Институт

                Господи, дай мне разум и душевный покой
                Принять то, что я не в силах изменить,
                Мужество изменить то, что могу,
                И мудрость отличить одно от другого

                Из древней молитвы



1. Фальстарт
Где читатель знакомится с героем повествования и узнает о его первых шагах во взрослой жизни, больше похожих на блуждания слепого котенка
 
Андрей Столяров закончил Университет утомленным. Бесконечные экзамены, защита диплома, бестолковое и сумбурное распределение и, наконец, переезд в другой город по месту первого в его жизни назначения - все это значительно понизило уровень его простодушной жизнерадостности и бесшабашности. На распределении он не знал, куда пойти, и предложение от завода в далекой и цветущей (в его воображении) Украине показалось привлекательным. Но приехав туда и пообщавшись с заводскими чиновниками, Андрей быстро понял, что это совсем не его. На заводе тоже сильно удивились приезду Андрея, так как совершенно не понимали (или делали вид), откуда взялась их заявка на его специальность. Таким образом, к обоюдному удовлетворению в три дня был решен вопрос об откреплении, и Андрей, созвонившись с Институтом, с которым сотрудничал во время дипломной работы, вернулся в свой дорогой и любимый Городок.



2. На скользкой тропе
Как Андрей попал в Институт и как его оттуда чуть не выгнали, и как он набирался опыта, получая моральные синяки и шишки.

И вот он на месте. После немного суховатой атмосферы Института физики, где Андрей был в студентах, новый институт показался ему бурлящим, ярким, личностным. Так оно и было на самом деле. Люди в нем работали самые разные: одни после войны, другие – после лагеря, третьи, молодые, только что закончившие Московский или Ленинградский Университет и жаждавшие самоутверждения. При таком составе неизбежно столкновение личностей, характеров, сформированных в очень разных условиях и закаленных отчаянным бытом. В ту пору жизнь, казалось, кипела в коридорах. Месткомы, парткомы, советы… . Шла борьба. Кто-то отстаивал свое направление, кто-то боролся за все и против всех. Но преданность делу, науке, и очень серьезное к ней отношение объединяла борцов. Статью писали - как в бой шли, готовые ответить за каждое слово, за каждую цифру. И очень охотно соглашались на сотрудничество. Понимали, что это может только обогатить их работу. (Нынешние молодые сотрудники не всегда знают обозначения осей на графиках, которые они публикуют в своих работах, но это их нисколько не смущает. Что касается сотрудничества... . Сотрудничество в наше время часто имеет финансовую составляющую и по возможности избегается).

Руководил институтом Академик. Человек неуемной энергии, умный, обаятельный, но и умеющий быть жестким, он был химиком масштаба Страны. Конечно, он прекрасно знал, что в химии необходимы исследования строения различных соединений, но прежде всего он понимал химию как науку, способную решать задачи человеческой важности.  И ставил соответствующие проблемы перед Институтом - облагораживание обширных земель, переработка отвалов громадных промышленных предприятий, улучшение технологии на химическом комбинате в сибирском городе. В Институте он организовал проведение исследований по всем важным направлениям в химии, но не только. Понимая, что тайны строения молекул и химических процессов основаны на законах физики, он пригласил в Институт целый физический отдел с сотрудниками высокого уровня, создал вычислительный центр, организовал техническую поддержку для развития технологических разработок и многое другое.

Андрея приняли хорошо, т. е. все мило улыбались и быстро определили позицию - стажер-исследователь в группе, руководимой молодой еще женщиной-химиком, уже успевшей защитить кандидатскую. Ей нужно было научиться выращивать качественные кристаллы. Андрей же по специальности - физик. В его голове все еще вихрем носились кванты, волновые пакеты, какие-то немыслимые поля, а его завели в комнату, где в одном углу стоял надтреснутый и замызганный письменный стол, а по другой стенке - длинный химический, с бурыми пятнами неизвестного происхождения, и сказали, что он должен научиться измерять то-то и то-то на установке, которую сам же и должен сделать.

В то время несложное научное оборудование делалось, в основном, самими сотрудниками, «на коленке», благо и экспериментальные запросы тоже были несложными. И Андрей, походив по знакомым и добыв нужные сведения, через недельку принялся за изготовление установки, т. е. начал пилить стальные уголки, мастерить стеллаж, сверлить огромное количество дырочек под резьбу или под болтик, паять примитивную схемку. Так или иначе, установка через пару месяцев была готова и Андрей, гордый и счастливый, восхищенно поглядывая на первое в своей жизни творение и поглаживая его бока, уселся делать измерения.
Целый год все было хорошо. Андрей измерял, строил графички на миллиметровке, обдумывал, мучился догадками и сомнениями, обсуждал, т. е. делал все, что положено делать стажеру-исследователю, и даже написал (шефиня написала) первую в жизни статью. И тут грянул неожиданный удар прямо под дых (сколько их еще будет!). Как-то, делая уборку своего химического стола, Андрей наткнулся на множество рулончиков свернутой розоватой бумаги с какими-то едва различимыми кривыми на них. Он стал расспрашивать всех, кто был рядом, что это такое и чье. Молчание. Он спросил: может он рулончики выбросить? Опять молчание, но очень похожее на согласие. Андрей выбросил.

На следующий день в комнату стремительно ворвался завлаб и с порога коротко спросил, показывая на химический стол: где ИК-спектры? Андрей стал что-то лепетать в оправдание, но в ответ услышал: уволить. И уволил бы, но за Андрея вступился замдиректора, Иван Алексеевич Гончаров, только что, в результате изнурительной и продолжительной административной борьбы, сменивший на этом посту андреева завлаба. Неизвестно, Андрей ли ему понравился, или не хотелось терять молодые кадры, а, может, просто в пику завлабу, но Андрея он отстоял. Но через пару дней, когда немного отлегло и в голове прояснилось, до Андрея вдруг дошло, что 1) те, кого он спрашивал, знали о назначении этих рулончиков; 2) втайне желали, чтобы Андрей их выбросил; 3) тут же побежали и донесли завлабу. А поскольку спрашивал-то Андрей всего лишь одну сотрудницу, Свету Чистенькую, то искать «доброжелателя» долго не пришлось.

Под Новый год в лаборатории тянули Достоевского. В лаборатории было около двадцати сотрудников, а подписок на собрание сочинений Достоевского местком выделил только две, и нужно было тянуть жребий. Вообще-то, может быть, только двум людям из всех и нужен был Достоевский, но тянули все. Андрею отчаянно хотелось получить эту подписку, но не повезло. Зато повезло многодетному инженеру, которому Достоевский в тот момент был не особенно актуален. Андрей отвел счастливчика в сторону и предложил от подписки не отказываться, а тихонько передать ему. Тот охотно согласился, но о сговоре узнала Екатерина Антоновна, занимавшаяся распределением дефицита в лаборатории. Екатерина Антоновна, высокая и полная пожилая женщина, нрав имела крутой и непреклонный. Узнав о сделке, она разгневалась и постановила: при грядущем распределении кроличьих шапок Андрея из списка претендентов исключить. И остался Андрей без новой шапки, но с подпиской на Достоевского. Впрочем, еще одну зиму он мог проходить и в старой шапке.



3. Рабочие будни
Как Андрей находит друзей и наживает врагов, становясь полноценным членом коллектива.

