Могила Густава Эрикссона. Гл. 10. Анекдот в Белоом

ГЛАВА 10. АНЕКДОТ В БЕЛООМУТЕ.

       Вернувшись в Москву, я не стал откладывать дело в долгий ящик и уже на следующий день встретился с господином Натанзоном.
       Борис Моисеевич Натанзон был всем Натанзонам Борис Моисеевич – худенький, маленький, желчный и злобный человечек, полагающий, что весь мир ему таки кое-чем обязан. Я даже побоялся вначале, что это его правило будет распространено и на меня. Но к Рамазу старик-процентщик обратился, как к фолу последней надежды, когда все обычные средства воздействия на ситуацию были уже исчерпаны. Поэтому Борис Моисеевич дулся, скрежетал зубами, осекался на полуслове, но всё же меня просил сделать хоть что-нибудь, а не указывал мне, что я должен сделать и как.
       Был господин Натанзон персонажем преинтереснейшим. Этакий герой нашего времени. В 85-м году молодой ещё Натанзончик отъехал на 5 лет за валютные аферы. И хоть и отсидел по полной, вышел очень своевременно – такие, как он, начинали править бал. Выйдя на свободу, повзрослевший Борис Моисеевич начал торговать бананами. Смешно, скажете вы? О, нет! В начале 90-х торговля бананами была очень осмысленным и почтенным родом деятельности, в отличие от науки, музыки, защиты Отечества, а уж тем более борьбы с преступностью. И наторговал он на своих бананах столько, что впору было переходить на следующий уровень игры. Что это будет за следующий уровень, подсказала Борису Моисеевичу его натура, - конечно, ростовщичество! Однако игра на этом уровне в начале 90-х была чрезвычайно сложной и сопряжённой со всевозможными рисками. И тут фортуна улыбнулась нашему Натанзону! На его горизонте появился великий комбинатор и, по совместительству, рейдер, Илья Шпуров, некоронованный король Переславля-Залесского. Два мошенника понравились друг другу до невозможности, и началась у Бориса Моисеевича золотая эра. Он только инвестировал деньги и процветал, всё остальное делал Шпуров, руководствуясь золотым правилом «Ворон ворону глаз не выклюет». Золотая эра продолжалась до 16-го года, когда великий комбинатор растворился в тумане житейских морей.
       И настала для нашего Натанзончика осень, но не золотая, а пасмурная и дождливая. Пришлось вернуться к реалиям начала 90-х и снова пойти в одиночное плавание. И хоть говно не тонет, плавать самостоятельно Борис Моисеевич изрядно разучился.
       Именно тогда судьба и свела нашего Бориса Моисеевича с Олегом Любомировичем Коростелём. Вспомнить бы Натанзону пословицу «Где хохол прошёл, там еврею делать нечего»! Но господин Коростель показался ему слишком простым и понятным. Обычный паренёк с Западной Украины, приехавший в конце 80-х покорять Москву. Паренёк был неглуп. Быстро сообразил, что лучше быть большой лягушкой в маленьком болотце, чем рыбой в океане. И Москву покорять он раздумал. Женился на своей сокурснице по заборостроительному институту и перебрался жить к ней на окраину Подмосковья в посёлок городского типа Белоомут. Белоомут – это скорее всё же городок, чем посёлок, - больше шести тысяч жителей. Вот там Олег Любомирович и реализовывал свою мечту о большой лягушке: открыл продуктовый магазинчик, потом второй и третий, стал для всех жителей посёлка местным. А со временем стал Коростель одним из самых уважаемых жителей Белоомута, членом его, если можно так сказать, элиты.
       В 16-м году в воздухе запахло модой на внутренний туризм. А Белоомут – первая визитная карточка красавицы Мещёры. Крохотный городок на левом берегу живописнейшей Оки в окружении бескрайних полей и лесов. И как жемчужная россыпь – красивейшие старинные церквушки по берегам. Тут тебе и рыбалка, и охота, и купания в Оке, которая в тех местах чистейшая, и неспешные прогулки по окрестным сёлам. И до есенинских мест на той стороне реки недалеко. В общем, рай земной.
       У Олега Любомировича на такие вещи чутьё было потрясающее. И надо сказать тебе, любезный мой читатель, господин Коростель с самого начала показался мне персонажем довольно-таки симпатичным. Он же не героином торговать собрался, а выкупил у городской администрации единственную в Белоомуте оставшуюся от советских времён полуразвалившуюся гостиницу «Огарёвский дворик» и решил её модернизировать до вполне человеческого уровня. Денег на всё про всё Олегу Любомировичу не хватило, и занял он у нашего Бориса Моисеевича 25 миллионов рублей. Натанзон – это вам не Левитан, красоты русской природы ему по барабану. Но считать Моисеевич умел. Съездил на место, всё прикинул и решил, что его прибыль от этих 25 лямов составит 15. Оформили всё расписками, ударили по рукам и дело пошло.
       И вот тут мне становится реально жаль несчастного Коростеля. И из сметы на ремонт он вышел, почему не смог всё доделать до конца. Люди в Белоомут толпами почему-то не стремились, наполнение гостиницы оставляло желать много лучшего. Уже через два года было видно, что вложения не окупаются. И тут вдарил коронавирус, и стало понятно, что прибыли Борису Моисеевичу не видать, как своих ушей. Да какая там прибыль, вернуть бы своё.
       И вот тут Олег Любомирович показал нашему Натанзончику, что не надо идти одним маршрутом с хохлом. На просьбы вернуть деньги ответил просто: «Денег нет и не будет». Владельцем «Огарёвского дворика» по документам оказалась некая Марина Георгиевна Марусидзе, персонаж мифический, которого никто в глаза не видел.
       - Будешь сидеть, поц! – сообщил Натанзон Коростелю и пошёл мусориться в Управление внутренних дел Западного округа, на территории которого давались деньги в долг.
       Борис Моисеевич на полном серьёзе считал, что все на свете ему обязаны просто по факту. Пацаны из отдела уголовного розыска Западного округа так вовсе не считали. Надо сказать тебе, любезный читатель, что Западный округ Москвы – особый. Слишком много там живёт состоятельных и всеми уважаемых людей. И полиция там тоже соответствующая. Мне кажется, что мои коллеги из этого округа даже на работу за бесплатно не приходят. Вот и Натанзону они печально объяснили, что сочувствуют ему, но речь идёт о гражданско-правовых отношениях, и лучше бы ему обратиться в суд. И наступила драматическая пауза. Когда ребята с Запада поняли, что со стороны заявителя им ничего не светит, они обратились к противоборствующей стороне. Олег Любомирович в отличие от Бориса Моисеевича вовсе не считал, что все ему чем-то обязаны. К тому же явно имел опыт общения с сотрудниками органов. Поэтому к ребяткам с Запада он подъехал правильно. История умалчивает, что он им привёз, может быть вяленой рыбки, может быть водички из святых мещёрских родников. Но факт остаётся фактом: никаких признаков преступления в его деяниях усмотрено не было. Ну, взял человек взаймы 25 лям. Ну, наверно, собирался как следует с друзьями половить рыбку и попить водки на эти деньги. Какая нахрен гостиница?! Он к ней никакого отношения не имеет! А кидать господина Натанзона он вовсе не собирается. Все деньги вернёт до копейки! Будет ежемесячно откладывать со своих доходов в 40 тысяч рублей и вернёт!
       Глубоко оскорбившись позицией Западного уголовного розыска, несчастный Борис Моисеевич решил, что уж где ему точно должны, так это в Прокуратуре Западного округа и в Управлении Собственной Безопасности города Москвы. В УСБ борцы с коррупцией в наших рядах оценили господина Натанзона и зарядили конкретную сумму. Борис Моисеевич пообещал им, что на всех ментов управу найдёт. В Прокуратуре же к нему отнеслись благожелательно и интеллигентно и пообещали выявить все нарушения законности в ходе проверки по его заявлению. Поэтому постановление об отказе в возбуждении уголовного дела неоднократно отменялось прокурорским решением, а материал отправлялся на проведение дополнительной проверки. Всё тем же пацанам из Западного уголовного розыска. А сотрудники Прокуратуры Западного округа ждали. Не дождавшись ничего, они пришли к выводу, что нарушений законности в ходе проверки по заявлению гражданина Натанзона не допущено.
       В обмен на утраченную веру в людей Борис Моисеевич получил на руки четыре постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, с которыми и пошёл в суд. Наш суд, самый гуманный и справедливый суд в мире, признал основания иска гражданина Натанзона законными и вынес судебное решение, согласно которому гражданин Коростель должен был вернуть Борису Моисеевичу 25 лям плюс положенные гражданским кодексом проценты. Дальше мяч оказался на стороне судебных приставов. Тут уж Натанзончик решил не наступать на одни и те же грабли и, в силу своей природной щедрости, подогнал ребятам аж 50 тысяч рублей. Те были слегка смущены, так как не понимали, как поступить с такой огромной суммой. Но дело своё сделали вполне добросовестно. Съездили в Белоомут. Обнаружили, что халупа, в которой ютится гражданин Коростель с двумя несовершеннолетними коростельчиками, даже по меркам Белоомута является халупой. Забрали у бедного Олега Любомировича в счёт уплаты долга старенькую «Ниву-Шевроле» остаточной стоимостью 250 тысяч рублей, и обязали его отчислять в счёт погашения долга определённый процент от 40 тысяч рублей, которые он ежемесячно получал в администрации городского поселения Белоомут. А самое главное, судебные приставы установили, что господин Коростель – форменный голодранец и ничего ему в этой жизни не принадлежит.
       Вот после этого то наш Борис Моисеевич Натанзон и затосковал не по-детски. Сколько раз он во сне взывал к своему любимому Илье Юрьевичу Шпурову: «Вернись, я всё прощу!» И всё больше приходило к нему осознание, что 25 лям йок. Вот как раз в этот трагический момент какой-то добрый человек и вывел его на Рамаза.
       Поговорив с Борисом Моисеевичем полчаса я понял, что об оперативных расходах можно не заикаться. Несколько раз он не сдерживался и пытался инструктировать меня что мне делать и как. Спасло меня то, что я хороший актёр. Я настолько убедительно изображал покойного Лёху Адвоката, что после моей фразы: «Уважаемый, а Вы ничего не попутали?» Натанзон начал со мной во всём соглашаться. Единственное, в чём я не мог его продавить, это моя доляна. Здесь маленький еврейчик превращался в ощетинившуюся гиену и рычал:
       - Двадцать процентов от того, что Вы привезёте, и всё! И не надо со мной торговаться, молодой человек! На этом мы сошлись с Рамазом, и я ничего с Вами обсуждать не буду!
       Для меня же было принципиально важно определиться, на какую сумму в этой совершенно безнадёжной ситуации старый еврей рассчитывает. Мы торговались целый час. Я точно уяснил для себя, что доводы разума на жадность не действуют. Наконец, две высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению, что если Коростель, падла, возвращает 5 лям сразу, то я вручаю ему судебное решение, отчехляю свою доляну, отдаю 4 ляма старику-процентщику, и мы друг о друге забываем.
       - Знаете, что Борис Моисеевич? Встретились бы мы с Вами году этак в 35-м где-нибудь в Штутгарте, было бы не плохо. Ладно, не рычите. Готовьте нотариально заверенную доверенность на моё имя и оригинал судебного решения. Я заеду к Вам послезавтра.
       С этими словами я откланялся.

