Чёрный хлеб с ароматом арбуза. Роман

               

                Посвящаю тем, кого люблю.




    Спасибо всем, с кем меня свела судьба. Простите все, кому я доставил боль и переживания.
    Прощаю всех, кто в неведении- то ли словом, то ли делом- причинил мне страдания.


                Благослови, Отче!


        Все персонажи, являются вымышленными. Любые совпадения случайны.

Составленное той и мною
Объятие сомкнуло волшебство:
Выводит Бог моей душою
Любовь как чудо,
Как восторг – до боли -
Божественное естество!


                =ОН= Вкус чёрного хлеба=
  Спаситель смотрел на него со стороны устало, с грустной иронией - на  несуразную фигуру, привалившуюся к стене.
    Флотская форма: «клеша», тельняшка, мица с «крабом», гюйс - предполагали в нём «маримана»*, морского волка. Но тень, укрывшая целиком, сделала крупинкой, мелким обездвиженным насекомым на штукатурном декоре гулкого зала ожидания. Душно. Тихо, как в церкви. Можно услышать звон упавшей спички. Дежурные светильники развлекали мотыльков. Возле урн шуршали мыши-полуночницы. Он сидел на фибровом чемоданчике, откинувшись на чуть остывшую за летние сумерки стену. На ночь вокзал заселил мигрирующий люд: по углам, вдоль стен, на узлах, рюкзаках и чемоданах - кто как смог.
    Свет с перрона пробивался сквозь окона над  головой к стене напротив и рисовал почти иконы с едва прорисованными ликами: шесть окон - шесть образов. Разогреваемые камнем, восходящие от пола воздушные потоки и кусты сирени снаружи играли просветами, то выпечатывая , то размывая очертания. Периодически подходившие и убывающие составы разгоняли застоявшийся с запахом пыли воздух; раскачивались кусты, и тогда картины из светотеней оживали в экраны, становились глубокими и объёмными, гипнотизировали, увлекали взор в распахивающиеся перспективы, уводили в ретроспективные галюцинации. Воспалёнными глазами Он перебирал этот иконостас вправо... влево... Уже кружилась голова. Искал среди причудливых фигур Его; хотелось найти и спросить: «Почему?!..»  Время текло неохотно. Почти остановилось. Повернуло вспять.
   Вот Он! На самой крайней «иконе»- подальше. Озабоченный, ироничный, сутулый. Он давно наблюдает за тобой. Ты только сейчас встретился с ним взглядом.
- Да, Господи, я помню, я слышал Твой призыв одуматься и остановиться! Но Ты же видел, что творилось со мной! Ради неё я каждый день совершал подвиги.. мы любили друг-друга... как хотелось быть вместе!.. Ещё год назад, осенью, она тайком проезжала через Ригу из Болгарии. Я сдал наперёд экзамены за семестр, чтобы увидеться.
   После телеграммы о возможности свидания - уговорил, напросился на приём к начальнику училища. Станислав Евгеньевич был в хорошем расположении духа, приветлив. Он видел, что у меня дело всей жизни, но не подавал вида. Улыбаясь усами и глазами, справился, как дела у отличника: «Как работа? - Ведь, Вы ещё и работаете». Офицер был доволен собой: он только что защитился в Ленинграде, получил второе высшее – историческое - образование. Посмеялся над единственной четвёрочкой - не быть красному диплому. Прошёлся по старомодному,  отделанному деревом кабинету, вернулся к рабочему столу. Наконец, резко развернувшись навстречу, строго прицелился умным взглядом и спросил: «Зачем Вам экстерн?» Господи, что я там наговорил... Была горячка. Казалось, что начальник прервёт мой бред и вежливо выставит за дверь. Он мог. Пожалел.
 -  Справитесь? У Вас одна неделя на все экзамены.
 - Да... конечно... смогу...
 Оперевшись одной рукой на край массивного стола, обязующе посмотрев снизу вверх напоследок, чин вернул заявление с разрешающей резолюцией.
 - Желаю успехов, товарищ курсант! Отдайте в учебную часть - и отвернулся.


*- клеша- форменные или другие брюки с расклешёнными к низу штанинами.
- мица с «крабом» - форменная фуражка с эмблемой на околыше, которая может быть разной; зависит от профиля учебного заведения или рода войск.
- гюйс - элемент форменной морской одежды; накладной воротник голубого цвета с белыми полосами по полям. Носят курсанты мореходных училищ, рядовой и старшинский состав флота или модницы на променадах.
- «Мариман» - разг., профессиональный моряк с большим стажем плавания и недюженными способностями и навыками в морской жизни.


   Неделя пролетела как одна бессоная ночь. Сложность случилась с экзаменом по гидрометеорологии. Новенькая преподавательница отказывалась верить, что «такой сложный
курс» можно освоить в совокупности за две недели. Она «валила» меня. Я и сам был готов рухнуть от волнения и страха пролёта. Но педагог «сдался». Женское сердце почувствовало очень серьёзные причины столь отчаянного шага.