В первые же дни в Институте Андрей познакомился с Дантоном. Дантон был значительно старше Андрея, ему было уже под сорок. Светлый, среднего роста, с немного вытянутым лицом и высоким лбом, с большими грустными глазами, он походил на библейского мудреца.  Спокойный, ироничный, не позволявший грубости, Дантон уже многое повидал в жизни, пережил голодное детство в эвакуации, работал в металлургическом цехе большого завода.

Попав в Институт, Дантон нашел, возможно, то, что ему больше всего не хватало в жизни: спокойное и не обремененное существование, интеллигентное окружение, возможность самому решать, что делать и чем заниматься. А любил он больше всего поговорить, немножко пофилософствовать, сыграть партию-другую в шахматы. С Андреем обращался практически на равных, но с отеческой ноткой. Андрей, с его неопытностью и вспыльчивым характером, вечно попадающий в какие-то передряги, пришелся Дантону как раз по вкусу: поучить его, посоветовать, немножко подтрунить над ним. Дантон работал на ставке инженера, и у него не было необходимости писать статьи, ежегодные отчеты, что его вполне устраивало. Андрей мог зайти к нему в любое время. Дантон либо сидел, задумавшись, за столом, либо расхаживал со штангенциркулем в руках вокруг своей установки, которую постоянно модернизировал.

Еще через год пришел Ося. Он тоже, как и Андрей, закончил физфак Университета, но, обладая отличной памятью, помнил все и знал все. Последней к ним примкнула Настя, веселая, двадцатидвухлетняя блондинка с длинными локонами и открытым, простым лицом. Вот так, сама собою, сформировалась теплая компания, на несколько лет ставшая неразлучной. Дантону в ней была отведена роль мягкого и спокойного наставника, Ося оказался интеллектуальным центром, Настя - душой компании, Андрей - всем понемножку и никем особенным. Конечно, Андрей любил Дантона. Наверное, в нем он находил то, чего ему явно недоставало: умение спокойно поразмыслить, беспристрастно оценить ситуацию и принять взвешенное решение.

В то время в Институте весьма энергично функционировали партком, местком и комитет комсомола. Действовали они, с одной стороны, довольно бесцеремонно, вмешиваясь во все, даже частную жизнь сотрудников, но с другой - осторожно, не решаясь выступить, например, против мнения директора. И если председателем Парткома обычно избирался (а по сути – назначался) один из солидных и авторитетных завлабов, то комсомолом руководили, как правило, молодые ребята, умные и образованные, но что-то ущербное в них все же было. Вероятно, они не любили много работать, как того требовало занятие наукой, а добиться быстрого успеха в жизни хотелось, и общественная работа должна была им в том помочь.
В самом деле, в то время в научной среде появились люди, которых называли «организаторами науки». Что это означает, мало кто понимал. Вроде бы ученые, но не совсем. Вроде бы что-то сделали, но что и когда - неизвестно. Некоторые из этих людей добивались крупных должностей и званий, тогда их называли «большими организаторами науки». Почему это стало возможным? Вероятно, потому, что занятие наукой стало модой, а не призванием, как в прежние времена, и для слишком многих людей превратилось в обычную профессию, где можно было, если постараться, достичь приличную зарплату. (После Перестройки, когда в других областях появились возможности резко нарастить свои доходы, «организаторы» ушли из Науки).

«Организаторы» начинали свою карьеру, как правило, с общественной работы. Комитет комсомола возглавлял Миша Гриб, однокурсник Андрея, но только химик. И вот однажды Андрея вызвали на заседание комитета для обсуждения его поведения. Поводом послужило несдержанное выступление Андрея на общем комсомольском собрании. Миша, человек с большими амбициями, явно метивший в «организаторы науки», вел дело осторожно, чтобы не возник нежелательный скандал. Андрея стали поругивать, но не очень агрессивно. Миша, возможно, чувствовал, что если он перегнет палку, то Андрей может не сдержаться и как-нибудь резко выступить в его адрес.

И все бы прошло тихо и формально, но на комитете присутствовала Нина Владимировна, представитель парткома. Нина Владимировна была пожилой, одинокой женщиной, с трудной военной судьбой и незаметной должностью в Институте. В ее задачу входило следить за тем, чтобы молодые комсомольцы понимали дело правильно и выступали также правильно. Несколько раз она принималась выговаривать Андрею, что его моральные устои не отвечают принципам, которыми руководствовались, например, Павлик Морозов или Павка Корчагин. Андрей долго отмалчивался, но, наконец, не вытерпел и спросил:

   - Нина Владимировна, а Вы всегда придерживались этих принципов, даже когда Вам было 12-14 лет?

   - Да, конечно. - отчеканила Нина Владимировна.

   - И с тех пор Ваше мировоззрение не изменилось?

   - Нет, не изменилось! - с гордостью ответила Нина Владимировна.

   - Поздравляю Вас! - коротко бросил Андрей и сел.   
    
По залу пронесся смешок, а Нина Владимировна, вспыхнув, вскочила и гневно заявила, что Столяров безответственный и безнравственный человек, каким не место в комсомоле. Но собрание уже как-то стихло, накал упал, и все закончилось без принятия решения относительно Андрея. На следующий день Дантон мягко, по-отечески, журил Андрея, говорил, что Нина Владимировна пожилой человек, что с ней нужно потактичнее, но при этом на лице его блуждала лукавая улыбка. 



4. Поиск себя
Как Андрей пытался сделать себя лучше и защитил кандидатскую
 
Поработав годик, Андрей понял, что его измерения хороши, но слишком примитивны и надо переходить на новый уровень. И он сделал еще одну установку, на этот раз спектральную. Еще в Университете, на одной из лабораторных работ, Андрей заглянул внутрь призменного монохроматора и, хотя теоретическая суть и назначение всех его элементов были ясны еще со школьных времен, открывшаяся картинка его заворожила. Свет, разлагающийся в радугу, чистенькие призмы и зеркала, возможность отслеживать ход лучей и направлять их - все это как-то запало в душу. Андрей нашел на складе старенький монохроматор, на этот раз решеточный, лампу с прилагающимся к ней тяжеленым источником питания, фотоумножитель с еще одним источником питания, сделанным «со всего железа», и все это стащил в свою комнату. И вскоре он стал получать спектры фотолюминесценции. Красивые, таинственные, но, как оказалось, слишком таинственные. Пытаться получить какую-то информацию из них - все равно, что «искать черную кошку в темной комнате».

Но по прошествии пяти лет материал все-таки набрался, и Андрей защитил кандидатскую. На банкете по случаю защиты его заставили одеть склеенную из картона квадратную шапочку с кисточкой, какую носили средневековые ученые. Андрей повиновался, но ему в ней было как-то неловко, не чувствовал он себя достойным этой шапочки, и, выбрав момент, тихонько отложил ее в сторону. После банкета шефиня втиснула Андрею в портфель пару недопитых бутылок вина. По дороге вино пролилось и залило корешок его диссертации. На следующий день, в выходной, Андрей лежал на диване, в последний раз просматривая диссертацию перед отправкой в ВАК. Рядом с ним располагался мальчик Саша, которому исполнился уже целый месяц. Саша тихонько что-то ворковал, но вдруг его планы изменились, и из него брызнул фонтанчик, который, описав дугу, упал как раз на диссертацию. После чего букет запахов, источаемый ею, стал значительно богаче и глубже. Но что делать, запасного экземпляра у Андрея не было. Осталось только надеяться, что в ВАКе ее все равно читать никто не будет. Так оно и вышло, скорее всего.

