перерывах между застольем всё приглашал и приглашал танцевать… А потом совсем опьянел, и его уложили спать… Только такого жениха мне не хватало! Новый год совсем отрезвил меня.
А родители вновь собрались переезжать. Собрались так стремительно, будто боялись куда-то опоздать. Не могу в точности описать тогдашнее настроение. Перемена в жизни, когда вместо дворцов, о которых мечтала, я попала в дом на земле и получила общество сверстников, с которыми нельзя поговорить ни о книгах, ни об искусстве, и так убивала меня. А теперь ещё ехать в деревню? Бросить подготовительные курсы? Тогда уж точно мне не выбраться из тупика! С новой силой вспыхнула тоска по городу юности. Бросить бы всё и уехать назад! Только к кому и зачем? И где там жить? Не у подруг же! Предельно ясно понимала безысходность положения. Опускаться ниже было некуда. Я и так на грани, задыхаюсь от бездуховности. Как утопающая, пытаюсь вынырнуть на поверхность, а меня тянет всё ниже и ниже. Наотрез отказалась ехать в деревню, хотя и в пригородный посёлок: ведь я же зарабатываю себе на жизнь и вполне самостоятельна. А если что не понравится или будет совсем плохо одной, уехать никогда не поздно. Правда, мне самой придётся топить печь, но я останусь жить здесь!
Родители уехали в уверенности, что долго мне не выдержать. А я, для начала, пригласила в квартирантки маленькую, рыхлую девку, с которой работала на швейной фабрике. Вместе безопаснее ходить на работу и с работы, особенно во вторую смену, когда возвращались домой в час ночи, да и деньги за квартиру были не лишними, когда рядом нет ни папы, ни мамы и надо приспосабливаться к действительности. Роман зачастил встречать и провожать меня. Он работал шофёром на самосвале, возил по городу уголь. Жил на квартире. Я отмечала, что он высок и статен. И выглядит лучше, чем коренастый, рыжий парень – моя первая любовь, о котором я столько плакала. Но с ним, как и с квартиранткой, мне не о чём было говорить. Я, правда, пыталась рассказывать им об увиденном в столицах театрах и музеях… Но на лицах их каждый раз появлялось такое выражение скуки, что у меня пропадало всякое желание продолжать.
Ещё поняла, что я отлюбила. Может, потому, что острое, сладостное чувство, от которого бросает в дрожь, – это удел юности?.. А мне уже восемнадцать! Прошёл месяц, другой, третий. Постепенно Роман стал для меня тем недостающим звеном, тем человеком, который соединил меня с миром, с тем обществом, в которое попала. Он стал проводником, переводчиком между мной и окружающими людьми. Когда я была с ним в компании, всё становилось легко и просто, в любой ситуации он знал, как надо поступить, когда и что сказать… При нём я больше молчала: зачем конфликтовать с окружающими, показывать их приземлённость? Я не знала их языка, засорённого сленгом и матерными словами, – говорила на хорошем чистом, может, немного напыщенном, литературном. Из-за частых переездов книги в детстве заменяли мне друзей. Мои разговоры были им так же не интересны, как и мне их. Я буквально принуждала себя говорить попроще, прибегая к беспомощной импровизации, но после каждого пустословия буквально болела. Теперь, в компании с Романом, мне не надо было ничего придумывать, говорить ложные, не от души идущие слова.
Однажды задымила печь, и дым пошёл через дверь. Я сомневалась в том, что Роман поможет, но пригласила его посмотреть… Однако он быстро разобрал дымоход, почистил какие-то там колодцы, возился долго, но сделал всё, как надо, и печь заработала. Впервые в душе шевельнулось нечто вроде уважения к нему: деловой оказался парень! В окна уже глядела луна, и я оставила его ночевать. Положила отдельно, но вскоре парень оказался рядом, обнял меня. Я лежала неподвижно, как изваяние, холодная и чужая, не принимая и не отторгая его. Что делать, если он мне безразличен? Подумала: а что если б на его месте лежал любимый мальчишка, представила и… только вздохнула. Вдруг Роман заговорил:
– А ты что, девочка?
– А ты как думаешь?
– Не знаю, – равнодушно, ничего не выражавшим тоном, заявил он.
– Да, я до тебя даже ни с кем не целовалась! – открылась я. Зачем он спрашивает? Зачем отвечаю? Зачем лежу рядом, если человека не люблю?
– Завтра узнаю на работе, если квартиру дадут, то поженимся, – сказал он, но даже не спросил, согласна ли я выйти замуж? Люблю ли его? Сам не сказал, что любит… Неужели это предложение?
– Спроси, – ответила всё же я, а потом целый день думала: я что, согласилась выйти за него замуж?
Квартиру ему никто не дал, а заявление в ЗАГС мы отнесли. Я уцепилась за Романа, как за соломинку, потому что он стал связующей нитью между двумя мирами: тем, возвышенным школьным прошлым, и этим, приземлённым настоящим. Эти миры настолько отличались друг от друга, что в настоящем я совсем растерялась. Мои родители не обрадовались выбору.
– Ты куда торопишься? Замуж! Замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть! Дети навяжутся, а тебе учиться надо. Что за специальность – швея! Подумай сама. Успеешь соплей на кулак намотать…А ты что молчишь? Жених! Почему она сама себя сватает? – больше всех возмущался отец.
– Да какая разница! – защищала я Романа, который оказался стеснительным.– Какая разница, кто об этом сказал?
Противодействие отца и мамы лишь укрепило решение выйти замуж. Хорошо им рассуждать – они вдвоём живут, а тут – будто одна на всём белом свете!
– Хорошо, выходи, но мы тебя предупреждали! – сказал на прощание отец. – Только потом не плачь, разойдёшься – назад не примем. А тебя, Роман, об одном прошу: училась она хорошо, пусть в институт поступает.
– Пусть учится, жалко, что ли, – ответил тогда будущий муж, и на этом сватовство закончилось.
***
Голос Елены умолк. Она вновь попила воды, и по тону, которым продолжала говорить, стало понятно, что волнуется. Людмила Степановна выжидающе молчала.
– Конечно, рассказывать о первой брачной ночи стыдно, но этот момент в моей жизни оказался, как сейчас понимаю, очень важным. Последующие годы попали в зависимость от того, что тогда произошло. Для меня, моего обострённого восприятия, эта ночь перевернула всё. После того, как съездили к родителям, Роман остался ночевать. Квартирантке в проживании я отказала. Впервые были вдвоём. Лежали, и, как всегда, говорила лишь я… Хотя понимала важность момента, со страхом ждала болезненных ощущений: я читала об этом. Даже тело стало ватным, неживым… но я не переставала говорить. Собрала всю волю и с напряжением прислушалась не к его репликам, а к интонации... Не уловив напряжения, начала успокаиваться сама. Он даже не поворачивался ко мне, лишь обнимал рукой. Лежал рядом, будто безразличный ко всему… Мне же хотелось как можно быстрее проскочить неприятный, по моим понятиям, момент! Вдруг он предложил… раздеться!
– А… я разве не раздета?
На мне была новая сорочка, и я удивилась – зачем её снимать? Но подчинилась. С удивлением обнаружила, что мне совсем не стыдно перед чужим человеком, перед мужчиной. Может, потому, что не люблю его и не волнуюсь, как это будет выглядеть: хорошо или плохо…
Потом произошло то, о чём я и не смела думать! Медленно возвращались трезвые мысли о человеке, принёсшем блаженный стресс, и вдруг я почувствовала к нему необычайно нежную благодарность! Впервые за время наших отношений. Что это было? Может, этот взрыв и есть физическая любовь? Она совсем не похожа на ту, платоническую, которая казалась теперь болезненно-убогой, по сравнению с этой, такой доступной и земной! Я лежала умиротворённая, вновь и вновь переживая только что произошедшее. Неизведанное ранее чувство перевернуло представление о жизни. Другими глазами смотрела теперь на него. И не могла отыскать слов, чтобы облечь это непостижимое, сверкающее чудо, своё счастье, изумление в форму, чтобы рассказать ему, что испытала. Но он понимал, был уверен в себе и ничего не спрашивал. Он знал…
Утром я увидела того же и всё же – другого парня! Совершенно другого! Хотя он так же мало говорил, я пыталась осмыслить вслух то, что произошло. Хотела, чтоб и Роман так же порадовался этому!
Тормошила его и ждала, что он скажет о сверкающей тайне, но услышала в ответ лишь одно:
– Да ладно тебе…
Он не разделял моих восторгов? Или как его понимать? Мужчина так же молча притянул меня к себе, и я вдруг почувствовала ласку, исходящую от него! Взглянула в глаза и замерла. Его неподвижный, томительный взгляд говорил о любви больше, чем простые слова. Теперь я понимала каждое движение, каждый его жест! Это раньше я была слепой, ничего не видела и не замечала… Теперь он открыл мне другой мир, другое измерение, о котором и не подозревала. Вдруг стала понимать другой язык – язык жестов и взглядов, когда совсем не надо слов, всё и так становилось ясно. Для меня это стало открытием, казалось, внесло гармонию, подняло на небывалую высоту наши отношения!
Ждала его с работы, на улице при всех кидалась на шею, изобретала и угощала необычным ужином при свечах. Этот человек доставлял мне неизведанную радость, и каждое утро я вставала с ощущением счастья! Наконец-то моя жизнь стала такой значимой, такой объёмной, наполненной любовью до краёв, как никогда! Не в этом ли заключен смысл жизни?
Мизерными и смешными показались переживания из-за того, что я не поступила в ВУЗ. Теперь удивлялась – как это мелко по сравнению со сделанным мною открытием. Муж будет для меня теперь самым главным человеком в жизни, я обрела особенную, взаимную любовь! Она дороже тех смятенных платонических чувств, что приносили мне боль и горечь разочарования. Теперь я летала на крыльях, боготворила своего Романа и готова была с радостью выйти за него замуж. О подготовительных курсах уже не вспоминала.
***
Елена вновь замолчала. Теперь Людмиле Степановне показалось, что она ждала её реакции.
– И вы поженились? – спросила она, не зная, что ещё сказать.
– Да. Свадьба была скромной. Всего несколько человек моей близкой родни.
– Запомнилось, что Роман стеснялся при всех целовать меня. Я даже разозлилась на него.
– А его родителей не было?
– Нет. Мама жила далеко, в другой области, в глухой деревне. Была очень больна. Мы не сразу поехали к ней. Так были заняты друг другом. Но я до сих пор помню каждую подробность той поездки. Она сыграла в моей жизни далеко не последнюю роль. Вы не хотите спать? А то я разговорилась.
***
Теперь Елену, видимо, так захватили воспоминания, что она не хотела останавливаться.
– Нет, нет, продолжайте, – заверила её Людмила Степановна.
– Я поехала знакомиться со свекровью. Помню, как электричка на миг остановилась на маленькой таёжной станции. Выпустила нас, двоих пассажиров, и с грохотом ринулась дальше. Человек в форме, проводивший её, тут же бесследно исчез. Мы оказались одни у насыпи железнодорожных путей, возле закрытого на ночь вокзала. Где-то там, внизу, в молочном предутреннем тумане, среди вековых сосен, где угадывались силуэты низких домов. Ещё полусонную, меня пронзил холодный ветер, и я пожаловалась мужу, что замёрзла.
– Возьми мой свитер… Сейчас будем дома, – сказал Роман, снял вязаный шерстяной пуловер, отдал мне и остался в тонкой рубашке. Я торопливо набросила свитер на себя. Спустились в ложбину, навстречу водяному потоку: то ли небольшой реке, то ли быстрому ручью, через который был переброшен мостик.
– Сколько раз за день я бегал по этому мосту! – восторженно сказал Роман и остановился. – Чувствуешь, какой здесь воздух?
Я понимала, что значит для него возвращение сюда, где он родился и вырос, но не разделяла восторгов. Мне неприятны были и резкая свежесть влажной низины, и устрашающий звон разбуженных комаров.
– Пошли быстрее! Замёрзнешь! – дёрнула его за рукав, и мы двинулись дальше, мимо тёмных домов с огромными оградами, расположенными вдоль единственной улицы.
Но Роман не торопился. Обычно сдержанный, теперь он беспрерывно говорил о своих земляках, то и дело останавливался.
– Этот строит свой дом лет десять и никак не может достроить, – сказал он, показывая рукой на двухэтажный дом без крыши. – А этот… пошёл свататься к одной учительнице, не застал её и сделал предложение другой…
– И женился? – удивилась я.
– До сих пор живут, и дети есть.
Он вновь остановился.
– Значит, учительницу не любил! – с досадой сказала я. Сломала ветку полыни, начала стегать себя по голым ногам, пытаясь уберечься от мини-вампиров.
– А что такое любовь? Желание двух дураков сделать третьего!
Начавший чуть брезжить рассвет разорвал туман, и я увидела его лицо. Он и не думал шутить!
– Ну, ты даёшь! – научившись говорить с ним кратко и доступно, захотела выяснить, как он любит меня, но муж перевёл разговор на другую тему.
– Работать здесь негде. Молодые разбежались, кто куда. А старики живут огородом да своим хозяйством: держат кур, свиней, коров.
– Скоро придём? У меня уже сил нет! – сказала я, злясь на него за то, что примитивно рассуждал, за то, что жил в этой глуши, и не терпелось быстрее попасть в тепло...
– Устала? А я хотел тебе всю деревню показать.
Из дворов уже доносился лай разбуженных собак, разноголосое пение петухов.
– В четыре утра?
Наконец, остановились у ворот, сделанных из тонких жердей. Пока Роман открывал их, тонким лаем заливалась собака. Я спряталась за мужа.
– Проходи, не бойся. Найда должна меня помнить, – предложил он, но сам тоже остановился.
– Конечно, сейчас увидит тебя и обрадуется! – ехидничала я.
– Посмотрим. Найда! Найда! – позвал он собаку.
Как ни странно, она подбежала и завиляла хвостом: рыженькая, похожая на лисичку. Узнала его. Роман погладил, потом поднял и понёс к дому вырывающуюся из рук собачонку.
Дверь открыл высокий, узкоплечий парень, брат мужа – Юрка. Он молча посторонился, пропуская нас в освещённую комнату. Я удивилась тому, что братья даже не обнялись после нескольких лет разлуки.
И, кажется, даже не поздоровались. Это я сказала: «Здравствуйте!» и услышала в ответ: – Здрасьте!
Парень закрыл за нами дверь. При первом же взгляде я ощутила сходство: одинаковый рост, те же черты лица, только у младшего они были тоньше, нежнее и незавершённее. Выглядел он прелестным цветком, неизвестно кем брошенным в это убогое место. Ни старенькие брюки, ни линялая рубашка не портили его. Полусонный, он так гармонично двигался, будто занимался бальными танцами. Перед приездом я волновалась: как встретит меня свекровь – мама Романа? Но высокая, сухая, полуживая старуха, увидев нас, сама застеснялась, пытаясь освободиться от валенок – она в них, почему-то, спала – и с трудом приподнялась на кровати.
– Жена. Елена… – представил меня Роман.
Он помог матери разуться, но даже не поцеловал её. Странно, что в этой семье не принято выражать свои чувства. Сейчас только вспомнила, что он и писем им не писал, наверное, не считал нужным, поэтому никто из них не знал, что он женился, не подозревал о моём существовании.
На какую-то долю секунды Юрка, почти мой одногодок, задержал на мне удивлённый взгляд. Потянулся незримый шлейф неприкрытого интереса не как к жене брата, а как к свободной девчонке. Захотелось спрятаться от его жадных глаз, указать на пропасть между ним и мной – женщиной, готовящейся стать матерью.
– Роман, разбери койку, да ложитесь, поспите ещё. Намаялись, поди, за дорогу-то. А может, чаю согреть? Юрка! Поставь воду! – сказала мать.
Но Юрка, зевая, даже не двинулся с места.
– Мама, мы ещё поспим, – сказал Роман и расстелил постель.
Опасных глаз деверя уже не было, но его нескончаемый, пьянящий взгляд вдруг застрял во мне. Я долго не могла уснуть.
***
Проснулась оттого, что кто-то разговаривал. Романа рядом не было. Первоначальное желание быстро подняться – исчезло. Не открывая глаз, начала прислушиваться к разговору. Пусть думают, что сплю. Может, о себе чего услышу. Говорили довольно громко, особенно мужчина, но я ничего не поняла. Тогда открыла глаза. Братьев в комнате не было. Сидели двое: свекровь – повязанная тёмным платком, иссушенная жизнью старуха – и огромный бородатый дед. Прислушалась. И вновь не поняла ни слова, как ни старалась. Говорили не по-русски. Язык не был немецким – я изучала его в школе, никак ни татарским, узбекским – слышала на рынке… ни польским – это была ровная красивая речь без шипящих и свистящих звуков. Кто они по национальности? И кто тогда мой муж? По записи в паспорте – русский. Да и по внешнему виду европеец, светловолосый и зеленоглазый.
Оглядела скромное жильё: единственную комнату с самодельными лавками-кроватями вдоль стен, не огороженную печь, окрашенный жёлтой краской деревянный пол… Никакой мебели – лишь стол да табуретки. Перестав прислушиваться к чужой речи, подумала о том, что ничего не знаю о своём муже. Не знаю, за кого вышла замуж, от кого жду ребёнка!
Вошли Роман и Юрка. С появлением деверя комната вновь наполнилась пьянящими волнами, приводя меня в бессмысленное, неподобающее возбуждение. Меня! Замужнюю, беременную женщину! Старик, поднявшись, вскоре ушёл, а свекровь, по-русски обратившись к младшему сыну, попросила накопать молодой картошки. Роман подсел ко мне.
– Ну, как себя чувствуешь? – спросил он и показал глазами на живот.
– Нормально. Сейчас встану. Сколько времени-то? – спросила я, боясь встретиться с ним взглядом, выдать свою растерянность и не понимала, что происходит.
– Лежи ещё. Юрка приготовит завтрак… А время уже двенадцать! – заботился обо мне муж.
– Да нет, я встану, – неуверенно ответила я, почувствовав в себе странное томление, ощутила потребность предстать перед деверем в наилучшем виде: красивой и привлекательной.
Умывальник был на улице. Выйдя во двор, удивилась тому, что долго спали: солнце добралось до середины неба. Оглядевшись, увидела Богом забытый посёлок, состоящий, действительно, из одной улицы. Со всех сторон теснились пологие горы, покрытые соснами. Какие огромные дворы! Здесь и огород, и сарай со скотиной, тут же – покос и пастбище. А за домом, в ограде, шумела река. Наскоро почистив зубы, умылась, начала подкрашивать ресницы…
– Хочешь искупаться? – услышала голос мужа. Повернувшись, увидела, с каким удивлением он уставился на меня:
– Ты перед кем тут красишься?
– Перед тобой… Давай поможем готовить завтрак.
Мне хотелось побыть рядом с парнем: он гипнотически притягивал меня к себе. Мужа восприняла, как постороннего, и поразилась этому.
– Сам справится. Мы отдыхать приехали, а не вкалывать. Он протянул руку, и мы, обогнув дом, подошли к звенящей, живой воде.
– У меня нет купальника, – сказала я. Но не было желания идти с ним.
– Да кто подглядывать-то будет? Только я – твой муж.
Это напоминание мне совсем не понравилось. Что за чертовщина, я не понимала себя! Мы искупались. Ручей был не широким, но глубоким. В прозрачной воде увидела, как металась вдоль берега стая непуганых мальков. Неужели и рыба водится? Неожиданно вспомнила бородатого деда, его мать, спросила:
– А вы кто?
– В каком смысле? – не понял муж.
– Я слышала, какой-то дед говорил с твоей матерью не по-русски.
– А-а! Это её брат, – Роман через силу рассмеялся. – А говорили они по-мордовски.
– Значит, ты мордвин? И умеешь так же говорить? – допытывалась я.
– Нет. Понимать – ещё понимаю, а говорить, не говорю, – сказал он и начал одеваться.
– Почему? – спросила я, чувствуя, что разговор не нравится, но не останавливалась.
– Мать – мордовка, отец русский был. Для тебя это важно? – разозлился окончательно он.
– Да нет… Но мог бы сразу сказать, – каким-то неприятием кольнуло вдруг сердце: он совсем не откровенен со мной! Может, мне приготовиться и ждать ещё сюрпризов?
– Не понимаю, о чём тут рассказывать! – продолжал он, но я не ответила. И, действительно, ничего бы не изменилось, скажи он об этом!
Ещё мокрые, выкупанные в горной воде, мы сели за стол, где в сковородке уже дымилась тушёная со сметаной молодая картошка. На чистой тарелке лежали свежие, недавно сорванные помидоры, лук и огурцы. Я только что была с мужем и думала, что теперь таинственных волн, идущих от парня, не будет, но ошиблась. Как только взглянула на него, ощутила такое воздействие, что вновь растерялась. Что произошло? Сила какого волшебства заставила пылать мои щёки? Исподтишка посмотрела на зеленоглазого парнишку, который спокойно ел картошку, и ничего не понимала. Вёл он себя отвлечённо, будто член королевской династии, который не ест, а пиршествует: неторопливо и нехотя. Где и когда научился он этой изысканной манере поведения за столом? Сейчас он прятал свой опасный взгляд за опущенными веками, а я и хотела, и боялась встретиться с ним взглядом.
– Мотыль, ну, мотыль! – вдруг сказал Роман, глядя на брата. – Вырос! Как тебе мой брат?
Муж посмотрел на меня, и сердце оборвалось. В его вопросе показался скрытый смысл. Догадался? Юрка метнул испытующий взгляд на брата, потом – затаённый – на меня. Он будто спрашивал, хорош ли он, нравится ли мне, и вновь лукаво прикрыл глаза. Заметила, как по ясному лицу парня пробежала усмешка. Я не знала, какую сделать оценку: искренне похвалить – возможно, выдать себя, сказать неправду – язык не поворачивался.
– Взрослый…уже, – дипломатично выкрутилась я, получив быстрый, благодарный взгляд деверя. Он тут же поднялся, буркнул «спасибо» и вышел на улицу.
– Ну, что ты к нему привязался? – в сердцах сказала я Роману. Так не хотелось, чтобы парень уходил!
– Неразговорчивым стал… – с недоумением проговорил муж.
– Да нет, мы с ним разговариваем, – вздохнула свекровь. – Мне бы раньше срока не умереть. В армию бы его проводить, да встретить.
– Опять ты заладила – умру, да умру! – донёсся с улицы голос Юрки.
– А ты зачем подслушиваешь? – рассмеялся Роман. – Иди сюда, тебя никто не укусит.
«Неужели он меня стеснялся?» – тешила себя мыслью я. Не надо о нём думать постоянно. Нельзя! Кажется, он занимает меня всё больше и больше. И мысли только о нём, как когда-то о любимом мальчишке.
Приглянулась деревенская пища. Впервые в жизни ела всё свежее, домашнее, не из магазина. Удивлялась и невиданной посуде: глиняным горшкам и крынкам. Радовалась свежим овощам, жёлтой густой, как масло, сметане, нежному творогу – всё было настолько вкусным, что не хотелось выходить из-за стола. Не еда, а объеденье!
После завтрака я взялась убирать со стола, но Юрка отобрал тряпку: он всё сделает сам. Привычно налил, нагретую на самодельной электроплитке, воду,  быстро перемыл посуду и вытер полотенцем.
Свекровь с трудом поднялась, еле передвигая ногами, вышла на улицу, села на лавочку перед домом. От Романа узнала, что ей шестьдесят лет, но выглядела она на все восемьдесят. Я присела рядом и пыталась разговориться. Но разговор не клеился. Припекало, а бабку морозило. Она долго сидела в оцепенении, и не могла согреться. Казалось, ей не было до нас дела. Юрка принёс альбом с фотографиями. Я взглянула на парня и вдруг интуитивно прикрыла руками ещё не заметный живот, будто не захотела показывать, что беременна. И вновь напугалась: что я делаю? Совсем с ума сошла!
– Всё в порядке? – услышала голос мужа. Его внимание теперь раздражало.
– Да, всё замечательно! – постаралась даже улыбнуться ему.
Меня выдавало расстроенное лицо. Юрка подал мне альбом. Наши пальцы соприкоснулись, и я почувствовала, как рука его дрогнула. Дрожь побежала по мне, я почти не улавливала происходящего. Быстро взглянула на парня. В неподвижном взгляде почудилась безумная, затаённая жажда любви. Открыв альбом, попыталась отвлечься от «дурацких» мыслей.
На чёрно-белых снимках увидела четверых красивых, статных парней – братьев моего мужа. Один лучше другого! Мой симпатичный супруг в сравнении с ними оказался далеко не самым красивым.
– Это старший, Николай…с женой и дочками, – оживилась вдруг мать.
– Дети маленькие. Второй брак? – поддержала разговор я.
– Нет, он в сорок лет женился. Сыны у меня долго гуляют. Вот Гена, ему тридцать, он ещё не женат. Не пойму, как ты Романа в двадцать семь окрутила… – разговорилась свекровь.
– Постаралась… – ответила я, поймав взгляд Романа. На Юрку старалась не смотреть. Всё во мне и так трепетало.
– А это дочь – Валентина. Муж служит в армии. Ей повезло: в богатую семью попала. Внучок уже есть, – сказала бабка и вдруг скинула пуховую шаль. Наверное, согрелась.
– Симпатичная, – лукавила я. Мне было не до золовки. Хотелось увидеть Юркины фотографии.
– А это сын Виктор. Он в армии служит.
На лице свекрови появился румянец. Разговор о детях оживил её.
– Давно служит? – спросил вдруг Роман у матери. А я поразилась: как можно не знать, где находится его родной брат?
– Осенью должен вернуться… А это мой непутёвый муж… – нахмурившись, свекровь показала фотографию высокого, подтянутого человека в форме.
– Красивый, – похвалила я. – А почему непутёвый?
– Бабником был, алкоголиком! Работать не рвался, а попить, погулять – хоть каждый день… Поэтому жили бедно. На войну чуть-чуть не попал, хорошо, что закончилась. А после армии милиционером поставили. Кожанку дали – он в ней на фотографии, наган. До обеда ещё на ногах ходил, а к вечеру так набирался, что под руки вели или на карачках приползал, а то и вовсе не появлялся, – взгляд старухи стал умным, рассудительным и совсем не удручённым. И рассуждала она логично. И не пыталась ничего скрывать.
– И держали? На работе-то? – поинтересовалась я.
– Нет. Выгнали его быстро. Раз напился да с моста упал. Речка мелкая и небольшая, а пистолет утопил. Может, кто и нашёл, да не отдал. Всем надоел... Судить хотели, да что с него возьмёшь – голь перекатная. Пил так, что последние простыни из дома утащил.
Свекровь вдруг разволновалась. Конечно, мне жаль было эту неприметную, раньше времени состарившуюся женщину. Но чем я могла ей помочь? Вдруг подумала о том, что и Роман часто выпивает. То с устатку, когда из рейса приедет, то после работы с друзьями-шофёрами, то просто так. На Новый год напился. Надо запретить ему выпивать, раз отец алкоголиком был!
– Как вы пережили это? – посочувствовала я свекрови.
– Это были цветочки. А когда я заболела да слегла – бабу в дом привёл. Жили под одной крышей, в одной комнате: пятеро детей, две бабы да мужик, деревню потешали. Вот где ягодки-то были. Но я всё пережила. Он вперёд умер... Пятнадцать лет уже прошло... Сгорел от водки, а у меня... до сих пор обида не проходит. Всем ребятам наказываю: умру, чтоб рядом с ним не хоронили. Не хочу даже близко лежать! Теперь бы только жить да радоваться, а вот здоровья нет! На глазах свекрови появились слезинки. Так я познакомилась с родственниками мужа.
***
Был час ночи, когда начались частые схватки. Роман вызвал машину скорой помощи, Мы вышли из дома. Муж поддерживал меня всё время, пока вёл через сугробы по узкой улочке к машине. Раздававшийся скрип снега не нарушал таинственную сонную тишину ночи. Лишь луна да ясные звёзды вяло взирали на нас с высоты, заранее зная, чем это кончится. Не знала лишь я и радовалась тому, что наконец-то, стану полноценной женщиной, матерью, принесу в мир нового человека. Сомнений, что родится сын, у меня, почему-то, не было.
Когда резкие сильные боли стали выворачивать живот наизнанку, я подняла голову и попросила у Бога помощи. Вновь увидела дрожащие от холода звёзды, рассыпанные в бездонной темноте бархатного неба. И начала считать самые крупные из них. Не замечала потом ни людей в белых халатах, ни мужа, идущего рядом со мной. По залитой звёздным светом дорожке шла, казалось, не ведая, куда и зачем. Этот серебристый, не солнечный свет двигался вместе со мною. Скользили в безмолвии люди, было тягостно смотреть на это молчаливое зловещее движение.
Дверца машины, захлопнувшись, отрезала меня от мужа и потустороннего мира, оставив один на один с болью и чужими людьми. Машина то подпрыгивала на кочках, то буксовала в снегу, подбираясь к асфальтовой дороге. Звёзд поблизости не было, и когда мне стало совсем плохо, начала считать: десять, двадцать, тридцать…
Сонная санитарка в роддоме заставила раздеться, принять душ, отвела в предродовую палату. Боль, стыд, жалость к себе – всё слилось в единый комок раздражения против всех и вся.
В дородовой комнате было темно и тихо. Но никто не спал. Из угла в угол скользили, как в немом кино, причудливые фигуры беременных. Изредка доносились негромкие стоны. Ни медсестёр, ни врачей рядом не было. Я обезумела от боли, теперь схватки повторялись ещё чаще. Не было сил ни кричать, ни стонать. Меня бросило в жар. Я легла на кровать, поняла, что долго не выдержу, и собралась молча умирать. Подошли две санитарки, помогли подняться и, поддерживая под руки, повели по тёмному коридору. Мне показалась странной их забота, но я отвлеклась от мыслей о смерти и повиновалась им. Тени ползли впереди нас. Они были длинны и уродливы. Изгибались, извивались, показывали дорогу. И от этих жутких проводников мне стало вообще не по себе.
Единственная родовая палата была залита таким ярким светом, что, ослеплённая, я ничего не видела. Мне самой надо было взобраться на высокую кушетку, но сильные схватки не давали этого сделать. Странно, что живот до сих пор не развалился, не разлетелся на части, и сама я не разорвалась!
Наконец, с помощью санитарок взгромоздилась на злополучный стол-кровать, легла на спину. Но лежать было неудобно, высоко и холодно. Медсестра, осмотрев меня, куда-то убежала. Я испугалась! Вдруг ребёнок родится и упадёт на пол? Хотела что есть силы закричать. Но сестра вернулась быстро и не одна. Мне запретили тужиться, просили подождать, но тело моё было не подвластно мне. Оно содрогалось, не останавливаясь, извергало из себя ребёнка, как чужеродный предмет. Ещё немного,  и я разорвусь пополам. Искры плясали перед глазами, кружили всё быстрей, быстрей. Словно удар электрического тока пронзил, раздирая меня…
Вдруг стало легко, как никогда. Раздался истошный крик ребёнка. Я увидела мокрое существо – крошечного человечка. Это был мальчик, мой сын, к которому я не испытывала ничего, кроме болезненного удивления. Неужели это он принёс мне столько страданий?
Новорождённого унесли. Я почувствовала влагу на лице – в кровь искусала губы. И вдруг рыдания сдавили горло. От жалости к себе. Крепко стиснула рот, чтоб не застонать… только слёз не могла удержать. Они катились из глаз тихо и горько. Никто не видел, что я плачу: рядом начала рожать ещё одна женщина, врачам стало не до меня. Пять часов утра. Город спал, спали мой муж, родители. Громко, не стесняясь, кричала очередная рожавшая. Мне было холодно на металлической кровати, пронимала дрожь, но я боялась отвлекать медсестёр. Утешала себя тем, что завтра придёт Роман, узнает про сына, обрадуется, скажет «спасибо» и утешит меня. Медсестра подошла ко мне. Осмотрев, сказала:
– Вот, не слушала, что говорили, порвалась! Теперь зашивать придётся! – разозлилась она.
– Больно будет? – с напряжением спросила я, наблюдая за ней.
– Нет, как вы боли-то все боитесь!
Она взяла искривлённую иглу, вдёрнула белую блестящую шёлковую нить. Подошла ко мне, присела на стул. Воткнула… И тут я испытала такую боль, что чуть не потеряла сознание. Только сейчас поняла, что такое настоящая, пронизывающая до мозга и костей, боль. Живую, меня протыкали, прокалывали, со скрипом тянули нить. Я дико закричала.
– Терпи! – вдруг жёстко сказала сестра. – Мне смену скоро сдавать. Вот брошу зашивать и живи калекой. Возись тут с каждой...
Но я обезумела. Кричала, плакала, стонала, и ничто не могло остановить меня: ни окрики сестры, ни разум. Я чувствовала, как стягивают кожу, вяжут огненные узлы… И плакала открыто, и навзрыд.
***
На другой день, к обеду, пришёл Роман и переполошил всю палату. Отметив с друзьями рождение сына, был пьян в стельку.
– У меня сын! – кричал он в окно первого этажа, где была наша палата. – Позовите жену.
Встала и подошла к окну соседка по кровати.
– Ей нельзя вставать, – сказала она. – Приходи завтра.
– Тебе можно, а ей нельзя? Почему? – не унимался он. Его пьяный голос, казалось, ворошил во мне боль, которая чуть-чуть начала утихать.
– Завтра придёшь трезвый, тогда и узнаешь! – ответила женщина и отошла от окна.
– Я не пьяный, где вы её прячете?
Он не уходил, а всё стучал и стучал в окно.
– Иди, проспись! – наперебой заговорили женщины.
Мне стало стыдно за его «концерт». Но стоило пошевелиться, как боль возвращалась. Я чуть было не потеряла сознание. Но твёрдо решила встать.
Вначале перекатилась на бок, потом на живот. Не разжимая ног, опустила их на пол. Вцепившись в спинку кровати, подтянулась… Встала! Вид у меня был, наверное, такой ужасный, что, когда я подошла к окну, Роман захлопал ресницами, протёр глаза, чтобы разглядеть меня получше и растерянно произнёс:
– Ну, раз нельзя… не надо было вставать. Я завтра приду.
– А деньги у тебя есть? – спросила я, удивившись такой степени опьянения.
– Зарплату дали, – сказал он, покачиваясь из стороны в сторону.
– И ты её пропиваешь? – еле сдерживаясь, чтобы не закричать на него и не послать подальше, продолжала я. – А ну, давай сюда!
Он достал несколько десятирублёвок, чем ещё больше разозлил меня.
– Все деньги давай, все, я тебе сказала!
Я так ждала его, чтобы пожаловаться. А он?! Полез по карманам шубы, начал доставать деньги из одного кармана, другого, распиханные, как попало. Собрал, бросил со злостью в форточку и, не оглядываясь, ушёл. Ишь ты, не понравилось! А мне тут хорошо?
С трудом вернулась на место, прилегла. Женщины собрали деньги. Теперь к физической боли прибавилась боль душевная. Я вновь не выдержала, спазма сжала горло, и я заплакала, теперь уже от обиды.
Женщины сделали вид, а может, и правда, не заметили моих слёз. После обеда принесли детей. Кормить. Просто открылась дверь, приехала, будто сама, кровать на колёсах, и каждой из восьми женщин подали по ребёнку. И что интересно: никто из деток не плакал, не кричал, будто что-то понимали…
Положили белый конвертик на подушку и мне. Я увидела нежное, чистенькое личико, открытые мутно-голубые глазки. Пододвинула его к груди, и вдруг ребёнок взялся тянуть молоко, будто всегда умел это делать. Молока, распирающего грудь, становилось всё меньше, а мне – всё легче и легче.
С удивлением рассматривала маленький человеческий комочек – своего сына, из-за которого столько выстрадала! Мысли о том, что я претерпевала все это во имя ребёнка, подняли меня в собственных глазах, наполнили убеждением в том, что трудности в прошлом. Я перестала плакать и жалеть себя. Ощутила вдруг, что произошло чудо. Родился новый человек! А я оказалась причастной к такому великому, вселенски значимому событию!
После кормления ребёнка, впервые за последние сутки, я уснула. Здесь, среди чужих людей, без поддержки мужа и родителей, я чувствовала себя брошенной на произвол судьбы... Утром приехали папа с мамой и братом, но мне стыдно было жаловаться на Романа. Наоборот, это он им сказал, что я забрала у него все деньги, не оставив ему ни копейки даже на еду... И поругали меня.
А муж продолжал появляться пьяным, потерял ключи от дома и водительские права… Но удивить меня уже ничем не мог. Неприятности сыпались, как из рога изобилия, и я не успевала осмысливать их. Врачи с фальшивой, холодной вежливостью спрашивали о самочувствии лишь для записи в журнале. Медсёстры ненавидели любые просьбы. Я была беззащитной и одинокой. Человеческая стыдливость здесь распиналась. Мои проблемы не волновали никого. Через неделю меня выписали из больницы.
Другими глазами, без прежней доверчивости и иллюзий, взглянула на трезвого мужа, когда он приехал на самосвале забирать меня из больницы. Кто-то нашёл и вернул ему потерянные документы и ключи от дома. Приняв из рук медсестры сына, он долго разглядывал его, а потом сказал, улыбаясь:
– Моё обличье.
– А чьё ещё должно быть?
И тоже через силу улыбнулась. Смотрела на него и удивлялась: ведь он старше меня, а ведёт себя, как ребёнок. Поняла вдруг, что беззаботная жизнь моя кончилась. Дальше предстоит борьба. Борьба трудная и долгая за того новорождённого человечка, который доверил мне свою судьбу. Мой муж не такой уж стойкий и надёжный, каким показался вначале. Но никто не тянул меня замуж, никто не просил ребёнка. Это было моим решением. И отвечать за всё придётся самой. Вспомнила, как легкомысленно думала о замужестве: «Ну, не понравится – разведусь».
А теперь вот попробуй, разведись. Куда денешь эту крошку? Разозлившись на недостойное поведение мужа, не стала его спрашивать об имени ребёнка. Перебрала в памяти все мужские имена, произнесла вслух, прислушиваясь к их звучанию. Хотела найти имя доброе и оригинальное, мягкое и красивое, единственное в своём роде. Сын родился в январе, и мне захотелось назвать его в честь отца Николаем. Но потом раздумала: имя хоть и редкое, но жёсткое и даже холодное. И… назвала Женей, Евгением!  А что? Имя тёплое, мягкое, нежное. Слух не режет, ничем не выделяется.
Присела на край сиденья. Роман положил мне на колени драгоценный свёрток, завёл машину. Неожиданно подумала о том, что всё плохое позади. Началась новая жизнь. Папа, мама и наш маленький сынок. Что ещё может быть прекраснее? Держала тёплый, живой комочек, смотрела на серьёзное лицо мужа. Взгляд, то напряжённый, направленный на заснеженную дорогу, то ласковый и нежный, обращённый на нас с сыном, говорил о любви.
– А как его зовут? – вдруг спросил он.
Я чуть было не засмеялась. Откуда знает, что я уже назвала ребёнка?
– Женя, – ещё недоверчиво ответила я.
– А взрослым… как будет? – он оторвал взгляд от дороги.
– Евгений, – сказала я и удивилась: он, что, заранее согласен с именем, что дала?
– Евгений Романович? – уточнял муж.
– Да, – твёрдо ответила я, выстрадав право назвать сына, как хочу! И буду бороться за это!
– Хорошо, – сказал муж, будто сдался добровольно. И я успокоилась. Вдруг вспомнила, как одна из женщин в палате уже назвала девочку Светой, но пришёл муж, а потом и свекровь, и принесли ей новое имя – Оля.
– Ну, зачем Оля – пусть будет Света, она такая светленькая! – слабо сопротивлялась она. Но уже вечером я услышала, как называла дочку Олей. А я сама дала жизнь и имя своему ребёнку!
– Ты зачем так много пил? – решила я поругать Романа.
–  Как зачем? Сына обмывал.
И погладил моё плечо, одной рукой держась за руль. Вся моя злость полетела к чёрту. Исчезла обида на жизнь. В его глазах увидела такую признательность, такую любовь и благодарность, что сразу всё простила. Кстати, и прощать-то было нечего. Ну, выпил человек на работе, ну, «обмыл», как положено: не каждый день сыновья рождаются! Зато теперь у нас настоящая семья!
Гордо и неторопливо шествовал Роман по заснеженной тропинке к дому с ребёнком на руках. То и дело останавливался, откидывал кружевной уголок, показывал сына любопытным соседям. Хорошо, что мальчик спал. Я только потом узнала, что новорождённого показывать нельзя. Мы так и занесли его, спящего, в натопленный дом.
Роман положил сына в кроватку, обнял и поцеловал меня. С лёгким сердцем отпустила его поставить машину в гараж. Оглядевшись, удивилась. Комната была прибрана, полы вымыты. Детское приданое: пелёнки, распашонки и ванночка – всё аккуратно составлено на полке. Последние обиды растаяли, разлетелись без следа.
Послышалось кряхтенье, а затем и продолжительный, но негромкий плач сынишки. В больнице я не видела и не слышала, как он плачет и, подойдя к нему, удивилась. Глаза и рот были открыты. Он не кричал и даже не плакал, он… аукал. Осторожно взяла на руки, но крики не прекратились. Кормить ещё рано – только что покормила в роддоме. Значит, он не голодный, а мокрый. И тут я напугалась. Что с ним делать? Почувствовала себя беспомощной. Скорей бы Роман вернулся. Распеленать смогу, а что дальше? Для начала осторожно раскидала пеленки, запоминая, что за чем следует, и обомлела. Передо мной лежало мокрое, красно-синее, морщинистое тельце с огромным пупком, залепленным пластырем. Мягкая ямка на голове дышала… Мне стало плохо.
Ребенок кричал, а я боялась к нему притронуться. Вдруг он перегнётся, и позвоночник сломается? Но оставлять его в таком виде тоже было нельзя. И я решилась. Подсунув под головку и спинку руки, попробовала поднять его, но сын завалился на животик и заплакал ещё больше. Поняла, что надо сначала снять мокрую распашонку, а потом уж пробовать, если не поднять, то хотя бы перекатить его на сухие пелёнки.
Раздевая, боялась вывернуть ручки и ножки, но… пока я катала его туда-сюда, руки мои осмелели, да и с ребёнком было всё нормально… Наконец, я смогла приподнять живого крошечного человечка и переложить его на сухое место. Конвертик, сделанный мной, не был таким тугим и красивым, как в больнице, но я была довольна. Чтобы совсем успокоить сына, а в первую очередь, себя, покормила грудью не по расписанию.
Вечером вместе с Романом помыли его в тёплой воде с марганцовкой. Правда, отклеился пластырь, и я увидела сиреневую пуповину, от одного вида которой сердце куда-то упало. Долго потом не могла успокоиться. Но ребёнок сразу же уснул, а мы отметили его рождение.
– Раздевайся, – привычно сказал муж после выпитого вина.
– Сейчас нельзя… – в больнице предупредили.
– А когда будет можно? – нетерпеливо узнавал он.
– Через месяц.
Тогда он ласково обнял меня и вскоре затих, а я долго не могла уснуть. Мне казалось, что с ребёнком может что-то случиться, а я усну и не услышу. На следующий неделе приехали родители, брат, собрались родственники – все поздравляли нас, дарили подарки, и я начала оттаивать.
  ***
Елена остановилась. Помолчала немного. Спросила:
– Что-нибудь скажете?
– Мне не понравилось, что ваш муж выпивал. Но… может, у водителей так заведено? – спросила Людмила Степановна, не зная, как ответить, чтобы не обидеть Елену. – Рассказывайте дальше, тогда яснее станет.
– Прошёл месяц. Я всему научилась. Мыть сына, пеленать, кормить по часам. Рос он крепким и здоровым ребёнком, набирал хороший вес…
Но радости не было. Муж… вскоре перестал торопиться домой. Перестал раздевать меня и каждую ночь делать признание. Помня рассказ свекрови, запретила мужу пить, но он и не думал слушать меня, частенько приходил «поддатым». Я ничего не понимала. Жила любовью, казалось, взаимной, и сразу всё кончилось? Где моя лёгкая, беззаботная жизнь? Где мой любящий муж?
Целый день делала грязную работу: топила печь, варила, выгребала золу, стирала пелёнки, убирала в комнате… Грязная стирка, задымлённая печь, орущий время от времени сын, постоянно отсутствующий муж... С удивлением обнаружила, что мне не нравится такой семейный расклад! Неужели так будет продолжаться всю оставшуюся жизнь? Мне двадцать лет, а я устала жить. И всё плохо, и ничего изменить нельзя! Ради кого старалась, ради чего столько выстрадала, вытерпела? Надеялась, что, родив сына, ещё больше укреплю семью. Я не вынесла бы тех страшных часов, если б знала про теперешний холод и отчуждение мужа!
Пока была занята, и руки что-то делали, было терпимо, но как только я освобождала себя от работы, мысли, одна печальнее другой, так и лезли в голову… Даже тогда, когда моё тело корчилось в родовых муках, я не страдала так, как сейчас. Даже тогда, в битком набитой палате, находила в себе силы не кричать, не стонать, как многие. Знала, для чего проходила весь этот ад! Физическая боль рвала моё тело, но не было пустоты в душе!
Появление мужа теперь взвинчивало меня. Я страдальчески ждала, что однажды он станет прежним: приласкает, обнимет… Но шли дни, недели, я нервничала, а отношения становились ещё более натянутыми. С раздражением смотрела теперь на своего миловидного мужа. Уже один беззаботный вид его причинял нестерпимые страдания. Однажды отказался помогать мне мыть ребёнка!
– Самой делать нечего, – сказал Роман.
Он хотел лишь одного, чтобы я оставила его в покое!
– Как это нечего?
Теперь, когда его нежные губы произносили грубые слова, мне оставалось только удивляться разительной перемене, произошедшей с ним.
– Дома сидишь, ты обязана всё делать! – отмахивался он.
– А ты мне тоже… кое-что обязан! – вырвалось у меня в сердцах. Но он промолчал. Сделал вид, что не расслышал. А мне стало нестерпимо обидно: что мне, как нищей, выпрашивать крохи любви у собственного мужа?
– Что случилось, почему поздно пришёл? Почему пьяный? – вошло в привычку неприязненно допрашивать его.
– Машина сломалась. Колодки полетели, – сквозь зубы объяснял он. – И не пьяный я. Подумаешь, с устатку на троих бутылку выпили.
– И вчера было то же самое. Может, любовницу завёл? – вырвалось у меня, и я поймала взгляд, чужой, страшно колючий взгляд, которого раньше не было. Конечно, сказала ему об этом в сердцах. Даже в мыслях не допускала, что он изменяет. С какими бы глазами приходил он домой, ко мне и ребёнку? Это было бы полным семейным крахом! Объяснение находила в том, что зима суровая, даже стены в доме промерзают, скорей всего, и правда, устаёт.
– Никого я не завёл. Мелешь, что попало!
Он лёг на кровать и демонстративно отвернулся.
– Почему тогда не спишь со мной? – вдруг сорвалось с языка. Было стыдно, но теперь, когда он отвернулся к стене, я могла не прятать глаза.
И вымолила у мужа вечер любви. Появилась надежда, что теперь всё наладится... Однако и в последующие ночи он и не думал прикасаться ко мне. Бессильное бешенство накапливалось. Духовно чужой человек, ставший близким благодаря постели, снова стал чужим. Как только близость – физическое влечение оборвалось, кончились и любовь, и дружба. Вскоре я ненавидела его всей душой. Все средства были использованы, и я не знала, что ещё делать. Вдруг поняла, что дольше мне не выдержать, и выход увидела в одном – в разводе.
– Нам надо серьёзно поговорить,– однажды сказала я.
– Ну? – дёрнулся он, думая, что я начну, как всегда, ругаться.
– О нас с тобой.
Я собрала всю волю, пытаясь быть спокойной.
– А что о нас говорить, следи лучше за ребёнком! – явно заводил он меня.
– Наши отношения мне не нравятся, – так же ровно продолжала я.
– А я при чём? Ты с жиру бесишься, а я вкалываю. Деньги зарабатываю. А тебе… если не хватает – заводи любовника!
Ого, значит, он понимает, чего я от него хочу? Теперь, когда пелена спала с моих глаз, я увидела всё того же примитивного, серого парня, самца, потерявшего интерес ко мне, как к самке. Но за два года семейной жизни с ним, кроме общечеловеческих потребностей в еде, питье и отдыхе, я привыкла ещё к одной житейской... Так почему же он стыдит меня за то, что испытываю желание, ведь при всех нуждах плоти человек подобен любой другой живой твари, если уж на то пошло?!
– Предлагаешь завести любовника, тогда зачем нужен ты? Давай разводиться!
– Ты что, с ума сошла! – почувствовала, как испугался он. И отлично зная, что пользуется властью над моим телом, тем, что не смогу отказаться от редких минут блаженства, потянул в постель. Но на этот раз, получив очередную подачку, я вдруг почувствовала омерзение. Поняла, насколько примитивен и гадок наш союз.
А ребёнок подрастал, узнавал меня, улыбался своему отцу. Но теперь я не находила в душе безотчётной, властной любви ни к мужу, ни к сыну. Чувствовала только долг и заботилась о ребёнке по обязанности. Может, мои мысли были так заняты мужем, что на любовь и к ребёнку не оставалось места?
***
Молодая женщина замолчала, может, хотела услышать мнение или совет. Но Людмилу Степановну начало раздражать то, что Елена меньше всего думала о сыне, а больше всего о своих желаниях… о похоти. Спать расхотелось. Может, высказать всё, что та заслужила? Или ещё послушать? Сказала строго:
– Не надо было замуж выходить без любви, за первого встречного!
– Теперь я знаю это. Тогда не знала!
Голос Елены прервался. Людмила Степановна заворочалась, начала устраиваться поудобнее, чтобы наконец-то уснуть… Но Елена продолжала:
– Я расскажу, как хоронили его мать. Когда получили телеграмму о том, что умерла свекровь, я вспомнила, что была там счастлива. Может, не стоит торопиться с разводом? Куда деть человечка, который недавно родился? Вдруг муж вспомнит всё хорошее и одумается. Я так устала жить в замкнутом пространстве, ни с кем не общаться, не видеть людей – одни только стены. Мне просто необходимо вырваться из дома. Увидеть Юрку! Почувствовать его взгляд, ощутить себя притягательной женщиной.
– Я поеду с тобой, – объявила вечером мужу.
– Ты что, заболела? – заартачился он. – Ребёнка рада бросить?..
– Тогда и ты не поедешь! – впервые за последнее время была настроена так решительно, что он почувствовал: ничто не остановит меня! – А с Женей мама посидит: ребёнку почти десять месяцев, справится! Обострённым чутьем улавливала досаду мужа, его унылый взгляд, но в поезде, при людях, мы не ссорились. Ко мне вернулось хорошее настроение. Теперь я обрадовалась знакомому перрону его станции. Алмазами сверкал пушистый снег, что падал с высоты небес на грешную землю, заслоняя луну, делал её невидимой. Снежная долина расстилала перед нами чуть заметную ночную дорогу. Засыпанные сугробами вековые сосны, сказочно белые дома… При неярком свете фонарей, заметаемых снегом, наши тени становились то матово-синими, то серебристыми, то сливались с тенями оград и домов.