  Только молодость может подарить такие встречи. На перроне я осыпал её поцелуями, а Она -уклонялась, всё подставляла щёку и принимала благопристойный вид: «Люди смотрят!»  Хотелось рычать от досады и жажды: здесь же не Козьмодемьянск!
   В юрмальской электричке Она тайно подала мне свои руки и глубоко вздыхала, избегая сумасшедшего взгляда: «Не гляди так!» Не выдержав, проводила рукой по моим глазам: «Потом». 
В поисках жилья мы представлялись братом с сестрой. Глупо и неубедительно. Молодой семьёй. Сработало. Посоветовали пойти на окраину Лиелупе - там многие сдавали в минувший сезон.
  Господи! Ты дал нам приют в Старой Лиелупе. У здорово пожилых пенсионеров Клещинских. За лето они устали от квартирантов и никак не хотели пускать на постой. «Да и холодно в летнем-то загончике». Мы едва уговорили выручить «молодых на очень короткий срок за очень приличные деньги». В том чулане едва помещалась одноместная кровать, в которую мы перебирались через  её чемодан. Я не выпускал свой подарок из объятий. Мы запойно любили друг-друга. Гуляли по промозглому осеннему лесопарку, выходили на берег под штормовой ветер. Захлёбываясь, Она рассказывала про заработанную путёвку на Златы Пясцы, о чудном южном море, о походе в горы, о проводнике, который восхищался русой косой. Перехватывала больной ревнивый взгляд и смеялась, запрокидывая голову. Потом прижималась лбом ко лбу, в упор завораживала озорными глазами с зелёными брызгами и срывалась  в солёно-сладкие поцелуи. Болтали, болтали... Дыханьем я отогревал ей руки, а ночью прижимал к себе и обхватывал всю сразу, чтобы лучше согреть. Поверх лёгкого одеяла прикрывались пальто и бушлатом, но скоро, разгорячённые, сбрасывали с себя всё.
   Прощались тяжело. Договорились: она разведётся с мужем, как только он вернётся из армии. Она честно расскажет ему, что любит другого. Я заканчиваю учёбу, потом морская практика, «госы» - меньше чем через год мы будем навсегда вместе. Она уезжала с хронически простуженным горлом. На память мне осталась фотка: Она стояла в пол-оборота среди внушающих уважение черноморских валунов, глядела в сторону и удерживала на ветру прядь волос. Выгодный ракурс усиливал притягательность и недоступность фигуры. Да... ещё болгарский сувенир- белая трикотажная майка с пропечатаным якорем.
   Ты посмеялся надо мной, Господи! Ты дал мне счастье на несколько дней, а потом, как приговор, привёл в исполнение Заповедь...

   Просыпалось утро. Туда-обратно по залу пронеслась уборщица, расплёскивая рукой во все стороны воду из ведра. Потом размазала всё это шваброй. Через распахнутые двери было слышно, как на улице к клумбам подкатывал поливальный ЗИЛ; поддавал насос, струя воды шарахалась по кустам, цветам, стенам, дорожкам... Потянуло свежепромоченной, как после дождя, тёплой почвой и терпким запахом потревоженой календулы. Дышать стало легче.
   Августовская жара, толкотня с гвалтом, усталость от дороги и бессонных ночей повисли на нём болючим, как ушиб, ощущением - от всего пережитого за последние полторы недели. Хотелось быстрее унестись от этого кошмара, который никак нельзя пережить, добежать до тихой  тенистой липовой аллеи, зайти в море, погрузиться и посидеть под водой в одиночестве - пока духа хватит. Вырваться наверх, нахвататься воздуха и - опять вниз, под воду. Пока не отпустит, до измождения, до головокружения. Выйти пьяным на дюну - подальше от людей - и шлёпнуться в песок под куст тала.

   Зашевелились заночевавшие пассажиры; к туалетам выстроилась очередь; врывались первые бодрые и деятельные горожане с обозначенным намерением куда-то поехать. Народ заблаговременно потянулся к кассам с надеждой заполучить свой положенный билет. Бдительные индивиды сверяли накануне установленную очерёдность. Заканчивались каникулы с отпусками и полстраны перемещалось к местам постоянного пребывания. Из буфета запахло горячими пирожками,зазвенели стаканы на подносах. То там, то здесь что-то с грохотом падало; так же громко отзывалась эхом простолюдинская «речь» вокзального сервиса.   
   Вчера Он с трудом достал билет на проходящий поезд до Москвы. На этот вечер.
   Оживление в зале нарастало; всё чаще на его ноги натыкались глазеющие на разные таблички и указатели возбуждённые граждане. Как ни хотелось удержаться на с трудом найденном свободном месте, но вокзал входил в рабочий режим и зачищал все свои укромные места от временных постояльцев. Курсантик поднялся, оттолкнувшись спиной от стены, потянулся плечами, встряхнул мышцы ног, размял шею, сориентировался и шагнул в людской поток в нужном ему направлении.
   Вода из крана, пока прохладная, ущипнула виски, щедро напоила, вылилась за гюйс, протекла через «тельник», холодными стекляшками скатилась по хребтине и груди. «Хорошо». Из зеркала посмотрела унылая, застывшая в кривой ухмылке мокрая усатая физиономия. Он не сразу сообразил, кто наблюдает за ним, прячась за отслоившиеся куски зеркальной амальгамы. Прищурился. С трудом  удалось выровнять лицевые мышцы и запастись выражением  хоть уставшего, но живого студента. Как прилепил. Несколькими взмахами мокрой ладони подсвежил флотское сукно, куском газеты натёр пряжку и парадные ботинки, привычно согнал складки суконки под ремнём, выпрямился, последний раз зыркнул в кусок стекла, подхватил чемоданчик-барабанчик и вышел за дверь. «Направо!». Через силу, будто опасаясь чего-то, покосился на стену с ночным иконостасом - нет ничего, никого. Судьи и храма больше нет. Гудели очереди, напрягались кассиры, пошли первые циркулярные объявления. С новой силой заныл в груди колокол, и непроизвольно повело скулы. «Дышать!»
   Облитая поливальщиками сирень поникла, обречённо готовясь к дневному зною; редкие ноготки и маргаритки прилепились листьями к влажной земле так, как женщины прячут колени под подолы. «Дождя бы им, дождя...» Над асфальтовыми дорожками уже  повисала пыль, поднятая суетливыми ногами. Гремели вагонные сцепы, лязгало железо, хулигански подсвистывали локомотивы, трубили проходящие составы. Вдалеке оживали автострада и улицы. Если ты ни от чего не убегаешь - вполне обычная жизнь.
   Минут десять ноги шли к магистрали. «Времени полно. Пройдусь, посмотрю на город, отвлеку голову». Тропа вынесла к шоссе без всякого перехода; ударил дерущий горло смрад от бензина и солярки вперемешку с асфальтовым духом. Как-то сразу расхотелось болтаться по загазованным улицам и на жаре. К тому же сбитые ступни горели. Морячок заложил обратный курс, спешно удаляясь от дорожного смога.
  Обойдя вокзал, он нашёл пустую скамейку в тени, примостился к спинке, чемодан пристроил в ногах; обхватив скрещенными руками мицу, выровнял крен и прикрыл глаза.
   Отключиться никак не получалось: всё время кто-то проходил, громыхая багажной тележкой на колёсиках. То, вот, эта собачонка невидимо приближалась и тут же - стоит открыть глаза - шумно шарахалась в сторону, затравленно озираясь. Дать ей было нечего, он не помнил, когда ел последний раз сам. Наконец псинка по своим соображениям забралась под край его скамьи, устроилась и затихла.