Где-то в это время в лаборатории сменился завлаб. Прежний заведующий решил, что он уже достаточно стар для своей должности (или ему подсказали?) и уехал. Группу, где работал Андрей, во главе с шефиней передали в другую лабораторию, занимающуюся измерениями характеристик кристаллов. По профилю она им вполне подходила, но было одно обстоятельство. Заведующим лаборатории оказался человек, имеющий довольно поверхностное представление о физическом эксперименте. Новый начальник когда-то давно в далеком провинциальном городе занимался очень редкими измерениями, сейчас совершенно забытыми ввиду их тривиальности и ненадобности. Неизвестно, как он оказался в должности заведующего в Институте, но он очень ценил свое место и гордился им. Поэтому, чтобы не навредить своему положению, весь день напролет новый начальник сидел с каменным лицом за своим письменным столом, ни во что не вмешиваясь, и только проставляя какие-то знаки на бумаге. Одет он был в простой, тщательно выглаженный серый костюм местного пошива, и каждый волос на его голове весь день лежал, не шелохнувшись, в направлении, приданном ему для создания тоже незамысловатой, но аккуратной прически. Что происходило в этой голове, никто не знал, никакие эмоции не проявлялись ни в его лице, ни в неподвижном взгляде, а говорить связно и понятно новый начальник не умел.

Шефиня сначала обиделась на новое назначение, ведь по всем параметрам, а, главное, по интеллекту, она явно превосходила упавшего на их голову начальника, и это она должна была быть завлабом, а не наоборот. Но, пообщавшись с ним немного и поняв, что вредничать он не осмелится и сделает все, что она ему скажет, успокоилась и даже нашла выгоду в новом положении.



5. На пути к туманной цели
Как Андрей продолжал блуждать в темноте в мучительных попытках найти свое место в Науке и чем это закончилось

Еще до защиты кандидатской диссертации Андрей твердо знал, что никогда больше не возвратится к прежним своим экспериментам, и с первого же дня после защиты приступил к знакомству с новой для него спектроскопией, которой не обучали в Университете. Параллельно начал делать уже третью экспериментальную установку, на этот раз спектрометр для получения новых спектров. Надо сказать, что в этом начинании Андрей сделал очень редкий в его жизни удачный тактический ход, во многом определивший его будущее, а именно: начал изучение нового метода с теории, а не практики. Возможно, причиной являлось желание получать от него максимум информации, а не ту малую долю, которая легко давалась и без глубокого знания метода. Кроме того, Андрею хотелось освоить именно исследовательский и теоретически более разнообразный вариант спектроскопии, редко используемый в практике химических институтов. И Андрей принялся «грызть» теорию выбранного метода.

Что же касается спектрометра, то тут произошла странность, которую объяснить Андрей мог, но понять ее трудно. Андрею хотелось получить спектр соединения, с которым он работал до сих пор. А соединение было черным, не прозрачным на вид, поэтому Андрей начал делать установку для измерений в области, невидимой человеческому глазу. Такие спектрометры еще не изготовляли промышленным образом за отсутствием острой необходимости. Но для Андрея преодоление трудностей было как бы основным занятием, и он, не особенно задумываясь, приступил к работе. Спектрометр Андрей сделал, спектр получил, и, возможно, он до сих пор остается единственным в мире спектром того самого соединения в невидимой области, но по не лестной для Андрея причине.

Тем не менее, его «подвиг» был оценен, и ему купили уже настоящий спектрометр заводского изготовления. В то время отечественное приборостроение еще конкурировало с западным (но уже на последнем дыхании), и Андрей стал счастливым обладателем пятисоткилограммового монохроматора и еще нескольких огромных ящиков прилагающегося оборудования. Однако по мере освоения нового метода постепенно пришло и осознание того, что в отделе, где Андрей работал, преимущественно технологическом, никто об Андреевой спектроскопии ничего не знает и, самое главное, никому она не нужна. Люди, знающие и заинтересованные в ней, работали в другом отделе, и Андрею нужно было туда переходить. Что он и сделал. И на этом закончилась юность Андрея в науке.

Этому шагу, круто изменившему дальнейшую его жизнь, предшествовали, однако, события, ускорившие решение Андрея. Однажды к нему в комнату зашел Ким Витальевич, друг и ближайший сподвижник замдиректора Гончарова. Не тратя время на вежливое вступление, он прямиком полуспросил, полузаявил:

   - Слушай, тебе ведь в Институте ничего не светит, так? - Андрей замялся, не зная, что ответить. - А вот тут на заводе (и назвал завод, родственный отделу) есть место заведующего информационной лаборатории. Пойдешь? Съезди, посмотри.

Андрей опечалился. Не светит? Кто это решил, сам Ким Витальевич, или его направил Гончаров? Если Ким Витальевич пришел к Андрею по собственной инициативе, то тут же следует другой вопрос: а сам-то Ким Витальевич кого из себя корчит? Большого ученого? Гусь он лапчатый, а не ученый! Только и заслуг, что друг. А если инициатива от Гончарова? Неужели Андрей так плох? Огорчало Андрея в этой истории еще одно обстоятельство.

Кима Витальевича знали в институте как самого вежливого человека, не допускавшего ни единого грубого слова, расшаркивающегося перед всеми дамами и с умильной улыбочкой пропускавшего в дверях всех вперед. Питерский интеллигент, говорили про него. Как же мог этот интеллигент обратиться к Андрею так прямолинейно (если не сказать грубо, бестактно)? Выходит, Андрей в его глазах был совсем бросовым товаром, с которым можно не церемониться. И его интеллигентность, и умильная улыбочка - это все показное, для образа? Да, люди действительно намного глубже и разнообразнее, чем то впечатление, которое они оставляют при поверхностном знакомстве. Погоревал Андрей, погоревал, но на завод съездил, посмотрел. Не понравилось. Даже перспектива руководить лабораторией, состоящей из 20 женщин, не соблазнила.

В другой раз Андрея вызвал к себе уже сам Гончаров и предложил заниматься атомной эпитаксией. В то время это направление только начинало развиваться, и Иван Алексеевич быстро понял его перспективность. Конечно, ему хотелось иметь в отделе передовые технологии, но, как и всякий руководитель, он должен был заботиться о финансировании. А для этого, как он полагал, нужно было выкинуть хлесткий лозунг. И Гончаров решил объявить «атомную эпитаксию следующего поколения», хотя какого следующего, если ни предыдущего, ни никакого другого «поколения» в Институте до сих пор не существовало. Отказать Гончарову Андрей уже не мог, да и дело новое, надо попробовать, вдруг что выйдет.

Андрея присоединили к другому сотруднику, молодому парню, который уже успел заказать в мастерской много всякого железа для изготовления установки «атомной эпитаксии следующего поколения». Они поработали вместе с полгода. Напарник Андрея скрутил из железок что-то вроде большой кастрюли с многочисленными дырками, в которые предполагалось вставить различные диагностические датчики. Андрей собрал несложную приставку флуоресцентного анализа плотности атомного пучка, проходящего внутри «кастрюли». Метод оказался чрезвычайно чувствительным, способным фиксировать тончайшие изменения плотности пучка, что, конечно же, было их первой маленькой победой. Но Андрею, несмотря ни на что, даже на хорошее отношение Гончарова, стали по ночам сниться дифракционные решетки, и он понял, что нужно уходить.

