Другой мир. Змееносец Ликише. 7 глава

    Последняя безоблачная ночь перед проливными дождями была тревожной и душной. Воздух висел тяжелым пологом, насыщенным запахом влажной земли и предчувствием бури. С приходом половодья речка Обманка выходила из берегов, превращая окрестности Нагового Болота в бурное, опасное море.

Потому деревянные дома деревни стояли на высоких сваях или мощных пнях, словно сказочные избушки на курьих ножках, готовые в любой момент шагнуть в мутную воду. В эти последние часы перед разливом жители суетились, будто муравьи перед грозой: женщины плели крепкие корзины-кувшины для зимних запасов, мужчины сгибали доски над кострами, придавая им дугообразную форму для лодок, связывали плоты из сухих брёвен.

Со скрипом и стуком топоров мастера стругали лёгкие байдарки, тщательно натирая их воском для водонепроницаемости. Всю глиняную утварь — горшки, кувшины, миски — уже переносили на крыши, поднимая по приставным лесенкам всё ценное повыше от будущей воды. Деревня, обычно такая сонная и тихая, сейчас гудела напряжённой, слаженной работой, чувствуя приближение стихии.

Тусклый свет коптилки едва освещал широкое крыльцо, где изо дня в день собирались старики и дети, готовясь к ежегодному затоплению. Вся деревня, застывшая в напряжённой работе, напоминала ожившую, но безрадостную картину. Угрюмые лица жителей болот, словно вылепленные из одной глины, были похожи друг на друга. Даже у молодых, чьи черты ещё не успели покрыться грубыми морщинами, на лбах залегали тревожные складки, брови сходились в одну тугую линию, рты были поджаты, а глаза полнились жуткой печалью, готовой вот-вот пролиться водопадом слез.

Несмотря на бесконечную серую рутину, маленький народец горько оплакивал потерянных сородичей, унесённых неведомой хворью. Денно и нощно молельщицы взывали к своему трёхглавому тотему — прародителю-змею, — уповая на его помощь, но тихая болезнь продолжала косить людей и животных по всей округе. В районе давно объявили санитарный режим. Кто-то винил во всём метеорит, принёсший из космоса смертоносную бактерию, кто-то — зиккурат, хранящий не малые тайны человечества.

Люди умирали без явных признаков, а затем, в один день, прямо перед смертью, на теле проступали будто сажистые пятна, гниющие раны, открывалось внутреннее кровотечение. Боясь последствий, многие соседние посёлки соглашались на кремацию, очищая землю от старых кладбищ очищающим огнём. Но жители болот, отвергая новые правила, хоронили умерших под своими домами — в воде, привязывая к ногам камни и опуская тела на дно, отравляя воду трупным ядом.

Однако самое страшное было не это. Тела, опущенные в топи, со временем всплывали: обмякшие, раздутые, с камнями на шее, но не на ногах. Останки давно погребённых людей плавали вокруг Нагово Болота, и наговцы настолько привыкли к этому зрелищу, что уже не видели в нём ужаса. Кости, тряпки, волосы, спутанные в плавающие острова останков… и длинные, змеевидные позвоночники, извивающиеся среди тины — всё это было частью их пейзажа, частью их немого согласия с смертью.


Всё это время рядом находились святозары. Белоликие воины вглядывались в лица жителей, осматривали каждого, кто попадался на пути, но жертвы, которые по всем признакам должны были уже отойти в мир иной… те, на кого указывала сама смерть — исчезали.

Очередная смерть вновь разорвала следственную цепь.

— Это больше чем подозрительно, — с горечью произнёс Улем, и в его голосе звучала тяжёлая обречённость. — В который раз мы упираемся в ту же стену. Нет ни второстепенных, ни перекрёстных игроков. Наши ключевые свидетели будто испаряются. Остальные лишь кашляют, заражают друг друга, снова кашляют… и в конце концов умирают. Задыхаются, словно воздух отравлен ядом, который невидим даже для нас.

Он провёл рукой по лицу, словно стирая с него невидимую пелену усталости.

— Мы ищем причину, а она смеётся прямо у нас за спиной. Кто-то ведёт эту игру, и правила пишет не нам.

— Как цинично — называть живых людей игроками! Раньше ты таким не был, — взволнованный переменами в друге, воскликнул Владалан.