   Их познакомила судьба. Он заканчивал восьмой класс основной, а она - одиннадцатый класс вечерней школы. Через год после смерти матери отец сошёлся с женщиной, и у неё - взрослая дочь. Людмила. Так, для начала, они стали сводными детьми. Оба знали себе цену. Девушка-швея числилась в передовиках в местном Доме быта, а он успел окончить художественную школу, занимался в спортивной и неплохо учился. С тринадцатилетнего возраста каждые летние каникулы работал на кирпичном заводе в печи. Хоть и не было в Советском Союзе тяжёлого детского труда, но однажды мама сказала: «Сынок, ты вырос. Мы с папой тебя не тянем. Ищи работу на лето, к школе одевай себя сам».

    Родители были одногодками, детьми войны. Подавшегося на фронт четырнадцатилетнего Толика «отловили» в республиканском военкомате. Был он парнем приметным, рослым, выглядел по-взрослыму мускулистым. Отличался гонором, хоть и крестьянский сын из старообрядческой семьи. Расчитывал, что приписанная пара лет вполне и естественно убедит мобилизационную комиссию в его призывной состоятельности. Уж, было, и приписали к тяжёлой артиллерии, и чуть не отправили воевать под Москву. Но разобрались. Вернули в колхоз держать продовольственный тыл, под родительское крыло. А тут вскоре прошёлся по деревням набор в уральские профтехучилища, и стал Анатолий - в Нижнем Тагиле учась - на заводе танки собирать. Учёба сводилась к изучению инструкций по сборке. Затем распределяли конкретные операции; опытные рабочие натаскивали малолеток и... Тяжёлый труд по шестнадцать часов и скудный паёк доводили пацанов до истощения, болезней; случалось, умирали. Чтобы не упухнуть с голодухи мальчишки пробирались ночами на поля за капустой - под изгородями из колючей проволоки. С вышек шарили прожектора; иногда палили поверх голов для острастки. Но голод был страшней. Самых доходяг собирали на поле с рассветом: забраться в капусту сил хватало, а обратно выползти - уже нет. Вилки, привязанные к ногам, становились непомерными грузилами. Дела доводили до трибунала. А удачливых капустная похлёбка спасала.
  Комиссовали Толика в конце войны по здоровью. Истосковавшийся по мамке и дому подросток,  мыкаясь почти месяц, добрался через полстраны до родной деревни.
  Был солнечный день. Он стоял посреди родненькой, единственной комнаты в доме - с полатями и русской печью. Сидор, который вымотал его за дорогу, уронился под ноги. Сгорбленная мать подметала горницу, повернулась  и, глядя из-под седых косм на серое пятно, тихо спросила: «С чем пожаловал, земляк?»  В измождённом, высохшем парне она не узнала сына. А он никак не мог разжать защёлкнутого судорогами рта. От ударивших запахов пареной репы, от напрягшихся стен, от пытливого взгляда святых из укромного намоленого угла, от бессильности и обиды- по чёрным ввалившимся щекам катились слёзы, руки ловили отвороты казённого бушлата: болезнь дикой кошкой впилась и терзала дыхание. Наконец изо рта вырвался рёв : «Ма-ма!»
   Они сидели на полу в обнимку и не могли наговориться, прерываемые изнуряющим кашлем сына. Из семи детей в живых остались комиссованный Толя, старшая Мария и младшая Валя. Тятя, староста местной религиозной общины, «по вере» не взявший в руки оружие, был назначен ответственным за продовольственные поставки. Забирали практически всё. Солдатки и детки начали умирать от недоедания. Павел не справился: разрешил подбирать колоски с убранных полей, из посевного фонда тайком подсыпал полуживой женщине миску зерна для ребёнка. Донесли. Не дожидаясь расправы над старостой и гонений на себя, община отреклась от человеколюбца Павла за «воспрепятствование властям вопреки канону веры». Тридцатидевятилетний мужик, способный в обычные годы свернуть шею быку, не перенёс вердикта и умер от «разрыва сердца».