Никогда ещё за последнее время не радовалась я ледяной красоте так, как в этот раз. Шли молча. Я даже боялась начинать говорить. Слово за слово – и ссора может разгореться просто так. Но мне сейчас не хотелось ругаться. Белое, снежное таинство зимы, раскрывшее передо мной красоту ночи, умиротворяло. Теперь я ждала чуда не только от природы, но и от людей. И в первую очередь от мужа.
О свекрови я даже не вспомнила. Она лежала в гробу, обитом чёрным ситцем, высохшая, словно мумия. Неяркая свеча позволяла различить спящих на кроватях и полу людей. Женщина, открывшая нам дверь, оказалась сестрой мужа. Я вновь поразилась безразличию близких людей. Они лишь поздоровались. Муж забыл даже познакомить нас. Сняв шубы, валенки и шапки, мы легли на застеленный тряпьём пол. Я знала, что спать все равно не придётся. Да и как можно уснуть рядом с покойной?
Комната, наполненная чужими живыми людьми по соседству с мёртвой, вдруг напугала меня. В сердце поселилась тревога, я устыдилась своей радости, эгоистичных мыслей. Услышала ровное, спокойное дыхание мужа, поняла, что он заснул, и поразилась этому. Сестра его, Валентина, повозившись у печки, не стала её разжигать, и легла на кровать.
Прямо передо мной лежала усопшая, и от этого соседства стало жутко. Хотя и слышала дыхание десятка людей, ужас не покидал меня. Больше всего боялась, что свеча догорит и всё погрузится во тьму. Впервые в жизни видела умершего человека, которого знала, с которым разговаривала, и вдруг подумала о том, что прикоснулась к ужасной и непонятной мне тайне жизни и смерти. Всего несколько месяцев назад это был мыслящий человек со своими интересами и делами, а теперь это непонятное нечто, от которого надо избавиться и предать земле! Зачем человек рождается, зачем живёт, ведь не для того же, чтобы умереть?
Светало. Люди просыпались. Я видела, как один за другим поднимались братья – четверо её сынов. Поднялась и дочь. Я поднялась, но, увидев, что комната стала тесной, присела на освободившуюся кровать. На меня никто не обращал внимания. Юрка повзрослел, стал ещё лучше. Напрасно я пыталась поймать его взгляд, он не подошёл, не заговорил со мной, не спросил даже о племяннике. Братья взяли у сестры Валентины бутылку водки, сели за стол. Роман молча присоединился к ним. Я хотела одёрнуть его, сказать, что так делать нельзя, но постеснялась: не у себя дома. Сестра, успев продать соседке швейную машинку, считала деньги. Братья выпросили у неё ещё бутылку, потом ещё… и вскоре им стало так весело, что они заговорили, засмеялись, будто рядом и не было покойницы. Мне стало тоскливо, попала к чужим людям: никого из них не знаю, и никто не знает меня! Время уже двенадцать, а я сижу, голодная и боюсь подойти к столу. Ромка, сволочь, совсем забыл обо мне! А может, и не забыл, а специально делает так, чтоб в следующий раз никуда с ним не ездила! Решилась подойти к сестре:
– Валя, может, чем помочь?
– Нет, не надо, – последовал высокомерный ответ.
Вернулась на место. Почувствовала вдруг, что набухли груди от молока. Чтобы не намочить свитер, надо незаметно подложить салфетки! Но здесь, при всех, этого сделать нельзя. Захлестнула обида на мужа. Был бы рядом, хоть загородил бы! Набросив на себя шубу, выскочила на улицу.
Полной грудью вдохнула морозного воздуха. Раз, другой, третий, для того, чтобы успокоиться, не расплакаться у всех на виду. И вдруг разозлилась. А с чего это я буду плакать? Надо собраться! И не падать духом! Нашла, из-за чего расстраиваться: внимания не обращают! А в сумке пироги есть с мясом, которые сама же напекла в дорогу, и даже яблоки осталось. Роды пережила, сколько боли вытерпела, а здесь кого бояться? Никто не гонит на мороз, не кричит, не убивает. Надо выкинуть из головы плохие мысли. Этого на место поставить. Муж он мне или нет?
Вернувшись в дом, достала оставшиеся пироги, мытое яблоко, салфетки. Отвернувшись, при всех укутала грудь. Съела пирог. Взяла яблоко. Не успела откусить, как подошёл Валькин сын.
– Яблоко дай, – потребовал он и протянул руку, пытаясь вырвать...
Я разозлилась. Эта семейка меня достала!
– Сейчас отрежу... – сказала я, но ребёнок закричал:
– Хочу всё!
Но меня понесло: подойдя к столу, где сидели мужики, отрезала половину и протянула капризному ребёнку.
– Бери!
– Хочу целое! – нагло кричал он.
– У, какая плохая тётка! Сейчас пойдём в магазин и купим пять штук, – стала успокаивать его мать.
– Ты что, ребёнку яблоко не даёшь? – спросил муж, наконец-то, вспомнив обо мне.
– А где я тебе возьму?
– Это отдай! – командовал он при всех.
– Это он не берёт, ему целое надо. Ты пить-то прекращай! – не удержалась от замечания я. А ребёнок всё орал, показывал на меня пальцем и не брал половинку. Разозлившись, я съела её сама.
Когда собрались люди: соседи и родственники, чтобы вынести тело, все братья были пьяны. Подошёл бородатый дед, брат покойницы, которого я видела в прошлом году, снял шапку, посидел немного, покачал головой, сказал:
– Пора выносить.
Тело унесли так быстро, что я еле успела одеться. Сразу пошли на кладбище, благо оно было рядом. Муж с братьями убежали вперёд. Я плелась в хвосте, с непривычки черпая в валенки снег. Наметённые сугробы были не меньше полутора метров. Как только люди смогли выкопать могилу? Узкая, только что протоптанная тропинка шла, как могла: вкривь и вкось.
– Нашли могилу её мужа, рядом выкопали, – сказал кто-то.
Я вспомнила о том, что она не хотела лежать с ним рядом, но никто не наказал, не исполнил последнюю волю матери. Никому не было дела до её желаний при жизни, как и после смерти. Закидали могилу быстро, без лишних слов и плача. Только я не смогла удержать слёз. Так стало жаль эту бедную, ничего в жизни хорошего не видевшую свекровь. Я начала повторять её судьбу, будто завещанную мне по наследству. Вспомнила невёселые слова, как предупреждение, которым не придала значения. Теперь я понимала её, как никто другой.
Все обрадовались, когда вернулись в тёплую избу, где был накрыт поминальный стол. Заплаканная, я выловила мужа, сказала:
– Я есть хочу, просто умираю.
– Кто тебе не даёт? Садись, – с недоумением посмотрел на моё зарёванное лицо и отвернулся.
– А ты? – пыталась поговорить, схватила его за рукав.
– Я есть не хочу, – сказал он, выдернул руку и двинулся навстречу вошедшей молодой женщине.
– Конечно, целый день за столом! – бормотала я. – Снова бросил меня, скотина!
– Роман! Как живёшь? – спросила женщина. Улыбаясь, он обнял её.
Во мне клокотало бешенство, бессильное и бессмысленное. Хотелось наорать, вцепиться в бесстыжую рожу и даже ударить его при всех, но усилием воли я сдержала себя.
Увидев на краю стола свободное место, села. Села за первый стол, когда поминают чужие... Неслышный разговор вполголоса мучительно задевал нервы: казалось, все с недоумением смотрят на меня и говорят только обо мне. Выпила со злости стопку поминальной водки и съела всё, что подали. Ранний зимний вечер уже стоял за окном, а я только что поела!
Потом вновь сели братья, сестра и ещё кто-то, наверное, из родни. Женщина, что говорила с Романом, оказалась рядом с ним… Может, это их двоюродная сестра? Звон стопок, звук наливаемой водки, звяканье ложек, громкие голоса слушать было невыносимо. Пришлось из последних сил сдерживаться, чтобы не выкинуть какую-нибудь глупость! А за столом уже шёл пир горой. Старший, белокурый Николай, вдруг запел:
– Кондуктор не спешит, кондуктор понимает…
– Что с девушкою я прощаюсь навсегда! – подхватил и мой муж. Допились. Совсем с ума сошли! В этот момент вошла пожилая женщина. Она перекрестилась, хотя икон в доме не было. Подошла к столу, на котором громоздились бутылки, послушала пенье и вдруг закричала:
– Вы, что, совсем охренели? Добрались до бесплатного, гуляете?! Это что вам, свадьба? Мать похоронить не можете, как следует! Нарожала вас, алкашей! Валька успевает карманы набивать. Не знаете, что уже дом продала? Молчите, вам бы только бутылку. Да лишь бы нажраться!
Тётка, хлопнув дверью, ушла. Ни я, ни кто другой, ей не ответил. Мне сказать нечего – со мной родной муж не считается. Попал сюда, «наплевал» на меня. Если б сама за стол не села, то голодной осталась бы! Интересно, где Юрка будет жить, если дом уже продан? Сижу, караулю, сама не знаю кого. Ребёнка бросила, молоко пересыхает, а этому оболтусу всё равно, совсем обнаглел. Сидит рядом с бабой, улыбается, руку положил на плечо. И никто не одёрнет, не скажет, что это плохо. С молчаливого одобрения братьев, ведёт себя по-хамски. Я так и осталась для всех пустым местом. Увидел, когда яблоко понадобилось отобрать!
Вдруг муж и девка, сидевшая рядом с ним, поднялись и на моих глазах начали одеваться.
– Ты куда? – изумилась я. Но он даже не ответил.
– Мы скоро придём, – за него сказал брат Николай.
Собравшись, они втроём шагнули за порог. Сгоряча я схватила шубу, шапку, надела сырые валенки, но тут же опомнилась. Куда я ночью пойду за пьяными мужиками? Они здесь в своей деревне, а меня бросят где-нибудь и что тогда? Возвратилась назад, совсем растерялась. Ну, тварь! Что же теперь делать? Надо срочно позаботиться о себе: занять кровать, а то придётся спать на холодном полу. Под утро тепло выветрится, и я схвачу простуду.
Не спрашивая разрешения, взяла подушку, легла и укрылась одеялом. Вдруг послышались шаги. Я замерла. Подойдут, чего доброго, сдернут одеяло и скажут, что занято…
Но никто не подошёл. Зазвенела посуда. Послышался нестройный говор… Меня не тронули. Я отвернулась к стене. Господи, как мне хочется домой! Ромка совсем обнаглел, от рук отбился! Приедем, точно разведусь... Как такое прощать? Захотел – собрался, ушёл неизвестно куда. Надо мной теперь все потешаются: что ни делает, молчу. Приеду – пожалуюсь отцу и маме. На глаза навернулись слёзы. Но я тут же приказала себе не думать, разогнать мрачные мысли и постараться уснуть! Не хватало ещё заболеть! Но уснуть я ещё долго не могла.
Проснулась, когда рядом лежал муж. Он зачем-то разделся, я ощутила волосы на его руках. Хотела сказать, что зря он это сделал, и так холодно, но раздумала, решив накрыть его одеялом… Вдруг ощутила пустоту. В постели никого не было! Значит, он мне просто померещился! Прошиб горячий пот. Окинув взглядом чёрное пространство, я резко повернулась.
По тёмной комнате гуляли странные тени. Они качались, перехлестывали друг друга, то сбегались, то разбегались. В одной из теней почудилась покойница. Я обмерла. Раздались вдруг чёткие шаги, и чёрная тень поползла с потолка до дверей. В горле родился истошный крик, я хотела открыть рот, но тут раздались звуки, похожие на льющуюся воду. И я поняла, что это Валькин ребёнок сходил на горшок.
Утёрла мокрое лицо. Люди спали на полу, на кроватях, мужа среди них не было, но я устала возмущаться. Кто-то из них храпел, остальные дружно сопели. От мирных звуков этих вдруг успокоилась. Старалась не вспоминать больше ни о свекрови, ни о муже, но заснуть уже не могла. Всё перемешалось в голове: и мистический страх, растерянность перед жизнью, судьбой и действительностью.
Эта ночь доконала меня. Я дошла до тупика, остановилась перед стеной – высокой, непреодолимой. Путь назад и вперед отрезан, надо оставаться на месте и думать, думать. Решать, что делать дальше.
Ожесточённый, неблагодарный домашний труд, безденежье, передряги с мужем вытравили радость, интерес к жизни. Никогда я не была такой растерянной.
Муж пришёл к завтраку. Вдвоём с братом. Как ни в чём не бывало. Весёлый и довольный. Немного поддатый. Глянул на меня с вызовом. Но я промолчала. Сделала вид, что ничего не случилось. Ну, пришёл и пришёл... Он сел за стол, потянулся к бутылке. Выпил сразу полстакана водки. Я спокойно сделала замечание:
– Хватит пить. Сегодня ехать!
Но он и ухом не повёл. Хорошо владеет собой. Зря сорвалась. Как приеду – сразу поговорю с родителями. Нет больше сил на него глядеть! А напьётся – уеду одна.
Но назад поехали вместе. Все тот же Николай с Юркой подхватили его под руки. Взяли с собой какую-то круглую корзину... Вначале подумала, что Николай едет с нами. Но братья сунули его в вагон, поставили рядом корзину с мороженым мясом и, распрощавшись, ушли. Муж лёг на диван и сразу уснул.
Кроме нас в купе вагона сидели милые старики. Любопытная бабка заметила, что Роман пьян, что старше по возрасту. Жалостливо покачала головой, сказала:
– Ты поменьше их слушай, – она глазами показала на спящего мужа. – Не принимай всё близко к сердцу, а то жизнь длинной по-кажется.
Я вновь задумалась. Хорошее отношение мужа изменилось после родов, будто я потеряла такое ценное качество, что все остальные, по сравнению с этим, потеряным, оказались ничтожными. Я стала для него не притягательной, не авторитетной. И слова мои были пустым звуком, как сама – пустым местом. Посмотрела на себя в зеркало: понурая, растерянная, с красными от вчерашних слёз глазами…без прежней самоуверенности. После окончания школы прошло совсем немного времени, а я не только гордиться – уважать себя перестала!
– Ну что, устали, Людмила Степановна? – спросила Елена и потянулась. – Давайте поспим, а то я заговорила вас совсем!
– Давайте, – согласилась Людмила Степановна. И поймала себя на мысли, что не сочувствует Елене: кажется, она сама во многом виновата!
Квадрат окна стал совершенно чёрным. Людмила Степановна попросила разрешения включить свет, чтобы узнать время. Стрелки показывали два часа. Глянула на лицо рассказчицы. В нём проглядывало смущение. Выключив свет, пожелала спокойной ночи. Женщины затихли. Елена вскоре уснула, а Людмила Степановна заснуть долго не могла: вспомнила вдруг о своей молодости. Подумала о том, что никогда не рассказала бы о себе так же откровенно, как Елена ей.
***
Своего Володю Люда увидела на новогоднем вечере в общежитии. Уже полгода, как она была студенткой Томского университета. Старалась хорошо учиться, боялась сдать экзамен на тройку, лишиться стипендии. Чем, кроме продуктов, могла помочь мама, ведь дома оставалась ещё и младшая сестрёнка? Отца не было:  не вернулся после войны. Одевалась она скромно. Так скромно, что не хотела идти на вечер. Подруги уговорили.
Вначале Люда заметила девушку. Очень уж бросалась она в глаза и одеждой, и раскованной манерой поведения, и красотой. Вокруг неё суетились парни, наперебой приглашали танцевать. Но красавица вдруг выбрала студента-первокурсника, который не был в её окружении. Людмила, взглянув на него, застыла. Ещё миг – и она упала бы, ей почудилось, будто новогодняя мишура и снежинки ринулись в хороводы, закружились перед глазами, загорелись, заискрились, потолок и стены раздвинулись, ещё чуть-чуть – и она увидит настоящие звёзды. А рядом с ними – себя и его. Вот это парень! Сейчас бы подошёл к ней, сказал: «Пойдем со мной!» – и она бы, не раздумывая, побежала.
Странно как-то стало на душе. Ей семнадцать, но никогда в жизни подобного чуда не было. Что происходит? Смотрела на мальчишку во все глаза и уже никого не видела. Она в смятении, и не поймёт, отчего дрожат губы и хочется плакать? Надо ли бежать в свою комнату и дать волю слезам или остаться на месте?
Люда была не одна – в компании первокурсников, но душа её, наполненная сладкой, непонятной грустью, тревожно и одиноко сжималась. Когда садились за общий стол, чтобы шампанским встретить Новый год, то далеко не случайно она оказалась рядом со смутившим её парнем: выждала момент, когда он сел. Теперь стулья их соприкасались. Сидела так близко, что могла дотронуться до него, и, в то же время, так бесконечно далеко – ведь они не знали друг друга! Все уже расселись за столы.
До прихода Нового года оставалось несколько секунд. Тамада призвал разлить шампанское. Приготовиться. С боем кремлёвских часов зазвенели фужеры. Студенты бурно выражали радость: выпив, начали обнимать, целовать и поздравлять друг друга с праздником! Околдовавший Людмилу студент вдруг обернулся, посмотрел на неё, сказал: «С Новым годом!» и дотронулся губами до её щеки! «С Новым годом!» – чуть слышно ответила Людмила. По участившемуся пульсу поняла, что сейчас вновь поедет крыша и разойдутся потолки. Подняла веки и глянула в его чёрные, бездонные глаза. Земля поплыла под ногами, дыхание участилось, кровь отхлынула от лица, даже если бы захотела, не смогла закрыть глаза: погрузилась в чужие настолько, что уже не понимала, где она и зачем.
Не помня себя, села на место. Вдруг увидела: к парню подошла всё та же красивая девушка и, поздравив с Новым годом, поцеловала прямо в губы. Неужели это его девчонка, тогда почему они не вместе? Вновь заиграла музыка. Тут же образовались пары и ушли танцевать. Кругом смеялись, беспечно болтали, рассказывали анекдоты.
Людмила слушала и не слышала. Чувствовала и понимала, что он для неё потерян. Как всё смешалось в эту новогоднюю, безумную ночь, как переплелось! И эта неожиданная, томительная, неизъяснимая ревность и душевное смятение – всё поднялось вдруг из сокровенных недр души и оглушило.
– Можно вас пригласить? – вдруг услышала его голос. Порывисто обернувшись, увидела, что девушки той рядом не было. Она вновь нырнула в тёмную глубину его глаз, поняла, что приглашение относится к ней, и поднялась.
– Да, – ответила она.
Дрожали руки. По телу разливалось сладостное ожидание необычного момента. Предчувствие подсказывало – это самое упоительное событие в жизни.  Играли танго. Люда прислонилась к своему божеству и замерла. Парень держал её так близко, что она боялась дышать, боялась, что от волнения не сможет передвигаться. Но они лишь стояли и покачивались в такт музыке.
– Давайте, познакомимся, – предложил он, когда танец закончился и они подошли к столу. – Меня зовут Владимиром… а тебя?
– Люда… Людмила, – поправилась она.
Так началась эта всепоглощающая любовь. С того новогоднего вечера, с того самого момента, когда увидела его, почувствовала на себе его ласковый, обнимающий взгляд, она мысленно стала его. Володя пробудил такой вулкан чувств, что стало страшно. Будто существо её только что проснулось и устремилось к жизни лишь потому, что появился он. Этот парень стал для неё всем – и жизнью, и любовью, и светом.
После Нового года долго искала его по комнатам общежития, пока не узнала, что он городской и живёт вместе с родителями. Не могла дождаться, когда начнутся занятия. В перерывах между лекциями бегала по чужим аудиториям для того, чтобы взглянуть на него. Встречала на выходе из университета и, как ей казалось, незаметно провожала до остановки. Однажды он подозвал Люду и спросил:
– Хочешь проводить меня… – он немного замялся, – до дома?
– Да, – ответила она, и готова была не только проводить – умереть за него!
Увидела, как поспешность ответа всё же покоробила его. Поняла: он подумал, что она или совсем дурочка и не понимает, зачем парни приглашают к себе домой, или слишком опытная девица. Но для неё лишиться любви было равносильно смерти: сама жизнь потеряла бы смысл. К тому же, ей так хотелось увидеть квартиру – мир, в котором жила её любовь!
С неизъяснимым трепетом осмотрела его комнату. Всё привело её в благоговейный восторг: и письменный стол, только потому, что за ним занимался он, и огромный диван, потому что спал он. И магнитофон, и книги в шкафах были его книгами. Украдкой бросила взгляд на жизнь любимого, и от этого одного почувствовала бесконечное счастье.
Прошла с ним в кухню, с трепетом наблюдая, как он ставит чайник, накрывает на стол. А потом пила чай из его чашки. По убранству квартиры было видно, что родители живут в достатке, но что ей до того, если она чувствует на себе обволакивающий, нежный, зовущий взгляд Владимира, от которого бросает то в огненный жар, то в ледяной холод! Самое малое, что она может кинуть к его ногам – свою честь. Это всё, что у неё было… Володя удивился тому, что девушка оказалась девственницей.
Их роман продолжался. Людмила забеременела, но об этом никто не знал. Она продолжала много заниматься, хорошо сдала зачёты, а потом и экзамены. Закончив год, с тяжёлым сердцем попрощалась с Владимиром, и на каникулы уехала домой.
– Ой, Людочка, по-моему, ты даже поправилась, – обрадовалась встрече мама и засыпала вопросами: – Рассказывай, как сдала экзамены? Как жила в городе, всё у тебя в порядке?
– В каком смысле?
Люда сумкой прикрыла живот. Но мать, не дождавшись ответа, начала рассказывать о своих делах, перешла на деревенские новости. Потом, вздохнув, добавила:
– Учись, дочка, как следует. Был бы жив отец – гордился бы тобой.
К концу лета, как не скрывала Люда свою тайну, скрыть ничего не могла.
– Ой, Людка, Людка, что ты наделала! Сураза принесёшь! Как жить-то будем? Давай вытравим! Бабка тут одна есть. Выкидыш сделает! – причитала мать.
– Нет, мама, что хочешь, со мной делай! Можешь за дочь не считать, но я рожу этого ребёнка! Я люблю его отца!
Люда дрожала, как в ознобе. Но огромные, голубые глаза её превратились в колючую, жёсткую сталь.
– Он что, отказался жениться? – допытывалась мать.
– Нет, он еще не знает. Я хотела от него ребёнка, вот и получила. Больше мне ничего не надо!
Люда была полна решимости дать отпор всему миру, но, увидев, как у матери затряслись губы, и она никак не может смирить волнение, тихо спросила:
– Мама, ты выгонишь меня?
– Да что ты, лапочка, говоришь? Кто ж тебя выгонит из родного дома? Всё поделим пополам: и горе, и радость! Знать, судьба твоя такая!
Мама обняла дочь и заплакала. Беременную студентку заметили соседи, по деревне поползли слухи.
– Людка-то Красильникова пузатая ходит, – разносили новость любопытные старухи и подходили к ограде, чтобы своими глазами увидеть позор соседки.
– Люда, дочка, ты замуж в городе вышла, что ли? – кричали они на всю улицу.
– Вышла, конечно, – отвечала за неё мать.
– А где же муж-то? – силились поймать на слове они.
– Приедет – увидите!
Мать захлопнула калитку, давая понять, что разговор окончен.
В сентябре Люда приехала в университет для того, чтобы взять академический отпуск.
– Девочки, смотрите, кто идёт! – пропела девица, что приглашала Володю на танец.
– Ой, и в положении! – подхватила другая.
– Думаешь, он клюнет на твое брюхо? – кричали они из толпы.
Люда задрожала и выронила из рук пакет. Нагнулась, чтобы поднять и… услышала спокойный голос Володи.
– Здравствуй, Люда!
Он подхватил пакет.
– Здравствуй, – прошептала она и выпрямилась, отворачивая
лицо, покрытое красными пятнами.
– Занятия начались неделю назад. А ты только появилась! Что случилось? – допытывался он. Люда, забыв обо всём, во все глаза смотрела на любимого после долгой разлуки и не могла наглядеться.
– Пойдём, выйдем на улицу, нам есть о чём поговорить.
Володя взял её за руку, будто она собиралась бежать: сейчас будет уговаривать сделать аборт? Но поздно. Она не послушает его! Самовольно забрав частичку его «я», будет жить с этим! И никто не сможет противостоять её воле! Никто! Какой упрёк может кинуть он ей? Не хотел ребёнка, и навязывать она ему не будет!
– Ты изменилась, – сказал Володя, когда сели на лавочку. Люда собралась, как перед прыжком.
– Подурнела. Я знаю.
– Я не это имею в виду. Сколько ему? – допытывался он и вдруг положил ей руку на живот.
– Шесть месяцев.
Люда ждала, когда он начнет стыдить её. В руках всё ещё держала заявление на академический отпуск.
– А это что? – Володя прочитал бумагу. – Хотела год пропустить?
– А как иначе?
Она сидела рядом с ним, и все предстоящие заботы казались мизерными по сравнению с тем великим, непостижимым чувством, которое раскрылось в душе.
– Выходи за меня замуж! – сказал вдруг он, притянул к себе, поцеловал. – Я тоже скучал и тоже люблю тебя! И никуда больше не отпущу.
Вечером он буквально притащил её к своим родителям. Пережитое тогда представлялось ей сном. Она волновалась так, что Володя испугался, как бы ей не стало плохо.
– Да не бойся ты, не бойся! Они уже в курсе. И согласны. Он подталкивал Люду к двери, но она даже не представляла, что может появиться в таком виде, и вцепилась в его руку.
– Ты будешь рядом?
– Конечно.
Они так и вошли, держась за руки. Первой их увидела мама Володи, позвала отца. Хорошо, что Володя поддерживал, иначе бы Люда упала.
Знакомьтесь: это Люда, про которую я вам рассказывал, – он повернулся к Люде, – а это мой папа – Аркадий Филиппович. Преподаёт в нашем университете. И мама – Юлия Анатольевна – она врач.
– Очень приятно, – мама первой подала руку Люде. – Проходи, дочка, будь как дома.
– Давно хотел познакомиться, – пожал руку и отец. Люда обомлела. Что он этим хотел сказать?
Но мама уже приглашала всех к накрытому в большой комнате столу.
– Только руки не забудьте помыть с мылом, – напомнила она.
Володя улыбнулся, сказал:
– Мама, ну ты, как всегда. Мы же не маленькие!
– Вижу, что не маленькие, – засмеялась она, пригладила волосы сыну, обняла его, поцеловала в щёку, ласково посмотрела на будущую невестку.
– Давайте побыстрее, там бабушка ждёт.
Как только молодые вошли в комнату, Юлия Анатольевна пригласила всех садиться за стол. Люда приготовилась отвечать за свой поступок, по учащённому пульсу поняла, что долго не выдержать, но рядом был Володя, и она поняла, что будет стоять до конца. Познакомили с бабушкой Авдотьей – подвижной, сухонькой старушкой. Принесли обжаренных в духовке кур с тушёной картошкой. У Людмилы не было отвращения к еде, не было тошноты и рвоты, как у многих беременных, но сейчас пища не лезла в рот. Усилием воли держала себя в руках, ожидала, что все накинутся с расспросами: как и почему так получилось? Шоковое состояние не проходило. Она вся горела, а они ели с аппетитом, были спокойны и невозмутимы. Обед закончился, но никто так ничего и не спросил. Напряжение не проходило.
– Торжественного бракосочетания, возможно, не получится, –
услышала вдруг слова Аркадия Филипповича. – Хотя попробовать можно. Закажем широкое платье…
Он улыбнулся, видимо, представив в нём невестку.
– А свадьбу сделаем! Учёбу бросать не будешь. Ребёнок родится, по очереди водиться будем. Если не справимся – няньку наймём. Сегодня же из общежития переезжай к нам. Сейчас позвоню в ЗАГС, там работает моя ученица, наметим день свадьбы, чтобы Люда успела сообщить своим родственникам, составим список гостей. Замечания, предложения будут?
Он подошёл к телефонному аппарату, тут же позвонил знакомой, договорился о дне свадьбы. Все дела были решены быстро и чётко, а Люда всё ещё не произнесла ни слова в своё оправдание. Её об этом, кажется, уже не спросят…
– Пойдём в мою комнату, – предложил Володя и подал руку невесте.
– А позвольте ещё узнать, – вновь услышала она голос Аркадия Филипповича Люда и в испуге замерла, – а, сколько вы планируете детей в семье?
Он смотрел на Люду, но Владимир опередил:
– Папа! Нашёл время спрашивать!
Потом глянул на испуганную подругу и, чтобы разрядить обстановку, пошутил:
– А сколько бы вы, как дед с бабкой, хотели?
– Ну, не меньше троих – ответил серьёзно отец. – Вот ты у нас один… оказался, так всю жизнь и трясёмся, боимся без потомков остаться.
Так же серьёзно глядела на них и мама.
– Какой разговор! Люда, ты не против троих? – Володя лукаво посмотрел ей в глаза и подмигнул.
– Как скажешь, – тихо и серьёзно ответила она. После этого полушутливого разговора вдруг поняла: её приняли в семью!
***
Утром молодая сестричка с трудом растолкала крепко спавших женщин, чтобы измерить температуру. Удивилась:
– Женщины, ну, сколько можно спать: днём спите, ночью спите, и утром разбудить не могу!
Она сунула в руки градусники, положила на тумбочки таблетки. Сказала Елене:
– Вам сейчас укол поставлю. А вы, – кивнула Людмиле Степановне, – в процедурный кабинет подходите!
Женщины не выспались, но настроение у обеих было приподнятое. Елена улыбалась. Казалось, она сняла часть груза с души, и теперь ей стало легче. Людмила Степановна, пережившая заново то, что произошло с ней тридцать лет назад, дышала счастьем. Спала она часа три, может, четыре, но разбитой, как раньше, себя не чувствовала. Общение обеим пошло на пользу. Начался обычный день по заведённому больничному расписанию: умывание, приём лекарств, завтрак, обход врачей…
Лечащий врач – Татьяна Ивановна – присев к Елене на край постели, положила на тумбочку какой-то свёрток и сидела так долго, и говорила так доверительно, что Людмила Степановна удивилась. Так могли вести себя лишь хорошо знакомые люди. Но расспрашивать Елену не стала: надо будет, сама расскажет.
– А Татьяна Ивановна разрешила мне вставать! – радостно оповестила Елена после ухода врача. И тут же начала подниматься. Перекатившись на бок, осторожно присела и – встала. Постояла, проверяя, не закружится ли голова, и пошла: вначале по палате, потом по коридору, держась за стены… Вскоре вернулась и без сил опустилась на кровать.
Людмила Степановна вдруг устыдилась своему злорадству: женщинам достаётся всё-таки больше, чем мужчинам!
***
Неожиданно, в белом халате, с охапкой роз, в сопровождении Татьяны Ивановны, Анны Фёдоровны – заведующей неврологией и незнакомого представительного мужчины – главного врача больницы, в палате появился муж Людмилы Степановны. Обычно она сама выходила в зал. Отяжелевший с годами, но всё ещё приятный пятидесятилетний мужчина, он расспросил заведующую о лечении жены с таким видом, будто она была его подчинённой, и добавил:
– Не надо торопиться её выписывать. Пусть пройдёт полный курс лечения. Я хочу видеть жену здоровой.
И сел на стул рядом с кроватью.
– Татьяна Ивановна, назначьте ей растормашку, – стелилась перед ними заведующая.
– Это что? – спросил Владимир Аркадьевич.
– Если популярно, то это – смесь лекарств, очень эффективных, которая полностью расслабляет организм.
– А почему раньше не назначили? – строго посмотрел на заведующую главный врач. – И как насчёт палаты? Может, вас, Людмила Степановна, поместить отдельно?
– Нет, мне здесь веселее, – улыбнулась та.
– Тогда выздоравливайте. Всего вам доброго!
Главный врач, а следом за ним и другие врачи покинули палату.
– Главный врач больницы, сам пришёл посмотреть, как ты тут живёшь, – сказал Владимир Аркадьевич жене.
– Удивился, что мы сразу к нему не обратились.
– Зачем лишние хлопоты? Меня всё устраивает. Кроме одного: хочу домой!
– Нет, тебе надо как следует подлечиться!
Владимир Аркадьевич мельком глянул на Елену. Та широко открытыми глазами смотрела на него. Её жадный, полный затаённой жажды взгляд вдруг заслонил окружающее. За это короткое мгновение мужчина, казалось, ощутил всю глубину мрачной, неистовой похоти. Она шевелилась в бездонных глазах, мерзкая и всё же притягательная! Он тряхнул головой. Какое бредовое наваждение! С трудом оторвался от чёрных зрачков девушки, будто забыл, зачем он здесь, и беспомощно оглянулся на жену.
Людмила Степановна тут же заметила перемену в муже. И ничего не поняла. Что могло произойти всего за несколько секунд? Продолжала говорить с ним, но он не слушал, а, притихший, всё бросал беспокойные взгляды на Елену и только притворялся заинтересованным. Не торопился уходить. Заметив это, Елена прикрыла глаза, сделала вид, что засыпает.
– Пойдём в коридор, видишь: соседка уснула, – сказала мужу Людмила Степановна. Она уводила мужа, а он всё оглядывался и оглядывался назад, будто что-то забыл в их палате. Его притворство, попытка как можно дольше побыть в комнате вдруг поразили жену. Муж, которого она боготворила со студенческой скамьи, которому безоговорочно доверяла, повёл себя странно и совершенно непонятно. И где? У неё на глазах! Попросил врачей, чтобы её как можно дольше не выписывали из больницы! Загляделся на молодую… Может, уже надоела? И хочет избавиться от неё?
Недоверие жгло и терзало! Какое уж тут лечение! Она не находила себе места. Заметила, что Елена не спала. Эта притворщица, эта самка выводила её из себя. Людмила Степановна была взволнована, но что она могла сказать, в чём обвинить её? Лишь ощущала в себе безумную ревность и возникшую вдруг ненависть к Елене. К таким, как она: готовым и способным увести мужа! И, когда забежал сын, Людмила Степановна первым делом запросилась домой. Он принёс ей апельсины. Расспросил о здоровье, рассказал новости о своей трёхлетней дочке. Её любимый первенец! Говорят, что мать любит всех детей одинаково, но Людмила Степановна выделяла его больше всех, потому что он был выстрадан. Это ему она собиралась посвятить всю свою жизнь и отдать оставшуюся любовь! Правда, сын этого не знал и никогда не узнает. В белом халате, высокий, стройный, черноглазый, похожий на мужа, он был и назван в честь него Владимиром.
– Мама, ты сегодня какая-то особенная, – заметил он. – Что случилось?
– Отец приходил, попросил, чтобы меня не торопились выписывать. А мне кажется, я здесь ещё больше изведусь, – жаловалась сыну Людмила Степановна.
– Хорошо, я сам поговорю с заведующей.
Он взял руку матери так, будто хотел посчитать пульс и… погладил её.
– Лечение рассчитано на месяц… А я уже две недели лежу. Она с обожанием смотрела на сына. Совсем мальчишка! Только серьёзный. Заботится о ней. На глазах появились слёзы.
– Да не волнуйся ты так! Если здесь больше нервничаешь, я договорюсь и сам буду уколы дома ставить. Может, завтра и выпишут.
Сын положил на столик апельсины
– Хорошо бы! – обрадовалась она. Волной хлынула нежность к сыну. Вот кто никогда ей не изменит!
После вчерашней ночи перед ней предстал преображенный мир – мир любви и умиротворения. А днём всё рухнуло! Присутствие Елены теперь только взвинчивало. После обеда, в тихий час, Людмила Степановна всё-таки уснула, и день пролетел незаметно, наступил вечер.
***
Елена, не зная о перемене настроения соседки, безо всяких напоминаний продолжала рассказ:
– Разводиться я не стала. Забирая Женю от мамы, увидела, как она с ним устала. Лишь спокойно высказала мужу, что вёл себя по-хамски… Он притворно оправдывался:
– Ну, я же дома был. Расслабился с братьями. Когда ещё их увижу?
Он, как никогда, был покладист.
– А кто та женщина, с которой вы ушли? – почти равнодушно выясняла я. И радовалась тому, что попала домой, в свою привычную обстановку. Я так устала злиться!
– Так это ж Валькина подруга. У неё и муж есть.
Никакого мужа я не увидела, но скандал раздувать не стала. Он не хотел разводиться, а мне и нельзя было! Я решила, что пора поступать в институт! Правильно старушка сказала в поезде: нечего смотреть на такого мужа, а тем более – слушать, что говорит.
Зима оказалась суровой, снежной, морозы достигали сорока градусов. В доме даже стены промерзали. Пока топилась печь, было жарко, как только она остывала – от сырых, заледеневших углов веяло холодом. Я не успевала разжигать печь и выгребать золу. Заготовленные отцом дрова заканчивались. Муж возил по городу и по деревням на самосвале уголь и подворовывал, закидывая комья угля домой, иначе бы зиму не пережить. Кроватка сына стояла у печи. Ночью он раскидывал свои пелёнки, а потом спал, не просыпаясь, до утра. Утром ручки и ножки были холодными. Я переживала, но ребёнок не простывал и не болел.
Всё шло по-прежнему, кроме одного: я вновь начала готовиться для того, чтобы поступить в институт. Тайком. Теперь на раздумья не оставалось времени. Я была занята учёбой, ребёнком, готовкой ужина, и, когда муж приходил, не было сил ругаться. Я стала спокойней, хотя спал он со мной так же редко, как и раньше. Но теперь была цель, ради которой стоило с ним жить. Помню, однажды, я уложила сына, побежала в магазин за молоком и столкнулась с молодым соседом, только что пришедшим из армии.
– Привет! Как жизнь? – спросил он, и я увидела в его блестящих глазах желание, как раньше – у мужа.
– Хорошо!
Я никому не жаловалась, что плохо живу. Даже родителям. Знали бы все, что я постоянно на нервах! Мельком оглядела парня. Хорош, но чужой. Немало мужчин пытались и раньше взглядом задеть, зацепить меня. Давно такого не было. От ласкового взгляда соседа на душе потеплело.
***
Нашему ребёнку исполнился год.
– Может, сходим в фотоателье, сфотографируемся? – предложила я как-то мужу.
– Зачем? – удивился он.
– Ну, ты даёшь! Как зачем? Ребёнку на память!
Я уже ничему не удивлялась. Знала, что ему глубоко наплевать как на меня, так и на ребёнка.
– Вдвоём и сходите, – подтвердил он мою догадку.
– Разве у него нет отца?!
Мы сфотографировались, будто я чувствовала, что жизнь переменится. Однажды, случайно заглянув в почтовый ящик, увидела на дне его письмо. Газет мы не выписывали. Писем никто не писал. Письмо из села Смоленского удивило меня. А когда распечатала, испугалась: внутри лежал небольшой листок – официальная повестка на имя мужа: явиться в суд в качестве ответчика. Что ещё могло случиться, что произошло? И так жизни нет, а тут ещё – новости! Точно пропасть какая-то! Не могла дождаться, когда он придёт с работы. Время шло, был разгар весны, я посадила в небольшом огородике овощи: лук, огурцы и помидоры. Расходов на продукты стало меньше. Но на одну зарплату всё равно жить было трудно. Я экономила на всём.
Сын уже вовсю ходил. Ничто не держало его на месте. Он лез к печи, выгребал остатки золы, брал в рот всё, что попадало в руки. Чем больше я учила билеты, проходя одно и то же несколько раз для того, чтобы поступить наверняка, тем труднее становилось заниматься. Теперь ещё повестка! Что могло случиться? Может, сбил кого? Или свидетелем идёт? Так нет, тут написано: в качестве ответчика! Расстроенная – всё не слава Богу – перестала забивать голову предположениями и не могла дождаться, когда придёт сам и всё расскажет!
– Рома, тебе бумага пришла.
Подала конверт сразу, как появился муж. Прочитав повестку, он побледнел.
– А ты и рада будешь, если меня посадят! – зло ответил он. Разделся, швырнул одежду в угол и лёг на кровать, не притронувшись к еде. Таким расстроенным я его никогда не видела. Он молчал. В доме воцарилась тишина. Только ребёнок ничего не понимал. Он всё время смеялся и пытался нам что-то рассказать.
***
До районного центра, в село «Смоленское» ехали на автобусе. Сына оставили у мамы. Ехали примирённые после ночи любви. С трудом узнала, что в селе Смоленском он продал машину угля какой-то старухе, что жила рядом со следователем. И теперь его будут судить.
– А куда дел деньги? – не удержавшись, спросила я.
– Так бабке назад и отдал, – сказал он, став необыкновенно податливым и смиренным.
Само село оказалось красивым. Оно утопало в зелени. Поневоле залюбовалась центральной площадью, огромными, красиво выложенными бетонными дорожками и ухоженными цветниками. И в здании суда было уютно. И люди улыбались, и страшного ничего не было. К нам подошла очень просто одетая женщина. Доброжелательно спросила:
– Адвоката нанимать будете?
Мы переглянулись. Денег было немного. Хорошо, что взяли с собой. Не знаю, чем может помочь адвокат, когда дело сделано?
– А сколько платить? – неуверенно спросила я. Женщина и оказалась адвокатом. Взятых денег хватило… Она начала задавать вопросы и писать что-то на бумаге:
– У вас маленький ребёнок? – спросила у мужа.
– Да, – ответила я.
– Поэтому и денег не хватало? – она вновь посмотрела на мужа. Но тот молчал.
– Обходились... – вновь вставила я.
– Мне надо обосновать, почему он уголь продавал, – она перевела взгляд на меня.
– Да нет у нас лишних денег, – повторила я. – Нам коляску-то взять не на что было. Я в больницу ребёнка таскаю на руках.
– Может, квартиру хотели купить?
Да что она такое говорит? Я ничего не понимала и собралась возмутиться. Разве можно накопить денег на квартиру, живя на одну зарплату?
– Нет, мы живём в доме моих родителей, – сказала я, не зная, что ещё ответить, но вопросы меня озадачили.
Адвокат, по моим понятиям, должен защищать, а не наговаривать. Не посадят же в тюрьму за одну машину угля? Деньги он бабке отдал… Уголь вернули на склад…
Перед нами судили паренька лет шестнадцати. Детдомовский, он приехал на каникулы к бабушке и украл поросёнка, притом, не один, а с друзьями, которые стали теперь, почему-то, свидетелями. Парни сидели в зале суда, а его привезли из тюрьмы города на милицейской машине. Я смотрела на паренька, одетого в старую, заношенную одежду, и вдруг поразилась: из его нагрудного кармана кокетливо торчал выдвинутый, белоснежный платочек. Он освежал весь гардероб, как бы говорил за мальчишку: «Смотрите, он такой же, как вы, как все. Сделайте милость, проявите сострадание, посмотрите получше… Не надо портить человеку жизнь!»
Но вежливые люди: и судья, и заседатели, прокурор и адвокат зачитывали тексты из каких-то УК РСФСР, ссылались на какие-то статьи, и в результате мальчику дали три года лишения свободы. Все произошло так быстро, и так буднично, и так по-доброму, по-хорошему, будто за обеденным столом. Никто не кричал, не орал, не топал ногами… Просто зачитали постановление и увели паренька в машину, чтобы увезти назад, в тюрьму. Бедному и платочек не помог!
Объявили перерыв. Беспокойство нарастало. Мы вышли на улицу. Летний солнечный, ласковый день. Во дворе, под окнами судей, бродили куры. Они разгребали ногами землю, выискивали зёрна; пел свои песни петух. Даже не верилось, что может произойти что-то ужасное.
Сели на завалинку, съели по пирожку с повидлом. Настроение было подавленным. Неужели и мужа вот так же – ни за что – могут посадить? А у нас с ним вроде отношения наладились… если судить по последней ночи. Милицейская машина всё ещё стояла. Парня посадили в машину, но не увозили. Уж не мужа ли ждут? Они же не знают заранее решение суда? А может, знают? Тогда зачем я заплатила адвокату, если всё было спланировано? Чтобы не расстраивать мужа, я держала эти мысли при себе. Смотрела на него – тихого, подавленного – и жалость подступала к горлу. Теперь я, кажется, сама готова сесть за него!
Наконец-то, занялись и нами. Мужа посадили на скамью подсудимых.
– Встать, суд идёт, – буднично прозвучал милый голосок девчонки-секретарши.
Мы встали. Потом сели. Я – одна среди чужих людей. Начинали зачитывать дело. Оказывается, он возил уголь из города на склад села. Кладовщик делал отметку, что принимал, а сам отпускал машину. Уголь шофёр, то есть муж, в селе продавал, а деньги делили поровну. И машина-то, оказывается, продана далеко не одна. Значит, и денег у мужа должно быть много. Тревога нарастала. Теперь я начинала понимать, почему адвокат задавала такие вопросы. Смотрела на скамью подсудимых, видела согнутую спину любимого и думала: куда же тогда он деньги девал?
– Приезжал он не один, а постоянно с какой-то девицей, – услышала я показания деда-кладовщика.
Ничего себе! Мои щёки запылали. Значит, всё-таки была любовница? А ещё отпирался, сволочь, клялся, что неправда. Мало я его ругала. Не ругать, а гнать надо было подальше. Сделал меня посмешищем даже на суде! Я испытывала сейчас такой стыд, что хоть сквозь землю провалиться! Он обводил меня вокруг пальца, простушку лопоухую, все знали, принимали за дуру и смеялись надо мной!
Дали слово адвокату. Она взяла бумажку, прочитала о том, что муж воровал, что есть маленький ребёнок, что жили в доме у тёщи… Я понимала, что это не защита, ругала себя: зачем заплатила? Ему защиты никакой, а я все деньги отдала!
Почти не слушала, что говорили про деда-кладовщика… Правда, тот хорошим оказался: прошёл войну, есть ордена, медали. Я понимала, что он был своим, деревенским. Но теперь мне стало совсем плохо. Еле удержалась, чтобы не встать и не выйти вон.
Когда суд удалился на совещание, я не тронулась с места. И муж остался на своей скамье. Хотелось подойти, спросить, с кем катался, но я сидела, придавленная сделанным открытием. Понимала, что теперь конец! А он, услышав, что его продали, сидел неподвижно, опустил голову и не глядел на меня. Пожёстче надо было с ним. А то всё: бедный, на работе уставал! Не мог выбрать времени, чтобы свозить ребёнка на осмотр в поликлинику. Раз в месяц приходилось самой тащить его на руках туда и обратно, километра  за три, а он находил время девок катать, да деньги на них тратить! Своему ребёнку денег даже на коляску не нашлось.
– Встать, суд идёт! – прервал мои мысли голос секретаря.
Женщина-судья начала читать всё сначала. Несколько раз одно и то же.
Я улавливала лишь обрывки фраз:
– На основании статьи сто сорок четвёртой, части второй…суд
постановляет…приговорить… к четырём годам лишения свободы… с отбыванием в колонии общего режима… Взять под стражу из зала суда.
Деду-кладовщику дали такой же срок, только условно. Буднично и просто подошёл милиционер, кивнул головой:
– Пошли.
Роман растерянно посмотрел на меня, на окружающих, будто искал поддержки, не веря, что всё так обернётся, и двинулся к выходу. Я шла следом, увидела, как милиционер ключом открыл будку машины, как муж исчез в ней, будто его никогда и не было. Машина тронулась в путь, увозя его неизвестно куда. Я осталась одна. Не помню, как добралась до остановки, как села в автобус. Глаза застилали слёзы. Они лились и лились из глаз, и я никак не могла остановить их. Люди видели, что я плачу, одна женщина даже пыталась утешить, но этим лишь усилила бурные рыдания.
Плакала от жалости к себе. Чувствовала себя несчастной и раздавленной. В неполный двадцать один год я уже  досыта нажилась замужем…
– И что сказали родители? – спросила Людмила Степановна.
Она слушала эту девушку, жену вора, искала, в чём бы обвинить, но пока скрывала своё негативное отношение к ней. Правда, непонятно, как сложилась бы её собственная судьба, если бы её Владимир не женился на ней. Она не могла себе даже представить, как жила бы одна.
– Я не хотела, чтобы родные меня увидели такой… униженной и растоптанной. Нужно было время, чтобы прийти в себя. И время подумать, как жить дальше. Домой приехала зарёванная. Хорошо, что знакомых не встретила. Сидела в комнате одна и не могла успокоиться. Во мне кипела обида на мужа. Значит, углём торговал, содержал любовницу? Пошли фотографироваться, а сына одеть не во что было! Променял ребёнка на потаскуху. Придётся идти работать, какая там учеба, какой институт! Выходит, зря готовилась. На родителей надеяться нечего, ведь сказали, чтоб не возвращалась, тем более, сейчас не одна, с ребёнком! Господи, за что мне такое наказание? За что? Я то принималась плакать, то по инерции брела на кухню готовит ужин. Потом одумалась: зачем и кому? Налаженная жизнь оборвалась. Будущее пугало неизвестностью… Лежала, думала, как дальше жить, пока совсем не стемнело. Вновь идти на швейную фабрику, заниматься ненавистным трудом не хотелось!
Вдруг вспомнила, как соседка сдала свою дочь в Дом ребёнка: у неё не было родителей. А забрала через год. Я бы за это время поступила в институт. Жила бы на стипендию… Может, и мне так сделать, если родители откажутся помочь… А может, мне и не просить их, а сразу сделать? Нет, рассказать обо всём я им должна. А там – будь, что будет. Посмотрела на себя в зеркало: хмурый лоб, красные глаза, мрачный взгляд.
Вышла из дома поздно: рассчитывала попасть на последний рейс. Но… сразу же наткнулась на молодого соседа. Он будто ждал меня.
– Привет, – подошёл так близко, что я ощутила резкий запах сигарет. Это напомнило мне о муже, о наглом его предательстве. Неприятием кольнуло сердце.
– Привет, – кивнула на ходу.
– Домой? – он пошёл рядом со мной. Раньше так никогда не делал.
– Да, к родителям, – ответила я, ускорив шаг.
– Что, посадили Романа? – вдруг спросил он.
– С чего ты взял? – спросила я и даже остановилась. Откуда он
знает? Выходит, кто-то знал о делах мужа больше, чем я! Может, и
про любовницу знали?! А может, и живёт она где-то рядом?
– Да он сам рассказывал, что его могут посадить. Поймали, когда уголь продавал, – ответил сосед, продолжая идти рядом с таким видом, будто имел на это право.
– А тебе-то что? – разозлилась тогда я.
– Да так… Теперь ты одна осталась…
Мне не нравился этот разговор, послать бы его подальше, но я не умела этого делать.
– Я опаздываю на последний автобус.
И прибавила шаг. Будь Роман дома, сосед не позволил бы себе
таких вольностей.
– А к тебе он больше не вернётся, – вдруг добавил он.
– Ты думай, что говоришь!
Остановившись, я в упор посмотрела на него. Лицо парня было серьёзным.
– Зачем мне врать? Спроси хоть у кого, – продолжал он и тоже
остановился. Теперь мы стояли друг против друга.
– Он Нинке рассказывал, что жить с тобой больше не будет, – выкладывал он и смотрел мне прямо в глаза.