                ……….

       На следующий день я встречался в Твери со своим другом.
       - Ай, мама-джан! Вот какая доля воровская! Да, Рамаз, теперь я понимаю, - деньги просто так с уважением вам не несут.
       - Зря иронизируешь, Юр. Эта тема ещё хорошая, все остальные – гораздо хуже.
       - Что ты, Рамаз, я не иронизирую. Но объясни мне, с каких это пор деньги в таких проблемных ситуациях возвращают за 20 процентов?
       - И опять ты не прав. Ты же сам общался с Борисом Моисеевичем, понял, что за человек.
       - Это так.
       - Так вот торг начинался с 10 процентов. Поднять до 20 было непросто.
       - Рамаз, ты не подумай чего… Лучше такая тема, чем никакой. Ты мне скажи, если сработаю, сколько я должен на воровское прислать?
       - От тебя на воровское ничего. На общее пришлёшь 10 процентов от того, что сработаешь, и хорошо будет. Да, и вот я тебе что ещё хочу сказать, - Рамаз замолчал, как будто подбирал слова. – Знаешь, Лёха наш, конечно, святой жизни человек был… Вот только за ребятами его часто трупов много оставалось. Я вот трупы не люблю. А ты?
       - Об этом со мной мог бы и не говорить.
       - И ещё один момент, и вот тут слушай меня внимательно. Когда денег нет – это плохо. Но если поймёшь, что тема неподъёмная, бросай всё и возвращайся. Деньги того не стоят. Ты хоть представляешь, что такое Белоомут?
       Что такое Белоомут я представлял себе хорошо, даже слишком хорошо. За годы моих странствий по Руси я изучал не только памятники архитектуры, но и наблюдал за жизнью людей. Стоит где-нибудь в медвежьей глуши такой городочек. И не важно, как он называется – Мещовск, или Одоев, или Старая Ладога, или Белоомут. И вроде бы всё там, как везде: своя администрация, своя ментовская, свои барыги, свои бандиты… Да только там Затерянный Мир. И действуют в этом Затерянном Мире только свои, местные. А чужие… Нет, если ты приехал природные красоты и древности лицезреть – добро пожаловать! Мы люди гостеприимные, всё расскажем, всё покажем дорогому гостю. Но не дай Бог тебе лезть в наши дела. У нас тут, видишь ли, глушь. Медвежья. И зверья всякого в лесах вокруг видимо – невидимо. Поэтому, будешь лезть в наши дела слишком настырно, - запросто сможешь стать кормом для этого лесного зверья, особенно для тех, кто не брезгует падалью.
       К поездке я готовился тщательно. Деньги мне были нужны позарез. И если хороший друг мне подкинул такую тему, представляю, какую можно получить, находясь в свободном поиске. Я твёрдо решил ехать один. Во-первых, деньги были не те, которые стоило бы половинить. А во-вторых, мне совсем не хотелось подписывать на тему кого-нибудь из приятелей, а потом объяснять его близким, что из Белоомута он не вернётся. Ствола у меня не было, о чём я нисколько не сожалел. Была отличная подаренная покойным Лёхой выкидуха, а Лёха всегда говорил, что в ближнем бою нож всегда надёжней пистолета. Терпеть не могу носить костюмы, но в эту поездку я взял с собой солидный костюм и такой же приличный галстук к нему. Съездил к господину Натанзону, забрал доверенность с судебным решением. И только после этого созвонился с Серёгой Шаповаловым и договорился, что заеду к нему, - а это был мой основной пункт подготовки к поездке.
       Серёга Шаповалов работал у меня в оперативно-розыскной части в отделении по борьбе с кражами автомашин. Как ни странно, после моего ухода на пенсию отношения у моего любимого второго зама Володьки с моими друзьями с третьего этажа начали портиться. Продолжалось это долго, но носило характер системы. И через два года после моего ухода Вовка вынужден был уйти из округа на Петровку. Уж не знаю, какими соображениями руководствовались наши славные парни, когда выжили из Управления самого сильного линейного специалиста и человека, органически неспособного на непорядочность. Вовкины ребята разлетелись кто куда. Старики – на пенсию. Наиболее способная молодёжь, костяк его команды, ушли на Петровку с Володей. Но не все и даже не половина. Большая часть покинула славные внутренние органы. В том числе и Серёжка Шаповалов по прозвищу Шляпа.
       Со стороны Шляпа казался мажором. Но это только казался. Спокойный, современный молодой человек, воспитанный, из обеспеченной семьи. Вроде бы – какой из него опер? Но был Шляпа не только опером толковейшим (не зря Володька держал его совсем рядом с собой), но и сыщиком, имеющим высшую оперскую награду. Медальками в нашей поганенькой системе никого не удивишь. Бывает, что какой-нибудь фотограф из отдела кадров пойдёт на пенсию майором, собрав полную коллекцию медалей. Орденами не удивишь тоже. У начальников отделов на Петровке очень модно получать ордена за резонансные раскрытия начальников криминальной на земле, причём эти начальники криминальной за то же самое, как правило, получают неполное служебное соответствие. А вот у Шляпы была действительно высшая оперская награда: когда он работал на земле в Гольяново, получил проникающее пулевое ранение, задерживая разбойников. А такую штуку по блату не получишь. После ухода Вовки Серёга подумал, подумал, да и уволился на гражданку, плюнув на пенсию, до которой ему оставалось ещё лет шесть. Родители помогли с деньгами и открыл Шляпа свой маленький бизнес – тату студию. Это дело у него пошло. От безголовых клиенток и клиентов, полагающих, что им всегда будет не больше тридцати, отбоя не было. Вот Серёга и разукрашивал им задницы, бюсты и торсы по самым новейшим технологиям и разными цветами, зарабатывая очень даже неплохие деньги. А в 18-м году у Шляпы в бизнесе начался настоящий прорыв. Какие-то испанцы изобрели удивительные красители для татушек. Нанесённые этими красителями наколки выглядели совершенно настоящими. И так продолжалось недели две. Потом красители начинали бледнеть и через месяц совершенно пропадали. Стоили такие татушки гораздо поболее, чем обычные. Но какой открывался простор для богатых бездельниц и бездельников! Сегодня у тебя на сиськах розочки, завтра зайчики, а послезавтра пантеры. А у парней на бицепсах сегодня Че Гевара, завтра Джим Моррисон, а послезавтра тот, кто почти Бог. Вот это мне было и нужно.
       Серёга Шаповалов прекрасно помнил, что его бывший начальник ОРЧ больше всего похож на Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес». Но от моей просьбы и он слегка прифигел. А может быть сыграли свою роль слухи, распускаемые моими недоброжелателями, о моём высоком статусе в мире криминала. Как бы там не было, Серёга всполошился не на шутку:
       - Владимирыч, я смотрю ты без нас совсем от рук отбился. Не буду я ничего делать! Зачем мне надо, чтобы тебя завалили?! Ты на роль отца по возрасту не катишь, но дядька ты нам всем хороший был. Не возьму грех на душу!
       Да, на роль отца я по возрасту не подходил. Но ситуацию надо было рихтовать.
       - Сынок, милый, ты за меня не беспокойся. Ты думаешь папка на старости лет совсем в деменцию впал? Или, может, просто красители слишком дорогие, и тебе денег жалко? Так давай я заплачу сколько нужно.
       - Ты чего, дядь Юр, ошалел? Чтоб я с тебя денег брал? Только ты уверен, что ни в какой косяк не въедешь?
       - Уверен, сынок, уверен, не переживай!
       - Каким цветом будем колоть?
       - Самым тёмно-синим, переходящим в чёрный.
       Всего через час с небольшим фалангу моего безымянного пальца украшал перстень с жуком-скарабеем, указательного – перстень «В пределах», а среднего – чёрный перстень с короной. Для пущей убедительности на фаланге большого пальца накололи «Рождён вором». Для завершения картины маслом Серёга очень красиво и профессионально набил мне на кисть той же руки собор Василия Блаженного, на котором по странному стечению обстоятельств было двенадцать куполов. Серёга был настоящим мастером своего дела, мне даже стало жалко, что вся эта лепота через две недели побледнеет, а через месяц совсем исчезнет.
       Вот таким красивым и расписным отправился я ранним утром следующего дня в Белоомут.