Постепенно распалась и их дружная команда. Настя перешла в другой Институт, Андрей - в другую лабораторию, Ося с семьей уехал в Америку. (Уехал не только он. В то время многие продвинутые сотрудники Института, главным образом, физики, уехали, кто - в Америку, кто – в Израиль). Как-то Гончаров спросил Андрея:

   - Почему Ося уехал? Жалко, такой талантливый парень...
   - А Вы ему хоть раз сказали, что он талантливый? - возмутился Андрей. - Ося
     за пятнадцать лет работы так и не дождался теплого слова, хотя был,
     безусловно, самым умным и грамотным в Вашем отделе. Вот и уехал.

Гончаров промолчал. А ведь он, как руководитель, должен был знать, что ученый, как творческий человек, постоянно нуждается если не в публичности, то в похвале, признании его труда. Точнее, он нуждается в обратной связи. Он должен знать, как его работа воспринимается научным сообществом. Сейчас стал доступным так называемый индекс цитирования - отзыв, но безликий, и не всегда ясно, в каком контексте упоминается твоя работа. Но это уже какая-то обратная связь. А вот отсутствие ясной и непредвзятой оценки является, возможно, самой угнетающей, безрадостной компонентой труда ученого, когда он годами, десятилетиями трудится, пишет статьи и не знает определенно, что о них думают другие.

Правда, некоторым сотрудникам для поддержания своей самооценки лучше бы и не знать, что о них думают. К Андрею часто заходил его знакомый, Зимин. Зимин постоянно пытался внушить Андрею, какой он, Зимин, крупный ученый и, соответственно, какой Андрей незначительный (на дурачка был Андрей похож, что ли? И ведь не один Зимин так думал!). В конце концов, Андрей не выдержал и предложил Зимину посмотреть, как цитируются его работы, поскольку сам Зимин не умел толком пользоваться компьютером. Зимин охотно согласился. Андрей набрал его имя в популярной уже к тому времени программе, вывел на экран компьютера список его работ и попросил указать, какая работа из этого списка самая, по его мнению, значительная. Зимин указал. Как часто она цитируется? Оказалось, что эту статью процитировали три раза. Кто ее цитировал? Выяснилось, что все три раза статью процитировал сам Зимин. Иначе говоря, ни один человек в мире, занимающийся близкими проблемами, не счел лучшую работу Зимина достойной внимания. А по-настоящему актуальные и востребованные статьи цитируются по нескольку сотен или даже тысяч раз. Зимин покинул Андрея в глубокой задумчивости.    



6. В новой лаборатории
Где Андрей наконец-то обретает достойного Завлаба

Лаборатория, в которую перешел Андрей, была небольшой, около 10 человек, и в ней безраздельно властвовал Кристаллограф. Это был не старый еще человек из хорошо известной в Городке научной семьи. Высокий, статный, с великолепным образованием, он был баловнем Природы, наделившей его умом, внешностью, феноменальной памятью и высокой работоспособностью. Он настолько погрузился в тему, над которой работал, что подчинил ей все ресурсы лаборатории. Каждый сотрудник в ней работал только по теме Кристаллографа и по его заданию. Такая концентрация усилий на одном направлении позволила Кристаллографу добиться заметных результатов и сделала его известным в мире в своей области. Но, с другой стороны, это привело к тому, что в лаборатории остались только сотрудники, потерявшие способность к самостоятельной работе. 
   
Спектроскопия, с которой Андрей пришел в лабораторию, была в числе самых любимых методов Кристаллографа. Он работал с ней еще в молодости, в Москве, и даже сделал небольшое открытие, о котором постоянно Андрею напоминал. Так что, Андрей пришелся к месту, но слабые попытки Кристаллографа привлечь Андрея к его собственной теме Андрей отверг сразу и категорично. Дело в том, что Андрей - самостоятельный сотрудник, и делать что-то, когда за спиной стоит человек и крутит пальцем по бумаге перед его физиономией, приговаривая «вот так, вот так делай!», Андрей не мог, не способен. Кристаллограф понял, что Андрей - как он сам, что с Андреем его методы не сработают, но не обиделся, и между ними установились нормальные и уважительные отношения.

Даже когда Андрей начал выполнять самостоятельные работы и отправлять их в печать без участия Кристаллографа, тот сначала сделал робкую попытку объяснить Андрею, что сотрудникам не возбраняется включать своих завлабов в статью. Андрей недоуменно установился на него: в некоторых вещах Андрей оказывался откровенно туповатым. Он не понимал, почему человек, не участвующий в работе, может оказаться в списке авторов. Но в случае с Кристаллографом была еще одна причина избегать его формального участия. Кристаллограф сам не мог быть формальным. Если он - автор, то, значит, он должен работу прочесть, вникнуть, и начинать вносить необходимые, по его мнению, изменения. И тогда работе конец, он в ней все перевернет, Андрей не согласится, и возникнет конфликт. И Кристаллограф опять все понял и не обиделся. Он сам - как Андрей!

В Институте работал профессор по фамилии Ганжа. Он занимался сложной спектроскопией и был популярен в своей среде. С Кристаллографом они долгое время состояли в приятельских отношениях, но потом между ними пробежала кошка. Началось все с легкой пикировки на Ученом Совете, но оба были упрямы, уступать не желали и накал дебатов стал постепенно возрастать. Профессор Ганжа был блестящим полемистом, и Кристаллографу пришлось бы туго, но профессор не учел одного обстоятельства: выбор оружия у Кристаллографа был шире. Он входил в состав редколлегии стенгазеты. Редактор газеты благоволил Кристаллографу и позволял делать все, что тому заблагорассудится. И Кристаллограф очень активно этим пользовался. И вот однажды, прогуливаясь по коридору, он сочинил эпиграмму на своего противника, профессора Ганжу:

                Профессор «Гэ» был в ФРГ.
                Вернулся он… таким же «Гэ»!

Он тут же побежал в свой кабинет, наколотил на пишущей машинке стишок и пришпилил его на свободное местечко в газете. И стал победно расхаживать около и ненавязчиво указывать на стишок всем проходящим мимо. Профессор, когда ему передали, виду не подал, но обиду затаил. И дождался. Когда Кристаллограф неожиданно выдумал «теорию лишних линий» в спектроскопии, профессор мстительно объявил: «Лишних линий не бывает, бывают лишние люди!»



7. Битва за независимость
Как Андрей вступил в схватку за самого себя и одержал победу, больше похожую на поражение


Благодаря рекламе, которую Кристаллограф сделал Андрею, к нему стали приходить химики со своими порошочками и надеждами. И очень скоро Андрей узнал о проблеме, связанной с положением физика-спектроскописта в химическом институте. Дело в том, что в научном сообществе, как и в любом другом, иногда попадаются люди, которые считают себя учеными (а некоторые – большими учеными), но таковыми в полной мере не являются. Для них работа со спектроскопистами предоставляет шанс заявить о себе как о полноценном ученом. Но для этого они должны лишить спектроскописта свободомыслия, заставить его думать, что работа на них и является его основной и непосредственной задачей в Институте.