— Раньше и святозары были другими, — сквозь зубы пробормотал Улем. Его озлобленное сердце вычеркнуло из памяти всё то светлое, что связывало их когда-то. Теперь они — всего лишь вершители судеб. Холера. Фатальный случай. Невидимые убийцы. Людское горе и невыносимая горечь переполняли его, ожесточая душу. — Мы наносим конечную точку. Ювелирно подходим к каждому заданию. Даже ветер играет на нашей стороне. Но в последнее время без «перекрёстных случаев» или случайных прохожих не обойтись — без них не проложить основу неизбежности. Эта зараза унесла много жизней, но здесь, в этой небольшой общине, она просто лакомится своей добычей.

— Если так пойдёт и дальше, нам больше нечего делать в этом мире. Недуг расползается по округе, заражая всё новые районы. Люди бессильны.

— Верно. И боюсь, я стал таким же, как они. Безвольными, бесхребетными, запертыми в своей собственной экосистеме. Кажется, они ничего не понимают, но это не так! Они всё видят и всё знают. Просто изменить уже ничего нельзя. Жизнь взяла их в плен и не отпускает. Кто-то, может, и бьётся, пытается что-то изменить... но этот одиночка думает лишь о том, как спасти свою шкуру, а не чужую. Никто не постоит за другого.
Взгляд Владалана скользнул по двум влюблённым, вынырнувшим из-за поворота. И задержался на колечке: грубая железная проволока, сжимающая мутно-зелёный камень на её пальце. «Поразительно, — мелькнуло у него в голове, — как нужная вещь сама находит тебя». Мысль опередила действие: едва осознав ценность безделушки, он мысленно призвал её. И ощутил в ладони холодный прикос металла и камня. Мгновение назад украшавшее невинную девушку, теперь оно служило ему — творцу судеб.

— Мы призваны оберегать этот мир, — голос Улема змеился холодной яростью. Его блеклые глаза, остановившись на девушке в черном платке, видели не её, а грядущий мрак. — Даже от тех, кто уверен, что творит благо. Она только что оплакала одного жениха… а её уже ведут под венец с другим. Чума не пощадила сильных, но этого она лишь коснулась краем крыла. И вот он — избранник, обошедший смерть. Их обручат. А потом… потом он будет ломать кости жене и топить в водах Обманки своих же детей. Пока не кончится на ком-то сила его злобы.

Лицо святозара исказилось судорогой, словно от внезапной тошноты.

— В нём всё разъедено ядом! Мозг — изъеден, нервы — сожжены чёрным огнём. Он уже не человек, а марионетка боли, и эта кукла замахивается на близких! А им и дела нет — водят хороводы, шепчут молитвы чешуйчатому божку, забытому миром. О, если бы анафема выжгла мне очи! Лишь бы не видеть этого…

Слова Улема огорчили Владалана — ведь кому, как не ему, Улем был обязан и жизнью, и новым обликом. Со стороны этот едва двадцатилетний юнец с пушком вместо бороды казался не по годам развитым. Он был похож на старый, избитый башмак, который после искусного ремонта выглядит едва ли не новым, но всё ещё хранит в себе память о сотнях километров пыльной дороги.

Давно распрощавшись с наивной верой в светлое будущее для своих братьев и сестёр, Улем и впрямь стал таким башмаком — толстокожим, познавшим все девять кругов бесчестья.

Проживая на ненавистной планете, он лишился всякой надежды на возвращение. Утратил веру, не чаял отпущения. Глаза его утратили живой блеск, потускнели, будто их заволок непроглядный туман растленности и порока. Скинув оковы добродетели, Улем больше походил на измученного мирской суетой парня в личине праведника — угрюмого, как обитатель болот, потерянного в земной круговерти.

Но Владалан, как и другие, свято верил, что Улем непременно найдёт свой свет. Ведь бремя, которое тот нёс на своих плечах, было куда тяжелее, чем казалось со стороны.
- Это безделушка несёт тёмную энергию. За ней хвостом тянется смерть, словно его стянули с мёртвого. Забрось это проклятие тому, кто достоин сего подарка.
Не церемонился Улем.
— Какой-то алый кошель для одной девушки? Она избавилась от дурной приметы, но приобрела целый сундук проблем. В тот же день её обвинили в краже, а потом настигла неисцелимая болезнь. Но и та женщина, что купила этот кошель за банку варенья, постигла горькая участь. Та же, что и у той, кому она потом подарила этот проклятый алый кошелёк.
— Проклятие! — Заливаясь фальшивым, горьким смехом, Улем вспомнил своё первое задание от их куратора. — Это я был их шептуном! Я нашептал им этот выход! Эти близорукие рохли думали спасти свою шкуру ценою жизни другой! Смешно вышло, правда?
— Смешно? Улем, опомнись, друг мой!
— Я в полном рассудке! Это они — безрассудные! Малодушные гордецы! Это не люди! В них нет ничего человеческого! Не то что элиадцы...
— Это я виноват, что ты стал таким, — по-настоящему опешил Владалан. — Возможно, это плата за твою молодость? Я буду молиться Берегине, чтобы ты скорее вышел из тьмы и вернулся к нам.
— НЕТ! Нет никакой Берегини! Некому молиться! Этот мир лишён святого света! И мы, как потерянные души, вслепую бродим в кромешной тьме среди этих идолов! Мы — на прицеле у этих истуканов! Посмотри на них, на этих людей, — они уже обречены.
— Ты говоришь голосом обиды.
— Тебе кажется. — Стирая рукой слёзы, Улем отвернулся к другу спиной.
— Но это так и есть! — Понимающе Владалан вознамерился положить руку на его тонкое плечо, но Улем резко уклонился от этого жеста.
— Больше не делай так! Я не настолько ничтожен! Ты разобрался со звездой?

