Мы будем вместе

Такого удовольствия от побега из дома я даже не ожидал! До этого я никогда не выходил дальше двора, где я знал каждый кустик и травинку, соседских котов и кошек, скамейку и палисадник. Всё произошло спонтанно. Я преспокойно сидел возле невысокого заборчика, как вдруг испугался ужасно громких звуков со стройки напротив и побежал, куда глаза глядят. Глядели они в сторону леса. Ну, не совсем леса, так, небольшого лесочка, который когда-то был парком, а со временем зарос и превратился в место для пикников-шашлыков и закладчиков наркоты. Зато какие там были запахи! Я бежал и наслаждался всеми ароматами весны.

Для меня, взрослого пятилетнего кота, тем более что кастрированного, это время года ненамного отличалась от всех остальных, но сейчас пьянящий и густой дух, идущий от разогретой земли и вновь народившейся травы, кружил голову. Я бежал, легко перепрыгивая поваленные деревья и всякий мусор. Вдруг моё внимание привлекло странное сооружение. Приоткрытая толстая металлическая дверь, ступени, уходящие глубоко вниз, а сверху — большой, пологий холм, основательно заросший кустарником вперемешку со мхом. «Надо проверить, что это», — решил я и аккуратно спустился. Мой чувствительный нос уловил застарелую плесень, машинное масло и ещё что-то, что заставило меня осторожно красться, высматривая по сторонам. Сложно было понять, что это такое за строение, но заброшено оно было явно очень давно.

Можно думать, что угодно, но пир из мышек — для меня был приятным. Сыто рыгнув и умывшись, я улёгся поспать. Проснулся я оттого, что вздрагивала земля. Такого я не помнил, даже, когда забивали сваи для многоэтажки. Гул и толчки были очень сильные. С бетонного потолка сыпалась крошка, стены ходили ходуном. Будто земля превратилась в громадную газонокосилку, застрявшую за корягу и рычащую, и дребезжавшую, как тогда, у нашего дворника дяди Васи. Вместо того, чтобы пойти наружу и поинтересоваться, что случилось, я опять занялся мышками. Такими деликатесами хозяйка меня никогда не баловала, а они мне очень пришлись по вкусу. Я мурчал от удовольствия, да и добыча была лёгкой. Судя по всему, мышиные обитатели бункера котов в глаза не видели и не понимали, что надо прятаться. Ешь, не хочу! И было их там немерено. Сколько прошло времени, судить сложно, в подвале же было темно. Вода здесь тоже наличествовала ­­– множество лужиц из дождя были повсюду. Я от пуза объелся мышиного мяса, так, что уже и не хотелось больше.

Вспомнился дом, моя любимая лежанка и моя добрая хозяйка, которая играла со мной, чесала за ушком и целовала в лобик. Она же будет волноваться! Наверное, пора возвращаться. Я вылез наружу. Кругом всё здорово изменилось. На деревьях не было листьев, но не так, когда они облетают осенью. Они будто съёжились и прилипли к веткам, трава была жухлая и ничем не пахла. Я не слышал пения птиц, которых было в достаточном количестве ещё недавно, по дороге сюда. Люди, что гуляли неподалёку, куда-то делись. Я припустил изо всех сил. Мой внутренний радар безошибочно диктовал мне нужное направление.

Вот и родной дом, где я рос все эти годы, куда меня совсем маленьким котёнком принесла девочка, нашедшая меня в картонной коробке возле зоомагазина. Вылечившая мой лишай, заразившись сама. Лишившая меня моей мужской гордости, дабы я не метил углы. А я, отходя от наркоза, нехило так её поцарапал. Которой я, в порыве очередной игры, немного повредил веко, и она долго лечилась и мазалась разными мазями. Кормившая меня только вкусным и хорошим кормом, подстригавшая коготки, вычёсывающая мою шёрстку. Она привязывала скрученную бумажку к ниточке и бегала по комнате, а носился за ней, как сумасшедший. Спали мы с ней исключительно в обнимку. После мамы-кошки, которая непонятно куда делась, хозяйка была для меня самым дорогим существом на свете.