– Какой Нинке?
– Квартирантке твоей бывшей…
Я ужаснулась. Неужели муж позорил, сплетничал про меня, как баба?! Нинке, что жила у меня, а теперь снимает квартиру поблизости и ходит к нам в гости! Но она ничего мне не говорила!
– Почему? – тихо спросила я, еле владея собой.
– Сказал, что достала… – ответил парень, и я поверила.
Подлый предатель! Я многое терпела, но никому не показывала, как мне живётся. Ведь это наши семейные отношения и больше ничьи! А он выносил сор из избы, осмеивал жену, с которой живёт, представлял меня в самом неприглядном свете! Сегодня, наконец-то, открылся до конца его омерзительный облик!
Одного не могла понять: почему он не разводился со мной? Судя по его поведению, он хотел уйти от меня. Подсознательно я знала это, но не хотела себе признаваться. Надеялась, что семейная жизнь постепенно наладится.
***
По моему виду родители поняли всё.
– Посадили? – в один голос спросили они.
– Да, – хотела ответить спокойно, но не сдержалась: слёзы вновь покатились по щекам.
– Проходи, садись. Борщ ещё не остыл. Рассказывай, – предложила мама, делая вид, что не замечает моих слёз. Рассказывала, вновь переживала все события и, как ни крепилась, вновь разразилась рыданиями. Мама тоже заплакала. Отцу пришлось успокаивать обеих.
– Остаётся одно – сдать Женьку в Дом ребёнка, а самой идти работать, – размазывая слёзы, сказала я.
– И долго думала? – спросил отец. – Это при живых-то родителях да родных деде с бабкой сдать ребёнка в детдом?!
– Да не в детдом, а в Дом ребёнка. Оттуда можно в любое время забрать, – всхлипывая, поясняла я.
– Ну, вот, одна за всех решила, – возмутился отец.
– Другого выхода нет, – высказала я и немного успокоилась.
– Умная нашлась! Работать пойдёшь – няньку можно нанять! –
предложил, как само собой разумеющееся, отец. Но это-то как раз
меня и не устраивало.
– Няньке платить надо. И ещё: я готовилась, собиралась в институт поступать. А на фабрику я больше не пойду – каторжная работа!
– Хочу – не хочу, пойду – не пойду – тут надо выжить четыре года-то! Пока Ромка не вернётся! – вздохнул возмущённый отец.
Я никогда не жаловалась им на семейную жизнь, и родители были
убеждены, что живём мы хорошо.
– Коля, а может, мне уволиться да посидеть немного с ребёнком? – подала голос мама.
Она налила борща, положила мне нарезанного хлеба. Я вспомнила, что ничего, кроме пирожка, сегодня не съела. Дома, хоть и сварила ужин, а есть не стала. Теперь, когда груз тяжести стал легче, с удовольствием ела горячее варево. Сын норовил отобрать ложку. Сквозь слёзы я улыбнулась ему.
– А ты что думаешь? – обратился отец к брату Виктору, который был моложе меня и учился в техникуме.
– Помочь надо. Кто ей поможет, если не мы? – серьёзно ответил он. Я даже рот открыла от изумления. Мой младший брат вдруг потряс меня! Из глаз вновь брызнули слёзы. Слёзы любви и благодарности. Зашмыгала носом, начала утирать глаза фартуком и мама. Отец посуровел:
– Оставляй ребёнка. И поступай в институт, если сможешь. А Роман придёт – рассчитается за сына, – сказал он и вдруг напомнил: – А вот родителей-то надо было слушать! Такого бы сейчас не было.
Этой темы мы больше не касались. Я даже не надеялась, что всё так здорово закончится. Конечно, я умолчала о разговоре с соседом о том, что муж ко мне не вернется.
Зачем буду расстраивать своих родных? И я вроде не брошена: есть муж, отец моего ребёнка. Не знаю, решились бы они на такой серьёзный шаг, если бы знали правду. Больше всех вздыхал отец: нагрузка падала на него. А мама даже обрадовалась. Представилась возможность не ходить на работу и побыть домохозяйкой. Так, по цепочке, изменение в жизни одного человека отразилось на судьбе ещё пятерых.
– Ну, выйдет из тюрьмы зятёк – отыграемся! – ещё раз вспомнил мужа отец, а я обрадовалась, что нашли крайнего.
Вернувшись домой, засела за учебники. Теперь никто мне не мешал. Но денег оставалось совсем мало. Я перестала их тратить. Была крупа, мука, зелень с огорода. Экономила, на чём могла. Взяла справку, что муж осуждён. В детской поликлинике дали на сына талоны, на бесплатное питание: кефир, творог и молоко. Ежедневно я ходила теперь в детскую кухню, и сама ела то, что давали ребёнку.
Но в моём доме поселилась тишина. Странно стало на душе и непривычно. Исчезла и злоба: не с кем стало ругаться... Мне бы отдохнуть после всех скандалов, оправиться от забот, но мои чувства в смятении, будто ждала кого-то. То и дело отрывалась от книг и не могла понять, что мне ещё надо?
Однажды к моей калитке подошёл всё тот же сосед – Сашка.
– Как жизнь? – крикнул он, увидев, что я вышла в огород.
– А тебе-то что? – настороженно ответила я, ожидая вольностей или подвоха.
Вдруг ощутила прикосновение летнего ветерка, он принёс мне запах дешёвых сигарет, которые курил муж, и я почувствовала необычайное волнение!
– Пацана твоего не слыхать, – он начал открывать калитку, но, видимо, мой неприветливый тон остановил. Он не знал о том, что я готова протянуть ему руки.
– Матери отвезла, – ответила так же резко.
Я лишь взглянула на него: передо мной стоял высокий, стройный парень. Чтобы не выдать себя, сразу отвернулась. Но успела увидеть жадные, зовущие глаза.
– Пригласила бы на чай, – неуверенно напрашивался он.
– У меня нет ни чая, ни денег. И вообще мне некогда! – оборвала разговор.
А сама забежала за дом. Я была напугана. Держась за стену, долго приходила в себя, призывая в помощники правильные и трезвые мысли. Прошло несколько месяцев, как посадили Романа, но вестей от него не было. Прав Сашка: муж меня действительно бросил. По вечерам тянуло на улицу. Я выходила на крыльцо, долго стояла и впитывала все звуки жизни. Шумящие листвой деревья, и шорох травы, и аромат цветов… Но особенно тревожили людские голоса: возле ближайшего дома, на лавочке собирались девчонки и парни. Сидели допоздна, до самой ночи были слышны смех и говор. Однажды не выдержала и подошла к ним. Вечер, наполненный любовью и неприкрытым флиртом, стал для меня открытием.
Впервые в жизни вышла на улицу без дела. Впервые почувствовала себя свободной. Будто долго сидела в клетке, и меня только что выпустили. И вот я на свободе, не зная ни обычаев, ни законов, пытаюсь вписаться в чужое для меня сообщество.
Я тут же поплатилась за это. Мимо плелась соседка-старуха. Остановилась возле нас, узнала меня и возмутилась:
– А ты зачем здесь – замужняя женщина? Придёт муж – что скажешь? Пропадёшь ведь, как муха!
Да, уж! Не буду же объяснять ей, что это он меня бросил! Неужели не все ещё знают?
– А что я такого сделала? – только и огрызнулась я.
– Подумай сама. Надо изменить – измени, чтобы никто не знал. А красоваться напоказ незачем! – отчитала меня при всех.
– Таскает же тебя по ночам! – сказал Сашка, пытаясь отшить старуху, но досталось и ему:
– А ты не лезь не в свои дела!
Я вдруг почувствовала себя преступницей. Только успокоилась, расслабилась от забот и горя – и вот тебе: опять виноватой оказалась! Перестала заглядывать на посиделки. Но невозмутимые летние вечера манили из дома. Я выходила во двор, долго стояла одна, смотрела на тускло светящееся небо, на звёзды. Хотела пожаловаться им на странную смуту в душе, на то, что мне не по себе.
***
Однажды вечером услышала за спиной шаги, резко повернувшись, увидела высокую фигуру, хотела, что есть силы, закричать, но узнала соседа. Он уже рядом, крепко и нежно стиснул мне руки, запрокинул голову, осыпал поцелуями лицо. Я закрыла глаза и отдалась его губам. И ни о чём больше не думала, звёзды плясали теперь не на небе, у меня в глазах. Мы упали на грядки. Услышала прерывистое дыхание… Вдруг объятия ослабли, он поднялся… и беззвучно ушёл! Почему так быстро? Он что, поиздевался надо мной? Перестала выходить на улицу. Закрылась в четырёх стенах, но успокоиться ещё долго не могла. Друзьями остались только книги, да окружающие меня мёртвые предметы. Я запретила себе думать о мужчинах!
***
  Елена глубоко вздохнула, помолчала. Вдруг спросила:
– Вы меня осуждаете?
– Конечно. Так может вести себя только распущенная женщина!
Людмила Степановна чувствовала, как в ней прорывается накопленная неприязнь, и не сдерживала больше себя.
– А вы сами-то оставались без мужа? – с досадой спросила Елена.
– Конечно! Он после окончания университета уехал сюда, в Бийск, а я два года жила у его родителей в Томске.
– И мужу не изменяли?
– Нет, я так любила его, что других мужчин для меня просто не существовало! И до сих пор его люблю, как в молодости!
– Вам сорок восемь, почти пятьдесят, а вы влюблены. Мне двадцать семь, а я давно отлюбила! – ответила миролюбиво Елена, пытаясь в полутьме разглядеть лицо собеседницы: что это на неё нашло?
– Ничему тебя жизнь не учит! Единственное, что хочу сказать, не надо изменять себе. Тогда всё и наладится. Понятно? Продолжай!
Людмила Степановна не заметила, как перешла на пренебрежительное «ты».
Елена замолчала, не зная как поступить, продолжать ли рассказывать дальше? Потом решила: пусть эта женщина попробует только осудить её! Муж-то тоже, видать, не подарок. Увидел молодую – глаз оторвать не смог! Может, это и взбесило соседку? Только она-то, Елена, здесь при чём?
– Продолжайте, – попросила Людмила Степановна, поправившись. Елена удивилась этому, спать совсем не хотелось, и продолжила говорить:
– Наконец, я сделала первый шаг – сдала документы в приёмную комиссию политехнического института.
***
Первый экзамен – математику – принимала чопорная дама. Она задавала вопросы и по интонации, по виду, по взгляду я понимала, правильно ли отвечаю. Получила хорошую оценку, но была недовольна собой. Отвечала бы уверенней – была бы пятерка! Ведь я так много занималась!
Физику сдавала мужчине: на вид строгому и суровому преподавателю. Перетрусила, но он тоже поставил четвёрку. Больше всего боялась за не сданную когда-то химию, хотя теперь была готова ответить на любой вопрос. Преподаватель, принимавший этот экзамен, был исполнен спокойствия и меланхолии. Увидев его, я перестала волноваться и легко получила четвёрку. Каждый экзамен был для меня таким потрясением, что до сих пор помню не только имена преподавателей, но и кто во что был одет!
Поверила, что приняли в институт только тогда, когда своими глазами увидела в списках поступивших свою фамилию. Ура! Поеду обрадую своих «предков». А может, только расстрою? Вдруг остро почувствовала, как мешает мне собственный ребёнок! Как не хочу я быть связанной им по рукам и ногам!
Понимала, что это мой сын. Чувствовала свой долг по отношению к нему, но сильной, всепоглощающей любви, какая должна быть, не испытывала. Неужели я не люблю своего сына?! Может, потому, что с момента, когда он родился, у меня и начались неприятности? Поймала себя на мысли о том, что если б ребёнок остался у родителей, притом навсегда, я бы только обрадовалась. И зачем я его так рано родила?
Теперь я похудела, стала лучше выглядеть, увереннее себя чувствовать. Видела, с каким вожделением мужчины и парни смотрели на меня. И заговаривали со мной, и назначали свидания. Однако каждый раз я резко пресекала всякое поползновение на моё тело – достаточно позора, что испытала с соседом!
Но желания охватывали с такой силой, обжигали таким пламенем, что появлялась настоящая, физическая боль. Иногда даже чувствовала себя немощной и от немыслимого, необъяснимого состояния долго не могла избавиться. Изо всех сил сдерживалась. Никто не знал об этой тайне, но я постоянно была на взводе.
***
Войдя в родительский дом, я закричала:
– Меня в институт приняли!
Но мама, будто не слыша меня, ответила с особой гордостью:
– А сейчас мы покажем, чему научились: Женя, иди к бабе!
Она поставила сына на ноги, поманила к себе руками. Ребёнок резво кинулся к бабушке. В детском его личике проглядывали черты мужа. Да, это был его подарок. Как он там живёт, чем занимается: ни слуха от человека, ни духа! Хорошо, родители помогают, что бы я без них делала?
– Мама, меня в институт приняли! – с замиранием сердца повторила я.
– Поздравляю, – ответила она почти равнодушно, разочаровывая меня.
– Ты будто не рада за меня? А кто ещё дома?
Я заглянула в большую комнату.
– Никого. Отец на работе. Виктора нет. Чему сильно радоваться-то? Сама понимать должна! –вздохнула, будто пожаловалась она. – Последнее время нервные все стали. Слова не скажи. Что брату, что отцу…
– А отцу-то что не нравится? – спросила я, взяла на руки сына, но он вырвался.
– Да то, что дома сижу. Всю жизнь поваром работала, за счёт меня и жили. Теперь ворчит, что всех кормит. Надоел уже.
Я увидела, как сын потянулся к маме.
– И что теперь делать? – спросила я, но нечто вроде ревности шевельнулось во мне: сын принимает меня за чужую!
– Не знаю.
Мама посадила ребёнка на колени и кормила, ласково глядя на него. А я и не подумала о том, что он может быть голодным.
– Я же в институт поступила! На дневное отделение, – ещё раз повторила я.– Отец мне сам разрешил поступать!
«Неужели теперь каждый свой жизненный шаг я должна согласовывать с ними?» – подумала я, но вслух ничего не сказала. Брат приехал из города хмурый.
– Ты где был так долго? – спросила мама.
– В техникуме. Расписание уроков узнавал. Скоро занятия начнутся.
Он помыл руки, сел... Мама отдала мне Женю, накрыла на стол.
– А я в институт поступила! – похвалилась я и брату.
– Молоток! – заметил Виктор, хотя, казалось, был не в настроении.
– Ты, что, не рад за меня?
Почему-то сегодня никому до меня не было дела!
– Рад. Без ума! – промолвил он, молча поел и ушёл в свою комнату.
– Съезди к нему в техникум. Тут что-то не так. Узнай, может, что случилось? – попросила мама, убирая со стола.
– Ладно, – пообещала я.
Лето, которого я не видела, подходило к концу. Мне бы летать на крыльях, а я сидела и терпеливо ждала отца. Всё раздражало, я заранее настраивала себя на худшее. Что скажет он? Я сильно волновалась, но переживала зря. Настроение у него оказалось превосходным. Он обрадовался моему поступлению больше остальных, сказал:
– Пусть ребёнок живет! Вернётся же Роман…
***
Людмила Степановна поразилась откровению Елены: как можно было не любить своих детей? И даже не верилось, что она не любила сына! Какая-то бездушная, странная девица. Но вслух говорить ничего не стала. Всё с большим неприятием слушала молодую женщину и вдруг решила, что потом выскажет ей всё, что о ней думает.
  А Елена, не зная этого,  продолжала:
– Начались занятия. В библиотеке института по студенческому билету мне выдали книги. Купила общие тетради, ручки… И вдруг увидела, что мне не в чем ходить. То, что покупали родители, когда училась в школе, было далеко не новым. За время замужества ничего куплено не было… Что делать? Родители не станут меня одевать: ребёнком хорошо завязаны, а на стипендию мне не прожить. Да и будет ли она, стипендия? Надо было найти подработку.
Деньги заканчивались, я берегла их для проезда, но, прежде чем искать работу, пошла в техникум, где учился брат, чтобы выполнить данное маме обещание. Узнала в учебной части номер группы, в которой он учился, нашла классного руководителя.
– Виктор Петрович, можно узнать, как брат учится? – спросила я. Полный, близорукий мужчина с удивлением оглядел меня:
– Занятия только начались. У нас и оценок-то нет. А как фамилия брата? Я назвала.
– Хорошо, что вы пришли, – вдруг сказал он.
– Что-то случилось? – начала волноваться я.
– А вы разве не знаете? Он с друзьями угнал мотоцикл.
Увидев, что мне стало плохо, предложил присесть.
– Да ничего страшного пока нет, – начал успокаивать он. – Звонил следователь. Сказал, что парня надо взять на поруки. Тогда судить не будут.
Я уже знала, как вежливо могут  посадить в тюрьму, и испугалась так, что
стала заикаться.
– А вы возьмёте на поруки?
Я продолжала стоять и умоляюще глядела на него. Ещё один осуждённый для нашей семьи – это слишком!
– Ну… надо провести собрание… И если все проголосуют… напишем поручительство.
Он он подставил мне стул и почти насильно усадил, обращаясь, как с больной. Наверное, вид у меня был ужасный.
– А вы напишете? – спросила я и буквально ухватилась за него.
– Попробуем. Учится он хорошо, скромный, спокойный… Только связался зря. А вы сходите к следователю сами.
Мужчина полистал записную книжку и, взяв со стола лист бумаги, написал фамилию следователя и номер телефона.
– Большое спасибо! – произнесла я, готовая обнять пожилого добряка.
– Рано говорить спасибо. Надо сделать вначале.
***
Я схватила бумажку. Тут же позвонила. Вежливый женский голос пояснил, как до них добраться. Перепуганная насмерть, через десять минут я уже сидела возле кабинета следователя. Молодая женщина-секретарь, дочитав какие-то бумаги, пошла докладывать… Мне не понравилась любезность секретарши. Наученная горьким опытом, я знала цену холодной вежливости, когда людям, не угрожая, ломают жизнь.
– Проходите, – прервала мои горькие размышления она. Я вздрогнула, мысленно перекрестилась, боясь перешагнуть злополучный порог.
– Присаживайтесь…Слушаю вас, – предложил мужчина, мельком взглянув на меня, и продолжил что-то писать.
Я присела на край стула и начала рассказывать о брате, а сама внимательно следила за каждым движением следователя. Ему не больше сорока. Плотный, черноволосый, сероглазый, он, однако, так порывисто встал, что я удивилась: это при его-то полноте и возрасте! Быстрыми шагами начал ходить мимо меня туда-сюда. Потом подал чистый лист бумаги, ручку, сказал:
– Пишите. Дайте характеристику. Чем брат занимается помимо учёбы? Может, хобби есть? Какие отношения с родителями, с соседями, с вами? – чуть улыбнулся он.
– Ходит в походы по Горному Алтаю, увлекается фотографией. Он честный, никогда и ничего не возьмёт, – пыталась убедить его я.
– Честным быть хорошо, только зачем он у соседей мотоцикл украл?
Мужчина совсем не удивился моей горячности.
– Мой брат?! Да у него свой мотоцикл есть! Отец отдал.
Не верилось тому, что слышала. Может, правда, ошибся?
– Ну, не совсем он. Украли другие. Он сказал, где взять, – спокойным тоном продолжал говорить следователь. Вдруг показалось, что он поощряет диалог.
– Всё равно не может быть! – ответила я и, чтобы не тянуть время, начала писать заголовок.
– Может. Фамилии этих ребят вам ничего не говорят?
Он присел рядом со мной. Показал мне лист с фамилиями. Я увидела доброжелательное лицо.
– Это его друзья. По старому месту жительства, – зачем-то добавила я, как будто это было интересно.
– Ваш брат показал им сарай, где стоял мотоцикл.
Следователь сидел рядом, смотрел, как я, то и дело отрываясь, пишу характеристику.
– Это меняет дело, – волнуясь, продолжала я. – Он добрый, наверное, не смог им отказать! – старалась расположить мужчину к себе и не сбиться с мыслей.
– Завтра принесите мне поручительство из техникума. Следствие почти закончено. Поторопитесь.
Он подал мне руку, и я заметила, какие чистые и ухоженные ногти у этого мужика!
***
Классный руководитель сдержал слово. Не успела я вернуться в техникум, как на перемене он провёл собрание. Вкратце пояснил, в чём дело, попросил взять Виктора на поруки и проголосовать за него.
Я видела, что у брата полыхали щёки, он сидел, опустив голову. Я думала, что учитель поднимет его, заставит обо всём рассказывать, давать обещания, что такого больше не повторится… Но всё произошло настолько быстро, что я удивилась. Мальчишки подняли руки. Виктор Петрович сходил к секретарю, та быстро напечатала поручительство… Подписала у директора, поставила печать. И только когда отдал мне бумагу, он напустился на брата:
– Ты почему родителям ничего не сказал? А если б тебя посадили?
И, повернувшись ко мне, попрощался.
– Спасибо вам, спасибо большое! – волнуясь, проговорила я. – До свидания. Всего вам доброго!
На следующий день вновь поехала к следователю. Возле дверей сидели люди. Целая очередь. Я не знала, надо ли благодарить следователя, да и денег у меня не было. Но в огороде у родителей росли разноцветные астры, и я нарвала их целую охапку. Очередники с удивлением посмотрели на букет. Мне же было глубоко на всё наплевать. Лишь бы результат был. Я вошла в кабинет с цветами, подала следователю букет, сказала:
– Спасибо за помощь.
Он ничему не удивился, взял цветы, поставил в вазу, налил из графина воды. Предложил присесть. Сам внимательно изучил поручительство. Сказал:
– Всё правильно... Можете больше не волноваться. Ваш брат пройдёт, как свидетель.
И будничным движением подколол документы в дело.
– Спасибо.
Я с благодарностью смотрела на мужчину, не зная, как выразить признательность. И что добавить, что сказать. Повезло мне, однако!
Мужчина подошёл ко мне… Я приготовилась пожать руку. Но он вдруг присел передо мной, обнял голые мои колени и начал их целовать. Я чуть не вскрикнула от неожиданности, но вовремя одумалась, ведь за дверьми сидели люди! Как не боится, что кто-то войдёт? Но не знала, как вести себя с ним. Только поразилась! Спокойный, умный, зрелый мужчина – это не соседский мальчик – и такое легкомыслие… Я вздрогнула! Он же, пряча лицо, сказал, переходя на «ты»:
– Ты не будешь против, если я куплю вина и мы устроим небольшой пикник на природе?
– Нет, – ответила я. А что мне оставалось делать?
Ошеломлённая, я во все глаза смотрела на его опущенную курчавую голову.
– Тогда жди на заречной автобусной остановке... Я сейчас подойду, – тихо сказал он и поднялся.
Я кинулась из кабинета на улицу. Щёки пылали. Но я знала, что меня здесь больше не будет, и мне всё равно, что подумают сидящие.
Следователя увидела с пакетом в руке, но ко мне он не подошёл. Лишь кивнул головой. Игра забавляла. Конспиративно, в разные двери, вошли в автобус. Сели на разные сиденья… Так же таинственно вышли за городом. Он подошёл ко мне, когда автобус скрылся из вида.
Я понимала, что поспешное согласие можно истолковать по-разному, но перед ним мне стыдно не было. Это он воспользовался моментом. Шла за ним по лесной тропинке, со страхом и напряжением ждала, что будет дальше. Не надо расслабляться, давать волю чувствам, чтобы не оказаться раздавленной, как тогда, после общения с мальчишкой. Спокойный и невозмутимый, этот мужчина знал себе цену. Вошли в лес. Он выбрал полянку, расстелил газету, разлил вино в одноразовые стаканчики, нарезал хлеб и колбасу.
– Ну, что, давай выпьем за знакомство, – сказал он и притянул меня к себе.
– Давайте.
Выпив вина, я расслабилась. К тому же жужжание пчёл, пение птиц, негромкий шелест листвы умиротворили меня. Давно не была в лесу, на природе. Так бы и сидела здесь, на поляне, да слушала звуки только что начавшейся осени.
Всё опять произошло настолько быстро, что не верилось: было ли что между нами? Не глядя друг на друга, собрались. Он стряхнул остатки еды на землю. Посмотрел на часы:
– Сейчас автобус вернётся. Надо успеть.
Я шла следом и думала: не первый раз приезжает сюда, если знает расписание автобусов!
На остановке, совершенно чужие, мы разошлись в разные стороны.
Зато брата не посадили. На суде я была вместо родителей. Он прошёл, как обещал мой «любовник», свидетелем. Судья только сказал:
– Хорошо будет, если запомнишь урок!
Мама с папой долго не знали, что у брата были неувязки с законом. Лишь когда всё прошло и страсти улеглись, им об этом рассказали пострадавшие соседи.
***
Молодая женщина замолчала. Людмила Степановна, еле сдерживаясь, слушала Елену – эту циничную девку. Выспавшись за день, она не хотела спать, и только поэтому не обрывала соседку.  С гордостью подумала о своих детях. Все трое детей её были желанны и любимы. Старшему сыну тридцать. Это спокойный, женатый, уверенный в себе мужчина. Среднему сыну, как и Елене, двадцать семь. Окончил университет, остался жить в Томске у родителей мужа. Он ещё только собирается жениться. Младшенькой дочери семнадцать. Она заканчивает школу. Скоро будет выпускной вечер. Остаётся только удивляться Елене: ей, действительно, не везёт, или она своими поступками притягивает неприятности?! Говорят, такое бывает! И вновь ощутила Людмила Степановна, что, несмотря ни на что, на её долю выпал счастливый билет. Елена, не слыша вопросов, продолжала:
– Прошёл год. Все запасы денег были исчерпаны, стипендии мне хронически не хватало, пришлось переводиться на вечернее отделение. Некоторые студенты, что занимались со мной на одном факультете, уже работали на химических предприятиях, в основном, в лабораториях. Многие из них были из НИИ – научно-исследовательского института химической технологии. Спросила у одной из студенток, где он находится, есть ли рабочие места, и, взяв студенческий билет, паспорт, забрав из отдела кадров швейной фабрики трудовую книжку, отправилась искать себе новую работу.
В отделе кадров института, узнав, что учусь в Политехническом институте, приняли на должность техника без особых проблем. Правда, после заполнения каких-то анкет и бумаг пришлось ещё месяц дожидаться допуска к работе.
Наконец, проверка закончилась, разрешение пришло, мне оформили пропуск, и я попала внутрь одного из трёхэтажных зданий – «святая святых», где занимались научно-исследовательской работой или, попросту говоря, наукой. Комната, в которой я очутилась, была небольшой. Она напомнила мне институтскую химическую лабораторию в миниатюре. Та же оригинальная лабораторная посуда: колбы, пробирки, фарфоровые чашки и стаканы. Самых разных цветов химикаты: синие, красные, жёлтые, оранжевые. Химические столы с вытяжными шкафами. Люди в белых халатах.
Руководитель группы, женщина с большими, пронзительно синими глазами показалась мне просто красавицей. Как потом оказалось, она была кандидатом химических наук. Звали её Валентиной Васильевной. Первый месяц оказался учебным. Меня ознакомили с приборами, стоящими в комнате, дали инструкции по технике безопасности, которые я должна была выучить, и оставили в покое. Я удивилась тому, что за обыкновенную учёбу мне будут платить ещё и деньги. Через месяц легко сдала экзамен на допуск к самостоятельной работе. Валентина Васильевна выдала рабочую тетрадь, в которой написала задание, и попросила лишь точно соблюдать инструкцию:
– Если в чём-то сомневаетесь или не поняли название реактива, обязательно спросите, – спокойно наставляла она. – Поработаете пока со мной, а потом за инженером закреплю. Скорей всего, за Надеждой Борисовной.
Вскоре я подружилась с Надеждой. Она была одного возраста со мной, только что окончила институт, в котором я только начала учиться. На меня никто не кричал, как на швейной фабрике, никуда не торопил. Здесь не было конвейера, не было погонщиков. Работа творческая, увлекательная. Я старалась работать как можно лучше и как можно быстрее. Когда Валентина Васильевна первый раз сказала слова одобрения, на моих глазах выступили слёзы. Меня так давно – со школьных времен, не хвалили! А на общем собрании отдела вручили Почётную грамоту. Теперь я преклонялась перед своей новой руководительницей. И не только за то, что хвалила, а за то, что столько знала! Могла доступно рассказать о какой-то реакции, химических связях, написать по памяти трёхэтажные формулы.
К Валентине Васильевне часто приходила подруга – тоже кандидат наук – и вместе они обсуждали такие недоступные до моего понимания вещи, что оставалось только молча взирать на этих умниц. Наконец-то, я увидела по-настоящему интеллигентных людей, но я на столетие, а может, и больше отстала от них. Почувствовала: при всём старании до них мне никогда не дотянуться, и расстроилась! А ведь я мечтала быть такой!
Сотрудники часто ездили в Москву в командировки, привозили такие новости, которые нельзя было увидеть по телевидению или услышать по радио. Книги, политика, искусство – всё, чем они владели, я лишь, как губка, впитывала через них в себя! Но моих знаний не хватало, чтобы объяснить, для чего я делала тот или иной эксперимент, смешивала те или иные разноцветные компоненты, нагревала вещества в электрическом шкафу, пока не затвердеет, вырезала пластинки, растягивала на приборе и строила графики. Когда работа заканчивалась, записи отдавала Валентине Васильевне, а выводы делала уже она.
Но постепенно Валентина Васильевна начала читать мне лекции о целях, о задачах работы, о том, что должно получиться и что получилось, писать формулы, объяснять, что происходит. Проверяла, понимаю ли. Я была хорошей ученицей и вскоре, оставаясь на должности техника, стала выполнять, как и Надежда, работу инженера: планировать, делать выводы, писать отчёты о работе. Постепенно жизнь налаживалась. Меня окружали высокодуховные люди, которые относились ко мне с уважением. Я училась в институте, чтобы стать инженером… Единственное, что огорчало – это отсутствие личной жизни. Я с трудом скрывала свою нервозность, жила в напряжении, в постоянном ожидании любви.
Вдруг пришло письмо от мужа. Долго же он писал его! Письмо было хорошим. И меня он, и сына любит. Ждёт освобождения, чтобы быстрее вернуться. И прощенья просит, если был груб. Он всё осознал. И если мне трудно, разрешает подать на алименты, благо работает, а деньги переводят на его счёт.
Алиментами он сразил меня. Я поняла, что пишет искренне. А как мне не хватает сейчас простого человеческого тепла! Видно, не сладко ему живётся, если наша семейная жизнь показалась раем. Но как вовремя пришло это письмо! Оно окрылило меня. Почувствовала себя уверенней: я не одна, и есть человек, которому можно поплакаться в трудную минуту. И не потаскушка, о которую можно вытереть ноги, а замужняя женщина! Кто скажет об измене, если никто не знает? Да и была ли она, измена? Надо самой просто забыть об тех двух инцидентах раз и навсегда! Когда следом пришло второе письмо с приглашением приехать на свидание, я тут же взяла отпуск без содержания и помчалась к нему.
***
Как овец в загон, нас, пятерых женщин, запустили в какую-то загаженную клетку. Сверили по паспортам лица, пересчитали по головам. Лязгнули засовы, открылись решётка, железные двери, и мы прошли по тёмному коридору в так называемую гостиницу. Общая кухня, крохотные номера для свиданий.
Я долго не видела Романа и не сразу узнала в старом, сером мужике своего мужа. Тусклые глаза, наголо стриженный, обтянутое кожей скуластое лицо. Как плохо он выглядит! Появилось даже чувство брезгливости. Не знала, о чём с ним говорить… Начала о сыне, о родителях, что выручили в трудную минуту, о том, что поступила в институт, нашла замечательную работу. Он одобрительно, но молча кивал – челюсти были заняты: с жадностью накинулся на сало, колбасу и курицу.
– В следующий раз привези сына.
Ему ещё и сына для полного счастья надо! А как добираться, не подумал? Эти сумки-то еле-еле дотащила – килограммов двадцать. От трассы пешком. Да ещё сына с запасной одеждой взяла бы! Он, что, за Геракла меня принимает? То в упор не видел, а теперь вот понадобилась! Но возражать не стала. Поняла: человеку просто не о чем говорить.
– Хорошо, – ответила я.
Сидела в напряжении. Уже покаялась, что приехала. Муж не стал дожидаться наступления ночи. Хорошо ещё, что не полез целоваться! При свете дня холодно, будто со стороны, наблюдала за ним и сравнивала. Какая разница между ним, мальчиком и пожилым мужиком-следователем? И вдруг… все мои мысли разлетелись, я перестала что-то понимать! Не думала уже, где я и с кем! Даже не знала, да и не хотела знать, сколько длилось это безумие, сметая стрессы, страхи и напряжение! Что такого особенного было в нём и чего не было у других? Понимала, что он хорошо чувствовал меня каким-то особым чутьем! Как
скрипач-виртуоз, слыша фальшивый звук, исправлял его, точно так же действовал и он. Всё было настолько просто, что проще некуда. Никогда за последнее время не чувствовала себя так хорошо, как здесь, в этом ужасном номере. И вновь я смотрела на него пусть не с восторгом, но уже без страха и отвращения. Двое суток пролетели, как единый миг.
– Ты дождёшься меня? – спросил он на прощание.
– Конечно, у нас же ребёнок, – ответила я. И он, скорей всего, знал истинную причину того, почему я его дождусь.
– А ты похудела, стала ещё лучше, – наконец-то добавил комплимент муж. – А родителям скажи: приду – рассчитаюсь за сына. Назад ехала счастливой. Всё было хорошо: и учёба, и работа, и «любовь». Таким заботливым муж никогда не был. Может, тюрьма научит его, как надо жить, как относиться к семье? Скорей бы уж освободился!
***
Елена начала ворочаться, чувствовалось, что волнуется.
– Мне тогда надо было бежать от него, а я голову подставила. Может, память была короткая, может, судьба такая, как думаете? – спросила она у Людмилы Степановны.
– Задним умом мы всегда правильно рассуждаем. А когда коснётся – живём эмоциями. Рассказывай дальше. Пока не знаю, что и сказать.
Людмила Степановна успокоилась, казалось, она наслаждалась тем, что у соседки не было просвета в жизни.
– Жизнь потекла по-прежнему, но я немного оттаяла. И нервы стали крепче. Я не плакала по пустякам. И даже когда начавшиеся весенние дожди намывали глину в сенях: за ночь она подмерзала, и приходилось долбить, чтобы открыть дверь – я не падала духом! Но жить в этом доме уже не хотела: надоело топить печь, я всё чаще ночевала у мамы. Была и главная причина – Сашка. Правда, мы теперь избегали друг друга и здоровались, лишь случайно столкнувшись, но лучше не жить рядом с ним, когда придёт муж! Размечталась купить кооперативную квартиру в другом районе города. Дом, где жила, – продать, немного поработав – добавить денег. Самой пожить у родителей... Конечно, отец с ума сойдёт, узнав мои планы, но что делать! Я заранее должна приготовиться к приходу мужа, раз решила, что буду с ним жить!
***
На приём к господину Бочарову попала не случайно: пришлось пойти в горисполком, прежде чем дали адрес – это он был уполномочен заниматься жилищными вопросами. Полный, седой, лет пятидесяти пяти – шестидесяти мужчина в очках показался мне очень усталым.
– За тобой очередь занимали? – вдруг спросил он, когда я вошла.
– Нет, я последняя, – с удивлением посмотрела на представителя власти: первый раз видит – и сразу на «ты». Остановилась у дверей.
– Проходи. Садись. Кофе хочешь?
Он по-домашнему открыл верхний шкафчик, достал две чашечки, банку с кофе, сахар, печенье и пододвинул всё на середину стола.
– Нет, мне бы только узнать...
Он был белый, одутловатый, на вид болезненный, но улыбался, пытаясь казаться приветливым. «Сладкий, как липучка для мух», – думала я.
– Ты что, торопишься?
В маленьком электрочайнике уже кипела вода.
– Да нет, хотела узнать про квартиру. Говорят, в рассрочку можно купить…
Он перебил меня, не давая возможности говорить, будто знал, что спрошу.
– Да, будет два кооперативных дома. Первый уже строится. У тебя что, денег много?
Он быстро разлил горячую воду в две чашки.
– Нет, занимать придётся, – я наблюдала за ним, но не трогалась с места.
– А зачем тебе квартира? – он бросил по пакетику растворимого кофе. – Бери, не бойся, я не кусаюсь.
– Жить негде, – я подошла поближе, присела на стул, но чашку брать не стала.
– На сколько квадратов рассчитываешь? – он начал громко втягивать горячий кофе.
– Да мне хотя бы однокомнатную квартиру…
Захотелось вдруг встать и выйти вон. Зря пришла. Ещё и денег нет ни рубля, а я бегаю, унижаюсь!
– У нас есть ещё и старый фонд, – он смотрел на меня, я на него, – квартиру можно и бесплатно получить...
Я совсем растерялась, он вёл какие-то пустые разговоры, не совсем понятные для меня. Кто же мне даст бесплатную квартиру? Я сидела, как дурочка, неизвестно зачем пришедшая, смотрела, как ест «старик», и ничего не понимала!
– Кстати, сколько тебе лет? – спросил он, подумал о чём-то и положил передо мной листок со списком документов.
– Двадцать один, – сказала я и машинально взяла бумагу. Появилось подозрение: неужели и ему от меня что-то надо? И ужаснулась даже самой этой нелепой мысли! Вдруг услышала:
– Давай, подвезу до дома. Меня машина внизу дожидается, – подтвердил он мою догадку. Посмотрела в его бесцветные глаза. Вот сволочь!
– Нет, мне ещё в одно место надо.
Да за кого он меня принимает?! За самую последнюю? И как смеет! Образина старая! Восприняла его предложение, как личное оскорбление.
И расстроилась. Но промолчала. Неужели так плохо выгляжу, что даже эта развалина посчитала себя вправе мною попользоваться?
– Знаешь что, не будь вот такой маленькой девочкой, – сказал он и показал рукой, какой я не должна быть.
– Нет, мне и, правда, некогда. Может, в следующий раз... – вдруг добавила я, твёрдо зная, что никуда с ним не поеду.
– Ну, хорошо. Подумай о бесплатной квартире. И приходи. Глаза его, увеличенные стёклами очков, блестели, и я, опасаясь, что подойдёт ко мне и, чего доброго, начнёт целовать, ускорила шаг.
– До свидания, – попрощалась я, но он не ответил. Зачем-то поднялся.
Пока он, запинаясь о стулья, выходил из-за стола, я была за дверью. Бесплатная квартира мне дороже денег покажется! Как бы теперь умудриться да не попасть к нему в зависимость?
Я собрала все справки. Теперь заняла очередь пораньше. Чтобы не оказаться, как тогда, последней, не оставить ему время на дурацкие расспросы. Странно, но он не забыл обо мне!
– Принесла? – спросил он. – Давай посмотрим.
Я подала справки и, собрав всю волю, чтобы не выказать отвращения, улыбнулась.
– Не жалко деньги отдавать? – он тоже заулыбался.
– Да нет. Своих нет – родители дают, – солгала я.
– Хорошо.
Чиновник забрал документы. Положил в отдельную папку.
– Когда зайти узнать? – спросила я, зная, что на приём к нему сейчас большая очередь и время тянуть он не будет. Поэтому чувствовала себя уверенной и не боялась его.
– У нас председатель комитета есть. У него узнавай. Вот тебе адрес. А ко мне, надумаешь, заходи просто так, буду очень рад. Хочешь – на Ободзинского вместе сходим, у меня как раз два билета есть, – не
терял надежды он.
– Спасибо. До свидания...
Я забрала листок с адресом правления кооператива и пошла к выходу. Видела, с каким сожалением проводил он меня глазами, смотрел, наверное, как ускользает лёгкая добыча. Может, я и маленькая, как он говорит, но не хочу подчиняться чужой воле, навязывать себе лишние проблемы. Мне бы в своих делах разобраться! С облегчением выскочила из кабинета, будто скинула с себя скользкую, липкую, мерзкую паутину, которой меня опутали. Неприятный тошнотворный осадок долго не проходил. Хорошо, если и захочет, то не сможет меня найти: я почти не бываю в доме, где прописана. Сколько людей у него на приёме бывает, а вот прицепился же ко мне, то ли подумал, что беззащитна или, может, доступна? Ну, ничего, посмотрим, кто кого обманет! – размышляла я.
Через неделю пошла по адресу – искать председателя. Вместо него сидела бухгалтерша – старенькая женщина, наверное, пенсионерка. Она нашла мои документы и удивилась тому, что на папке стоял большой вопрос.
– По вашим документам не понятно, в какой дом попадаете – в первый или во второй. Первый уже практически построен, а второй ещё не начинали. А желающих очень много. Она вопросительно посмотрела на меня. Мне стало совсем интересно. Значит, господин Бочаров всё-таки помнил обо мне и даже записал в первый дом, но поставил вопрос из-за того, как мы с ним сыграем? А ведь ему, возможно, пришлось кого-то выкинуть из списка, чтобы вписать меня!
– Мне и надо в первый дом, – сказала я. Зацепка уже была, и нужно было воспользоваться ею. – Родители живут в пригороде, с мужем развелась, маленький ребенок, приходится каждый день добираться туда и назад, устала уже от такой жизни!
– У вас и стоит первый, только под вопросом.
Старушка смотрела так доброжелательно, что я вдруг рассказала ей о предложении Бочарова покататься со мной, сходить на концерт известного певца... Пусть знает, что он из себя представляет!
– Я даже боюсь к нему заходить. И не знаю, что делать!
– Сделаем так. Я сама запишу тебя в первый дом… А к нему больше не ходи. Старый развратник! – наставляла она, гордая своей значимостью, а может, чувством мести или ревности. Они были примерно одного возраста.
– А это точно будет? – ещё не верилось, что всё так легко закончилось.
– Точно. Я поговорю, с кем надо, – старуха гордо подняла голову.
– Спасибо вам большое. С меня презент! – я готова была обнять эту пожилую женщину, хотя понимала, что поступила не совсем честно, сыграв на её самолюбии.
Дела я, кажется, уладила, а вот как убедить отца разрешить мне продать дом? Ему это совсем не понравится. Мало того, что мой сын живёт у них, так ещё и сама появлюсь! Зато я получу отдельную новую квартиру!
На этот раз настроение у отца было совсем не добродушным. Он будто с цепи сорвался и упрекал меня во всём, в чём мог: и что в своё время его не слушала, что сидим все у него на шее, а он один работает… Долго и нудно ворчал о том, что ему надоело пятерых содержать. Я мысленно распрощалась с квартирой. Но он вдруг заявил:
– Ладно, последний раз иду на уступки, но как только получишь квартиру – тут же заберёшь от нас и ребёнка. И как только появится Роман, рассчитаетесь за проданный дом. Сколько в нищете-то можно жить?
– Хорошо, согласна, – ответила я. Но этого от них не ожидала! Требовать деньги за дом, который подарили мне на свадьбу! Ну, да Бог с ними!
***
Людмила Степановна вдруг вспомнила, как приехала сюда, в Бийск, уже с двумя детьми. Как сразу же им дали двухкомнатную, благоустроенную квартиру. А сейчас у них огромный особняк… с прислугой. И гаражи, и машины… А муж – генеральный директор одного из крупнейших предприятий города, депутат городской Думы. И работает она только потому, что дома сидеть скучно. Конечно, ей постоянно везло в жизни. Были мелкие бытовые, текущие заботы, но таких проблем, как у Юлии, никогда не было. Родители мужа – городские, интеллигентные, глубоко порядочные люди, относились к ней, как к собственной дочери. Вот только в последнее время что-то меняется в муже. Или старится, и они уже спят на разных кроватях… Или на молодых, как сегодня на Елену, заглядываться стал? Недаром говорят: седина в бороду, бес в ребро! Может, оттого у неё и невроз?
***
– Мне не на кого было надеяться, – продолжала Елена. – И с мужем сколько денег теряла: ездила туда-сюда, таскала на себе продукты, сигареты, одежду! Теряла время! Бросала работу, учёбу, летела к черту на кулички, везла своё тело, чтобы встретиться с ним. Хотя понимала – это духовно чужой человек. Он так далёк от меня, что по-прежнему не о чем с ним говорить! О зоне, о заключённых? Ездила уже поездом: его отправили куда-то на поселение. Что-то строить.
«Можно пожить у меня с неделю», – написал он в письме, не понимая того, что мне нельзя всё бросить. И где взять деньги, чтобы содержать неделю двоих? Я злилась, но ехала: ещё ни разу не отказалась от возможной встречи с ним. Плохо то, что он знает это! А остальные мои дела ему «до лампочки».
Станции Чемровка, Зональное, Буланиха, вот уже и Большая Речка быстро пролетели за окнами вагона. Скоро Барнаул, а там ещё часа два-три езды – и я на месте. Встречать он меня не будет: не отпустят. В письме начертил схему, как дойти. Всё надоело! Уже несколько лет мотаюсь туда-сюда, а толку никакого. Господи, кто бы знал, как я устала жить! Кругом одни неприятности и проблемы... Но продержаться надо. Скоро получу квартиру и уйду от родителей. Потом муж появится, работать начнёт, легче будет…
***
В Барнауле стояли долго. Из купе вышли все, кроме мужика, который спал на верхней полке. Взамен появилась целая толпа новых людей. Молодая дамочка в блестящей шляпке и модном плаще. Моложавый, стройный мужчина, две девчонки лет по восемнадцать и парень в форме курсанта военного училища. Скорей всего – папа, мама и дети. Непонятно, кто уезжал, кого провожали… Чувствовалось, с какой заботой они относятся друг к другу: отец забрал у матери совсем не тяжёлый пакет, а вдруг она надсадится? Мне стало завидно. Кто бы обо мне так позаботился! Было видно – это интеллигентные и обеспеченные люди. Наверное, не считают копейки, как в моей семье, и не ругаются из-за отсутствия их.
Когда начали прощаться, поняла, кто уезжал. Все по очереди обнимали и целовали одного – курсанта. Сколько помню себя, я всегда была самостоятельной. Даже когда в Ленинград уезжала, семнадцатилетней девчонкой, родители не провожали меня. А эти, попрощавшись, стояли на перроне до тех пор, пока поезд не тронулся. Счастливый!
– Можно присесть? – услышала его твёрдый голос и улыбнулась тому, что у меня спрашивают разрешения.
– Конечно, можно. Место у вас куплено, – теперь я разглядывала его: стройный, подтянутый, тонкие черты лица.
– Вы тоже из Барнаула? – он сел напротив меня.
– Нет, я из Бийска.
И усмехнулась тому, что он порывается со мной говорить.
– И долго ещё ехать? – спросил он, глядя на меня, а я, не отрываясь, смотрела на него. Бывают же идеальные люди! Нигде никакого изъяна. Постаралась природа! А ведь ему тоже лет двадцать,  двадцать два…
Возможно, что мы – одногодки. Зато я сыта своей жизнью по горло. А он только начинает жить.
– Часа через три выйду, – ответила я.
– К кому-то в гости или домой? – ни на минуту не прерывает нить разговора курсант.
– В гости, – отвечаю я.
Знал бы, к кому я еду! А смотрит заинтересованно... И принимает на равных.
– А мне до Москвы ехать. Я учусь там в высшем военном училище, последний год. А давайте вместе пообедаем? Я дома не успел поесть, проспал. Мама приготовила в дорогу.
Он быстро выложил на стол бутерброды, горячую ещё курицу.
– Нет, спасибо, не хочу, – я всё же чувствовала скованность и стеснялась этого красивого парня.
– Берите, – уговаривал он, – мне одному не съесть.
Налил из титана кипяток, бросил растворимый кофе, пододвинул мне.
– Спасибо, – отвечала односложно: меня шокировала его забота.
– А вы учитесь, работаете? – спросил он и взялся за еду, отломив мне полкурицы.
– Я учусь на вечернем, в политехе… и работаю, – сказала я, сама давно не ела и нерешительно взяла сначала кофе, а потом и кусочек мяса.
– Трудно?
Парень посмотрел на меня с таким участием, что я чуть было не поперхнулась. Он меня ещё и жалеет?!
– Да. И день, и вечер заняты.
Я взглянула ему в глаза и утонула в их ласковой синеве. Что такое творится? Ни мужу, ни родителям до меня нет дела, а первому встречному жаль меня?!
– А дружите когда?
Он ласково смотрел на меня. Ещё немного – и я совсем оттаю.
– С кем? – спросила я. Происходило что-то невероятное. Я почти не понимала, что он говорит.
– С парнями, – говорил он, и я чувствовала, что спрашивал искренне.
– Я ни с кем не дружу, – признавалась я: знал бы он всю правду!
– Почему? – продолжал он
– Некогда, – через силу лгала я. Не буду же душу изливать, загружать его своими бедами. – Днем работаю, вечером учусь. 
– А я тоже ни с кем не дружу. И тоже некогда. Окончив училище, хотелось бы уехать на место вдвоём, у нас распределение за границу, но пока у меня никого нет.
Казалось, глазами он спрашивал совета у меня.
– Будущие дипломаты? Ну, а девочки, что провожали вас?
– Одна – моя сестра. А другая… она такая несерьёзная, такая легкомысленная. Вообще-то я приезжал с мыслью подобрать себе жену, но ничего не получилось. Девчонок столько много…
– Что глаза разбегаются, – пыталась продолжить его мысль я.
– Нет. С ними даже поговорить не о чём. Пустышки какие-то. Одни танцы да дискотеки на уме.
Он говорил серьёзно. Угадывалось воспитание армии. Жил бы дома – от девчонок отбоя бы не было. Стал бы капризным, избалованным. Такую замученную, как я, в упор бы не заметил! Отдыхала душой, даже не ожидая, что найду с ним общий язык. Незаметно перешли на «ты». Пыталась не ударить в грязь лицом. Говорили на близкие темы: о предметах, что изучают у нас, у них... О преподавателях, о шпаргалках, о том, как легче сдавать экзамены…
– А ты пошла бы за меня замуж? – вдруг, безо всякого перехода, спросил он.
– Я?! – моему изумлению не было предела.
Конечно, пошла бы, не глядя! Но как можно поставить нас рядом? Я и в мыслях такого не допускала: серая мышь, запутавшаяся в свои двадцать два года в проблемах. А он – свободный, красивый, с такими интеллигентными родителями! Задохнулась от радости и обиды одновременно: я удивилась только тому, что курсант заговорил со мной на равных, а он – в мужья?! Да я б с такого мужа пылинки сдувала, боготворила бы…
– Я тебе делаю официальное предложение, – он взял меня за руку.
– А как твои родители? – спросила я, понимая, что это пустой разговор, но искала слова, чтобы ответом нечаянно не обидеть его.
– Им с тобою не жить… А у тебя паспорт с собой? – вдруг поинтересовался он.
– Да… Ты со мной жить собираешься?!
Вот когда я пожалела, что поторопилась замуж, да ещё за кого!
– Выйдем на следующей остановке... Я куплю тебе билет до Москвы. И дальше поедем вместе. Там и зарегистрируемся. Через военкомат тебя уволят с работы. Потом вышлют документы. А из института переведёшься туда, где буду служить. Или академический год возьмешь. Договорились? – быстро, по-военному, решал он.