И они придумали, как это сделать: они объявили спектроскопистов «обслугой». А раз «обслуга», значит, ты должен молча работать на нас, обслуживая наши интересы. (Один, особенно «продвинутый», даже сказал Андрею как-то: «Мы тебе купили прибор, вот ты нам и мерь», забывая, что «мы купили» означает лишь решение потратить государственные деньги одним образом, а не другим). Обычно они приносят спектроскописту свои соединения, и, не формулируя задачу, просто предлагают «померить и что-нибудь написать», полагая не без основания, что спектроскопист сам поймет, что с ними делать. Спектроскопист берет образцы, мерит, перемеривает, строит различные модели, перелопачивает гору литературы и, наконец, пишет статью. Но, вложив в работу большой труд, спектроскопист не желает оставаться безмолвным и безвестным исполнителем. И назревает неизбежный конфликт.

О том, что эта проблема существует и как она реализуется, Андрей узнал практически с первых шагов своего взаимодействия с химиками.
Первым к Андрею явился Глеб Монахов. Они быстро сошлись, так как на многие вещи имели схожие взгляды. Глеб получал соединения, не новые в химии, но перспективные в техническом применении. Андрей охотно стал работать с его кристаллами. Правда, через некоторое время выяснилось, что с образцами Глеба работают не только Андрей, но практически все сотрудники в институте, «сидящие» на физических методах. Еще через некоторое время Андрей понял, что это вообще стиль Глеба: раздать свои образцы по всем физическим методам, а потом сидеть и спокойно ждать, когда спектроскописты «накопают» в них что-то и напишут статью, а он ее, естественно, подпишет.

Все бы ничего, так многие делают, но есть один нюанс, который на примере с Глебом выглядит так:  во всех статьях, написанных разными спектроскопистами, только один общий автор - Глеб, только для Глеба эти статьи составляют единый тематический ряд, и выходит, что он-то как бы и сделал все эти работы, его-то как бы и нужно считать единственным и законным их автором. В том, что с точки зрения Глеба так оно и есть, Андрей скоро убедился. Они с Глебом поехали в Москву на конференцию, где доложили работу, сделанную практически только одним Андреем. Председатель конференции в заключительном слове, оценивая уровень докладов, заметил, что «Глеб Сергеевич, как всегда, представил фундаментальный труд». Андрей посмотрел на Глеба, сидящего рядом, ожидая, что тот встанет и дезавуирует заявление председателя. Нет, не встал. Лицо его выражало спокойствие и полное согласие с председателем. Он искренне верил в свое научное лидерство. С тех пор их сотрудничество прекратилось.

Можно подумать, что Андрей победил в этой маленькой схватке, но она оказалась лишь началом длительной и изнурительной борьбы, которую Андрею пришлось вести в Институте до тех пор, пока он не заработал авторитет вполне самостоятельного сотрудника.

У этой проблемы есть еще одна сторона, неприемлемая для спектроскописта. Научные сотрудники должны быть вольны в выборе проблем, которыми нужно заниматься. Спектроскописты, когда они работают в режиме «обслуживания» - славные и толковые ребята. Но стоит им заняться чем-то своим, «не институтским», они сразу становятся как бы врагами тех, для кого они – «обслуга». Иначе говоря, физик-спектроскопист, хоть и является научным сотрудником, не вправе решать, что ему делать. Он - как бы научный сотрудник, но второго сорта! Выход в этом противостоянии только один - в нормальном сотрудничестве химиков и спектроскопистов, в котором творческие дивиденды делятся справедливо по степени участия в общей работе. Большая часть химиков-синтетиков это понимала, и с ней Андрею работалось легко и успешно. Но не все понимали. И, чтобы уйти от неприятных проблем, спектроскописты тихонько начинают подыскивать себе соединения для исследований на стороне, а некоторые просто уходят из Института.
 
Поработав в новой лаборатории лет десять и посотрудничав с химиками, Андрей набрал материал для докторской диссертации, перевернув при этом ситуацию как бы наоборот: исследования различных по химической принадлежности соединений он объединил под общим заголовком «Спектры химических соединений». На защите Андрей назвал всех присутствующих химиков своими соавторами и выразил им благодарность за «плодотворное сотрудничество». Химики были довольны, и защита прошла хорошо.
 
Не доволен был лишь один Андрей. Во-первых, его не устраивало то, что его соавторы-химики получают известность в научном сообществе, а он тоже делался авторитетным, но только в своих глазах. Во-вторых, химики привыкли работать не спеша, вынуждая Андрея ждать по нескольку месяцев, пока они принесут нужный состав, а Андрей работал быстро. И он решил завести собственное дело. Но для этого нужен был материал для его работы, не связанный с институтскими химиками. И Андрей пошел в музей минералогии и предложил им свое сотрудничество. Все, и музейщики, и Андрей, были счастливы: они получают базу спектральных данных (с которой не знают, что делать), а Андрей – многочисленные ряды неорганических кристаллов с плавно меняющимся составом (с которыми, по большому счету, тоже не знает, что делать).

Но работа с музейщиками была для Андрея лишь прелюдией. Войдя в тему, он через некоторое время познакомился с Чарльзом, минералогом из Кильского университета. На самом деле Чарльз был натуральным американцем, но работал в Германии. Их сотрудничество быстро наладилось и продолжалось чуть более десяти лет. Чарльз оказался очень искусным в деле выращивания синтетических минералов, и Андрей впервые понял, что качество образца процентов на 95 определяет успех (или неуспех) работы. Кроме того, Чарльз имел также доступ к превосходным американским коллекциям природных минералов и снабжал ими Андрея. Вдвоем они сделали серию очень хороших работ.

Но всякому сотрудничеству приходит конец. Причиной их разрыва послужило плохое знание Андреем языка, но не в плане общения с коллегой, тут они вполне нормально понимали друг друга, а возникшая несколько абсурдная ситуация. Андрей, сделав работу, писал черновик будущей статьи на своем плохоньком английском, а Чарльз переводил работу уже на нормальный язык. Но чтобы он хорошо понял суть и перевел правильно, Андрей старался изложить текст настолько просто и понятно, чтобы у него не возникало трудностей.

И вот Чарльз, минералог по образованию, поработав с черновиками Андрея, в конце концов, решил, что спектроскопия - очень простая наука, и он вполне может и сам решать ее вопросы. И стал править написанное Андреем на свой минералогический лад. Андрей видел, что с текстами происходит что-то неладное, начинал спорить, Чарльз не уступал, и в результате написание статьи превратилось в мучительный процесс, длящийся полтора-два года. Андрей взбунтовался. «Что мне, книжку, что ли, написать для тебя, чтобы ты понял основы спектроскопии?». (Кстати, именно в этот момент у Андрея возникла мысль действительно написать книжку для химиков и минералогов, чтобы они знали, откуда что берется в спектрах их соединений).

К слову сказать, чуть раньше ситуация, похожая на ту, что сложилась с Чарльзом, возникла у Андрея с Зиминым. Зимин давно работал над очень интересной и оригинальной проблемой, но информация, которой он владел, оказалась слишком общей и явно недостаточной. И вот с этой задачей он пришел к Андрею. Работу Андрей сделал, написал статью, но Зимин почему-то решил, что разбирается в спектроскопии лучше Андрея (он вообще считал себя крупным ученым) и тоже стал править текст. После почти трехмесячных дебатов Андрей понял, что случай безнадежный, отдал Зимину весь свой экспериментальный материал и пожелал успехов. Зимин очень обрадовался, надеясь теперь в одиночку напечатать статью в престижном журнале. Но престижный журнал его статью не принял, не принял и журнал помельче, и еще мельче, и, наконец, он напечатался, но в журнале, совсем не имеющим никакого рейтинга.