   Больше года поднимали и лечили Анатолия старушки. Не помогли ни травы-заговоры в баньке по-чёрному, ни мёд, ни парное молоко. После рентгена и консилиума врачей в ближней столице ему назначили операцию по удалению поражённой части лёгкого - последний шанс. Молодой, а вдруг выживет? - наудачу.
  Это была вторая по счёту успешная операция в республике. Особо не деликатничали. По спине - от шеи до поясницы - прошёлся скальпель, пилили рёбра; остался широкий розовый шрам, пергаментно-шуршащий, готовый, казалось, порваться в любое время. От смерти спасли; когда лез от боли на стену, обкалывали морфием. На память от чахотки навсегда прижилась лёгочная энфизема, инвалидность второй, потом третьей – рабочей - группы и непреодолимая привычка потреблять кодеин по льготному тарифу: по семь копеек - упаковка в день.
   Как говорят нынче, «реабилитацию» после операции отец проходил в санатории вместе с тяжелоранеными и больными фронтовиками. Выздоровление проходило трудно - операционная травма была тяжела. С другой стороны - молодость брала своё. Торжествовала весна, поднималась Отчизна. Природа вселяла надежды на выздоровление людей и страны, подставляла своё плечо. Из госпиталей выписывались герои войны, и не одни. Многим девушкам милосердия улыбнулся тогда Гименей. На одной из прогулок молодой человек заприметил жизнерадостную девушку приятных форм - новую санитарку из корпуса фронтовых инвалидов. Её весёлось и смущённый смешок прокатывался то по округе, то вдоль накарболеных коридоров, среди бинтов и гноя, ободряя немощных и иссечённых тем, что в них всё же просыпался мужской интерес. После нескольких неуклюжих попыток приблизиться, ему, вдохновлённому, удалось не только узнать имя хохотушки – Фая - но и познакомиться. Трудно сказать, чем подкупил не обделённую вниманием девицу Анатолий, но, выписавшись из санатория, он увозил юную жену - уроженку нижегородской губернии - подальше от предела страданий, калек и искорёженных судеб.
    Отец долго приноравливался к послевоенной жизни. Получал символическую пенсию по инвалидности. Время, когда определяются с профессией, отняла война. Интерес к деревне в однообразном тяжелом крестьянском труде сник ещё раньше. Поехали молодые вить гнездо в старинный Козьмодемьянск, где уже освоились бежавшие от надвигавшихся военных угроз родственники. Зарабатывал репутацию инвалид-Анатолий подсобником на плодоварочном заводе, пока не закрепился в столярной мастерской. Там научился делать тару, а ещё мастерить топориком да рубанком - пригодилось. Директор завода придирчиво подбирал кадры, знал каждого трудягу; ценил дисциплину, усердие и плановые показатели. Спуску не давал. За воротами стояла очередь из желающих получить место. Ему нужно было понравиться.
   Молодуха-жена с сёстрами и золовкой старалась рядом, была первой добытчицей для семьи. В сезон в цехах для больших городов в больших котлах варили разные варенья, повидло и джемы. Зимой бабы чистили вручную картошку тоннами, затем шинковали и сушили в специальных установках. Получалось что-то вроде чипсов, но сухих, без жира. От ягодных соков кожа на руках женщин разъедалась и трескалась; от картофеля вымоченные суставы воспалялись и изуверски выворачивали пальцы. Волжские чипсы упаковывали в фанерные барабаны - узкие цилиндрические бочки - те, что гнула под обручи столярная мастерская. Расходилась сушеная картошечка по районам Севера и Дальнего Востока - полярникам, военным, на ударные отдалённые стройки. Весной и осенью «плодоварочный пролетариат» вывозили на садовые мероприятия вверх по Волге, за Мумариху - там благодатствовали заводские плантации ягодников и плодовые рощи. Выезды на природу дали много пищи для улыбчивых застольных воспоминаний.
   Заводчане жили одной большой семьёй: вместе отмечали праздники, коллективно ходили сдавать кровь, на демонстрации с «продолжениями»; вскладчину накрывали большой новогодний стол; ухаживали, грешили, ревновали, скандалили, женились, разводились; все всё знали друг о друге: тары-бары- кто, с кем... Жизнь после войны была трудной, зарплаты -мизерными. По сталинской традиции к советским датам ожидали снижения цен; организовывали «чёрные кассы» и кассы взаимопомощи; разыгрывали по жребию швейные машинки, китайские шeлка, полотенца, термосы и сервизы, платяные отрезы, железные пружинные кровати - дефициты, пущенные в продажу через потребкооперацию... А ещё ходили в обновлённый кинотеатр на вечерний бесплатный многосерийный фильм «Обыкновенный фашизм». Составленная из документальной военной хроники летопись потрясала; от ужасов концлагерей иные женщины теряли сознание.
   В выходные подсаживались к радиоточкам: транслировались радиопостановки, песни по заявкам и чтения романов про войну. Анатолий забвенно вслушивался в душеразбирающие интонации артистов. Вспоминались нижнетагильский завод, грохот и скрежет железа цехов, лязг танков, стриженые затылки, неподъёмные детали; руки отягощались, вспоминая броню и доведённую до автоматизма сборочную операцию. Каждый день рождения Сталина мальчишкам выдавали пачку сладкого печенья на двоих. Три стопки по пять печенюшек. Пятнадцатую нужно было разломить строго пополам. Чтоб ни крошки не пропало. «Спасибо, наш дорогой товарищ Сталин!» Безжалостное время, вселенское горе, раззор, траур и вера в Победу. Он тихо затягивал любимую песню про огонь в печурке и смолу на поленьях, похожую на слёзы, тихо плакал от пережитого, жутко смущался беспомощных слёз  и тихо посвистывал, пытаясь как-то держать себя в руках. Наверное, им овладевало отчаяние от тщетных усилий выбраться из нужды, дать жене и двум живым детям спокойную сытую жизнь. В приступах его лёгкие «играли» как порванные меха гармони, мокрота искала выхода, душила над помойным ведром - пока зубы в паузе не перетирали очередную пару кодеиновых бурых таблеток, дающих облегчение.
   Мама, как ни старалась, средств на жизнь семье не хватало. Бывало, занимали даже на хлеб до получки. Наладилась хозяйка сдавать кровь за деньги. Движение доноров было соразмерно количеству нищих семей - многие заводские. К званию «Почётный донор» вскоре присоединялись болезни печени и сердца вместе с сопутствующими недугами.
    После долгих колебаний Фаина ушла с завода работать ночной няней в детский дом. О своём подорванном здоровье, как и о бессонных ночах, старалась не думать. Главное - так было лучше для детей. Иногда, с разрешения, на ночную службу она приходила с Вовочкой. У него появилось много «сестриц» и «братьев», которые звали нянечек мамами: «мама-Фая», «мама-Таня».  Втихаря мальчика подкармливала кухня и он был под присмотром.

