Роман Последняя война, разделы 45, 46

                ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА

                роман


                Павел Облаков-Григоренко



                45

      Сперва ошеломлённому, обескураженному капитану казалось, что всё сказанное Протасовым это чистой воды провокация, глаза на его бледном, возмущённом лице стали увеличиваться, затем же, спустя минуту, он перестал напыщенно дуться, задумался; что-то в словах майора, в интонации его голоса подсказало ему, что тот говорит вполне искренне.
            - Вы правы,- наконец, сказал он хриплым от долгого молчания голосом, внезапно испытывая восторг от возможности без страха за свою судьбу выговориться, вылить из души наболевшее, понимая, что ему нечего уже терять, некуда дальше падать, что он и так в самом низу, на самом дне находится.- Вы правы, большевики как раз та сила, которая удержит страну от катастрофического распада, ещё, возможно,  какие-то лишние, мешающие её развитию куски от неё впоследствии отвалятся - пусть, но суть её, середина - русскость, дух русский, плавильный котёл для народов её населяющих, то, что более всего и ненавистно мелочному, завистливому Западу, всюду привыкшему себя, свои псевдо-заслуги выпячивать  - сердце её спасено... Вот только в этой страшной войне выстоим ли?..
          Протасов обиженно хмыкнул.
        - Главный наш враг - Германия - изобличён и будет теперь раздавлен, никогда уже ей не поднять голову, поверьте мне,- он с хрустом впечатал кулак в ладонь, и капитан с гримасой почтения от него на полкорпуса отодвинулся.- Теперь Россия свой шанс поквитаться с пруссаками не упустит, Сталин - это вам не Николай Второй, Николашка, по ошибке, наверное, или по злому навету прозванный "кровавым"; этот - ни с кем панькаться не будет, в демократию и благотворительность играть, именно этот моря, океаны крови прольёт, но своего добьётся, ни перед чем не остановится, у него - дело на первом месте всегда. Уверяю вас, пройдёт какое-то весьма непродолжительное время, и труп этого безумца из Линца Шикльгрубера, осмелившегося поднять руку на Россию, будет привезен в Москву в банке со спиртом и выставлен на всеобщее обозрение... Переварим всех - и немцев, и других всех кого потребуется, уж будьте уверены, и большевизм ваш рано или поздно туда же пойдёт - в выгребную яму... Гм... О масонах что-либо слышали? Нет? Жаль. Впрочем, откуда у нас, в нашей большой, наглухо закупоренной советской железной бочке, подобная информация... Прочтёте впоследствии, если сможете, много интересного в этой сфере почерпнёте, многое объяснит она вам, на многое глаза откроет...
       Сафонова это словечко "впоследствии" чрезвычайно обрадовало. Он на табуретике своём радостно задёргался. Буйное, полудетское веселье его не ускользнуло от цепкого взгляда Протасова, тотчас язвительно отправившего в сторону и вверх угол своих тонких, как лезвие, губ. Сафонову хотелось говорить, говорить, выхлестнуть из себя за все эти дни накопившееся.
         - А я вам скажу- эх, рано, чуть-чуть рано мы взяли в стране власть, я давно об этом думал,- задрав вспыхнувшее лицо, стал торопливо, сбивчиво говорить он, наклоняясь к Протасову и касаясь плечом его горячей, пульсирующей руки.- Лет на сто, двести, ха-ха... Нам попросту не дадут довести задуманное до конца, окружение хищное не даст, распылим весь русский народ к чёртовой матери, изотрём его до дыр... Наверное, действительно, дурь наша большевистская - нахрапом всё взять - должна из нас окончательно выйти, вот тогда что-то более путное, полезное для людей придумаем...- Его мысли скакали, путались, хотелось ему сказать сразу обо всём; почувствовал вдруг в Протасове родственную душу.- ... По сути дела, это вполне естественно чувствовать себя центром мироздания, а остальное всё - отсталой периферией, именно на этой сцепке - борьба интересов - мир и держится, но нужно же и честь знать - убивать и насиловать-то без меры зачем?..
        - Не боитесь,- сказал Протасов, хищно и озорно прищуриваясь,- что здесь диктофон установлен в  укромном местечке - последнее чудо техники, а? Если микрофон взял ваши слова - а это, безусловно, так - ваша песня спета, милейший.
       - Нет, не боюсь,- с развеселившей, а потом даже напугавшей его, невесть откуда взявшейся твёрдостью сказал Сафонов.- А вы? Вон наговорили сколько мне крамолы...
         - Ну что вы?- майор искренне был удивлён, застенчиво дёрнул круглым, налитым силой плечом.- Я ведь своего рода артист разговорного жанра; я с таким же успехом мог бы вам и о мировой революции с её великими коммунистическими прожектами рассказывать. Что рождён на одной шестой части суши новый, доселе невиданный тип человека - советский человек - для которого нет абсолютно никаких преград, и все трудности, встречающиеся у него на пути, лишь закаляют его... Вы этого хотите? Не думаю...- Сафонов, глядя на него снизу вверх, торопливо в такт его словам качнул головой.
        У него сердце в груди захолонуло. А что если всё, действительно, подстроено - и майор попросту блефовал с целью выбить у него компрометирующие сведения? - ... И он с хлынувшей вдоль позвоночника ледяной волной ужаса представил, как, спустя каких-то пятнадцать минут, его с завороченными за спину руками, подламывающего на ступенях ватные ноги и что-то бессвязно разбитыми в кровь губами мычащего, поволокут в подвал, и вот этот самый майор, битый час мило улыбавшийся ему и озорно шутивший с ним, щёлкнув собачкой, выплывет из темноты с белым, перекошенным от ярости лицом, и выбьет из него мозги, не дав даже рта ему раскрыть и проклясть как следует его...
         Стук шагов вывел его из задумчивости. Майор подошёл к столу, тяжело, со вздохом, сел, отвёл ослепляющий поток электричества из-под чёрного металлического абажура в сторону.
