Комментарии. Завет и Завещание Пушкина

(из серии конспекты пушкинистики для озабоченных ликбезом мозгопротеза)

Нью-йоркский русский еврей Сергей Довлатов в ст. «Блеск и нищета русской литературы» убеждает:
 а) надо брать всю фразу из возражений Пушкина князю Вяземскому, когда в ответ на княжеское наставительное «Задача каждого писателя есть согревать любовью к добродетели и возбуждать ненавистью к пороку…» не любящий коридоров института морали Пушкин уверенно и резко ответил (на полях статьи Вяземского «О жизни и сочинениях В.А. Озерова»):
«Вовсе нет. Поэзия выше нравственности. Или во всяком случае – совсем иное дело»;
 б)  в этом заявлении Пушкина особенно важна последняя часть =
Или во всяком случае – совсем иное дело.
Далее Довлатов произносит адвокатскую речь: «Судить о том, что выше, поэзия или нравственность, так же трудно, как выяснить, кто сильнее – слон или кит, и трудно именно потому, что это совершенно разные вещи. Предъявлять Пушкину нравственные, идеологические претензии было бы так же глупо, как упрекать в аморализме ястреба или волка, как подвергать моральному осуждению вьюгу, ливень или жар пустыни, потому что Пушкин творил, если можно так выразиться, в режиме природы, сочувствовал ходу жизни в целом, был способен выразить любую точку зрения, и его личные общественно-политические взгляды в данном случае совершенно несущественны. Герои Пушкина редко предаются абстрактным рассуждениям, и если даже это происходит, то предметом рассуждения чаще всего оказывается художественное творчество, чему примером может служить «маленькая трагедия» Пушкина – «Моцарт и Сальери». Пушкин был не художником по преимуществу и тем более не художником по роду занятий, а исключительно и только художником по своему физиологическому строению, если можно так выразиться, его сознание было органом художественного творчества, и все, к чему он прикасался, становилось литературой, начиная с его частной жизни, совершившейся в рамках блистательного литературного сюжета, украшенного многочисленными деталями и подробностями, с острым трагическим эпизодом в финале. Можно сказать, что творчество Пушкина было победой чистого эстетизма над общественно-политическими тенденциями проповедничества и морализаторства в литературе… «

II. Гиппиус Василий в ст. «Повести Белкина»: Эстетические идеи Пушкина, минуя эпигонство и весь период «обмеления», опираются именно на «великанов» века Просвещения. Эстетика Пушкина чужда всякой метафизики; отношения ее к этике вполне независимы. «Поэзия выше нравственности, — пишет Пушкин на полях статьи Вяземского об Озерове, — или, по крайней мере, совсем иное дело. Господи Суси! Какое дело поэту до добродетели и порока? разве их одна поэтическая сторона». Но такая эмансипация возможна лишь там, где самая нравственность выводится из человеческой природы, а не из внешних абсолютных норм.

Гуданец Ник. Леонардович: «Хорошо известна пометка, сделанная им в конце 1826 г. на полях статьи П.А. Вяземского «О жизни и сочинениях В.А. Озерова». На утверждение о том, что всякий писатель обязан «согревать любовию и добродетелью и воспалять ненавистию к пороку», Пушкин резко возразил: «Ничуть. Поэзия выше нравственности – или по крайней мере совсем иное дело». И добавил: «Господи Суси! какое дело поэту до добродетели и порока? разве их одна поэтическая сторона».  Можно даже не обсуждать неуклюжую правоту Вяземского и чисто пушкинскую однобокую категоричность ответной реплики, не предназначенной для печати. Достаточно того, что цензоры, публика и критики придерживались прямо противоположного мнения, и Пушкину с этим приходилось неукоснительно считаться.

PS.

