Продолжение 13. От лица Лены

Домой я возвращаюсь на лошади, которую за узду ведет симпатичный молодой солдат, сопровождающий меня. По дороге мы очень мило поболтали, кажется, он даже пытался флиртовать. Возле моего дома он помог мне слезть с седла, точнее, просто снял, получил легкий поцелуй в губы и взлетел в седло. Сверкнув белыми зубами в улыбке, он неторопливо поехал по улице, на прощание помахав рукой. Я машу в ответ.
В доме я нахожу Иду, все так же связанную по рукам и ногам, цепь намертво держит ее, протянутая от ошейника к кольцу для рабынь в полу. Стертые почти по крови запястья и щиколотки говорят, как моя рабыня хотела освободиться. При моем появлении она просто начинает рыдать, но рот заткнут кляпом, поэтому и рыдания получаются глухими, только слезы бегут по щекам. Нахожу ключ от замков цепи, его просто бросили на пол в соседней комнате, отцепляю ее, потом бережно, аккуратно разрезаю ножом связывающие ее веревки, достаю кляп изо рта, совершенно мокрый от слюны. Не успев освободиться, Ида, сорвав с рук и ног остатки веревок, бросилась ко мне на грудь и разрыдалась уже по-настоящему.
- Я так за вас боялась, госпожа, так за себя боялась, - рыдала она, - думала, все, конец, вас в рабство продадут, меня тоже продадут, и никогда мы больше не увидимся…
Я легко и быстро целую ее милое заплаканное лицо, мягко освобождаюсь из цепких рук, нахожу на кухне початый кувшин вина, наливаю полную чашку, возвращаюсь и почти насильно вливаю вино в рот рабыни, опять целую и долго обнимаю и глажу ее по обнаженным плечам.
- Все, все, успокойся, все обошлось… - бессмысленно бормочу я, - куда я от тебя денусь?
- Никуда! – Ида сейчас все воспринимает буквально и вцепляется в меня. – Никуда не денетесь, госпожа. Я же ваша рабыня и очень-очень сильно вас люблю.
- Я тоже тебя люблю, моя рабыня, - я опять целую и глажу ее, прижимаю к себе, пока она наконец не успокаивается.
Потом ей немного стыдно, за такое бурное проявление эмоций, она встает и приносит и себе и мне по полной чашке вина. Попивая его, я рассказываю ей свои приключения.
- С вас даже украшения не сняли, - Ида привычно завладевает моей ногой, ласкает и изредка целует пальцы, проводит языком между ними, целует золотой браслет, обвивающий лодыжку.
- Да они сами все в золоте, - отмахиваюсь я, - им мои побрякушки так, поиграться.
- Ну и хорошо, - Ида уже привычно деловита, только сейчас, морщась, растирает свои запястья и щиколотки, - нам еще выступать все дни. Хотелось бы, чтобы вы выглядели хорошо.
- Ты занудная, рабыня, - смеюсь я, притягивая ее к себе и нежно целуя в губы.
- Я умная, - отрезает Ида после поцелуя, - а вы, госпожа, бестолковая. Поэтому я должна думать за двоих.
- Так, рабыня, болтаешь много, - деланно сурово морщусь я, - притащи мне еще вина и готовь ванну, у нас завтра выступление.
- Да, госпожа, - улыбается Ида, легко вставая, я только и успеваю заметить ее мелькающие пятки, когда она легко шагает на кухню.
Да, Ида выступает вместе со мной. Она и сама очень неплохо танцует, можно и дуэтом сплясать, если что. Потом, она грамотная и умеет читать и писать, ее поработили, когда похитили из богатого дома, там она всему и выучилась. Она также прекрасная барабанщица, с прекрасным чувством ритма, или как она сама говорит, ударница. И самое главное, Ида мой непревзойденный импресарио, за самые выгодные мои выступления договаривается она, хотя бы просто потому, что может написать объявление и повесить его на общественной доске.
Кстати, по поводу грамотности меня спалили собственные дети. Луций воспитывается в легионе, там все проще, читает он так себе, деловито объяснив мне:
- Мне гораздо важнее знать, как бить копьем через голову стоящего впереди товарища, страхуя его копье, если он ошибется, как владеть мечом и щитом, чем разбирать эти закорючки, они вряд ли мне помогут в фаланге, а вот товарищи помогут. Так что не заморачивайся, что ты читать не умеешь. Я вот пойду с Командиром в дальний поход, золото назад привезу на лошади, приведу рабов, и у тебя будет больше, чем одна рабыня, большой дом и носить ты будешь самые лучшие шелка.
С дочкой было сложнее, она хоть и мелкая, но ехидная до ужаса. Я приезжаю к ней в виде знатной дамы, в шелках и золоте, даже обуваюсь ради этого, щедрой рукой оплачивая ее содержание и обучение. Светски беседую с настоятельницей сосьете, и вот как-то раз настоятельница дала мне какой-то свиток, я величественным жестом развернула его, сделала вид, что читаю, потом передала Иде. Дочка при этом присутствовала и потом ехидно сказала:
- Мама, ты прекрасная актриса, кто спорит, такую леди играешь. Только свиток ты вверх ногами держала. – вздохнула и покачала головой. – Вот закончу обучение, я за тебя возьмусь.
Так что с моей грамотностью стоят рядом очень много вопросов. Или этот момент, на который я в очередной раз обратила внимание сегодня, слепое, почти безумное обожание легионеров командира. В принципе, я понимаю, в чем дело, мне подробно рассказал один из командиров манипул, с которым я познакомилась на площади после выступления, когда он поднес мне цветы и пригорошню серебра, заодно пригласив в таверну на ужин. Мы с Идой, конечно, пошли. Когда разговор зашел о командире легиона, Гае, солдат сразу сделался серьезен, пропала жизнерадостная белозубая улыбка.