– Нет, нет... Сейчас не могу, – я вдруг поняла, что он не шутил и не разыгрывал меня. Вновь захлестнуло чувство обиды: на жизнь, на себя, на мужа, на родителей! Захотелось кинуться ему на шею и
долго, и безутешно плакать.
На нужной мне станции вышли на перрон. Обменялись адресами. Он взял слово, что я обязательно напишу ему. На прощание подал руку. Я коснулась его руки, но готова была схватить и поцеловать её. Вот оно счастье, но не моё, а той, кто будет рядом с ним!
– Поедем со мной! – ещё раз произнёс парень.
– Не могу, – сказала я и лишь покачала головой.
– Тогда пиши, а там договоримся.
Поезд тронулся, а он всё ещё стоял в дверях вагона и махал мне рукой: высокий, красивый и умный! Глаза мои увлажнились: что за жизнь, что за судьба у меня такая непутёвая!
***
Поезд ушёл. А я по весенней, ещё холодной погоде, пошла искать мужа. Увидела, как зеки копали траншею. В кирзовых сапогах, телогрейках, они серой толпой возились в грязи… И это убогое зрелище настолько ошеломило меня, что я чуть было не упала туда же, к ним, в канаву. Муж, увидев меня, бросил лопату, вытер о брюки грязные руки. Спросил:
– Сигарет привезла?
– Да.
Слёзы набегали на глаза, но я стояла против ветра, и они тут же высыхали.
– Давай.
Сотоварищи тоже бросили работать, потянулись за бесплатным угощением. Смотрела на бритого, старого человека, моего мужа, и вспоминала о курсанте. Вот посмотрел бы, ради кого я отказалась стать его женой! Было обидно. Почему мне достался этот человек и почему я должна погрязнуть в своих и чужих неприятностях? А что если, правда, бросить всё и уехать, куда глаза глядят! Не видеть всей этой грязи, этого унижения! Ночевать пришлось в каком-то старом бараке. И всё ради того, чтобы успокоить своё тело. Но сейчас мне и это не помогло. Теперь я не могла успокоить душу. Можно было остаться на день, на два, но я уехала утром, сославшись на работу.
Возвращалась домой и всю дорогу плакала: не мог курсант встретиться раньше? А что если взять развод? Тогда ребёнка куда? И квартиру? А сама? Главное-то во мне! Вдруг не понравлюсь, и он откажется! И отправит назад, к разбитому корыту. Скорей всего, так и будет… Бесполезно мечтать. Не пара я ему! Адрес зачем-то взяла. Ведь писать же не буду! Незачем и душу бередить. Вынув листок бумаги с адресом, порвала его на мелкие кусочки и попыталась успокоиться. Не знаю, что это было: любовь с первого взгляда или моя мечта. Или принц, который в жизни не всем встречается...
***
Денег, вырученных за проданный дом, полностью заплатить за первый взнос не хватило. Пришлось обойти всех родственников и даже знакомых. Собирала, кто и сколько давал. Переехала жить к родителям и, в первую очередь, начала рассчитываться с чужими. Жила на иждивении родных, понимала, что отцу тяжело тянуть пятерых, но обстоятельства были выше меня. Знала: уступи я себе или им, дай поблажку хоть на чуть-чуть – и все мои планы рухнут. Жила надеждой на скорую перемену...
Отец первым нашёл конверт в почтовом ящике и закричал:
– Это ещё что за новости? Мы тут бьёмся с матерью, как рыбы об лёд, а ей хоть бы что! Нет, чтобы думать о том, как быстрее долги отдать, – она любовника завела!
– Какого любовника-то? Отдай письмо!
– Отдай… Вот придёт Ромка – ему и отдам! Пусть посмотрит, как ты его ждала, – ругался отец и в последнее время постоянно.
– Я что, не жду?
Выхватила письмо и, не слушая больше, побежала в дом. Господи, как мне все надоели! Скорей бы уйти в свою квартиру! Письмо было, конечно, от «Курсанта». Тёплое, серьёзное и философское. Не то, что от мужа: о том, что купить, да выслать посылкой, да привезти.
«Курсант» писал, что его предложение остаётся в силе, он надеется, что мы будем вместе, что ни с кем ему не было так интересно, как со мной. Он думает, что я его половинка. И такая я серьёзная, оказывается, замечательная и умная… Давно таких слов в мой адрес не было! Я только вздыхала. Что оставалось делать? Всё равно ничего не получится. Вдруг подумала о том, что бумага не будет краснеть за меня, если напишу о ребёнке. Хотела знать меру его порядочности. И отправила письмо. Но ответ пришёл быстро: приезжайте вместе с сыном – ребёнку нужен отец. Второе письмо «доконало» меня своим благородством. Я долго ревела, но не стала писать ответ. Пусть обидится и больше мне не пишет. А то вдруг согласится и на развод? Что тогда? Зачем портить жизнь прекрасному человеку?
– Ничего себе! – напомнила о себе Людмила Степановна. – Да на твоём месте я тут же бы  бросила это животное – твоего мужа и, не оглядываясь, побежала к курсанту. Надо же быть такой глупой и не понимать разницы между ними! Или, кроме низменных инстинктов, в тебе ничего не осталось?
Людмила Степановна всё больше распалялась. Теперь она высказывала ей всё, что думала об этой примитивной молодке, стараясь достать её. Но Елена неожиданно согласилась:
– Да, я была именно такой, но виновной себя не чувствую. И когда всё расскажу, может, понятно станет, почему! Для меня он был мечтой, сказкой, а в сказке, я знала, мне нет места. Если бы не поторопилась испортить себя!
В голосе Елены сквозила обида.
– А ты не подумала, каково ему было пережить отказ?
– Конечно, он обиделся, как я и рассчитывала: писем больше не было. Но я сделала ему подарок – избавила от себя. А забыть до сих пор не могу. И не потому, что красавец. Он первый, кто по-человечески пожалел меня. Без этой путеводной звезды я не смогла бы пережить то, что выпало мне на долю потом. До сих пор я мысленно разговариваю и советуюсь с ним. Представляете?
– Да уж представляю! – произнесла с сарказмом Людмила Степановна. – Такие парни, действительно, не для тебя. Давай попробуем апельсины, что мне сын принёс.
– Я видела в его глазах заботу и любовь к вам, – Елена рассуждала, как мать. Она не хотела ссориться по пустякам, взвинчивать женщину. Взялись чистить апельсины, и комната наполнилась свежестью. Елена продолжала говорить дальше, не останавливалась, не обращая внимания на резкий, недоброжелательный тон соседки. Её прорвало, будто она боялась, что не успеет выговориться, излить душу до конца:
– Когда узнала о собрании, где будут выдавать ключи от квартиры, моему восторгу не было предела. Папа взял с работы машину. С помощью соседей погрузили диван, стол со стульями, посуду, узлы с моей и одеждой сына.
Открыв своим ключом дверь, я впустила вперед котёнка. Квартира сияла свежеокрашенными полами и окнами. На кухне сверкала эмалью плита. Я налила воды в чайник. Как ни странно, в горелках был газ, из крана лилась вода: и горячая, и холодная. Ванна сияла белизной. Вот он – венец моему упорству. Чего хотела, того и добилась… Сыну тоже всё нравилось, особенно котёнок. Я приготовила салат из привезённых от мамы огурцов и помидоров, с сожалением отметила, как быстро овощи убывали. Надо подумать, как жить на одну зарплату. Родители от радости, что избавились от меня, даже бутылку вина купили на свои деньги. А я ликовала: с окраины Казанки переехала в престижный район – центр города, в благоустроенную квартиру!
С удовольствием исполняла роль гостеприимной хозяйки. Но гости долго не задержались, выпив вина за новоселье, тут же ушли. Наверное, не верили, что я оставила их в покое. Зато в двадцать с небольшим лет я стала владелицей квартиры, устроила ребёнка в детский сад, сама продолжала работать и учиться. Но денег хронически не хватало. Я все ещё рассчитывалась с долгами за квартиру. Оставляя Женю у матери, всё так же ездила на свидания к мужу. Уже казалось, что его никогда не отпустят.
***
Но он появился. Так же, в разгар лета! Ровно через четыре года! Коротко подстриженный, неопрятный, старый, сидел в моей новой квартире, как чужой. Привёз в подарок какие-то самодельные эбонитовые ручки.
– Говоришь, эту квартиру купила? – услышала первые слова, которые он сказал.
– Да, – ответила я. Мне, что перед ним ещё и отчитываться надо? Я уже отвыкла! – А ты что сидишь? Прими душ. Переоденься!
– Кому деньги должна?
Он продолжал сидеть на чистом диване. И мне это не понравилось.
– Со всеми рассчиталась. Родителям – только за дом. Да и то… они же мне его подарили! – решила поставить его на место. Указать сразу, чья это квартира. Он не знал, как я перебивалась, чтобы рассчитаться с долгами, и ни копейкой не помог. И не моя вина, что он сидел!
– Выходит, я квартирант теперь у тебя? – он ехидно смотрел на меня. Не успел приехать – разборки устроил!
– Выходит, так, – не стала его разубеждать, ответила серьёзно, как он спросил. И перевела разговор. – Иди, мойся с дороги!
– А ты за бутылкой сбегай. Отметим возвращение, – распорядился он.
Кажется, наши первые переговоры не понравились, как мне, так и ему. Пошарив по карманам, он вынул помятые деньги. – Вот всё, что заработал. Высчитали за питание, за одежду, за билет отдал.
– Не густо. За четыре-то года! – сказала я и начала собираться в магазин.
– А Женька где? – наконец, вспомнил о сыне.
– В садике, – отвечала так же, односложно. Особой радости не было. Как, интересно, жить будем, если всё пойдет по-старому? За это время я изменилась. Появилось чувство достоинства, уважения к себе, хотя бы за то, что поступила в институт, что учусь и работаю по специальности, что купила квартиру… Та наивная девочка исчезла, но он ещё не знал об этом.
– Когда забираешь? – начал раздеваться он.
При его появлении вновь возникло напряжение, будто я потеряла свободу действий и за каждый шаг, каждое слово должна перед ним отчитываться.
– Часа через два заберу.
– Вместе сходим… – не то предложил, не то приказал он.
– Хорошо, – ответила я, а у самой сердце ёкнуло. Как я пойду по улице, покажу соседям этого старого, страшного мужика? Подросли бы волосы, порозовели щеки, тогда бы и показывался. Неприятный осадок от встречи не проходил. Я знала, что держит меня возле этого человека. Иначе развелась бы ещё тогда, после истории с углём и любовницей. Но теперь, когда я настороженно следила за каждым его словом и шагом, всё больше росло чувство неприязни и неприятия. Пересилив себя, сходила в магазин, принесла вина и закуски, собрала стол, достала фужеры…
– Давно не пил, в этой зоне столько времени потерял, теперь надо навёрстывать.
Он разлил вино.
– В каком смысле? – в недоумении застыла я.
– В любом, – не дожидаясь меня, выпил, закусил колбасой и кивнул на накрытый стол. – Ел что попало, баланду всякую.
Мне не хотелось слушать ни про баланду, ни про зону. Я начала разговор о своей учёбе, работе и вскоре так увлеклась, что забыла о времени.
– Пойдём-ка лучше полежим, – прервал он меня. Почувствовала, что ему не нравится то, о чём я говорю.
Так, в противостоянии, и началась наша семейная жизнь. Недалеко от дома муж нашёл работу, стал обкатывать машины на авторемонтном заводе. Бригада слесарей разбирала машины, меняла изношенные части, вновь собирала, а обкатчик ездил на ней и сдавал их заказчику. Дела шли хорошо. Им вовремя давали зарплату. В материальном плане стало жить легче. Тем более, я перестала тратить деньги на поездки к нему.
С каждой своей и его получки начала покупать вещи в квартиру. Вначале – холодильник, стиральную машину, телевизор, а потом и мягкую мебель. Не забыла нарядить «любимого мужа»: купила ему три костюма, штук десять рубашек, обувь... Сама начала одеваться. Странно, но ему не нравились мои покупки. И сам он не принимал участия в выборе вещей, и долго ворчал потом, зачем беру, что попало, деньги зря трачу… Ездить по магазинам, покупать мебель, нанимать грузчиков, привозить домой – в каждом мебельном магазине был свой транспорт – приходилось одной. Ему многое не нравилось. Особенно начавшиеся осенью по вечерам и субботам занятия в институте.
– Конечно: квартиру купила – теперь меня за человека не считаешь. Ещё неизвестно, как за неё рассчитывалась! А учёбу бросать надо. Домом заниматься, семьёй! – научился он меня доставать. Его бесило абсолютно всё.
– Да мне учиться-то два года осталось. Зарплата вдвое больше будет, – отчитывалась я перед ним.
– Сейчас от рук отбилась, гордая стала, а потом что? Надо сходить посмотреть, чем ты занимаешься. Может, и не учишься совсем?
Ему всё казалось, что в эти годы я только и делала, что изменяла ему, и до сих пор продолжаю это делать. А может, говорил для того, чтобы досадить мне?
– Да ты что? – оправдывалась я. – На нашем факультете одни только девки.
– Свинья грязи всегда найдёт!
Ему доставляло удовольствие видеть, как я злюсь. Я не считала себя виноватой, но неприятные воспоминания, которые, казалось, давно были забыты, возвращались. На сердце становилось неспокойно.
– Не собирай, что попало! – говорила я.
– Я сидел, а ты таскалась, – не умолкал он. – Теперь и мне надо навёрстывать.
– Разводись, тогда и навёрстывай! – в бешенстве кричала я.
– А зачем мне разводиться? Я восстановиться должен. Не на улице же жить! – не повышая голос, отвечал он. Чем больше я оправдывалась, тем больше чувствовала себя виноватой. А вообще-то… лучше б я изменяла ему! Надо было тогда уехать с курсантом! Не унижалась бы сейчас перед этим придурком!
– О чём задумалась? Считаешь, сколько мужиков было? – вдруг услышала я и вздрогнула, будто он читал мои мысли. – С кем увижу, зашибу!
– И долго вы так существовали? – перебила вдруг Людмила Степановна, ей казалась невозможной эта жизнь. Не семья, а пародия! И не жизнь – а прозябание!
– Около двух лет... Он стал чаще пить... Навёрстывал упущенное за те годы! А пьяный был настолько противен, что не только любовью заниматься – разговаривать не хотелось! Вскоре я уже сама мечтала о разводе.
***
Однажды попала в больницу. За ребёнка не беспокоилась. Он давно уже ходил в детский сад рядом с домом. И на ночь там мог остаться, была круглосуточная группа. О питании тоже не переживала: холодильник полон продуктов, а муж неплохо готовил. Расстраивалась из-за того, что учебный год заканчивался, я пропущу занятия, а потом к экзаменам придётся не по лекциям готовиться, а по книгам, что гораздо сложнее. Но произошло то, о чём я никогда бы не подумала: за весь месяц, что меня не было, муж ни разу не пришёл меня навестить. Я уже не знала, что и думать. Перед выпиской не выдержала, позвонила на работу.
– Да, он работает, – ответили мне из отдела кадров. – Что-нибудь передать?
– Передайте, что жена звонила из больницы, пусть принесёт вещи для выписки, – чуть не задохнулась от обиды я. Как легко он вычеркнул меня из своей жизни!
Вечером, как ни в чём не бывало, появился. Принёс вещи и огромный торт. Я настроилась при всех накричать на него, но вдруг слёзы ринулись из глаз и я разревелась. Плакала, размазывала их по щекам, пыталась всё высказать, но вылетали лишь звуки, похожие на кваканье, а я не могла остановиться. Началась самая настоящая истерика. Вдруг заметила, что он наблюдал за мной с усмешкой.
– Ну, хватит тебе, хватит…– довольно спокойно бормотал он. А я не переставала плакать, показывала свою беспомощность и слабость.
Забрала торт и, не оглядываясь, ушла. Угостила всех, кто лежал в палате. За месяц я не видела ни одного родного лица: ни сына, ни отца с матерью, ни брата, муж не нашёл времени, чтобы сообщить моим близким. Полная изоляция! Многие в палате хвастались своими семьями, мужьями. У кого не было мужа – любовниками, друзьями. Только мне нечего было сказать! Казалось, все жалели меня. Похоже, не я его – а он меня перевоспитывал.
На другой день, после выписки, еле сдерживаясь, высказала ему:
– Как ты думаешь, для чего мне нужен муж?
– Понятно, для чего, – ответил он.
– А я думаю, чтобы в трудную минуту подставить плечо, прийти на помощь! А ты? Жить со мной не хочешь? Так и скажи! И почему родителям не сообщил, что я в больнице? – спросила я. Теперь я не плакала. Выплакала слёзы там, в палате.
– Мне было некогда. Я же с ребёнком оставался! – вяло оправдывался он.
За время, что была в больнице, будто со стороны, как сейчас, посмотрела на свою семейную жизнь. Ведь рядом со мной живёт ненадёжный во всех отношениях человек! Ни как женщина я ему не нужна, ни как друг. Он просто приспособленец, и рядом со мной потому, что негде жить! Всё его поведение говорило о том, что он и не собирался со мной нормально общаться. И не шутил, когда говорил, что надо наверстать упущенное!
***
В один из выходных дней неожиданно пришла в гости тётка Арина. Я удивилась её появлению в своей новой квартире.
– А Роман дома? – перешагнув порог, спросила она.
– Нет, в магазин ушёл, да что-то долго нет. А ты проходи, – помогла ей раздеться: так обрадовалась встрече с роднёй.
– Да я ненадолго. Хорошо, что его нет. Я тут узнала: он жить с тобой не собирается. Смотри, чтоб голой не остаться, – начала она.
– Да ты проходи в комнату. Там и поговорим, – я пыталась подтолкнуть её.
– Нет. Мне надо успеть сказать. А то вдруг зайдёт. Зятю моему брякнул…о разводе, – тётка нервничала и прислушивалась к тому, что было за дверью.
– Всё может быть. В больнице лежала – ни разу не пришёл. А сам ревнует к каждому столбу, – так же скороговоркой выпалила я.
– Вот-вот, хает тебя, говорит, что не ждала его, таскалась… и сейчас вроде неизвестно где бываешь, – совсем на шёпот перешла она.
– Ничего себе – таскалась, а кто бы учился, работал да за кооперативную квартиру без него рассчиталась? – оправдывалась я.
– Ты мне-то не говори. Я знаю, – сказала тётка и наконец, прошла на кухню.
– То-то он с бабками у подъезда шепчется, – вспомнила я. – Подлый! Ну, не нравлюсь – ушёл бы, зачем грязью поливать? Посмотри, квартирка какая хорошая! – похвалилась я тётке, поставила чайник на газовую плиту. И повела её в комнату.
– Говорит, сильно умная стала. Раньше покладистой была. Институт тебя испортил. Молодость, считай, прошла, как попало. Ты хоть денег немного отложи. Он хвалится, что в квартиру всё купил. Уйдёт, заберёт! – предупреждала тётка.
– Пусть забирает. Сама квартира останется, она моя, – легкомысленно ответила тогда я.
– Твоя-то – твоя, а в квартире пусто будет! Опять с нуля начинать? – вздыхала она. – Я-то помню, как ты билась, рассчитывалась за квартиру.
– Ну и пусть, чужого мне не надо. Пошли пить чай.
– Хвалится ещё, что ты его сильно любишь, бегаешь за ним!
Тётка испытующе посмотрела на меня. Я вздохнула: здесь была доля правды.
  – Мне надо было раньше взять развод. А лучше… не выходить за него замуж, – пояснила я.
– Вот и надо было развестись, пока сидел. Сейчас, глядишь, и нашла бы кого. Чем ты хуже других?
Я не стала рассказывать тётке про курсанта. Был бы развод, возможно, испытала бы судьбу. Всегда сдерживалась и никому не говорила, как живу. А муж опять позорит меня, представляет
девкой-дешёвкой, которая совсем затаскалась. Перед роднёй чернит. Перед соседями. Тётка, попив со мной чаю, повздыхав, поохав, ушла, так и не встретившись с мужем.
Не успел он вернуться, как я начала разговор о разводе.
– Что, нашла себе кого? – с издёвкой спросил он.
– Ты же сам бегаешь, всем рассказываешь, что со мной жить не станешь!
– Кто тебе такое наплёл? – отпирался он.
– Соседи сказали, – решила не выдавать тётку, раз он её не видел.
– Скажи кто – морду намою! – он вдруг разозлился.
Зачем я цеплялась за него, лишаясь покоя, счастья, достоинства и, самое главное, – людского уважения? Вошло в привычку оправдываться перед ним, чувствовать себя виноватой… Разговоры не помогали: он не только не изменился после тюрьмы в лучшую сторону, а стал ещё хуже!
– Ищи себе квартиру. Хватит мне нервы портить! – крикнула ему.
– Хорошо подумай, что затеяла, – вдруг ответил он с угрозой.
Но я выбрала время, съездила к судье на приём, подала заявление на развод и успокоилась, узнав, что через месяц разведут. Скоро закончу учёбу. Потом бы защитить диплом – сразу легче станет. Сын в школу пойдёт! Не было мужа и этот – не муж! Теперь ничто меня не остановит! Хватит надо мной издеваться!
***
Елена закашлялась, попила воды.
«Опять волнуется», – подумала Людмила Степановна, но жалости в ней так и не прибавилось. Елена считала виновным мужа. Но виновата была сама.
– Однажды раздался звонок, – продолжала Елена, – я открыла двери и увидела на пороге… брата мужа – Юрку! Вот кого меньше всего ожидала встретить! Повзрослел. Раздался в плечах. Стал настоящим мужчиной. Черты лица определились. Исчезла детская нежность и появилась мужественность. Благоверного, как всегда по вечерам, дома не было. Я иногда пропускала занятия и именно сегодня почему-то не пошла в институт, зато успела забрать Женю из садика и сварить ужин. Посадила деверя за стол, села рядом сама. Хорошо, что мужа нет дома, вот кому всё расскажу, пусть его родня знает, что у нас творится!
Теперь я не чувствовала к нему ровным счётом ничего: мнение после похорон свекрови изменилось. Начала рассказывать о наших проблемах. Но ни сочувствия, ни сожаления, ни даже простого участия он не проявил. Равнодушно ел. Будто нечаянно, прижался к моим коленям. Это взбесило меня. Тут серьёзный вопрос, а ему тоже всё до лампочки. Вдруг увидела в нём, как и в муже, такого же серого, примитивного самца. Он что, готов и с женой брата переспать? Или думает, что, если разводимся, то всё можно?
Появился муж, как всегда, поддатый. Он совсем не обрадовался встрече.
– Ты зачем приехал? – вдруг набросился на Юрку.
– Как зачем? В гости, – удивился вопросу тот.
– Странно... Эта на развод подаёт. Другой тут же появляется. А ну, всё выкладывай!
– Не понял юмора, – сказал Юрка.
– Зато мне все понятно! Я насквозь всех вижу. Одна глаза прячет, боится поднять, другой… ни раньше, ни позже прикатил. Явился, не запылился!
Пьяный, он показался мне грязным и отвратительным.
– Ты с чего взбесился? К тебе гости приехали – не ко мне! – напомнила я ему.
– А ты иди отсюда, нам поговорить надо! – сказал он с таким бешенством, что я решила уйти, не связываться с пьяным мужем. Никогда не видела его таким злым. По-человечески жить не хочет, а кто-то ему виноват! Увидела, как Юрка достал еще одну бутылку, и братья продолжили застолье. Постелила деверю постель. Укрыла спящего сына. Легла на диван… и уснула.
– А ну, вставай! – грубо растолкал меня муж.
– Ты что, что случилось? – ничего не понимала я. В комнате ещё горели лампочки, но на улице было светло. Они всю ночь пили!
– А ну, признавайся, Юрка к тебе ездил, пока я сидел? – спросил он.  Муж был пьян и ослеплён бешенством.
– Ты в своём уме? – закричала я.
– Я вас насквозь вижу! – закричал он. Пока поднималась, ударил по лицу.
– Думай, что делаешь! – крикнула я громко, надеясь, что Юрка услышит, подойдёт, выручит меня. Из носа хлестанула кровь и тут же залила рубашку. Я только хлюпала разбитым носом и смотрела, как кровь заливает постель… Чтобы умыться и унять кровь, бросилась в ванную. По белой эмали растекались красные пятна. Я схватила халат, накинула пальто, шапку, сунула босые ноги в ботинки и кинулась
вон из своей квартиры… Юрка и не подумал заступаться за меня…Напоследок я услышала, как муж сказал:
– И ты собирайся. Провожу до вокзала.
Никто в жизни меня не бил! Родителей я понимала с полуслова. Они и пальцем меня не трогали. Ошеломила физическая боль, а еще унижение, испуг, боязнь показаться в таком виде на людях и… страх.
Страх, что догонит и вновь станет бить! Всё так подействовало на меня, что я обезумела. Я не знала, где прятаться. Был ранний, белый день. Закрыв нос платком, я встала за деревья. Увидела, как оба брата, выйдя из подъезда, пошли по направлению к вокзалу. Я вернулась в квартиру, разбудила сына.
– Женя, быстро собирайся, нам надо уходить! – ребёнок, увидев меня, оторопел.
– А куда пойдём? – он смотрел широко раскрытыми глазами.
– Или к бабе Лене, или к бабе Арине, – соображала я, куда лучше податься. К матери нельзя: перепугаю всех, да и ехать через весь город придётся, а эта сволочь дорогу знает. К тётке ближе, пешком можно дойти. И «этот» не подумает, что мы там.
Семилетний ребёнок, увидев разбитый нос, казалось, всё понял и не задавал больше вопросов. Я переоделась, взяла деньги, какие были. Выглянула с балкона пятого этажа. Поблизости не было никого. Мы вышли и побежали…
– Это он тебя побил?! – напугалась тётя.
– Да, – распухший нос болел, но я не плакала.
– Из-за чего? – тётка провела нас в дом.
– Приревновал к своему брату. Тот вчера приехал, всю ночь они вдвоём пили – гуляли...
– Жить с тобой не собирается, а ревнует! Или причину нашёл, чтобы побить? – сказала она и так жалостливо посмотрела, что мне стало не по себе.
– Я про него говорить больше не хочу! Хорошо, что в отпуске, и никто из сотрудников не увидит, как я унизительно выгляжу.
Тётка намочила полотенце и приложила к моему разбитому лицу.
– Ребёнок без отца остался, – сожалела она.
***
Синяки проходили с трудом. Неделю я была среди чужих вещей и стен. Боялась лишний раз сесть за стол. Родная тётя денег брать не стала, а мне казалось, что мы объедаем её. Однажды вечером, чтобы соседи не увидели, не выдержав, пошла домой. Будь, что будет. Кинется драться – побегу в милицию. Всё равно что-то делать надо! С опаской открыла дверь: дома никого не было. Но то, что увидела, привело меня в шок. Всё, что я с таким трудом, с такой любовью покупала, было сломано и разбито. В квартире был полный разгром! Холодильник, телевизор, мебель, вся моя одежда и обувь – всё побито, порублено и порезано!
Посреди всеобщего хаоса белела бумажка, на которой прочла следующее: «Квартирой подавись. Я своё забрал».
Хорошо, поделили всё, без суда. Правда, из одежды осталось то, в чём успела убежать. Ранним утром, пока не было людей, пока соседи спали, я выносила мусор: осколки неудавшейся семейной жизни. Выкидывала и думала, что в эти сломанные вещи вложена вся моя жизнь, часы, дни, годы – то, что отдано работе в обмен на деньги. Сколько времени потеряно на то, чтобы любовно выбрать вещь, привезти её, поднять на свой этаж, удобно расположить, найти место. Мне не жаль их – изувеченных и исковерканных вещей – жаль времени, отданного пустоте. А сколько ещё придётся отдать, обменять жизнь на эти бездушные, но такие необходимые в быту предметы! Это из-за мужа я продолжаю разбазаривать время, отпущенное мне в жизни, может, на что-то другое!
Получила получку и первой, необходимой вещью посчитала стиральную машину: я не люблю заниматься стиркой. Мне привезли её и, поставив у подъезда, уехали. Машинка оказалась тяжёлой, и я села на лавочку, чтобы дождаться кого-нибудь из соседей, чтобы поднять её. Синяки уже прошли, и я не боялась встречи с людьми.
– Давай помогу, – услышала вдруг ненавистный голос мужа.
– Без тебя обойдусь, – спокойно ответила я, но всё сжалось внутри от страха и ненависти к нему. Я оставалась на месте, не показывая вида, что боюсь его!
– Скажи честно, что у тебя было с Юркой? – он заглядывал мне в лицо. Но я отвернулась: во мне пылала злоба. Была бы сила, показала бы, «что было». Но я понимала, что с ним мне не справиться, и сидела, лишь бессильно сжимая кулаки!
– Сейчас милицию позову! – сказала я, задыхаясь от собственной злости, но видела, что он не пьяный и не злой, как тогда, и бояться мне нечего.
– Да я по-хорошему спрашиваю! – ответил он и пытался даже приобнять меня!
– Да мне хоть по-хорошему, хоть по-плохому. Я жить с тобой больше не буду!
И оттолкнула его руку. И почему я не мужчина! Сейчас бы тоже кровью умылся!
– Из-за Юрки? – спросил он. Я чувствовала, что больше не в силах выносить его присутствие. И ненавидела его всей душой!
– Да Юрка-то здесь при чём? – от безысходности, от бессилия заболела голова, вдруг показалось, что она начала мелко вибрировать из стороны в сторону, как это бывает у древних старух. Я так сильно волновалась?!
– Хочешь сказать, что у вас ничего не было? – продолжал он и схватил меня за руку. Но я с силой вырвала её.
– А ты с чего взял, что было?
Надо успокоиться, надо придумать, как избавиться от него, дожила: в двадцать семь лет голова трясётся!
Ненавистны были не только его фигура, одежда, купленная мной, но и каждый его жест, взгляд, даже высокий голос… Но он сидел рядом, а я ничего не могла поделать.
– Всё, давай мириться. А вещи – дело наживное. Я закрою страховку, и всё заново купим.
Он стелился передо мной впервые за последнее время. Схватив машинку, понёс её на пятый этаж.
– Я с тобой всё равно разведусь… – повторила я. – И не позволю над собой издеваться!
– А ты думаешь, я позволю тебе болтаться, чтобы ребёнок смотрел?! И не надейся!
Он думал, наверное, что я сдамся. Но моё терпение уже кончилось. Он опоздал, переступив грань дозволенного. Я теперь знала, что жить с ним не буду, и никакие угрозы и уговоры не помогут. Пусть спасибо скажет, что милицию не пригласила, а то могли бы посадить! Переставила все замки, теперь он просто так не мог попасть в квартиру.
Но муж решил, что сломит меня. Трезвый, а чаще пьяный, он забредал к дому, часами сидел на лестничной площадке и терпеливо ждал, когда придём. Когда со мной, когда – с сыном заходил в квартиру и оставался ночевать... Фактически он всё ещё был моим мужем. Я вызывала милицию, но разбираться в семейных делах они отказывались. Он спал со мной, когда я не хотела. Но теперь я знала, кто был передо мной – тупой и мерзкий зверь.
Если мы с сыном успевали прийти вперёд, то закрывались в квартире, разговаривали шёпотом и вели себя так тихо, будто нас не было дома. Он долго звонил, стучал и лишь потом уходил. От каждого стука, звонка я вздрагивала, и моё сердце начинало колотиться так громко, что боялась: вдруг услышит за дверью. Теперь он следил за нами, прятался на улицах для того, чтобы появиться неожиданно. Я ходила с опаской, озиралась по сторонам. Но отдала ему повестку в суд, однако в назначенный срок он не появился, и дело отложили ещё на месяц. И через месяц он не пришёл. И только в третий раз, когда в кабинете отдела кадров при свидетелях подписал на повестке согласие на развод, нас развели без него. За три месяца он вынул из меня душу.
Я начала вздрагивать при любом шорохе и стуке, голова при малейшем волнении начинала трястись, я постоянно была в напряжении. У него хватало наглости после всего, что сделал, ходить, как ни в чём не бывало, и надеяться, что мы будем вместе! Однажды проследил, как мы с сыном зашли в квартиру. Начал звонить, стучать, а потом и кричать, чтобы ему открыли. Сын с испуга залез под кровать. Моё сердце приготовилось выпрыгнуть.
– Женя, ты не бойся. Тебя он не тронет. Он же твой отец! – уговаривала, успокаивала я ребёнка. Но стук продолжался. Теперь уже дверь трещала по швам. Он пинал её ногами, с разбега бил до тех пор, пока не выбил. Вместе с дверью упал на пол. Пока он грохотал на весь подъезд, кто-то из соседей вызвал милицию. Теперь он не был моим мужем, я написала заявление... Его посадили на пятнадцать суток!
Наконец-то, хоть ненадолго, я обрела свободу, поняла, что такое спокойная жизнь. Когда не надо прятаться и оглядываться, безмятежно идти по улице! Я готовилась к защите дипломной работы. Слава Богу, что оканчиваю институт, потому что осенью мой ребёнок пойдёт в школу, в первый класс. Прошло десять лет жизни с тех пор, как я встретила этого человека. Целых десять длинных, не счастливых лет! А я ещё и не жила. И ничего хорошего не видела.
Не успел закончиться срок изоляции, как муж появился у меня… Только теперь я ничему не удивлялась. Полумесячной передышки хватило для того, чтобы набраться терпения. Знала теперь, что выдержу, вынесу, пройду через все испытания. После развода, когда я не бегала за ним, не ждала, не приглашала, он шёл и шёл ко мне, продолжая караулить, будто ко мне тянули его на верёвке, будто потерял что-то ценное. Но теперь я поставила двойные двери. И мечтала об одном: чтобы он умер!
– А знаешь, дорогуша, я ожидала что-то в этом роде, – вдруг сказала Людмила Степановна. – От такого мужа надо было раньше избавиться! Он не только тебе жизнь испортил. Он ребёнка портил. Дурной пример подавал. Тебе надо было уехать.
– Да куда бы я уехала! Я заканчивала институт! – в сердцах сказала Елена, и, помолчав, добавила: – Дальше-то рассказывать?
– Рассказывай, – разрешила Людмила Степановна.
– Занятия в институте закончились, осталась защита дипломной работы. Боясь, что муж может всё-таки помешать мне – мало ли что взбредёт ему в голову! – я отправила сына к маме, а сама стала ночевать на работе, в лаборатории. Ставила рядом стулья, накидывала тонкое одеяло, подушечку и ложилась спать.
Было неудобно, зато, Боже, как спокойно! Здесь, за колючей проволокой, под защитой военизированной охраны, совсем не было страшно. Мне никто не мешал, и я вовсю работала. В химической лаборатории я провела несколько суток. С вечера развешивала приготовленные для защиты дипломной работы графики, таблицы, брала указку и сама себе объясняла, чем отличается один чертеж от другого. Перед защитой диплома купила себе приличное платье и туфли. Сходила в парикмахерскую, сделала причёску. Старалась ни о чём постороннем не думать. Отключилась от домашних и семейных проблем – всего того, что не касалось моей учёбы.
Долгожданный час настал. В огромном зале для конференций собрались руководители и дипломники, не только из нашего НИИ, но и родственных предприятий: химкомбината, олеумного завода и приборостроительного. Рядом со мной сидела Валентина Васильевна, моя руководительница и девчонки почти всей нашей лаборатории. Они пришли болеть за меня. В представительной приёмной комиссии были не только преподаватели нашего политехнического института и заведующий нашей кафедрой, но и директор химического завода и нашего НИИ. От волнения меня потряхивало, но я выпила настой валерианы. Сотрудницы помогли развешать плакаты. Меня представили, защита началась. Как только я увидела свои родные графики, исписанные таблицы, я встала возле них и больше ничего не замечала. Так же, как ночью, в лаборатории, переходила от одного листа к другому и говорила то, что выучила, без запинки и волнения. Дойдя до последнего листа, сделала выводы, и посмотрела на комиссию. Теперь осталась самая сложная часть защиты – вопросы. Несколько разъяснений дала по поводу графиков, ответила по экономике, технике безопасности…
В недоумении посмотрела на то, как члены комиссии заулыбались, а про себя удивилась: неужели всё закончилось?
– Вы свободны, – сказал кто-то из них – и я в растерянности прошла на своё место.
Татьяна – наша лаборантка – уже неслась навстречу с огромным букетом цветов. От удивления я чуть не споткнулась о ковровую дорожку. Ещё не понимала, что всё позади. Сидела, держала цветы в руках и не верила, что защита состоялась, что закончен шестилетний труд, что я свободна, что сейчас получу диплом и стану инженером.
За мной отвечала следующая сокурсница, я видела, как она волнуется, и только тут поняла: всё для меня позади и с нежностью подумала: «Это когда же сотрудницы в теплицу успели сбегать?»
– Если бы мне задали вопрос по экономике, я не ответила, – призналась Валентина Васильевна.
Мне поставили пятёрку. Потом вручили настоящий диплом и нагрудный синий значок в виде ромба. А потом в лаборатории был банкет. Я разрезала огромный торт. Пили хорошо заваренный чай. Все поздравляли меня, и я чувствовала себя именинницей.
– Ну, всё, теперь пишите заявление, переводитесь на должность инженера, – предложила Валентина Васильевна.
Через три дня приказ о переводе на должность инженера был подписан, сдан в отдел кадров, и моя зарплата намного повысилась. И работу я начала в том же направлении, почти в том же коллективе, только руководитель стал другой. Валентина Васильевна дала мне прекрасную характеристику. И отношения в новом коллективе были просто замечательными!
***
В ближайшую субботу наша группа «обмывала» полученные  дипломы. И не только мы – химики, а все группы выпускников объединились и откупили ресторан. Пригласили преподавателей и членов комиссии. Я надела всё то же платье, с воротником и наглухо закрытой грудью, которое годилось для защиты, но никак не для праздника. Но больше надеть было нечего, а покупать в неделю по два новых платья оказалось не по карману. Но я даже не расстроилась! Главное – отметить значительное событие!
Все столы были сдвинуты вдоль стены. Там уже стояли салаты, заливное, вина. Я села и расслабилась. Знала, что двери ресторана закрыты. Посторонних не пускают. Не пустят и бывшего мужа, которого я теперь панически боялась. Постепенно места заполнялись. Рядом со мной оказался молодой преподаватель. Он работал недавно, говорят, только что закончил аспирантуру. Был женат, но жена из Москвы не поехала, и они развелись. Высокий, статный. Девчонки за ним бегали. Почему он оказался рядом
со мной? Не знаю. Я даже оробела.
Слово взял наш ректор. Поздравил всех с окончанием института, пожелал всего наилучшего… Все выпили вначале за дипломы, потом за значки, потом – за преподавателей… Я вдруг ощутила, что сижу рядом с умным, симпатичным мужчиной. Мы вскоре разговорились.
– Смысл нашей жизни очень прост: он заключён в одном слове «любовь»! – сказал он, но я рассмеялась, не соглашаясь:
– А если любви нет, значит, жизнь бессмысленна? А раз нет смысла – не стоит и жить? – осмелилась противоречить я.
– Позвольте с вами не согласиться. Я имею в виду любовь вообще. Например, к детям, родителям, к жизни…
– К родине, к работе… – продолжала иронизировать я.
– Да, у священников, монахов и верующих – к Богу. Любовь к себе. Она-то нас всех и греет, – пытался убедить меня он.
– Хорошо, если греет, а если нет, тогда как? – пожаловалась я.
– Вы имеете в виду себя?
Я близко увидела его большие карие глаза. Он улыбался.
– Именно так, – ответила я, выпитое шампанское развязало язык, и я почти призналась в том, о чём не хотела признаваться даже себе.
– Тогда разрешите пригласить Вас на танец. Может, теплее станет?
Музыка уже вовсю гремела. Он подал мне руку, вывел из-за стола. С танцев всё и началось. В нашей группе из двадцати пяти человек было всего три парня, да к тому же – женатые. В ресторан они
пришли с жёнами и сидели, и танцевали только с ними. Я же – выставила напоказ наши только что завязавшиеся отношения со свободным ото всего этого мужчиной. Девчонки, а особенно одна – Варька, с досадой смотрели в нашу сторону. В перерыве она подошла ко мне, тихо сказала:
– Твой муж стоит за дверью, тебя зовет.
Я ужаснулась, представив, что сейчас он ворвётся и при всех начнётся скандал!
– Мне нужно выйти ненадолго, – сказала я Вадиму Сергеевичу, так звали преподавателя, поняв, что вечер испорчен. Начнутся разборки с мужем, и, чтобы не позориться, придётся уехать домой. Он пришёл, чтобы всё мне испортить. Но даже той части вечера, что прошла, мне достаточно для приятных воспоминаний!
– Хорошо, – сказал он и сел на своё место.
***
Варвара повела меня куда-то на кухню, через чёрный ход. Главная дверь была закрыта.
– Что ему от меня надо? – с волнением спросила я.
– Не знаю. Поговорить хочет.
– Да о чём говорить-то?! – чуть не плакала я.
– Я открою здесь дверь. И закрою. А ты, когда поговоришь, зайдёшь через главный вход.
– Нет, ты здесь подожди. Вдруг мне там не откроют!
– Ладно, подожду, – пообещала Варька.
Я вышла на улицу и сразу замёрзла. Ночным холодным ветром тянуло с близко расположенной реки. Было далеко за полночь. Возле чёрного хода никого не было. Наверное, стоит возле парадной двери. Что ему надо? Итак, сколько крови «выпил»…
Обогнула здание ресторана, но и здесь никого не было. Лишь чёрная ночь, яркие звёзды на небе да полная луна ехидно улыбались обману. Неужели из-за Вадима Сергеевича Варвара так подло поступила со мной? Значит, она закрыла дверь и не ждёт меня! Я вернулась к чёрному ходу и сильно постучала, но дверь была, действительно, закрыта. Поняла, что на кухне никого нет. А в зале меня не услышат. Что делать? Вернувшись к парадному входу, что было сил начала стучать по двери. Внезапно она
открылась. Показался охранник.
– Тебе кого? – он подозрительно оглядел меня.
– Пустите меня, пожалуйста, – жалобно попросила я, – вышла через чёрный ход… покурить. А дверь кто-то закрыл. Назад не могла попасть.
– Одна-то зачем выходила? – спросил он.  Выглянул на улицу. Убедился, что рядом никого нет. И вдруг поверил мне.
– Да вот, так получилось, – ответила я.
– Заходи. Кстати, тебе крупно повезло: я случайно подошёл к дверям. А то бы не услышал.
Охранник пропустил меня и закрыл на засов двери. Я прошла в зал, села на своё место. Варька танцевала с Вадимом Сергеевичем и что-то беспрерывно говорила ему. Я видела, как шевелились её губы, открывался и закрывался маленький рот. Подумала: «Да мне-то от вас ничего и не надо. Мужа нет, а я в тепле, и среди людей».
Проголодавшись, а, может, и от стресса, начала есть. Попробовала всё, что было вкусного на столе. А когда посмотрела в зал, увидела, что пара исчезла.
Но я поразилась тому, что только упоминание имени мужа вывело меня из равновесия настолько, что я оказалась ночью на улице совершенно одна. Так я отметила получение своего диплома.
***
– А как же ты в больницу попала? – спросила Людмила Степановна.
– После того, как муж вновь попытался попасть в мою квартиру, а нас не было дома, и повредил обе двери, я вновь написала заявление в милицию. «Ещё одно заявление от бывшей жены – и мы тебя посадим», – сказали ему в участке. Вняв совету, Роман всё-таки уехал из города, правда, не знаю куда, может, в свою деревню. А Татьяна Ивановна – мой лечащий врач, она ещё и соседка по лестничной площадке, когда ей пожаловалась, что трясётся голова и подкашиваются ноги, сказала, что у меня нервный срыв, и положила меня в эту двухместную палату. По блату. Запретила вставать! В своё дежурство она навещает меня. И даже передачи приносит!
– Это я заметила, – сказала Людмила Степановна. – Но теперь ты поняла, что распущенность до добра не доводит?
– Да что вы на меня всё наговариваете! Какая распущенность? – возмутилась Елена.
– Как какая? За мужиками всю дорогу бегаешь! – продолжала Людмила Степановна.
– Наоборот, это вы избалованная самка: спите с мужем каждую ночь. А мне приходится сдерживаться! Раз в месяц не получается! Это распущенность? Вы сами-то как здесь оказались? Муж в постели уже не устраивает? Или спать с вами перестал? – вдруг сорвалась Елена.
– У меня не постельная любовь, а настоящая, ради которой я готова на всё. А постель не играет для меня никакой роли. Бог дал мне счастье выйти замуж по любви… Пронести эту любовь до старости. И я не позволю тебе издеваться над чувствами, – разозлилась и Людмила Степановна: будет тут каждая соплячка… нотации читать!
– Да кто над вами издевается? – продолжала взволнованно Елена. – Это вы обвинили меня, Бог знает, в каких грехах!
– А что мне тебя обвинять? Ты сама во всём призналась!
Елена хотела повысить голос, накричать на соседку, но вовремя раздумала, поняв, что слово за слово – они поругаются, и неизвестно, чем это может закончиться. Соседка все же намного старше её, да и слишком высоки связи у этой Людмилы Степановны с врачами. Знала бы – вообще не начинала разговор с ней. Вначале показалась такой доброй женщиной… А потом – как подменили! И Людмила Степановна замолчала. Хотела обвинить Елену в том, что два вечера подряд слушала её бред, но потом вспомнила, что сама настояла на разговоре. «Не может быть, чтобы она хоть в чём-то была права!» – подумала она. Обе женщины затихли, не пожелав друг другу спокойной ночи.
На следующий день Людмилу Степановну вдруг выписали из больницы. За ней приехала служебная машина. Провожал её весь медперсонал. Елена сдержанно кивнула головой. Она злилась на то, что эта пресыщенная довольством женщина сумела разговорить её. Теперь Елена знала, что жизнь её изменится к лучшему! За неделю, проведённую в больнице, она остановила время, разобрала по
косточкам, разложила по полочкам события последних десяти лет жизни – свои самые молодые и несчастливые годы и вдруг увидела, сколько ошибок сделано – таких, что не исправишь, а время не вернёшь! А может, и хорошо, что эта Людмила Степановна поговорила с ней!
А Людмила Степановна ехала домой озадаченная. Хоть и убедилась в том, что она – счастливая женщина, поняла вдруг, что в будущем, возможно, ей придётся бороться за своё счастье. Эти откровенные ночи на многое открыли глаза.
Через три дня выписали и Елену. Она сразу заметила, что в квартире побывала мама, потому что на столе лежала записка: «Леночка! На наш адрес пришло тебе письмо. Я привезла, подумала: вдруг для тебя это важно. У нас всё хорошо. Скучаем. Ждём в гости. Мама». Хорошо, что оставила ей ключи.
Под запиской лежало письмо от… «Курсанта»! У Елены забилось сердце. С недоверием открыла конверт. Достала ещё одну записку, потому что письмом её назвать было трудно: всего несколько строк:
«Елена, знаю, прошло почти пять лет. За это время я успел жениться, развестись. Жену ни в чём не виню. Не каждая способна жить с военным. Сохранился твой адрес. Может, это судьба? Если ты не замужем, если ещё помнишь обо мне, если хочешь изменить судьбу – приезжай! Моё предложение остаётся в силе! Пишу кратко, не совсем уверен, что письмо дойдёт или ты захочешь ответить. Если встретимся – поговорим обо всём подробно, как тогда, помнишь?»
Елена схватила волшебный листок. Прочитала раз, другой, третий. Сначала медленно, про себя, потом вслух, нараспев, как молитву, как заклинание, читала одно и то же и не могла остановиться. Да, это именно те слова, что нужны ей сейчас больше всего на свете! Это то волшебное предложение от человека, за которым можно пойти на край земли! Неужели Бог увидел страдания и повернул к ней удачу лицом? Она вмиг преобразилась: глаза заблестели, плечи расправились, она засмеялась лёгким, беззаботным, беспечным смехом. Это было самое лучшее лекарство в её жизни. Конечно, она ответит согласием! Кажется, для неё начинается новая жизнь!!!





















НА ГРАНИ
Повесть

Погода в последние весенние выходные дни окончательно и, кажется, надолго испортилась. Открыв окно, я почувствовала, как потянуло сырым холодом. На улице вмиг потемнело, хотя только что было тепло и солнечно.
Где-то вдалеке полыхали сине-белые молнии, раздавался глухой, ворчливый гул, надвигались тяжёлые, низкие тучи. Сильный ветер уже проносил крупные капли, клонил до земли тонкие, податливые деревца, поднимал обильную пыль с дороги, шурша мусором по асфальту.
Взглядом я нашла играющую на детской площадке дочь и позвал домой. Услышав пронзительный условный звонок, открыла двери, но вместо дочери с удивлением увидела подругу – видимое воплощение кротости и добропорядочности. В последнее время она зачастила ходить ко мне в гости. Не сидится дома даже в такую непогоду!
– Здравствуйте, – сказала Алька и добавила, словно оправдываясь, – ходила в библиотеку, по пути вот решила зайти…
– Привет. Проходи. Как на улице, холодно? – спросила я.
– Не так холодно, как ветрено. Дождь начинается.
Мы прошли в комнату, где лениво и неподвижно лежал на диване и смотрел телевизор мой гражданский муж – Иван. Приняла я его через год после смерти законного мужа по той простой причине, что одной содержать семью становилось все труднее.
Вся надежда – дача, сад-огород оставался без рабочих рук, одна
не справлялась, хотела даже продать, но потом поняла, что без
огорода семью не прокормить.
Да и основные продукты в перестроечное время можно было купить только по талонам. Усадив Альбину смотреть телевизор, который по целым дням не выключался, пошла в кухню печь пироги с ливером. Я давно знала свою одинокую непутевую подругу. Долгое время работала с ней в одном НИИ. Ее нездоровый темперамент бил через край. Непроизвольно, сама того не замечая, а может, и намеренно она заигрывала со всеми мужчинами подряд. Алька улыбалась и старым, и молодым, и красивым, и страшным, будто все они были на одно лицо. Кажется, и «любила» она не многих мужчин, а одного – Самца. Я всегда удивлялась её всеядности и высказывала свои возмущения до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно.
– Аля, ну как ты можешь! Не стоит он того, чтобы ты его принимала!
– Ты ничего не понимаешь, – говорила мне Алька, улыбаясь.
***
Вдруг за стеной раздался призывный, чувственный смех Альки и… тихий смешок Ивана. Алька начала читать свои наивные непритязательные стишки, что было настораживающим признаком, я знала: если она начинала читать свои стихи, значит, от слов переходила к делу – атаковала возможного партнера. Со все возрастающим удивлением прислушивалась к тому, что происходило рядом со мной. Я была в растерянности от явного предательства, как со стороны Альки, так и Ивана, к которому только-только начала привыкать и оказывать доверие. И вот теперь сидит он в комнате, слушает мою угарную, трепетную подругу – не знаю уж, как её назвать – и напрочь забыл обо мне! Не так давно ушёл с работы, поругавшись с начальником, и вот уже вторую неделю невозмутимо сидел дома и, кажется, даже не искал подходящего места! Мало того, что не хочет устраиваться на работу, а водители требуются в каждой организации, в автоколоннах и таксо-
парках, так ещё и флиртует у меня на глазах! Я с трудом привыкла к мысли, что муж у меня – не образованный, не интересный собеседник, с которым не о чём говорить. Сама пыталась больше рассказывать, заполнять разговором пустоту, когда он молчал, только потом поняла, что Иван и не нуждается в собеседнике. Это для меня общение – необходимость, а он просто терпит мои искренние устремления наладить душевный контакт.