Это «Господи Суси!» красноречивее всех адвокатских козней вместе взятых, из коих сшит мундирный кафтанный фрак  Нашего Всего Навсегда!  И ведь никто, кроме меня (О, Великого!)  не заметил = Господи Суси  переводится как:  а) Господин Забота или б) Господь Озабоченный или в) если Souci de Dieu, то Забота Бога … Т.е. Пушкин восклицает в сердцах = все эти моралитэ и разборки Добра со Злом – забота Господа Бога!
 Вот в 1-ой Песне «Хандра» романа-сатиры ЕО и он воспел женские ножки: они встречаются в там 15 раз = столько же только  имя  героя… Татьяны еще не было… была только Ольга намба уан.

Академик РАЕН Ваняшова М. назвала формулу 'ПОЭЗИЯ ВЫШЕ НРАВСТВЕННОСТИ' частью цикла «Пушкинские парадоксы о природе и назначении искусства». Анализируя полную фразу-формулу Пушкина академик как истинно бессмертный выступила сильнейшим его адвокатом, найдя следующее толкование знаменитой теперь, но мало кем понятой, формулы  «Поэзия выше нравственности» в контексте сформулированной для себя Пушкиным задачи написания драмы «Борис Годунов»: <… Пушкин утверждает приоритет поэтики и эстетики над направлением проповедничества и морализаторства, над известной тенденциозностью общественно-политического свойства в искусстве.  Пушкин отнюдь не сторонник безнравственного искусства. Сохрани нас боже быть поборниками безнравственности в поэзии (разумеем слово сие не в детском смысле, в коем употребляют его у нас некоторые журналисты)! Поэзия, которая по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой цели, кроме самой себя, тем паче не должна унижаться до того, чтоб силою слова потрясать вечные истины, на которых основаны счастие и величие человеческое, или превращать свой божественный нектар в любострастный, воспалительный состав. Но описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие не есть безнравственность, так,  как анатомия не есть убийство <…>
 
Безнравственное сочинение есть то, коего целию или действием бывает потрясение правил, на коих основано счастие общественное или человеческое достоинство. — Стихотворения, коих цель горячить воображение любострастными описаниями, унижают поэзию, превращая ее божественный нектар в воспалительный состав, а музу в отвратительную Канидию****. Но шутка, вдохновенная сердечной веселостию и минутной игрою воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением, и видят в литературе одно педагогическое занятие  .
«Поэзия выше нравственности», ибо она, по определению,  в б и р а е т   в себя нравственные основания, утверждая нравственные начала жизни через образный строй художественного произведения, отвергая нравоучительные проповеди.
«Пушкин различает два вида сознания, - отмечал М. Гершензон, - ущербный, дискурсивный разум, который, ползая во прахе, осторожно расчленяет, и мерит, и определяет законы, - и разум полноты, - т.е. непосредственное интуитивное постижение» .  В истории развития философско-эстетического сознания в России чаша весов склонялась то на одну, то на другую стороны. Литература и искусство имели свойство в определенные эпохи снижаться до утилитаризма, до риторики, до того, что мы называем морализмом и линейностью мышления.  «Начиная с 30-х годов XIX века, - писал Георгий Федотов, - русская интеллигенция жила <…> в накаленной атмосфере нравственного подвижничества. В жертву морали она принесла все: религию, искусство, культуру, государство – и, наконец, и самую мораль». Опора на естественные науки, рационализм, демифологизацию и морализм приводили к появлению в радикальной среде знаменитых афоризмов, таких, как «Сапоги выше Шекспира» (история этого крылатого выражения  во времени – тема отдельного исследования). Когда в искусстве доминантой становились философия интуитивизма, интерес к мифу, к иррациональному - возникали новые суждения исторической значимости, например: «Эстетика мать этики» (Иосиф Бродский).  Афоризм Бродского своим истоком имеет пушкинское «Поэзия выше нравственности».>

Ясперс как аспид шипя предупреждал : в искусстве граничат мистика и экзистенция…

 Кажется Наше Всё эту границу перешел и обратного пути не нашел… Заплутал, не зная где … с чугунной палочкой  в руке

интерес к мифу, к иррациональному - возникали новые суждения исторической значимости, например: «Эстетика мать этики» (Иосиф Бродский).  Афоризм Бродского своим истоком имеет пушкинское «Поэзия выше нравственности».>

Поэзия есть чувство собственного существования.
М. Пруст