— Как ни складывай этот звездчатый многогранник — он как кубик Рубика или змейка: переходит в новую форму, сворачивается в икосаэдр, а потом снова раскрывается, становясь звездой. На прошлом задании я нашёл книги по геометрии. Люди подробно описывают каждый многогранник, приводят математические выкладки, но так и не поняли, что это такое и как применить это знание ко Вселенной.

— Нам нужен учёный! А не эта кучка вышибал. От них толку — чуть. Лишь единицы способны превратить вычисления в действие. — Улем скривился.
— Ясс — ветеран всех боевых действий. Кто поднял на Мириду меч — того ждала неминуемая кара. Его трогали только битвы и войны. Но умом он был ограничен. Недалёк. Слишком уж исполнительный. Не разбирался в числах, двух слов связать не мог — но он был настоящим бичом Мириды. Богом войны и победы. Таким его воспитали — и таким он воспитал наших ребят.

— Ты ошибаешься. Мы обязаны этому святозару жизнью, — не вынес Владалан, услышав несправедливость в адрес погибшего.

— Может быть. Но я бы предпочёл иметь дело не с волками, а с книгами. Нам нужен сам Звёздочёт. Он дал бы нам точный ответ о любой звезде на небе. Я знаю этого святозара не понаслышке. В своё время лично стоял с ним в одном строю против восставшего брата сарфина — Аморфа. Хотя этот святозар и славился своими бесноватыми выдумками, доказывая их теорию, щёлкал учёных мужей пылкой словесностью. Потом его и вовсе сочли выжившим из ума.

— Ясс — ветеран всех боевых действий. Кто поднял на Мириду меч — того ждала неминуемая кара. Его трогали только битвы и войны. Но умом он был ограничен. Недалёк. Слишком уж исполнительный. Не разбирался в числах, двух слов связать не мог — но он был настоящим бичом Мириды. Богом войны и победы. Таким его воспитали — и таким он воспитал наших ребят.

— Ты ошибаешься. Мы обязаны этому святозару жизнью, — не вынес Владалан, услышав несправедливость в адрес погибшего.

— Может быть. Но я бы предпочёл иметь дело не с волками, а с книгами. Нам нужен сам Звёздочёт. Он дал бы нам точный ответ о любой звезде на небе. Я знаю этого святозара не понаслышке. В своё время лично стоял с ним в одном строю против восставшего брата сарфина — Аморфа. Хотя этот святозар и славился своими бесноватыми выдумками, доказывая их теорию, щёлкал учёных мужей пылкой словесностью. Потом его и вовсе сочли выжившим из ума.

— Видимо, не только он один «поехал кукушкой», — подметил Владалан, с тревогой наблюдая за помрачнением друга. — С таким выражением лица тебе не стоит сталкиваться с Сарафом. Он лишь обрадуется этому и осквернит твоё и без того ожесточённое сердце. Он словно тотем наговцев — видит, чего ты жаждешь больше всего. Выворачивая наружу самое сокровенное, он попытается вывернуть наизнанку твою душу.