Но на этом злоключения Андрея по теме взаимодействия с химиками не закончились. Сотрудники Института, увидев, что дела у Андрея продвигаются довольно успешно, приревновали его к его зарубежной деятельности и решили строго с него спросить. Однажды к Андрею в комнату ворвался один из институтских завлабов и с порога вскричал:

   - На кого ты работаешь?

Он вообще был вспыльчив, и эмоции сдерживать не умел. Андрей очень удивился. Дело в том, что до Перестройки Андрей и его гость сотрудничали очень тесно и результативно. Но вот началась Перестройка, сотрудникам перестали платить зарплату, Андрей, занимая в тот момент позицию замдиректора, ходил на работу голодным, и только один этот человек во всем институте жил припеваючи, поскольку единственным в стране занимался перспективным классом соединений и получал зарплату по европейскому гранту. Но именно в этот тяжелый момент он про Андрея как-то забыл, сделав вид, что никакого сотрудничества между ними и не было. И вот теперь он спрашивает Андрея, на кого тот работает.
 
   - А Вы на кого? - после некоторого замешательства спросил Андрей.

Тут посетитель несколько стушевался, но все равно в категорической форме порекомендовал Андрею помнить, в какой стране он живет.

Следующую атаку провел уже сам директор, Иван Алексеевич Гончаров. Андрею предложили выступить на Ученом Совете и отчитаться в своей деятельности. И когда Андрей рассказывал, внезапно вскочил еще один директорский дружок и очень строгим тоном спросил, почему Андрей работает с немцами, а не с ними, бедными и брошенными сотрудниками Института. Иван Алексеевич горячо поддержал вопрос (было очевидно, что сценарий обсуждения подготовлен заранее). Андрей как-то отговорился, рассказал о двух случаях крайне неудачного сотрудничества внутри Института (включая случай с Зиминым), но истинную причину, т. е. нежелание быть научным сотрудником второго сорта, не назвал. А в конце спросил у присутствующих, почему до сих пор никто из них не пришел к нему и не сказал: «Вот, дорогой, у меня есть грант, давай в рамках моего гранта сделаем с тобой работу». Вместо этого приносят образцы, просят померить, написать статью, а они подпишутся.

Ученый Совет как-то попритих, но на следующий день этот директорский дружок, который больше всех ругал Андрея на Ученом Совете за работу с посторонними объектами, явился к Андрею с огромным пакетом крысиных костей. Он, занимающийся технологией получения полупроводниковых пленок, вдруг решил на старости лет поискать удачу на ниве биологических исследований, никакого отношения не имеющих к Институту, раздобыл где-то эти кости и принес Андрею. Скажите, есть предел человеческой глупости и ханжества? Андрей, падкий на все новое, кости взял и целую неделю возился с ними, но ничего хорошего получить не смог. После чего он решил, что предела человеческой глупости нет. Но последнее замечание относил уже к себе.   

Но, не смотря на сильное давление, которое оказывалось на Андрея, он выдержал и всегда занимался только теми делами, которые находил нужными и интересными. Андрей был глубоко убежден, что, прежде всего, личная свобода в выборе темы исследования является тем непременным условием, благодаря которому люди отдают свою единственную жизнь Науке. Не деньги, не посты, а именно свобода деятельности, их собственный выбор заставляют сотрудников трудиться, не поднимая головы и не оглядываясь вокруг. И за это Андрей благодарил судьбу и Институт, который так и не справился с ним!



8. Старшая лига
Где Андрей начал, наконец, карабкаться по карьерной лестнице и как этот путь привел его к мучительным раздумьям


Примерно в то время, когда Андрей начал заниматься минералами, умер Кристаллограф. За месяц до смерти он зашел к Андрею (в последний год он редко бывал в лаборатории) и спросил, делая ударение на первом слове:

   - Ты, наверное, будешь завлабом?

Андрей пожал плечами, не зная, что ответить.

   - Тогда вот что, - продолжал Кристаллограф, - обещай мне три вещи. И перечислил.

Андрей стал возражать, говорить, пусть он сам исполняет эти свои три вещи. Кристаллограф ничего не ответил, только посмотрел на Андрея отрешенно, без улыбки, словно сомневаясь, может ли он Андрею довериться, затем молча повернулся и вышел. Его наказы Андрей выполнил, но не до конца. Два наказа, которые имели конкретные сроки исполнения, Андрей сделал. А третий, безвременный, не изменять название лаборатории, Андрею, хоть он и крепился долго, все же пришлось нарушить. Дело в том, что через несколько лет лабораторию объединили с другой, и прежнее название перестало соответствовать ее тематике.

А еще через некоторое время освободилось место заведующего отделом: прежний руководитель достиг предельного возраста. Претендентов оказалось всего двое, Андрей и еще один завлаб, однокурсник Андрея. Андрей не рвался «в начальники», но и давать дорогу сопернику тоже не хотел. Дело в том, что этот однокурсник почему-то считал себя вправе вмешиваться в дела лаборатории Андрея, провоцируя тем самым частые скандалы с ним. Став руководителем и не страдая ни великодушием, ни добродушием, он бы обязательно начал демонстрировать Андрею свое превосходство. Этого допускать было нельзя. Однако решение оставалось за уходящим руководителем, считавшимся одним из «основателей института» и потому авторитетным.

Он выбрал Андрея, приняв во внимание, вероятно, два соображения. С одной стороны, дела у Андрея шли успешно, и это многими отмечалось. А с другой, уходя из должности, ему очень хотелось оставаться неформальным лидером в отделе, что можно было осуществить при покладистом и не скандальном преемнике. Кажущаяся бесхарактерность Андрея и готовность соглашаться на любые мелочи, не затрагивающие его принципиальные интересы, позволяли прежнему руководителю считать Андрея «легкой добычей» в намеченной им борьбе (борьба против всех - это была та стихия, в которой он существовал все годы в Институте и которую сам же и создавал). Он ошибся. И когда он это понял через пару лет, то его отношения с Андреем стали вполне корректными и деловыми.

Вообще, проблема руководства, а точнее, кто кем руководит в институте, – это очень больная проблема. Истинный ученый - всегда творческая личность, и он очень болезненно относится к тому, что в результате каких-то административных игр и сговоров им начинает руководить, хотя бы и формально, человек, явно уступающий ему по уровню компетентности и возможностей в области его научной деятельности. Увлеченному человеку, эффективному ученому совсем не нужно и не хочется быть начальником. Для него главное - его работа, и чтоб никто не мешал ему делать то, что он считает нужным. Тем не менее, часто он соглашается быть начальником с целью уберечь себя от неразумного руководителя и сохранить независимость.

А вот люди с ограниченными творческими возможностями, но с неограниченными амбициями, обожают место начальника. Для них руководство - это шанс возвыситься в своих глазах и глазах окружающих, способ присвоения результатов, полученных подчиненными сотрудниками, и, наконец, возможность прильнуть к истокам финансовых ручейков. И они бы процветали, но вот беда. Как правило, в лаборатории, ими руководимой, собирается персонал под стать своему руководителю. И тогда, не смотря на большое количество сотрудников, шумиху, создаваемую вокруг лаборатории для придания ей значимости в глазах не очень осведомленных людей, годами, десятилетиями такая лаборатория занимается производством информационного шума.

