Бабушка Ульяна - моя любимица

         (воспоминания)
Ульяна Александровна, бабушка моя,  – приёмная мать моей родной бабушки по материнской линии - Истоминой Таисьи Сергеевны. Родная мать Таси её, маленькую, оставила на железнодорожном вокзале в городе Свердловске со словами: «Ты здесь, Тася, посиди, я скоро приду». Девочка, просидев до позднего вечера, стала громко плакать.
Среди пассажиров, ожидающих поезда, оказались бездетные супруги из Старой Утки – Ульяна Александровна и Сергей (отчество не знаю). Они и взяли маленькую Тасю с собой, вырастили её. Прошло время, Таисья повзрослела, вышла замуж за Истомина Филиппа Ивановича. Родилась дочь – Лиза, моя мама. Когда же и она обзавелась семьёй (муж Яков Яковлевич Вершинин, мой отец), бабушка Ульяна стала жить с нами. Мужа её к той поре уже не было в живых.
Помню аккуратную, чистоплотную, любящую меня, заботливую старушку. Как-то в своём взрослом уже состоянии я вдруг однажды так отчётливо представил ту памятную «картинку», когда меня, маленького, занимала бабушка Ульяна: куколкой, сделанной тут же, ею самой, из носового платка – движущейся, завораживающей, привлекательной. А в другой раз – это была кукла, смастерённая из небольшого, тоненького чурбачка. Сверху к нему прикреплялась круглая матерчатая головка. Химическим карандашом на ней были нарисованы волосы и лицо. Играл такой куклой долго-долго. Бабушка была выдумщицей. Это сейчас хорошо известно, что народ наш чего только не творил в прежние времена, когда особых-то вывертов для развлечений не было. И для детей поиграть многое изобретал, да и для хозяйства -  в дело - мастерил многое.
В переднем углу бабушкиной комнаты располагался большой иконостас, всегда горела лампада. Бабушка Ульяна много молилась, соблюдала все полагающиеся посты и другие требования, определённые православной верой.
Бабушка убедила маму ещё новорожденным меня покрестить, это было сделано, как мне потом рассказывали.
Как только я стал способен к запоминанию небольших текстов, бабушка обучила меня молитвам, делала она это опять же тайком от отца (мать знала и не противилась). Повторял я их вслух и про себя бегло, не понимая смысла и предназначения. До сих пор в «сухом остатке» памяти хранится: «Господиисусе, Христесынебоже, дасвятитсяимятвое, да приидетцарствиетвое…». Тот, кто правильно использует эту молитву по назначению, понимает допущенные ошибки и механический подход ребёнка к заучиванию молитвенного содержания.
Но я тогда был убеждён, что произношу всё абсолютно правильно.
К слову сказать, почему-то уже в пору своего школьного времени, когда популярным было записывать в толстую тетрадь (толстую, насколько позволяли денежные средства для её приобретения – а тетрадей разнообразных по толщине, качеству бумаги и цвету обложек, было ох, и много!!!), делал надпись на обложке исключительно так: «ПесеЛьник». Казалось это правильным и безошибочным! Сомнений не было абсолютно никаких. Песельник – и всё тебе!!!
Благодаря бабушке Ульяне я попробовал и запомнил до сих пор вкус кулаги – густого, необыкновенно сладкого (вкуснющего!) напитка, приготовленного из ржаной муки, солода и ещё каких-то неведомых мне теперь добавок. Сравнить его могу, разве что с абрикосовым соком, старого – советского – приготовления, да и то – отдалённо, больше по консистенции и чуть-чуть по вкусу, но никак не по цвету. А ещё – парёнки (подвяленные, скрюченные от жары русской первородной красавицы-печи) – разноцветные овощные «нарезки». Дождаться не могли их полной готовности к употреблению…
Особую предрасположенность бабушки к себе я ощущал и по любовно приготовленной ею в небольшом глиняном горшочке, белейшей рисовой каши, сваренной в той же русской печке и по солнечно-праздничной пенке топлёного молока, прошедшего «экзекуцию» за печной заслонкой, в самом жерле печного дровяного «пожарища». Как же я любил, чтоб трещали дрова, чтоб можно было любоваться их алым «распадом» на крупные, пылающие жаром, угли!
Был случай, в один из летних дней мы с бабушкой пошли в лес. Она собирала травы, разбиралась в них. Многие травы сушила потом для хранения и использования в том или ином случае возникновения, какого либо недуга. Случилось так, что мы заблудились. «Закружились», как сказала бабушка. Я уже был тогда понятлив, заметил и впрямь, что около одного и того же пенька проходим несколько раз. Бабушка предложила сесть, отдохнуть. Присели. Она стала, немного перед этим помолчав, читать молитву. Читала долго.