    Пришло время - мама попросила помощи у сына. Разыскалось лишь одно место в городе пацанам для подработки. Из-за вредности и тяжести труда в три смены на «кирпичке» никто работать не хотел: присылали кадры по разнарядке заводы, приводили «пятнадцатисуточников»; военные части, порой, заполучали дефицитный кирпич трудовым участием. Брали ребят после отсидки, лишь бы не бузили. Но более всего выручали дети, часто дети своих же работников. Работали зольщиками, транспортировщиками, в сушильных сараях «на сырце». Платили неплохо. Возможность «заработать на школу» и привлекла троих друзей попытать счастья.
    Испытывали их «на должности зольщиков» в ночную смену: после выставки кирпича из печи нужно вычистить камеры от золы и «заваренного» сырца- это когда кладка спекается в единый массив. Разбивали ломами. Искры как в мартене: печёт лица и руки, пот градом. Температура такая, что вытерпеть можно только в шапке, валенках и сваливать на воздух по-быстрому: носилки накидал, и бегом на выход. От выпитой за смену воды закладывало уши. После двух часов ишачанья первым сдался Славка. Ушёл за штабели уложенного кирпича, где его и вывернуло наизнанку. Мастерица Надя подождала, когда парень оклемается, подошла и отпустила домой. Серёга Баженов продержался всю смену. Он был со Второй Рутки, из деревенских, жилистый; дядя Гена привил в нём уважение к труду, мужицкую хватку и выдержку. Вовка часто поглядывал на него, хотел что-нибудь перенять - свой отец мало понимал «по-хозяйству». Уходя под утро со смены договорились после обеда сбегать порыбачить на Гольчик-озеро. Глядя на них мужики-выставщики переспорились: придут в новую смену или нет? «Тогда кто будет камеры готовить? Опять бабам-садчицам карячиться?!»
   После обеда Сергей не вышел на призывный свист. «Спит!»- не открывая калитки крикнула с крыльца Танька, его младшая сестра. Забрехала Пальма - чёрная дворовая собака, добрая как кошка и мать-героиня. Сорвалась рыбалка. А вечером после гнетущего ожидания вышел мятый друган с нестерпимой мукой на лице : «Мама больше не пускает».  Делать нечего. Поколебавшись с минуту, пошёл Вовка один.
   Узнав про «друзей-героев», мать потрепала его счастливую двойную макушку, обняла и выдыхнула: «Терпи!»  А к осени, к школе, купили в городе-Горьком на «честно заработанные деньги» гэдээровскую пару: стильные брюки и пиджак с блёсткой. Так прививалось взрослое отношение к жизни.

   Парень долго стеснялся старшей на три года Людмилы, её задорного взгляда, смелой речи. По вечерам она убегала в школу за тройками-четвёрками. «Надо было домучить это среднее образование». На выходные – обязательно танцы. Своя с детства компания. Слышал, что и «жених» учится в Москве, в институте «кисло-молочной промышленности».
   Владимир никак не мог найти место в чужой двукомнатной квартире, пока ему отец, с одобрения пассии и под её руководством, не соорудил фанерную загородку в комнате Людмилы. Поставили пружинно-скрипучую раскладушку и стул под одежду в угол конурёнки. Свет проникал через входной и подпотолочный проёмы. Трудовой день заканчивался с выключением светильника на половине сестрицы.
   Оба были в возрасте романтического парения: без опыта серьёзных взрослых отношений, с наивными представлениями о любви и желанием найти своих рыцаря и принцессу, влюбиться на всю жизнь и избежать ошибок и бед родителей. Людмила пережила не одного отчима к 18-ти годам, Вовку намучили нищета и дикие скандалы родителей.
   Она первой нашла к нему подход. Разговорились. Юноше захотелось выглядеть старше. Раз в два дня он подбривал щёки, потирал верхнюю губу на предмет наличности усов. Начитаность, пытливость и неблагосклонность судьбы чеканили в нём незаурядную, непреклонную личность, выделяли над одногодками.  «Вова» помогал ей писать сочинения, решал задачки. «Люда» щадила его самолюбие, благоволила и сглаживала напряженные отношения с мачехой, хотя, смеясь, называла салагой. Пожалуй, Людка ближе всех по-человечески приблизилась к нему. Не врала, не пыталась казаться лучше, чем есть, вела себя естественно и добродушно со всеми. Имела складную фигурку, большую русую косу, скуластое овальное лицо и серые глаза-хамелеоны:  отливали то зеленью, то голубизной- в зависимости от освещения. Случалось, они подолгу забалтывались о чём-то, незаметно пробуждая друг к другу интерес.
   С некоторых пор он обнаружил, что ждёт её с танцев; ворочался на стонущей раскладушке, вслушивался в шум улицы и шаги по чуткому, как гитарная дека, деревянному полу просторной лестничной площадки. В парке напротив строго по времени обрывалась музыка, по улицам растекались возбуждённые потоки молодёжи и Вовка знал, что через десять минут прихлопнется входная дверь, лязгнет наброшенный крючок, «мышка-норушка» пошуршит на кухне и на цыпочках прокрадётся на свою половину. Прислушается к дыханию за переборкой с полминуты; затрещит электричеством стягиваемая одежда, щёлкнет соскользнувшая резинка, цокнет выключатель ночника и заколышаться волны атласного одеяла. «Спокойной ночи!»

