Ангел Таша. Часть 6. Долгое сватовство

                ГОД ПЕРВЫЙ 

                Каков я прежде был, таков и ныне я:
                Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
                Могу ль на красоту взирать без умиленья,
                Без робкой нежности, без тайного волненья.
                Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
                Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
                В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой,
                А не исправленный стократною обидой,
                Я новым идолам несу мои мольбы…
                А.Пушкин, 1828

      Декабрьский мороз 1828 года на московских утренних улицах трещал не на шутку. В одной из комнат дома Гончаровых на Большой Никитской, у окна, расписанного снежными узорами, прилежно склонилась над пяльцами темноволосая девичья головка.  Глаза опущены на рукоделие, но тонкая рука нет-нет, да и застынет над бисерным цветком, и тогда едва уловимая улыбка вспыхивает на бледных щеках…

     Заметив улыбку, не удержалась сестричка Азя:
- Небось, Таша, вчерашний бал вспоминаешь?  С кем танцевала-то?  Расскажи, о чём спрашивал-рассказывал кавалер всем известный?

     Но Таша молчит, только голову ниже клонит да отворачивается.   Ей кажется, так громко стучит её сердечко, что сестра может понять всё без объяснений.

    Да, это он пригласил… Тот, о ком только и говорят барышни… Стихи его вспоминают…

Слилися речи в шум невнятный;
Жужжит гостей весёлый круг;
Но вдруг раздался глас приятный…

      Так и вчера было… Обжигающий взгляд, нежное прикосновение,  чудный голос… словно заворожили, приворожили… Ни о ком другом и думать не думается. Ах, о чём-то Александрина спрашивала?  Нет, ни-че-го не может  её душа рассказать сёстрам, слова теряются, тают…
    
     Не добились они от застенчивой младшей сестрички рассказа. Пожимают Катрин да Азя плечами, усмехаются…

       А после Нового года и святок вдруг заявился  граф Фёдор Иваныч Толстой, с маменькой разговаривал, бросая лукавые взгляды на девушек. Наталья Ивановна поджимала губы, слушая, потом всё же буркнула недовольное согласие.

     А граф испросил позволения привезти Пушкина.

     Ах, как прихорашивались  две старшие, как вертелись друг перед другом, поправляя причёски и платья! Щебетали на все лады. Только Таша, как всегда, скрытничала, помалкивала…
 
    Сергей, младший брат(пятнадцать ему было в то время), позже вспоминает об этих днях:

     «…На первых порах Пушкин был застенчив, тем более что вся семья обращала на него большое внимание… Пушкину позволили ездить, он беспрестанно бывал,  но с маменькой у них часто бывали размолвки, потому что Пушкину случалось проговариваться нелестно о благочестии, об императоре Александре Павловиче...
    А Наталья Ивановна  про покойного государя выражалась  не иначе, как с благоговением…»  и на Пушкина, конечно, смотрела с неудовольствием.

     И  дочерей, тем более, не оставляла наедине с этим вертопрахом, как она о нём приватно частенько высказывалась. Ещё бы не вертопрах: вон и к Ушаковым, по слухам, наведывается, шашни заводит то ли с младшей Елизаветой, то ли с Екатериной, старшей…

      А тут и московская весна 1829 года подошла, и апрельские оттепели порадовали, когда граф Толстой приехал один, напыщенно серьёзный, важный.   Уединившись с Натальей Ивановной, он прямо-таки и сказал ей  о том, что поэт Пушкин намерен свататься к Таше…

     «Ну, уж нет! - взвилась маменька. -  Ветрогон  поднадзорный! Фат,  да ещё и богохульник! А Наташе  шестнадцать годков всего, в августе лишь семнадцать будет,  только в свет вывозить стали. С её красотой найдётся жених побогаче…»

      Пришлось Фёдору Ивановичу решительно уговаривать, чтобы не отказывала резко, ну хотя бы отложила отказ, а там и время покажет что-нибудь… Уф, уговорил-таки.

     А взволнованному Александру с удовольствием преподнёс надежду. Тот на радостях  пишет восторженную  благодарность будущей  тёще.