Дом наш стоял на месте, но по стенам пошли глубокие трещины. Подозрительная тишина преследовала меня, пока я взбирался на третий этаж. Через открытое окно я пролез внутрь. Моя хозяйка лежала на полу в кухне. Что за безобразие? «Почему она спит днём и так неудобно?» — думал я, облизывая шершавым язычком её родное лицо. Глаза у девочки были открыты, а сама она почему-то непривычно холодная, неподвижная, застыла в странной позе, словно хотела дотянуться куда-то вверх, но потеряла равновесие и упала. Я поиграл её ярким кулончиком — никакой реакции, хотя, обычно, она останавливала подобные вещи, опасаясь, что я могу порвать цепочку. Я стал «бодать» её в шею. Мои знаки внимания не возымели никакого действия и я, свернувшись калачиком у хозяйки под рукой, задремал.

Темнело, я проснулся от ощущения голода. Ничего не поменялось: та же пронзительная тишина, ледяная хозяйка на кухонном полу и мои пустые миски. Пришлось вновь совершить набег на подвал с мышами. На этот раз я захватил одну придушенную мышь с собой, «на вынос», чтобы подольше побыть дома. Надо было караулить, когда проснётся моя девочка.

Когда я привычно вылизывался после трапезы, клочья шерсти забили мне пасть. Я кое-как отплевался. Так продолжалось какое-то время, я отлучался в мышиный погреб, вдоволь лакомился свежатиной, прихватывал парочку с собой и нёс вахту возле девочки. Она так и не проснулась, не налила мне молочка, не насыпала корма. Её глаза помутнели и появился неприятный гнилостный запах. Моя же роскошная рыжая шубка продолжала редеть с катастрофической быстротой. Кое-где уже проглядывала розовая кожа.

Я догадывался, что происходит что-то неправильное. Но что я мог сделать?

Пришел день, когда мне стало трудно встать. Гниющая плоть моей хозяйки давно заставила поменять привычку дрыхнуть рядом с ней. Я спал под столом. Мысль о том, что за пропитанием нужно тащиться так далеко, не придала мне энтузиазма. Хорошо, что в ванной была налита вода. Неудобно, но попить можно. Облизывая свой некогда пушистый, а теперь голый, как у крысы, хвост, я загрустил. Лапы с трудом слушались меня, из глаз сочился гной. Я поковылял по квартире. Жаль, что я не могу выдвинуть ящик комода. Я точно помню, что хозяйка там хранила пакет с сухим кормом. Хотя я вряд ли в нынешнем состоянии смог бы его разгрызть. А вот и моя любимая расчёска. Только чесать уже нечего, шерсти нет совсем, а на оголённой коже появились странные ранки-язвочки, и сколько я их не зализываю, они не проходят, их становится всё больше.

Вот моя плюшевая игрушка в виде маленького щеночка. Девочка брызгала её кошачьей мятой, бросала на ковёр, и я вытворял акробатические чудеса. А ещё мне нравилось, когда хозяйка кидала игрушку далеко, через всю комнату, а я приносил её в зубах, клал возле неё. И подружки моей девочки, что приходили к ней гости, смотрели на наши коронные трюки и говорили, что она воспитывает не кота, а собаку. Я не понимал, при чём здесь эти злобные, гавкающие существа, мне просто было весело хватать за хвостик щеночка и бесконечно таскать к ногам хозяйки, пока её самой не надоест.

Моя когтеточка. С каким остервенением я драл эту штуку! И как терпеливо вздыхал, когда девочка иногда подрезала мои острые когти. Их теперь нет, они почему-то отвалились. Ох, да и на дерево мне уже не залезть. И делать это незачем абсолютно. Раньше там чирикали воробушки и мой инстинкт охотника гнал меня за добычей. Правда, так ни разу мне не удалось попробовать мяско птички. Уж слишком они шустрые были. Сейчас за окном не было ничего живого. Ни прохожих, ни моих знакомых кошек. Ни шума проезжающих вдалеке машин. Гнетущая тишина.