  -Товарищ моряк, вы не спитя!
 - Как, пить дать, останется!
 - Разморило, глянь, службу...Поди, намялся!
  Владимир открыл глаза, сел прямо, огляделся, подтянул затёкшие без движения руки-ноги, нащупал осиротевший чемодан. Рядом с обеих сторон сидел народ. И окрест было занято. Ему в лицо заглядывала сердобольная бабушка-марийка с выцветшими голубыми глазами.
 - Милок, ужо, два часа на тебя гляжу, а ты всё спишь-да-спишь! Не забыл, чай, про поезд-то? Национальные модуляции голоса напоминали курлыканье волжской чайки. Вся скамейка, уставившаяся на него с любопытством и участием, заулыбалась. Только актив данного «собрания» вглядывался озабоченно, по-матерински. Убедившись, что вернулась явь, курсант протёр глаза, посмотрел на часы и, слегка сдерживаясь, потянулся и аппетитно зевнул.
 – Спасибо-спасибо, у меня в шестнадцать сорок - московский.
 На газоне- метрах в пяти- сидела, расслабленно щурилась на него и, передразнивая, зевала знакомая псинка. «Накормили люди добрые, надо полагать». Окинув благодарным взглядом честную компанию, усадив бабулю в шаборе и цветастом платке морячок снялся и неспеша наугад побрёл по дорожке. «Друг человека» тоже засеменил за ним поодаль. Наверное, им было о чём поговорить.

    Оставшись один-на-один с жизнью в четырнадцать лет Вовка рос парнем самодостаточным: хорошо ли, плохо ли- решал свои проблемы сам и не любил, когда к нему лезли с советами, тем более, когда делали проходные замечания. Его поведение воспринималось старшими как спесивость, а сверстниками- как заносчивость.  В Стране Советов любили критиковать на кухнях и давать наставления. Мало кто мог помочь.
    Поначалу, Вера Сергеевна, мачеха, участливо отнеслась к неухоженному школьнику: купила рубашек, носков, ещё чего-то, кормила вкуснющими пирогами. Женщина была умной, опытной и практичной. Работала завскладом единственного ресторана города, водила дружбу с ровней и рангом повыше и, как было принято, умело пользовалась связями. Жила не зажиточно, но в доме было всё- добротное и с любовью выбранное. Много дельного и полезного по-хозяйству присмотрел у неё парень. Дочь свою приучила к порядку- та сама всё делала без наказов и напоминаний. Но вот беда: решила Сергеевна, что коли она в доме хозяин и кормилица, то надо и пасынка учить уму-разуму. В резоны взяла аргумент, мол, кто кормит- тот и прав. После второго попрёка едой у «неблагодарного» Вовки изо-рта вывалился недожёванный хлеб; встал изо-стола, ошеломлённый унижением, ни на кого не глядя забрался в каморку, в панике зажал голову руками и замер. Отец нервно посвистывал и никак не реагировал. Решение пришло быстрее ночи. Собрав учебники и что-то из вещей он ушёл жить в прикупленный вскладчину- «на всякий случай для отца» -домишко в Больничном Овраге. Взрослые прикинули, что мальчик отлучился погулять, «подумать о своём поведении». Спохватились на следующий день. Людка узнала, что в школе был и где живёт. Решили: голод- не тётка, перебесится.
   Вовка быстро наладил спартанский быт. Жил на деньги, что достались от продажи родного дома. (Половину положенной ему трети он пожертвовал сестре Алевтине. Ей же отошло домашнее добро. Жила сестра в Горьком, была молодой мамой, замужем- ей  всё пригодилось).
Он снимал с «книжки» по тридцатке, варил макароны, жарил яичницу, драл с огорода что Бог послал. Пособие на несовершеннолетнего, потерявшего одного кормильца, оставалось у отца. Сын и не знал, что такое существует. Прошёл месяц, второй... Чтобы прожить Владимир надумал переводиться в  вечернюю школу. Директор, Виталий Дмитриевич, прознал ситуацию и послал на разговор с мачехой классную руководительницу, учительницу английского языка Маргариту Николаевну. Что выясняли?- неизвестно. Но вскоре по дороге в спортшколу Вовка наткнулся на отца с Верой Сергеевной. Те шли навстречу с увесистыми авоськами в руках. Хотелось уклониться, но родственники среагировали раньше, приперев в упор взглядами и поздоровались. Юниор ответил без энтузиазма. Мачеха не выдержала, брызнули слёзы, дёрнулись плечи; отец потянул носом за компанию. Между всхлипами женщина оправдывалась, мол, не знала, что всё так получится. Вот, несут еды и ещё... У Вовки от жалости дрогнуло нутро, голос обмяк: « Да, есть еда..да ладно!. ..Ну, несите в домик сами, а я- на занятия в спортшколу». В тот вечер, ох, и досталось воллейбольному мячу от нападающего!
   К отцу он так и не вернулся. Тот раз в неделю приносил ему авоську еды. Периодически приходила тётушка по матери, Мама-Люся. Помогала чем могла, ругала отца, вспоминала Фаинку, в слезах и с причитаньями уходила...