                ……….

       Уже в 11 утра я слез с автобуса и пошёл заселяться в тот самый «Огарёвский дворик». Весёлая рыжая деваха-администратор, увидев художества на моей руке, спросила:
       - Ты чё, дядь, блатной что ль?
       Увидев, что я не проявляю к ней никакого интереса, она выдала мне ключ от самого отстойного номера.
       - Э, красавица, так не пойдёт. Ты мне давай номер на третьем этаже, чтобы окна на Оку выходили и балкончик был.
       Предпринимать активные действия было рановато, и я решил прогуляться и сделать рекогносцировку. Погода для 7-го октября стояла совершенно аномальная. Солнце светило по-летнему и было жарко. С Оки дул свежий и тёплый ветерок, всё вокруг купалось в солнечном свете. Красота – неописуемая, я даже забыл, зачем приехал. Есть в Белоомуте три каменные церкви. Одна из них ничего из себя в плане архитектуры не представляет, другую до неузнаваемости изуродовали большевики. А вот церковь Успения Пресвятой Богородицы в Нижнем Белоомуте – фантастический шедевр позднего русского классицизма. По совершенству композиции и дару архитектора, её строившего, эта церковь не имеет аналогов во всём дальнем Юго-Восточном Подмосковье. Я долго бродил вокруг неё, восхищаясь этим затерянным в глухомани чудом. Вот только ремонт ей ох, как бы не помешал! Да, видно, приход совсем бедный.
       А ещё с этой церковью связана история, смешная и поучительная одновременно. Крестьяне в Нижнем Белоомуте жили зажиточные – торговали рыбой и хлебом, занимались винным промыслом. Помещику своему платили необременительный оброк и чувствовали себя кум королю. И вот в начале 19-го века в очередной рекрутский набор сошлись они на сход и решили сдать в рекруты несчастного, безродного и никому не нужного бобыля Христофора Надеждина. Видать, некому было заступиться за парня. Сдали и сдали, и забыли о нём. А Христофор совершил редкостный для тех времён фортель. Уж не знаю, что за способности были у этого парняги, но из солдат он выслужился в обер-офицеры. И не просто в обер-офицеры, в отставку ушёл в чине штабс-капитана, что давало ему и его потомкам право на потомственное дворянство. В отличие от своих сослуживцев-дворян Надеждин не растранжиривал папенькины и маменькины денежки, вышел в отставку человеком вполне состоятельным. И купил своё родное село – Нижний Белоомут. Судя по всему, военная служба Христофору сахаром не была. Поэтому своих односельчан, сдавших его в рекруты, он, став помещиком, просто задавил оброком. Нижнебелоомутчане пищали, плакали и называли своего барина Нехристофором. Революционный поэт Николай Огарёв, владевший Верхним Белоомутом и отпустивший своих крестьян на волю, всячески клеймил позором своего соседа и называл его «гнуснейшим порождением Николая Палкина». Но штабс-капитану Надеждину на это было плевать – он всё богател и богател. Наследников у бывшего бобыля не было, семьёй он так и не обзавёлся. А незадолго до смерти в 1839-м году пригласил столичного архитектора и на все свои деньги построил эту великолепную церковь, которая по своим достоинствам могла бы стоять и в Москве, и в Петербурге.
       От Успенской церкви я вышел на берег Оки и, наслаждаясь солнечным ветром, серебряными переливами реки и игрой разлетавшихся бабочек всяких мастей, дошёл до паромной переправы. Речная ширь здесь достигала трёхсот метров, паром ходил с левого берега на правый и обратно раз в полтора часа. Я скатался за 40 рублей туда и обратно, мурлыкая на это нереальное солнышко и покуривая сигаретку. Тем временем было уже три часа. Пора начинать действовать.

                ……….