         - Так легче? Хорошо... Знаете, капитан,- сунув папиросу в квадратные зубы и глубоко вдохнув дым, сказал он,- у нас ведь с вами такая работа, что некогда думать об отвлечённом, на нас сейчас особый отпечаток неба лежит - да-да; у нас сейчас с вами миссия вселенского масштаба, и ей-Богу, мне жалко тех людей, кто не понимает этого, мучаются, мечутся, доказать что-то себе и другим хотят... Да и вообще - подрядились на работу в органы? Паёк казённый получали - курочки, крупы, масло, белый пшеничный хлеб и всё прочее? Властью своей наслаждались в полной мере? Ну то-то, нечего из себя строить праведника! Как это вы там сказали? "Высшие силы не простят"? "Будем стёрты ими, уничтожены?"...Ну, слушайте, это уже слишком, это попросту безграмотно - да высшие силы только и делают, что изо всех сил помогают нам! Без их горячего заступничества, знаете, капитан, где бы мы все были теперь? Очень далеко и глубоко были бы... Церковь материнская наша вот только не помогает шибко нам, разгромлена идиотами, в этом большая беда, везде, во всём мире церковь объединяюшая людей есть, а у нас - пшик, кто-то очень умело в самую русскую душу кастетом удар нанёс... Религия, она ведь не просто курение фимиама и мерцание красивых огоньков на алтаре, она даёт цепь важных ориентиров в жизни - куда смотреть надо и куда двигаться, веками наработанное... Мы все снова благополучно язычниками стали, самого низкого пошиба причём, да-да, а вы не знали? Не выше в смысле духовном взлетели, совершив революцию, а ниже и гораздо ниже упали,- он зло, страдальчески нахмурился.- Смотрите сами... С наслаждением людоедством каждый день занимаемся, ни капли страха Божьего в душе не осталось, нам всё теперь позволено; молимся на засушенный, как лягушка, труп под стеклянным колпаком и на криворукого человека, с осыпанной оспинами рябой рожей, на его шутовское окружение, загипнотизировавших нас, громадную страну, как кроликов; гипсовые и бронзовые идолы у каждого в доме на самых видных местах выставлены. То есть, всё это, весь этот позор бездуховности, терпимо было, пока одна голова революции с другой сражалась, пока по-прежнему решалось, быть России или нет, теперь же, когда голова осталась только одна, и дальнейший путь страны чётко наметился, здесь, в области духовной, обязательно что-то очень скоро будет изменено, обязательно... Но пока верить в Бога не положено, слишком высоко голову к звёздам поднимать, вопросы каверзные задавать о мироздании; земля буквально кипит от пролитой крови православной, только за эти великие страдания церковь наша вся, как единое целое, в ранг святой  причислена быть должна, все, весь свет в чудовищной попытке убийства её и вместе с ней всей России запачканы; она, эта церковь, самая на сегодняшний день чистая, самая невинная, самая, что ли... нежная, кровью своей с себя всю грязь, какая была на ней, смывшая, вот теперь она пусть общество вперёд двигает, вот теперь ей как раз в лидеры и выходить, новые идеи братства и любви и всепрощения выдвигать - что есть люди, и есть Бог, и они все равны перед Ним - а нам, русским, тем, кто на этой земле живёт, им, этим светлым  идеям, ревностно следовать... Целились, Сафонов, в Россию, а попали в Христа, потому что Россия и Христос, как оказалось, это одно и то же... Конечно, вся эта старая заскорузлая поповщина с водочкой и огурчиками да голубцами за обедом и бесконечными крестьянскими поборами  - не должна больше появиться на свет, но если и здесь нет никакого более честного подхода к религии, чем подобная жажда физической власти, нет альтернативы подобному нахождению человека в ней, то пусть и она рухнет, и тогда на смену эпохе веры в Бога, подталкиваемой со стороны, сотворяемой на стороне маклерами от религии, придёт, наконец, время ничем и никем не сдерживаемого, никем не контролируемого, по сути очень простого внутреннего знания, что Он, Создатель, есть, существует... Видите, Сафонов, как подготовляется всё к тому периоду, когда новая, чистая, обновлённая Россия явится - и церковь возродится, и общество, и всё совсем другое вокруг будет - лучше, краше, разительней, и снова будут золочёные купола церквей весело сверкать на солнце, и звонкие, рассыпчатые колокольцы усердно, перегоняя один другой, бить, трезвонить на праздники, призывая людей к покаянию.  И нет в этом пока ничего ни удивительного, ни страшного - строить свой дом, ни на какой другой не похожий, ведь разные церкви, разные конфессии, разные дома - это вовсе не взгляд одних и тех же людей на разных богов, нет, нечего этого бояться; это - взгляд разных людей на одного и того же Бога из нескольких точек изогнутой, неизбежно искажающей взгляд  плоскости; так что же переживать, зачем носы друг другу в кровь разбивать, доказывая недоказуемое, заставляя покидать чуть-чуть непохожих на нас людей обжитые ими места и затем самим с плотским восторгом, с чистой совестью заселять их? Зачем копья ломать, если всё делается не ради Бога, единого на всех и неделимого в принципе, а - ради собственных бескомпромиссных комфорта и уюта, то есть - прямо против Него?.. Если бы Бог спустился сегодня к нам с небес, чтобы всех нас облагодетельствовать, мы бы Его - знаете что? -  расстреляли бы, да... плевали бы в Него, если бы Он не соответствовал нашим мелким представлениям о мире и о Нём Самом. Он нам будет попросту мешать наши грязные делишки обстряпывать, вот и выходит, мой дорогой капитан, так, что, поклоняясь Богу, мы поклоняемся исключительно сами себе...
          У Сафонова на секунду зазвенела пустота в голове, он во все глаза уставился на Протасова, в рябое, весело подёргивающееся лицо того; ему, испугав его, тайно обрадовав, показалось, что оно вдруг задрожало, качнулось и... приняло очертания длинноносого лица Фрумера, расплылось в лукавой улыбке...