   За воспоминаниями мореходец не заметил, как прошёл день, сколько периметров он отмерил ногами... Сесть было некуда, да, и, на ветерке жара переносилась легче. Выпил ядрёной, как соляная кислота, газировки из автомата, буфетный беляш поделили с псом. Цуцик умаялся бегать зигзагами по газонам и неожиданно исчез.
    Экспресс «Свердловск-Москва» подкатывал со скоростью пешехода. Вздохнув устало несколько раз и скрипнув сцепами остановился в самом начале платформы. К вагонам потянулись технические службы железной дороги менять бельё, подвезти провиант, забрать мусор... Проворные бабушки озабоченно крутя головами тянули разные тележки и корзинки с ягодами и фруктами, разносолами и пирожками, семечками, носками, чулками. Не дай Бог, милиция увидит!
   -Стоянка в сорок пять минут- нажимая на «о» разнесли репродукторы.
  С вагонных ступенек посыпался путешествующий народ размяться: курящие мужчины, молодые мамочки с дитями, девушки с бдительными мамашами, басящяя молодёжь и стрекочащие студенточки.  Лавина двинулась на вокзал. Объявили, что состав под посадку подадут через полчаса. В толпе прибывших курсант отметил других ребят в форме, опытным взглядом оценил учебный стаж- по нашивкам. Лиепайчан не было. «Салаги!»- отметил усатый выпускник.
    Состав едва пристраивался напротив вокзала, а толпа уже рвалась на штурм; люди толкались, оттаптывая друг-другу ноги, извинялись, ругались, обзывались. Мужчины напрягали плечи, женщины плевались семечками. Хныкали перепачканные мороженым и ягодами дети, которых таскали за руку среди суматохи. С достоинством заглядывались на курсантов восемнадцатилетние девушки, пока их маменьки отлучились по делам на вокзал. Счастливчики, успевшие отстоять очередь в буфете, таяли глазами, блаженно потягивали «Жигулёвское». Да и водочка, улавливалось, с жарой не ссорилась. Стройотрядовцы у фонарного столба в иссуплении драли глотки и струны бедной гитары. Наконец, всё встало, проводники принялись деловито разруливать пассажиров по вагонам. Курсант-отпускник пристроился в хвосте очереди. Озираясь в ожидании по сторонам он заметил там- в далеке- платьице, похожее на бабочку- самое весёлое пятнышко за сегодняшний день. Бабочка то раскрывалась, помахивая крылышками, то замирала. «Надо же! Среди марийского Вавилона- бабочка!» Перед тем, как забраться в тамбур Вовка вернул взгляд в сторону, увидев только, как «белое платье в чёрный горошек» впорхнуло в какой-то там вагон.
   Место в плацкарте досталось верхне-проходное. Ждать, пока все рассядутся, пришлось долго. Тронулись, а всё ходят, и ходят, и ходят... Наконец, откинул полку, выдернул из чемоданчика смену, перекинул через плечо полотенце и продрался в «удобства». Стянув суконку с тельником и носки, под вагонную болтанку герой привёл себя в порядок. Свежее бельё приятно обняло оживлённое водой тело. После недолгих приготовлений и разбирательств с проводником морячок забрался на верхнюю полку, отвернулся к стенке и тут же провалился в сон.
   