Мой коврик. Девочка вязала его сама из пушистой розовой пряжи. Она говорила, что рыжая шерсть не так бросается в глаза на этом фоне. Подкладку пришила из своего старого летнего сарафана. Я понюхал лежанку, но ничего не почувствовал. Наверное, обоняние тоже исчезло, вместе с отпавшими усами. Зубы пока не выпали, но дёсны опухли и кровоточили. Мой лоток, переполненный на много раз. А ведь ещё совсем недавно моя хозяйка убирала его каждый день и насыпала свежий наполнитель. За неимением ничего другого, я делал свои «дела» рядом, на полу. Моча была странно вонючей и красной. А «по-большому» я не ходил уже давно. Не знаю, нечем или тоже уже не работает.

Мисочки. Их всегда было три. Для воды. Для мягкого и для сухого кормов. Девочка кормила меня дважды в день. Утром и вечером. Обязательно мыла мою посудку, протирала насухо. Сейчас они выглядели сиротливо, запылённые и забытые.

Сундучок с хозяйкиным рукоделием. Как мне было тепло и уютно лежать у неё на коленях, пока она что-то шила. А если на пол падала катушка ниток, тут уж я своего не упускал. Пока не размотаю. Не загоню под кровать — не успокоюсь. Девочка не ругала меня, она заливисто хохотала и вскрикивала: «Ну Кузя, ну что ты творишь?».

Она называла меня Кузей, Кузенькой, Кузьмой. Купала в пластмассовом тазике со специальным шампунем. Хоть я и не любитель водных процедур, но тёплая пенная водичка успокаивала. Затем девочка бережно обматывала мою тушку махровым полотенцем, а потом сушила феном. Я не сопротивлялся, мне даже нравилось нежиться под струями горячего воздуха, переворачиваться с боку на бок или подставлять пузико.

Хозяйка не забывала регулярно обрабатывать меня от блох и других паразитов, хоть это мне совсем было неприятно. На холку капалась маслянистая жидкость, затем втиралась под шерсть. После этого я неудержимо чихал, а девочка смеялась и желала здоровья.

Кровать, на которой мы спали. Для девочки было всегда целым испытанием перестелить простыню или одеяло. Я всегда оказывался быстрее и забирался под застилаемую плоскость. Меня вытаскивали, но я норовил заскочить вновь и вновь. Тогда хозяйка закрывала меня в ванной, а я недовольно мяукал и требовал продолжения игры. Вечером, когда хозяйка уже приняла душ и намазала лицо лосьоном, я прыгал к ней на одеяло. Она охала и призывно протягивала ко мне руки. Я тыкался холодным, мокрым носом ей в щёку. Облизывал подбородок и начинал свою мурчальную колыбельную. Единственное, что она не позволяла мне делать — топтаться и когтить ей живот. Она нежно обнимала меня, шепча на ушко всякие нежности. Я был для неё милым котиком, самым лучшим мальчиком, любимым и дорогим. А уж как я её любил, не передать. Жаль, что она не понимала по-кошачьи. Я бы ей рассказал, что она — самая красивая девушка, самая заботливая хозяюшка, самый преданный друг. В благодарность я мог лишь мурлыкать и тереться об неё.

Я же, не смотря на видовое различие, прекрасно понимал, что моя девочка далеко не самый богатый человек. И у неё в холодильнике часто, бывало, совсем пусто. Но ни разу не было, чтобы у меня в мисочках не было моего привычного рациона. Себе ничего не купит, а про меня никогда не забудет. А то и куриной печёнкой побалует или отварной курочкой. Нет, я не жадина, но проверить (и попробовать!), что лежит в хозяйской тарелке — это завсегда. Пусть грибы и кукуруза не самая соблазнительная вещь, но за компанию можно употребить и это.

Она выпускала гулять меня во двор, понимая, что коту простор нужен. Я наслаждался временной свободой, но всегда возвращался домой. Мог мяукать под дверью, а мог и через форточку, если открыто. Когда шёл дождь, я сидел на подоконнике и следил за стекающими каплями. Увлекательное занятие.