        - ... Но цивилизоваться так или иначе придётся, догонять то, что было нами так легко, я бы даже сказал - легкомысленно утеряно,- продолжал говорить Протасов, красное лицо его с квадратными зубами снова встало на место, сжалось, точно он укусил кислое.- Водку вёдрами пора прекращать пить - что это такое? Убрать дворы, подъезды, квартиры от мусора, в баньке каждый день париться... Прочитать, наконец, от корки и до корки Евангелие, Пушкина, Толстого, Достоевского и остальное всё значительное... Знаете, у нас попросту не видят, не замечают грязи, бумажек на улицах, кошмар какой....
           Майор встал, прошёлся к двери, снова выглянул, вернулся на место. Теперь Сафонов, шевеля затёкшим лицом, заговорил, вспоминая им раздуманное:
           - Только сам человек решает, кем ему быть в этой жизни, заставить кого-то делать что-то - невозможно...
           Майор удовлетворённо качнул головой.
           - Согласен. Дальше.
           - Дальше? Пожалуйста! Если быть честным, не врать ни себе, ни другим, то можно таких высот в жизни добиться, что - ой-ой-ой!.. Каждое утро встаёт человек, оглядывается и думает: что не в порядке у него, что нужно сделать, чтобы жить лучше, честнее, человечнее... и ничего вдруг лучше не придумает, как обвинять других во всех бедах своих и с остервенением бросается их наказывать... А надо - себя обвинять, себя наказывать, в себе истинное зло увидеть, что у каждого оно - здесь, под сердцем, прямо в нём самом разлито...
         - Вас послушаешь,- перебил майор, заворачивая манжет и взглядывая на часы,- так скоро рай на земле должен наступить, вот - объявить громко по радио, что себя надо менять, все услышат, устыдятся и - переменятся, засучив рукава возьмутся за дело, новое общество, рай на земле начнут истово строить... Небось, помогать бескорыстно друг другу начнут, деньги отменят... правильно?
          - Зачем вы так?- Сафонов обиженно отвернулся.
          - А диктаторы зачем к нам приходят, зачем правят нами годами и десятилетиями, м-м? Что это - каприз природы или жёсткая необходимость, чтобы склеить, спаять общество, разрушить пагубные, веками вырабатываемые клише в сердцах миллионов людей и в их головах ? Не знаете? Молчите... У-гу... Человек, человечество созревают - всё это происходит очень медленно, постепенно, и вдруг случаются быстрые скачки через целые этапы истории, очень и очень опасные, почти губительные, и вот здесь-то и выходят на сцену их, этих великих скачков дирижёры - диктаторы...
          Сафонову снова показалось, что он погорел, что майор-перевёртыш ловко крамольные слова из него выманил, и теперь - финального аккорда, кровавой развязки нужно ждать; но - странное дело - ему вдруг было на всё наплевать, слишком тяжёлый путь он за эти дни прошёл, слишком многое повидал и понял, и жить старой жизнью - трястись от страха  перед каждой вздрогнувшей веткой и перед каждым тёмным кустом он больше был не в состоянии, он, всё так же широко, упрямо улыбаясь, стал твердить про себя, что смерти нет и, что бы не случилось, всё потом, в другой, новой жизни, как уверял старик Фрумер, обязательно устроится...
       -  Ничего, потерпеть надо, всё образуется,- словно прочитав мысли Сафонова, сказал майор, печально улыбаясь.- Ведь человечество когда-то будет единым целым, это неизбежно, как то, что утром солнце всходит на востоке, а не на западе,- слегка смуглолицым, слегка раскосым, слегка каким-то ещё, так к чему все эти кровавые ужасы? Зачем же резать друг друга и крошить, вместо того, чтобы целенаправленно, прямо сейчас - трезво и осмысленно - приступить к задаче его, единства, достижения, вместо того, чтобы - любить... Правда? Вот вам и цели диктатуры, которая всегда, как это не парадоксально звучит, вплотную подводит людей к идее вечной, неделимой любви. Нет, только бездумно целоваться, конечно, нельзя, конечно - любовь всех ко всем это только красивый идеал, к которому всей душой нужно стремиться, нужно, стремясь к нему, и щелчки по носу уметь раздавать и от щелчков уворачиваться, но... Просто всегда будет много плохих людей, от которых нужно будет научиться отгораживаться... много, хотя бы только потому что разные люди - плохие, хорошие, средние - для лучшего, более качественного взаимодействия на земле существуют, для цементной сцепки, как вы очень удачно выразились... Да, Сафонов, сейчас правят именно они, плохие, нехорошие люди, и долго будут ещё, скорее всего, править, оттягивать на себя , как старые, трухлявые ветки на дереве, слишком много живых соков, слишком много к себе внимания, лишая соков других каких-то частей, более, возможно, в них нуждающихся, а это будет обозначать только одно - кровь и насилие, и вот из этого, очевидно, из болотной тины и грязи, и суждено будет в последствии вырасти цветку всеобщих счастья и благоденствия... Но всему на свете есть обоснование, у всего на свете есть цель, и у этого явления - тоже; чтобы мы, хорошие люди, поняли, что нужно в этой жизни делать, куда смотреть, чтобы мы проснулись, наконец, нас нужно хорошенько  встряхнуть; если мы не умеем любить, то она, диктатура, как ни странно, нас очень хорошо, по-своему, учит этому... И ещё: плохо это, хорошо - нам об этом, в принципе, не дано судить: у всего есть конец, так что - потерпите, потерпеть надо... Много плохих людей, а хороших - мало, вот в чём настоящая беда, и этим хорошим