       Я зашёл в номер и переоделся в костюм. Выглядел я очень солидно, рыжая деваха-администратор посмотрела на меня с недоумением и восхищением. Я прошёл в ресторан при гостинице и сел у окошка, выходившего на главную улицу городка – улицу Урицкого. В процессе реконструкции «Огарёвского дворика» ресторан был задуман на славу. Но денег на полную отделку не хватило. Мальчик-бармен выполнял роль официанта и метрдотеля одновременно, что недвусмысленно говорило – дела в гостинице шли совсем плохо. Умненький такой мальчик, сообразительный, глазки осмысленные. Только уж больно по-волчьи смотрит. Почуял, видать, чужака, не с добром сюда приехавшего. Я заказал ему американо и, когда он его принёс, попросил присесть на минутку.
       - Молодой человек, а как бы мне повидаться с Мариной Георгиевной? Я её старинный приятель.
       Мальчик оценивающе рассматривал татуировки у меня на кисти, но ответил, не задумываясь:
       - А Марина Георгиевна в отъезде. Давно в отъезде. Когда будет, - никто не знает.
       - Хорошо. Тогда я хотел бы встретиться с Олегом Любомировичем.
       А глаза то у него совсем, как у волчонка.
       - А кто такой Олег Любомирович? Извините, я такого не знаю, мне надо работать, - и ушёл.
       Из Москвы я взял с собой боевую трубку с боевой симкой, на которой были только несколько относящихся к теме телефонов. Я набрал телефон Коростеля. Как ни странно, после шести гудков он ответил на незнакомый вызов.
       - Слушаю.
       - Здравствуйте, Олег Любомирович. Я представляю интересы Бориса Моисеевича Натанзона. Вот приехал из Москвы к Вам в Белоомут. Хотелось бы побеседовать.
       - Представьтесь, пожалуйста.
       - Для Вас я – апостол, потому что у меня благая весть. Я тут сижу в ресторане Вашей гостиницы. Не могли бы Вы со мной пообщаться?
       - Никакой гостиницы у меня нет. Я так понимаю Вы в «Огарёвском дворике» сидите и решили из меня долги выбивать?
       - Да, я в «Огарёвском дворике». А вот выбивать из Вас ничего не собираюсь. Наоборот, у меня для Вас очень хорошая новость. Так Вы подойдёте?
       - Да, я буду через двадцать минут. Как я Вас узнаю?
       - Легко. Кроме меня других посетителей нет.
       - До встречи.
       Я вышел на улицу покурить, потом заказал мальчику-бармену ещё один кофе. Он поглядывал на меня с неприличным любопытством. Было ясно, что я для него - реальная угроза потери работы. А другой работы в Белоомуте нет.
       Олег Любомирович не заставил себя долго ждать. Уже через пятнадцать минут к гостинице подъехала довольно новая чёрная «Митсубиси Паджеро». Коростель вошёл в ресторан и сел за мой столик. Курчавые тёмные волосы, тонкие черты лица, характерный акцент, никуда не девшийся за 30 лет, - типичный западенец. Он сходу оценил мой недешёвый костюм и татуировки, но парень был, видно, неробкого десятка.
       - Я бы хотел, чтобы Вы всё-таки представились.
       - А Вам это ничего не даст. Юра меня зовут.
       - Ну, я Вас слушаю, Юрий.
       Я показал Коростелю свою доверенность и судебное решение по иску Натанзона.
       - Значит так, Олег Любомирович, буду предельно краток. Есть маза соскочить с этого долга, сильно не напрягаясь. Я торчу в Вашей дыре, предположим, два дня. Вы послезавтра приносите мне пять лям. Я отдаю Вам оригинал судебного решения, и мы друг о друге забываем. Как Вам такой вариант?
       По глазам было видно, что такого Коростель явно не ожидал, и вариант ему нравился. Но барыга всегда остаётся барыгой.
       - Вариант очень хороший. Но, поймите, у меня нет денег. Совсем нет. По нашим временам пять миллионов – это приличная сумма. Как я смогу её собрать всего за два дня?
       - Я предлагаю, давайте не будем играть в игры. Надеюсь, Вы не станете вешать мне лапшу на уши, что к этой гостинице не имеете никакого отношения?
       - Не стану.
       - Тогда получается, что Вы один из самых состоятельных жителей Белоомута?
       - Так то, оно так. Но Вы же видите, какая тут у нас нищета.
       - Нищета – это у людей, работавших тут на швейной, кожгалантерейной и деревообрабатывающей фабриках, которые давно закрылись. Вот у них – нищета. А у Вас? Только не надо мне рассказывать, что чёрный «паджерик», на котором Вы подъехали, - машина бабушки жены, а Вам только дали покататься. Вот уже два ляма. А ещё три как-нибудь наскребёте.
        Коростель молчал и смотрел на меня, как на врага народа. «Э, парень, уж слишком ты жадён», - подумал я.
        - Вот что я Вам скажу, Олег Любомирович. Большой симпатии к своему клиенту я не испытываю. Но если по-чесноку, при такой схеме расхода по мастям Вы его просто грабите. Поэтому либо послезавтра Вы передаёте мне обозначенную сумму (и без фортелей, пожалуйста), либо – я Вам не завидую. Так что, на чём порешим?
        - Послезавтра вечером деньги будут. Как мне Вас найти?
        - А я в Вашей гостинице остановился.
        - Ну, тогда до послезавтра?
        - Всего Вам доброго.
        Коростель уехал, а я пошёл в свой номер. Проходя мимо администраторши, я широко улыбнулся ей:
        - Детка, ко мне в скором времени друзья должны подъехать. Я буду у себя в номере. Ты мне набери тогда.
        В номере я достал из сумки бутылку «Старого Кенигсберга», взял стакан и вышел на балкон, выходящий на Оку. Солнце уже склонялось к закату и поблескивало из-за лесов на правом берегу реки. Ох не прост этот Коростель, ох не прост! Достойный партнёр и оппонент Борису Моисеевичу. А что вы думаете, быть большой лягушкой в маленьком болотце легко? Этот не то, что с пятью миллионами, со ста тысячами просто так не расстанется. Делюга мне предстоит непростая, и пока что всё непонятно.
        Не успел я осилить и сто грамм волшебного напитка, как телефон в номере зазвонил.
        - Ну и друзья у Вас! – по голосу девахи можно было сделать вывод, что друзья у меня достойнейшие. – Подъехали. Спуститесь?
        Я спустился на ресепшн и увидел картину маслом, моментально перенесшую меня в середину 90-х. А может быть в этом городочке 90-е никогда и не заканчивались? Меня ожидали два пассажира. Один здоровый, мордатый, с коротко стриженными рыжими волосами. Он сто процентов был главный. На шее была толщиной с палец золотая цепь. Я уже и забыл про такие персонажи. В Москве их давно повыбили, а здесь, видать, заповедник. Морда у основного была с широкими монголоидными скулами и совершенно не обезображена какими-либо признаками интеллекта. Чувствовалось, что в Белоомуте мордатый считает себя хозяином. Второй выглядел гораздо поскромней – среднего росточка, худощавый, но по общей картине угадывалось, что пару ходок он имел.
       - Ты что ли приехал с нашего Коростеля долги выбивать? – спросил мордатый. Было видно, он настолько считает себя хозяином положения, что мои ответы его не интересуют. – Ну, пойдём поговорим.
       Мы пришли в ресторан. Освещения было мало, но на улице ещё не стемнело, да и сели мы опять возле окошка. Мордатый сел напротив меня, его помощник справа от него. Помощник был старше мордатого лет на десять, но иерархия в их паре была видна невооружённым глазом. Я вполне миролюбиво спросил:
       - Что будете пить, ребята?
       - Мы то ничего не будем, а вот ты будешь пить водичку из Оки. Причём прямо сегодня, если быстро не соберёшь свои манатки и не свалишь отсюда. Ты ох**л, наверно, старый? Приехал к нам сюда и решил здесь свои правки устраивать? Я тебе даю десять минут на сборы, иначе тебе п***а.
       - Вам бы следовало поучиться вежливости, молодой человек, - сказал я спокойно и даже лениво. Левая рука лежала у меня на столе, и её пристально изучал второй оппонент. – Сначала надо выяснить, с кем ты общаешься, а потом вести себя так по-хамски. Хотя по-хамски вести себя ни с кем не надо. Мне кажется, что Вы умрёте молодым – такие как Вы долго не живут.
       Мордатого от такой наглости просто взорвало. Так оскорбить его в его же собственной вотчине. Я даже побоялся, не случилось бы с ним припадка.
       - Да я тебя! На ремни порежу! Прямо здесь! Прямо сейчас!
       И тут случилось неожиданное: помощник коротким и незаметным, явно зоновским движением въехал своему шефу по почкам.
       - А! Белый, ты ох**л что ли?! Ты чего творишь?!
       - Ну-ка пойдём, Рыжий, выйдем на улицу! Не бычься ты, беды с тобой не оберёшься! – и, обращаясь ко мне, - Вы извините, уважаемый! Нам с другом коротенько перетереть надо.
        Я видел из окна, как выйдя на улицу Рыжий попытался со всего размаха дать Белому по уху, но тот ловко увернулся и ещё раз ткнул того по почкам. После этого Белый начал что-то оживлённо объяснять, размахивая руками. Было забавно наблюдать, как менялось выражение морды Рыжего. Сначала на ней была написана только злость на своего подельника, потом эта злость сменилась растерянностью и полным непониманием, а в конце всё сменилось неподдельным испугом. Да, не зря я съездил в гости к Шляпе, всё правильно сделал!
       Обратно в ресторан Рыжий не пошёл, за стол ко мне подсел Белый.
       - Ну что, бродяга, урезонил дурачка своего?
       - Уважаемый, Вы нас простите ради Христа! И Димку не наказывайте. Он пацан правильный, только глупый очень. И жизни не видел совсем, ни разу не был в доме нашем общем. Я сколько раз ему говорил: «Смотри, с кем базаришь». Да всё без толку. Дерёвня она и есть дерёвня.
       - Да что ты так разволновался? Побереги здоровье. Я же сюда не наказывать приехал, а по простому делу. Как зовут то тебя, бродяга?
       - Николай я, уважаемый.
       - За что чалился?
       - Да по мелочи. По молодости бакланку впаяли, а потом по сто пятьдесят восьмой второй заезжал.
       - По мелочи то – по мелочи, но вижу, ты человек правильный и разумный. А скажи мне Коля, когда это Коростель успел вас послать?
       - Да как встретился с Вами, так сразу Рыжего подтянул и говорит: «Что хочешь делай, а только чтоб этот блатной отсюда уехал. Зря я тебе что ли плачу?» Ну, а Рыжий, чёрт, и рад стараться.
       - Зря ты друга своего чёртом называешь. Нехорошо это. А скажи мне, Колюха, Коростель то сам что за человек?
       - Да жлоб он конченный, уважаемый. Тридцать лет тут народ обирал в своих магазинах. За лишнюю копейку – удавится.
       - Так вот ты передай ему, бродяга, чтобы больше он со мной не шутил. Я, знаешь ли, шуток не люблю. Мне при моём положении шутить не положено. Деньги чтоб послезавтра вечером были.
       - Всё передам, уважаемый, не сомневайтесь! А позвольте Вас спросить, братвы то с Вами много приехало?
       - Я тебе так, Коля, скажу: «Меньше знаешь, лучше спишь». А ещё говорят: «Проживёшь подольше, узнаешь побольше». Как ты понимаешь, такие люди, как, я по лесам одни не бродят.
       - Да нет, уважаемый, вы не то подумали! Я к чему спросил: Вы скажите своим, чтобы отдыхали. Мы сами всё сделаем. Ведь дураку понятно, что Коростель кругом неправ, а Вы ему своим предложением благодеяние делаете. Деньги послезавтра вечером будут. Сам Вам в зубах притащит. Мы за всем проследим. Димка пока ещё не совсем въехал, тупой он у нас, но я ему всё объясню, отвечаю. А Вы отдыхайте спокойненько, вон как красиво тут у нас! Вы разрешите, я пойду?
       - Иди, бродяга, иди, Бог с тобой. И своему Димке передай, пусть меня не боится, а то трясётся, как обиженный, - смотреть противно.
       Белый подошёл к бару и взял самую дорогую бутылку «Хеннеси». Мальчик-бармен на это никак не отреагировал, видно Рыжий и компания чувствовали тут себя полноправными хозяевами. «Хеннеси» был осторожно поставлен на мой стол.
       - Вот, уважаемый, босяцкий подгон. Простите нас и отдыхайте хорошо.
       - И тебе, бродяга, хорошего вечера.
       Белый испарился. Я же взял босяцкий подгон и вернулся к себе в номер. Там я выше на балкон, выпил «Старого Кенигсберга», закурил и набрал номер Коростеля, до которого мои новые друзья вряд ли ещё добрались. Тот взял трубку практически сразу.
       - Да, Юрий, что скажете?
       Голос его звучал бравурно, как марш «Эрика». Неужели он по наивности своей решил, что я звоню попрощаться перед тем, как не солоно хлебавши отчалить?
       - Олег Любомирович, общался сейчас с двумя чудесными парнями, Рыжим и Белым. Мне Ваша шутка очень понравилась, и клоуны у Вас замечательные. А Вам это будет стоить недорого. К тому, о чём мы говорили, добавьте 10 процентов. Если Вы вообще – шутник, следующие шутки будут стоить подороже. И самое главное, чтобы я шутить не начал. Послезавтра жду Вас с нетерпением. Вам всё понятно?
       Молчание на той стороне продолжалось секунд двадцать. Ох, и влетит же Рыжему, не его сегодня день! Наконец Коростель ответил твёрдо и отчётливо:
       - Да, мне всё понятно. Послезавтра вечером всё будет.
       Я дал отбой, снял пиджак, развязал галстук и сел в кресло на балконе смотреть на звёзды и ночную реку, допивая коньяк. Кажется, тема развивается в нужном мне русле. Хотя «не кажи хоп». А вот что делать с завтрашним днём – совершенно не ясно. Проводить вынужденный таймаут, торча в Белоомуте, не стоит. Мало ли что может случиться? Встану-ка я завтра рано утречком, оденусь попроще, переплыву Оку на пароме и рвану в любимые есенинские места, в Иоанно-Богословский Пощуповский монастырь. Если кому-нибудь завтра придёт в голову меня искать, найти меня там будет совсем непросто. Да и для души будет полезно.

