Дом с вышивками. Житейское

                «Возьми свою иголку, дитя мое, и работай по                своему узору; мало-помалу  вырастет  роза. Жизнь                такая – стежок за стежком, наберись терпения, и                рисунок  выйдет  в порядке, как вышивка».
                Оливер Уэнделл Холмс старший.

   Дом как жилище человека – будь это квартира или комната, изба, хата, юрта или чум, вилла или особняк – бывает разным. В одном приятно погостить, в другом мечталось бы пожить, а из третьего хочется сразу убежать.
Что понимать под уютом, как не степень обжитости, обаяние проходящей здесь жизни? Все это прочно связано с личностью человека, с образами живущих или живших здесь людей.
Украшение дома – не означает ли создание его?
Что может быть для человека уютней и привлекательней его родного дома, где прошло детство? Здесь сознание раздваивается.
... Квартира родителей была вполне прилично обставлена, с простодушными советскими притязаниями на роскошь быта: диван-кровать, столовый гарнитур, ковры, картина (маслом!), торшер и электрокамин. Буфет с сервизами: один мне очень нравился, грозди сирени снаружи и внутри чашек. В серванте – хрустали и вереница сизо-синих стопок-рыбок, стоящих на хвостах, с разинутыми ртами, а к ним такой же графинчик. Пробка от него лежала рядом, нарушая порядок, потому что с ней на голове графинчик не влезал между стеклянных полок... Роскошь не отвечала взаимностью, стесненная тридцатью квадратными метрами – две комнаты, кухня, «санузел», коридорчик и кладовка...
Почему наши люди оказались так падки на все импортное, «заграничное»? Может и потому, что это представлялось трофеями известно какой войны, а мы – победители? Все это соблюдалось в запустении, мне иногда поручали пылесосить и собирать тряпкой рыхлую серую пыль. Плотно обжитой была кухня, тоже запущенная, да наши с братом кровати.
Книги в доме были – мое богатство и вотчина: стеллаж до потолка в две секции. Книги были куплены у кого-то по случаю. Дело было в Инте, поэтому можно предположить счастливый чей-то отъезд на родину. Либо менее радостный случай – наподобие смерти или конфискации.
Забавно, но отец, почти ничего не читающий, время от времени вспоминал, что хорошо бы сделать штампик-экслибрис, так книга не пропадет! Мать, отвернувшсь, фыркала: надо просто никому не давать! А отец (дураковатый, как сейчас понимаю) твердил, что вот же надпись: «Из книг такого-то», никуда не денется! У него самого том Жукова годами лежал в тумбочке. Бог с ним совсем.
В книгах был мой собственный мир, мой утаенный, укромный и скрытный уют – вопреки всему. Ведь уютного Дома не было. Какой внутренний уют создает чтение, будь это обаятельные добродушные или страшные сказки, головокружительные приключения, кровавый мир войны, жестокие любовные страсти, размеренное убаюкивающее поучение!.. Отсюда, видимо, от погружения в этот уют, и родились привычки «зачитывать» еду и заедать чтение! Пусть не говорят, что это вредно.
Героини стольких книг Достоевского, Лескова, Чехова, Бунина, Куприна всё рукодельничают, чаще как раз вышивают, то «выбирая самые изящные рукоделия» (впрочем, это у Э.Золя), то носят с собой «корзинку рабочую»... То у Гоголя губернатор сам вышивает по тюлю...
С детства дом, где были вышивки (и книги! много!) представлялся мне прочным и правильным. Хотя у родителей были книги, а дома не было, и семья была кривая.
***
Годы шли. Мучительные школьные годы.
Из двухкомнатной «хрущевки» в кирпичной пятиэтажке вся обстановка переехала в четырехкомнатную нелепой советской планировки и пополнилась новыми кроватями и тахтами. Выстроился и новый книжный стеллаж – во всю стену в малой комнатке, предмет гордости.
Нет, родителям было еще далеко до алкоголизма – так, привычное пьянство, никто не удивлялся. Север, мутная вязкость застойных времен.