людям, чтобы выжить, приходится делать не очень хорошие вещи... Читали "Машину времени" Уэлса? Вот к чему всё может прийти, если вовремя мы все не остановимся,- рабы и их свирепые хозяева, уже даже физически различные, касты, навечно закреплённые в человеческом обществе - страшный сон... Революция в России - гадкая, кровавая, предательски, грубо спровоцированная со стороны; но теперь ясно, что такой поворот событий был всем ходом истории предопределён, под непотребной грязью её сохранился и окреп прекрасный цветок будущего; революция, в том виде, в каком она возникла у нас, неизбежно сойдёт на нет, когда все задачи, поставленные жизнью перед ней, будут выполнены, потом - чему-то новому, более прогрессивному (хотя здесь возможен и временный регресс), суждено будет родиться. Так что - терпите, терпеть надо, ждать. Пусть другие истерично кричат о катастрофе, мы, умные и проницательные, многозначительно промолчим...  И потом... Не кажется ли вам, что и нынешняя война эта несёт и ещё одну функцию в себе - функцию взаимного ослабления? Минус на минус, дорогой, будет - что? Правильно - плюс... И она тоже в итоге подведёт нас на шаг ближе к новому времени, когда новый мир должен будет родиться, мир без насилия. Так что - ждите... Могло её не быть, могли все те ужасы, что мы имеем за последние двадцать с небольшим лет, не случиться? Могли. Нужно было просто больше любить, больше искренне помогать друг другу. Но мы любить-то, Сафонов, мы как раз по-настоящему и не умели, или делали это слишком плохо, спустя рукава, да и до сих пор, согласитесь, не умеем... Что-то в империи пошло не так, и мы все были наказаны - слишком много народов, не похожих один на другой, слишком много территории, и как только империя одряхлела, дала слабину - все покатилось к чёрту с горы, как снежный ком... Россия ведь это ко всему прочему вообще великая оппозиция Западу, это - быть одним из полюсов мира - тоже одна из целей её бытия, соперничество между двумя противоположными по знаку полюсами будет продолжаться всегда, откуда в противном случае прикажете силу жизненную цивилизации черпать? Уничтожьте один полюс, и сама жизнь может закончиться, или вырастет на его месте нечто такое, от чего потом всем будет не сдобровать! Нельзя же, в самом деле, в магните какой-то из полюсов убрать, это бессмысленно - попробуйте отрубить один из его концов, тотчас полюс в другое место передвинется!.. Точнее полюсов жизни, конечно, не два - а гораздо больше, превеликое множество, на разных уровнях бытия они расположены, вот хотя бы два из них - мы оба с вами, вы не согласны со мной?
        - Почему, согласен,- подняв лицо, немедленно отозвался капитан.- Соревноваться, соперничать - это так же естественно для человека, как то, что подброшенный вверх камень на землю всегда упадёт... Только в погоне за лидером, в попытках самому лидером стать - залог успеха в любом начинании... Соперничать, майор, но не воевать, не пробивать несогласным головы... С каким удовольствием и злорадством судят за украденный мешок картошки, а сами - миллионы людей на тот свет отправляют, и аплодисменты ещё за это умудряются сорвать!.. Главное, я считаю, - внутренний посыл, если вы кому-то улыбаетесь, а на сердце же у вас одна ненависть к этому человеку и желание его побыстрей с ног свалить, какая же к вам будет ответная реакция? Удивляться отсутствию встречной любви тут нечего... Люди из-за постоянно звучащей вокруг них лжи перестают понимать, что происходит вокруг, в конченых идиотов превращаются, в зомби, в безмозглых исполнителей, в потребителей суррогатной похлёбки из товаров и информации, а это-то и есть самое страшное, самое бесчеловечное преступление - превратить живого, мыслящего человека в безвольное создание, в ходячие желудок и челюсти, по сути - обратно в животное, чтобы потом его непомерно разросшиеся слабости ещё и ещё эксплуатировать... Это ведь не социализм, не демократия, то, что они по всему миру людям навязывают - о, я хорошо понял это! - нет, это - нравственная кастрация, нравственная, а затем неизбежно физическая деградация, когда вам говорят одно, а на самом деле происходит другое, совершенно противоположное сказанному, и вы этому верите; когда на самом деле - о нет! - управляем своей судьбой вовсе не мы, а - они, вот эти, спрятавшись от взглядов обезумевших от постоянных несчастий людей; когда люди, созданные единственно для того, чтобы думать и творить, думать и творить как раз и разучиваются... Но им-то, нынешним хозяевам мира, это как раз и нужно! Да, многие наивно хотели справедливости, любви - они и погибли в первых рядах борцов за светлое будущее, возможно, от пуль, намеренно пущенных им в спину их же командирами-подстрекателями, людьми, которые во всех начинаниях сами себе на уме... Да сражаться, соревноваться, разумеется, можно, лишние очки зарабатывая, но воевать, убивать-то при этом зачем, я спрашиваю? Победить ведь раз и навсегда изначально никто не может,- дёргая сухими губами, рубил капитан, сам не зная, откуда у него эти мысли берутся,- по сути вещей любая победа рано или поздно в свою противоположность плавно перетекает, в поражение...
           - Ну что вы, кроме - Него, кроме - Него,- перебив, кивнул лбом в потолок широко улыбающийся Протасов,- Того, кто всю эту великолепную густую кашу миллиарды лет назад заварил и постоянно будет в огонь поленья подбрасывать...