А теперь ещё и с подругой начал заигрывать! Со мной никогда так игриво себя не вел. Терпение заканчивалось. Задорный, неумолкающий смех Альки и ответный, кокетливый, невнятный шёпот Ивана уже бесили меня! Я сдерживалась из последних сил, ведь ничего особенного вроде и не происходит, однако меня так и подмывает желание накричать на них!
Настряпав пирогов, я посадила за стол пришедшую с улицы дочь, и со все возрастающей неприязнью прислушивалась к мужскому и женскому голосам. Накормила девочку, проводила в комнату, заметила, как быстро отдернула Алька руку, которую держал Иван. Попросила дочь заняться игрушками, а сама в растерянности вернулась на кухню, не представляя, как вести себя дальше.
***
Как ни в чем не бывало, появился «муж». Раскрасневшийся,
взволнованный, довольный собой и жизнью, он сел на стул, взял тарелочку, нетерпеливо ожидая, когда я положу ему пирогов, и выжидающе посмотрел на меня.
Подошла и Альбина, тоже возбужденная, с блестящими глазками, нисколько не смущаясь. Никогда бы не подумала, что объектом её вожделения окажется мой мужчина! Ведь она же моя близкая подруга!
Неужели это не останавливает? Или ей плевать на нашу многолетнюю дружбу? Странно… Хотя чему тут удивляться, Алька никогда не понимала, что мужик занят, что женат, что любит другую женщину…Подобные вопросы её просто не интересовали. Каждый экземпляр был новинкой, использовав которую, она тут же забывала, обращая притягательные взоры на все новых и новых возможных партнеров.
Дошла очередь и до моего?
– А ты куда садишься? – сдерживая гнев, спокойно спросила я у «любимого».
– Как куда? – удивился мужчина.
– А я тебя приглашала? – так же бесстрастно продолжала я.
– Нет… – ответил он, не понимая вопроса.
– Ты мне деньги даешь на еду? Почему ты думаешь, что я обязана тебя кормить? – вдруг резко повысила голос я, понимая, что пришёл крах нашей семейной жизни и нормальным человеческим отношениям.
Конечно, я не права. Нашла время, когда выяснять отношения! Во всем виноваты мои негативные эмоции, я уже не сдерживалась ни перед ним, ни перед Алькой. Какой-то чертик толкал меня в бок, и вся накопившаяся досада, неприязнь, даже зависть к тому, что они могут позволить вести себя так, как хотят, а я нет, уже не могли меня остановить! Почему они не подумали, что я могу обидеться или расстроиться?
– А если я работу найти не могу? Мне что, воровать идти? – спросил огорошенный Иван.
– Да! Не можешь работать – иди, воруй! Мне альфонс не нужен! – уязвлённая в самое сердце, уже не сдерживалась я.
– Как?
– А вот так! Выходи из-за стола! – рассвирепела я.
Они «плюют» на меня, идут на все, чтобы потешить себя, а я
должна сдерживаться, не сметь поругать ни его, ни её, сказать что-то против, только потому, что оба мне дороги, и я боюсь их потерять? Они не боятся меня обидеть, сделать больно! Выходит, ставят себя выше? Почему я должна им прощать? Они мне сами руки развязали!
– Да подавись ты своими пирогами! – выкрикнул Иван и, рез-
ко поднявшись со стула, изо всей силы пнул его. Раздался грохот. Я
успела отскочить. Еще немного – и по ногам бы попал.
– Ты прекрати истерику-то, да еще при людях, – спокойно-презрительно заметила я.
– При людях?! Ты эту шлюшку за человека принимаешь? При
каких еще людях? – вдруг закричал он, не обращая внимания на ис-
пуганную Альку.
– Ты думай, что говоришь!
Вспыхнув, Альбина схватила сумочку и стала в коридоре обуваться. Я с удовольствием наблюдала и за ней. Наконец-то, все получили по заслугам. За кого они меня принимали? За терпеливую простушку? Мне пакостить можно, а им слова сказать нельзя?
– А ты куда? – «удивилась» я, обращаясь к Альке. – Внимания на Ивана не обращай! Ты же ко мне пришла!
– Нет! Я пойду.
– Подожди, поешь пирогов и пойдешь. На улице дождь хлещет.
– Нет! Я пойду.
Алька вышла. Иван убежал в комнату. Ну, вот и разогнала «тёплую» компанию. Всех накормила и напоила. Но удовлетворения от мстительной выходки не почувствовала. Понятно, я нехорошо поступила, но, выбросив душившую меня отрицательную энергию, немного успокоилась. Пройдя в комнату, миролюбиво сказала:
– Это из-за тебя подруга ушла!
– Да какая она тебе подруга? Так и смотрит, чтоб чужим мужиком попользоваться!
– Она такая и есть. А ты? Куда лезешь?
– А я-то что? Если она сама… Любой не устоит!
– Вот именно. У неё и без тебя… не считано! Оба «наколоть» меня хотели, и я же виноватой осталась?
– Тебя «наколешь»!
– А ты чтоб с понедельника – на работу! Или идешь на работу,
или уходишь от меня!
Иван, поняв, что буря прошла, уже сидел за столом, отправлял в рот пироги, и был со мною во всем согласен.
Но неприязнь оставалась, не хотелось ни смотреть на него, ни
разговаривать. Выглянула во двор, но из-за струящихся потоков воды ничего не увидела. Не спрашивая разрешения у «любимого», приоткрыла створку окна, впустила поток холодного, сырого ветра, заметила образовавшиеся вокруг дома огромные лужи, по которым изо всей силы хлестали струи воды. Пузыри на лужах показывали, что дождь зарядил надолго.
А мне всегда нравилась смятенная дождливая непогодь, наверное, потому что сама родилась в октябре. Осенью часами
могла смотреть на моросящий дождь, увядающую природу и думать о скоротечности времени, об окончании всяческого начинания.
На улице ещё бесновался ветер: шумел, свистел, швырял на
стёкла окна холодную воду… А я успокаивалась все больше и больше. Вспомнила об Альке, но злобы уже не было. Её смыло дождем или унесло ветром.
Мужчины всегда без памяти любили Альбину, посвящали ей стихи, дарили цветы. Если бы не эта ужасающая, всё возрастающая распущенность, которая портила ей репутацию! Приличные мужчины, приходя, встречали у неё почти что бомжей, и это не позволяло им относиться к ветреной, безудержной Альке серьезно. От «постели», как ни странно, они не отказывались, но, в конце концов, все же уходили. На смену появлялись другие, и поток мужчин к этой притягательной женщине, как к некоему целебному источнику, никогда не прекращался. Теперь я почти жалела её. Понимала, что никогда ей не успокоиться, не остановиться, не начать достойную жизнь.
***
Вдруг напротив, у дома под козырьком, у входа в подъезд заметила фигуру. С содроганием узнала в ней Альку. Где-то рядом полыхнула ослепительной белизной молния, следом грянул раскатистый гром. Со страхом я захлопнула окно. В растерянности остановилась. Как бы то ни было, Альку я считала своей подругой. Накинув плащ, взяла в руки зонт, и выскочила на пустынную улицу.
Алька дрожала от холода, а может, и страха. Увидев меня, не нашла что сказать.
– Пойдем в дом, что стоять, простынешь! – доброжелательно
пригласила я. Мой гнев прошёл, его заменила простая человеческая
жалость.
– Твой сожитель опять начнет оскорблять.
Я не переставала удивляться. Неужели Алька не понимала, что
вела себя по-свински, неужели не предвидела, что всё может так
обернуться? Что это? Глупость, уверенность в безнаказанности? Я
вновь предложила:
– Ты же ко мне пришла, а не к нему. Пойдем! А то простынешь.
– Нет!
– Умереть ради него хочешь?
Потянула её за рукав, подала зонтик, Альбина больше не сопротивлялась.
Сидели с ней на кухне, пили чай, говорили ни о чем, ожидая окончания ливня. Алька то и дело прислушивалась к тому, что творится за стеной, будто ожидала Ивана, но тот так и не вышел. В голову пришла мысль:
– А может, она и приходила не ко мне?
***
В понедельник утром, проводив дочку в детсад, я поторопилась на работу в Научно-Исследовательский институт, где работала уже двадцать лет, по знакомой до мельчайших впадин и трещинок дороге.
К девяти часам в НИИ, раньше его называли «почтовым ящиком», со всего города уже стекались научные сотрудники. Перебежав широкую проезжую часть дороги, мимо конечной автобусной остановки, я влилась в поток людей, попала на одну из двух узких параллельных аллей и замедлила ход.
Тени, от давно посаженных берез и аккуратно подстриженного кустарника, чертили по асфальту узоры, напоминающие громадную замысловатую паутину. Но никто не смотрел под ноги. Мне казалось, движутся не люди – зомби. Все двигались молча, плотно, затылок в затылок, боясь сбиться с шага и наступить впереди идущему на ноги. Было что-то мистическое в этом замедленном, монотонном движении толпы вперед. Добравшись до огромной площади, выложенной массивными бетонными плитами, людской поток распадался, растекался, словно река, вышедшая из каменных берегов на равнину. Все спешили к зданию проходной, за которой можно было расслабиться. Опаздывающих на две минуты и более все ещё записывали. Если раньше делали это для того чтобы сообщить в отдел, где человек трудился и лишить его премии, то теперь – неизвестно для чего: премии платить перестали, наш научный институт лихорадило, шли повальные сокращения. Каждый раз я с ужасом прислушивалась к оглашаемым спискам, ожидая услышать свою фамилию. Неужели и я вскоре не буду здесь работать, не смогу пройти мимо этих вот автоматов, крутящихся ячеек, когда-то, двадцать лет назад, так поразивших меня необычностью конструкции, мимо стоящих в виде почётного караула охранников, не наберу свой номер триста шестьдесят третий, который сейчас открылся, как по мановению волшебной палочки? Эта молодая охранница в зелёной форме, с ремнем на талии и пистолетом на боку тогда уж не пропустит меня!
Сегодня я, как делегат, шла на профсоюзную конференцию института. Предприятие разваливалось, а профсоюзный комитет всё так же продолжал заключать договор с администрацией, лишь собрание с начала года перенесли почему-то на май.
– Здравствуй, Нина Ивановна, – сказала я, входя в комнату – лабораторию.
У начальника отдела эта сотрудница была на особом счету. Она была секретарем партийной организации отдела. В свое время, окончив техникум, теперь работала в звании инженера, той должности, которую обычно занимали люди с высшим образованием. Всеми фибрами своей  души стремилась она не ударить в грязь лицом перед образованными сотрудниками, и это желание, упорство за тридцать лет принесло плоды: с ней считались, советовались, к ее мнению прислушивались. Но мне Нина Ивановна казалась флюгером – человеком, который хорошо ориентируется в любой среде и держит нос по ветру, Она тут же найдет подходящее слово, скажет что-то «в строчку», вовремя расскажет анекдот, а знала она их тысячу на каждую тему, выступит на собрании... и после многочисленных сокращений, мы с ней остались в комнате вдвоем. Она была партийным
лидером, я – профсоюзным, и давно перешли на «ты».
– Здравствуй, Елена Викторовна, – ответила Нина Ивановна и,
взглянув на меня, добавила; – Ты что такая кислая сегодня!
– На лице написано?
– Написано… Как прошли выходные?
– Да вроде нормально… – лукавила я, не собираясь посвящать её в свои неприятные семейные дрязги, рассказывать об Альке и Иване… Видно, я до сих пор не пришла в себя.
С утра, распечатав несколько служебных писем – запросов, за-
визировала их у начальника отдела, отнесла на подпись генерально-
му директору и, улучив момент, когда руководитель группы – Юрий Васильевич ушёл в свой кабинет, занялась подпиской газет и журналов по заявкам сотрудников. Теперь я побаивалась своего непосредственного начальника. Если раньше этот холёный мужчина был улыбчивым, спокойным и никогда ни с кем не ссорился, то теперь его будто подменили. Он нудно, изощренно спорил, придирался по пустякам. Поначалу дочь моя болела часто, но многочисленные больничные листы не выводили руководителя из себя. Сейчас же даже незначительная простуда сотрудников раздражала так, словно деньги
он платил из своего кармана.
– Чем это ты занимаешься в рабочее время? – раздался голос
Юрия Васильевича. Я вздрогнула от неожиданности – увлекшись делом, не услышала, как он вошел.
– Как чем? Подпиской… – растеряно ответила я. Плохи мои дела. Теперь доложит начальнику отдела, который вроде и не запрещал выполнять профсоюзные дела, но и не поощрял – не давал официального разрешения.
– Общественными делами занимайся в обеденный перерыв или после работы, – ехидно объяснил начальник.
– Подпиской всегда в рабочее время занимались. Раньше человека даже освобождали от основных дел, – неожиданно заступилась за меня Нина Ивановна.
– То раньше, а то теперь… Потому и Советский Союз развалился, что все сидели, ничего не делали, а деньги получали! – с раздражением ответил руководитель.
– И кто виноват, что Союз развалился? – подала голос и я.
Понимала: всех взвинчивало грядущее сокращение, никто не хотел уходить с насиженного места. Всем несладко, при таком-то раскладе дел! Только зачем свое недовольство скидывать на подчиненных? Нину Ивановну он не трогал, знал, что есть защита в лице начальника отдела. Она заведовала партийной кассой. Деньги несли с получки, аванса, и тогда весь день в нашей комнате весело хлопали двери. Люди шли, чтобы заплатить партийные взносы, рассказывали новости… женщина собирала деньги, складывала их в коробочку, и работа в этот день у сотрудников нашей комнаты, которых тогда еще было четверо, практически прекращалась. Выходит, ей можно заниматься посторонними делами, а мне нельзя?
– Ты за что зарплату получаешь? За подписку? – вновь спросил руководитель и, не слыша ответа, посоветовал: – Займись делами!
Я промолчала. Что толку связываться с ним? Нервы и так ни к черту, как у меня, так и у него. Прежние разработки финансировать прекратили. Зарплату стали задерживать. В отделе собрались выпускать товары народного потребления, только как это сделать без денег? Потому и продолжалось сокращение сотрудников! Надо только «достойных» претендентов на увольнение обозначить!
– А сам-то за что деньги получает? – заявила вдруг Нина Ивановна, когда начальник вышел. – По ночам на рыбозаводе подрабатывает грузчиком, а здесь отсыпается!
Все знали, что Юрий Васильевич теперь два раза в неделю работал ночным грузчиком, а потом ходил по отделу сонным. Однажды мы сидели в его кабинете за компьютером, который недавно у нас появился, и, видимо, от мерного потрескивания и поскрипывания принтера, бедного начальника так разморило, что он уснул прямо за столом, сладко похрапывая. Коварная Нина Ивановна, подмигнув мне, взяла металлическую линейку, изо всей силы ударила по столу, от раздавшегося грохота руководитель подскочил, оглядел нас невидящим взглядом, всё понял, поднялся и вышел.
– Сам из гаража не выползает, сосед мой там его постоянно в обед видит, а на тебя покрикивает! В следующий раз спроси, где он днем бывает?– наставляла меня ближайшая сотрудница.
– Ты что, Нина Ивановна, я на конференцию-то отпрашиваться боюсь!
И, действительно, сегодня, из-за этой истории с Иваном и Алькой, я стала настолько уязвимой и напряженной, что старалась сидеть тихо и ни с кем не связываться. Оставалось одно желание, чтобы меня не трогали, не дергали, не кричали, оставили в покое!
Я не в состоянии обороняться, чувствуя в душе пустоту. Казалось, все разлаживалось, разваливалось, разлеталось прахом. Никакой защиты – кругом одна.
– А ты не отпрашивайся! Пойдем, да и все. Мы делегаты. Отдел нас выбирал, не он, – продолжала возмущаться Нина Ивановна. Эта неожиданная поддержка не понравилась мне. В ее разговорах и действиях чудился подвох. И выбирать нас никто не выбирал. На коротком собрании начальник отдела просто сказал, что делегатами на конференции от администрации должен быть он, как начальник отдела, партгруппорг и председатель профкома, назвав наши фамилии.
В знак согласия все подняли руки, и официальная привычная процедура голосования на этом закончилась. И хотя настроение у меня после выходных дней было отвратительным, в честь конференции я надела нарядное дорогое платье модного покроя, туфли на очень высоких каблуках. И сейчас, взглянув на себя в зеркало, отметила, как от волнения пылали ярким румянцем щеки. Показалась себе красивой… и наконец, почувствовала уверенность в себе.
– Юрий Васильевич, Вы меня не теряйте. Я с Ниной Ивановной пошла на конференцию, – заглянув в кабинет, не столько отпросилась, сколько поставила начальника в известность.
– Конференция… Какие теперь конференции? Людям скоро есть нечего будет, а вы…– проворчал он, и я поняла, что меня отпускают.
***
Смешно вспоминать о том времени, когда обыкновенная книга была дефицитом. Перед началом конференции делегатам продавали художественную литературу без нагрузки. В нагрузку, как обычно, шли книги, которые никто не покупал – так называемая «макулатура». Её добавляли к дефицитным книгам, и люди добровольно-принудительно брали ненужные книги.
Возле пустых столов сидела «благородная дама» из «Общества книголюбов» – ещё одна известная в институте личность – Синичкина, которая ездила за книгами в Москву с разрешения и покровительства институтского профкома.
Синичкина сидела возле груды книг, раскинув руки и, нахохлившись, будто наседка, со значительным, невозмутимым видом, показывая, что охраняет ценнейший груз. Делегаты конференции испуганной стайкой толпились вокруг, волновались, что книги достанутся не всем. Было всего три автора: Сергей Есенин, Василий Шукшин и алтайский писатель Евгений Гущин. Конечно, хотелось купить каждого из авторов. Но Синичкина до прихода представителя профкома их даже не раскладывала. Толпа волновалась, некоторые делегаты предложили ей начинать торговлю. Доброе лицо этой простой женщины вдруг преобразилось, нагло и беспардонно она начала перепалку со всеми сразу. Большие синие, всегда приветливые, глаза её гневно сощурились.
Синичкина неприязненно смотрела на нас с высоты своего особого положения, своей значимости и презирала научных работников, видимо, за то, что не умеют жить, не умеют торговать, толкутся, пресмыкаются, унижаются перед ней, обыкновенной продавщицей.
Наконец, дефицитные книги разложили, подошедший представитель профкома разрешил продавать каждому по одной книге, но чтобы делегаты не смогли встать в очередь ещё раз, Синичкина ставила отметку о покупке в приглашении на конференцию. Схватила первую попавшую под руку книгу – Сергея Есенина, и довольная тем, что хоть что-то досталось без нагрузки, прошла в актовый зал.
***
Вначале, отчитываясь, выступил председатель профкома – докладывал долго и нудно, больше часа и ничего существенного не сказал. Потом генеральный директор рассказал о том, что детсадов не хватает, а в них нуждается более пятисот человек, что грядут огромные сокращения, а оставшимся предстоит большая работа… От имени ревизионной комиссии выступила женщина и пожаловалась, что много спортивного инвентаря находится на руках. И объявили перерыв.
То, за чем научные сотрудники кинулись в буфет, не надо было объяснять. Сталкиваясь, извиняясь, все мчались занимать очереди: за копченой колбасой, каждому делегату полагалось по два двухсотграммовых куска, за вареным мясом и выпечкой. Работала раздача, где «давали» вареную гречку – тоже дефицит. Мы кидались от одного продавца к другому, пока не закончился перерыв. В зал на голосование многие потом не вернулись: одни остались в очереди, другие, купив дефицитные продукты, ушли домой. Договор между профкомом и администрацией, заготовленный заранее, зачитали, возражений ни у кого не оказалось. Присутствующие единогласно подняли руки – проголосовали, прекрасно понимая, что это игра. Но так положено. Тем более, что все были довольны: «урвали» по сходной цене кусочек мяса, колбаску и редкую книгу в придачу.
Вечером, забрав дочь из детсада, я посадила всех за стол, по-
честному разделила купленные деликатесы на троих, угостила семью давно не виданными продуктами. Смотрела на огромного Ивана и думала: «Неужели совесть у человека так и не проснется»? Но вслух ничего не сказала, настроение портить не хотелось.
***
И вновь гремучей змеей пополз слух об очередной волне сокращений. Правда, людей не сокращали – тогда пришлось бы платить пособие по безработице – их просто выживали. Сотрудников «посадили» на «голый» оклад, зарплату задерживали… И это действовало: из семидесяти человек – в отделе осталось двадцать. Однако уходить добровольно никто не хотел. Становилось противно, когда рядовые сотрудники, потеряв всякую интеллигентность, распускали сплетни друг о друге, плели интриги, и было понятно: останется тот, у кого крепче нервы, сильнее локти и льстивее язык.
Я заранее успокаивала себя: ничего страшного не произойдет, не умру же, если очередь дойдет и до меня, надо будет стойко принять известие о сокращении и уйти, не оставив в душе обиду!
Но когда прозвучала моя фамилия, я испытала такой шок, будто
отсекли что-то живое, будто между мной и оставшимися сотрудниками разверзлась пропасть, вмиг отделившая меня от них. По сердцу полоснуло щемящее чувство стыда и неимоверного унижения. Равнодушно угрожающее сообщение оглушило, придавило к сиденью стула, я тупо молчала, боясь поднять глаза и сделать какое-то телодвижение. Лишь вздрогнула от громкого стука: одна из названных вместе со мной сотрудница из параллельной лаборатории вскочила, бросилась вон из кабинета начальника и громко хлопнула дверью. Заметила еще, как вспыхнуло и стало пунцовым лицо Юрия Васильевича, оказывается, назвали и его фамилию. Из одной лаборатории, из одной группы сразу двоих убирали, чего раньше никогда не происходило! Давила яростная обида! Неужели именно я не нужна? И никого, прежде всего, начальника отдела не волнует, что одна содержу ребенка? Неужели, отдав более двадцати лет родному институту, я в сорок лет, должна остаться на улице? Было страшно оказаться вне родных стен института, я не мыслила, не представляла себя на другой работе! Начинать все заново в моем-то возрасте? Что же будет дальше? Как жить? На кого надеяться? У кого просить поддержки и помощи? Вернувшись после убийственного для меня собрания в лабораторную комнату, будто впервые оглядела деревянный вытяжной шкаф со сверкающими пластиковыми стёклами, в котором сотрудники, и я в том числе, вели работы со вредными взрывчатыми веществами. После опытов приходилось глотать таблетки, пить молоко. Защищаясь от пылящих продуктов, надевать респиратор…Но мало что помогало, иногда на лице и руках высыпали красные пятна, неизвестно от чего появлялся нескончаемый кашель, однажды у сотрудницы прямо в руках взорвалась колба с нитроэфирами...
Вспомнила, как часто «моталась» я по командировкам, бросая дочь на руки то матери, то свекрови, ездила туда, где находились заводы по изготовлению взрывчатки и по две – три недел запускала в производство новые взрывчатые вещества. Приезжала домой, измученная поездкой, болезненным состоянием и долгой разлукой с ребенком. Жалела себя, но, чуть отдохнув, вновь ездила на завод, чтобы не только воплотить в промышленное производство то задуманное, изобретенное в лабораторных условиях, но и заработать побольше денег. А сейчас мне уходить некуда.
– Да не расстраивайся ты так, скоро и мы вылетим, – притворно успокаивала меня Нина Ивановна. – В институте было пять тысяч сотрудников, осталась всего тысяча. И ещё будут сокращения. Может, даже лучше, если ты сейчас уйдешь – где-нибудь устроишься, а потом и мест нигде не будет.
– Как тут не расстраиваться? Куда мне с маленьким ребенком?
– Иван поможет…
Казалось, Нина Ивановна открыто издевается надо мной, зная,
что тот не работает! Она остаётся, а мне придется уходить! Душили подступающие слезы, я изо всех сил сдерживалась, крепилась, чтобы в этот момент не расплакаться, не показать слабости перед ней. Шла домой и вспоминала все то хорошее, что дал мне этот научно-исследовательский институт, главное – это интересная, творческая работа, стабильная зарплата, ежегодные бесплатные путевки в дома отдыха, на курорты, санатории - профилактории… Благодаря командировкам я объездила многие крупные и небольшие города Советского Союза. Понятно, что с уходом из НИИ мир не рухнет, но я теряла не только достаток, но главное – окружение умных, интеллигентных людей. С грустью смотрела теперь на бегущих мимо сотрудников, узнавала их и прощалась с каждым. И все-таки отчаянье не проходило. Привычный жизненный уклад рушился на глазах, я выпадала в никуда. Все, крах! Жестокая действительность хватала за горло, казалось, что выхода нет. Что я скажу своей дочери, когда попросит
что-то купить? Как буду смотреть ей в глаза, если не смогу нормально собрать в школу? Что почувствую, если увижу, что одета хуже всех, без букета цветов в ручонках?
На автобусной остановке увидела Альбину. Понятно, Алька узнает о моем сокращении, но сегодня я не доставлю ей этого удовольствия сообщением о своей беде. Сделав вид, что не заметила её, быстро прошла мимо. Высокие каблуки мои стучали об асфальт дробно и весело. Так хотелось показать, что всё у меня хорошо, всё в порядке, и я сама – волевая, сильная и успешная женщина! Мне не хотелось, чтобы меня фальшиво жалели именно сегодня!
***
И вновь подумала об Иване. Здоровый, крепкий мужик прилепился ко мне! Это какой же надо быть дурой , чтобы полмесяца содержать его! Дитя, понятно, не бросишь, но этого лентяя надо гнать от себя! Как это он не может найти работу, когда для водителей её полно?
Это нас сократили: товара не производим, сидим на шее у государства, «колеса» изобретаем… Я тут на грани жизни и смерти, а Ивану всё до лампочки! На глаза навернулись слёзы. Слёзы бессилия перед жизнью. Показалось даже, что все беды идут от него. Домой уже не шла – всё нетерпеливей, всё быстрее бежала, распаляя себя бессильной яростью на коварного мужика. И твердо решила тут же выгнать его!
Здравый смысл подсказывал: не надо торопиться, но холодная
волна ненависти ко всему жестокому, враждебному мир, а особенно к Ивану, уже захлестнула меня. Устроил отдых! Я представила себя на его месте. Вот так же взяла бы сейчас и села дома. Это какая же благодать! Если скажет, что места не нашёл – выгоню к чёртовой бабушке!
Позвонила, услышала, как не спеша он подходил к двери, от нетерпения я начала даже переминаться с ноги на ногу. Открыв двери, увидела, как Иван потянулся. Точно, спал.
– Работу нашёл? – спросила я и, пройдя мимо него, со злостью
швырнула сумку на трельяж.
– Нет. Так просто не найти… Сунуть голову куда попало, – вновь начал он.
– Все понятно. Я попросила бы тебя: собрать вещи и немедленно освободить квартиру!
– Ну, начинается! – вдруг повысил голос он. – Что, опять ревность взыграла?
– При чем тут ревность? Мне дармоеды не нужны!
– Я и раньше сидел дома, а ты не беленилась!
– Так я всё ждала, когда ты устроишься, а тут поняла, что и не
собираешься! Я не буду тебя кормить! Я попала под сокращение! Захотелось взять в руки стоящую в коридоре швабру, изо всей силы ударить его, но я сдержалась, лишь с ожесточением вцепилась в дверной косяк, не замечая гвоздя на нём, пока не появилась кровь на ладони. Поняла, как сильно ненавижу его, хочу, чтобы он навсегда исчез, испарился или даже… умер!
– Я знаю, к Альке приревновала, – тянул, как всегда, он.
– При чем тут Алька? Я знаю её, как облупленную. Уходи!
– А куда я пойду? Мне некуда идти. И ты меня не выгонишь!
– Как это не выгоню? – удивилась я.
– Никуда я не пойду, – с равнодушной наглостью ответил он, и посмотрел на меня бесцветными, ничего не выражающими глазами. Видеть Ивана больше не хотелось, я прошла на кухню, чтобы успокоиться и подумать. Знала точно, что выгоню, только как? Уже неделю жалуюсь на то, что, возможно, останусь безработной... и хоть какие-то бы подвижки с его стороны! Успокоил бы, сказал, что не пропадем, что есть мужчина в доме, который все-таки найдёт работу и сможет поддержать семью. На кого я надеялась?!
Положила кости в воду, чтобы приготовить борщ. Начала чистить картошку, морковь, свеклу… Прислушалась к тому, что творится в комнате. Нет, не собирается «муж» убеждать меня в том, что он – поддержка и опора. Ему здесь комфортно и уютно! Зачем тратить нервы, рано вставать, да еще и «вкалывать», пусть баба пластается, берёт все удары на себя, а ему очень даже неплохо сидеть дома! Заглянула в комнату. Иван лежал на кровати, телевизор, как всегда, работал, но «муж» смотрел куда-то в окно, и лицо его казалось недовольным. Сейчас ругает меня, наверное, последними словами, думает, что жить по-человечески не даю. Как не скучно дома сидеть? Глупый мужик! Неужели думает, что так будет продолжаться вечно? Нет, дорогой, все, приехали!
– Я ведь тебе серьезно сказала: бери вещи и уходи! Меня сократили, не знаю, как с ребенком буду жить, а ты… не стыдно на моей шее сидеть?
– Никуда я не пойду, – услышала всё тот же ответ. – Мне некуда идти!
– Некуда? Так что ты сидишь? Иди, работай!
Я задумалась: драться не будешь, насильно не выгонишь… Сложная ситуация! Вдруг вспомнила, что недавно создали штаб милиции из сотрудников НИИ. Научные работники еще не успели «оборзеть», они чутко прислушивались к жалобам, приезжали на семейные разборки к соседям, были предельно вежливы и обязательны. Настоящие интеллигенты в милицейской форме. Может, с ними поговорить? Закончив варить борщ, я хлопнула дверью и отправилась в милицию.
***
Увидев дежурных – двух молодых мужчин, смутилась. Обнажать душу перед посторонними – стыдно и непривычно. Одно успокаивало: они свои, а значит, должны понять и помочь.
– К кому мне можно обратиться? – спросила я, подойдя к столу, за которым сидел милиционер.
– Говорите, что случилось? – спросил он и приветливо улыбнулся.
– У меня такое дело… Я живу с мужчиной… Ну, сожители. У
самой ребёнок, работаю пока в НИИ, но попала под сокращение, не
знаю, как жить дальше, а он работать не хочет, говорит, что работу найти не может… и не уходит.
Я старалась не глядеть в глаза, ожидая прямой насмешки: что это за дура, что содержит мужика? С другой стороны, милиционер– тоже мужчина, не исключена и солидарность пола, он может не поверить мне! Однако, внутренняя решимость лилась через край, и я знала, что не уйду, пока не добьюсь своего! Да и что мне оставалось делать?
– Все может быть. Безработица. Спад производства. Одно слово – перестройка! – рассудил милиционер.
– Это водителем-то? Да они везде нужны!
– Да, водителем ещё можно устроиться!
– Я не хочу с ним жить, а он не уходит.
– Он прописан у вас?
– Нет.
– Хорошо. Мы придем. Говорите адрес и будьте вечером дома.
***
Они пришли, как и обещали – двое рослых, крепких парней с дубинками в руках и пристегнутыми к поясу наручниками. Я впустила их. Поздоровавшись, один из них спросил:
– Это вы вызывали милицию?
– Да, – ответила я, и вдруг на глаза навернулись слезы.
Неужели хоть кто-то принял участие в моей судьбе? Вроде как пожалел меня! Что это я? Вроде и плакать не собиралась. И тут же рассердилась на себя: ну, милая, нервы у тебя – ни к чёрту! И повторила жалобу уже при Иване.
– Мужчина, предъявите документы, – попросил милиционер.
Иван подал паспорт, и я увидела, как дрогнула его рука.
– Иван Владимирович, вы прописаны по другому адресу и здесь не имеете права жить. Даём вам двадцать четыре часа на выселение. Если завтра вечером мы придём, а вы окажетесь здесь, будем принимать меры воздействия. Понятно?
– Да…
– Вот и хорошо. До завтра.
– До свидания, до завтра, – ответила я милиционерам и, проводив мужчин, закрыла дверь.
– Я бы и сам ушёл! Нечего было милицию вызывать! – закричал вдруг Иван.
– А что же ты не уходил?
– Ко мне сейчас друг – Вовка должен подъехать, мы с тобой хотели по-человечески поговорить! А ты, оказывается, ничего не понимаешь!
– Я одно понимаю: мне ребенка надо кормить, а не мужика? Больше меня ничего не волнует! Понятно?
– Зря ты хорошими мужиками раскидываешься!
– Хорошими? А чем же ты хорош?
– Сама знаешь, – заявил он.
– Ничего я не знаю, и знать не хочу! У меня нет денег на содержание здоровых мужиков!
– Я же сказал, что найду работу!
– Вот когда найдёшь, тогда и поговорим.
– Наглая же ты! А что дочери скажешь? Она у тебя большая, всё понимает!
– Вот именно, что понимает. Поймет, когда из-за тебя ни пожрать, ни надеть нечего будет!
– С тобой бесполезно разговаривать!
– Вот и не спорь! Давай собирайся!
Вновь раздался звонок, действительно, появился друг Ивана – Владимир. Жили они в общежитии училища, где преподавала его жена и училась дочка. До сорока лет своей квартиры – крыши над головой так и не заимели! Хотя чему тут удивляться? У Ивана жилья тоже нет. Так и будет до старости лет бегать от одной бабы к другой. До меня он жил с женщиной в её доме, где-то в пригороде. Детей не завели. Я даже не спрашивала, почему! Слышала от Владимира, что Иван построил ей баню, а когда та продала дом, взыскал с нее кругленькую сумму за постройку. Поэтому я не разрешала Ивану что-либо строить на своей даче. Вообще-то, оба друга – эти странные, легкомысленные существа жили, как я поняла, одним днем.
– Здравствуйте, как дела? – поинтересовался друг. – Ну, что, мириться будем?
– А мы и не ругались, – решительно ответила я. – Просто жить
вместе не будем!
– А я приехал вас мирить.
– Бесполезно, – резко ответил Иван. – Мало того, что запилила
совсем, так еще и заявление в милицию подала!
– Заявления я пока не писала, но жить действительно не буду.
– И что теперь? – испуганно спросил Владимир.
– А ничего. Придётся уходить. Ты на машине?
– Как всегда.
– Тогда забери меня.
Иван быстро побросал вещи в сумку. Я только сейчас заметила, что их было не так и много. Отключил цветной телевизор, единственную свою собственность – тяжёлый, неподъёмный, ещё старой марки. Они выносили его вдвоем. Жаль, конечно, что остались без цветного телевизора, хотя есть свой – черно-белый!
– До свидания, – на прощание сказала я.
Но никто из них не ответил. После ухода Ивана я долго бродила по опустевшей квартире, но чувства вины не испытала. Жаль было себя: неустроенность, недовольство всё более усиливалось и нарастало. Стало обидно и за свою неудачную семейную жизнь, и за всё, что предстояло выдержать в недалеком, пугающем нищетой будущем. То, что произошло, не самое страшное, что-то ждёт впереди? Теперь я осталась одна – один на один со своим горем. Закипели яростные, бессильные слезы, и я расплакалась.
***
Продолжалось короткое дождливое лето. Однако в редкие дни
ослепительно сверкало неутомимое солнце, стараясь отогреть веч-
но мерзнувших как в квартирах, так и на улицах людей. И, конечно, холодную землю. В жаркие дни люди тянулись к реке, открывали свои тела солнцу, хотели успеть насладиться животворными лучами, старались как можно больше ухватить, урвать, насытиться теплом за короткий летний период, чтобы потом вспоминать и мечтать об убийственной жаре, как о благе.
Дочери исполнилось семь лет. В детсаде, в подготовительной группе, она научилась читать и писать. Надо было собрать документы и сдать в общеобразовательную школу или только что построенный рядом с домом лицей. О лицее говорили много. Будто бы на должность директора объявляли чуть ли не всесоюзный конкурс, победивших оказалось двое. Одного назначили директором, другого его заместителем. Чего только не обещали детям и родителям: будто бы с первого класса будут уроки танцев, пения, рисования, занятия по изучению игры в шахматы, обучение иностранным языкам, игре на скрипке и фортепиано! Девочки станут заниматься отдельно от мальчиков; в каждом классе появится не только классная дама, но и воспитательница, которая целый день проведет с детьми.
Правда, уроков будет много – по восемь или десять, что для первоклассников тяжеловато, но без усилий со стороны детей получить хорошее образование и воспитание невозможно!
У моей дочери тоже должно быть гармоничное и всестороннее
развитие. Но первоклассникам, как и ученикам других классов, придётся сдавать экзамены. Господи, как хорошо, что у меня есть дочь, эта резвая, шаловливая и доверчивая девочка! Как я ее люблю! В ней моя жизнь, радость, надежда – все, чем жив человек! Я готова отдать ей не только тепло души, нежность и любовь, но и, если потребуется, жизнь! Только благодаря чистой, непродажной детской любви я продолжаю жить сейчас в этом холодном, людском мире, где каждый сам за себя. Для девочки я – пока самый близкий, главный, авторитетный человек! Учась плавать в бассейне, она, чуть не захлебываясь в воде, кричала:
– Мама, гляди, я плыву… Мама, смотри!
И от сознания своей значимости я чувствовала себя счастливой.
– Ну что, Любовь, пойдешь в лицей учиться? – спросила я, обнимая ее.
– Пойду, – без колебаний ответила Любовь, – там мои подружки, Маша и Лизка будут учиться.
– Может, они еще не поступят?
– Прям, не поступят. Машке отец сказал, что экзамены она сдавать не будет, её уже приняли, – продолжала Люба.
– И у Лизки отец – большой начальник, её тоже взяли.
Да, быстро дети учатся понимать, кто есть кто, у кого какие роди-
тели. Девочка дружила с Машей, отец которой был главным инженером НИИ, не раз к ней ходила в гости и рассказывала, как те живут.
– Мама, у них кухня, как вся наша квартира! – говорила Люба.
– Ну, Любочка, ну, зачем сравнивать? Что теперь нам делать? А на будущее знай: не надо никому завидовать! Это самая плохая черта! – говорила я с ней, как со взрослой.
– Да я и не завидую, – соглашалась дочь, – буду сдавать экзамены. Не примут в лицей, пойду в обычную школу.
– Надо постараться сдать экзамены. Я читала их рекламный
проспект. В лицее есть несколько направлений: и с общеобразовательным уклоном, художественным и музыкальным. На художника можно поучиться. Ты же любишь рисовать, – напомнила я.
– Мама, куда примут, туда и пойду, – ответила дочь.
– Ну, или так, – согласилась я, удивляясь мудрости и пониманию семилетнего ребенка.
***
Экзамены в лицее проходили интересно. Основное требование– умение читать – мы выполнили сразу. А потом уж доказывали свою одаренность и степень развития. С трепетом и напряжением переходила с дочерью от одного стола к другому. Но девочка не волновалась.
Со всей серьезностью, без стеснения и напряжения она читала тексты, рассказывала наизусть стихи, собирала мозаику и разрезанные портреты, выясняла, что за геометрические фигуры предлагали, потом рисовала, повторяла иностранные слова.
– Кхэт, – говорила девушка – экзаменатор и просила повторить.
– Кэт, – отвечала Любовь.
– Нет, нет не так, – молоденькая учительница взяла листок бумаги, поднесла ко рту. – Кхэт, кхэт! Вот, видишь, когда я говорю, лист колышется, потому что я говорю с придыханием!
Эта «кхэт» нам не совсем понравилась, и я расстроилась, засо-мневавшись в том, что девочку возьмут. Но её приняли. На следующий день мы увидели в списках нашу фамилию.
Закончив девять классов, дочь получит и диплом художника оформителя, нужную взрослую специальность. Я радовалась, казалось, больше, чем она. Пусть кто-то попал по блату, по знакомству, а она поступила сама и никому ничем не обязана.
Не требовалась, как в школе, и официальная, стандартная форма. Можно было одеваться, кто, во что хотел. Это радовало: у дочери будет возможность наряжаться.
***
– А где сейчас папа живёт? – неожиданно задала вопрос Любовь, когда мы вернулись домой. – Ты что, его насовсем выгнала?
Я поняла, что дочь привязалась к этому ничтожному человеку,
может, больше, чем я.
– Он тебе нужен? Мы и одни проживем, – ответила я смущенно.
– Нужен! У всех папы есть, а у меня нет! – продолжала говорить дочь.
– Он из садика меня забирал, и из лицея встречать будет, – рассудила она.
– Он работать не хочет… – вновь решила ответить ей, как взрослой.
– А если начнет работать, возьмешь назад? – уточнила дочь
– Ну, если будет, то возьмем, – успокоила я ребёнка, а сама расстроилась, поняв, что дочь ждала, когда Иван вернется, вспоминала о нём каждый день. Когда мужчина появился в моей жизни, ей было три года. Она быстро привыкла к нему и вскоре, сама того не замечая, в глаза, а потом и за глаза, стала называть его папой. Я же, наоборот, чем дольше жила с ним, тем больше отторгала, отвергала его от себя, поняв, что это не тот человек, что мне нужен. Избавившись от Ивана, я и не подумала о привязанности к нему дочери. Вдруг вспомнила, как охотно он занимался с ней, читал и рассказывал сказки А теперь увидела: она вспоминала о нём каждый день, ждала, когда вернется. Да, загадала дочь мне загадку. Вроде никчемный, пустой, по моим понятиям человек, а сумел завоевать доверие дочери. Впервые появилась мысль: может, зря выгнала Ивана? Хоть и говорила себе, что советоваться с ним бесполезно, однако рядом находился живой человек, которому я всё рассказывала и этим спасала себя от разрушения в наступившем жизненном хаосе. Говорила о своих проблемах, рассматривала ситуацию с разных сторон и сама же осознавала, находила правильное решение, хотя Иван, не перебивая меня, просто слушал и не давал никаких советов. Тогда хоть выговориться можно было.
***
После устного объявления о сокращении, Юрий Васильевич тут же ушёл, найдя себе место где-то в отделе снабжения, меня не увольняли, ждали, наверное, когда уйду сама. Нестабильность угнетала. Я казалась себе беззащитной, ущербной, всеми покинутой и беспомощной. Упорно продолжала ходить на работу, ожидая чуда, боялась оторваться от коллектива, родных институтских стен. Сейчас, когда приостановили исследования по взрывчатым веществам и перешли на разработку товаров народного потребления, в лаборатории начали изучать материалы по кремам. Перелопачивали литературу, собирали информацию о том, что выпускают у нас, что за границей. Узнавали рецепты изготовления кремов для лица, рук, находили адреса производителей основных компонентов, просматривали способы проверки и условия сертификации готовых изделий.
Собранный материал отдавали начальнику. А он уже закупал сырье, составлял по аналогии рецептуру, отдавал приказы на проведение первых опытов, тем более, что смесителей в лаборатории было предостаточно. Только мне в перспективе уже ничего не светило!
***
Начало августа давно не было таким знойным, испепеляющее жарким. С утра вставало раскалённое солнце и посылало на землю лучи, сжигавшие всё живое. Трава на аллеях увяла, превратилась в безжизненные шуршащие былинки. Сохла и падала наземь листва с деревьев, не успев пожелтеть. Казалось, скоро высохнут и сами деревья. Даже ночью от горячей пыли поднимался обжигающий воздух, не давал температуре снизиться.
Выходить на жару из прохладного затененного помещения, из комнаты, оснащенной мощной вентиляцией, не хотелось. На улице настоящее пекло! Но рабочий день подошёл к концу. Зажмурившись от яркого солнечного света, постояла и, чуть привыкнув к мощному излучению, медленно пошла по аллее, подставив тело жгучему солнцу. Босоножки, которые я недавно отремонтировала, подбив для долговечности металлическими набойками, сейчас оглушительно стучали металлом об асфальт, не давая быстро двигаться. Пересохшее вмиг горло просило утолить жажду здесь и прямо сейчас за любые деньги.
Только бы добраться до гастронома да попить квасу! Но вход в гастроном преграждала огромная, страшная в своей необходимости, очередь за сахаром. Люди стояли под палящими лучами солнца вместо того, чтобы после работы заниматься домашними делами, или идти на пляж, чтобы искупаться, отдохнуть в тени. Они просто убивали в очередях по нескольку часов жизни. Мне стало жаль этих упрямцев. Проклятая перестройка! Ввели талоны на основные продукты питания. Создали непостижимо уродливые очереди за водкой и вином, в которой, говорят, люди убивали друг друга, если кто-то лез вперед… В продуктовых магазинах висели объявления, что крупу можно брать не больше одного килограмма, и даже хлеба – не более двух булок в руки… Это все, что продавали свободно.
Вся очередь, что стояла за сахаром, стояла и за квасом. Кажется, солнце поставило себе задачу – разогнать людей. Весь свой жар, знойную силу оно обрушило на этих несчастных, пытаясь образумить, заставить заняться делами, но… напрасно. Подопытные упрямы. Ничто не могло их поколебать. Долгие совместные часы ожидания даже сплотили людей. Кто-то успел сбегать домой и замочить белье, забрать из детсада детей, привести их и поставить рядом с собой для того, чтобы получить и на них лишний килограмм сахара. На изнывающих от жары взрослых жалко было смотреть, но ещё больней видеть «вареных» малышей. Что за необходимость распределения продуктов питания по талонам? Куда исчезли, почему за деньги ничего нельзя купить? Зачем тогда зарабатывать эти разноцветные бумажки, если их невозможно обменять на продукты?
И кто виноват? Михаил Горбачев, начавший перестройку…перестройку чего? Это по его приказу вырубили виноградники. Может, поэтому стали продавать минимум сахара? Килограмм сахара в одни руки в тот месяц, когда пошла ягода и надо было делать заготовки?
Боялись, что люди начнут гнать самогон? Но от нехватки сахара страдали садоводы – огородники. А участки земли – дачи есть у многих горожан. Иначе как можно выжить без подсобного хозяйства, без овощей, ягоды и фруктов? И как без сахара переработать ягоду – сварить варенье, сделать компоты? Задумываться над тем, что происходит – нет смысла. Ни от меня, ни от большинства людей ничего не зависит. Я не противилась про-
исходящему: надо быть сумасшедшей, чтобы кидаться на безличный государственный механизм, как на танк, зная, что человек в нашем обществе – песчинка. Только бессильное, бессмысленное бешенство лилось через край, и это возмущение хотелось выплеснуть, выместить на тех, кто довел людей до такой неподобающей жизни, но виновных рядом не было. Взвинченные, злые люди, не найдя крайнего, ругались друг с другом.
***
Вынула из почтового ящика пришедшие газеты: всесоюзную – «Правду» и более демократичную – «Аргументы и факты». Газет выписывала много, так как сама занималась подпиской, да и стоили они копейки. Наконец-то, с удовольствием попила холодного яблочного компота. Просматривая газеты, каждый раз пыталась осознать не то, что написано, а то, что витает между строк. Наивная, я всё ещё надеялась получить ответы на свои вопросы в государственных газетах.
«…Сенсацию вызвало заявление заместителя председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР Г. Явлинского, который в интервью агентству Киодо Цусин сказал, что все четыре южных острова Курильского архипелага должны быть отданы Японии…»
Господи, Россия – такая богатая страна, а живем хуже всех, вечно в нищете и развале. Взять Японию и Россию. Сколько у нас земли и сколько у них, есть отличие? Взять тот же Петербург. Кругом поля пустыри, а получить участок земли под огород нельзя. Не положено! Выделяют по шесть соток вдали от города, только избранным, по блату, а остальные годами ждут очереди! А почему бы не дать в аренду – закрепить несчастный клочок земли за всеми нуждающимися? И пусть люди берут столько, сколько смогут обработать!
«Я – член совета бригады, пытаюсь в меру своих сил, возможностей, умения отстаивать принципы демократии и самоуправления перед администрацией. С горечью и сожалением наблюдаю, что подавляющее большинство рабочих занимает пассивную, выжидательную позицию, боясь осложнений в отношениях с начальством. Но больше всего меня возмущает другое – демократию приходится отстаивать перед начальниками – коммунистами!
Пусть мое мнение будет категоричным, но я считаю, что в данный момент во главе перестройки идет не партия в целом, а ее ЦК во главе с Генеральным секретарем и борются в низах за перестройку не рядовые коммунисты, а в большинстве своем рядовые труженики с беспокойной совестью», – писал в газете «Правда» какой-то рабочий Лукьянов.
Да, бедный Лукьянов, сам-то понимает, какие принципы собрался отстаивать и что получать? Соединить капитализм с коммунизмом? Но такого по всем марксистским законам не может и быть! Неужели не видно, что уже сейчас сокращают, выгоняют лишних работников, оставляя единицы, чтобы самим ухватить побольше? Неужели не понятно: началась скрытая приватизация, как в народе говорят, «прихватизация» заводов, фабрик, предприятий теми, кто сейчас у власти.
«И еще: кажется не совсем справедливым, что министры, другие руководители комитетов и ведомств в дополнение к должностям получают еще и депутатские мандаты. Власти у них и без того хватает, а как депутаты они сами себя утверждают членами правительства, сами перед собой и отчитываются. Неладно в смысле демократии иметь в составе Верховных Советов одну треть из министров и других подотчетных ему высших государственных должностей», – пишет ещё один «товарищ».
Я уже сомневалась, что пишут рабочие. Откуда им знать о делах в Министерстве, кто получает депутатские мандаты? Кто и кому что докладывает? И не до политики народу, им, как и мне, некогда «горло драть»! Сейчас надо выжить, выдержать, выстоять! Как в стране, так и у меня полный развал! Из института выживают, Ивана выгнала, дача осталась без помощника. Если раньше ездили вместе и работа была в радость, и дочь на свежем воздухе целых два дня находилась, то теперь я – кругом одна.
***
На выходные дни отвезла дочь свекрови, испуганной нашим появлением. Она оставалась единственной родной бабушкой – мои родители умерли – но она не очень-то приглашала внучку к себе. Я мечтала о том, что, привыкнув к ребенку, она полюбит её. Но чувствовала, что надеялась напрасно. У бабки была любимая внучка от старшего сына, та, что родилась и выросла на её глазах.
Я поехала на дачу, мучительно остро ощущая одиночество. Зачем
поругалась с Иваном? Он, оказывается, хорошо и незаметно помогал мне: ездил на дачу, поливал грядки, пропалывал траву, привозил овощи, ягоду и зелень… И почему тогда казалось, что все беды от него и стоит только избавиться, всё само собой и наладится. Показала свою неизменную гордость, высокие амбиции. И что? Это мне ли ценой угробленного здоровья обходиться без мужика? Кому и что я хотела доказать?