     Читаю, и кажется мне, что написал её не тридцатилетний мужчина, уже много испытавший в жизни, познавший любовь и предательство, избалованный благосклонностью дам, - но романтический юноша, искренне верящий в благородство окружающих.

    Привожу это трогательное письмо полностью:

      «На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ — не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я всё еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! — Но извините нетерпение сердца больного, которому недоступно счастье. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью…
Пушкин.      1 мая 1829.

    
     За прошедшие почти два столетия много уже написано, и придумано, и нафантазировано, и рассказано об этих днях – нет, не днях, а годах сватовства Александра Сергеевича.

      Два года (!) из огня надежды в ледяную купель отчаяния бросала его Наталья Ивановна Гончарова, с изощрённой жестокостью испытывая душевные силы, терпение, крепость чувств не столько невесты, сколько потенциального и нежеланного жениха.

     Вспомните судьбу Александрины, не прошедшей подобные испытания… А юная Наташа изо всех слабых сил вместе с Пушкиным боролась за шанс быть счастливой – и они победили.

     Они, я уверена, были бы счастливы всю долгую совместную жизнь, если бы не…  Впрочем, это другая история…

    Из писем и воспоминаний мы почти всё знаем о чувствах Александра Сергеевича – при таком  африканском страстном темпераменте никаких эмоций не скрыть, да он и не скрывал.

     А вот что испытывала юная Наташа Гончарова – тут гораздо больше  домыслов и предположений, причём самых разных!

     Одни, как например известный пушкинист П.Щёголев, утверждают, что она вышла замуж не по любви, но из одного только желания сбежать от тирании суровой маменьки.

   Дескать, стеснительная провинциалка глаза поднять боялась на знаменитость, а стихов Пушкина не знала вовсе…  Байки же о его любовных похождениях были у всех на слуху …
   
    Три года назад поэт вернулся из Михайловской ссылки, пылкий приём в обеих столицах кружил голову. Первый сборник "Стихи Александра Пушкина" раскупили   мгновенно.

    Его постоянно приглашали на банкеты, дружеские вечера, собрания в его честь.  Представьте появление Пушкина в театре. Зрители смотрят не на сцену, а на него.
 
     Вот так и  жил он до встречи с его Мадонной, беспечно и, чего уж тут скрывать, безалаберно, наслаждаясь свободой и успехом. Влюблялся… И даже сватался то к Софи, то к Аннет… Азартно играл и много проигрывал, не везло ему в картах...

      Что было, то было! Увы, никогда он не был ни расчётливым, ни предусмотрительным, ни надёжно богатым для семейной жизни, о которой вообще-то уже размечтался основательно и серьёзно……

    Ну а Таша... Почему красавица Наташа Гончарова, мадемуазель Натали, которую не только не неволили к этому браку, но и запрещали думать о нём и которая, естественно, знала и о великих успехах, и о великих  пороках  жениха, почему она  за два долгих года не изменила своего решения и стала женой Пушкина, а не супругой более молодого, благовоспитанного «архивного» красавчика Платона Мещерского, против которого не возражала Наталья Ивановна?

       Почему, с малых лет тихая и послушная, по-прежнему боясь маменьки, её непредсказуемых вспышек гнева, она, если речь шла о Пушкине, находила мужество твёрдо противиться её мнению? Не зря, не зря Наталья Ивановна, глядя на младшую дочь, однажды обронила: «В тихом омуте черти водятся…»

       Весной 1829 года невесте ещё шестнадцать (она родилась в последние дни лета), Пушкину велено подождать… Ожидание невыносимо! Эх, решил он, клин клином вышибают. Боясь спугнуть призрачную надежду, уезжает на Кавказ – испытать себя на войне с Турцией, сократить  минуты, часы, дни невыносимого ожидания.

      А Таша? Я думаю, ей было не легче. Притворное сочувствие и расспросы сестричек встречали её холодное молчание. В душе огонь бушевал, а внешне была она недоступно спокойной. Лишь в горячих молитвах просила Господа сохранить жизнь тому, кто так далеко…

    Невыносимо было ежедневно выслушивать матримониальные наставления маменьки, как вести себя (если вдруг заявится снова) с этим дерзким сочинителем, афеистом, картёжником, дамским угодником, что и как говорить ему… Она выслушивала – и, заперев сердце на ключик, лишь кротко кивала.