                46

           Секунду-другую он молчал, затем лицо его лукаво сжалось, и он с блеснувшей чертовщинкой в глазах продолжил:
         - Знаете, что я вам скажу - мало пока любви в сердцах, до чрезвычайного мало, это вы верно заметили, поэтому - не стоит бояться войны, нет; она - всегда только пробой гнойного, застарелого нарыва. Зло ведь старательно накапливается именно в довоенный период- только так, только так, а война, война - лишь его, зла, жертвенное, как сказал один замечательный мыслитель, искупление. Война это как бы собирание в одном месте и в одно время того, что было щедрой рукой - в негативном, разумеется, смысле - рассыпано, старательно взращено в обществе: зла, и его последующее посильное уничтожение. Каждый день в мирное - в мирное, подчеркну - время, мы души себе и другим отравляем ложью и пороками, внутренне, в нас - здесь вы не станете, надеюсь, возражать мне - конфликт происходит всегда, так при чём же здесь война с её не столько трусостью и подлостью, коих в любой войне, разумеется, предостаточно, сколько - бесконечными геройством и самопожертвованием, ведь люди, дорогой мой, идут на войну отнюдь не убивать, а умирать, умирать за идею прежде всего, не замечали этого?.. Сермяжная правда военного, кровавого столкновения ещё и в том состоит, что самые на данный момент времени жизненные, духовно и материально более одарённые нации берут верх над нациями одряхлевшими и вырождающимися, не желающими, разумеется, по собственной воле убираться на покой. Все хотят свою идею рационального, единственно верного устройства мира, как они видят её, в жизнь воплотить, но приходят всегда на этом пути к самому, что ни на есть решению иррациональному. Война всегда иррациональна, милый Николай Николаевич, но иррациональность её и многих других событий на земном шаре предполагает как раз то, что осуществление целей жизни лежит за пределами жизни земной; рационализировать, усовершенствовать жизнь до конца здесь, на нашей планете, как это многим из нас хотелось бы, невозможно никак, ни при каких обстоятельствах, и война, явление наииррациональнейшее, совершенно с точки зрения человеческой нелогичное, лишнее подтверждение этому: самые "передовые", самые миролюбивые идеи всегда, с какой-то роковой неизбежностью приводят к свирепейшей схватке, к бойне, к кровопролитию, и вчера ещё призывавшие к миру и взаимному сотрудничеству сегодня начинают с упоением проламывать друг другу головы. Война, как явление, говорю я вам, не нарушает космических законов, она вполне подчинена им, логична, ведь в схватке, в честном столкновении и находится залог движения вперёд. Пожалуй, наши земные войны это всего лишь отражения столкновений в иных, высших планах бытия, на небесах, так сказать. Ангелы белые и ангелы чёрные, Божьи слуги и слуги дьявола - верите вы в это? И между этими кипит вечная, неутомимая борьба - духовная борьба, разумеется, и они тоже вечно выясняют между собой отношения, но орудия их - тонки и эфемерны, непостижимы для нас, людей, и наши земные кровавые сражения - всего лишь эхо сражений небесных. Эта нынешняя война с фашизмом, с нацизмом, бесспорно, страшна, но я уверяю вас, что последняя, самая свирепая схватка нам всем ещё только предстоит - схватка, если хотите, накопленных вселенских сил добра и зла, Христа и антихриста, и эта чудовищная духовная война неизбежно найдёт и своё физическое, земное воплощение, и нам с вами нужно только сделать так, чтобы Россия во что бы то ни стало оказалась по эту сторону добра, оказалась поэтому к будущей великой, финальной схватке вполне подготовленной. История ещё далеко не закончилась, Сафонов, ещё много исторических, в мировом масштабе задач не решено, и России в этой связи в том числе придётся отстаивать и своё право на существование, доказывать, что идея, выдвигаемая ею - идея вселенской любви -  вполне жизнеспособна против других идей, я бы даже сказал - способна победить, преодолеть все другие идеи, как-то: накопительства, свободы конкуренции, избранности, либерализма и тому подобное. Нам, русским, следует быть сильными и телом и духом в преддверии этой великой борьбы, Россия слишком лакомый кусок, чтобы даже на минуту быть спокойным за её судьбу, и она, наконец, должна - повторяю - открыться, во всей красе явить миру своё неповторимое, золотое ядро -  готовность защищать слабого и страждущего и свою великую силу эту любовь отстаивать. Мир, как состояние, это всего лишь один полюс мира-земли, на другом же - всегда будет борьба кипеть, такова покамест суровая реальность, милый мой. Другое сознание! Должно быть упорным трудом и неутомимым искательством выработано внутри каждого другое сознание! Вот что спасёт всех нас. А до тех пор идея всеобщей, вселенской любви лишь прекрасная вывеска. В самом деле - ведь погоня за материальным обогащением, в котором погряз современный мир, это как правило насилие, отбор, грязная делёжка; при таком раскладе невозможно честно относиться к ближнему, любить его, уважать право его на самоопределение, а, значит, чиня произвол и насилие - ты неизбежно и сам себя ставишь под ответный удар; воруют всё - от полезных ископаемых до идей, даже украденный авторитет представляет ценность в нашем словно сошедшем с ума мире, что уж говорить о банальном физическом рабстве, прикрытом и неприкрытом. Самые кардинальные, милый мой, политические и социальные революции ничего не решают - и не думайте -  так как они - да и то декларативно скорее всего - ломают лишь поверхностную форму общества, не затрагивая духовные сути человека, не исправляя его недугов, наоборот - болезнь общества, всеобщее разложение лишь усугубляются: насилие порождает насилие, это замкнутый круг. Нет! Пока вот здесь, под кумполом у каждого, или у большинства людей по крайней мере, не будет гореть яркий огонёк.... толка не будет. Придётся воевать, Сафонов, отстаивать своё право на существование. Надеюсь, я нарисовал вам ясную картину...          
            Он, положив локти на стол, наклонился к Сафонову, тише сказал, нервно дёргая пальцами:
            - Я знаю, вы ни в чём по большому счёту не виноваты - война, все устои человеческие разрушены; но поймите, дорогой Николай Николаевич, я не могу вас отсюда просто так выпустить, в нашей работе по определению не может быть никаких оплошностей, в противном случае наказывают - и очень сурово - нас; да что там говорить, вы и сами всё прекрасно знаете.
            - Не виноват?- раздражённо, зло вырвалось у Сафонова.- Так какого чёрта вы... руки распускали тогда?
            - За синяки простите,- не глядя в глаза капитану, сказал Протасов.- Никак от этого избавиться не могу... Привык... Удовольствие даже начал получать от этого... Придёшь на работу с плохим настроением, дашь в морду кому-нибудь, и вроде как сразу полегчает... Не знаю... У вас такое было?- он глаза стал ввинчивать в самую душу Сафонова, и тот не смог соврать.
           - Было, увы...- прошептал, лицо и щеки его стали густо малиновыми.
           Протасов, показалось ему, с облегчением вздохнул.