— Что ты говоришь, Владалан? Этот червь? Жалкая пародия на нашего Змееносца! Что может этот…

— Тише…
Потягавшись между собою, Владалан и Улем хотели уже уходить, перекинуться парами фраз об их «надсмотрщике», как вдруг перед ними предстал тот, кого называют связным или тем жалким червём, что так норовит уподобить себя с самим Змееносцем. Это был мужчина невероятно высокого роста, с высохшим, как тысячелетняя мумия, телом и рыхлой кожей. Вся его старая опошленная одежда неряшливо болталась на выступающих костях. Глухим эхом отдавались сапоги – болотники, а на руках сами обрисовывались невиданные знаки и старинные, как весь белый свет, иероглифы.
- Хе! Чего стоим? – Лицо непредвиденного гостя загорелось ярым пламенем острой неприязни, он по привычке взялся отплёвывать белый сан святозара. - Чего не собираем данцы, алебастровое пугало? Белая штукатурка закончилась?
- У меня кольцо, - пропуская из своего внимания об алебастровых страшил, первым принялся за отчёт Владалан. - Оно породит чувства ненасытной жадности у человека.
-Мало! - неустойчиво откликнулся Сараф, бросив на Владалана напряженный взгляд. - А ты чего такой хмурый, ничтожное существо из космоса?
Распознав в Улеме открытую агрессию, «надзиратель» носивший необыкновенное имя Сараф, что значит летающий змей, не побоялся сбить дикую спесь с наглого, малодушного мальчишки. Более чем, хитро прищурив взгляд, он ухмыльнулся, облизнув желтые зубы, довольным голосом добавил:
-А! Разорвать меня хочешь? Порвать как Тузик грелку? Чего стоишь, падаль, а? Нападай, аль тебе мамка не разрешает? Ну, нападай! - провоцировал Сараф.
По началу Улем как мог, сдерживал себя. Не вёлся на подстрекательство кичливого, однако этот нарочный с умыслом призывал Улема. Выводя святозара на открытый разговор, а может и на легкий бой, сравнивая белоликого с гнившей падалью, Сараф тешил грешную душу непрестанными пытками юнца. Швыряясь самыми непростительными словами, тот как бы кидал вызов строптивому святозару.
- Вижу, что кишка тонка, альбиносишка. Здесь вам не так как вашей дыре, откуда вы приползли. По зубам получите так, что мать родная не узнает!
- Не стоит болтать лишнего, - перебил куратора Владалан, пытаясь «сгладить острые углы» у обоих. - Все мы чего – то да как-то недопонимаем друг друга. Наши миры похожи между собою и в один час разные по сути, но мы все единого рода, верно? Зачем нам ссориться?
- О каком роде ты говоришь, черное ты пятно в моей жизни, - от мерзкого уподобления к этим немощным, Сараф едва не подавился собственной слюной. Точно, как бело-пузыристый яд собрался во рту у ненавистника святозаров. Дабы показать, где и на каком счету находятся пришельцы космоса, Сараф по-настоящему мерзко низвергнул белую жижу под ноги двух приятелей. - Речи быть не может! Кто мы, а кто вы! Ты, скорее всего, выполз из бочки с бурлящей смолой, не то, что эти мутные. И какая вошь назвала тебя нашим, русским именем - Влад?
-Мое имя Валадалан! Что означает берущий ладонью. Мой потомок и первый сарфин Владалан принял настоящий райский город в змеиных долинах от наших всевластителей ладонью вверх! Это наша традиция! И я как альхидского рода, от древа первых сарфинов! Третий корсей на престол и возможно следующий, кто будет носить имя великого духа Змееносца!
Опираясь на нелёгкие доводы о своём необычайном происхождении, Владалан уже был готов сам преподать наглецу урок за его ядовитые речи. Снова прозвучало сравнение с чем-то чёрным и гадким — и вновь в его сердце воскресло что-то гнетущее, тёмное, неясное ему самому: чувство всепоглощающей ненависти ко всему вокруг и жгучей обиды на несправедливость мира к нему лично.

С тех пор как Улем открыл ему истину о его происхождении, Владалан изо всех сил пытался освободиться от этого изъяна, этого внутреннего клейма. Возможно, ему даже казалось, что он почти поборол свой недуг, запрятав его в самые глубины души и вычеркнув из памяти.

Но Сараф — пронзительный, как игла, — вынул из этого приглушённого места самое тёмное, что в нём было. Вынул легко, будто доставал забытый свиток из потаённого ящика.

 — Хоть сыном саранчи! — Попытки Владалана стать хоть на ступень ближе к человеческому роду вызвали у Сарафа лишь истерический смех. Он, как истый змей, упивался самыми тонкими слабостями своей жертвы. — Ты посмел сравнить людей с собою? Или даже вознести себя выше них? Запомни, сопляк: этого никогда не будет! Ни один белый свет не примет вас, безродных, так, как приняли мы! Ни в одном мире нет такого великодушия, как у нас, жителей Земли. Так что советую отрабатывать свой хлеб молча!

— Мы не безродные! — выпалил Улем, сжимая кулаки. Парень был готов броситься на обидчика.

— У нас есть тот, кому мы вечно держим поклон! — в гневе вступил Владалан. — И имя ему — Змееносец!