     «Смотри, Наталья, - голос матери повышался до крика, - если замечу, что ты потворствуешь, улыбаешься ему, вообще откажу греховоднику от дома. И тебя накажу за непослушание!  Ишь ведь какой… мерзкие стишки на священных персон сочиняет… Ни Бога, ни царя не признаёт, окаянный… Ветрогон,  пусть расточает свои улыбки и обещания в другом доме! Другим! А ты должна быть холодна с ним, аки дева непорочная!» 

     Вот так и случилось, что после Кавказа Наташа встретила Пушкина, не поднимая глаз, опасаясь открыть под прилипчивыми взглядами свою радость, сказать доброе слово, чем очень расстроила Александра, очень!

    Перца добавила Наталья Ивановна: уж она-то от всей лицемерной, властолюбивой души отыгралась на терпении влюблённого!

     Приняла его, как царица, не вставая с постели, сказавшись больною. И в словах не стеснялась: все огрехи его припомнила, все прегрешения! А на вопрос о сватовстве – демонстративное немилостивое молчание!

      Горечь и боль в сердце – невыносимая горечь и боль в прощальном письме к Наталье Ивановне:
      
     «Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали... У меня не хватило мужества объясниться,— я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери…»

     ОТЧАЯНИЕ в каждом слове.
     Камнепад надежд…  Полгода душевных мучений. Застывшее айсбергом сердце оттаивало лишь в общении с друзьями, в Малинниках, в Тверской губернии.

   Бежать, бежать… во Францию, в Италию… хоть на край света... хотя бы в Китай! Но, увы, государь не отпускает…
    
     Сердце Наташи  тоже  в отчаянии, и слёзы застывают в прекрасных глазах… Неприступная крепость Карс…

      Её соперница Екатерина Ушакова придумала ей это прозвище. «Алексей Давыдов,  – пишет она брату, - нашёл, что Карс глупенькая, он стоял за её стулом более часу и подслушивал её разговор с кавалером, но только и слышал из её прелестных уст: да-с, нет-с. Может быть, она много думает или представляет роль невинности».

     "Представляет роль невинности..." - притворяется?!!! Ах, как иронически уничижительно и несправедливо звучит этот намёк!

     Но в другом Катрин угадала: думы о будущем терзали сердце Таши… Кавалеры убаюкивали льстиво пустыми разговорами, но ни один не был мил её сердцу…
   
    Однако шли дни, время и вправду меняет многое… Наконец кое-что изменилось и в отношениях с маменькой…
 
    Да и не мудрено: ни один из  знатных и состоятельных женихов за это время не попросил руки первой красавицы. И вовсе не потому, что не было желающих, возможно, они и были, но разборчивых, умных женихов пугали слухи, что Гончаровы окончательно разорены. И весьма злоязычно заметил кто-то:  а ведь барышни  танцуют в заштопанных бальных перчатках.

      Понимание ли того, что юность и красота – товар не вечный, хлопоты ли графа Фёдора и его убеждающие примеры, что сам государь ценит сочинителя, или лестное  мнение о поэте  из уст важного сановника, подслушанное в театре, изменило её решение…

    Кто знает, кто знает… Но, когда на балу у губернатора некий Лужин, танцуя с Натали, проводил её на место, где ждала маман, и, по просьбе Вяземского, спросил о Пушкине, Наталья Ивановна ответила благосклонно, велела кланяться и даже передала приглашение…
   
     Узнав об этом, Александр словно на крыльях примчался из Санкт-Петербурга…

     Вот он – знакомый московский дом на Большой Никитской! Сияющие радостью глаза Таши ослепили возрождённой надеждой.

      И Пушкин решается! В Страстную субботу 5 апреля 1830 года он пишет Наталье Ивановне ещё одно удивительное письмо. Хочется верить, что именно эти откровенные строки задели сердечные струны меркантильной женщины – ведь не каменное у неё было сердце!

       ЧИСТОСЕРДЕЧНО И ПОДРОБНО рассказывает Александр Сергеевич о душевных своих страданиях:

     «После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадежные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам — вполне чистосердечно и подробно, умоляя вас проявить терпение и особенно снисходительность».