           - Ну что ж,- майор вышел из-за стола, протянул для пожатия руку.- Обещать, повторяю, не могу, что чистым, совсем без наказания отсюда выйдете, к тому же - очень вы обидели того майора в прифронтовом полку, помните? Невероятно злопамятным оказался, не успокоюсь, говорит, пока земляные черви грызть его труп не начнут, ваш то есть, вот так... Но помочь облегчить ваше положение - помогу, сделаю всё возможное... Не скрою, вы мне симпатичны, Сафонов, сам не знаю почему, присматриваюсь тут к людям, разговариваю, до истины, знаете, очень хочется докопаться, разные встречались, но вот таких, как вы - "высшие силы", "закон отражения" - ещё не было...
           - Так в чём же она, истина?- хмуро спросил капитан, глядя с вызовом прямо в глаза майору.- Скажите, раз вы такой большой мудрец.
             Протасов мгновение на него смотрел своими маленькими, живыми глазками, и капитан не увидел ни капли злобы в них к себе или отчуждения, а одни только мягкий свет и бесконечную усталость.
           - Истина? А вот в чём: нужно быть солдатом на этой великой войне под названием - жизнь, только не за коммунизм, и не за личную шкуру, а за правду и за справедливость, за Бога, короче говоря. Думаю, вы понимаете, что это значит... Что ж...- он крепко пожал руку Сафонову.- Желаю удачи вам... Прощайте, и храни вас Господь... Конвойный!
          В комнату, открыв дверь, бесшумно вошёл угрюмый, сонный часовой с винтовкой на плече, нехотя вытянулся.
             - Уведите арестованного!
              Уходя, Сафонов обернулся: майор, забросив руки за спину, стоял, глядя ему вслед, посреди комнаты, в глазах его, показалось капитану, блестят серебряные точки слёз. Двери мягко закрылись, побежал - сбоку, сверху, снизу - гулкий коридор. "Сбить часового, эту сонную муху, на пол, в окно и - вниз!"- вдруг колко промелькнуло в голове Сафонова, заставив сердце его вздрогнуть, побежать. Он украдкой взглянул по сторонам - легко можно было бы сделать это: рамы расшатаны, старые, давно не ремонтированные по обыкновенной советской расхлябанности, решёток на окнах кое-где  вовсе нет... Но потом он строго, даже - страстно сказал себе: нет, нельзя, теперь проверить нужно - высшие силы за него или против... Куда бежать? В лес? Зашиться в подвал? Лечь, затаиться, как пескарю, на дне? А зачем, ради чего? Гитлера дожидаться, сапоги ему целовать? Но разве он не хочет теперь больше всего на свете - сражаться против него, против наглых поработителей его и без того поруганной родины, разве он, капитан НКВД, не хочет исправить свои страшные ошибки, допущенное им по неразумению своему, по своей легковерности, засыпавшие по самое горло его и даже выше? Вытащили силы небесные его из немецкого плена и теперь вытащат... Бог спасёт его!- восторженно думал он.- Бог? А что есть - Бог?- и вдруг словно купол потолка пробило крупной дробью, и из дыр засияло, заволокло золотом и голубым, звёздами, беспредельно зовущим, сладким...
          Этот радостный звон в душе у Сафонова не прекращался час, два. Какая-то могучая река теперь билась в сердце и в жилах его, поворачивающая всего его, всё его существо, в противоположную от того, чем он был, сторону. В камере, на каменных нарах, показавшихся ему мягче пуховых, он сидел, странно раскачиваясь, обняв руками колено и уставив до краёв наполненные ликованием глаза вверх, в заплёванный, обтянутый рыхлой плесенью потолок, мечтательно улыбаясь. И все доставшиеся ему сокамерники по одному и парами бегали на носочках смотреть, как бывший всемогущий огэпэушник-энкэвэдист, а ныне прогрессирующий дистрофик и психопат, вернулся с двухчасового допроса с разбитыми в кровь бровями и совершенно чокнутый; видать,- радовались,- было за что его братьям-товарищам душу на нём отлить, видать, осталось ещё чуток справедливости на этом свете... Он видел там, наверху, как счастливые звёзды сменяют одна другую в бесконечном хороводе звёзд, как целые галактики, наполненные радостным их огнём, вращаясь и пульсируя, обнаруживая, собирая ещё и ещё по крупицам атомы и частицы их, щедрой рукой рассыпанные повсюду в космосе, становятся настоящими фабриками счастья, и нескончаемые вереницы солнечных систем, рождённые ими - это миллионы и миллиарды разнообразных, разномерных человеческих существ, их сердец, которые бьются в едином, общем для всего мира ритме. О! Это была завораживающая картина, он не знал, кто подсунул ему и крутит, крутит перед ним это волшебное кино... Потом он очнулся и, оглянувшись, с удивлением обнаружил, что он находится здесь, в самом низу, на дне, и что зэка, к которым он обращается, шарахаются от него, как от полоумного; и когда, сначала тихо и проникновенно, а потом нахмурив от отчаяния брови, видя их полное безразличие к его словам, почти срываясь на крик, он стал говорить, что счастье человеческая это вещь легко достижимая - нужно только верить друг другу и с благодарностью учиться друг у друга,-  в этот момент произошла удивительная вещь - он почувствовал, что отрывается от земли и парит, парит как будто над всеми, ничего не видящими и не подозревающими ни о чём, над головами у них, и сейчас же он успокоился, волшебный, изумительный свет пролился ему в душу, он со всей живостью ощутил, что для него, наконец, это - необходимость любить - стало понятным и лёгким, и что ему не нужно теперь никого ни в чём убеждать, а нужно только самому, одному действовать, и тогда те круги успокоения и счастья, которые он будет вокруг себя излучать - со временем захватят, закружат остальных, и у них не будет уже ни возможности, ни желания действовать как-то иначе, им вопреки, иначе чем самим быть любимыми и любить... Он теперь понял, что человеческая жизнь или даже в совокупности все человеческие жизни это бесконечная, вертящаяся по спирали яркая точка, линия на пути от одного безвременья к другому, на одном конце которой тьма полная, тьма египетская, а на другом - свет, гром света, океан его, окончание всех старых дорог и зарождение новых, новое творение, а вместе это чёрное и это белое и есть - всё во всём, одно сплошное, непрекращающееся величие,  это и есть Он.  