Всю дорогу преследовала щемящая боль и дикая тоска не известно по чему. Вдруг поняла, что никогда уже не буду счастлива, и это неотступное «никогда» так удручило меня, что не сдержала слёз, мир поплыл перед глазами. Увидела свой запущенный, заросший травой сад, сваренные жарой плодовые деревья. Зрелище жалкое, под стать настроению. Возле яблонек валялись осыпавшиеся листья, на кустах смородины висела не
собранная вовремя подсохшая ягода. Боже мой, сколько работы! И я одна на всём белом свете в этом запустении и тишине, прерываемой жужжанием мух и пчел.
Шурша пересохшей травой, прошла к домику, чтобы переодеться, заметила, что соседей ни с одной, ни с другой стороны сада не оказалось. Стало не по себе: любые нехорошие люди, подойдя, могли сделать со мной все, что угодно. И я не смогла бы защитить себя.
Появилось неодолимое желание вернуться к остановке автобуса и уехать домой. Но долг удержал на месте. Переодевшись, взялась полоть траву. Солнце палило так, что раскалённая земля обжигала босые ноги. Сразу напекло голову. Казалось, вот-вот вспыхнут и волосы. Горячий, безжизненный воздух вмиг высушил кожу рук и ног, в горле запершило. Зной растекался по телу, не было сил подняться с колен. Появилась огромная жажда, желание тут же выпить чего-нибудь холодного, со льдом, но я приказала себе не замечать жары, пила теплую воду, одержимая желанием
проделать всю работу за один день.
Утирая пот со лба, продолжала дергать и нещадно рвать траву. Боялась одного: не успеть до вечера пройти весь участок. «Пласталась», не разгибаясь, не делая перерыва на обед, да и есть не хотелось. Мысли, одна печальней другой, теснились в голове: и на кого я буду похожа через пару лет… через десять – после таких вот нагрузок? Жизнь казалось нелепой, пустой и никчемной, без просвета впереди.
Однако, к вечеру всё прополола. Грядки с помидорами оголились, открыв себя солнцу, и я увидела, как свернулись вялые листики растений. Хорошо, что вода близко – внизу болото, иначе б урожай мой давно пропал. Набрал помидоров, накопала молодой картошки, собрала остатки чеснока, сеянки и уже собиралась выходить, когда приехали на своей машине соседи. Целая семья. Папа, мама и двое детей. Сад наполнился весёлыми голосами. Дети кричали, взрослые переговаривались. Они – одно целое, они – семья!
Когда-то и у меня была семья, родной муж, который рано ушел из жизни... По сердцу осязаемо скользнула зависть к соседке. Счастливая! А мне придётся на себе нести до остановки тяжёлые ведра с овощами, поднимать их в переполненный автобус, потом пересаживаться на трамвай. А про дочь и говорить нечего, машины нет, а возить её в набитом битком транспорте жалко. Так что… долго не придется слышать её голос на своей даче, видеть на лице радость оттого, как растёт на грядках свежая ягода.
С усилием дотащила поклажу до автобусной остановки. Поставив на землю ведра, с трудом разжала побелевшие пальцы. Ярко представила, что дальнейшая судьба моя будет такой же суровой. И вновь подступили слёзы к глазам. Почему я должна менять свою жизнь на ведро картошки, на кусок хлеба? А, может, во мне таятся какие-то таланты, которые могли бы раскрыться, принадлежи я себе и будучи свободной? Почему Бог не даёт мне возможности распоряжаться собственным временем и по своему усмотрению? Не для того же я родилась, чтобы стать рабочей «скотинкой», только работать, ни о чём не думать и не понимать? Выходной день отработала по полной программе до изнеможения. Дома оставалось только одно желание: рухнуть на диван, уснуть и не вставать до следующего вечера, пока не отдохну! Каждая мышца, каждый сустав с непривычки болели. Вспомнила об Иване, оправдывая его: и что плохого мне сделал мужик? Долго работу искал да с Алькой позубоскалил? И что тут особенного? Зато в саду вкалывал! Можно было высказать все, что не нравилось, поругаться, но зачем в милицию-то ходить?
***
На следующий день я не смогла даже подняться. Будь, что будет, но на дачу уже не поеду, надо восстановить силы, чтобы вечером за- брать дочь у свекрови. Вставать не хотелось, я включила телевизор.
С экрана смотрел на меня и говорил Михаил Горбачев: о политике партии, направленной на то, чтобы искоренить в стране пьянство, этим повысить производительность труда, ответственность каждого за свои действия и поступки, укрепить семью – ячейку социалистического общества. Потом перешел на международную политику:
«…В то же время в нынешней, новой ситуации, уважая требования мировой общественности, мы считаем правомерным и возможным пойти на то, чтобы установить взаимный мораторий на ядерные испытания в период ведения переговоров…»
Горбачев говорил, не заглядывая в бумаги, долго, непрерывно и расплывчато, я не сразу смогла уловить смысл сказанного. Говорил он плавно, и основательно, нанизывая одно слово за другим, заканчивал одно предложение, тут же без запинки начинал говорить о другом… неужели эти длинные речи учил наизусть?
«…Мы поставили вопрос по Афганистану так: политическое решение о выводе войск принято, срок назван – двенадцать месяцев, он может быть и меньшим. Это четвертый пункт, который ждёт своего согласования комиссией Кордовеса. Мы так понимаем вопрос: срок начала вывода войск должен быть одновременно и началом прекращения помощи оружием и финансирования душманов. С первого дня, как это только будет объявлено, наши войска выводятся. Они не участвуют в военных операциях, за исключением случаев самообороны…»
Еще никто из Генеральных секретарей ЦК КПСС не возил по
стране и за границу так часто своих жен, как Горбачев, и в народе посмеивались над тем, что он так привязан к своей Раисе. Было странно и непривычно видеть рядом с ним на приемах скромную, неприметную женщину, которая в отличие от своего сладкоголосого мужа, поначалу с трудом вязала короткие фразы. Первый показ ее на экранах телевизора вызвал удивление, но постепенно люди привыкли к тому, что Михаил Горбачев появлялся на людях только с женой – его неотъемлемой частью. Вновь прислушалась к тому, что он говорил:
«Не напоминает ли это бесполезный сизифов труд. Неужели два великих народа, две мировые державы не должны обдумать ситуацию, которая создалась в результате острого противоборства на протяжении почти всех послевоенных лет. Пришло время все это осмыслить, и я сказал Президенту и его коллегам: не кажется ли вам, что политики отстают от настроений народов?»
Горбачев, похоже, не знает не только настроения своего народа, но и то, как трудно нам живется, мы не живем, а выживаем! Продуктов нет, работы нет, если б не клочок земли, который кормит… Что нам до богатой Америки, что нам до Афганистана? Зачем воевали? Убивали своих ребят? Если не мужчины, то кто будет работать?
Опять бабы, как в войну, как всегда? Хорошо, война в Афганистане заканчится, и парней не будут посылать на бойню! А то девушки уже ходят толпами – не за кого замуж выходить! Неужели Правительство не понимает, что скоро не от кого будет рожать детей? Когда прекратятся эти безрассудные войны? Дочка-то моя подрастает!
А что творится в стране? Везде полным ходом идёт сокращение… НИИ занялось «изобретением колес»: кремы, шампуни, дезодоранты, какие-то лосьоны, одеколоны, духи, жвачка – и все это кустарным способом, методом «тыка». Алька рассказывала, как в их отделе готовили шампунь: засунут руку в бак, пощупают, если густой, разбавят, жидкий – добавят мыльного крема. Сплошная художественная самодеятельность!
***
А история с ваучерами? Для чего в Сбербанке выдали по одному ваучеру на человека, обозначили стоимость, да еще поставили в паспорте печать, что выдан ваучер? Люди теряли время, чтобы получить эту бумажку, потом, чтобы сдать её куда-нибудь или продать.
Продавали, кто хотел, тут же на выходе из Сбербанка. Я сдала два ваучера бесплатно в спешно организованный народный земельный банк, на этом все и закончилось. Банк процветает, а я не выручила и трех рублей. Как всегда, пустили пыль в глаза собственному народу!
Постепенно исчезли из магазинов не только продукты, но и одежда, и обувь. Даже залежи ситца, сатина и шерстяных тканей – как «корова языком слизала». Прилавки магазинов стали пустыми. Люди расхватали все, что можно было купить. Теперь я опасалась за деньги, что копила на чёрный день, перечисляя их на сберкнижку с каждой получки, правда, понемногу, но упорно, не пропуская ни одного месяца, в течение десяти лет. Перечисляла в Сбербанк и пенсию на свою дочь по потере кормильца. Накопив пять тысяч рублей – тогда на них можно было купить новенький автомобиль или с доплатой – двух – и даже трёх-комнатную квартиру, положила их на срочный вклад под шесть процентов годовых. Понимала, что с книжки снимать нельзя, накопленные за долгие годы деньги останутся неприкосновенным запасом и пригодятся потом дочери. Не успеешь оглянуться, как она вырастет, найдёт жениха, захочет выйти замуж... А я должна буду провести ей свадьбу и сделать подарок!
Становилось ясно, что последние пять тысяч – все, что у меня-
есть, пропадают. И в то же время пугала даже сама мысль потратить их! Купить что-то ненужное, например, бытовую технику? Многие хватали по второму телевизору, холодильнику, брали стиральные машины. Но зачем мне лишняя техника? И где её хранить?
Я долго стояла в очереди на получение квартиры. Теперь, ког-
да стала третьей по списку, меня сократили. Придется так и жить в своей однокомнатной кооперативной квартире! Я совсем растерялась. Цены поднимались всё выше, деньги обесценивались всё больше. Наконец, решилась снять уже облегчённые рубли и через свою подругу – бухгалтера садоводства сдала первый взнос сразу на два участка земли по шесть соток, хотя раньше на эти деньги можно было купить несколько ухоженных готовых дач с домами, банями, взрослыми плодовыми деревьями и ягодными кустарниками. Но что оставалось делать? Исчезнут и эти остаток когда-то больших денег! Подарю дочери на свадьбу дачу – при такой-то жизни хоть голодными не останутся! А пока попробую на участок посадить деревья, кусты ягоды и облагородить землю.
По телевизору, по всем каналам, показывали одно и то же: в
стране все здорово, хорошо, ещё немного, мы перестроимся, и будем жить так же богато, как в Америке. И это лицемерие вызывало у людей неприятие и злобу.
***
Меня и Наталью Скороденко из параллельной лаборатории вновь пригласили к начальнику отдела. Не глядя в глаза, с холодной вежливостью он предложил присаживаться.
– Ничего, мы постоим, говорите… – вдруг отрезала Наташа.
– Вы, должно быть, знаете, что Юрий Васильевич, попавший с
вами под сокращение, уже нашел себе подходящее место. Теперь он стал коммерческим директором в отделе реализации, – хмуро сказал начальник.
– А как у вас дела, Наталья Сергеевна?
– Никак. Пока не будет официального сокращения, я уходить не собираюсь!
Я с бессильной ненавистью глянула на него, ожидая очередного – бессмысленного вопроса. Что спрашивать? И, действительно, сокращай по закону! Место найду, сама уйду!
– Что нового у вас, Елена Викторовна?
– Пытаюсь найти работу.
– Поиски работы надо ускорить. Всё. Свободны.
Наташа уходить не собиралась, так посоветовал ей муж – юрист. У меня не было защиты в виде мужа, а работать бесплатно я уже не могла. Меня охватил вдруг безумный, бессознательный, сжигающий изнутри страх. Почувствовав бессилие перед наглым нажимом человека у власти, я растерялась. Видела, понимала, что крах всей налаженной жизни близок, но не знала, что предпринять, как изменить уже подписанный приговор? Испытав отчаяние, от которого, казалось, надо только умереть, я, наоборот, пришла в себя. Борьба за выживание только начиналась. Надо действовать, что я сижу? Необходимо срочно сходить к генеральному директору, в профсоюзный комитет, попросить, чтобы меня – мать несовершеннолетнего ребенка, как раз и не сокращали.
***
Записавшись на прием к генеральному директору, мысленно строила диалог, упирая на то, что одна воспитываю дочь, увольнять меня нельзя, тем более оставлять без зарплаты! Войдя в кабинет директора, поздоровалась, подала написанное заявление. Пока Геннадий Викторович читал, внимательно следила за выражением его лица. Но оно не менялось, как было предельно строгим, официально вежливым, таковым и оставалось. Увидела: он прочел заявление, но не произнес ни слова. Я не выдержала.
– Ну, вот как мне жить дальше? – спросила я, и вдруг слёзы хлынули из глаз. Опустившись на стоящий рядом стул, заплакала, не взяв платочка, пыталась смахивать дрожащими руками слезинки.
– Скажите, как?
– Сейчас на предприятии сложная обстановка. Стоит вопрос: а
выживем ли вообще? Потому и сокращение идёт! – ответил директор.
– Так сократите меня, хоть какие-то деньги получу! – с отчаянием прошептала я.
– Ну, что вам трехмесячное пособие? Это опять же временно. Вам работа нужна. Не побоитесь пойти в цех, во вредное производство. Я точно знаю, что там есть места.
– Пойду! А куда мне деваться, может, ещё и вредность выработаю!
– Идите в отдел кадров, надеюсь, Вам что-нибудь подберут.
Склонившись, Геннадий Викторович написал что-то на моём заявлении. Попрощавшись, я вышла из кабинета, пряча заплаканные глаза от людей, что сидели в очереди на прием. На углу моего заявления было четко выведено: «В О.К. Трудоустроить». И подпись генерального директора.
Обрадованная, поспешила к начальнику отдела кадров, но тот охладил преждевременную эйфорию.
– У нас нет никаких вакансий и не предвидится! – пояснил он.
– На вредное производство можно, директор сказал, – с недоуменим протянула я.
– Можно, если медкомиссия пропустит. Вы же давно работаете в химии, – листая мое дело, произнес он.
– Вроде двадцать лет, – ответила я.
– Аллергия на химические препараты есть?
– Да.
– Вот видите, направление в цех я могу написать, а комиссия вас всё равно не пропустит.
Сдаваться я не собиралась – право на существование, не говоря уже о месте под солнцем, надо заработать. Правда, билась я пока о глухую стену, все мои потуги и действия казались бесполезными! Но знала также: надо идти до конца, пока не получится, пока не добьюсь своего, сколько бы времени ни потребовалось! Написала заявление и в профсоюзный комитет. Я немного ближе знала освобожденного неженатого председателя профкома, «дружившего» когда-то с любвеобильной Алькой. Не раз они бывали у меня в гостях, теперь я рассчитывала на его помощь. Но неожиданно он не стал даже разговаривать со мной.
– Нужно исходить из интересов предприятия, а не из прихоти каждого. Ты хочешь оставить матерей – одиночек, а специалистов выкинуть за ворота?
– Каких специалистов? С техникумом оставляете, а с институтом выгоняете? – я вспомнила о Нине Ивановне, – А мне-то как жить? С голоду умирать?
– Не преувеличивай. С голоду у нас ещё никто не умер.
– Пока работа есть. А потом?
– Возьми дачу. Отвыкли уже на земле работать?
– У меня есть дача и что?
– Извини, мне некогда, сейчас заседание начнется.
В груди закипело бешенство. Что мне сделать? Заплакать, завыть, умереть от горя? Если бы это помогло остаться! Главное – до меня никому нет дела! Каждый в тонущей лодке спасался, как мог, сам. Ситуация казалась безвыходной. Такого тупика, безысходности, обреченности я давно не испытывала. К кому ещё обратиться, попросить совета и помощи? Будь я верующей, помолилась бы, пожаловалась Богу, попросила у него защиты. Или это последняя инстанция, куда я могу обратиться? Но я не знала даже ни одной молитвы!
– Господи, я никогда не просила о помощи, никогда не обращалась к тебе! Помоги мне! Сделай так, чтобы я нашла работу… – запричитала я вслух, будто кто-то, когда-то учил меня этому. – Мне сейчас так плохо, люди отвернулись… Господи, дай мне возможности поднять дочь, поставить её на ноги… И пусть Иван вернется …
Немного успокоилась, будто поговорила с хорошим человеком. Кому рассказать – смеяться станут! Только мне уже было не до смеха. Страх за себя и за дочь не покидал меня.
***
Когда на следующий день я понесла медицинские карты дочери в лицей, построенный нашим институтом и находящийся в его ведении, подумала: а нельзя ли там разузнать о вакансиях? Преподавателем, ясно, что не возьмут: нет научной степени – кандидатской или докторской. А секретарем, каким-нибудь составителем расписания, если таковые существуют, пойти можно. Надо обязательно поговорить. А вдруг! В медицинском кабинете, отдавая карту прививок приветливой женщине в белом халате, насмелилась спросить:
– А не подскажете, к кому обратиться, чтобы узнать о наличии в вашем лицее свободных вакансий?
– А кем бы вы хотели устроиться?
– Вообще-то, я инженер – химик, но согласна на любую работу.
– Тогда обратитесь к Сергею Леонидовичу.
– Кто такой Сергей Леонидович?
– Липацкий! Первый заместитель директора. Он здесь всем за-
правляет.
– А где его можно найти?
– На стройке. Вон, с ребятами мусор носит, – ответила женщина, махнув рукой на окно.
Выглянув из кабинета, увидела человека в черной спецовке. Спустилась по лестнице. Маляры, не обращая внимания на прилично одетых прохожих, красили в холле огромные, во всю стену окна. В нос бросался едкий запах краски. Я постаралась как можно быстрее проскочить мимо них. Мало того, что весь первый этаж захламили битым кирпичом, грудой мусора, не хватало еще, чтобы меня обрызгали! Пол, заляпанный цементом, не просматривался, трудно было сказать, какого он цвета и из какого материала сделан. Как тут люди могут находиться целый день? Мне не хватало воздуха, но я не спешила, осторожно перешагивая через ведра с известью, боялась поскользнуться на осколках плитки или стекла. Удивилась лишь тому, что шел август, в сентябре начинались занятия, и конца отделочным работам не предвиделось.
Наконец, выбралась на улицу, на свежий воздух. Подошла к маленькому, тщедушному человеку, лицо которого чуть ли не наполовину закрывали огромные выпуклые, как линзы, очки. При ходьбе он прихрамывал, носилки качались из стороны в сторону, и часть мусора вновь падала на землю. Заметив непрезентабельный вид его, поразилась этому.
– Здравствуйте. Вы – Сергей Леонидович? – поколебавшись, все же обратилась к нему.
– Да, а в чём дело? – неприветливо спросил он.
На меня уставились, показалось с ненавистью, сощуренные,
ехидные карие глаза. Внутри что-то дрогнуло. Я даже растерялась.
Но миссию свою помнила. Спрошу! В лоб не ударит. Какой все-таки противный человек. Вот есть же такие неприятные с первого взгляда люди!
– Моя дочь поступила учиться в ваш лицей, в первый класс. И
я бы хотела тоже сюда устроиться. Специальность моя – инженер-химик. Работаю старшим инженером в отделе НИИ.
– Химиков мы уже набрали. Преподаватели, в основном, кан-
дидаты наук. Даже лаборанты все с высшим образованием.
– Может, секретарем…
– Секретарей тоже полно.
– А есть еще какие-то вакансии?
– Нужны вахтеры, сторожа, уборщицы… Через двадцать дней начнутся занятия, надо всю грязь изнутри и снаружи убрать. Понимала: меня только что унизили, но я стояла и улыбалась: это был работодатель.
– Требуется еще комендант – немного помолчав, добавил он.
– А в чем заключаются обязанности коменданта?
– Если не знаете, зачем спрашивать? Все равно не пойдёте.
– Может, пойду! Комендант – это завхоз?
– Не только. В первую очередь надо суметь наладить механизм отношений с обслуживающим персоналом, уметь поставить себя так, чтобы люди четко знали свои обязанности и работали, как часы. Чтобы ваши приказы выполнялись безоговорочно, надо обладать организаторскими способностями. Находиться в лицее днем, вечером и ночью. Проверять уборщиц, сторожей, контролировать дворников, охранников, милиционеров…
– Ненормированный рабочий день?
– Да. Обслуживающего персонала будет около ста человек.
Тут и мужчине-то трудно справиться.
– У меня есть организаторские способности! В отделе я – председатель профкома, – похвалилась я.
– Как знаете, – на прощание сказал он.
Домой шла расстроенной. Выбора не было. С высшим образованием не уборщицей же идти, не вахтером? Спросит кто из бывших сотрудников, позора не оберешься. Но кем же ещё можно устроиться, если нет блата, нет мужа, за широкой спиной которого можно укрыться, переждать невзгоды, выиграть время для поиска достойного места?
Вспомнила ужасное впечатление от увиденного в здании лицея. Я не могла в нём находиться в течение пятнадцати минут, мутило от запаха краски, а как трудиться целый день, неделю, месяцы?! В грязи, в «бардаке»! Нет, мне не выдержать! Я не смогу сутками дышать краской и распыленной известью! Не смогу заниматься грязной работой. Не могу и не хочу!
На решение: идти – не идти, времени не оставалось. Не решу
сейчас, завтра окажется поздно, кого-нибудь да примут. Прельщала и зарплата: в два раза больше, чем оклад старшего инженера со всеми добавками. Есть возможность попробовать себя и в роли организатора. Ста человек в моем распоряжении никогда не было. Только один – лаборант или техник... а в последнее время сократили и их. Но главное: можно гордо покинуть свой отдел. Меня не сократили, «не ушли», я нашла нормальное, денежное место, может, почувствую себя человеком? Правда, Липацкий не понравился, и я, кажется, ему тоже, но при чем тут это! Буду стараться хорошо работать и все тут!
***
И все же я решилась: написала заявление на перевод из института в лицей. Подписала его у молодого директора лицея – обходительного, обаятельного, интеллигентного мужчины. И сразу поняла: все будет хорошо! В кабинете своего, теперь бывшего, начальника даже улыбнулась в ответ на его кривую ухмылку и прощальные фальшивые пожелания успеха на новом месте. Казалось, он неприятно удивился тому, что я нашла подходящее место. Теперь я ненавидела его. Вроде понимала: он не виноват в моих несчастьях, это обстоятельства, но ничего с собой поделать не могла.
На прощание купила торт, устроила в отделе чаепитие. Перед своими сотрудниками делала вид, что довольна переходом на новое место, но на душе скребли кошки: отработать на одном предприятии почти всю свою сознательную жизнь и уйти вот так запросто, неизвестно куда и зачем? Я не обижалась на коллег. При чем тут люди, окружавшие меня? Только на начальника отдела да на его шпионку Нину Ивановну, которая, думаю, больше всех радовались моему уходу. Но как бы то ни было, я уходила не только со страхом, но и с надеждой на лучшее будущее.
Сотрудники, в основном, женщины, печально говорили о том, что наступил конец обеспеченному существованию, все надеялись, что перестройка улучшит жизнь, а получили в первую очередь нестабильность.
– Ты ещё вовремя уходишь. А что нас ждёт? Досидим до последнего, а потом куда?
– Придете работать ко мне. Могу принять вас уборщицами или дворниками, – невесело шутила я. Но слова мои оказались пророческими. Многие сотрудницы потом тайно, чтобы никто не знал, подрабатывали у меня в лицее вечерними уборщицами. В институте они долго не получали зарплату и соглашались на все, лишь бы получить хоть какие-то деньги. Жить становилось все труднее. Один за другим закрывались заводы, тысячи людей брали отпуск без содержания – без сохранения заработной платы на три-шесть месяцев, чтобы удержаться, надеясь, что все это – временные трудности.
***
– Мама, мама, папа арбуз принес! – услышала я радостный голос, прибежавшей с улицы дочери. – Можно ему зайти?
– Можно! – сказала я и согнала улыбку с лица, чтобы не показать, как обрадовалась появлению Ивана. Прошло не так много времени после его исчезновения, а я уже нахлебалась горя «по полной программе». И его, видать, не все устраивает, если приехал на разведку. Хорошо, что сама не унизилась, не побежала за ним, не попросила вернуться!
– Мама, смотри, какой он тяжелый!
Любочка тянула руки к огромному арбузу и буквально прыгала вокруг Ивана. Он натянуто улыбался, испытующе поглядывал на меня. Скорого прощения, видимо, не ждал.
– Берите. А я на машине приехал, – промолвил он. – На работу устроился!
– Понятно, иначе где бы деньги взял? – пробурчала всё же я.
При упоминании о деньгах, он полез в карман, вынул небольшую пачку смятых бумажек, протянул мне.
– Бери!
– Зачем мне твоё?
– Бери! Любаше что-нибудь купишь!
Этот явный, примитивный подкуп, показ того, что я жила с ним ради денег и возмутил, и обрадовал меня. Он толкал в руки свои жал- кие гроши, давая понять, что хочет вернуться.
– Отстань! – воскликнула я и, сама того не ожидая, оттолкнула протянутую руку.
– Ты чего?! – возмутился Иван и бросил деньги на тумбочку. – Не понял юмора!
– Тебе и не понять! – окунувшись в действительность, пообещала я. Ведь выгнала его не только из-за денег, были еще причины. Вновь бросилось в глаза, насколько он примитивен и предсказуем. Подобен животному, которому лишь бы поесть, поспать, поменьше работать и с кем-то поваляться.
– Папа, пойдем! – тянула его дочь.
– Идите в ванную, мойте руки. А я помою арбуз и разрежу его,
– Мне тоже можно пройти? – нерешительно узнавал Иван.
– Конечно, – вздохнула я.
Он топтался у порога. Как завороженный, не отрываясь, вопросительно смотрел не выразительными, бледно-голубыми, будто выцветшими глазками.
– Можно, конечно! – повторила разрешение я, и нашла в себе
силы даже улыбнуться. Не я ли только что хотела бежать к его другу и возвращать «любимого» назад? Не сама ли переживала, что осталась одна, а теперь, когда он пришёл, притом добровольно, вмиг возникла неприязнь. Человек стоял рядом со мной – живой, послушный, но уже одним своим видом раздражал меня. Вновь начала взвешивать все «за» и «против». Отказаться от его помощи, это значит – стать ломовой лошадью, задавить себя работой и не видеть просвета. Главное сейчас – вырастить дочку, притом любой ценой. Отстранённым взглядом смотрела на искреннюю радость Любы. Она ела арбуз, вымазавшись в розовом соке, и со сверкающими глазёнками, возбужденно, рассказывала «папе» новости о выпускном бале, который прошёл в детском садике, и о том, как сдавала экзамены в лицей. Иван с удовольствием слушал ребенка, радостно улыбался, бросал на меня боязливые, вопрошающие взгляды, осмелев, взял за руку.
Понимала, что они ждут моего решения. Но, приняв Ивана, посадив его за стол рядом с собой, я уже сказала «да», только не озвучила это. Щемящая грусть, немая тоска хватали за сердце, было ясно, как день, что всё пойдёт по-старому, по-прежнему, не видать мне никогда мужа, пусть не принца на белом коне, а нормального интеллигентного мужчину. Надо распрощаться с мечтой о светлой, недостижимо-прекрасной жизни. Вновь я добровольно обрекала себя на нелюбовь.
***
Но жизнь не давала выбора. Пора было смириться.
– Ты где живешь? – еле слышно, отгоняя грустные мысли, спросила я.
– В пригороде. На квартире у старой бабки. А что? – испуганно спросил он и замер, ожидая дальнейших вопросов.
– Можешь вернуться. Ребёнок по тебе скучает, – тихо продолжала я, не в силах сказать твёрдо и уверенно.
– Ребёнок! А ты?
– Ты же слышишь, приглашаю тебя вернуться! – громче повторила я, и уже не смогла погасить в голосе нотки раздражения.
– Можно, я сегодня останусь?
– Оставайся!
– Ты сегодня никуда не уйдешь? – спросила Люба.
– Нет.
– Тогда я пойду на улицу. Поиграю немного. А ты смотри, никуда не уходи! – приказала она.
– Любаша, на улицу так не ходи. Надо умыться после арбуза!– попросила я.
– Мама, мама, обещай! Он не уйдет от нас!
– Обещаю, не уйдет.
– Ура! – закричал обрадованный ребенок. – Тогда я побежала.
Я закрыла за дочерью дверь, подошла к столу. Молча села. Что я могла сказать, как проявить чувства, которых нет? Хорошо, самой не пришлось разыскивать его. Неужели и так бывает?
Жить и общаться по мере необходимости!
– Ну, расскажи, как жил. Где работу нашел?
– Да я же говорил. Живу у старой бабки. Она не вредная попалась, разрешает баню топить. Парился сколько хотел. И работа сразу подвернулась. А вы как?
– Нормально. Я в сад ездила. Заготовки на зиму делала, – говорила я, давая понять, что и без него прекрасно обходилась. – Любашу у свекрови оставляла.
– А с кем ездила?
– Как с кем? Одна, на автобусе. Умолчала о том, что надсадилась, как болел желудок, до сих пор от перенапряжения поднывали руки и ноги. Даже игра с дочерью, книги, телевизор, газеты – всё, что ранее имело главенствующее значение, отошло на второй план. Боль в сочетании с невероятной усталостью убивала меня.
Смотрела на легкомысленного Ивана, у которого одно на уме, банька, парилка… и удивлялась: неужели не понимает серьёзности наступающих времен, когда все летит к чёрту, катится в пропасть?
И что мы, население, ничего не можем предпринять, предотвратить
падение! Смотрим на то, что происходит вокруг и ничего не можем сделать. События идут мимо нас, развиваются независимо от нашей воли. А мы даже не пешки, – нули, пустота в оболочке. Все, что творится, все, что происходит в стране, доходит до нас простой информацией, сообщением и только. Постановления, приказы, действия горбачевского правительства воспринимаются народом совершенно равнодушно. Опять же по причине того, что «люди не у власти» не могут воздействовать на огромную государственную машину, которая летит вниз, подминает всё на своем пути, бьет, молотит, увечит каждого, попавшего под неё. До перестройки большинство людей жили, особо не напрягаясь и не думая. Знали: всегда найдется работа, зарплату получат вовремя, притом два раза в месяц, квартиру дадут даром, в отпуск, можно ездить каждый год, за детей в школах и институтах платить не надо. Бесплатное лечение, обучение! И пенсионеры не платили за проезд на транспорте, и пенсии были не мизерные. И детей в пионерские лагеря оправляли по льготным или бесплатным путевкам, и родителей в дома отдыха, на курорты, в санатории-профилактории. А если что-то не нравилось, то можно было в партком пожаловаться или в профком, и «вытрясти» всё, что полагалось. Работники считали, что предприятие им должно что-то дать, отдать, выделить и предоставить всё, что положено! Ещё
недавно был почти что коммунизм, а теперь творилось Бог знает что! Правда, я не относилась к этому большинству: никогда не умела громко ругаться, стучать по столу, просить, требовать… Меня обходили, обгоняли со всех сторон, а я стеснялась ходить и спрашивать, почему мне не дали квартиру? Почти пятнадцать лет стояла в очереди, но квартиры так и не дождалась. Как купила на свои деньги однокомнатную кооперативную квартиру в рассрочку десять лет назад, так в ней и осталась. Ничего мне из бесплатной кормушки не досталось. Может, поэтому и привыкла надеяться только на себя? Я уже потеряла работу, но никто не дал мне даже скромного пособия. Придется взять себя в руки, смириться с этим, как с неизбежностью, и продолжать жизнь, похожую на жестокую схватку с обстоятельствами. Иван – помощник ненадежный. В любое время может встать и уйти. А пока… пусть остаётся. Сколько времени проживем вместе, столько и ладно!
***
Первые дни в лицее я понимала, что будут самыми трудными. И старалась настроить себя: я должна выдержать всего-то двадцать дней хаоса и грязи! Вот уберу с помощниками мусор, налажу работу к началу занятий и буду спокойно работать дальше.
Липацкий сразу выдал мне две тяжелые связки металлических ключей от комнат – пустых или заполненных мебелью, инструментами, кафельной плиткой, бочками, банками и прочей строительной и малярной принадлежностью. Показал временный кабинет – просторную светлую комнату, в которую вскоре внесли три новых по-
лированных письменных стола, даже лучше и современнее, чем были у нас, в отделе НИИ. Предложил сходить в бухгалтерию, чтобы там показали, как вести документацию, познакомиться с подчиненными и активизировать работу по уборке на всех этажах.
Заполнив табельные листы, я переписала фамилии своих рабочих. Прошла по этажам, чтобы увидеть персонал в действии. Но те несколько человек затрапезного вида и преклонного возраста, что занимались уборкой, и на верхних этажах отмывали панели и драили пол, меня не впечатлили. Поняла, что о нормальном, равноправном отношении с «коллегами» не может быть и речи. Обостренно почувствовала себя одинокой.
Как всегда, надела туфли на высоких каблуках, но за полдня так находилась по этажам, что к обеду с непривычки устала… Да ещё этот убивающий запах краски, эта грязь кругом! Только что помыли пол на верхних этажах, как тут же снующие туда-сюда люди перенесли наверх мусор с первых этажей. И все усилия уборщиц пошли насмарку. Убранного я не увидела и расстроилась: вся наша деятельность превращалась в бесполезный, мартышкин труд. Появилось осознание того, что попала не на свое место, и долго не продержусь! Ещё не начинался обед, а мне вдруг стало плохо. Не от краски и пыли, угнетало сознание того, что я сдала позиции, опустилась на более низшую общественную ступень.
Как не хватало мне сейчас простого человеческого общения! Даже Нину Ивановну вспомнила. Сейчас бы кофе попили, обсудили последние новости и события в стране, просто поговорили бы...
А здесь я совершенно одна, оторванная от мира, людей. Появилась жуткая тоска. Захотелось сейчас же увидеть дочь, услышать её голос, оказаться дома, почувствовать поддержку родных стен. Еле дождалась обеда, судорожно закрыла ключом «свой» кабинет, предупредила, пробежав по этажам, о своем уходе женщин-уборщиц, которых успела запомнить, вахтёра и помчалась со всех ног в свой родной мирок, как в спасительную раковину, искать поддержки и успокоения в привычной домашней обстановке.
Увидела самосвал Ивана. Тоже на обед? Хорошо, что с вечера борщ сварила, всем хватит. К Ивану, появившемуся из кабины, испытала вдруг чувство неподдельной, искренней нежности.
– Привет, – подойдя к нему, сказала я.
– Привет, – ответил Иван, держа в руках тяжелую сумку.
– Что-то купил? – спросила я, приобняв его. Он удивленно посмотрел в глаза, силясь, видимо, понять, что со мной происходит.
– Взял…
– Как это взял?
– Машина на переезде перевернулась. Яблоки рассыпались. По ним ездили, давили. Я и набрал целых.
– Все у тебя не как у людей! – ответила я, поняв, что идеализировать этого человека бесполезно.
– Как дела на новой работе? – спросил, наконец-то, он.
– Плохо! Такого паршивого настроения, как сегодня, ещё никогда не было. Сейчас бы взять и никуда не ходить, – пожаловалась я.
– Бывает с непривычки.
– Привычка-то плохая! – теперь я еле удерживалась от того, чтобы не послать этого земного реалиста куда-нибудь подальше.
– А ты как хотела! Вкалывать-то. Тяжело!
– Не зли меня сегодня. Пошли обедать. Мне назад скоро бежать. А времени всего ничего...
– Я довезу тебя, – предложил мужчина
– А вот это хорошо!
Я смотрела, как быстро Иван управлялся с едой, и удивлялась его аппетиту. Тощий, а ест за двоих, да так быстро, словно боится, что отберут.
А мне именно сегодня просто необходимо поделиться своими переживаниями. Иначе я не выдержу, не вынесу, и не смогу вернуться в лицей. Мне надо, чтобы меня выслушали, утешили, уговорили, что не все так страшно в моей жизни. Путано начала рассказывать Ивану, как мне трудно, что кругом грязь, мусор, окружающие люди – уборщицы и вахтерши меня раздражают, и месяц кошмара мне не выдержать. Не сразу заметила, что Иван… улыбался! Подожди! Чем же он так доволен? Уж не тем ли, что мне плохо?
– Что я смешного сказала?
– Да так. Мне смешно, что ты боишься грязи. А как же я? Ездить ещё ладно, а когда поломка, полазь-ка под машиной! Это летом. А зимой, в мороз, ветер? Плохо ей в помещении. А ты поработай на улице! Там не только грязь, но и холод. И машины все старые, на ходу рассыпаются – день ездишь, два ремонтируешь. Новую-то кто даст, если я только что устроился?
– А ты не бегал бы с места на место! – вдруг ответила я.
– А ты зачем побежала?
– Ну, даёшь! Я двадцать лет отработала на одном месте! А сейчас у меня горе. Я сочувствия ищу. А ты обрадовался, что мне плохо!
– Нашла горе. Вот что ты за полдня сделала?
– Как это что? – возмутилась я. – По этажам целый день бегала! Без ног осталась.
– А зачем бегала?
Я замолчала, перебирая в памяти сделанное лично мной, но кроме заполненных табельных листов ничего не вспомнила. Стояла то возле одной уборщицы, то возле другой, получила у кладовщика спецодежду, была в бухгалтерии. Выходит, правда, ничего особенного и не сделала. Надо более тщательно организовывать свой рабочий день. Ведь ничего особо страшного не произошло. Надо продумать свой график еще раз и не тратить время попусту, может, и уставать не буду.
Мыть посуду было некогда, я бросила ее в раковину. Предстояло доработать до вечера. Хорошо, что Ивана увидела. Хоть и рассердил, разозлил меня и не поддержал, однако раззадорил боевой дух. Ничего, продержусь! Докажу ему, и всем остальным, а в первую очередь себе, что я – человек сильный, стойкий и ничто меня не сломит! С таким настроением пришла в лицей после обеда.
Проверила работу уборщиц, дала новое задание. Увидев директора, подошла к нему.
– Николай Васильевич! Думаю, нам надо набрать людей на все этажи, к началу занятий можем не справиться. У меня всего пять уборщиц.
– Вы, Елена Викторовна, посмотрите штатное расписание. На-
бирайте людей сами, по вашему усмотрению. Раньше этим занимался Сергей Леонидович, но у него своей работы много, руки не доходят, поговорите с ним, посоветуйтесь. К началу учебного года всё должно быть готово. Красить маляры заканчивают, скоро начнете уборку нижних этажей. Но самое главное – это туалеты. Пока они не будут готовы, комиссия не примет здание. И давайте-ка на завтра запланируем обход здания, фронт работы наметим, посмотрим, что нужно сделать в первую очередь. В бухгалтерии возьмите деньги для покупки необходимых материалов: ну, мыло, порошок, ещё что...
– На какое время назначить обход? Кого пригласить?
– Давайте с утра. Часов с десяти. Пригласите главного бухгалтера, экономиста. Я скажу Сергею Леонидовичу. А вы заведите тетрадь. Надо будет все записать.
– Хорошо. Спасибо, что помогли разобраться.
– Обращайтесь в любое время. Ваша служба должна работать чётко, слаженно, без сбоев и накладок. От вас многое зависит. Чистота – залог здоровья. Для детей это очень важно. Да и комиссии с проверками у нас частенько будут.
Суть моих обязанностей становилась всё ясней и понятней. Всегда боишься, наверное, неизвестности. Когда вырабатывается чёткий привычный автоматизм, появляется уверенность в своих силах. Скорей бы маляры убрались восвояси, да запах краски выветрился, вот тогда всё и встанет на свои места.
Предупредив главного бухгалтера о назначенном обходе, неуверенно добавила, что директор разрешил мне взять деньги для покупки моющих средств. Татьяна Ивановна – так звали эту славную женщину, без амбициозных расспросов выписала расходную ведомость. Тут же, в кассе, я получила немалую сумму денег.
– Отчитываться будешь по мере расходования. Только в магазинах надо брать чеки. На каждого человека заведи карточку и записывай все, что они брали. Не забывай сразу же давать рабочим расписаться, контингент ненадежный, загуляют, потом ищи – свищи, – говорила она, сразу перейдя на «ты». Мне понравилось, что меня приняли за свою, но в ответ сказать «ты» – язык не повернулся.
– А можно я покажу вам первые карточки, правильно ли я заполнила?
– Можно. Только показывать нечего. Пишешь фамилию, имя, отчество, кто, что и сколько взял. Заведи карточки отдельно на спецодежду – халаты, перчатки, на моющие средства, на инструменты и так далее.
Удивилась оказанному доверию: ведь я могла распоряжаться деньгами, покупать товар по своему усмотрению! Пока заполняла карточки, ещё раз проверила подчиненных, день закончился. Вторая половина дня прошла интереснее и быстрее, даже не верилось: можно идти домой? Вспомнила реакцию Ивана. Уж если он обрадовался тому, что мне тяжело, то как повеселятся посторонние? Нет, я никому не доставлю радости, не буду больше жаловаться и плакаться на жизнь!
***
И всё-таки первые дни, когда ещё работали маляры, тянулись
очень долго, казалось, они никогда не закончатся. Не проходило и напряжение, ожидание того, что подойдёт все тот же Липацкий и спросит:
– Ты что тут делаешь? Зачем тебя приняли? Как были кучи мусора, так и остались. Неделю здесь болтаешься! И ничего не сдвинулось с места!
Ежедневно я принимала людей, выбирая из претендентов наиболее достойных, внимательно оглядывая, как одеты, обращала внимание на цвет лица, на манеру поведения. Вдруг осознала власть над людьми, поняла, что в огромной степени воздействую на их судьбы, от меня зависит, принять человека или отказать, будет он работать здесь или пойдет тропой поиска дальше.
Никто не лез ко мне с советами, я набирала персонал, распределяла обязанности, обеспечивала всем необходимым, давала задание, спрашивала о выполнении. Первое время, правда, пыталась отчитываться перед директором, но вскоре поняла, что ему не интересен каждый мой шаг, хотя в институте была  приучена согласовывать любой документ с начальником отдела, начальником подразделения и так далее по инстанции, прежде чем ей давали ход. Теперь я пользовалась неограниченной свободой действий.
Постепенно испуг проходил. Почувствовав себя необходимой, значимой, старалась поступать правильно, объективно и справедливо. Я становилась более уверенной в себе, спокойной. Жизнь не заканчивалась, она налаживалась и продолжалась. Спала теперь, как убитая, хотя выпивала несколько чашечек кофе. Слышала, что это помогает при отравлении краской. С Иваном постоянно ругалась. Он будил меня среди ночи, когда засыпала дочь, не понимая, что мне не до «этого». Выматывалась так, что хотела лишь одного, чтобы меня оставили в покое.
– Сколько раз тебе говорить, не смей будить, если сплю! – шепотом выговаривала ему.
– А что мне, к другой бежать?
– Можно и потерпеть!
– У тебя на каждую ночь отговорки пошли.
– Я знаешь, как устаю? А ты тут!..
– И я устаю! Теперь что? И не жить?
– Господи, как ты мне надоел! – говорила я, чувствуя, что переговоры могут затянуться, и, чтобы отвязаться, сэкономить время на сон, приходилось уступать ему. Но наши объятия больше походили на драку, а любовь – на подавленную ненависть.
***
Обходы по зданию становились нормой, комиссия всё представительней: директор – Николай Васильевич, его заместитель – Сергей Леонидович, «главбух» – Татьяна Ивановна, экономист и заведующий спортивным отделением – Виталий. Я открывала и закрывала двери кабинетов, записывала замечания, относящиеся как к отделу обслуги, так и не имеющие к моему хозяйству никакого отношения…
От одной из дверей ключа не оказалось. Её открыл Виталий. В
огромном зале находился спортинвентарь.
–У вас тоже должен быть ключ, – сказала мне Татьяна Ивановна.
– А мне-то он зачем? – не поняла я.
– А вдруг пожар, трубы прорвало! У вас все ключи должны быть!
Отдайте ей один ключ! – обратилась она к заведующему.
– Я, вообще-то, материально-ответственное лицо. И отвечаю за спортинвентарь, – возразил он.
– Не думаете ли вы, что Елена Викторовна может у вас что-то украсть?
Я молчала. Было приятно, что мне доверяли. Но брать ключ не
хотелось. Мало ли что… А потом крайней окажешься. Виталий с неохотой протянул ключ, и я прицепила его к общей связке.
Обход заканчивался на первом этаже, где грязи было больше все-
го. Однажды я не выдержала:
– Может, начнем уже чистить первый этаж, мусор вынесем? –
спросила у директора.
– Да ты что! – возмутился Липацкий. – Красить, белить, затирать щели не закончили, пол уделают так, что потом не отодрать!
– Неделя осталась до занятий. Когда же покрасят?
– Когда покрасят, тогда и уберете, тогда и занятия начнем. Если и задержимся с учебой на неделю-другую, ничего страшного не произойдет! Понятно?
– Да, конечно, – согласилась я. Сама напросилась. Получила по мозгам. Так мне и надо. И в то же время обрадовалась:
как был«бардак» на первом этаже, так и остался, но никто меня, оказывается, не обвиняет.
***
Во всех школах первого сентября отмечали начало нового учебного года. Лицей провел на улице линейку, а занятия отложили на неопределенное время. Принятых учащихся заняли на уборке помещения. Теперь в каждой классной комнате, лестницах и коридорах чистили пол не только взрослые, но и дети. Указкой, линейкой или своими острыми каблуками я расчерчивала пол на квадраты, давая задание ученикам.
В наиболее заляпанных, грязных местах отмеряла квадрат меньше, где пол чище – размером побольше. Работа кипела, как в живом муравейнике: одни накладывали в носилки мусор и выносили его на улицу, другие чистили в холле мраморный пол скребками, шпателем, щетками, отскребали от краски стекла окон. Бедные детки! Теперь я смотрела на них так же, как на своих.
Хорошо, что младшие классы, в том числе и моя девочка – пер-воклашка, занимались в другом, старом здании и не дышали клубами поднимаемой в воздух пыли.
– Это вам задание на целый день, – говорила я, – как только уберете, подойдете ко мне, сдадите работу и… домой.
Ура! – кричали дети.
Я радовалась вместе с ними. Понимала, что у них должен быть
стимул: чем быстрее сделают, скорее уйдут, меньше надышатся пы-
лью. Не тянуть резину, не тратить время попусту, а дать им возможность отработать с полной отдачей сил. Через несколько часов мусор на первом этаже убрали, пол отчистили, он блестел, а ребятишек я отпустила домой. Панели, подоконники и окна домывали уборщицы…
– А дети где? – удивленно спросил подошедший директор.
– Отпустила домой… Я дала им задание, когда все сделали, отчитались… Нечего им травиться: запах краски еще не выветрился.
– Но прошло не более четырех часов…
– Можно целый день сидеть и ничего не сделать. А мы, считай, всю грязь вывезли, – добавила я, видя, что директор всё ещё сомневается.
– Ну, хорошо. Молодцы!
– Теперь уборщицы домоют полы, окна, никто им не помешает, – продолжала отчитываться я, а сама уже испытывала эйфорию оттого, что так хорошо организовала ребят! Скупая похвала директора подняла меня в собственных глазах.
– Хорошо, – повторил он.
Я повернулась, чтобы уйти.
– А где дети? – услышала за спиной грозный голос Сергея Леонидовича.
– Дети задание выполнили и я их отпустила, – тихо ответила я.
– Я их дал вам на целый день! Что вы самодеятельность устраиваете? – вскипел он.
– Они работали не по часам, а по заданию. Сделали и ушли!
– Безобразие! Они должны здесь находиться целый день – восемь часов!
– Пойдем, поговорить надо. По-моему, Елена Викторовна правильно все сделала, – произнёс директор.
Я с обожанием посмотрела на директора. Ему всё можно объяснить, рассказать, он понимал меня и умеет логически мыслить. А вот Липацкого я опасалась. Он никогда и ни в чём и не пытался разобраться, а сразу начинал кричать. Противный всё-таки был человек.
***
Теперь мне для работы ежедневно давали ребятишек. Они целый день бегали по лицею и не столько работали, сколько баловались. Хотя отобраны были самые умные, способные ученики – во все классы сдавали экзамены – но дети оставались детьми. После разговора с Липацким я уже побаивалась отпускать их раньше времени домой. После того, как убрали нескончаемую основную грязь, я думала, что успокоюсь. Но пришла другая напасть. Теперь с утра и до вечера с раздражением слушала неумолкающий гам: крики, визги и громкий смех ребят. На смену постоянному одуряющему запаху краски появился неослабевающий шум, который я с трудом переносила. Единственное, что радовало: скоро начнутся занятия, и я не буду больше общаться с толпами чужих детей. Хоть немного да станет тише. Разговаривая с неуправляемой оравой, поняла, что мой слабый голос никто не слышит. Каждый раз поражалась: как могут жить и работать в таких условиях бедные преподаватели? Неудивительно, что все они, как я потом убедилась, были
нервные, вечно взвинченные и крикливые.
***
А перестройка шла своим чередом. Где-то продолжалось сокращение, многие мои знакомые, хоть и числились работающими, не получали денег, находясь в долгосрочном отпуске, становились безработными, терялись в жизни и не знали, что делать дальше.
И только наш лицей стоял, как райский островок, его не касались ни безденежье, ни нищета, ни безработица. Все испытания и беды обходили его стороной. Зарплату давали два раза в месяц, для некоторых школьников обеды в столовой стали бесплатными. Деньги находились и для воспитателей младших классов, на огромную армию обслуживающего персонала, на милиционеров, которые круглосуточно охраняли вход в лицей. Во многих школах, я знала, убирали в классах дети, дежурившие по очереди, у нас же
мыли в классах полы уборщицы.
Наконец, в середине сентября начались занятия, и сразу стало легче. Во время уроков стояла полнейшая тишина как в классах, так и коридорах. Я в это время ходила по этажам, проверяла дневных уборщиц. А к началу перемены мчалась в свой кабинет и сидела там всю перемену, пережидая, когда закончится шквал шума и движения. За день успевала столько сделать, что времени на раздумья не оставалось. Домой приходила разбитой, уставшей, но… счастливой.
***
Неожиданно в начале октября появилась Алька. С тех пор, как- между нами пробежала кошка, с того дождливого дня, она не звонила и не приходила, видно, сильно обиделась на меня.
– Скоро день Учителя. У вас в лицее будут его отмечать? – спросила она, показывая заученно-любезную улыбку.
– Да, вроде, готовятся. Только неизвестно, пригласят обслуживающий персонал или нет. Мы же не преподаватели! В актовом зале постоянно проходят какие-то мероприятия, но нас никто не приглашает.
– Спроси. И я приду. Все надоело! Хочется немного расслабиться.
– Хорошо. В актовом зале столики поставят, поэтому деньги на угощение надо будет сдавать. Ожидали появления актёра – самого Валерия Золотухина.
– Деньги сдам. Только не забудь меня записать. На первое всеобщее лицейское мероприятие собиралась тщательно. От вечера и я ждала хоть небольшого, но чуда. Казалось, схожу на праздник к лицеистам и чуть оторвусь от земли, от убогой своей работы и персонала. Хотелось, чтобы наш многочисленный коллектив был представлен достойно, но понимала также, что это невозможно: как можно уравнять интеллект преподавателей лицея и уборщиц? Из моего отдела явилась лишь пожилая техничка и очень полная вахтерша с такой же габаритной дочерью. Хорошо, что Алька пришла.