Мать была «плохой хозяйкой» – как-то сказала мне бабка. Она же ее, видно, и разбаловала, свою старшую, светло-русую красавицу. Но отозвалась на ее жизни еще трагедия юности: погиб жених, грузин Зураб. Тот работал в лагере – убили зэки. Знаю об этом только от бабки, подробностей она не рассказывала. Мать же всегда молчала. Она скоро вышла замуж за моего отца, приехавшего из Тулы – опера местного горотдела милиции. Как я поняла впоследствии, был он похож внешне... И все.
Мать ничего не умела, могла только вкусно приготовить (не понимая, я сперва удивлялась – почему грузинские чанахи да чахохбили! И отец ничего не подозревал). Кое-как она убирала, очень при этом злясь. Основная стирка – в прачечной, белье и рубашки относил-приносил отец. Кое-как могла пришить пуговицу.
Думаю, она была немало развращена и своей службой начальника отдела кадров в стройуправлении. Отсиди-ка восемь часов в кабинете от сих до сих, когда и на час работы не наберется! А день прошел. Вынужденное безделье изматывает, и дома ни до чего руки не доходят.
Мы бываем жестоки к своим матерям. Не в детстве, когда капризничаем, ни в дальнейшей жизни, когда ссоримся и поступаем наперекор. А когда их жизнь закончилась, уже ничего не поправить, не высказать, не упрекнуть – наши воспоминания особенно безжалостны.
Понятие об уютном доме и семейном укладе сложилось у бабушки с дедушкой, которые уехали жить на Кубань в мои три года. С тех пор все детство с ранней юностью я и мои младшие братья – родной и двоюродный – проводили там каждое лето, иногда прихватывая и осень. В прохладных комнатах (днем закрыты ставни) каменного дома обычная обстановка – старый диван, шифоньер, трельяж, комод, особо – бабушкин сундук! На круглом столе – бархатная скатерть и везде вышивки! Мельчайшим крестом – украинским и покрупнее – болгарским, гладью, ришелье! Салфетки, картины, «дорожки»... В сундуке хранился «подзор» – ажурный подол парадного кроватного убранства,  – покрывало и наволочки ришелье.
Какая же моя бабушка рукодельница! Так думала я до поры до времени.
Книги у бабки с дедом были, но – затея, думаю, бабки! – в большой тумбе, стопками. Дед предпочел бы книжный шкаф, какой был у него на Севере... Очень интересно было выкапывать оттуда книжки, сидя на полу. Отвлекаясь еще раз от вышивок, скажу, что дед был записан сам и меня с малых лет записал в две поселковые библиотеки, которые мы с ним посещали обычно порознь.
***
Итак, мать не умела ни вязать, ни шить, ни тем более вышивать. А бабушка умела многое, хотя, наверно, не очень виртуозно. Но лет в семь дала она мне иголку, мулине и пяльцы. Первая моя вышивка – крупным болгарским крестом по грубо наштампованному на ткани рисунку. Она не сохранилась, и я ее не помню.
Бабка научила меня кое-какому рукомеслу и привила вкус к тому, что делается руками. Но только от деда пришло понимание, что учиться всему на свете можно самостоятельно! По книгам. У деда откуда-то были пособия по столярному, плотницкому и даже печному делу, и он многое делал в хозяйстве сам. Всю жизнь прожив в Сибири, на Дальнем Востоке, Севере, он научился ухаживать за виноградом, которого на участке было триста кустов-корней. У него была большая книга по виноградарству, с ней и я научилась распознавать сорта винограда не по ягодам-гроздьям, а по листьям!
Дальше я сама училась рукоделиям, и любовь к этим милым занятиям меня не оставляет.
Сколько раз я радовалась, что руки у меня растут откуда надо, из нужного места. В четырнадцать-пятнадцать лет я уже сшила матери сарафан. В восемнадцать – сама шила себе первое свадебное платье...
Вышивание – особое искусство. Оно разнообразней, увлекательней и декоративней вязания, ближе к живописи. Пожалуй, и более ответственное: переделать, исправить ошибку непросто, порой невозможно. Но удивительно успокаивает и умиротворяет, приучает к педантичности и терпению! С другой стороны – не дается нервным, раздражительным, вздорным особам и особям.