     Ах, как же нужны ему были и снисходительность, и понимание!

     Как на исповеди, он распахнул перед матерью будущей жены свою душу, проклиная собственные прошлые  грехи.

     ИСПОВЕДЬ. Да, это была исповедь.

     «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; …

       Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние.

     Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо».

    Почему НЕСЧАСТНЫМ? 
    Никаких недомолвок!.. Он судит себя, как самый строгий судья, винит лишь себя.

     «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца».

    Наверное, всё-таки, говоря о безразличии, лукавил Александр Сергеевич, чтобы скрыть от инквизиторских глаз ту бесконечную радость любимой, которую, общаясь,  он видел, ощущал сердцем, если рядом не было маменьки. 
 
     А в её присутствии Таша умолкала, не поднимая глаз, сидела с каменным, безучастным выражением…
      
      ВОПРОСЫ, ВОПРОСЫ… В письме Александра они как острые ножи:

        «Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения?»

   Словно КЛЯТВА,  пылают слова: «…я готов умереть за нее…»

       Но рядом и ПРАКТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ:

       «Перейдем к вопросу о денежных средствах; … Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать».

       И ОБЕЩАНИЯ:
       «Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, всё, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей существование».

       И ОПАСЕНИЯ:
      « И всё же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?»
                ***
 
      Трудно представить, КАК читала это письмо Наталья Ивановна, с какими чувствами. Попробуйте поставить себя на её место… 

      Но, думаю, давая согласие, она всё-таки оставляла для себя шанс передумать и в любой момент  взять слово обратно.  А пока…

     Прочитав письмо, она ждала визита жениха…
      
     И на следующий день, 6 апреля 1830 года, в Светлое Воскресение Пасхи, Александр не через графа, но сам  просит руки Натальи Николаевны Гончаровой.

     Взволнованный, он сжимает её прохладные пальчики, чувствуя их дрожь, и, взглядывая искоса на побледневшее лицо, видит, как трепещут тени от опущенных длинных ресниц…

      И великое спокойствие нисходит в сердце, словно Ангел коснулся его невидимым крылом, прося позаботиться о любимой, что так тихо-доверчиво опустилась рядом с ним на колени перед Образом в руках маменьки…

      И Наталья Ивановна благословила…

     Небывало празднично звучали колокола окрестных храмов, это была в жизни обоих самая счастливая Пасха.

     Но до венчания – ещё долгий год впереди, не менее тревожный и смутный… 

     Москва же, узнав неожиданную новость о помолвке Александра Пушкина и мадемуазель Натали Гончаровой (никто и не верил, что это случится!), заколыхалась, зашепталась, засплетничала…

       Катенька Ушакова всплакнула, перелистывая альбомы, заполненные рукою Пушкина...

     Стройная блондинка, с пепельно-золотистыми косами до колен, с большими темно-голубыми умными глазами, преданно и самозабвенно она любила Пушкина, не скрывала чувств, умела прощать и ждать… Наизусть выучила все известные пушкинские стихи...

    Надеялась и терпеливо ждала предложения руки и сердца.

    Вот мнение известного писателя Викентия Вересаева:

    “Не перейди ей дорогу пустенькая красавица Гончарова, втянувшая Пушкина в придворный плен, исковеркавшая всю его жизнь и подведшая под пистолет Дантеса, — подругою жизни Пушкина, возможно, оказалась бы Ушакова, и она сберегла бы нам Пушкина ещё на многие годы”.

   Не соглашаясь с первой половиной фразы, я не могу не согласиться со второй.

   Да, Катрин Ушакова могла бы стать Пушкину образцово идеальной женой. И стала бы, если бы не встретил он Наташу Гончарову…

   Чем объяснить его выбор - о! это очень интересная, но отдельная и неоднозначная тема.

     Лишь после смерти поэта Екатерина Ушакова вышла замуж – за вдовца, намного старше её, и тот первым делом велел сжечь драгоценные альбомы, связанные с именем бывшего ухажёра.

         Продолжение Часть 7. "Качели надежды" на http://proza.ru/2023/10/23/1625

      Иллюстрация из интернета.