Был заранее объявлен конкурс на лучший салат. Алька постаралась приготовить новый, никому неизвестный, но до нашего стола представители жюри так и не дошли. Алька огорчилась. Она передернула плечами и потом весь вечер возмущалась, что нам не оказали внимания. Надо было заранее понять, что обслуге отводилась роль не активных участников, а сторонних наблюдателей.
Ведущие уже объявили об открытии вечера и начали свою программу, как вдруг люди поднялись и зааплодировали: в дверях в сопровождении Липацкого показался Валерий Золотухин. Овации усилились, когда он – живая легенда, пройдя, сел за отдельно поставленный столик рядом с директором и его женой. Я смотрела на актера, в жизни он показался мне гораздо элегантнее, красивее и моложе, чем на экране телевизора. Я затаила дыхание, боясь пропустить хоть слово, когда Валерию Золотухину передали микрофон. Мягким, удивительно музыкальным, завораживающим голосом он рассказывал о себе, о том, что родился в селе Быстрый Исток, Алтайского края; об отце, который был председателем и ярым коммунистом и во время революции разрушил церковь в их селе… что теперь он в долгу перед сельчанами и считает своей обязанностью построить новую…Ищет спонсоров, даёт концерты, почти собрал необходимую сумму... Говорил он тихо, но в зале стояла оглушительная тишина. Сидящие за столами, казалось, не шевелились, внимая каждому его слову. Потом артист спел песню и несколько частушек. И хотя Валерий Золотухин вскоре, попрощавшись, ушел, дальнейшая программа вечера тоже не подкачала, оказалась интересной и забавной. Большинство преподавателей – молодые, красивые, интеллигентные женщины и мужчины со степенями – на глазах преобразились в настоящих актеров и показывали проделки своих учеников так ярко, изобретательно и остроумно, что получался настоящий концерт.
Я поразилась переменам: из холодных, сдержанных людей, они превращались в детей. Женщины переодевались, пели озорные песни, плясали, поднимали юбки и оголяли ноги. Альке такое естественное поведение не понравилось, она возмутилась:
– Выставляют себя напоказ! Как шлюхи. Ни стыда, ни совести. Учителя называются!
***
–А что сидеть? Иначе скучно будет, – ответила я. И подумала: «Не одной же тебе выставляться! Самой можно, а другим нельзя?» С удовольствием аплодировала удачным шуткам и написанным на лицейскую тему частушкам.
– Мужиков-то раз, два и обчелся, – заметила Аля.
– Ну, мы же не за мужиками пришли! – вдруг с издевкой позволила заметить я, и Алька замолчала. Я понимала свою дружбу, как несокрушимую преданность, готовность постоять за подругу, помочь в беде, поддержать в трудную минуту… И постоянно оказывала Альке неизменную поддержку во всем. И когда меня так мелко, походя, подло, не задумываясь о последствиях, из-за какого-то серого мужика, она готова была унизить и растоптать, я поняла: наша дружба была односторонней и ничего для Альки не стоила. Она меня просто использовала, зная, что в любой момент её выручу, сделаю все, что попросит. Пелена спала с глаз, Альбина приобрела статус «бывшей подруги», но знакомой всё же оставалась и ругаться с ней не было смысла и необходимости.
Не отставали от преподавателей и сами лицеисты. Молодые девчонки и пареньки – старшеклассники наперебой показывали сценки, пели, играли на гитаре. Потом появился вокально-инструментальный ансамбль, и начались танцы. Танцевали все вместе – учителя и лицеисты одинаково резво и темпераментно. К нашему столику подошёл директор и пригласил… мою уборщицу – пожилую женщину с огромными синими, не подвластными времени, глазами, на вальс.
– Лучше ничего придумать не мог? – вновь возмутилась Альбина.
В перерыве между танцами ведущая неожиданно попросила подняться на сцену директора, меня и некоторых преподавателей. Я приготовилась поучаствовать в какой-нибудь игре, но всех, кто родился в октябре, поздравили с днем рождения и подарили сувениры. Я с удивлением посмотрела на директора. Так вот почему он понимает меня с полуслова! Мы с ним одного зодиакального знака!
Мужчин – преподавателей, действительно, было немного, человек пять. Липацкий нарядился в новый черный костюм и оттого казался еще стройнее. На вечере не танцевал, видимо, мешала хромота. Когда же в его честь старшеклассницы прочли собственные стихи в том смысле, что за ним хоть на край света, он лишь скупо улыбнулся.
– Вечер мне не понравился! – заметила Алька.
– Почему?
– Не понравился и все!
Оно и понятно. Мужиков мало, все нарасхват. Зато я была в восторге! За последнее время давно не испытывала такого наслаждения, полной расслабленности и незамутненного счастья! Увидела любимого актера, послушала музыку, посмотрела концерт, получила подарок, потанцевала. Надо чаще бывать на проводимых в лицее вечерах. Ведь самая большая потребность у нормального человека – это общение!
***
На следующее, очередное мероприятие – литературный вечер идти одной или с уборщицами не хотелось. Вспомнила об Альке. Она любила показывать свою эрудицию, читая наизусть, как свои стишки, так и стихи известных или малоизвестных авторов. Теперь появилась возможность встретиться, познакомиться с живыми писателями. Позвонила ей.
– Аля, хочешь пойти на встречу с писателями?
– Опять будем сидеть, как квочки? – вдруг заупрямилась Алька.
– А ты не сиди, стихи почитай!
– Да кто мне разрешит свои стихи читать?
– Ну, давай я поговорю с ведущей, чтобы тебе слово дали!
– Вот когда договоришься, тогда и посмотрим!
– Ну, не хочешь – не ходи. Неужели не интересно увидеть и услышать настоящих профессиональных поэтов?
– Услышать интересно, только опять набегут эти бабы.
– Ну, давай потом в моем кабинете посидим, – лукавила я, лишь бы уговорить ее.
– Давай! – обрадовалась она, – приготовим салаты, купим спиртного.
– Аля! Банкет итак будет! Все будут сидеть за столами.
– Ну, при всех-то ни выпить, ни закусить… тем же писателям. Давай пригласим тех, кто понравится.
– Ну, если пойдут, – засомневалась я. – Если высоким гостям будет интересно с нами!
– С нами-то как раз и будет интересно! – уверенно заявила самонадеянная Альбина.
Предупредила Ивана, что могу задержаться в лицее, на литературном вечере.
– Я заеду за тобой, – заявил он.
– Я что, сама дороги не знаю?
– Приеду! Мало ли что!
– Алька придёт, – пришлось сказать, что будет Альбина.
– А этой проститутке-то что надо? Смотри, чтоб тебя куда не
втравила!
– Будут выступать писатели. Алька тоже будет читать свои стихи.
Тебе же она читала! – уколола его и добавила: – Ну, хорошо, приезжай, только не рано, дай послушать умных людей.
Писатели сидели за огромным столом. Представительные, осанистые, молодые и в возрасте – они по очереди вставали, брали микрофон, говорили о важности литературы в это перестроечное время, о многострадальной России, которая выдержит любые невзгоды, выстоит, как не раз бывало в нестабильные времена, надо только крепиться, верить и ждать. Особенно выделялся и хорошо говорил седовласый и представительный мужчина, и я улыбнулась, представив, что этот интеллигентный писатель согласится пойти в кабинет пить водку… Глупая Алька.
Встал молодой красавец, главный редактор одного из краевых журналов и, взяв гитару, запел грустную, неизвестную мне песню. И этот тоже не пойдет. Вон какой гордый и недоступный! Я сидела, слушала песни, рассказы, стихи о смысле жизни, правде, женщинах– богинях, о России, о Боге, и постепенно все плохое, наносное уходило прочь. Заботы, суета, склоки, раздоры – все показалось мне таким мелким и пустяковым по сравнению с тем великим, о чём говорили писатели.
Была только одна женщина, красивая и черноволосая, как цыганка. Она читала свои собственные стихи и низким грудным голосом профессионально спела песню. Альке дали слово после всех. В скромном платьице, растоптан-
ных туфлях, она выглядела, как Золушка, подойдя к микрофону, начала читать вначале тихо, чуть слышно, а потом, всё более распаляясь, свои стихи. Вскоре голос её зазвенел, глаза засверкали, она уже размахивала руками и, торопясь, читала одно за другим стихотворения, боясь, наверное, что отберут микрофон. Я с волнением наблюдала за ней, переживала за каждый её жест и расслабилась, когда она, наконец-то, замолчала.
Приглашенным вручили сувениры. Подарили картинку и Альке. Писатели пододвинули стул и пригласили её за свой стол. Алька сидела рядом с ними, строила глазки, безудержно смеялась. Вечер заканчивался. Я удивилась её непрактичности: гости уже вставали, собираясь уходить, а она все сидела и кокетничала с одним из них, забыв об уговоре. Я подошла и, обратившись к старшему из писателей, предложила:
– Если вы не против, то можно посидеть ещё и в неформальной обстановке.
– Вы приглашаете к себе домой?
– Нет… – не ожидала я. – Можно в кабинете посидеть.
– Но здесь же школьное учреждение, – отказался седовласый.
– Я приглашаю всех к себе, – заявила вдруг Алька. – Живу недалеко, дойдём пешком.
– Хорошо, – поразил меня согласием писатель, – На сегодня мы свободны.
Всего писателей оказалось человек десять. На крыльце лицея поэты «скинулись» на фуршет и по дороге зашли в магазин. Купили водки, вина, колбасы и хлеба. В Алькиной квартире мы на скорую руку приготовили бутерброды, салат из свежей капусты, тонкими слоями нарезали колбасу. Застолье продолжалось. Никто из писателей от водки не отказался, но пили маленькими глотками, читали по кругу стихи уже не на публику, а для себя.
Главный редактор вновь взял в руки гитару, и зазвенели то тихие, грустные и веселые, то хулиганские песни. Общение с богемой оказалось радостным открытием и беспредельным удовольствием, которого я ранее никогда не испытывала. Алька же всем подряд строила глазки и уже обнимала сидящего рядом молодого главного редактора.
В двери позвонили, появился Иван. Я вышла из-за стола.
–Ты откуда узнал, что я здесь? – подозрительно спросила у него. – Заходи, раз пришел. Посидим немного.
– Это что за бардак?
– Какой бардак? Это ж писатели!
– Собирайся, поехали домой!
– Ты заходи, посидим немного и поедем.
– Что я не вижу, что там одни мужики! – повысил голос он.
– Эта «прости – господи» добралась до бесплатного, и ты туда же! Выбирай: или я, или они!
– Знаешь что, друг ситцевый, я здесь еще посижу, а ты или оставайся, или уходи один! – разозлилась я.
Иван непонимающе смотрел на меня. Я близко увидела его бесцветные, ничего не выражающие глаза и удивилась их тупому выражению. Понимала, что могу потерять его просто так. Но он диктовал мне условия! Я чем-то тут занималась? Почувствовала себя в жизни вновь человеком, а он разрушил иллюзию летящего настроения. Ведь я же пригласила его, не выгнала! Иван раздражал меня все больше и больше. Понимала, что сейчас пойду вразнос и никто, и ничто меня уже не остановит! Кто дал право говорить ему, как мне надо жить, кого слушать, кого нет, на кого смотреть, а кого и видеть нельзя? Я и так не делаю опрометчивых поступков! Терпение мое заканчивалось.
– Ты что, не понял? Уходи! Или жить со мной не хочешь? А я приду через полчаса, от силы – через час. Засеки время.
– Я-то как раз хочу!
– Тогда иди домой!
Закрыв за ним дверь, вошла в комнату и взглянула на себя в висевшее на стене зеркало. По лицу разливался нездоровый румянец. Настроение окончательно испортилось. Ну, что за человек! Не дает посидеть, послушать интересных людей. Зачем только живу с ним? Недалекий… И даже не человек – просто живое, бездуховное тело!
Хорошо быть женой одного из этих высокоинтеллигентных мужчин! Но мне до них, как до Луны Зато Алька блистала. Она танцевала под звуки гитары то с одним поэтом, то с другим, благо конкурентов не было, при этом размахивала руками, не замечая, как некрасиво смотрится ее тощая грудь и шея. Но мужчинам было хорошо. Они потягивали водку, читали и читали… вначале приличные, потом и с намеками, хулиганские стихи и пародии.
Неотвратимая тревога не давала покоя, через полчаса, попрощавшись со всеми, я направилась к дверям. Провожал меня один из поэтов. Тот, что понравился мне более всех – серьезный и тактичный. Он уговаривал остаться. На прощание вежливо поцеловал руку.
Выйдя на улицу, почувствовала такую нескончаемую, щемящую грусть, беспредельное сожаление о напрасно проживаемой, бестолковой жизни, что от сильного волнения остановилась. Надо было унять подступившие слезы, справиться с душившими противоречивыми чувствами...
***
В комнате Иван вроде бы читал книгу, давая понять, что обижен.
– Ну, что, доволен? Пришел, настроение испортил! Что я плохого сделала? Послушала стихи, песни, и ничего особенного! Ведь не каждый день бывают праздники! У меня и так все будни да будни… Что тебе могло не понравиться? Не понимаю! – не выдержала я.
– Все ты понимаешь!
– Нет, не понимаю!
– Тебе что, не хватает?
– Ну, с тобой бесполезно разговаривать!
– Скажи, неужели бы выгнала, если б скандал закатил?
– Скандал? Из-за чего? Я бы не только выгнала, но и… – сказала я и запнулась, не зная, что придумать еще. – Мириться бы больше не стала! Свои капризы можешь показывать кому угодно, только не мне!
Да, мне не хватает понимания и любви, поддержки и опоры, трудно жить с человеком, с которым не о чем поговорить! Если бы не дочь, нищета и огород… Нельзя мне оставаться одной! В руках у Ивана машина, хоть и государственная, но мы на ней ездим на дачу Теперь хоть не тащу на себе ведра с овощами! А я еще два участ- ка взяла, их тоже надо поднимать! Если все покупать – тот же лук, огурцы или помидоры, ягоду с рынка – никакой зарплаты не хватит! Мужик в доме – это помощник, да если не пьет, как Иван. Надо успокоить себя, спрятать, усмирить гордыню, забыть не-
осуществимые мечты об интеллигентном муже. А в данном случае я, однако, сама виновата: готова была разрушить семью только потому, что первые встречные чужие мужчины разбередили душу сладкими речами и песнями.
И еще неизвестно, каковы они на самом деле, в настоящей жизни! А мне надо жить, работать и не рваться в облака. Летать, конечно, можно, только кто будет поднимать дочь, которую я люблю больше всего на свете?!
***
– Мама, давай поиграем в клопика, – предложила перед сном Люба.
– Ты что, дочь, в клопика, ты школьница, уже не маленькая, не поместишься на коленях.
– Мама, ну, давай попробуем.
Люба села на колени, лицом ко мне и откинулась, упав на мои вытянутые ноги. Я еле успела подставить их. Настроения для игры сегодня не было, но девочка соскучились по мне, по общению, придётся поиграть с ней, уделить внимание. В последнее время я часто пела ей песни на ночь, читала сказки, пыталась расспросить о делах, втянуть в разговор. Ей полезно учиться хорошо говорить, правильно выстраивать речь.
Одной рукой я удерживала ребёнка, а другой обнимала и щекотала её. Эту необычную игру мы придумали сами, и дочери она очень нравилась.
– Чей это клопик тут привязался? – спрашивала я.
– Твой! Твой! – весело отвечала Люба.
– Люба, ты уже не клопик, а целый клоп, – говорила я, пытаясь столкнуть её с колен. – Большая стала, скоро вообще не смогу тебя удержать!
– Мама, а ты любишь меня? – продолжала Любовь.
– Конечно, люблю и никому не отдам!
После того как девочка посидела на коленях – попадала на мои ноги, а я потормошила её и в миллионный раз объяснилась в любви, она отправилась спать.
Бывая у бабушки, она всякий раз предлагала ей поиграть в «клопика», но свекровь так и не поняла правил нашей игры. Она не знала, что девочка хотела услышать, что её любят и ждала проявления этой самой любви.
Я приготовила чай, пригласила на кухню Ивана. Понятно, человека нельзя переделать по своему усмотрению. Надо или принять его таким, каков он есть, или отказаться. Хотя, бывают мужчины, у которых чем выше образование, лучше воспитание, тем дольше человек может просто скрывать свой характер, сущность, данную от природы. Прятать мысли, обуздывать желания, до поры до времени не показывать натуру – это возможно! Но при близком общении характер проявится. И тогда может наступить полнейшее разочарование.
А Ивана я знала хорошо, он был весь, как на ладони, понятный и предсказуемый. Я предугадывала каждый его шаг, каждое действие, каждый поступок. Видела его стремление любой ценой удержаться в нашей семье, и это вызывало уважение. И Любаша не зря привязались к нему. А мне нечего и дергаться! Надо окончательно успокоиться и жить дальше.
***
– Мой самосвал такой старый, что и детали к нему уже не выпускают, – пожаловался как-то Иван, – опять ремонт надо делать, опять ничего не заработаю, пока стою на ремонте.
– Не бегал бы с места на место, давно бы новую машину получил. И зарабатывал бы хорошо, – вновь не удержалась я, чтобы не уколоть его. И подозрительно глянула: неужели опять собрался уходить с работы?
– Чтобы новую машину получить, знаешь, как надо плясать перед начальством!
– Своей ленью ты меня достал!
– Ножовку надо где-то по металлу достать. Тогда бы срезал старую трубку, а другую припаял.
– Ножовки по металлу – это такие тонкие, горбатые и пилка у них узкая?
– Ну...
– Я видела такие в лицее. Что это, дефицит? В магазине-то нельзя купить?
– Нет, конечно.
– А у нас они валяются в бытовке.
– Принеси одну, – запросто предложил Иван.
– Своровать?
– Ну, это у людей брать – воровство, а у государства можно. Тебя же не будут обыскивать.
– Ясно, что не будут, если охранники в моем подчинении.
Инструмент был навален в одной из бытовок, где переодевались мои уборщицы. Я зашла туда раз, другой и поняла, что взять одну из ножовок можно легко и незаметно. Отдам Ивану, отпилит трубку и верну на место. Ключи у меня были. Дневные уборщицы, почти все жившие рядом, уходили на обед домой, и мне ничего не стоило, чуть задержавшись, перенести ножовку в свой кабинет. Так я и сделала. Положила её на стол и тут же осознала, что совершила кражу! Вот ножовка, а вот я – воровка!
Голова пошла кругом, я присела на стул. Зачем это сделала? Как? Почему смогла такое совершить? Мои подчиненные – тёмные, малограмотные люди, не воровали, а я? Опустилась, ниже некуда! Схватив ножовку, завернула её в халат и побежала назад в бытовку, чтобы вернуть на место, но дверь оказалась открытой. Я увидела старушку, божий одуванчик, она приходила когда хотела и убирала только туалеты. Поздоровавшись с ней, спросила:
– Как дела?
И, не дожидаясь ответа, помчалась назад. Развернула, бросила
ножовку на пол, долго смотрела на неё, не понимая, как я могла ее взять? Потом схватила злополучное вещественное доказательство и засунула в ящик чужого стола. Стол этот принадлежал когда-то бывшему заместителю директора по хозяйственной части. Я видела его в первую неделю своего появления в лицее, а потом он уволился. Теперь все мои мысли и думы крутились вокруг несчастной ножовки. Уходя домой на обед, я не смогла взять и вынести её из лицея.
Шла по знакомой улице, повесив голову, и походка моя становилась все тяжелее и скованней. Не было печали! Теперь бы ликовала, бежала домой и нелепые мысли о том, до чего докатилась, не преследовали меня!
Вдруг подумала о том, что я, оказывается, хорошо жила! Всё было спокойно, стабильно и правильно, просто здорово! Только почувствовала, что достойна управлять сотней людей, начала себя уважать – и в один миг всё рухнуло! Как же я стану людям в глаза глядеть, если необразованные уборщицы оказались лучше меня?!
– Ну, что, есть у вас ножовки? – увидев меня, первым делом спросил Иван.
– Есть, но брать не буду! – заявила я, уверенная в том, что верну её на место.
– Ну, не будешь и не надо! Ты что такая сердитая? Неприятности?
– Нет! Не привязывайся! – ответила я и запнулась, не смея рассказать о том, что произошло.
Вечером положу украденную ножовку назад. И никогда больше, никогда! Ничего! Нигде! Не буду брать! Боже, до чего дожила! Я – и воровка! Теперь надо сделать одно: незаметно вернуть на место вещь, которая мне не принадлежит. Вернувшись после обеда в лицей, установила наблюдение за бытовкой. Практически она всегда была полна народу. Одни уборщицы переодевались, другие заходили, чтобы набрать в ведра воды, третьи просто отдыхали, разговаривали между собой. Я удивилась: теперь мне ни на минуту не удавалось оказаться в бытовке одной. Вечером пришли ночные уборщики. Я знала, что они моют полы до позднего вечера. На сегодня хватит переживаний. Вновь открыла чужой стол, посмотрела на ножовку, которая принесла мне столько огорчений, и задвинула ящик. Как бы мне хотелось, чтобы сегодняшнего дня вообще не было, и не было бы того, что я совершила!
***
Прошла неделя, а я жила в невероятном страхе, напряжении и уже знала, что не смогу ни вернуть эту проклятую ножовку на место, ни унести домой. Она так и валялась в столе бывшего начальника до тех пор, пока… не появился Липацкий.
– Вы сегодня переезжаете в другой кабинет, – сообщил он.
– В какой? – спросила я и вспыхнула, думая, что он зашел неспроста. За спиной Липацкого стоял всё тот же «Спортсмен», что ходил с нами по кабинетам. Взял с собой свидетеля? Может, знает уже, что у меня валяется ножовка? Ненадолго отходя, я не закрывала комнату.
– Этот кабинет врачам отдаем. А вас – в пристроечку.
– Но ведь там ни одного окна нет!
– Ну и что? Целый день лампочка гореть будет.
Я промолчала. Видела, как из песка и цемента строили эти пристроечки. Мало того, что находиться там вредно, так еще целый день с электрической лампочкой, белого света не увидишь…
– А это чей стол? – спросил вдруг Сергей Леонидович и, показалось, подозрительно посмотрел на меня.
– А здесь сидел Александр Иванович, – ответила я, и сердце мое застучало все чаще и чаще. Мужчины начали выдвигать ящики стола и увидели... ножовку!
– Так! А это откуда? – вновь уставился на меня Липацкий.
– Не знаю… может… Александр Иванович для чего-то брал? – сказала я, делая вид, что заполняю карту.
– Выноси столы, – приказал Липацкий. – Да проверь ящики. Может, еще что откопаем.
– Ничего больше нет, – ответил «Спортсмен» и, повернувшись ко мне, сказал: – Ключ от комнаты моей отдайте!
– Пожалуйста…
Отсоединила от связки ключ, подала ему… Мужчины вышли. Я безропотно переехала в небольшую комнатушку без окон, где пахло мокрым цементом, мышами и сыростью. Стол мой, правда, поставили, он еле вместился, и, хотя горела лампочка, все равно, заходя из светлого, пронизанного лучами солнца коридора, попадала в тёмный склеп. Дожила! Вышвырнули на то место, которое заслужила. Хотя, кто она такая? Комендант – всё тот же завхоз! Сижу теперь здесь, ничего не вижу и не слышу.
***
Не успела закончиться неделя, как в моей подсобке появились главный бухгалтер и кассир.
– Здравствуйте, а мы к вам с проверкой, – сказала Татьяна Ивановна. – Прошло полгода, и мы обязаны проверить, как расходовались материалы, велись записи, соответствует ли приход расходу.
– Пожалуйста. На всех работников заведены карточки… Всё выдано под роспись…
– Вот и проверим!
Мне показалось, что в её голосе послышались угрожающие нотки, хотя раньше у меня с ней были прекрасные, доброжелательные отношения. В комнате бухгалтеров всегда лежало туалетное мыло и висело полотенце, хотя никто из них в карточках не расписывался.
– У плотника записан набор инструментов, а у нас через бухгалтерию он не проведен, – допрашивали проверяющие.
– Не знаю, – оправдывалась я. – Мне директор его передал. Может, это его личные инструменты? Но я записала…
– А склад где у вас?
– В подвале. Туда перенесли плитку, что оставили строители.
Можно было на свалку выкинуть. А я подумала, может, вдруг пригодится.
– Что там еще есть?
– Пойдемте, покажу. Ключ от подвала есть.
Но в подвале, кроме брошенных малярами старых кистей, ведер, да плитки – ничего не оказалось.
– Бедновато живете, – сказала Татьяна Ивановна, и я поняла, что проверка закончена.
Ящик с мылом наверху, тряпки с мебельной фабрики, спецодежда и это все, что за мной числилось. Если я покупала порошок – тут же
раздавала уборщицам под роспись. Всем в лицее распоряжался один человек и это – Липацкий. Неужели из-за этой ножовки посчитал меня воровкой? Хотя… он и раньше относился ко мне не с любовью. Или, я просто себя накручиваю?
– А вы что думали, у меня тут залежи товара? – защищалась я.
– Да нет, но нарушение выявили – лишние инструметы!
– Какое же это нарушение, если наоборот, прибыль?
***
Шла зима, уходить было некуда, но так хотелось! Я уже поняла, что спокойно работать уже не смогу. Будет казаться, что ко мне придираются, могут подставить. Теперь я стала более тщательно вести учёт, чтобы ни к чему нельзя было придраться. Однако показалось, что наступление Липацкого продолжалось.
– А ты знаешь, что ты – материально ответственное лицо? – вскоре спросил он.
– Нет, как это понимать?
– Ну, за все, что в лицее есть, отвечать тебе.
– Не поняла юмора. Никаких договоров ни с кем на материальную ответственность я не подписывала, это во-первых. А во-вторых, у вас же есть материально-ответственные лица. Это кладовщик, есть ставка заместителя директора по хозяйству. Надо принять человека и сразу сказать, что он материально-ответственное лицо, составить обоюдный договор. На ком сейчас все материальные ценности? – спросила я, но ответа не получила. Сделала вывод, что уходить все-таки придется.
– Вы отказываетесь, так и сказать директору? – он то говорил мне «ты», то переходил на «вы». Но я не обращала внимания.
– Договор я подписывать не буду, можете директору так и сказать!
А в лицее чего только не было! Начиная от классов, набитых компьютерами, принтерами, мониторами и сканерами, мастерских с дорогими швейными машинами, столярными, слесарными станками, и заканчивая настоящими картинами известных петербургских художников. Картины дорогие, а выставили их в буфете лицея. Не могла же я взять и добровольно повесить себе на шею миллионы! Ответственность за мыло и стиральный порошок – это куда ни шло, а отвечать за ценности всего лицея – это совсем другое дело!
С лицейскими преподавателями общаться близко не приходилось. Но однажды, высказав одной из них мысль, что не директор руководит лицеем, а Липацкий, услышала в ответ:
– А вы не боитесь об этом вслух говорить?
– А почему я должна бояться?
– Ну, а если дойдет до него? Уволит…
– На каком основании он может меня уволить? Я замужем, не
пью, не курю, на работу не опаздываю.
– Причину всегда можно найти, – протянула она и отошла от
меня, как от прокаженной.
Оказалось, преподаватели боялись Липацкого, как огня, намного больше, чем самого директора – всегда деликатного и вежливого. Проходя мимо полуоткрытой двери кабинета Липацкого, не раз слышала его истеричные крики. На этот раз, приостановившись, заглянула вглубь кабинета. Шел педсовет, на котором директор сидел, как зритель, а распинался сам Сергей Леонидович. Он кричал на пожилую преподавательницу, называл неповоротливой коровой, и я видела, как пылало её лицо. Потом добрался до молодой. Прихрамывая, расхаживал вдоль столов, разносил всех подряд, и его высокий голос иногда переходил на визг. Притом никого из женщин он не щадил, выбирая самые унизительные, гадкие слова! Значит, до меня он ещё не добрался!
***
Зима в этом году была снежная и морозная. За окнами кружил свирепый ветер, устилая снегом улицы, которые не успевали чистить. Мороз крепчал, люди на улицах мерзли, а в лицее было тепло и светло.
Неожиданно появилась Алька. Она показалась необычайно расстроенной и напуганной: с работой не ладилось.
– В отделе остались только начальники, остальных сотрудников перевели в какое-то «ООО», деньги платить перестали, а зарплату стали выдавать собственной продукцией – шампунем и лосьонами, которые мы сами должны продавать, – рассказывала она.
Я понимала: дела её плохи, но и у меня не лучше. Хотела пожаловаться, но, видя её упадочное настроение, раздумала. Зарплата у меня хорошая, а остальное… А может, внимания не обращать, не связываться больше с Липацким, вон преподаватели, чего только о себе не наслушаются, а с работы никто не бежит. Терпят. Так и мне: надо сидеть в своей коморке и не попадаться ему на глаза.
– Ну, как дела на личном фронте? – поинтересовалась я у Альки.
– Нормально. Я подружилась с поэтом. У нас с ним любовь! Ездим на турбазу, катаемся на лыжах, – похвасталась она, и глаза ее
заблестели.
– Женат?
– Ну, и что, что женат! Только он меня любит. Говорит, я – мечта всей его жизни, со мной он увидел свет, понял, что такое любовь, – оживилась Алька.
– Ну, конечно, наговорит, он же поэт. Если любит, пусть разводится и женится на тебе.
– Да зачем он мне нужен! «Любовью» заниматься – ещё согласна. А жить с ним? Нет! В мире столько других мужчин!
– Почему не нужен?
– Да никчёмный он человек. Не работает, сидит на шеё у жены, только стишки и сочиняет. Хотел ко мне перейти, а на фига он сдался!
Да и не люблю я долго с одним и тем же быть.
– Разбаловалась...
– Ну, что теперь? Если мужики любят, почему не побаловать себя?
– А дочь как?
– Учится хорошо, без троек.
– А как она к твоим мужикам относится?
– А я не позволю лезть в мою личную жизнь даже дочери! –
почему-то разозлилась она.
Я никогда не осуждала её. Если я – «холодная лягушка», это не дает мне права судить других, говорить об Альке плохо! Лишь бы ко мне не лезла, как в случае с Иваном. Конечно, повела она себя, мягко говоря, тогда не очень правильно. Своих мужиков полно… так у меня последнего хотела забрать, притом ведь знала, что ненадолго: попользовалась бы и бросила. Мужчин она меняла так часто, что я не успевала запоминать их имена.
Но сегодня, кажется, она расстроена, как никогда.
– Аля, у тебя что-то случилось? – осторожно спросила я, пони-
мая, что если расскажет, ей станет легче.
– Да… Меня познакомили с мужчиной. Он неженат… работает в пединституте преподавателем, начал у меня бывать… Потом пригласил к себе на день рождения… Не успела войти к нему… с подарком, закрыл двери на замок. А потом… что было! Он сам пил, меня поил водкой, из бутылки в рот наливал, кричал, что я распущенная до предела, таких надо давить, представляешь? Потом, когда уснул, я еле нашла ключи и убежала. Неужели я такая плохая? Я же не шлюха?
– Ты не виновата, ты просто темпераментная, – уклончиво ответила я. – Мне вот... одного мужика много.
– Я не распущенная? Я мужчин люблю, а они меня!
– А когда преподаватель приходил к тебе в гости, видел других?
– Да. Ну, этого поэта, потом мужа сестры, сосед забегал по делам.
– Если он тебя устраивал, то остальным надо было отказать. Он, скорей всего, подумал, что ты и с ним, и с теми одновременно общаешься.
Я прекрасно понимала, что Алька знает о себе больше, чем я о ней. Что уж тут передо мной комедию ломать, прикидываться невинной. Лицемерка! Она прекрасно знала, кто она и что из себя представляет!
– Да пошёл он, старый козёл! От него уже стариком пахнет, – ответила она.
– Тогда не ходи к ним по домам. А в собственной квартире ты в безопасности, – всё же дала ей разумный совет я.
Вдруг раздался стук в дверь, на пороге появился Сергей Леонидович собственной персоной. Он неодобрительно глянул на Альку и, переведя взгляд на меня, строго произнес:
– Завтра к десяти часам к директору подойдите.
– Хорошо, Сергей Леонидович.
– Сергей Леонидович, я о вас столько много наслышана, – вдруг пропела Алька, забыв о своем горе. Схватила его за руку и добавила: – У вас прекрасные, нежные руки. Могу вам предсказать судьбу. Я изучала хиромантию.
Я увидела выражение её лица: на нём отразился восторг и предвкушение чего-то приятного. Глаза загорелись яркой синевой, хотя только что были серые, небольшие и невыразительные. Алька подалась вперед, готовясь заключить мужчину в объятья. Всё говорило о том, что женщина находится в сильнейшем возбуждении. Да, редкий мужик после этого устоят. Но Липацкий как будто даже разозлился.
– Не надо этого делать! – сердито крикнул он, выдернул руку, и сделал движение, будто вытер её о штанину. И зло посмотрел на меня.
– Все понятно?
– Мне всё понятно! – тоже с раздражением ответила я.
– Что это он злой такой? – спросила Алька, с разочарованием проводив взглядом выходящего Липацкого.
– Да он всегда злится. Такое впечатление, что всех ненавидит И, кажется, меня выживает.
– Почему ты так думаешь?
– А-а, не знаю, весь лицей на меня хочет повесить.
– Как это?
– Сделать материально-ответственным лицом.
– А ты что? Пожалуйся директору.
– У нас здесь хозяин Липацкий, что скажет, то и будет. А как все записать на себя? Украдут картину, они в буфете висят и никем не охраняются, за всю жизнь не рассчитаешься. А то и в тюрьму упрячут! Видела, какой Липацкий нервный?
– Слушай, у меня тётка живёт напротив них – директора и Липацкого. Говорит, не успевают коробки выкидывать из-под мебели, телевизоров и компьютеров.
– Ну, зарплаты-то у них высокие, вот и покупают.
– Где ты видела, чтобы начальники что-то покупали? Берут для лицея и ставят у себя.
– Ну, это не доказано, а украсть они не могут.
– Почему не могут украсть?
– Ну, они же преподаватели, детей уму – разуму учат. Воровать не будут!
И все-таки, я знала ещё со времён школы, что преподаватели – люди особенные, интересы у них высокие и приравнивать себя к ним я не имею права. Зачем вызывал директор? Опять неприятности или, наоборот, все утрясется, и меня оставят в покое? Когда, проводив Альку, я возвращалась в свою пристроечку, раздался голос вахтера:
– Елена Викторовна, там доски из окна в машину грузят. Подойдя, посмотрела, как рабочие спокойно укладывали в машину стройматериал, и разыскала Липацкого.
– Леонид Сергеевич, на каком основании грузят доски?
– Николай Васильевич разрешил.
– А где бумаги?
– Какие бумаги?
– Пропуск на вынос!
– Это остатки строительного материала, и строители его забирают, понятно?
– Понятно. Только вахтер обязан будет написать докладную.
– Твою мать! Ты достала уже!
– Ну, зачем ругаться- то? – спросила я у Липацкого и, подойдя к вахтеру, приказала написать докладную.
***
Дочку мою учили танцам и теперь, перед Новым годом, организовали показательные выступления. Мальчики и девочки учились раздельно, но на танцы ходили вместе и занимались парами.
Каково же было удивление, когда для моей дочери не хватило мальчиков, и она старательно танцевала с девочкой. В белых, нарядных, как у невест, кружевных платьицах, с огромными бантами в волосах, они казались мне маленькими феями – волшебницами. Я ничего не сказала учительнице, потому что поздно – дело сделано, но в душе возмутилась. Моей дочери дали не все, чего она заслуживает! Пусть в следующий раз только попробуют обделить её! Смотрела на девчонок, старательно выделывающих «па» и ясно  понимала, для кого всё терплю на работе и дома– ради своей девочки, своего потомства! За полгода она многому научилась: плавать в бассейне, играть в шахматы, хорошо рисовать. Кроме того, она лепила животных из глины, в первом классе стала изучать основы правильного поведения за столом и в обществе. Начала играть на скрипочке. И, конечно, не забывала основные предметы: бегло читала, писала, учила стихи.
Преподаватели менялись так же, как в старших классах – на каждый предмет свой учитель. Нет, не зря я старалась, пытаясь дать ребенку всё, что возможно. Ничего со мной не случится. Ради детей стоит и потерпеть, хотя и становилось всё невыносимей.
Придя к директору, я услышала всё ту же песню о том, что я должна стать материально-ответственным лицом.
– Как это понять? – спросила я, предвидя этот разговор.– Ну, вот взять компьютерные классы. Они закрываются на сигнализацию, и посторонних туда не пускают. Как я могу за них отвечать, не зная, сколько там компьютеров, принтеров и так далее?
– Мы вам напишем.
– Тогда я буду ходить туда каждый день и пересчитывать.
– Вы можете написать на карточку преподавателю, так же, как
халаты своим техничкам.
– Хорошо, если они согласятся. А как вести учёт спортивного инвентаря?
– Инвентарь сразу записан на преподавателей – спортсменов.
– А как насчет швейных машинок, ведь они тоже на ком-то записаны, а в эти классы у меня тоже нет доступа! А как же столовая,
кухня?
– У них там свои материально ответственные.
– Вот именно. Значит, надо сделать так: кто где работает, тот за то и отвечает. А что в других трёх зданиях лицея тоже на меня
повесить? А ведь там свои коменданты, однако, я заполняю за них
табельные листы, проверяю, на месте ли они и, выходит, отвечаю за
все, что делается во всех других зданиях лицея. А как насчет зарплаты? Я не удивлюсь, если окажется, что получаю столько же, сколько они. У меня четыре этажа, а у них небольшие одноэтажные здания, у меня сто человек персоналу, а у тех комендантов пять – шесть человек. Если я беру ответственность за всех, значит, мой статус должен быть выше, и зарплата соответственно!
– Тогда в этот корпус надо принять ещё одного коменданта, –
вдруг добавил Липацкий, до этого молча слушавший весь разговор.
– Зачем? До этого справлялась и дальше так же буду работать,– ответила я, подозрительно оглядывая сгорбленную фигуру сидящего Липацкого.
– Ну, о зарплате беспокоиться нечего, можно и добавить. Надо
сделать вам должность старшего коменданта, вот и все, – сказал директор.
– Так сделайте! А по ответственности... Во-первых, нужно собрать комиссию и провести инвентаризацию. Я помню, как в НИИ у нас периодически переписывали инвентарь. А если в каждом подразделении будет свой материально-ответственный человек, с которым надо заключить договор, то мне придется отвечать только за шторы, что висят на окнах. И то я распишу их на уборщиц, которые отвечают за данный этаж и крыло. Вот и все проблемы! Сколько подразделений, столько и ответственных, а наблюдать за всем этим, я думаю, должна бухгалтерия. Пока я не заключала с вами никаких договоров, материальной ответственности я нести не буду!
– Хорошо, мы подумаем, как сделать лучше, – заметил директор.
– А как насчет добавки к зарплате?
– Зарплату мы вам добавим.
Через некоторое время я увидела приказ о повышении меня в должности, я стала заместителем директора по хозяйственной части, мне добавили зарплату, но это не успокаивало. Я понимала, что Липацкий что-нибудь да придумает, чтобы меня выжить.
Вскоре начались зимние каникулы, и в лицее жизнь замерла. Стало тихо. Движение остановилась. Без шумной толпы лицеистов, без всяческих интриг Липацкого и своих волнений жизнь показалась мне даже скучной.
А Иван вновь бросил работать. То ли не нашел ножовку, то ли надоело в морозы «лазить» под машиной. Неделю уже сидел дома, варил нам еду и притворно возмущался, что не может найти работу.
Я старалась задержаться в обед дома, подольше побыть с дочерью, у которой тоже начался первый в жизни заслуженный отпуск – каникулы. Полугодие она закончила без единой тройки.
– Пришел в автоколонну, а мне подсовывают развалюху – автобус. Начальник отряда говорит, вот, мол, сделаешь и будешь работать. А там ремонта на полгода, и запчастей нет, на свои деньги надо покупать. Плюнул и ушел, – оправдался «муж».
– Раз все равно ремонт делать, оставался бы на старом месте, – сказала я и, не выдержав, добавила: – Я сама на волоске от увольнения.
– Ты же говорила, что повысили в должности.
– Повысил директор, а выживает Липацкий!
– И что не поделили?
– Сама виновата! Одна все здания везу. Наверное, слишком много на себя взяла. Давят, хотят материальные ценности ещё повесить, а там и до тюрьмы недалеко, сам не возьмешь, другие своруют, а отвечать мне придется, – в растерянности бормотала я.
Не знаю, понял ли мой «любимый», что я, действительно, на грани срыва. Вновь предстояла борьба. Борьба за выживание. За столом сидел мой ребенок, дочь надо было кормить и одевать, а тут ещё и мужик не мог и не хотел себя содержать.
– Работу ищи! – вдруг жестко сказала я, – устроил себе каникулы! Хорошо сидеть в тепле, да за моей широкой спиной!
***
И все-таки Липацкий не оставил затеи выжить меня. После ка-
никул заявил, что я должна перевести вечерних уборщиц на работу в дневное время.
– Почему? – удивилась я.
– Зарплату получают одинаковую с дневными уборщицами, а работают по три-четыре часа, – сквозь зубы объяснял он.
– Но они приходят семьями, быстрее убирают, быстрее уходят.
– Вот именно! А тут все время будут на глазах.
– Лицей всегда чистый, разве не важен результат?
– Перед законом все равны!
Я понимала – это крах. Передергивать людей, выдвигать новые условия, изменять устоявшийся порядок… Многим придётся уйти или привыкать заново. Да и где здесь целый день толкаться, если кругом ученики? Не успеют помыть, как тут же дети затопчут. И утром: или они зайдут в чистые аудитории, или женщины начнут мыть пол при них. Я побежала к директору жаловаться, но, как оказалось, напрасно.
– Мы должны придерживаться существующих законов и платить не за четыре часа, а за восемь, – вдруг словами Липацкого ответил он.
– Но ведь раньше было лучше. Утром приходили в чистое здание, а теперь что? Тут же ученики, тут же работницы. И тем, и другим неудобно.
– Пусть разрывают день, приходят утром и вечером.
– То есть, будут делать двойную работу?
– Ну, а как они хотели? Ни за что деньги получать?
– Ну, что же, все понятно!
Вот и закончился с трудом налаженный порядок. Сообщив неприятное известие, я увидела хмурые лица своих подчиненных – вечерних уборщиц. Они кричали, слали проклятья, брызгали слюной…Никто не хотел перемен. Я убеждала их, что это не моя затея, ссылаясь на директора и Липацкого, но люди ничего не хотели понимать. Они говорили, что я обманщица.
Я уже не знала, что делать! Не послушать директора, нарушить приказ, хотя и устный, и втайне оставить все, как раньше? Но ежедневно заходил Липацкий и узнавал о переменах. Его хромую черную фигуру замечала издалека, и каждый раз становилось не по себе. Методично, изо дня в день, он давил на меня все больше и больше. Захотелось так же, как Иван, бросить все, сесть дома, расслабиться хоть чуть-чуть и ни о чём не думать! Кстати, что опять с «любимым» делать, выгонять? Ну, что за жизнь, какие нужны нервы, чтобы выдержать это! Почему я-то не могу бросить работу? Почему мне нужно собирать волю в кулак, а наутро кидаться в бой, как на амбразуру, как в последний раз?
– Вы Елена Викторовна? – спросила незнакомая ширококостная, громоздкая, вульгарная особа и уставилась на меня мутными глазами. Она была примерно моего возраста, с грубым голосом и нагловатыми манерами.
– Да. Что вы хотели?
– Слышала… вам нужен комендант?
– От кого вы слышали? – поразилась я.
Разговор с директором состоялся только вчера и то вскользь, и вот приходит человек, спрашивает, про коменданта!
– Сергей Леонидович предложил.
– Откуда вы знаете Липацкого? – недоумевала я.
– Сергей Леонидович – наш сосед, он сказал, что ему нужен комендант, – настойчиво повторила она.
– Пусть Сергей Леонидович сам мне скажет, – ответила я, в тайной надежде, что самолично он не станет хлопотать за эту грубиянку и вопрос отпадет сам собой. Не вместо ли меня принимает? Точно так же «ушли» и Александра Ивановича, бывшего заместителя директора по хозяйству, когда появилась я. Тоже чем-то не угодил. Не успела заняться делами, как увидела эту же «бабу» в сопровождении Липацкого.
– Вы почему не принимаете коменданта? – строго спросил он.
– По штатному расписанию нет лишней ставки…
– Не к месту умничаете. Я договорился с директором. Берите человека и научите всему. Понятно?
– Мне все понятно.
– Вот и хорошо.
Липацкий ушел. Баба насмешливо оглядела меня, и я осталась один на один с торжествующей ставленницей. Теперь сомнений не оставалось. Ее приняли на мое место. Но как же тогда приказ директора о назначении меня аж заместителем директора отдела обслуживания? Показные игры? Увеличили зарплату и скоро или прикажут повесить на шею материальные ценности, или уволят. Женщина сидела рядом, что-то жевала, нагло и торжествующе ухмыляясь, а я не знала, что с ней делать.
– Что вы заканчивали? – спросила я.
– Торгово-кулинарное училище! – говорила, продолжая разглядывать меня, нахалка.
– Повар?
– Нет. Товаровед промышленных товаров, – ответила она с гордостью. – Работала в обувном отделе.
– А почему ушла?
– Здоровье не позволяет коробки таскать.
Да... если человек училищем кичится и считает, что она – величина, каких нет, что ещё о ней можно сказать? Ценный кадр, ничего не поделать! Разговаривала я с ней через силу, собрав всю свою волю, настолько она казалась мне противной: от нее шел запах заглушённого жвачкой перегара Человек внедрялся в самую сердцевину налаженного мною дела, на которое я, напрягая нервы, душу и время потратила больше полугода, приходит на все готовое и задирает нос! Ну, что же, может, я этого и заслужила! Опустилась до разборок, позволила выпихивать себя с работы, не смогла за себя постоять. Бороться надо, но как, если выше Липацкого в лицее никого нет?
Провела нового коменданта по этажам лицея, представила уборщицам.
– Теперь ваше рабочее место здесь. С утра будете обходить наших уважаемых уборщиц, если что-то им надо будет, в смысле, помочь, поможете, в крайнем случае, обращайтесь ко мне. Пока вечерних уборщиков ещё не отменили, будете проверять их по вечерам, – сказала я. – Понятно?
– Да.
С неимоверным напряжением тащилась я с новым комендантом  по лицею и ничего не испытывала, кроме ужаса и ощущения угрозы, исходящей от фамильярной женщины. На одном из этажей ещё издали увидела чёрного, похожего на взъерошенного ворона Липацкого. Не хотелось проходить мимо него. Подавив неприязнь, поравнялась, показывая прежде всего себе, что не боюсь его. Но Липацкий не обратил на нас никакого внимания. Взгляд его был прикован к высокому, светловолосому пареньку. Он держал его за руку и возбужденно говорил что-то, глядя снизу вверх. Я не поверила своим глазам. Наконец-то, увидела Липацкого улыбающимся! Он смотрел на парнишку так, будто тот был произведением искусства. Так, как смотрела на него Алька: с любовью и нежностью. Неужели в этом жёстком, противном мужике есть то, что делает его настоящим человеком, преподавателем с большой буквы? Наверное, он любит детей. И при всех недостатках за эту любовь ему многое  прощается.
Но паренек казался недовольным. Он пытался силой вырвать руку, и лицо его выражало смесь страха и отвращения. Липацкий, увидев нас, наконец, выпустил локоть парня и, прихрамывая, двинулся дальше. Лицо его вновь стало каменным.
***
Новоявленному коменданту я поставила стул рядом с собой, но, уязвленная в самое сердце, старалась, чтобы та не сидела на месте, а больше бегала по этажам и проверяла работу обслуги, как делала сама. И вскоре стала замечать, как некоторые уборщицы стали поглядывать на меня, показывая откровенное пренебрежение, будто не они подчиненные, а я. Вульгарная комендантша быстро нашла с ними общий язык, подолгу стояла то с одной, то с другой и, как доложили мне некоторые уборщицы, лишь настраивала всех против меня. Она разносила отвратительные сплетни, возможно, подсказанные Липацким, и создавала угрожающе-напряженную обстановку в разношёрстном коллективе. Её опека оказалось пострашнее, чем Сергея Леонидовича! Теперь она ходила за мной везде и всюду, будто специально нанялась для того, чтобы следить за каждым моим шагом. Вначале я не подавала вида, сдерживала себя, как могла, но чувствовала себя безоружной перед этой хамоватой бабой. И вскоре, как бы я того ни хотела, была втянута в клубок неприкрытых злословий на самом низшем уровне. Для меня наступили неприятные времена. Стоило появиться второму коменданту, как нахлынула волна сплетен и накрыла меня с головой. Чувствовала, что репутация моя падала день ото дня. Приходила теперь на работу, как на каторгу, настраивала себя на то, чтобы выстоять до обеда, потом сходить домой, набраться сил и выстоять ещё полдня. Я тонула в страшном омуте негатива, ходила по лицею и, казалось, видела только злобные и враждебные взгляды. И только по происшествии времени стало понятно, что я правильно поступила – не ввязалась в низкие интриги, осталась на уровне прежних отношений с подчиненными, не опустилась до грязных разборок с новым комендантом, не уподобилась ей, не наговорила в гневе гадостей в ответ!
***
Если в начале года я ходила в платную группу здоровья спорткомплекса и активно три раза в неделю занималась гимнастикой и плаванием, то теперь, охваченная стрессом и проблемами, бросила занятия. Но жизнь продолжалась. Поразмыслив, я возобновила занятия физкультурой. Надо было найти в себе силы для борьбы с неизбежными обстоятельствами, отойти от проблем.
Забыв обо всем, «рассекала» по пятидесятиметровым дорожкам в тёплой, голубой от медного купороса воде. Она играла бликами отражённого света огромных ламп, создавая причудливые картины на стенах и дне бассейна. Рядом с вышки то и дело прыгали спортсмены, и празднично звенел в ушах свисток тренера. Давно не чувствовала себя такой окрыленной. После занятий ощущение удивительной легкости и расслабленности долго не проходило. Появлялось чувство удовлетворения от сознания того, что я живу, просто существую. Мне, конечно, нравился Центральный район Петербурга, где я жила – это район трезвых, интеллигентных людей. Продавцы с покупателями тактичны, люди друг с другом вежливы. Недалеко от дома – лицей, где училась моя дочь, работа, которая, правда, изматывала меня все больше и больше, но вскоре я пустила всё на самотёк.. Хоть и добавили зарплату, но отношение ко мне не изменилось. Появилось непреодолимое желание уволиться. И никого из продажных подчиненных не хотелось ни видеть, ни слышать и знать! Тем более, что Иван нашёл работу.
***
Наступила весна. Она подкрадывалась долго и незаметно. Казалось, зима никогда не отступит. В конце марта всё ещё падали снежные крупинки. Было холодно и неуютно. Теперь я точно знала, что уйду из лицея. Вот закончит ребёнок первый класс и всё! Мне больше не выдержать. Я просыпалась с ощущением огромной внутренней тревоги и пустоты. Весь день проходил в напряжении. И вечером долго не могла уснуть. Перебирала прошедшие за день отвратительные моменты и все думала и думала, как выйти из той ситуации, как преодолеть, разорвать цепочку неприятных событий, следующих одно за другим, но ничего не могла придумать.