       Душу, сбитую утратами да тратами,
       Душу, стёртую перекатами, -
       Если до крови лоскут истончал,
       Залатаю золотыми я заплатами,
       Чтобы чаще Господь замечал. *Владимир Высоцкий

       А вот доверенность и судебное решение я, пожалуй, положу в рюкзак и возьму с собой – оставлять их в номере несколько неосмотрительно.

                ……….

       Я не зря сказал Олегу Любомировичу: «Главное, чтобы я шутить не начал». Как ты, наверное, уже убедился, любезный мой читатель, сам я персонаж скорее драматического склада, чем комического. С юмором у меня дела всегда обстояли неважно. Шутить над людьми не люблю, всегда боюсь их задеть или оскорбить. Но уж если начинаю, получается у меня как-то зло и совсем за гранью фола. Помнишь, читатель, рассказывал я тебе про моего нового начальника в бытность мою сотрудником структур по борьбе с организованной преступностью? Да, да, того самого, что сменил Виктора Павловича.
       Юрий Дмитриевич Тохтамышев был человеком скорее добрым, чем плохим, довольно-таки душевным и симпатичным. Слова дурного про него не скажу. Ну, да, нарушил он мою идиллию, впарил мне вдогонку к штабу одну из самых сложных РУОПовских линий. Так его можно понять – ему по этой линии нужны были гарантированные результаты, а кто бы ему эти результаты гарантированно обеспечил? Понятно, ваш покорный слуга. И всё же не сошлись мы с Юрием Дмитриевичем. Разные поколения. Во-первых, никак не мог я понять, почему: я – начальник, ты – дурак. Между прочим, его предшественники, Виктор Павлович и Сергей Борисович, никогда себе такого не позволяли. Во-вторых, у этого следующего за моим поколения всё как-то чрезвычайно просто. Бог с ней с работой. Главное, чтобы таджики с Черкизона и водители нелегальных автобусов вовремя обилечивались, а фуры с контрафактом вовремя тормозились. А часть полученных от этих нехитрых комбинаций средств регулярно отсылать кому надо наверх. И по фигу мороз.
       Наше поколение ещё имело отношение к советским временам, поэтому утрачивало остатки моральных принципов с трудом. Вот и возникало у меня с Юрием Дмитриевичем частенько взаимное неприятие. Хотя я и понимал, что структуры по борьбе с организованной преступностью доживают последние годы, а всё же помог он мне принять решение о смене работы.
       И вот когда вопрос о моём переводе был уже решён, и я готовился передислоцироваться в отдел уголовного розыска округа, случилось у Юрия Дмитриевича совещание начальников окружных отделов БОП при начальнике Управления по борьбе с оргпреступностью города, на котором подводили итоги работы в первом полугодии. Тёзка попросил меня по старой памяти написать докладную записку на это совещание. Ну, я и написал, что мне сложно, что ли?
       Когда Юрия Дмитриевича вызвали на трибуну, он с чувством собственного достоинства вышел, положил мою бумажку перед собой и начал читать. Видимо, при этом он думал о том, что организаторы автобусных перевозок из Чебоксар, суки, отказываются нормально платить за покровительство. Но, хоть мысли его были заняты более важными вещами, читал он хорошо, с выражением.
      - Товарищ полковник, товарищи офицеры! – начал Тохтамышев, обращаясь к Олегу Анатольевичу Баранову, который тогда не был ещё убелённым сединами генерал-лейтенантом, а был начальником Управления БОП Москвы в чине полковника. Такое стандартное начало никого не удивило, в отличие от последовавшего за ним:
      - К вам, браточки, обращаюсь! Ко всем тем, кто в тесных и душных кабинетах поддерживает оперской ход в доме нашем общем.
       По рядам прокатилось оживление, Олег Анатольевич от неожиданности открыл рот да так и застыл. Юрий же Дмитриевич всего этого не заметил, занятый важными мыслями, и продолжил, правильно акцентируя интонации.
      - Сейчас развелось много таких, которые указывают, как нам жить и выдают себя за настоящих бродяг. Но мы не знаем, по каким лесам они бродили!
       Первым не выдержал начальник ОБОПа Юго-Востока. Он заржал заливисто и заразительно. Через секунду ухохатывался весь зал, все ребята из округов и все начальники отделов городского управления. Начальник городского отдела по ворам в законе Антоша Климов с серьёзнейшим лицом аплодировал стоя. Баранов сразу смекнул что к чему:
       - Юрий Дмитриевич, тебе речь Ершов писал?
       - Так точно, товарищ полковник.
       - А что, он от вас ушёл?
       - Ушёл.
       - А куда?
       - В ОУР начальником ОРЧ.
       - Ты без бумажки сможешь доложить по итогам 1-го полугодия?
       - Не готов, товарищ полковник.
       - Ну, присаживайся. Вернёшься в округ, передай Ершу, чтоб он ко мне сегодня заехал.
       Олег Анатольевич Баранов всегда был человеком мудрым, прекрасно понимал происходящее и знал цену новым начальникам. Когда я подъехал к нему, оказалось, что один из его замов заснял блестящее выступление Юрия Дмитриевича на смартфон. Мы пересматривали его раз за разом минут пятнадцать и ржали от души.

                ……….

       Сказано – сделано. Уже в 9 часов утра я помахал Белоомуту рукой с парома. Оказавшись на правом берегу Оки, доехал на автобусе до станции Фруктовая. Электричку ждать пришлось недолго, уже в одиннадцать я был в Рыбном. Раздолбанного старенького автобуса пришлось подождать целый час, а потом он долго тряс меня по рязанским колдобинам, рискуя не доехать. Но до Пощупово я всё же добрался. Сойдя с автобуса, я сразу увидел колокольню Иоанно-Богословского монастыря, одну из самых высоких и красивых на Руси. Как раз было время часозвона.

       В синем небе, колокольнями проколотом, -
       Медный колокол, медный колокол –
       То ль возрадовался, то ли осерчал…
       Купола в России кроют чистым золотом –
       Чтобы чаще Господь замечал. * Владимир Высоцкий

       Пока я пару часов бродил по монастырю, на меня обратил внимание пожилой благообразный иеромонах. Даже не столько на меня, сколько на «иконостас» у меня на руке.
       - Вы не желаете исповедоваться, сын мой?
       - Не время, отче, ещё не время.
       - Облегчить душу и покаяться время всегда.
       А ведь он прав, чёрт возьми! На душе у меня было тяжело. Всю жизнь мечтал добраться до этого монастыря и до Святой горы над ним, на которую приходил из Константиново молодой Есенин и подолгу сидел там, черпая вдохновение. И вот, наконец, добрался. А все мысли – о моей поганенькой делюге, как она сложится и чем закончится. И какие ещё сюрпризы приготовила мне птица Коростель. Паскудная такая птичка, не похожая ни на птицу Сирин, ни на Алконоста, ни, тем более, на птицу Гамаюн.
       Я вышел из монастыря и пошёл по тропинке к подножию Святой горы. Чудом сохранившийся реликтовый лес начинался сразу от монастыря и покрывал собой всю гору, внизу бил святой источник с необыкновенно вкусной водой. Вдоволь напившись, я стал не спеша подниматься в гору и через полчаса добрёл до смотровой площадки, откуда открывался невообразимой красоты вид на монастырь и все ближайшие окрестности. День стоял хрустальный, вдалеке сверкала на солнце, замысловато изгибаясь излучинами, Ока. Совсем на горизонте виднелась Казанская церковь в Константиново.

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница? * Сергей Есенин

       Как-то всё у нас в России неправильно устроено. Почему человек, осенённый таким Божьим даром, расцветшим в этом благодатном краю, вынужден был для самореализации оказаться в раковых опухолях Петербурга и Москвы? Где его и сгубили всякие Яши Блюмкины, Айседоры и Софочки Толстые. И почему теперь такие люди, как он, вообще не нужны и не востребованы? Зачем нашему оболваненному и деградировавшему народу Есенин? Мы и читать то лет через пятнадцать окончательно разучимся, сможем читать только ценники в магазинах, должностные инструкции на работе и кредитные договоры. Ни к чему современной России поэты и писатели. Они же к душе человеческой обращаются. А какая может быть душа у профессионального потребителя, получившего ЕГЭшное образование, всю жизнь живущего в кредит и приобщившегося к корпоративной культуре?
       И не только поэты с писателями, и всякие там художники, не нужны. Не нужно всё то, что удовлетворяет душевные потребности и не имеет отношения к суете сует и прочей суете. Музыка, история, искусствоведение, философия, богословие, фундаментальная наука и иже с ними, - всё на помойку. Зато каждая тварь считает, что у неё должна быть квартира в новом доме, по машине на каждого взрослого члена семьи и загородный дом. Вопрос «почему, за какие такие заслуги?» самому себе не задаётся. Поэтому созидателей всё меньше, да и не нужны они совершенно, нет для них применения. Всё больше чиновников, умеющих правильно попилить бюджет. Всё больше купи-продаек, которым по фигу, чем торговать, хоть лесом и газом, хоть наркотиками и человеческими органами. А какая разница – главное, чтобы прибыль была больше. И самое страшное, всё больше людей, которые этих чиновников и христопродавцев обслуживают. Называйте их, как хотите, хоть офисный планктон, хоть аристократия помойки, хоть адвокаты дьявола. Суть от этого не меняется, а современную мораль формируют именно они.
       Вот и я на сегодня востребован. Потому что хитрый, как Сатана, любую личину на себя одеть могу и выбиваю долги в ситуации настолько безнадёжной, что ни один нормальный человек не возьмётся. И именно поэтому не могу я сегодня найти покоя даже на этой Святой горе, где моя светлая Русь граничит с Богом.