Не зря наши предки все сословий обучали девочек (у мальчиков были свои ремесла!): крестьянки готовили себе приданое, украшали одежду; в богатых семьях девушки своими рукоделиями одаривали родных, некоторые работы предназначались для церкви и т.д. О «мелкой моторике» никто не знал, но выверенные и уверенные, точные, кропотливые движения пальцев развивали внимание, память, соображение.
Кто знает, не оттого ли – хоть отчасти! – были прочнее семьи, что девушки умели рукодельничать! Может, и здравый ум надежнее сохранялся к преклонным годам?..
***
В совдепии мещанством обозвали всякие робкие попытки обустроить и украсить свой быт. Само слово «быт» приобрело подозрительный оттенок.
Назначенный главным пролетарским поэтом взывал: «...скорее головы канарейкам сверните». Свернули. И далеко не только канарейкам. Скомкали, утершись, и выбросили вышитые салфетки. А вот уцелели они, скромные и броские, с цветами, орнаментами и букетами, корзинками, котятами, лебедями и голубями... Вышиванием и прочим рукодельем зарабатывали на хлеб российские эмигрантки на чужбине. На родине – пополняли скудный паек заключенные и ссыльные умелицы, украшая быт гулаговского начальства.
Вот откуда и в бабушкином доме было столько нарядных вещиц. Дедушка – всю жизнь при лагерях – сталинский чекист.
Известны рукомеслом и современные зоны. Вышивали там, бывало, нитками, надерганными из носков. По носовым платочкам, большим, мужским. С каймой. Мне когда-то (в бытность мою адвокатом) был подарен такой платок с вышитыми – гладью! – розами, которые держат руки в наручниках. Умелец расположил рисунок в центре, пренебрегая фабричной каймой. Мотивы для вышивок выбирали просто – это те же татуировки.
***
С детства меня притягивали редким обаянием дома, украшенные вышивками. Их было немного, таких домов. Если вдуматься, то их теплый уют предполагал и семейное согласие, и тихий досуг, и некие хранимые воспоминания, память... Даже одинокий украшенный дом становился просто уединенным, просто с ключом изнутри. Во всем – призрачное чужое счастье. Насколько призрачное – мне пришлось убедиться.
Одному такому дому я невольно даже позавидовала, потому что как раз распадалась моя семья.
Леспромхозовский таежный поселок Якша в Республике Коми известен только Печоро-Илычским заповедником и лосиной фермой, но известен даже в мире. Приехали мы всем составом суда по уголовному делу – выездные процессы практиковались часто, не с воспитательной целью, а потому что трудно было вытащить на суд из глуши потерпевших и свидетелей.
После заседания меня позвал в гости с ночевкой участковый, ему, студенту-заочнику, как-то я помогла с курсовой работой.
Трехкомнатная квартира, половина дома, была уютной и просторной, вышивки – всюду! И много книг... Хозяйка – приятная приветливая молодая женщина, богатый домашний стол: котлетки, фаршированный перец, соленья, ягоды, хорошая рыба-малосолка (тайга! река!)... Семейный ужин в прочно обустроенном, с достатком и заботой доме, еда рассчитана и на детей, но к приходу нежданного гостя добавили закуски из домашних припасов... Наверняка, если бы попросить супу – нашлась бы и тарелка супу.
Два спокойных мальчика, примерно лет четырех-пяти... Похожи на отца, среднего роста, голубоглазого, светловолосого. Помнится, он всегда держался со спокойным достоинством, как-то не по-милицейски...
Хорошо посидели за угощением, потом отправили меня спать – на диване с вышитым покрывалом, в комнату с книгами! Борясь со сном, я пыталась что-нибудь прочитать из томика Дюма...
Из этого дома не хотелось уходить. Но осталось и согревало смутное чувство, что бывает же всё хорошо в жизни, значит, и у меня, и со мной, возможно, когда-нибудь... Вышивать-то я умею, и книг у меня много!
Через некоторое – и недолгое время! – как гром прогремела новость, которую будто бы даже передал «Голос Америки»: участковый Павел Л-кий (не называю фамилию, потому что дети у него были) в п. Якша застрелил четырех женщин...
