Вперёд в прошлое - к выставке Олега Волова

С немалым удивлением воспринял просьбу оживить в памяти подробности молодёжных арт-тусовок в Новосибирске конца восьмидесятых – начала девяностых годов двадцатого века. Было удивительно услышать, что нашу беспечную молодость кто-то культурологически изучает, и особенно удивительно, что этот кто-то (по имени Антон Метельков) заинтересовался именно командой, крутившейся вблизи Олега Волова – художника широко известного разве что только в самых узких кругах.
Да, картинами Олега всегда мало кто восхищался (да, и вообще интересовался), перед его полотнами не замирали эстеты и не вздыхали барышни, но у Волова в конце восьмидесятых  была завидная работа (художник, рисовавший афиши в ДК Ефремова), а значит была (практически своя) художественная мастерская, с лёгкостью вмещавшая дюжину гостей – отчасти поэтому в ДК на улицу Мира и тянулся разный творческий люд.
Время было переходное - от тоталитарного социализма к псевдодемократическому псевдокапитализму, и Перестройка разрешила всё, что раньше являлось запретным: диссиденты становились героями, запрещённые или замалчиваемые ранее литературные произведения публиковались валом, картины, выполненные далеко не по канонам социалистического реализма, успешно экспонировались, рок-музыка легализовалась, выйдя из глубокого андерграунда…
На наших глазах (а особенно ушах) происходило становление таких легендарных сибирских музыкальных команд, как «Калинов мост», «Гражданская оборона», «Путти»… В ДК имени Ефремова тогда, кстати, проводила свои постоянные репетиции не менее знаковая рок-группа «Иван Кайф»…
Безусловно, что внезапная политическая свобода в России той эпохи требовала от людей, занимавшихся любым родом деятельности, мгновенной перестройки сознания. Люди искусства тогда, конечно,  получили широкие возможности самореализации, однако представители альтернативных течений вдруг потеряли опору в своём творчестве, ведь государственный строй в России сменился, и скандальное искусство, являвшееся для многих формой политпротеста, потеряло былой смысл.
То же касалось и самиздата: в советское время существовала практика практически подпольного издания альтернативных стихов и прозы. Самиздатовские журналы являлись источником перепечаток в именитых изданиях на Западе, а в Союзе преследовались службой КГБ.
Так вот, идея фикс Олега Волова упрямничала в том, что самиздат остался, мягко выражаясь, актуальным, и, не взирая на уходящую в небытие цензуру и игнорируя все технологические новшества, он без тени сомнений садился за печатную машинку и под копирку отстукивал будущее содержимое альманаха «Зелень». Под зеленью естественно имелись в виду недозревшие произведения недозревших авторов, хотя со временем в публикациях стали участвовать и суперпрофессионалы стихосложения, а зелёные авторы быстро доспевали под влиянием общения друг с другом и буквально взрывного саморазвития.
Вспоминаю с какой лёгкостью молодые поэтохудожники поддерживали любую высказанную инициативу. Хоть ехать на электричке в Сокур, чтобы встретиться с поэтом Иорданским, хоть устраивать каждую субботу перфомансы  в Нарымском сквере, хоть прослушать в музее лекцию о поэзии от магистра рифмы – Владимира Берязева… Стабильно собиралось большинство.
С функцией сводника Олег Волов справлялся особенно хорошо: в его окружении постоянно появлялись талантливые люди: то интеллигентный Маковский с глубокой родословной знаменитостей, то гениальная Юлия Пивоварова, то бесшабашно чудящий Веркутис…
Мы знакомились и уже не терялись в огромном полуторамиллионном городе. Сотовых телефонов ещё не было: встречались договариваясь, но чаще случайно – на автобусной остановке или в книжном магазине, на концертной площадке или в гостях, а потом могли часами вести беседы о культуре и искусстве, о жизни и любви.