                ……….

       В Белоомут я вернулся на последнем девятичасовом пароме в состоянии большого душевного раздрая. Хватил стакан подогнанного босяками «Хеннеси» и целый час курил на балконе. Однако, нужно было собраться. День завтра предстоит тяжёлый. У меня даже мысли не было, что птица Коростель принесёт мне денежки на блюдечке с голубой каёмочкой. Что ещё не задействовано? Административный ресурс. Не зря же он большая лягушка в этом маленьком болотце.
       С утра я привёл себя в полный порядок, побрился до синевы и залез в свой пафосный костюм. Ждать мне пришлось долго – в дверь номера постучали только во втором часу дня. Я открыл, на пороге стояли два мента – лейтенантик лет сорока из серии «такой молодой, а уже лейтенант» и сержант с автоматом. Я улыбнулся широкой гагаринской улыбкой:
       - Ну, наконец-то, ребята! Сколько можно ждать?! Начальник вашего отделения хочет со мной пообщаться, а вам велено препроводить меня к нему.
Лейтенант опешил и растерялся:
       - А Вы откуда знаете?
       Я решил его окончательно напугать:
       - А у меня везде свои люди. Наручники надевать будете?
       Лейтенант с сержантом испугано переглядывались:
       - Да, вроде, не велено…
       - Зря, очень зря! Так было бы веселее. Ну, так ведите.
       С транспортом в местном отделении дела обстояли совсем туго. Пришлось мне с моим почётным эскортом шкандыбать минуты три по всё той же улице Урицкого, на которой стояла гостиница. Лейтенантик подвёл меня к двери, на которой красовалась табличка «Начальник отделения майор полиции Владимир Анатольевич Усаневич». Я показал лейтенанту пальцем на фамилию и заржал:
       - Уссаться – Усаневич!
       Мой бедный провожатый поглядел на меня с выражением восторга и постучал в дверь. Я зашёл. Навстречу мне из-за стола поднялся майор Усаневич:
       - Ага! А вот и Вова Питерский! Проходи дружище, не стесняйся.
       Вова Питерский?! Ну и застращал же я несчастного Белого! Или у него на большее фантазии не хватило? Впрочем, некоторое сходство между мною и Вовой есть – два уха, два глаза, один нос. Да Бог с ним, с Питерским! А вот майор Усаневич меня действительно впечатлил. Есть такой тип мужчин, которые после подросткового возраста перестают взрослеть. Они отращивают усы, выбирают себе очень мужские профессии, зачастую достигают карьерных высот, но так до старости и остаются подростками. Хорошие примеры такого типажа – актёр Владимир Конкин и шахматист Анатолий Карпов. А мой майор Усаневич был не просто похож на Конкина, он был похож на Конкина, играющего Шарапова. Невысокого росточка, худенький, с тоненьким и даже визгливым голосочком. Китель на нём болтался, видимо, сложно было подобрать такой детский размер. Годочков нам было уже хорошо к сорока, но меня не покидало ощущение, что я общаюсь с ребёнком. И совершенно нелепо на детском лице смотрелись пышные и ухоженные усы. Самое смешное, что майор Усаневич, скорее всего, считал себя великим сельским детективом, этаким Анискиным.
       - Присаживайся, дорогой, присаживайся! Сидеть тебе у нас долго.
       - А почему, Владимир Анатольевич, Вы вдруг решили, что я – Вова Питерский?
       - А у меня очень сильные оперативные позиции! – торжествующе ответил майор Усаневич, топорща усы. – Мне мой источник всё про тебя рассказал.
       Ох, Коля, Коля, Николай… У страха глаза велики.
       - А позвольте ещё спросить, милейший Владимир Анатольевич, - сказал я, нажимая на кнопку цифрового диктофона, лежавшего у меня в правом кармане пиджака, - отчего Вы считаете, что я пробуду у Вас долго?
       - А потому, милейший, - отпарировал современный Анискин с некоторой обидой, - что я тебе сейчас нарисую вымогалово только в путь!
       - Ах, вот оно что?! Да, сидеть мне не пересидеть! Должно быть, у Вас и заявление от гражданина Коростеля имеется?
       - Нет, не имеется! – выпалил Усаневич и осёкся. – Но оно будет в любой момент, это я тебе гарантирую.
       - Что Вы, что Вы, - я и не сомневаюсь! Вот только я слышал где-то краем уха, что для доказательства состава вымогательства надо разговоры и угрозы прописывать…
       - Ишь ты, какой юридически грамотный! Я вот сейчас позвоню нашим луховицким ребятам из уголовного розыска. Они приедут, изымут у тебя ствол и наркоту, а потом тебя так отрихтуют, что ты нам на запись всё что угодно скажешь!
        Майор начинал кипятиться, а мне только того было и надо.
        - Но, позвольте, а как же быть с вот этими бумажками? – спросил я напуганным голосом и протянул Владимиру Анатольевичу доверенность от Натанзона и судебное решение.
        - А эти бумажки ты с собой возьми! Будешь ими в следственном изоляторе подтираться! – в голосе майора появились торжествующие победные нотки.
        - Ай-яй-яй-яй! Вот попал! Вот беда то какая! А последний вопрос можно? Это Вы со всеми законопослушными гражданами так поступаете и им стволы с наркотиками подбрасываете?
        - Нет, тварь, это мы для тебя исключение сделаем! – Усаневич начинал понимать, что я над ним издеваюсь, и уже выходил из себя. Здорово бы было, если б он мне врезал.
        - Любезнейший Владимир Анатольевич! Уж очень мне в этот раз сидеть не хочется! А позвольте, я Вам кое-что дам послушать? – и диктофон воспроизвёл наш разговор с самого начала.
        На лице не взрослеющего майора вдобавок к обиде появилось недоумение:
        - А чего это ты меня писать вздумал?
        - Не гневайтесь! Исключительно для того, чтобы сохранить приятнейшие воспоминания о нашей встрече! – воскликнул я и протянул майору Усаневичу своё пенсионное удостоверение подполковника полиции в отставке.
        Казалось, бедолага окончательно растерялся, но, как молодой петушок, встрепенулся и нашёлся:
        - Какой же ты подполковник полиции, а как же это? – он указал на наколки на моей кисти.
        - А это, извольте видеть, я много лет работал в структурах по борьбе с организованной преступностью, участвовал в оперативных внедрениях. Знаете, что это такое?
        Начальник местного отделения всё же был очень смешной малый:
        - А как же! Знаю! Нам в академии преподавали.
        - Ах, какой Вы образованный, Владимир Анатольевич! Я вот академиев то не кончал. А вот в оперативных внедрениях приходилось участвовать.
        На лице бедного майора Усаневича застыли тягостные раздумья, он крутил в руках моё пенсионное удостоверение, изучая его то вверх ногами, то сбоку. Главное, чтобы на вкус не стал пробовать. Ребёнок-майор понимал, что тон бы надо сменить, но сдаваться он не собирался.
        - Очень хорошо, Юрий Владимирович, - наконец выдавил он из себя тоном, по которому было понятно – просто так положить себя на лопатки заезжему проходимцу он не даст. – К Вашему «букету» это удостоверение добавит ещё подделку документов. А кто может подтвердить, что Вы подполковник полиции в отставке?
        Ох, не знал любезнейший мой Владимир Анатольевич, с кем он сел играть в покер. То есть в карты я играть особо не люблю, но блеф – это моё.
        - А вот я вижу у Вас селекторная вертушка стоит. Найдите в Вашей книжечке пять цифр начальника Главного Управления по городу Москве генерал-лейтенанта Олега Анатольевича Баранова и поинтересуйтесь у него, кто такой Юрий Владимирович Ершов. Он Вам с удовольствием ответит.
        За лицом моего любезнейшего друга было страшно наблюдать:
        - Ну, щас прям, я буду звонить такой величине, интересоваться каким-то подполковником.
        - А Вы позвоните, позвоните. Дело в том, что Олег Анатольевич когда-то возглавлял Московское Управление по борьбе с организованной. Знаете такой факт?
        - Да, знаю.
        - А я в своё время там был не самым последним оленем, поэтому он знает меня хорошо. Да! А ведь я самое главное то забыл Вам сказать, милейший Владимир Анатольевич!
        Ну, кажется, я его добиваю. Теперь нужен мощный хук с правой. Он уже плывёт.
        - А что самое главное, Юрий Владимирович?
        - Видите ли, дело в том, что тема, с которой я приехал к Вам в Белоомут, - как раз тема Олега Анатольевича. Гражданин Натанзон обратился за помощью к нему. А он уже, по старой памяти, дал мне, бедному пенсионеру, слегка подзаработать. Так Вы будете звонить генералу Баранову?
        Всё. Это нокаут и чистая победа.
        - И так всё понятно, Юрий Владимирович. Зачем беспокоить такого уважаемого человека? Простите меня, я сразу не сориентировался в ситуации, был неправ, наговорил лишнего.
        - Ну что Вы, что Вы! Ничего страшного! А вот я Олегу Анатольевичу всё же позвоню, расскажу ему, как Вы тут вместо того, чтобы работой заниматься, защищаете интересы проворовавшегося барыги, и с каким рвением это делаете.
        И я достал свою боевую трубку, в которой мобильного телефона Баранова, конечно, не было, и стал делать вызов. Блеф должен быть совершенен.
Майор Усаневич чуть не кинулся ко мне:
        - Юрий Владимирович! Ну, простите меня! Ну, не надо звонить! Я Вам обещаю помощь и полное содействие в Вашем деле!
        - Значит, слушай меня, майор. Никакой мне помощи твоей и содействия не нужно. В одной хорошей песне говориться