Что происходило в его семье на самом деле, в точности никто не знал, хотя в поселке все на виду. У Павла были близкие подруги, что было известно, попросту говоря – ходил мужик по бабам, как будто чего-то дома не хватало. То ли между собой женщины ссорились, то ли с его женой – но большой семейный скандал накануне слышали соседи. Подробности убедительны. Павел кричал: «Я застрелюсь!», а жена ему отвечала: «Стреляйся, я на твою могилу каждый день буду сс...ть приходить!». Вот до чего накалились страсти.
После этого он просто ходил из дома в дом и убивал своих женщин. Выжила четвертая по счету, но у нее из-за ранения отнялась и стала сохнуть рука.
Его стали преследовать поселковые мужики с кое-какими ружьями на «жигуленке» – тайга, охотники. Он остановил на лесной дороге «камаз», высадил водителя, рвался в районный центр, похоже. Уходя от погони, стрелял по колесам и кричал: «Опомнитесь, у вас дети!». Может, и о своих в тот момент вспомнил. Тяжелая машина заглохла, он убежал в лес. Надо отдать должное местным жителям: его почти поймали. Среди деревьев мелькнул камуфляж и раздался одиночный выстрел. Павел Л-кий был мертв. Где и как похоронили – неизвестно.
Вдова с детьми вскоре уехала куда-то.
***
Уже в Западной Сибири пришлось мне вспоминать не раз о вышивках, хотя сама в то время только немного шила и вязала. Дело не в нехватке времени – время всегда найдется для того, чем действительно искренне хочется заниматься – а вот времена и настроение были «невышивальные».
Однажды надо было составить опись имущества, ставшегося после смерти одинокой женщины. Наследников не оказалось, все должно было перейти к государству. Женщина была совсем не старая, ее хватились на работе, квартиру вскрывали официально. Поэтому вещи не были растащены случайными людьми и соседями, как это обычно бывает. Сохранились даже золотые сережки-колечки.
Впечатление от таких событий остается тяжелое: человека нет, хотя надеялся жить и жить... А вещи – вот они, самая последняя дребедень пережила хозяина, не сохранив даже частички его тепла.
Обстановка обычная: в обжитой однушке диван-кровать, телевизор, вокруг все остальное, что полагается. Не было книг, совсем, даже журналов не помню. Когда здесь навязчиво бормотал и мерцал телеэкран, наверно, было особенно одиноко. В доме, где нет книг, не может быть уединения – здесь самое место тягостному одиночеству.
В шкафу среди одежды и белья обнаружилась начатая вышивка и нитки-мулине. Женщина хотела, собиралась создать уют – отложила «на потом» и не успела.  Может быть, она подумала о том: что после меня останется? И подумала: кому?
В этой описи проставляется и оценка, примерная стоимость, конечно, мизерная. Женщины из налоговой в основном все вещи и разобрали. Я захватила с собой эти нитки, они до сих пор лежат у меня с моими мотками и клубочками, канвой, тесьмой и прочими радующими душу мелочами. Наверно, кроме меня, её никто уже не вспоминает.
Вышивки способны непостижимым образом хранить и передавать память о тихих вечерах и теплых руках женщины... О давно минувших радостных днях и неперегоревших чувствах. Это не все понимают. «Не хочет выкинуть старое барахло – рубашку, которую она отцу вышивала! Его самого уже сколько лет нет!» – удивлялась одна знакомая причуде своей матери. Вздрогнулось и подумалось: «А если и мою рукодельную тряпицу выкинет моя дочь?..». Все возможно.
***
Я не отдавала дочь в детсад, помня свои мучения когда-то. Выкручивалась, находила няню, иногда таскала девчонку с собой на работу...