- Ну вот, всё теперь, - проговорила, и мы направились в сторону дома, как нам казалось.
Действительно, мы вышли на дорогу.
- Леший заманивал нас, - долго потом повторяла бабушка, рассказывая об этом случае или вспоминая его в очередной раз при разговоре со мною.
Ещё была ситуация. Как-то мы были дома вдвоём с бабушкой, каждый занимался своим делом. Вдруг в сенях что-то громко стукнуло. Через какое-то время стук повторился, был более продолжительным. Ни на что знакомое, ранее случавшееся, он не походил. Мало ли там, кошка, например, прыгала, задела что-то, уронила - вот и стук образовался. Бабушка Ульяна сказала, как отрезала: «Домовой чудит!» С той поры я долго побаивался оставаться дома один, кто его знает, этого домового, на что он способен…
Приучила бабушка Ульяна меня пить чай из блюдца, вприкуску с комковым сахаром, который с помощью специальных щипчиков «дробился» из большой сахарной «головки». Как вкусно!!! Рафинад бабушка не признавала - не чувствовала его сладости.
Моя заботливая бабушка рано научила меня читать, в пять лет я уже бегал в поселковую библиотеку, и с помощью высокой ступеньки добравшись к барьеру с детскими книжками, «копался» в этих ярких разрисованных стопочках книг, задумываясь о том, какой же из книжечек отдать предпочтение, борясь с собой, и уговаривая себя согласиться на этот, казалось бы, последний уже, вариант. Но тут на глаза попадалось новое удивительное издание. И мучительный выбор начинался с самого начала…
Поход мой в библиотеку я бы назвал борьбою с самим собой. И как же везло иногда, если библиотекарь разрешал взять домой книг больше, чем было положено по правилам выдачи. Но нередко всё же звучало и нежеланное: «Прочитаешь ведь и ещё прибежишь!»
Бабушка Ульяна научила меня писать печатными буквами. Помню, когда в один момент мне очень захотелось заиметь сестрёнку, моя любимица подсказала, что можно написать в Москву. И я писал собственноручное «прошение» о том, чтобы мне выслали сестрёнку.
Надо заметить, что спустя годы, это случилось: но вот только Людмилка появилась прямо там, у нас в Староуткинске, не пришлось маме ехать за ней в столицу.
Как сейчас вижу счастливого отца, переполненного радостными впечатлениями от того, что у него родилась «матрёшка». Так он называл её ещё долго, чередуя с другим именем: «Дунька», хотя в свидетельстве уже было записано: «Людмила».
Кстати, «матрёшками» и «Дуньками» он и в дальнейшем называл всех маленьких девчушек.
Помнится, мать рассказывала, будто бабушка Ульяна утверждала, что если кто-нибудь родится, то водиться с ним она ни за что не будет. Так уж меня любила, что не хотела делить свою любовь ко мне ни с кем!
Но всё же, с белоголовою нашей Людочкой немного поводиться ей довелось. Но недолго… И полюбить её она успела так же трепетно, как и меня.
Лето… Грипп… Мама слегла с температурой, лежала на печи, не поднимая головы, малышка с нею.
Бабушка Ульяна, совсем старенькая, сухонькая, прихворнула тоже, но своими, старческими, болячками… Почти не поднималась. Сколько лет ей было в ту пору, не знаю, теперь и спросить об этом не у кого.
Меня (осенью должен был пойти в первый класс, был вполне самостоятельным) в этот день отправили в магазин за хлебом. Пока я выполнял поручение, бабушка тихо, никого не напрягая, покинула этот мир.
Пришли, после их оповещения, её подружки-старушки: аккуратненькие, молчаливые, тихонькие. В чёрных шалях… Стали нараспев читать молитвы, Читали всё положенное время, сменяясь, одни уходили, другие приходили.
Кладбище, могила, последнее прощание. Слёзы душили меня… Было осознание того, что бабушку больше не увижу, но верить не хотелось. Поминальный обед: гороховый и сладкий кисели, пироги с маком (мои любимые), черёмухой, другие вкусности… Еда не притягивала.
Бабушки не стало, дома пусто…
Задолго до своей кончины бабушка моя, как человек истинно верующий, стала готовить меня к прощанию. Она «внедряла» в моё сознание мысль о том, что когда-то её не станет на земле, она умрёт, но бояться этого не стоит. Настанет такой день, когда все ушедшие на тот свет, снова вернутся, и мы опять будем вместе.