На хрена нам враги,
Когда у нас есть такие друзья?
* Борис Гребенщиков, внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

А вот мешать мне – не вздумай. Если ты кому угодно: Коростелю, Коле Белому, Диме Рыжему, да хоть козе Мане, расскажешь о нашей дружеской беседе, и о том, что я не тот, за кого меня считают, знаешь, что я сделаю?
        - Понимаю, не дурак, - майор явно приободрился, его явно приподнимало, что теперь он играет на правильной стороне. – Вы доложите Баранову, он свяжется с моим генералом, начальником области, - и мне крышка.
        - Дурак ты, дурак! – я уже не сдерживал себя, это теперь было и не нужно. – Неужели ты решил, что из-за такой мокрицы, как ты я буду беспокоить Баранова? Я лично, своими руками тебе голову отрежу. Здесь в Белоомуте. Посреди улицы Урицкого. Я ясно излагаю?
        - Ну что Вы, товарищ подполковник, мы же свои!
        - То есть взаимопонимание достигнуто?
        - Так точно! Рад был знакомству с Вами, Юрий Владимирович! Вас до гостиницы подвезти?
        - Да нет уж, спасибо, голубчик. Я как-нибудь сам дойду.
        Брезгливость брезгливостью, а руку пришлось пожать.

                ……….

        Не подумай, дорогой читатель, что я этакий флегматик и хладнокровный игрок. Такой же человек, как и все остальные. Скорее уж холерик. Когда я вернулся в номер и залудил стакан, меня всего трясло. Так, теперь надо покурить, успокоиться и проанализировать развитие событий.
        Из мусорской я выбрался, и выбрался блестяще, а вот партия, кажется, проиграна. В ближайший час Коростель подтянет моего малохольного майора к себе и устроит ему правку, а попросту спросит: «Что сделано?» Усаневич на стойкого оловянного солдатика явно не похож. Не знаю, чем можно пригрозить в маленьком болотце такому головастику, но, думаю, найдётся чем. И уж если он со мной на фу-фу поплыл, тут он поплывёт по-настоящему. И максимум часа через два Коростелю будет понятно, что никакой я не вор в законе, а всего лишь отставной подпол. А дальше на арену цирка выходят два клоуна – Рыжий и Белый. И к концу дня я имею все шансы стать кормом для барсучков, лисичек и ворон. Или выплыть на свет божий из Оки где-нибудь в районе Рязани.
        Так, а что у нас теперь с перспективой отжать пять лям? А вот эта перспектива в свете вышеизложенного стремится к нулю. Итак, игра проиграна, стоит признать поражение. Как там сказал Рамаз? «Бросай всё и возвращайся. Деньги того не стоят». А что, Рамаз парень человечный и мудрый, не зря его Лёха так ценил. Значит, надо послушаться Рамаза.
        Я глотнул ещё 50 грамм коньяка, выкурил сигаретку и стал не спеша и тщательно собирать вещи. Торопиться некуда – в запасе у меня целый час, а там – такси и до Коломны.
        Когда я уже был готов выходить, в дверь настойчиво постучали. «Эх, чёрт, не успел!» - я достал из кармана куртки выкидуху, из которой выскочило приличной длины лезвие, и двинулся к двери.
        Из-за двери вместе со стуком раздался богатый обертонами серебристый баритон:
        - Есть ли кто? Откройте, пожалуйста! Мне нужно с Вами поговорить.
        Хороший опер должен уметь вычислять незнакомого человека по малейшим нюансам, в том числе и по голосу. Вроде бы я этим искусством владею. Тем большим было моё удивление. Но сомневаться времени не было. Я убрал выкидуху и открыл дверь.
        Опаньки! Такого я не ожидал. Теперь мне нужно было удивить моего неожиданного гостя, чтобы мы были квиты.
        - Простите, святый отче, и благословите!
Стоявший на пороге деревенский батюшка с длинными тёмными волосами, выбивавшимися из-под скуфьи, с окладистой и ухоженной тёмной бородой, высокого роста и могучего телосложения, не ожидал такого приёма, как я не ожидал его визита. Но быстро нашёлся и нараспев произнёс своим густым баритоном:
        - Бог простит! Бог благословит!
        Он, не торопясь, перекрестил меня, а я опять решил его ошарашить – схватил благословляющую руку и с жаром приник к ней, после чего лобызнул его в плечо:
        - Христос меж нами!
        - Был, есть и будет! – ответил совсем уж удивлённый батюшка.
        - Милости прошу, входите!
        - С удовольствием, сыне. Говорили мне, что я найду здесь злого разбойника, а нашёл здесь друга доброго.
        - Как обращаться к Вам, отец мой? – спросил я, улыбаясь своей самой искренней улыбкой.
        - Отец Геннадий. Я настоятель здешнего Успенского собора, может быть, Вы его видели.
        - Чудесной красоты церковь, отец Геннадий. Вот только в ремонте она нуждается.
        - Вот об этом я и пришёл с Вами поговорить, сын мой.
        В это время глаза отца Геннадия, очень живые и немножко с хитрецой, наткнулись на ещё почти полную бутылку «Хеннеси», стоявшую у меня на тумбочке.
        - А не выпить ли нам коньячку, отец Геннадий? Чтобы разговор наш живее пошёл?
        - Ну, если Вы от чистого сердца предлагаете, то можно… Разве что немножечко совсем.
        Я моментально наполнил стаканы. Отец Геннадий взял свой, пристально взглянул на художества, покрывавшие мою руку, и сказал:
        - Как приятно, что человек с таким сложным путём жизненным нашёл свой путь к Богу.
        - А мне очень приятно познакомиться с Вами, батюшка.
        Мы выпили. Отец Геннадий, казалось, собирался с мыслями. Наконец, он начал, и баритон его серебрился, как река на солнце.
        - Сын мой, не в праве я судить. Не суди, да не судим будешь. Времена сейчас сложные и не богоугодные. Каждый живёт, как может. Я не святой, и Вы не святой, а кто сейчас свят? И всё же хочу сказать Вам: неправедное дело Вы затеяли. Я ни в коей мере не оправдываю Олега Любомировича, но поймите: вокруг него в нашем Богом забытом городке слишком много людей подъедается. А Вы, если получите с него эти 28 миллионов, сколько людей оставите без пропитания?
        Меня чуть не шибануло:
        - Сколько-сколько, отче, я с него получу?
        Тут настало время дивиться отцу Геннадию:
        - Как сколько? Он мне сказал, что речь идёт о 28 миллионах.
        Взаимному удивлению не было предела. Я снова разлил коньяк по стаканам, мы выпили, и поскольку я был шокирован, позволил себе полную бестактность.
        - Мне кажется, отче, Вас здорово ввели в заблуждение как по поводу размера суммы, о которой идёт речь, так и по поводу меня.

«Вон живёт он, - люди часто врут, -
 Все святыни хая и хуля».
 А меж тем я чист, как изумруд,
 И в душе святого – до ***! * Игорь Губерман