Расхожей темой для разговоров обычно было искусство Серебряного века. Ежедневно открывая для себя творчество Бальмонта и Гумилёва, Малевича и Кандинского, Вертинского и Хлебникова и ещё сотен революционеров русского авангарда, мы невольно старались им подражать. В поэзии и в живописи, в эпатажности поведения и в стремлении к обновлению искусства.
Тоже тяготея к культуре начала двадцатого века, Волов однако из всех личностей того периода почему-то выбрал для себя страннейшего персонажа - может и не в качестве кумира, но фигуранта, приклеевшего название его сборищам. Вначале Олег в шутку называл участников своих посиделок «Блюмкин Приют», но позже даже обозвал так своё импровизированное издательство. И хотя Яков Блюмкин и был знакомым и покровителем (со стороны ЧК) многих известных литераторов, таких, например, как Маяковский и Мандельштам, но по сути Блюмкин был политическим террористом, шпионом, наёмным убийцей, военным бандитом…
У Олега Волова присутствовала также другая странность, смело запараллеленная  им из былой эпохи: он надеялся когда-нибудь разбогатеть, дорого продавая предметы своего архива. Для чего каждому новому участнику тусовки обычно всучивал кисти, масляные краски и кусок загрунтованной дэвэпэшки. Когда человек отказывался по причине элементарного неумения рисовать, он настаивал:
- Пробуй! У новичков в первый раз, как правило, получаются шедевры…
- Зачем мне рисовать? – удивлялся какой-нибудь поэт, на что Волов объяснял:
- Вот станешь ты когда-нибудь маститым и именитым творцом, а у меня в архиве твой первый живописный опыт, который я смогу продать за большие деньги…
Постоянно живя такого рода надеждами на светлое будущее, в реальном настоящем больших денег Олег никогда не имел и бывало радовался принесённым к чаю печенюшкам, просто как возможности перекусить.
Как-то (когда он жил ещё с семьёй в тесной квартирке своих родителей) я увидел у Олега шикарный альбом Иеронимуса Босха, изданный в Германии – листая его, я восхищался Босхом часа два, а потом увидел такой же альбом в отделе иностранной литературы Центрального Дома Книги, но так как продавался он там за совсем нереальную сумму, я понял, что такой фолиант мне не по карману. И вот в один из моментов очередного пика нужды Волов предложил мне купить у него Босха. Озвученная цена была достаточно приличная, но тем не менее гораздо ниже, чем в ЦДК. Я согласился и получил заветную книгу в обмен на деньги.
В принципе Олег так и выживал, сохраняя преданность своим принципам, верность профессии художника и надежду стать богатым архивариусом. С этой стороны Волов выглядел достаточно эксцентрично – почти как персонаж романа «12 стульев» Варфоломей Коробейников.
Даже нам, его друзьям и соратникам, Волов казался немного сумасшедшим. Но, вероятно, что таковы неумолимые законы жанра…
Строки одной из моих песен той поры гласили:
Каждый охотник желает знать, с кем спит его жена.
Каждый художник, желает иль нет, должен сойти с ума…
И, если первая строчка была посвящена ситуации в семье Юлии Пивоваровой, то вторая относилась скорее всего именно к Волову.
Каждый солдат перед боем должен почувствовать цель,
И каждый Гамлет должен спросить: к чему эта карусель?
Философское недоумение, кому нужны наши творческие эксперименты, у меня безусловно присутствовало. Тогда мы действительно жили настоящим моментом, особо не загадывая, куда выведет кривая. И только сейчас я понимаю, что как раз в то время получил огромный заряд творчества, которого хватило на всю жизнь, познал алгоритмы креатива и формулы вдохновения.
Верность поставленной цели – это как верность жены,
Но каждый Гамлет сумеет посеять смятение в наши умы,
И он может заставить признаться, что жена лишь не больше, чем ****ь,
Но каждый охотник должон выбрать зайца, которого сможет догнать…
Олег Волов вероятно «догнал своего зайца», если спустя почти десять лет после его ухода с физического плана, кто-то интересуется его архивами и его творчеством.