Однако, благодаря этому шуму лаборатории часто удается получать солидную государственную поддержку в виде грантов, в которых обещаются громадные достижения и которые оканчиваются ничем, или почти ничем. Смущает нас это? Да ни капельки! Просто по завершению одного безрезультатного проекта мы спокойно садимся за написание другого, обещая совсем уж немыслимое. И везде, на всех собраниях, не устаем напоминать, какие мы молодцы и сколько денег для института (для института ли?) мы зарабатываем. Иначе говоря, формально такие лаборатории действительно процветают, но на деле их процветание основывается, главным образом, на неограниченном и необоснованном самовосхвалении. Известный российский философ, впоследствии эмигрировавший, сказал однажды, что в стране существуют научные институты, которые годами решают какую-то проблему и которую можно решить, просто сев и подумав 15 минут. Причем ответ окажется отрицательным. К сожалению, с тех пор решающего перелома в Науке в этом отношении не произошло.

Став руководителем отдела, Андрей очень скоро убедился, что в его обязанности входит только проведение семинаров. Вначале он надеялся, что ему удастся решать и некоторые административные вопросы, и предлагал свое мнение новому директору, но тот, молча выслушав, всегда поступал по-своему. Однако руководство семинаром отдела Андрею удавалось, и эти обязанности не тяготили его. Поэтому, когда наступил срок, ему было жаль оставлять должность заведующего отделом. К тому же ему казалось, что его вероятный преемник вряд ли справится с ней так, как удавалось Андрею, что, конечно же, скажется на положении отдела, и так незавидном. Но, возможно, все «уходящие» считают себя незаменимыми. 



9. Мрачные мысли
Что думал Андрей об извилистых путях развития Института


Конечно, и это хорошо всем известно, научная среда в институте полностью зависит от директора. Если во главе стоит реально сильный ученый, то и вокруг него группируются соответствующие люди. Тогда институт выстаивает, сохраняя свой научный потенциал, даже в случае политических или финансовых потрясений. Если же директор не в состоянии оценить происходящее, отличить истинных ученых от самопровозглашенных, или, хуже того, именно последние устраивают его больше, то выдвигаются бесталанные, но без комплексов люди, и начинают всячески самоутверждаться, пытаясь обосновать свою мнимую значимость. А Институт? Институт медленно и необратимо погружается в трясину провинциальности.

  Тематика института также целиком определяется директором. Академик стремился развивать все актуальные химические направления, отчего Институту даже придумали насмешливое прозвище «Мелкооптовый». 

После смерти Академика директором стал Гончаров. Иван Алексеевич был умным и обаятельным человеком, прекрасно понимал и химиков, и физиков, на лету схватывая новые идеи. Относились к нему по-разному. Женщины любили за его приятную внешность, мягкое интеллигентное поведение, способность оставаться корректным в любой ситуации. Мужчины старшего поколения, помня еще прежнего директора, смотрели на него несколько подозрительно, а младшего, включая Андрея, восторгались им. В самом деле, Иван Алексеевич - великолепный оратор, говорил красиво, остроумно, энергично. Казалось бы, у него были все возможности стать истинным лидером в Институте. Но лидерство предполагает наличие не только управленческого таланта, но и научных достижений. А Гончаров был специалистом в области, не очень интересной современным химикам.

В то время в научном мире произошли большие события, и правительство, критически посмотрев на состояние отечественной науки, решило помочь своим ученым с приобретением современного оборудования. Гончаров, оказавшись в нужное время в нужном месте, получил кучу денег на покупку приборов для Института. Долго ругались, решая, кому и что купить, но в результате Андрей оказался в финальном списке счастливчиков, и вскоре у него появился самый современный спектрометр! Трудно даже сказать, как сильно он помог Андрею продвинуться в его спектральных делах.

Гончаров хорошо понимал, что ломать машину, налаженную Академиком, не стоит, да и не было у него на то особенного желания. И если первые десть лет в должности директора он что-то предлагал, пытался изменить, то делал это недостаточно решительно и часто восстанавливал против себя Ученый Совет. Но, получив отпор, он не лез напролом и не продвигал свое предложение любой ценой, как делают некоторые руководители, а мудро соглашался. В конце же своего пребывания во главе Института, когда уже не стало прежней энергии, он расслабился и занялся, главным образом, организацией своих заграничных поездок. Его благосклонно принимали в азиатских странах, и он этим пользовался с большим размахом.
 
Когда Гончаров в силу своего преклонного возраста вынужден был покинуть директорство, новым руководителем стал Петр Николаевич. В своей предвыборной речи Петр Николаевич заявил, среди прочего, что химикам Института нужны только синтез и структура. Андрей огорчился, пытался сказать, что структурные данные являются лишь исходными для последующих исследований, но в ответ получил лишь снисходительную улыбку.

Петр Николаевич также объявил, что институтские физики-спектроскописты должны обслуживать интересы химиков. Зал отреагировал одобрительным шумом, а сердце Андрея тревожно стукнуло еще раз, но он подумал, что ничего, как-нибудь все уладится, и со временем будущий директор изменит свое мнение. Тогда Андрей даже предположить не мог, как тверд новый директор в своих убеждениях. Уж если что запало в его голову, то это окончательно.

Петр Николаевич был специалистом в одной из областей химии и стал развивать то, в чем хорошо разбирался – синтез новых соединений, постепенно создавая все новые и новые лаборатории только одной направленности. И Институт стал быстро меняться, но несколько странным образом, разбухая с одной стороны, и ужимаясь - с другой. Конечно, постороннему наблюдателю могло показаться, что это решение не способствовало гармоничному развитию Института, но оно полностью соответствовало программной речи Петра Николаевича.
 
Кроме того, как выяснилось позже, оно позволяло без особых хлопот значительно увеличить число журнальных статей. (Возможно, именно это обстоятельство и являлось для нового директора определяющим при формировании его точки зрения, поскольку число публикаций является важным показателем работы института). Ведь химикам-синтетикам не было нужды проводить сколько-нибудь серьезное изучение полученного ими нового соединения, требующее, как правило, значительных усилий и времени. Достаточно было приложить несколько сопроводительных спектров, для того, чтобы их статью приняли в печать. По этой причине возможности физиков-спектроскопистов в исследовании свойств материалов оказались не нужны в новой структуре. Теперь от них требовалось только получить спектральную картинку и передать ее химикам.

Если еще пару десятков лет назад химики боролись за внимание к себе спектроскопистов, то теперь смотрели на них равнодушно. Спектроскописты обрели, наконец, свободу, но это была свобода людей, высаженных в глухой тайге: хотите, собирайте ягоду, хотите, охотьтесь на медведя. Словом, выживайте. Они и выживали, что, впрочем, больше походило на медленное умирание. Неуютно и одиноко стало им в родном Институте.
    
Время, отведенное на директорство Петру Николаевичу, пришлось на то, когда Наукой в стране руководило вновь образованное ведомство. Его возглавил человек, начинавший свою карьеру по финансовой части. И оттуда, из этого ведомства, посыпались странные распоряжения. Например, институтам предписывалось иметь средний возраст сотрудников 38.3 года. Институт, руководимый Петром Николаевичем, был значительно старше, и Петр Николаевич принялся его омолаживать, избавляясь от людей преимущественно преклонного возраста, которые давно уже, по его мнению, «выпали» из научного процесса.

Спору нет, Институт нуждался в санации, даже если бы не было никаких распоряжений из Москвы, так как прежний директор, Гончаров, совсем не трогал эту проблему. И все бы прошло хорошо, но среди уволенных оказались несколько человек, которые не мыслили себя без Института, проработав в нем всю жизнь. Они очень тяжело переживали свое увольнение, а некоторые даже и не пережили. Неизвестно, обратил ли Петр Николаевич на это внимание.