Было обидно: провела такую огромную организационную
работу, вывезла грязь, старалась, а мне придётся всё бросить и уйти?
Прошёл месяц после приёма подлой бабы, а она меня доконала: начала пересказывать то, что говорил обо мне Липацкий.
– Тихушечница! – передала она. – Знаете кто это?
– Пока нет.
– Сергей Леонидович сказал, что это страшные люди. От них всего можно ожидать!
Оставшиеся же мне верные соратники доносили о Липацком и новом коменданте. Оказалось, что новый комендант – выпивоха.
А Липацкий организовал вокально-инструментальный ансамбль,
накупил парням дорогих инструментов, и относится к ним неравнодушно: что у него нетрадиционная ориентация? Теперь стало понятно, почему он меня ненавидел, почему хотел избавиться именно от меня? Вечерами я часто приходила в лицей с проверками, и, возможно, мешала им.
Так продолжалось, казалось, вечность. Но однажды утром я не увидела ненавистной женщины. Неужели заболела? Я отработала спокойно день, другой, третий… персонал мой притих, всё вмиг встало на свои места. Я не торопилась узнавать, в чём дело, наслаждаясь свободой, уверенностью и спокойствием.
Через неделю, отправив одну из уборщиц к коменданту домой, с удовлетворением узнала, что она… в запое. Прогуляв неделю, ненавистная сплетница уволилась. Даже не верилось, что я так легко избавилась от нее! Что-то Липацкий ещё придумает? А может, наконец, оставит меня в покое? Ведь не было случая, чтобы я опоздала или не пришла на работу, где-то чего-то не сделала, не предвидела, не исправила. Продолжала бывать в выходные дни, а ночью проверять сторожей. Какие могут быть ко мне претензии? Ну, ничем он не может меня достать, ничем! Наоборот, это на него до сих пор лежит докладная вахтера о том, что без документов, с устного разрешения Липацкого, вывезен стройматериал – доски. Но его, похоже, это мало волновало. Он держал в лицее такую непререкаемую власть, что преподаватели, особенно женщины, панически боялись одного его появления.
***
Редко, но иногда удавалось увидеть единственную свою родственницу – тетку Арину. От тяжелой крестьянской работы она напоминала кряжистый, выкорчеванный из земли пень. Похоронив сына и двух мужей, доживала свою жизнь скромно, украшая ее молитвами и походами в церковь. В свои шестьдесят пять тётка не собиралась третий раз выходить замуж, но неожиданно нашёлся жених. Он работал сторожем на каком-то заводе, копался в саду и огороде. Тётка не сразу, вначале с неохотой, но согласилась с ним жить. А его дом, оставленный без присмотра, однажды сгорел.
– Теодору Ивановичу, как погорельцу, жильё дают от завода, –
сказала мне тогда тетка. – А он у меня живет, не хочет брать квартиру.
– Почему?
– Не хочет жить один.
– Так пусть возьмет, если задаром, потом продать можно.
– У жилья должен быть хозяин, а то и двери снимут, окна украдут, а зимой там печку топить надо...
– Квартирантов можно пустить.
– Возни много. Комнатушку надо сразу выкупать и приватизировать. Дома старые, завод хочет избавиться от них, сунуть своим работникам и не задаром, деньги платить придётся, правда, небольшие, а где их взять?
Кому в руки квартиры падают, они не хотят брать, комната им не нужна! Ах, если бы мне выкупить неблагоустроенную комнатушку и потом поменять вместе со своей однокомнатной на квартиру побольше.
– Тетя Ира, уговори Теодора Ивановича, пусть не отказывается от этой комнаты. Давайте, я выкуплю, Любаша подрастет, а я так и останусь в однокомнатной. Заплачу за каждую квитанцию, справку, сама схожу к нотариусу. Ему останется только прийти и расписаться.
– Ладно, я поговорю, – пообещала она.
«Дядька» долго не соглашался. Он не хотел покупать квартиру, боясь, что «невеста» тогда выгонит его. И я рисковала, оформляя бумаги на Теодора Ивановича, который в любой момент мог отказаться отдать мне жилье. Но деньги были небольшие, и риск оправдался. Я тут же начала искать варианты обмена – объединения двух квартир в одну. После того, как очереди на получение бесплатного жилья исчезли, я потеряла всякую надежду выбраться в большую квартиру.
– Иван, поживёшь в этой квартире один, пока не поменяю? В гости будем ездить друг к другу… – попросила я.
– Запросто, – ответил он.
– Но там печное отопление…
– Я в своем доме раньше жил.
Хорошо! Даже уговаривать Ивана не пришлось. Всё получалось просто замечательно! Квартиру надо было занять не только потому, что втроём в однокомнатной квартире жить тесно, а чтобы показать соседям в купленном доме, что появились хозяева. А то заселится кто, выгонять замучаешься. Иван согласился переехать, а я вдруг почувствовала облегчение оттого, что осталась одна, и поразилась этому.
***
Иван теперь не жил с нами, а я часто варила каши, но, чтобы купить молоко, приходилось терять время в очередях. Потому и брала полную трехлитровую стеклянную банку молока, чтобы надолго хватило. Но сегодня утром привоз особо задерживался, скопилось много народу. Доведенные до отчаянья, не зная, на ком сорвать гнев, люди злились, и по малейшему поводу кричали друг на друга. Раздосадованная, я поняла, что если еще немного задержусь в очереди, то опоздаю на работу, хотя лицей был практически рядом. Придётся обойтись без молока. В последнее время я чётко следила за каждым своим шагом, чтобы не нашлось причин обвинить меня в опоздании или ещё каких нарушениях трудового режима.
Что за жизнь! Не постоишь в очередях, ничего не возьмёшь. А когда стоять, если работать надо! В общем, получалось так: если времени нет, а деньги есть, ничего не купишь. Если время есть – безработный, тогда денег нет, тоже ничего не купить. Вот тебе и перестройка! Отменили закон о тунеядстве, по которому каждый, кто не хотел трудиться, становился уголовным элементом. Теперь сплошная безработица. Если раньше человек, уйдя из одной организации, тут же устраивался в другую, то теперь, при повальном сокращении, трудоустроиться стало почти невозможно. Тех, кому до пенсионного возраста не хватало года, даже двух лет, отправляли раньше времени на пенсию. А мне просто так, из-за какого-то Липацкого, придется уходить!
***
Вдруг увидела, как сквозь толпу к выходу пробирается гардеробщица лицея. Клавдия… Ивановна, – с трудом вспомнила её отчество.
– Вы вроде в очереди стояли, притом, где-то в первых рядах? –
спросила я её.
– Хотела молока купить, да время вышло. Пойду в лицей, – ответила мне гардеробщица.
– Знаете что, вы оставайтесь и стойте до последнего…
Считайте, что меня предупредили, а я оставлю вам свою банку. Купите молока себе и мне. Если долго задержитесь, начну трудиться вместо вас. Договорились?
– Ладно.
– Вот и хорошо. Я побегу, мне опаздывать нельзя!
Некоторые гардеробщицы, чтобы не терять заработок и место,
не уходили летом на отдых, а занимались мелким ремонтом: красили окна, двери, трубы, рисовали с помощью трафаретов номера кабинок и столов. Дел было много, хватало всем, освободившись, я иногда помогала им, тогда время летело быстрее.
В обеденный перерыв я побежала домой, захватив молоко, купленное утром гардеробщицей. На выходе из лицея собственной персоной стоял Сергей Леонидович и внимательно, с подозрением, осмотрел мою стеклянную банку с молоком. Появилось желание открыть крышку и показать молоко. Но я прошла мимо. Попросил бы открыть, открыла, а самой кричать, что я не виновата, когда никто не спрашивает, это уже слишком! Надо, однако, взять в привычку на выходе показывать содержимое сумок своим же вахтерам, чтобы не было подозрений. И точно! Как я раньше не додумалась? Показала бы, что несу… и домой со спокойной душой и чистой совестью. Позориться я не намерена!
Вечером наткнулась на Липацкого. В последние дни он был особенно злым. Куда-то исчез его вокально-инструментальный ансамбль. Не слышны стали гитарные аккорды и радостный бой барабанов. Переодевшись в тёмную не по размеру спецовку, он стал похож на карикатурного старика. При ходьбе, казалось, еще больше подхрамывал, подпрыгивал, нахохленный и сердитый.
– Завтра к концу дня соберите людей. Надо провести собрание.
– Хорошо. Во сколько собрать?
– В четыре часа.
– По какому вопросу?
– Надо поговорить.
Я занялась оповещением своих подчиненных. Липацкий, на-
верное, расскажет о ремонте, о сроках. Учебный год закончился, однако использовать детей для уборки в классах и аудиториях на этот раз никто не собирался. И правильно. Нечего детей травить. Успеют ещё за взрослую жизнь наработаться.
Но что это за ненависть ко мне со стороны Липацкого? И так стараюсь ни на минуту не опоздать, хотя точно знаю, что женщины–коменданты из других зданий, позволяли себе по несколько дней вообще не выходить на работу, появлялись по мере необходимости, ссылаясь на закупки товара или порошка. Я же только и делала, что доказывала свою честность и добросовестность, но ничто меня в глазах Липацкого не оправдывало. Более того, точно так же, его глазами, могли смотреть на меня все, кто меня знал, начиная от директора, преподавателей и заканчивая обслугой.
К концу рабочего дня в моем кабинете появилась пожилая дама – профорг, она предложила захватить с собой карточки, где записывалось все, что выдавалось персоналу. Я удивилась предложению, но взяла их с собой…
Липацкий собрал нас в том же кабинете, где проводил педсоветы, а точнее сказать, устраивал преподавателям «разгоны».
Собрание такого уровня было первым, и я несколько раз пробе-
жала по этажам, предупредила абсолютно всех. Многим не хватило
стульев, и люди даже стояли. Как всегда, я беспрекословно и добросовестно исполнила приказ Липацкого. Собравшиеся поинтересовались, о чем пойдет разговор, но я и сама ничего не знала.
– Придёт Липацкий, узнаете, – пообещала я.
Долго ждать председательствующего и повестку собрания не пришлось. Липацкий поздоровался со всеми и сразу перешёл к делу:
– Ольга Петровна раздаст карточки, посмотрите, ваши ли подписи на них? Если обнаружите, что подписи поддельные, тут же скажите!
Профорг начала раздавать карточки, называя фамилии, и только сейчас дошло: Липацкий хочет выставить меня перед всеми воровкой. Лицо вспыхнуло, я затравленно смотрела на происходящее в кабинете и ничего не соображала. Что мне предпринять? Выскочить из кабинета, пусть разбираются, как хотят! Но я оказалась парализованной. Сидела, не шелохнувшись, и наблюдала: люди, взяв карточки в руки, недоуменно вертели их перед собой, не зная, что делать дальше. Однако видела – мой приземлённый персонал понимал: происходит что-то некрасивое.
– Ну, у кого не совпадают подписи? Есть такие?
Все молчали. Липацкий взял карточку из рук ближайшей вахтёрши, недавно принятой в лицей, и строго уставился на неё.
– Это вы расписывались?
– Да, – смущенно ответила та.
– И все, что написано, вы брали?
– Да…
Такой поворот дела Липацкому совсем не понравился. Он был
уверен в обратном и никак не ожидал подобного ответа.
– Вы что её защищаете?! – закричал вдруг он, – да я сам видел, как она краску вчера из лицея выносила!
Поняв, что заместитель директора говорит напраслину и те-
рять больше нечего, свое доброе имя я и так потеряла, меня
унизили, опустили ниже некуда и теперь ничего не изменить, я вмиг пришла в сознание.
– Какую краску? – спокойно спросила я, кинув беглый взгляд на Липацкого. – В трехлитровой стеклянной банке?
– Да! – раздраженно крикнул он.
– Я несла молоко!
– Кто продает в лицее молоко?
– Мне купили его в магазине. Наша гардеробщица – Клавдия Ивановна. Можете у неё спросить! – насмешливо говорила я, но понимала, что это крах, теперь уж я точно знала, что не останусь в лицее. Отдавать людям, перед которыми унизили, команды? Кто же слушать меня после этого будет, тем более уважать?
– Да, я брала Елене Викторовне вчера утром молоко, – ответила гардеробщица, чем ещё больше разозлила Липацкого.
Бедного мужика передернуло. Ожидания не оправдывались, не-
образованная обслуга, видимо, не понимала, чего от нее хотят!
Все продолжали напряженно молчать.
– Может, кто желает высказаться? Может, есть те, кто недоволен работой Елены Викторовны?
Конечно, недовольные были. Особенно две молодые уборщицы, которые не хотели переходить из вечерних в дневные, но сейчас молчали и они.
– А можно вопрос задать? – всё же не выдержала одна из них.
– Да, пожалуйста, – разрешил Липацкий.
– А почему вечерних техничек убрали? Мы же работу свою выполняли?
– Этот вопрос не по существу. И не убрали, а перевели потому, что вы часы не вырабатывали. Зарплату надо зарабатывать, а не просто получать! – резко ответил Липацкий. – Ещё вопросы будут?
Люди переглядывались, но молчали. Вопросов больше не на-
шлось.
– Тогда всё. Собрание закрыто, – сказала Ольга Петровна.
Липацкий брезгливо отодвинул карточки. Обслуживающий персонал расходился тихо, как на похоронах. Даже самые горластые из них говорили шёпотом, будто при покойнике. Никто меня не обругал, не обгадил, но люди меня хоронили, они поняли, что при таком раскладе дел больше работать не буду.
Я зашла в свой кабинет, села на стул и только тут поняла, что
Липацкий окончательно растоптал меня, наплевал в душу… Вынула из тетради листок, и написала на имя директора заявление об уходе.
Вдруг подумала о том, что и директор, видимо, с ним заодно, если в последнее время перестал защищать меня. Или Липацкий сам по себе выше директора, или хорошо настроил его против меня. Шок проходил, наконец-то, я расплакалась. В этот момент вошла Ольга Петровна.
– Я вам карточки принесла, – с жалостью в голосе проговорила она. – Вы уж не переживайте так, ничего противозаконного у вас не нашли.
– У меня и не должны ничего найти! Я все делала добросовестно!– ответила сквозь слезы я и, чтобы не передумать, добавила: – Вот, написала заявление об увольнении. Передайте его, пожалуйста, директору. Скажите, пусть подпишет без отработки. Никого видеть не хочу!
– Вы сами отдайте директору…
– Его я тоже видеть не хочу! Он заодно с Липацким… – сквозь
слёзы прорывалось у меня, – пусть моё заявление будет для них по-
дарком.
– Какой уж тут подарок! Ремонт идет, вы уйдете, кто его делать будет?
– Свято место не бывает пусто…
– Это понятно, но… может, сами отдадите? Может, он вас не захочет отпустить?
– Нет. Прошу, передайте заявление, пожалуйста. Мне завтра с утра на мебельную фабрику ехать за мешковиной, нам давно обещали собрать. А то потом ждать придётся, – всё ещё беспокоилась я о лицее.
– Ну, хорошо. А вы не переживайте. В жизни обычно все утрясается.
Шла домой, слёзы сами собой лились из глаз так, что я не видела дороги. Сам факт, что я ухожу с работы обиженной, униженной и оболганной, и об этом могут узнать в институте, подумать Бог весть что, больше всего убивал меня. И как завтра смотреть в глаза людям, с которыми работаю?
***
Увидела дома дочь и вновь чуть не расплакалась.
– Мама, ты плачешь? – обняв меня, настороженно спросила Любовь. – У тебя глаза красные!
– Нет. Соринка в глаз попала, – насильно улыбнулась я и закусила губы.
Хорошо ещё, что вскоре она пошла играть на улицу с подружками, и я без неё вволю наплакалась. Никому не хотелось показываться такой растерзанной, слабой и беззащитной. Жалость ранила больше, чем само горе. Ни к чему и ей знать о моих взрослых заботах и проблемах… Не должна я омрачать её детство, по себе знала: когда родители ссорились, переживала за них.
Выпила настойку пустырника, перестала плакать и, намочив холодной водой полотенце, убрала следы печали с лица. Появилась огромная, ни с чем не сравнимая потребность рассказать кому-нибудь про случившееся. Где болтается этот Иван?! В последнее время он появлялся у меня все реже и реже, хотя раньше я вроде и не страдала от этого. Так даже лучше: не видеться – не ругаться. Но сегодня он был нужен, как никогда! В девять часов вечера, поняв, что Ивана уже не будет, а поговорить и выплеснуть эмоции некому, решила съездить к Альке.
Отыскав на улице дочь, наказала ей строго – настрого не отходить от дома.
– Я скоро вернусь! Договорились?
– А ты куда?
– Я быстро: до тёти Али и обратно.
– Ладно. Мы у Машки поиграем. Мама, а ей купили подростковый велосипед. Купи мне! В нашем доме продают.
– Вот приеду, узнаю, сколько стоит. Если денег хватит, куплю.
– Ура!
– Что, ура! Я сказала, если денег наберу!
– Мама, я тоже хочу кататься. Я умею, Машка научила.
– Завтра с утра зайду, посмотрю, – пообещала я в твёрдой уверенности, что куплю ей велосипед.
Чем мой ребёнок хуже? Правда, отец Машки – главный инженер института, а я практически безработная, но на детях это не должно отражаться! Чтобы остаться на своем месте, я боролась до последнего, но теперь ничего от меня не зависит. Даже если сам директор будет умолять остаться, я не останусь!
Зайдя в гастроном, купила пирожных. До Альки можно добежать и пешком, но я торопилась – на автобусе будет быстрее!
На остановке, которую окружал нетронутый хвойный лес, роями-
кружили огромные жирные комары. Начинало темнеть, я сорвала несколько веток полыни и остервенело размахивала ими, отгоняя комаров-вампиров. Загадала: если долго не смогу уехать – вернусь домой.
Но автобус вскоре появился. Несколько минут езды – и я на нужной остановке. Идти тоже не очень далеко, правда, подниматься придётся на пятый этаж, но это уже неважно. Взглянула на окна. Во всех комнатах горел свет. Значит, Алька была дома. Вовремя пришла. Поделюсь горем, пожалуюсь на судьбу, расскажу, что со мной за сегодняшний день произошло. Может, хоть немного да станет легче!
Подойдя к подъеду, увидела стоящий в стороне самосвал. Он показался мне знакомым. Приостановившись, долго смотрела на него. По номерам определила – это машина Ивана! В голову кинулись кошмарные мысли. Я тут бьюсь, как израненная рыба, а самые родные, самые близкие для меня люди вновь предали меня?! Да нет, после прошлогоднего скандала такого не может быть, просто потому, что быть не может! Сейчас вот поднимусь наверх, и все мои опасения развеются!
Взвилась на пятый этаж, не чувствуя под собою ног. Сердце бешено заколотилось. Не останавливаясь, чтобы передохнуть, изо всех сил нажала на кнопку звонка. За дверью послышался шорох, кто-то подошёл к глазку, некоторое время разглядывал меня, потом всё стихло. Я позвонила раз, другой, третий, начала стучать в дверь, потом пинать... Но её так никто и не открыл.
Вдруг поняла, что теперь уже и не откроют. Выйдя на улицу, вновь посмотрела на окна квартиры. Света уже не было. Села на лавочку, думая о том, что пора умирать. Печальные обстоятельства на работе отступили на второй план. Надеяться и рассчитывать на других уже не стоит. Все! Одна! Кругом одна и унижена, и растоптана, вдобавок ко всему и предана окончательно! Как можно жить дальше? Ни подруги у меня нет, ни мужа, ни работы. Ничего! А Иван с Алькой все-таки спелись!
Я пыталась создать хрупкий мостик семейных отношений, но теперь все разрушилось и развалилось окончательно.
Они… будто сговорились сделать мне больно, посмеяться надо мной… Ну, ладно, Ивана я выгоняла, ругалась с ним, а этой-то шлюшке что сделала? И куда она гордость свою дела, которой хвалилась? В постель полезла с тем, кто проституткой в глаза назвал? Все, сегодняшний день доконал меня!!! Злость придала силы, слёзы высохли, я села в такси и поехала домой. Шел одиннадцатый час вечера, дочь не спала, ждала меня. Как я посмела бросить ребёнка, даже ненадолго? Детей! Самое святое, самое ценное, что у меня есть в этой жизни! Это ради неё я жила с не любимым, карабкалась из нищеты, билась и продолжаю биться, как проклятая, ради куска хлеба! Но теперь уже ничего не изменить как с работой, так и с личной жизнью. Все рассыпалось прахом… И нет сил собраться, успокоиться, принять удары судьбы, как неизбежное, подумать над тем, как жить дальше!
***
С вечера долго не могла заснуть: навалились сомнения. Может, света в квартире и не было? Может, глянула не на те окна? Ну, не могла Алька допустить до себя Ивана после того, как он её обматерил!
Где-то в глубине души пряталось неверие в случившееся. Может, от стрессов «поехала крыша», и я заподозрила ни в чём не повинных людей? Завтра же надо сходить к Альке, увидеть её, и разъяснить, развеять, как дым, как туман. Для пущей убедительности взять фотографии Ивана, вдруг самой Альки дома не окажется, и выяснить у её дочери! Сейчас, когда осталась совсем одна, когда не на кого опереться, мне надо знать всё до конца, чтобы в другой, более опасный, напряженный момент не быть вновь раздавленной, преданной и обманутой этими же людьми!
На другой день, бросив все дела в лицее, вновь поехала к Альке. Открыла дверь пятнадцатилетняя дочь её – Екатерина. Она спокойно встретила меня, будто знала, зачем пришла.
– Здравствуй, Катя, – смущённо сказала я, не зная, как поведет себя девочка.
– Здравствуйте, тетя Лена. Проходите.
На лице девочки появилась и тут же исчезла мимолетная улыбка.
– Катя, можно задать тебе вопрос?
– Пожалуйста, – спокойно сказала она.
– Вот принесла фотографии показать..., ты знаешь человека, изображённого на них? – спросила я и, вынув из сумочки фотографии Ивана, подала ей.
– Да, это дядя Ваня. Последнее время он бывает у нас.
– А вчера вечером был?
– Да, – твердо ответила она.
– А ты ни с кем его не путаешь?
– Нет. Это он.
Теперь я понимала, девочка сдала собственную мать не по незнанию или случайности, а совершенно сознательно. Эта череда сменяющихся особей мужского пола, видимо, «достала» и её. Девчонка давно стала девушкой, и похотливые глаза, а может, и руки материнских самцов дотянулись и до неё. Девочка была прекрасна: светловолосая, с огромными синими глазами и крепкой, упругой девичьей фигурой.
Теперь я знала точно: все меня бросили, предали, и надеяться надо только на себя! Хватит переживать, хватит распыляться на слезы и сожаления. Сидеть, распустить нюни, доставив тем самым радость врагам? Нет, не дождётесь! Теперь главное – сделать обмен квартир, не тратить время на выяснение отношений и мелкую возню с разгоном появившейся пары.
Поняла, что личная жизнь женщины не должна бить по детям, нельзя допускать того, чтобы они оказались заложниками материнского, не всегда правильного, как у Альки, поведения. Это как же надо ненавидеть мать, чтобы выдать чужому человеку? Мне стало жаль Катю до слез. Да, сложная штука – жизнь. Может, и хорошо, что я не любила Ивана?
***
Побывав на мебельной фабрике, привезла тряпки в лицей, через силу, с внутренним волнением перешагнула порог ненавистного теперь для меня здания. Разгрузив с помощью плотника машину, записала в тетрадь все, что получила, подошла к директору. Во-первых, показать, что я, как всегда, на месте, во-вторых, узнать, как воспринял он мой уход.
–Здравствуйте, Николай Васильевич, – твердо сказала я и внимательно оглядела директора.
– Здравствуйте, Елена Викторовна.
– Я подала заявление на увольнение. Вам передали?
– Да, вот оно, у меня. Увольняться – это личное дело каждого. Только вы так неожиданно уходите! Поработайте хоть немного, пока мы другого не найдем на ваше место.
Директор не уговаривал забрать заявление, как в душе надеялась я. Было обидно: ведь хорошо же работала! Кто ещё будет так стараться! Никто! Неужели вчерашний спектакль был разыгран с ведома директора?
– Только знайте, я всё равно уйду! – заявила я, показывая, что ухожу сама.
– Я повторяю. Это ваше право! Только месяц надо отработать.
– Хорошо, – согласилась я, не зная, что еще сказать. Было обидно. Ну, да ладно! Главное, пережить все, что на меня свалилось. Надо успокоиться. Взять себя в руки.
Уже не удивлялась, как дожила до такой жизни, что не нашлось человека, который принял бы хоть какое-то участие в моей судьбе и в жизни… Никому я не интересна, не нужна, никем не востребована. И рядом со мной враждебный мир!
***
Иван появился вечером, как ни в чем не бывало. К его явному удивлению, я ничего не спрашивала, не выясняла, будто ничего не знала и не подозревала.
– Есть будешь?
– Не знаю, – неуверенно ответил Иван, я видела, что он удивлен и несколько встревожен. Явно ждал разбирательства. Но я упорно молчала.
– Как хочешь, – продолжала я, – у нас только пшенная каша, правда, на молоке, но ты каши не любишь…
Вроде не отказала, но и не пригласила. Теперь меня уже ничем не удивить. Пронесшийся ураган не убил, не снес, не сломал меня,
значит, бояться уже нечего! Более того, всё, что произошло, может, и к лучшему. Что мне теперь? Разводить бурю в стакане, когда и любви-то не было, и ненависти не осталось? Обидно, досадно? Да! И только.
И с Алькой мы когда-то были подругами. За время, что работали в одном отделе, вместе ходили в столовую, брали один рацион на двоих и делили пополам, чтобы сэкономить на питании. По-братски делили обед. Одной доставался суп, другой второе. На другой день наоборот. Вместе устраивали чаепитие, хотя и работали потом в разных отделах… Вместе, всегда и везде вместе. Я даже считала ее за сестру, которой у меня не было.
– Вижу, ты сегодня не в духе. Что-то случилось? – спросил Иван.
– Нет, ничего, все нормально. А ты как? У кого ночевал? – спросила все же я. Подводила несдержанность. Не могла уж промолчать. Не сказать того, о чём думала.
–Как это у кого? Дома ночевал. Мне, кстати, другую машину дали. Хочешь посмотреть?
–Да, зачем? Ну, дали и дали, – сказала вслух. Значит, намекал на то, что машина, которую я видела возле дома Альки, была не его. Умудрился за день поменять? Хотя… какая теперь разница, если я и так всё знаю.
– Нет, мне кажется, ты чем-то недовольна!
– А ты всем доволен?
– Ну, я-то здесь причём?
– Вот и поговорили. Езжай домой. Ты правильно заметил. Сегодня у меня нет настроения.
– Когда переезжать будем?
Я внимательно посмотрела на этого человека. Он нисколько не раскаивался в содеянном. Для него измена – в порядке вещей. Неужели после всего, что произошло, надеется жить со мной в новой квартире? Пусть к Альке и едет! Но ответила сдержанно:
– Не знаю. Подходящий вариант ещё надо найти.
Ответ Ивану понравился.
– Ну, тогда ладно. Я пошёл.
– Давай.
Я уже отнесла Альку, Ивана и Липацкого к разряду животных и теперь ни скандалить и выяснять отношения, обижаться, принимать их за нормальных людей не стала, вырезав их из своей жизни раз и навсегда, теперь твёрдо знала: общение с ними – явление временное.
Встретившись на другой день в лицейском коридоре с Липацким, не здороваясь, прошла мимо, оправдав себя тем, что с животными не здороваются. Краем глаз заметила, что он остановился и с удивлением посмотрел вслед. Но промолчал. А если бы что-то сказал, ответила так же, как говорят со злой собакой. С Липацким я прекратила всякое общение. Однажды что-то ему не понравилось, Он не выдержал и, подбежав ко мне, начал кричать:
– Ваши технички не слушают, что им говорят!
– Все претензии к директору, – отрезала я.
– Почему ваши технички… – продолжал он.
– Скажите всё, что не нравится, директору, – продолжала я, – он меня вызовет и разберёмся.
– Почему… – продолжал он.
– К директору! Я сказала!
Теперь на его крики я не обращала ни малейшего внимания. Страха не осталось. Надо было сразу так и делать! Вдруг поняла, что не могу терпеть насилия над собой. И у меня совсем не мягкий, не покладистый характер, каким его себе представляла.
***
Вплотную занялась обменом квартир. Оказалось, нужно столько справок собрать, что я отпрашивалась у директора ежедневно. То уходила пораньше, то с утра задерживалась. Квартиру нашла, правда, с доплатой, малогабаритную, зато четырехкомнатную. Теперь у меня и у дочери будет по отдельной комнате! С Иваном выяснять отношения не буду, просто не возьму его с собой и всё.
Обмен подходил к концу, документы фирма оформила, осталось только забрать договор купли-продажи да паспорт с регистрации. Скорый переезд согревал душу! Хлопот оказалось много, зато времени на переживания не оставалось. Я немного успокоилась. Дочка моя окончили первый класс с хорошими оценками. За год она многому научились. По городу ходил лицейский автобус, собирал детей со всего города, поэтому обучение в лицее будем продолжать и дальше. Я с нетерпением ожидала жизненных перемен. Осталось только избавиться от Ивана, бросить осточертевшую работу, уехать в другой район города и начать все заново, с нуля! В лицей я продолжала ходить, но нетерпеливо ожидала конца, положенного для отработки месяца. Как-то раз ко мне вновь подошла главный бухгалтер – Татьяна Ивановна. Я равнодушно протянула карточки, думая, что она вновь собралась делать ревизию. Зачем проверять, если документы в порядке, да и не столько в них ценностей по сравнению с тем, что хотели повесить на меня Липацкий с директором. А так… чтобы рассчитаться по записям в карточках, хватило бы одной моей зарплаты. Может, поэтому и выгоняют, чтобы другую дуру найти? Но бухгалтерша повела себя довольно странно.
– Ну, как у вас настроение? – спросила она. Все знали, как меня облили грязью. Но сейчас я была совершенно спокойна и даже… самоуверена. Бояться-то мне нечего!
– Какое может быть настроение после идиотского собрания? – сказала я и даже улыбнулась.
Бабенка ничего плохого мне не сделала, поэтому я отнеслась к ней приветливо. Кроме того, знала её мужа, заместителя директора по кадрам в НИИ, это он переводил меня сюда. Инспектор по кадрам нашего лицея подчинялся институтскому отделу кадров.
– Вы все-таки уходите? – спросила она.
– А что мне остается делать?
– А если Липацкий уйдет, останетесь? – поинтересовалась жена «кадровика».
– Липацкий уйдет?! Да он никогда не уйдет!
– Сам не уйдет. Попросим…
– Что-то не верится… Я меняю квартиру на другой район города и ухожу с работы.
– У вас же ребёнок. Трудно быть безработной.
– Ну, что теперь. Застрелиться и не жить? – попыталась шутить я.
– Жить надо.
– У вас ко мне дело, Татьяна Ивановна? – вдруг сообразила я спросить напрямую.
– Да, мой муж попросил вас завтра подойти к нему, в отдел кадров. К часу дня сможете?
– Конечно. Отпрошусь у директора. О чём будет разговор?
– О Липацком. Скажете все, что вы о нём знаете, хорошо?
– Да, конечно!
Я-то подумала, что мне хотят предложить новую работу или будут уговаривать остаться на прежнем месте. Но как бы то ни было, приглашение стало неожиданностью, хорошо, что хоть кому-то я ещё нужна. Найдя докладную вахтера о том, что Липацкий вывез из лицея доски, вооружившись хоть каким-то достоверным документом, уличающим врага, отправилась на следующий день к заместителю директора по кадрам.
Зайдя в кабинет, удивилась. В просторной комнате, кроме троих более или менее знакомых преподавателей лицея, сидели незнакомые люди.
– Елена Викторовна – старший комендант нашего лицея, – представил меня «кадровик». – Расскажите, Елена Викторовна, какое впечатление произвел на вас Сергей Леонидович Липацкий, и что вы можете о нем сказать как о человеке?
– Я знаю Липацкого всего-то около года, – начала я, ошарашенная тем, что мне первой дали слово. Говорила медленно, подбирая слова.
– Это много. Он и появился у нас год назад. Можно сказать, что вы знаете его с момента появления в лицее.
– Мы с ним не ладили, – осторожно продолжала я.
– Почему?
– Не знаю… – лукавила я. Не буду же я говорить, что просто не нравилась ему, что за глаза он обзывал меня «тихушечницей».
– Ну, как не знаете? Из-за чего-то вы ругались? – допрашивал он.
– Я с ним не ругалась. Это он меня ругал, как хотел.
– Тогда расскажите здесь, что вы о нём знаете, что видели сами? – настаивал «кадровик».
– Могу предъявить докладную вахтера о том, как он доски из лицея вывозил без документов, – ответила я, вспомнив, как безжалостно топил меня на собрании Липацкий.
– Давайте, пригодится. Что ещё?
– Да, пожалуй, всё, – сказала я и села. Рассказывать о слухах, витавших в лицее о его нетрадиционной ориентации не стала, это к делу не относится, тем более сама не видела, как говорят: «свечу не держала».
Люди за столом тихо перешептывались.
– А теперь зачитайте заявления родителей учащихся лицея, –попросил зам. директора по кадрам своего секретаря.
– А что зачитывать? – перебил его моложавый мужчина.
– Эта тварь предлагала моему сыну интимные услуги, обещая заплатить! Если не уберёте его из лицея, подадим заявление в суд!
– Мы написали заявления! – раздались голоса.
Перебивая друг друга, люди начали кричать, возмущаться и
столько «хорошего» наговорили как в адрес Липацкого, так и лицея, что я пожалела: ну, почему этого не слышат ни сам Липацкий, ни мой обслуживающий персонал?
Так вот почему Алька не смогла его соблазнить! Она просто не нужна была ему! Может, поэтому и меня ненавидел? Думал, что много знаю, расскажу. И пытался выжить из лицея, чтобы самому удержаться? Вспомнила косые взгляды, неизменную настороженность парней  из вокально-инструментального ансамбля, окружавших Липацкого, когда вечерами приходила проверять своих подчиненных – вахтеров и сторожей. Он видел во мне человека, опасного для него! Но, кроме того случая, когда он держал паренька за руку, я ничего не видела! И даже тогда не подумала о плохом! Оказывается, это Липацкий – вор! Это он крал души детей, растлевал и унижал их.
После этого собрания Липацкого в лицее больше не было.
***
А жизнь продолжалась. Когда дочь напомнила мне о намерении купить ей велосипед, я, узнав о стоимости двухколесного чуда, отказалась. Деньги ушли на квартирный обмен. Любочка моя плакала навзрыд. А я… чувствовала себя виноватой.
– Ну, доченька – лапочка, ну, не могу я купить тебе велосипед.
Я покупаю новую квартиру. Скоро у тебя будет отдельная комната. И жить мы будем в другом месте. И кататься там, может, негде будет!
– У всех есть велосипеды, а у меня нет! – сквозь слезы говорила дочь.
– Ну, лапочка, у твоих подруг есть отцы, а наш умер.
– У нас тоже есть папа Ваня, – напомнила она.
– Вот у него и спрашивай! – разозлилась я при упоминании о предателе.
– Ты меня не любишь, вот и не покупаешь.
– Дочка, нам еще собраться и переехать надо, опять деньги понадобятся. А я с работы ухожу.
– А ты не уходи…
– Рада бы в рай, да грехи не пускают, – тихо ответила я, предполагая, что разборки с близкими только начинаются.
Появился Иван. Я напомнила ему о романе с Алькой.
– Да я что, на помойке валялся? – восклицал он в ответ на мой
отказ в совместном проживании, – буду я к этой проститутке ходить!
– Это твои проблемы, – отвечала я, – но в моей квартире ты больше не живёшь!
– Посмотрим, как ты одна переедешь! – пригрозил он мне. – Ещё пожалеешь, что выгнала, не раз ещё вспомнишь, да поздно будет! Одна в садах будешь «пурхаться»!
Было только противно. И ведь не стыдно человеку: сам виноват, а мне зла желает. Ну, и ладно, чему тут удивляться, я и раньше знала, что он из ряда тех – бездуховных тел. И воспринимать всерьёз, и слушать его не надо! Ещё один этап моей жизни закончился, ещё один человек прошёл мимо, чтобы остаться в прошлом.
Не было ни сил, ни желания ругаться и с Алькой. Мне хотелось одного: чтобы все оставили меня в покое. Я поверила Алькиной дочери – Екатерине и не слушала больше ни того, ни другую!.
– Ну, с чего ты взяла, что он был в это время у меня? – гневно допрашивала потом Алька.
– Потому, что машина его стояла рядом! – отвечала я, не впутывая в грязные разбирательства её дочь.
– Но я-то тут причем? Ты моя подруга. Я не допущу его к себе!
– Да-а-а… уж, – только и сказала тогда я, глядя в её невин-
ные голубые глазки. Во всей этой истории, по их понятиям, только я и была виновата. И дочку придется растить одной. Почему в стране так мало рожают и так много брошенных детей? Да потому, что большинство мужчин не вменяют себе в обязанность заботиться о детях – бабы-то на что? Чтобы оставить потомство женщинам приходится надеяться только на себя, рассчитывать на свои силы, быть готовой отдать детям не только здоровье, но и жизнь.
***
Наконец-то, я переехала в новую квартиру, наняв грузчиков и машину. Смогла обойтись и без помощи Ивана. У меня появилась прекрасная, просторная трехкомнатная квартира, с первого этажа мы поднялись на третий, у дочери и у меня теперь свои, отдельные комнаты, только уединение мне ни к чему. Конечно, грустно: ещё один мужчина исчез из моей жизни.
Соседкой по площадке неожиданно оказалась бывшая сотрудница НИИ– Нина Яковлевна. Жила одна, с мужем они расстались, сын служил в армии и мечтал потом уехать к отцу, в Прибалтику. И здорово, что у меня появилась новая подруга: по вечерам ходили друг у друга в гости. Поговорить было о чём: вспоминали общих знакомых, работу в НИИ, и тот счастливый период жизни.
–Ты уже оформила пенсию? – спросила она. – Генеральный директор подписал в Москве документы. Мы идём по первому списку.
– Нет, я даже не знала.
– Берёшь в своем отделе справку о том, что отработала не меньше семи с половиной лет с вредными веществами – это первый список. И в отделе кадров оформляешь пенсию. Тебе есть сорок пять лет?
– Есть, даже чуть больше...
А ведь Алька даже не сообщила мне об этом, – подумала я и вновь расстроилась: вот... завистливая!
– Пока пенсии нет, пошли ко мне сменщицей, – предложила она. – Будь завтра в киоске, посмотришь что, к чему… С хозяином познакомлю.
Нина Яковлевна торговала одеждой. Немного «калымила», продавая пакеты, купленные на оптовой базе и, в общем-то, не бедствовала. На следующий день я занялась оформлением пенсии и вскоре. где-то через месяц, получила первое, правда, небольшое денежное пособие. Ну, хоть что-то на первое время, а потом... надо будет искать работу! Так, в сорок пять с небольшим лет – вскоре после ухода из лицея, я стала пенсионеркой. Но небольшие деньги эти «погоды» не делали... Я ужаснулась, но какое-то мы стали жить на эту пенсию.
Как-то, зайдя к Нине Яковлевне в киоск, я увидела невысокого, с большим круглым животом, черноглазого, черноволосого человека. Он говорил с южным акцентом – был «лицом кавказской национальности». Оценивающе оглядев меня, «лицо» уставилось на красивую соседку, которая рассыпалась в любезностях, отчитываясь перед ним. Хозяин важно выставил ногу вперед, показывая свою неоспоримую значимость. Мне стало смешно.
– Хозяева киосков – все нерусские, – пояснила после его ухода Нина Яковлевна. – Они живут здесь годами. Сами продажей не занимаются, нанимают русских девок, чтобы погромов не было.
– Девчонок эксплуатируют, а наши парни куда смотрят? – спросила я.
– А где они, парни-то? Одни водку пьют, скоро себя пропьют, другие воруют, в тюрьмах сидят, третьи «наркоманят». А сколько больных, контуженных, нервных после армии и войны приходят – с ними вообще жить невозможно. Остальные избалованы так, что общаться на равных с ними нельзя. Чтобы удержать мужика, надо великой актрисой быть, все прощать, нянчиться, а некоторых еще и содержать. Есть, конечно, мужчины умные, богатые и предприимчивые, но редкие эти экземпляры можно посчитать по пальцам.
– Ты еще про голубых забыла. Они тоже баб ненавидят. А у меня сожитель ленивый был, месяц работал, две недели отдыхал, – вспомнила об Иване я.
– А вот нерусские – молодцы! Нашим девкам помогают, а те им детей рожают.
– Вот именно, а разве это хорошо? Сегодня он здесь, а завтра к
жене уехал. Девки потом одни мучаются. Бесплатным, сама знаешь,
где сыр бывает – в мышеловке!
Почему-то мне всё это не нравилось.
– На хозяина, а тем более на «кавказца»,  работать не смогу и не буду.
– Губа толще – брюхо тоньше. Нам ли выбирать?
– Жить во лжи мне – равносильно смерти.
– Как это понимать?
– Я не умею скрывать свои чувства.
– Ты слишком правильная. Правильный ботаник, и от людей ожидаешь идеального поведения, что довольно-таки странно. Как жить-то собираешься? Работы, кроме как у кавказцев, сейчас нет!
– Надо подумать. Проживу! – легкомысленно ответила тогда я.
– Думай, думай! – говорила я себе. – Неужели ты глупее этих «лиц»? Люди эти, как правило, без специальности, без образования, приехали и создали в России рабочие места, прекрасно живут, нанимают русских, которые на них же и работают! А я поселилась в двух шагах от рынка, и мне должно быть стыдно не воспользоваться такой возможностью! Школу выживания в лицее прошла? Почему не попробовать? Перестройка дала добро каждому! Сколько можно жить на пенсию, экономя каждую копейку? Хватит унижать себя и ребёнка нищетой! Подумав, я оформила в администрации района разрешение на право торговли, заплатив немалую госпошлину, и подошла к директору рынка.
– Находите место и вставайте, – холодно-вежливо предложил он.
Но это оказалось самым трудным. Директор лукавил. Каждая
клеточка, каждый сантиметр на рынке был распределен, а место, как потом оказалось, стоило денег, то есть взяток, притом немалых. Не зная этого, я закупила на оптовой базе товар – самый необходимый и известный мне – крышки и специи для консервирования. Заказала раздвижной переносной столик. Внимательно осмотрела все свободные закутки и рано утром скромно появилась у ворот, привезя стол, товар и документы.
– Кто разрешил тебе здесь встать? – услышала я грозный голос и, оглянувшись, увидела хмурых охранников рынка, подошедших ко мне.
– Директор! – ответила я, удивившись вопросу. – Вот, у меня документы на право торговли.
– Директор? – разочарованно протянул один из них. – Сейчас узнаем.
Я разложила на столе товар: маленькие пакетики со специями
и крышки горкой. Появились первые покупатели. Было неуютно и
стыдно стоять на виду у всех, но я помнила, что расслабляться нельзя и продолжала стоять за столиком. Подошли всё те же охранники.
Сердце от дурного предчувствия защемило.
– Это место занято, – строго сказал парень.
– Но куда я сейчас? Дайте хоть день отработать! За место заплатила!
– Ромка взял деньги, что ли? – спросил один у другого. Тот пожал плечами. – Завтра чтоб тебя здесь не было!
– И куда мне? Покажите, куда встать! У меня есть документы, а вы обязаны предоставить мне место, – вдруг разозлилась я. – Иначе пойду в городскую администрацию. Буду жаловаться!
– Да иди ты, куда хочешь! – услышала я.
Рынок диктовал жесточайшие рыночные отношения, которых я не знала. Тогда я не понимала, как легко всё делается. Приезжие знали негласные эти законы. Надо было не портить нервы, а просто заплатить парням, и место сразу бы нашлось. Но деньги на тот момент у меня закончились, пришлось добиваться желаемого упорством и убеждением: я ходила к директору рынка до тех пор, пока не надоела.
– Для чего мне разрешение дали? Продажей заниматься не буду, чего налоги платить? Тогда вы за меня будете рассчитываться в налоговой инспекции! Если раньше я считала себя тихой и несмелой женщиной, то война с Липацким закалила меня. Я добилась бесплатного места, правда, далеко от основного людского потока. Потом поняла, что проходимость – больший или меньший людской поток, а с ней и доход, напрямую зависит от расположения точки на рынке. Но…лиха беда – начало. Посчитала за победу и это небольшое достижение. А дальше… Надо приглядываться, прислушиваться к разговорам продавцов, изучать спрос населения, возможно, попробовать поменять ассортимент, а затем и место.
В начавшийся сезон заготовок овощей крышки и специи пошли настолько хорошо, что я не успевала их заказывать. Трудиться приходилось много, я не нанимала грузчиков, привыкшая во всем экономить, зачастую тяжелые мешки с металлическими крышками грузила сама, подставляя спину и руки. Даже не ожидала, что торговать на открытом рынке окажется гораздо труднее, чем работать в лицее. Казалось бы, ну, что особенного в том, что ты сидишь или стоишь у стола и время от времени находишь покупателя? Но…многочасовая «прикованность» к торговому месту, без выходных и «проходных», постоянное напряжение и сосредоточенность при подсчёте, вечное ожидание вероятных покупателей, постоянная бдительность появления воров или мошенников – все это делало работу далеко не лёгкой и не праздничной. Больше всего удручала работа впустую – в непогоду, зной и морозы покупатели разбегались, ничего не купив. Зато чувствовала себя человеком. Ни перед кем не отчитывалась, ни от кого не зависела и своими доходами распоряжалась сама.
***
Прошло пять лет. В институте многих сократили. Теперь кремами занимался сам начальник с семьей, отдав руководство отделом промышленной взрывчатки сыну своего друга. В отделе осталось всего семь человек. Трое из них – мужчины – начальники получали полную ставку, подчиненные – женщины работали на полставки.
А Наталья Скороденко, которой предлагали уйти вместе со мной, так до сих пор и работает.
Видела как-то и Ивана со старушкой. Судя по тому, как он покрикивал на нее, видимо, очередная жена. Одарил меня взглядом, будто хотел убить.
А совсем недавно встретила Алькину дочь Екатерину. Она держала за руку черноволосую, черноглазую девочку. Я знала, что после школы Катя поступила в московский институт художественной графики… Алька поменяла квартиру, уехала в Подмосковье, поближе к дочери, и я о ней давно ничего не слышала.
– Как там мама живёт? – спросила я, поздоровавшись с ней.
– Не знаю. Мы общаемся через моего бывшего мужа. Он преподаватель. Вышла замуж на втором курсе. Когда родилась дочка, мама согласилась водиться, я продолжала учебу. Муж привозил ребенка к ней, потом забирал, а потом… я их поймала.
– Этого не может быть!
– Может, – грустно ответила быстро повзрослевшая девочка. .
Катя пошла дальше. А я подумала: ну, почему в гражданском кодексе нет статьи о развале семьи? Ведь определенные тормоза должны быть! А как же родственные связи? Неужели Алька не понимала, что мужа сестры, тётки, а тем более зятя – мужа единственной, собственной дочери трогать нельзя? Безнаказанно забрать то, что ей не принадлежит! Тащить у тех, чьи двери открыты! Отобрать у дочери мужа, оставить сиротой внучку! Или при острой нехватке мужчин, каждый за себя?! Или всё проще, как наркоманка – Алька просто не могла удержаться!
***
А я продолжала осваивать рынок. Примерно через год, когда поняла, что торговля нас прокормит, продала все свои дачи, сады – огороды, а на вырученные деньги купила собственный киоск. В центре ярмарки появилось прекрасное место, и дела пошли настолько хорошо, что вскоре я сама уже не работала за прилавком, а нанимала продавцов и стала одной из немногих русских женщин – Хозяйкой.
Ребёнок мой теперь ни в чём не нуждался. Каждый месяц, подсчитывая прибыль, я спрашивала её,  что купить… Вначале желания оказывались минимальными, потом, по мере взросления, становились всё более обширными, но в пределах разумного: дочь не была избалована с детства.
Купив дочери однокомнатную квартиру, я не страшилась завтрашнего дня! Правда, семейная жизнь моя закончилась. Теперь я смотрела на мужчин не с потребительской точки зрения, как раньше, а искала интересного мне человека, но пока не находила. С нищими по духу – «телами» общаться уже не хотелось. Волновалась за свою девочку. Будет ли у неё семья? Что в стране творится? Где взять умных, здоровых парней, чтобы выдать дочь замуж? И продолжить род. И дождаться внуков…
Девочка моя по вечерам сидит за компьютером. У неё своя жизнь, собственные интересы. Я же всё чаще изучаю окружающий мир из окон своей комнаты. На улице становится всё темнее, а я, наблюдая, как исчезают с горизонта яркие алые краски заката, вспоминаю прожитую жизнь.
Становится грустно оттого, что лучшие годы были потрачены на бессмысленную, ненужную борьбу за кусок хлеба, что не встретила и духовно близкого человека. Для чего жила? Что хорошего видела? Не хотелось признаваться, что жизнь прожита не полновесно, не полнокровно и не совсем достойно, как того бы хотелось, что волшебное, чудесное время молодости ускользнуло незаметно.
Так мимоходом, за мелкой суетой убегала и настоящая жизнь, я не успевала её осмысливать. Иногда захлестывали эмоции, и казалось важным то, что ничего не стоило, иногда не понимала сути дел, совершала деяния, за которые потом становилось стыдно…
Но… тёмная ночь оставалась за окнами, а я у себя дома и пока что любима и востребована родной дочерью! Вот она – моя дочка! Видя улыбающеес, милое личико, я вмиг успокаивалась и чувствовала себя счастливой. Сейчас всё хорошо, а дальше – что Судьба принесет, и что Бог даст!
А не так давно я узнала, что Липацкий после того, как ушёл из лицея и вернулся к своей жене. В лицее он носил очки с огромными линзами и плохо видел, а дома, говорят, окончательно ослеп.








СОДЕРЖАНИЕ
Повести

.  2


На

































Санкт-Петербургское отделение Общероссийской общественной
организации «Союз писателей России»


ЗОЯ НИКОЛАЕВНА ДЕСЯТОВА



НА ГРАНИ
Повести





Редактор Лариса Ратич
Корректор Людмила Целищева
Обложка Игорь Малухин


ISBN 958-5-87643-010-6

Отпечатано в соответствии
С предоставленным оригинал-макетом




Издательство «ООО «Виктория плюс».
194295, Санкт-Петербург, Поэтический бульвар, д.2
Формат 60х90 1/16. Печ. л.19
Печать офсетная. Бумага офсетная