Мы, нынешние люди,- чувствовал Сафонов,- застряли где-то посередине этой спирали, и обманутые собственной врождённой близорукостью, врождённым ячеством - болезнями, к счастью, вполне излечимыми -  не можем ни взглянуть вниз под ноги себе, чтобы ответить: кто и откуда мы, ни тем более вверх, вперёд,- в то, какими мы все должны стать, миновав, наконец, длинную, слишком затянувшуюся, полосу ненависти и взаимоотчуждения, когда люди всё же страстно желают заглянуть вперёд, но делают это истово толкаясь, пытаясь залезть друг другу на голову, и поэтому не видят ничего, кроме одних взаимных обид и унижений, не чувствуют ничего, кроме боли и дискомфорта; не могут взглянуть ни вверх, ни вниз в достаточной степени пристально и, раздражаясь и злобствуя, обрушиваются на ближних и дальних своих, за то, что те не слишком крепко держат под их ботинками свои головы...  Он понял это, и новое звучание мира обрушилось ему в душу, весь мир по-новому предстал перед ним, как будто обновлённый. Не нужно влазить друг другу на головы,- понял он,- зачем? Зачем присваивать себе чужой мир, не имея, не выработав свой собственный, не имея даже желания вырабатывать его? Зачем, если у каждого изначально  есть всё, для построения своего, ни на что другое не похожего? Люди - это листья одного общего громадного дерева, но коль скоро это так, коль скоро мы все - один общий большой организм, один общий, триумфально звучащий аккорд, говоря языком поэтическим, то разве возможно, если каждая часть этого организма будет заботиться только о себе самой,  разве возможно слаженно звучать аккорду, если разбить, стереть ноты, из которых он состоит? Разве может дерево жить, если одна часть его будет питаться другой его частью? Нет, каждому листу, каждой ветке должно быть обеспечено своё особое место, свой участок под солнцем, с которого они смогли бы отдавать общему целому, общему организму то, что они должны отдавать, быть благодатной и благодарной частицей его, и только тогда зазвучит настоящая музыка жизни, целая симфония... Верно, по радио в микрофон всех не научишь, как можно счастья в жизни достичь, хотя и этот способ просвещения, общения вполне хорош,- а вот в некое подобие ядра собраться всем честным силам земли и дать бой силам зла - это вполне необходимо, и тогда неизбежно каждый из великих полюсов вновь обретёт своё законное место - любовь встанет наверху, а ненависть - под ней окажется... Избранные?- по-новому спрашивал теперь себя Сафонов,- да, тысячу раз да! Только не по национальности избранные, не по классу и не по религиозному признаку, а - по честности, по самоотверженному служению общим целям, всегда первостепенным по важности, по - силе знания, по ясному пониманию, что каждый человек на этот свет приходит не для удовлетворения собственных прихотей, а с определённой Божественной целью, самим Творцом ему в руки вложенной, с какой - вот это во что бы то ни стало ему надо выяснить; по - любви, в конце концов... Сколько талантов мы растеряли!- ужасался он,- А сколько сгинет ещё в эту страшную грянувшую войну, и опять мерзавцы и подлецы на самом верху окажутся и станут готовить мир к новой, ещё более кровавой бойне... Он, Сафонов, теперь очень чувствовал, что сквозь все нынешние перипетии перерождение, рождение нового человека идёт, осознание людьми в себе возвышенного, высшего, Божественного, сокращение моря варварства, бушующего не столько на окраинных землях и в племенах их населяющих, сколько в сердце каждого человека, даже самого эмансипированного и развитого, называющего себя цивилизованным... А пока - снова война, снова кровавое столкновение, снова огрубение сердец, жестокость и всеобщее одичание, снова откат на многие и многие годы назад, вопиющая деградация; пусть всё это так, но сегодня уже, в самой середине этой огненной полосы, уже нужно становиться другим, по-другому взглянуть на мир, с большей долей любви и сострадания, чтобы успешно двигать всю махину жизни вперёд, и это-то и называется - эволюция... Он, капитан, избрал такой путь - любить, учиться любви, чтобы хотя бы перечеркнуть ту реку зла, которая из-под его руки струиться начала. Он прекрасно теперь понимал, что жизнь многолика и многогранна, многовекторна, и в этом и есть её главная прелесть, её жемчужная середина, и одна из главных истин этого мира в том состоит, что любовь и честность правят миром, и если в себе эти великие качества не развивать и не подталкивать других тем самым к этому же, то человеческий мир очень быстро скатится к полуживотному состоянию и вырождению. Каждый должен представить эту в принципе простую схему и руководствоваться ею в повседневной деятельности... Разногласия людей - мнимые, Бог - един для всех, изначально одинаково по-доброму расположен ко всякому, любая религия это всего лишь культурная ниша, другой путь к единой вершине для всех, к самосовершенствованию, а, следовательно, к любви и взаимопониманию, а вовсе не наоборот - не средство вражды и всегда ограничивающего, калечащего самоопределения...
          Он положил мокрую щёку на ладонь и попытался заснуть, на плече у него лежало лунное отражение - синяя лужа, которая казалась ему окном в тот неведомый, удивительный, нежданно открытый им мир, где нет и никогда не будет войн и дележа награбленного, слёз и страданий обманутых людей, и он гладил, гладил, крепко держал это неспокойно вздрагивающее пятно, как будто боялся, что оно может внезапно исчезнуть, так и не открыв ему своей величественной тайны...