Одновременно Институт стал набирать молодых сотрудников. Но и тут не все прошло гладко. Теоретически, лучшим решением при омоложении Института было бы приглашение талантливых ребят из других научных школ, чтобы освежить застоявшуюся кровь. Но это очень сложно, требует немалого времени и финансовых затрат. Поэтому было решено просто увеличить набор в аспирантуру, привлекая выпускников местных вузов. Но при этом необходимо было снизить квалификационный барьер, и в результате в аспирантуру стали попадать молодые люди очень разного уровня: способные, неспособные, а также те, кто окончил технический вуз, где не готовят к научной деятельности.

По сложившемуся порядку, эти ребята по окончанию аспирантуры должны защищать кандидатскую диссертацию. Они и защищали, да так азартно, что возник вал защит, и даже образовалась длинная очередь из желающих. Правда, было очевидно, что примерно четверть из новоявленных кандидатов наук вряд ли когда-нибудь будет способна к полноценной научной работе. Но это входило в издержки, какие Институт нес за омоложение и хорошие показатели.

Некоторым из этого последнего поколения кандидатов наук процесс научного познания показался слишком сложным, и они стали упрощать его, делая громкие заявления по результатам своей работы, но «забывая» их обосновывать. Например, смешали разные элементы и запекли смесь в печи. Оказалось, что получившаяся «запеканка» плохо проводит электрический ток. Значит, мы открыли новый, неизвестный доселе диэлектрик! Не верите? Ну, так проверьте! Но желающих проверять или даже просто разобраться, что же сделано в работе, как правило, не находилось.

О том, что в Институте постепенно меняется отношение к сути научной работы, Андрей сначала только смутно догадывался, а утвердился в том только после одного неприметного события.

Однажды к нему зашла девушка-аспирантка из «синтетической» лаборатории и принесла образец для измерений. Рассказав немного про соединение, она, уже собравшись уходить, спросила:

   - Когда будет статья?

   - Какая статья? – удивился Андрей. – Спектр еще даже не измерен.

   - Ну, как же так? – невозмутимо продолжала посетительница. – Должен же быть какой-то план, в котором указаны сроки написания статьи.

   - Да, конечно, но мне казалось, что написание статьи - это процесс творческий и трудно указывать конкретный срок … . – начал было оправдываться Андрей в замешательстве. Но, видя, что девушку его ответ совсем не устраивает, недовольно буркнул – К Новому году.

На том и согласились. После ее ухода Андрей стал раздумывать и решил, что, наверное, он безнадежно отстал от жизни. Сейчас статьи пишутся совсем не так, как прежде. Даже девчонка-аспирантка знает, как это делается. Нужно, не особенно заморачиваясь, просто набрать определенное количество эксперимента, рисунков, и поместить все это вместе, в один текст. Все, статья готова. А для придания ей солидности нужно привлечь побольше авторов, не меньше шести. При этом статья может совсем не содержать новых мыслей, но не беда, в следующий раз что-нибудь придумаем. Часто рецензенту журнала, просматривающему статью, даже не за что «зацепиться», и она благополучно принимается. Такой процесс действительно можно планировать заранее! Другими словами, наука из процесса получения новых знаний превращается в процесс выполнения набора стандартных действий, как бы исполнения ритуального танца.

И тут Андрей вспомнил историю из своего недавнего прошлого. Лет пятнадцать назад в литературе с беспрецедентной интенсивностью обсуждался обнаруженный в спектрах эффект, который был признан новым явлением в физике. Появилось несколько десятков статей, выполненных на высочайшем теоретическом уровне. Но потом как-то все стихло. Андрей в это время как раз работал с соединением, в котором новый эффект наблюдался, и заметил, что в эксперименте не все сходится с представлением о предполагаемом эффекте. Тогда, получив спектры еще нескольких родственных кристаллов и аккуратно их обработав, написал статью, где предложил свою, немножко подправленную трактовку эффекта. Но, почувствовав какое-то неудовлетворение, статью в журнал не отправил, а вернулся к ней через год, снова все пересмотрел и статью переписал. И опять не отправил. И так пять лет подряд. Каждый год Андрей возвращался к работе, переписывал статью и оставлял ее в столе: что-то, какие-то мелкие детали не сходились. Но работа занозой сидела в голове.

И вот однажды, уже на шестой год, Андрей проснулся глухой мартовской ночью и посмотрел на часы. Было еще рано, 5 утра, но спать уже не хотелось. Андрей сел в постели и, вглядываясь в ночную темень, вдруг подумал: «А что, если тот, другой, простенький эффект, который я все эти годы отбрасывал как слишком тривиальный, и является здесь, только в этих кристаллах, определяющим?». Скосив глаза на подушку, как будто на ней что-то написано, мысленно представил спектры, полученные в разных условиях. Да, кажется, правильно, работает именно этот простенький и давно известный эффект, но только благодаря особенностям кристаллов.

Наскоро позавтракав, Андрей прибежал на работу и начал лихорадочно пересматривать заново все спектральные зависимости. Все сходилось! Его охватила дрожь. «Ну, какой же я …, ну, что ж я раньше-то …» - ругал он себя. Посидев немного и успокоившись, Андрей привел мысли в порядок и за пару дней написал последний, шестой вариант этой злополучной статьи, в которой дал новую интерпретацию явления, опровергнув старую, существующую в литературе.



10. Закономерный финал
Как Андрей вернулся на прежние позиции и почему по-другому и быть не могло

Когда-то давно, когда Андрей только начинал заниматься новой для себя спектроскопией, он поспорил с Глебом Монаховым: кто важнее в Науке, коллективы или одиночки? Глеб стоял за коллективы, Андрей - за одиночек. Аргументы Андрея были таковы. В коллективной статье, где много авторов, каждый делает какой-то кусочек и отвечает за него, но если нет человека, который бы осмыслил и проанализировал весь материал, то статья получается похожей на лоскутное одеяло, составленное из этих кусочков. Такие работы обречены на отсутствие интересных и новых идей. Одиночка же, хоть и не располагает обширным экспериментом, глубоко, до косточек, обдумывает имеющиеся данные и представляет законченный анализ.

Формально истина должна быть где-то посередине. Если в коллективе есть талантливый человек, то он всегда сумеет поднять статью до нужного уровня. А если нет? Ну, тогда такие коллективные работы становятся удобным прибежищем для людей, малоспособных к творческой научной работе. Что же касается одиночек, то да, верно, они оригинальны, они вынуждены вкладывать в работу все силы, чтобы быть напечатанным, но есть одно «отягчающее» для них обстоятельство: их возможности ограничены. К тому же, одиночки хороши только в американских фильмах. В реальном сообществе их не любят, они мешают, понижают самооценку этого сообщества, и потому их пытаются либо «околлективить», либо вытолкнуть из себя.

Время рассудило этот спор, рассудило решительно и предсказуемо. Недавно Глеб Сергеевич стал, по инициативе нового директора, выдающимся ученым (вполне официально, с подтверждением соответствующими бумагами), умудрившись при этом не написать ни одной самостоятельной работы за всю свою полувековую научную деятельность. Андрей же Викторович как был, так и остался «рабочей лошадью» до самой старости, темпа, однако, не сбавлял, а интересные научные задачки решать не прекращал.
 


2020 г.