Иногда я запрыгивал на шифоньер. Тогда наша скромная комната казалась огромной, с высоты все предметы выглядели иначе, по-другому. Девочка сидела за компьютером и работала. Мне хотелось внимания, и я начинал её «доставать». Ложился перед экраном, помахивая своим роскошным хвостом. Или как бы случайно пробегал по клавиатуре. Она по-матерински брала меня на руки и сажала на колени. Я вновь перебирался к экрану. Такая игра могла продолжаться часами. И ни разу она не закричала на меня, не ударила. Она просто меня любила и прощала все мои шалости.

Я грустил, когда моя девочка куда-то уходила. Мне сразу становилось невыносимо одиноко. Я залезал на кресло возле компьютера и утыкался в её любимый шарфик. Она всегда в него куталась, когда работала. Он пах моей хозяйкой. Я не знаю, что именно она делала, но пару раз в месяц она радостно кричала: «Ура! Нам денег дали!». И после шла в магазин за вкусняшками. И мы садились пировать. Тут мне могли перепасть креветки или копчёная колбаска, а то и ломтик сыра или ветчины. Девочка совсем не брезговала есть рядом со мной, нередко угощая прямо изо рта.

Я печально обвёл взглядом нашу, совсем ещё недавно, уютную квартирку. Мы были так счастливы здесь. Нам никто посторонний был не нужен. Единственный раз, когда девочка привела в дом парня, закончилось для кавалера не очень. Я основательно пописал ему в ботинки, отгрыз шнурки и изгваздал своей шерстью его чёрное драповое пальто. Ухажёр больше не появлялся.

— Ревнуешь? — понимающе спросила меня девочка.

Эх, если бы я мог ей ответить! Я бы объяснил ей, что, если бы поклонник задержался на подольше, быть ему разодранным на клочья! Я бы ни за что не стал делить с каким-то пришлым хмырём свою драгоценную девочку.

Как я любил наблюдать, как она накладывает макияж. Тут я всегда был начеку — стащить карандаш или помаду и покатать по полу. А когда она выбирала себе наряд в шкафу, не залезть туда было ниже моего достоинства. Она доставала меня из шифоньера, оглаживая и уговаривая: «Ну куда же ты, дурашка лезешь? А если я тебя там закрою, плакать будешь!».

Моя терпеливейшая хозяйка! Не знаю, как её оценивали другие двуногие, но по мне — таких больше не бывает. Ну кто ещё за полночь будет вызывать такси и ехать на другой конец города в ветеринарную лечебницу, когда я умудрился распотрошить и сожрать пачку отравы для тараканов? Как она рыдала, пока мы ехали. «Только не умирай, мой маленький», — всё приговаривала она, кутая меня в свой старый плед. А мне тогда действительно было хреново. Сначала я блевал, потом очень жидко, с пеной какал. А затем стал просто «отрубаться». В клинике, после капельницы и промывания желудка мне стало значительно легче. Девочка не отходила от меня до утра, пока врач не заверил, что моему существованию ничего не угрожает. Как она радовалась, оглаживала и целовала меня!

Из последних силёнок я кое-как доковылял на кухню. И кто же такой умный придумал, что у котов девять жизней? Одна, да и то не слишком длинная оказалась. Я на брюхе подполз к своей любимой хозяйке, оставляя за собой красновато-бурый след. Миазмов я не ощущал. Следы разложения, конечно, делали своё дело. Её лицо почернело, волосы стали похожи на свалявшуюся старую мочалку, глаза ввалились, нос заострился. Но, если не сильно приглядываться, то можно было ещё узнать те любимые черты, которые были мне так дороги. Мои глаза, все в кровавых коростах, видели плохо. Да и я сам выглядел не лучше. Лысый, весь в гноящихся болячках, с опухшими, раздувшимися суставами. Без усов, без кисточек на ушках. Противная слизь сочилась из ушей и носа. Внутри всё болело так, будто меня разрывали на части. Ну ничего. Я потерплю. Скоро всё закончится. Я с большим трудом, соскальзывая, падая и вновь поднимаясь, вскарабкался к ней на грудь, прижавшись всем тельцем и облегчённо вытянул лапы. Обнял, как мог свою хозяйку. Громко мяукнул от нестерпимой боли. Закрывая глаза, я почему-то точно знал, скоро мы будем вместе. Там, где нет страданий. Там, где нет страха. Всё будет, как прежде. И мы опять будем счастливы.