         Утром он проснулся на удивление бодрым и выспавшимся, и первым делом, уронив хрустящий, невыбритый подбородок вниз, проверил, по-прежнему ли синий прозрачный ручей лежит у него на груди, ждёт его, но вместо него, начинаясь у крошечного окна и пролившись через всю камеру, билась перед ним, прямо на нём, настоящая жёлтая солнечная река, ослепив, ошеломив его, он задохнулся от счастья, ему показалось, что это какой-то волшебный знак, блаженная улыбка взлетела ему на лицо...
        После тюремной баланды, на него накинулось чувство тревожного ожидания. Ему отчего-то стало казаться, что именно сегодня, сейчас решится судьба его. То, что он будет расстрелян, он не сомневался теперь, но он не боялся смерти уже! Он знал, что маленькая стёртая точка - он, факт его стирания - не может, не должен изменить светлую картину будущего счастья, что, наоборот, стерев его, отбросив его душу вниз, в ад, на великую незримую чашу весов, заставив её неистово думать, стократ страдать, о многом в минувшем своём воплощении жалея, они заставят устремиться её потом изо всех сил снова наверх, к свету, и тем самым только усилят общую сумму добра, приблизят то благодатное время, когда власть их будет бесповоротно, раз и навсегда закончена, а он... а он родится когда-нибудь, через миллионы циклов, опять, чтобы ещё раз пройти тот же путь, но на этот раз уже не повторив тех старых ужасных ошибок, которые он так легко, смеясь, натворил, он уверен был, что, случись так, он не окажется больше ни в немецком плену, ни в чекистском застенке, ни, возможно, вообще в стане тех, кто, думая, что творят добро, всегда творят чистое зло...  Сев на ставшую ему теперь домом родным затёртую до блеска доску и положив руки на острые, худые колени, он с сияющим, чистым лицом стал прислушиваться к шагам и гулко по-утреннему перекликивающимся голосам за дверью, совершенно не обращая внимания на шепчущихся, с насмешкой на него поглядывающих сокамерников. Вдруг полоснул железом по железу замок, со скрипом дверь отворилась, и влезла до верхней губы забитая козырьком физиономия:
        - Рядовой Сафонов с вещами на выход!- выказывая полное к происходящему безразличие, надменно изогнулась линия губ на ней. Капитан никак не мог взять в толк, почему же - рядовой? Подивился затем про себя - как странно всё устроено, что в рушащемся, разваливающемся на куски мире, в крошечной камере где-то на куличках его, два однофамильца встретились.  А потом, видя, что никто из присутствующих не реагирует, понял - его. Сердце ударило, покатилось куда-то в самый низ... Он поднялся, не чуя ног под собой. Солнечный квадрат упал у него с груди, рассыпался возле ног на полу. Как не удерживал, в голове пролетела мысль: ему в чёрном подвале револьвером в затылок тычут - щелчок, и он, бездыханный, со стеклянной, холодной горой внутри падает в красную кипящую лужу...  А потом его в самое сердце кольнуло: сейчас утро, а все чёрные дела ночью творят, чтоб не видно, не слышно было их, значит... И почему - "рядовой"? Он что, просто... разжалован? Разжалован и, одновременно, - помилован, спасён? И - всё? Всё?? Значит, дальше - снова полетит жизнь, снова солнце только для него будет светить, а по утрам птицы свои звонкие песни петь, снова он сможет для других людей добро творить? О, как он возрадовался! Ему самому захотелось какую-нибудь необыкновенную, ликующую песнь завести, руки целовать броситься всем подряд!.. Он едва смог удержаться на ногах - камера наклонилась, качнулся под ним каменный пол, он схватился рукой за доску... Ай-да майор, ай-да красава, сдержал-таки слово! А он, Сафонов, уже с фактом неизбежной своей казни смирился. Вот она - какая необыкновенная цепочка вырисовывается: он, Сафонов,- потом Фрумер - и Протасов в довершение,- хорошие люди должны бескорыстно помогать друг другу, только так можно существующее на свете великое зло побороть! А кто дальше и ещё дальше в звеньях её будет стоять - сие покамест неведомо, будущее покажет... Он почувствовал глубочайшую признательность к этим двум людям - к Фрумеру и Протасову, за то, что спасали его, хотя вовсе по большому счёту не обязаны были делать это, к полковнику Звягинцеву, давшему первый толчок к пробуждению его, Сафонова, совести, тогда, в тот ужасный предгрозовой вечер, до сих пор при воспоминании о котором у него вспыхивал в груди жгучий стыд; и ещё - к тому безответному пареньку, чьего имени он так и не узнал - что тот, от его руки умирая, не проклял его, а, значит, наверное, простил ...
        Всё словно в тумане происходило для него. Его привели в узкую, глухую комнату, оклеенную плакатами "Родина-мать зовёт!", в которой какой-то сонный, зачуханный летёха с пухлым носом по бумажке над своим недопитым стаканом чая зачитал ему приговор трибунала: "... по законам военного времени... статья такая-то... за халатность... утеря партийных и специальных документов... без отягчающих вину обстоятельств... приговорён... разжаловать в рядовые и направить... действующее подразделение на фронт..." Сафонову хотелось и плакать и смеяться одновременно. Он спасён - вот что было главное, остальное всё в сравнении с этим меркло, отодвигалось на задний план. Он знал, что судьба ему благосклонно дала ещё один шанс жить, воплощая им понятое, задуманное, и ему хотелось с честью этим шансом воспользоваться. Его помыли, побрили, остригли наголо, одели в чистую с чужого плеча гимнастёрку с накрепко зашитой под сердцем дырой, вручили новую, промасленную винтовку, совсем мирно, не по-боевому пахнущую и улыбающегося и счастливого отправили навстречу грохочущей канонаде, туда, где бы он смог сделать так, чтобы эта война действительно стала последней, и, маршируя под кричащим и синим, как глаза красавицы, небом среди сотен таких же, как и он, русских парней с суровыми, каменными лицами, в него начинали входить светлая уверенность, светлое значение, что победа обязательно будет за ними, за ним, победа, которой во что бы то ни стало нельзя дать превратиться в поражение.




       1999 - 2004





                КОНЕЦ