Несколько раз оставляла ее с ночевкой у знакомой местной старушки. Она жила одна в небольшом чистеньком доме, украшенном вышивками сплошь! Портьеры, скатерти, картины, покрывала... Даже в дверных проемах, по-деревенски без дверей, но занавешенных. Домотканые половички. Но очень непохоже было, что эта бабушка сама увлекалась вышиванием. Она держалась очень сдержанно, сухо, в доме порядок идеальный, но сильно отдающий казармой – старушка всю жизнь служила в армии, с ее слов – радисткой. Строго заправленная кровать (так и просится: койка!), днем не притляжешь. На столе – тетрадь-дневничок, там отмечалась погода и разные события. Засомневалась я: не с зоны ли бабушка, не в охране ли служила, хотя ничего страшного в этом и не было. Но наше знакомство и общение не особенно долго продлилось.
Однажды пришла в нотариальную контору пожилая женщина, перевести на свое имя дом после смерти мужа. Почему-то мы разговорились с ней, и в следующую встречу ( оформление наследства – дело не одного дня) я неожиданно для себя позвала ее в гости, да еще с ночевкой! Она согласилась, но потом всегда рассказывала, удивляясь: «Ни разу я в гостях не ночевала! А тут вдруг пошла!».
Погостевала она у меня, познакомилась с моей Настей и как-то сразу сговорились с ней, что Настю я буду привозить к ней во вторник утром и забирать в пятницу вечером. Понедельник был у меня выходной, а в субботу – думала я – уж как-нибудь! Так началась наша дружба, и стала она мне родней самого родного человека, настолько славной и душевной была эта бабушка.
Её родня – сын, дочь, внучка – недоумевали, как так могло случиться, ведь она и с внуками не хотела сидеть. О деньгах и разговора никогда не было: Александра Тимофеевна Челядинова была не из тех людей, которые берут деньги за дружескую помощь. Я, конечно, привозила продукты, но она говорила: все у нас есть! У соседки брала молоко для Насти. И всегда норовила мне дать с собой что-то со своего огорода.
Потом я узнала, что в тот год, когда я родилась, у нее утонула десятилетняя дочь...
Многие сибирские дома и дворы выстроены довольно нелепо, я уже об этом писала. Корни этого явления уходят в далекое прошлое, когда Сибирь только заселяли пришлые люди. Похоже, оттуда повелись дома тесные, с внутренними перегородками не до потолка, при этом высоченные ворота, в них – малая дверца, я рядом – хилый редкий штакетник... Но это не все. У Александры Тимофеевны ее половина дома (дом на двух хозяев) отапливалсь двумя (!) печками, которые топить надо было два раза в день! Как не вспомнить было дедовы хоромы на Кубани, где печка топилась из коридора и обогревала весь дом в промозглые зимы, и сырости никогда не было.
И дом Александры Тимофеевны тоже был с вышивками! Она находила для этого время при немалом хозяйстве. Вышивки были простые, даже грубоватые, но хотелось ей красоты и уюта... Над кроватью висел коврик, вышитый большим крестом по куску вельвета! Сделан он был в то беспросветное время, которого мы не знали: время заплаток, штопок, перелицовки (все помнят, что это такое?), починки одежды и простынь, сбережения в сундуке для дочери слежавшегося ситца... И салфетки у нее были, и самодельные носовые платочки, наивно обшитые голубой ниткой, с малой розочкой крестиком в уголке.
Ее подарочки – подушечка, отделанная вязаным кружевцем, салфетки, платочки я не просто храню, а держу на самом виду! Память.
Вот как-то сама задумалась: а что когда-то после меня останется? То, что можно взять в руки, приложить к щеке... И теперь у меня есть подушки, картинки, сумочки. Мечтается иконку вышить – Богородицу семистрельную...
И еще есть начатая старая вышивка: квадрат простой ткани, с приметанной марлей вместо канвы, вышит уголок – один мотив, а всего должно быть девять, а вышивать надо по этому образцу. Уголок вышила моя бабка. Дальше пыталась вышивать моя мать, но сбилась, испортила кусочек и забросила... Вышивка лежала много лет – я забрала ее у бабки, больше ничего не осталось.Теперь надо решиться и закончить ее. А что? Пяльцы-иглы есть, сноровка есть, мулине – вон сколько!
...На обратной стороне вышивки не должно быть ни одного узелка. Нитка заправляется под стежки. Жаль, что в жизни так гладко не получается.
Сентябрь-октябрь 2023 г.                г.Гирне