Я в это верил.
Бабушка научила меня не бояться умерших людей. Когда доводилось ходить к знакомым для того, чтобы попрощаться с кем-то умершим, она всегда брала меня с собой. Предварительно, особенно в самом начале, подучивала, как надо себя вести, что можно делать, и как поступать нельзя. Рядом с бабушкой я чувствовал себя уверенно, воспринимал случившееся, как жизненную необходимость: так произойдёт со всеми. Бояться не надо.
В своей взрослой жизни, когда пришлось провожать в мир иной множество знакомых, родных, близких людей, мне помогали бабушкины наставления, помогают и сейчас преодолевать скорбные жизненные моменты, тягостные и болевые удары судьбы.
К бабушке Ульяне, когда она ещё была бодрой и энергичной, приходили её подруженьки. Накрывался стол, выставлялось вкусненькое, наливались маленькие стопочки наливочки – так ласково они называли это «питьё». После миниатюрной дозы лёгкого спиртного частенько заводились песни. Они были для песенниц своими, из старого, прошлого для них далёка – их молодости. Вспоминаю раскрасневшиеся, «размягчённые» лица, компаньонки моей бабушки становились разговорчивыми – добрели на глазах. Впрочем, зря я иронизирую по части их доброты. Это были добрейшие женщины, глубоко познавшие трудности жизни – каждая своей собственной судьбой – и не озлобленные, не ушедшие в себя. Все они были в вере, святой и православной. Хотя время то не располагало благоприятностью в вопросах веры. Но они несли её жизнью своей. Чинно и праведно.
Пост бабушка почитала и соблюдала все его каноны. Этому можно было поражаться, но она делала всё так, как должно было быть.
Пасхальное яйцо, хранившееся целый год на божнице, высохшее, она всегда съедала, отщипывала и давала мне маленький его  кусочек. Плохого вкуса я не ощущал, поглощал без нежелания.
Бывал у моей бабушки Ульяны раньше (как рассказывала мне мама) и уважаемый ею гость – старый фельдшер (я не запомнил его отчества, хотя и знал тогда, со слов бабушки, помню только имя - Павел). Он тоже угощался всем лучшим, что имелось. Бабушка высоко ценила его осведомлённость в медицинских вопросах, нередко позволяла себе получить какую либо консультацию на этот счёт. Беседы их затягивались надолго, протекали интеллигентно. Поговорить им явно было о чём. Это всё я узнавал из высказываний бабушки Ульяны и прочно запомнил.
Земляничная  поляна,
Мой  родной  уральский  край,
Моя  бабушка Ульяна,
Снова  с  внуком  поиграй!
Пусть  звучит  сегодня  странно
Среди  всех  других  имён
Имя  бабушки  -  Ульяна,
Ну,  а  я  в  него  влюблён.
Не  хватает  постоянно
Мне  тепла  сухих  тех  рук.
Моя  бабушка  Ульяна  -
Детства  самый  лучший  друг.
Ты  читать  учила  рьяно,
Мой  учитель  на  дому,
Моя  бабушка  Ульяна  -
Эталон  мой  по  уму.
Не  найду  твоей  могилы,
Был  я  мал…  Но  сохранил
Навсегда  твой  голос  милый,
Сказок  нить  и  след  чернил…
Сразу же после похорон своей любимицы я очень страдал, мучился от отсутствия такого родного мне человека. Подолгу смотрел на её фотографию, которая висела в деревянной рамке на стене среди прочих других.
Однажды, когда был дома абсолютно один, я расположился перед фото и вглядывался в него долго-долго.
Как случилось, не знаю, какое-то «наложение картинки» что ли на моё сознание, но вдруг бабушка (так мне показалось) протянула ко мне руки. Движение её рук, туловища было реальным, я и сейчас убеждён в этом. До сих пор помню свой громкий ор!
Под окнами играли старшие ребятишки, они вбежали к нам, принялись меня успокаивать, спрашивая, что произошло. Я рассказал, но, мне так кажется, утешители мои не поверили. «Галиматья, какая-то!» - помню, выразился один из них.
Некоторое время потом я побаивался оставаться дома один. Но что тут сделаешь, родители с утра – на работу и находились там до позднего вечера. А дело было перед школой: пойдёшь учиться, значит, уже большой. Чего бояться? Пообвык, да и на фотографию так больше глаза не таращил.
Но память этот момент хранит.