- Командир… - молодой парень отхлебнул вина и помолчал, - это сложно. Он каждый раз умирает за свой легион, каждый бой для него последний, он себя совершенно не жалеет и не бережет. Почти всю добычу, свою долю, отдает на нужды легиона. – он поболтал в стороны полупустым бокалом вина. – Три года назад, в Четвертом походе на север, мы бились с варварами на Вересковом поле. Командир построил легион в фалангу и приказал держаться, и мы держались. За сутки десять отбитых штурмов, и мы сами четыре раза переходили в атаки. У меня в манипуле погиб каждый третий, а ранены были все, у меня самого четыре ранения за этот бой. А Командир забрал с собой конницу и пошел в обход, через буераки и засады, когда коней надо было в поводу вести. Потом к нам пробился Седьмой легион и встал на флангах, и нам сразу стало полегче. Командовал нами тогда командир из Седьмого, как старший по званию, а наш Командир с объединенной конницей двух легионов пробился в тыл варварам и ударил. Разгром был ужасный, я поскальзывался в крови, а мои прекрасные солдаты шли и шли вперед, и ничто на свете не могло их сдержать. А по бокам легиона бились парни из Седьмого, а сзади просто лютовал с конницей наш Командир. Только мне после боя досталась сумка с золотом и серебром, плечо оттягивала, я даже не знаю, сколько там было, я купил дом, женился, у меня неплохая ферма. В легионе все знают, когда он в седле надевает шлем, свистит особым образом, подзывая своего боевого пса, а тот уже рядом, хрипит от бешенства, шерсть дыбом, слюна до земли, клыки сверкают, это значит, атака. И мы бьемся и побеждаем. Всегда побеждаем. Вот что значит Командир для нас. Правда, - парень вдруг улыбнулся, - с Седьмым мы с тех пор деремся при первой же встрече.
- Почему? – изумилась я. – Вы же вместе сражались, плечом к плечу.
- Эти зазнайки искренне полагают, что спасли Двенадцатый Молниеносный, они не понимают, что легион боеспособен, пока жив хоть один солдат, а аквила реет в небесах. Мы бы дрались еще сутки, месяц, год, столько, сколько понадобится. Вот и приходится вкладывать им мозги в головы. Или они нам, смотря кто кого отловит. Я помню, была роскошная драка здесь, в Венне. Мы разнесли кабак на куски. Нас было семь, а их восемь. Но я приказал Шалуну встать в дверях и никого не выпускать, ну мы и начали. Когда эти чучела из Седьмого начали выпрыгивать в окна, мы их ловили и втаскивали назад. Правда, - самокритично добавил он, - как раз рядом проходил их патруль, они это заметили. А их было десять, даже Шалуна вынесли с дверей. Нам хорошо перепало. Да, все было честно, все-таки все свои, упавших не бить, ниже пояса не бить, никакого оружия, короче говоря, разняли нас только преторианцы. Командир за нас платил штраф, оплачивал ремонт этого кабака, командир Седьмого тоже раскошелился за своих орлов. А меня, как старшего, Командир хотел посадить в карцер, пока не узнал, что нас было семеро против восемнадцати. Отличная была драка, - мечтательно добавил он, - я этих охламонов из Седьмого вообще люблю, всю жизнь бы с ними воевал.
- А на том же Вересковом поле, - также мечтательно продолжил он, - я с моей манипулой стоял на фланге, совсем рядом с манипулой Седьмого. И у них упал штандарт, начинается дикая свалка, варвары прут как морской прибой и они не кончаются. Я выделил половину манипулы, чтобы не разрывать общей фаланги, снял третью и половину второй шеренг и повел их. Отбили мы штандарт, мои ребята дрались как звери, парни из Седьмого не отставали, тоже поснимали своих с других направлений и линию мы выровняли, нет, все-таки отличные ребята. Дебилы только. За это и люблю. Но морды надо бить регулярно, чтобы не забывались. 
- У меня муж погиб в первой ударной, - сухо сказала я.
- Вечная слава, - серьезно откликнулся парень.
- Ты приходи еще, посмотри не на драки, а на танцы, это гораздо красивее.
- Зато не так интересно, - засмеялся солдат.
От воспоминаний меня отвлекает Ида, зовущая в ванную комнату. Скинув с себя свое платьичко, иду. Ванна большая, медная, уже наполненная теплой водой, маслами, ароматным мылом и воздушной пеной. Залажу в нее, как вдруг Ида нежно берет меня за грудь и целует ее, серьезно смотрит в глаза:
- Не оставляйте меня одну, госпожа, - так же серьезно говорит она, - я же вас так люблю.
- Не оставлю, моя девочка, не бойся ничего, мы со всем справимся, - в ответ я целую ее уже по-настоящему, - а теперь не ленись, вымой меня.
Как приятно нежится в теплой, наполненной пеной и ароматами, воде, покорно подставляя свое тело для любящих рук, которые свободно скользят по всему телу, проникают в самые заветные уголки. Я не выдерживаю, мягко, но настойчиво тяну Иду к себе. Она торопливо скидывает свое платье и тоже погружается в теплую воду. Тщательно, бережно тру ее покрасневшие запястья и лодыжки, долго целую. Наконец, мы выбираемся, и Ида тут же окутывает меня теплой простыней, еще одной сушит волосы и наматывает ее мне на голову.
- Рабыня, теперь вина, поесть и спать, - притворно строго говорю я, - вытрись и прислуживай голой, а потом – на цепь и ко мне под одеяло.
- Да, госпожа, - смеется она, - как скажите, госпожа.