— Да, слышал я вашу байку! И честно скажу — я огорчён. Ваш всесильный божок оставил вас на попечение жестокого рока, а сам шатается по кабакам в надежде подцепить какую-нибудь красотку.

— Нет! Мой брат не такой! — не сдержался Владалан.
— Ого! Вот как получается. Значит, ты тоже своего рода божок? — с открытым безумием обрадовался Сараф, с огромным аппетитом проглатывая новость. — Язычник? Точно как эти? — Сараф кивнул головой в сторону наговцев. — А ты знаешь, что у нас делается с языческими божками? Ты знаешь, как их жгли? Как убивали палками? Как пришлось выживать этой маленькой общине? Когда-то на этом месте жил другой народ. Совершенно другие существа, но люди, сыны рода, посчитали, что имеют право убрать других только потому, что они не такие. Идут войной, но никто не мог пройти и километра. Те самые, кто желает абсолютной власти, лежат там, в смертных водах Обманки. Дабы сохранить всю духовность, веру в трехглавого зверя, наговцам пришлось выживать, а этот ваш мифичный Змееносец…

— Змееносец не миф! Он существует!

Не прошло и секунды, как Владалан заметно потемнел. Серая, едва зримая дымка облекла его тело. Глаза были залиты чёрною мутью, словно в них пробудилась сама тьма. Ещё бы одно брошенное слово в сторону Змееносца — и Владалан был готов растерзать обидчика. Но Сарафа это только развлекало.

— Эта наша семейная община веками скрывалась от преследователей других культур и религий, — сквозь змеиное шипение изрёк Сараф, блеснув вертикальными зрачками. — Тысячи и тысячи лет назад мы скитаемся по чёрной земле: из Та-Кемет, Харапп — по тропинкам в поисках лучшей жизни для наших детей. И детей их детей, где природное начало… Наша история начиналась задолго до людей. Я, как и вы, был скинутым и брошенным в этом мире после нового устоя. Новыми правилами, что вели многовековые войны между людьми и… нами. Он предал не только вас! Существуют и другие истории, где отличилась ваша змеюка! В частности, и с Райским Садом, где он перевернул весь мир с ног на голову. Переписал историю на свой лад. Уничтожил наш мир! Так что я не впервые чую подлинное имя твоего брата. И клянусь, что когда я увижу этого инвалида, то поквитаюсь с ним!

— Ты тоже из… — Оба святозара не могли поверить. Нелёгкий фатум снова сыграл с ними в беспощадную игру. Казалось, перед ними предстал скорый выбор между двумя змееносцами — Змееносцем с Элиды и кем-то незнаемым. Но тот неизвестный, что так долго живёт на Земле, выбрал путь затворника, отступника от своей сущности. Пользуясь малой долей своих способностей, он взялся за посыльную работу и, видимо, знаком со Змееносцем с Элиды.

— Кто же ты и о какой семье говоришь? Откройся нам! — Улем не упускал шанса выведать правду.

Что ещё страннее — на этой планете змееносцев оказалось больше, чем во всей Вселенной. Этот «удав», как прозвали его святозары, не отличался теплом и пониманием, но, как и они, когда-то имел свой дом. А по истечении времени и отдельных обстоятельств утратил его. Возможно, никакой правды и не прозвучало бы от самого Сарафа, однако всё и так было понятно. Прошлое мучило этого человека.

Сараф столько лет носит на себе чужую маску и хочет казаться другим, но мне всё явно. Его просто разрывает от неприязни к человечеству. Похоже, он давно сдался на этом поле брани. Видимо, и здесь кроется истина о нашем Змееносце…

— Не ваше собачье дело! — гневно рявкнул Сараф, круто повернувшись спиной к святозарам, и пустился прочь, оставив обоих в полном недоумении.

Время подходило к полуночи. Обезлюдели лавочки. Сквер выглядел беспомощно потерянным, немного отчуждённым от мира сего — точно космические гости на чужой планете.

Спустя минуту глубокого безмолвия первым заговорил Владалан:
— Ты видел его глаза?
— Да, полные злобы и горечи, — ответил Улем. — Он давно сдался. Для своего века…
— Возможно. Но его зрачки… они как у корсея Ликише — вертикальные! На малахитовой радужке непроглядно-чёрный вырез! А у моего брата — золотые!
— Интересно, кто же он?
— Ещё один Змееносец? — с нарастающим волнением выдавил Владалан. — Что же будет, когда мы всё-таки отыщем нашего корсея?
— Лучше бы он и дальше тихо сидел в своей норе, не высовывался… и не видел нашего позора.