       - Ха-ха-ха! – зарокотал отец Геннадий. – Губерман?
       - Он самый.
       - А Вы часом не того… Не еврей?
       - Что Вы, бригаденфюрер, я – русский!
       - Ах-ха-ха! – по всему было видно, что хитрый священник нашёл во мне родственную душу. – Смешно!
       Мы выпили ещё по стаканчику за Губермана и его гарики, после чего я решил, что пора брать инициативу в свои руки.
       - Отец Геннадий, мне кажется, пора отделять зёрна от плевел. Давайте-ка проясним ситуацию. Во-первых, когда Коростель попросил Вас провести со мною душеспасительную беседу?
       - А вот час назад и попросил. У него перед этим странная история случилась с нашим начальником отделения полиции. Он к нему обратился после того, как два его недоумка, что народ пугают, ничего с Вами сделать не смогли. Ну, Усаневич ему клятвенно пообещал все вопросы решить. Не просто так, конечно, пообещал. Коростель его с руки кормит. Как он мог ему отказать, раб Божий Владимир то. И тут вдруг что-то из ряда вон произошло. Представьте себе, приезжает наш майор к Коростелю и прям с порога начинает его костерить! Мол, знать его больше не хочет и без его денег проживёт. Не знаю, правда, как у него это получится…
       Вот это да! Неужели я такой страшный?! Нет, пожалуй, это майор Усаневич такой глупый. Купился, как есть купился! Проглотил блеф с Барановым, не жуя. И решил, что скромная, но постоянная, майорская зарплата всё же лучше, чем подачки Коростеля. Да, такой глупости я не ожидал. Так слава Богу! Теперь у меня ещё есть время, и мы ещё сыграем с тобой, дорогой мой Олег Любомирович…
       - И что же было дальше, батюшка?
       - Я Вам, как на духу скажу, всю эту историю с долгом я от Коростеля слышал ещё позавчера. Рассказал он мне, что приехал в город какой-то страшный криминальный авторитет, то есть Вы, сын мой, и пытается выбить из него аж 28 миллионов рублей…
       Я вкратце рассказал батюшке обстоятельства своей поездки и о какой сумме в действительности шла речь. Когда отец Геннадий понял, что речь идёт всего о пяти миллионах, он возмутился:
       - Ах, негодяй! Вот мерзавец! Перед иконами мне клялся – 28 миллионов! Всем врёт и Господу солгал! А меня-то как обманул, змей-искуситель! Уж теперь я понимаю, что ни на какой ремонт храма мне от него не получить. С 28 миллионов ещё можно было бы что-то ожидать, а с этой суммы – удавится, сребролюбец, а не даст ничего.
       - Не отчаивайтесь, дорогой отец Геннадий! Где курляндский немец прошёл, там ни хохлу, ни еврею делать нечего. Мы с Вами ещё найдём деньги на ремонт храма! И никакой я не криминальный авторитет. Вот, взгляните.
       Я протянул батюшке своё пенсионное удостоверение и под остатки «Хеннеси» рассказал ему, как сладко живут в нашей стране отставные сыщики. Священник слушал меня внимательно, вся хитреца из его глаз улетучилась, в них осталось только понимание и сострадание. Когда моя повесть и «Хеннеси» подошли к концу, отец Геннадий поднял указующий перст и с расстановкой произнёс:
       - А ведь я знаю, сыне, где у этого грешника деньги запрятаны!
       Видит Бог, такого подарка судьбы я не ожидал.
       - Так чего же мы сидим, батюшка! Нас ждут великие дела. Вы на машине?
       - На ней, на родимой, на ласточке моей. Поехали!
       Ласточкой отца Геннадия оказалась старенькая разваливающаяся на ходу четвёрка. Дом птицы Коростель оказался недалеко от Успенской церкви, рядом с впадением старицы Исток в излучину Оки. Возможно, по меркам господ судебных приставов это и была халупа. Но, полагаю, большинство жителей Белоомута такой халупе сильно завидовали. Среди мужской половины населения городка самой престижной считалась работа паромщика за 32 тысячи рублей.
       Увидев из окна отца Геннадия, Олег Любомирович было вышел ему навстречу, но, заметив меня, поспешно ретировался и закрыл дверь на замок.
       - Олег, выходи! – громогласно крикнул несколько разгорячённый коньяком отец Геннадий. – Выходи лжец и клятвопреступник! Не выйдешь – прокляну тебя, мироед!
       Пусть говорят, что злоупотребление алкоголем не доводит до добра. Пустое! Святой отец после «Хеннеси» был просто красавец. Он взял складной стул, стоявший на газоне, и легко, как пушинку, запустил его в ближайшее окно. Со звоном посыпались осколки. Второе окно было разбито огромным булыжником, брошенным богатырской рукой смиренного слуги Господня.
       - Выходи, подлец, иначе анафема тебе!
       То ли угроза анафемы так подействовала, то ли с отцом Геннадием в Белоомуте предпочитали не спорить, но Коростель вышел.
       - А, вот и наш шутник-забавник! Добрый вечер! – поприветствовал я его.
       - Нет на тебе моего благословения, - констатировал факт отец Геннадий. Он грозно навис над Коростелем, и мне пришлось немного охладить батюшку: тяжкие телесные повреждения западенцу не входили в мои планы. – Покайся, подлец, ибо не мне ты солгал, но Господу нашему. И реши вопрос с достойным человеком, которого ты устами своими змеиными оклеветал.
       - Да я готов решить вопрос. Только у меня денег нет. Совсем нет, - стоял на своём Коростель.
       - Ах ты богомерзкое существо! – вот тут я не смог удержать отца Геннадия, и положенную ему затрещину Олег Любомирович всё же схлопотал. – Ты посмотри, Юрий Владимирович, врёт ведь в глаза и не краснеет! А ну, окаянный, пошли в гараж!
       Гараж, на беду несчастного хохла, оказался не закрыт. Как не старался Коростель помешать шествию монументального священника, он был бессилен.
       - Здесь у него деньги лежат, - указал отец Геннадий на одну из полок.
       На полке были наставлены коробки с инструментами. Я стал снимать их на пол. По жалобному верещанию птицы Коростель было понятно – мы у цели. И вот одна из коробок оказалась по весу значительно меньше других. Я открыл её и увидел двенадцать банковских пачек пятитысячных купюр.
       - Отец Геннадий! – обратился я к батюшке. – Вы бы не могли подождать меня пять минут в машине, мне нужно тут Олегу Любомировичу пару слов на прощанье сказать?
       - Конечно, подожду, сыне. Только не марай ты руки о дерьмо, не бери грех на душу! Хотя я бы взял, прости меня, Господи…
       Мы остались в гараже один на один.
       - Значит так. Изначально речь шла о пяти лямах. Но ты у нас пошутить любишь. Первая шутка обошлась тебе в пятьсот тысяч. Вторая шутка была посерьёзней, и надо бы оценить её подороже первой, но тут в коробке шесть лям. Сойдёмся на этом. Справедливо?
       Очень не хотелось Олегу Любомировичу расставаться с деньгами, он был, как сомнамбула. Поэтому не отвечал мне, а просто вторил:
       - Справедливо.
       - Далее. Я сначала думал, что ты порядочный человек. Поэтому собирался отдать судебное решение. А ты – редкостная падаль, и, видно, привык стучать во все калитки. Так вот на случай, если вздумаешь мусорнуться по-настоящему, судебное решение остаётся у меня. Не дай Бог ты дёрнешься, - оно окажется у Бориса Моисеевича. А он еврей настырный. И будешь ты платить деньги по второму разу. Уяснил?
       - Уяснил, - ответила сомнамбула.
       - А теперь серьёзная часть разговора, - я вынул выкидуху и приставил лезвие к боку Коростеля. – Говори, падла, сколько ты собирался дать денег отцу Геннадию на ремонт храма, если бы он решил твой вопрос. Только не ври мне, попишу.
       - Двести тысяч.
       Тварь, какая же тварь! Если он сейчас говорит мне о двухстах тысячах, значит получил бы батюшка в пределах сотни. А какой ремонт можно сделать на сто тысяч? Нож убирать рано.
       - Так вот послушай меня. Если я узнаю (а я узнаю), что после моего отъезда с отцом Геннадием что-то случилось, даже если волос с его головы упадёт, я тебя найду. Веришь?
       - Верю.
       - Я тебя найду, мразь, где бы ты не был, хоть в твоём родном Дрогобыче. И умирать ты будешь медленно и мучительно. Ты всё уяснил?
       - Всё.
       Нечасто мне удаётся выйти на полную запроектированную мощность, но сегодня получилось. Поэтому, садясь в четвёрочку я уже никуда особо не спешил.
       - Отец Геннадий, вот миллион рублей на ремонт храма. На эти деньги Вы сможете сменить кровлю у ротонды и покрасить и храм, и колокольню.
       Таких денег батюшка явно не ожидал. Он смотрел на меня с искренним удивлением.
       - Благослови тебя Господь, сын мой!
       - Вы сможете подбросить меня до Хорошово под Коломной?
       - Конечно, смогу.
       Из Белоомута мы выезжали по всё той же улице Урицкого. Рядом с двухэтажным домиком, где размещалось местное отделение полиции, стоял грустный майор Усаневич, обречённый теперь на жизнь честного мента.
       - Батюшка, а притормозите-ка на минутку, - я выскочил из машины.
       - Здорово, Володь!
       - Добрый вечер, товарищ подполковник, как Ваши дела? Помощь всё-таки не нужна?
       - Да дела я свои уже доделал – видишь, уезжаю.
       - Счастливого Вам пути, и ещё раз прошу прощения.
       - Я тебе, Вов, вот что хочу сказать на прощанье. Ты человек ещё молодой, так ты над моими словами подумай, попробуй их осмыслить. Знаешь, времена у нас сейчас – не дай Бог. Так вот, в такие времена уж лучше быть дураком, чем мерзавцем. Ну, бывай!
       Через час с небольшим мы с отцом Геннадием стояли на платформе станции Хорошово. До последней ночной электрички на Москву оставалось десять минут, пора было прощаться. Я достал из кармана куртки клочок бумаги и ручку, написал свой мобильный телефон и отдал отцу Геннадию.
       - Батюшка Геннадий, с неспокойным сердцем я уезжаю. Страшный этот ваш Затерянный Мир. Как Вы только умудряетесь там жить, да ещё быть пастырем? Если эти упыри будут до Вас добираться, звоните мне сразу же.
       - А ты не печалься обо мне, сыне. Я в этом Белоомуте уже семнадцатый год служу. Ко всему привык, ничего не боюсь. А для христианина обрести венец мученический ради други своя – то награда Господня.