   Живя в избушке на холме посреди старого заброшенного сада Вовка надолго не оставался один. Друзья-одноклассники негласно взяли над ним шефство: вместе учили уроки, вечеряли в складчину, играли на гитарах, дурачились. Олег, Сашка, Лёнька да Вовка- весь расклад. Хозяин разжился отрезом ткани на оконные занавески. Активистка-Светка на уроке труда сшила ему на окна обнову. Зауютнело. Ребята стали задерживаться домой- сами втянулись в вольницу. Родители всполошились. Мама Олега Разина однажды вечером прокралась  под окна домика- проконтролировать. Мальчишки ничем плохим не занимались. Обошлось. Контроль сняли, но временные лимиты установили.
   У Вовки вошло в привычку ложиться за полночь. После спортшколы принимался за уроки, готовил еду, обстирывался. Из кухонного скарба были: гнуто-разогнутая пара алюминиевых ложек-вилок, ножик, сточенный вполовину, тарелка, электроплитка, тазик, сковорода и кастрюлька. Всё оставили прежние хозяева. Полюбилась тишина: хорошо думается, складно пишутся сочинения, не пугаются подростковые грёзы.
   Засыпая, отрешённо глядя в потолок он вспоминал посмеивающуюся Людку с косой на плече. Её строгий в пол-оборота взгляд: она не любила, когда рассматривали со спины. Скучал. Вспоминал непреодолимое желание прижать к себе и катострофический страх сделать это. Нелепость и безысходность ситуации резали по сердцу. Выход был один- быстрей взрослеть.
      Перед десятым классом снова пошёл зарабатывать. Завод принял как родного: мастера при встрече улыбались, жали руку, шутили. Возмужавший парень выглядел крепким молодцом.  Чтобы побольше заработать пошёл в садчики. С этой работой справлялись только женщины.  Мужчины не выдерживали продолжительной тепловой нагрузки. За всю историю завода Володя был вторым парнем, кто удержался на «должности». Сороколетние «девочки»-Валя, Нина, Соня- охотно работали с ним в паре: два садчика выстраивали в знойной камере двойные и тройные стенки-«ёлочки» из обсушеного сырца, закрывали стенку бумагой и двигались дальше. Кирпич доставлялся длинющим закольцеванным транспортёром из цепи с люльками на роликах. Железный удав извиваясь пронизывал одинадцать сушильных сараев, где юные труженики укладывали по три-четыре плитки на люльку. Собрав дань ненасытный змей выползал к печи, обвивал её плотным кольцом, отдавая побор транспортировщикам, и, устрашающе лязгая на поворотных кругах, уходил за новой добычей. Печь кольцевая. Пятнадцать камер- пятнадцать низких арочных ходков. Транспортировщику «на люльке» нужны крепкие спина и руки, чтобы стоя лицом к транспортёру, а спиной к печи сгребать с подошедшей люльки пудовую поглажу, разворачиваться, опускать полуфабрикат на покатый деревянный стол и проталкивать его в раствор ходка- навстречу распахнутым рукам товарищей. Те перехватывали ношу поудобней и заносили внутрь на двух-ярусный стол садчикам. Кто стоял на транспортёре- тому прохладней, но физически тяжелей. Кто бегал от стола к столу- донимала жарища. Поэтому транспортировщики менялись.
  Случался саботаж. Подростки в сараях, ухойдоханные изнурительным трудом, подкладывали кирпич под ролики конвейера. Цепь рвалась или сваливалась на поворотах. Авария давала детям передышку. Матерная ремонтная бригада неслась к месту аварии. С помощью Бога и молитв из ненормативной лексики поднимали и стягивали звенья, скрепляли разрыв и питон оживал.  Забив одну камеру, столы передвигали в другую и  к следующему ходку, а пройденный- закладывали стенкой из негодного кирпича и обмазывали глиной зольщики. Вскоре туда пускали огонь для обжига.
      На замену одним становилась раздышавшаяся на транспортировке пара садчиков. Так и менялись по очереди.  Чтобы не обгорали волосы и уши Вовка одевал женскую косынку на манер банданы.
    «Каторга» одних отгоняла от печи, других закаляла, третьих загоняла в гроб. Не одного пролетария прибрал Господь с полными лёгкими золы и пыли.  Вовка договорился с судьбой на второе.
    Незатейливые мозолистые дни сменяли друг-друга, как неожиданно в гости нагрянула Она. Не одна, а с московским женихом-студентом. Нарезала торт, заварили чаю. Людка трещала как сорока и как то нервно хихикала. Жених «Слава» довольно улыбался, блистая жёлтой фиксой, говорил по-московски размеренно, с а-каньем. У Вовки вежливо дёргались уголки губ; спортсмен-воллейболист вдруг превратился в неуклюжую тяжёлую колоду. Совершеннолетняя барышня всё понимала. Салага забавлял её, она отгоняла одну мысль о возможности развития их любви. Просто отмахнуться тоже не решалась, жалела ранимую натуру. Взглянув ласково пару раз Людка словно прощалась с ним.
    Оставшись один «салага» не стал включать свет. Лёг поверх прибранной кровати. Не мог принять, что в  него- такого честного, умного и правильного- отказывается поверить и полюбить просто хорошенькая, лучше всех девушка. Самым волнующим и желанным грёзам не суждено сбыться. Нет, он докажет всем и ей тоже... Он займёт своё достойное место в жизни, будет среди лучших, совершит много хороших дел и прославится. Никто не будет смотреть на него как на салагу, трудного подростка и не вздумает жалеть! Он докажет всем и ей тоже... Губы тряслись, слёзы стекали за шиворот.
    У него отобрали всё хорошее. Он стал похож на подросшего, но, как оказалось, неподходящего щенка, которого и выбросили за ворота. Но непородным тоже хочется жить, любить, творить, служить Родине, иметь семью и родных... Оставили лишь то, чего отобрать нельзя- мечта.
    Был у него двоюродный брат Владимир Петрович, старше лет на восемь. Тоже с нелёгой судьбой: жизнь без отца, интернат, вечерняя школа. До армии зарабатывал художником-оформителем в городском кинотеатре- рисовал баа-альшие картины-афиши киношных премьер и разнообразными плакатными шрифтами писал расписания сеансов. Он и привёл тёзку-кузена в художественную школу, которая открылась лишь год назад. Взяли кандидатом с испытательным сроком: набор закончился, группы укомплектованы- самый слабый «пойдёт на вылет». Подросток пугался всего: разнообразия кисточек, художественных красок в тюбиках, сурового голоса Владимира Сергеевича- учителя рисования, насмешливого отношения старших продвинутых одноклассников, запинался о костыли мольбертов. Но очень старался. Старался «раскусить секреты ремесла», познать приёмы передачи простым карандашом деревянной, металической или глиняной текстуры предметов натюрморта, роль света и тени в портрете, значение второго плана в пейзажах. Он понравился учителям целеустремлённостью, работоспособностью, собранностью и продуктивной отдачей. После каждого занятия все работы выставлялись по ранжиру на пол для оценки и анализа ошибок. Всё чаще хвалили кандидата и ставили его в пример другим. А в ближайшую весну произошла сенсация. На общешкольном конкурсе «художки» Вовочка со своим малюсеньким пейзажем- листок из школьного альбома - получил первое место и призовую коробку акварельных красок «Ленинград». Это был первый триумф в его жизни. Дальше всё сложилось благополучно. Подумывал Владимир-младший стать художником.
   И вот- подошёл срок- старшего забрали служить на Тихоокеанский Флот. Сходил братишка в один-два похода, а потом оформил свою часть так, что заняла она на смотре первое место на всей дальневосточной флотилии. Отблагодарили защитника Родины краткосрочным отпуском в родную Кузьму. Ладный, красивый, подтянутый, старшина второй статьи. Тётки родные обохались, вспомнили, что и они были молодыми. Ну, а братья помоложе- Пашка с Вовкой- вознамерились непременно пойти в моряки. Бороздить океаны, посещать страны, покорять сердца самых первых красавиц. Их не волновало то обстоятельство, что моряки тоже бывают разные: военные, гражданские, «торгаши», «рыбаки», штурманы, радисты, электрики... На второй раз Владимир Петрович предопределил жизненный курс двоюродного брата.

   Когда в десятом классе встал вопрос «куда пойти учиться», вариантов не было- конечно, в мореходку! Своими фантазиями Вовка увлёк друзей. Решили поступать вчетвером. Уже с февраля просматривали информацию в прессе о наборе курсантов. Время шло, а набора всё не было. Волновались. Первое объявление опубликовала «Комсомольская правда»: «Лиепайское мореходное училище рыбной промышленности объявляет...» Компания быстро прошла медосмотр; Сашка Хрусталёв в команду не попал. У него обнаружился порок сердца. Осталась троица. Собрали необходимые бумаги, отослали и стали с трепетом ждать вызов.
   
   Курсант ЛМУ проснулся в самый раз. Колёса скороговоркой отсчитывали подмосковные стыки; паровоз с азартом упряжной собаки- будто чуял близкий постой- разогнал состав и уже не мог остановиться. Здорово рассвело. Самые практичные пассажиры, выполнив ранний ритуал, потягивали чаёк с лимоном и негромко разговаривали. Светильники горели по-ночному, но чего тянуть? «Подъём!»  Когда Владимир закончил водные процедуры, за дверью уже набралась очередь, включили свет. Народ зашевелился. Заревел и резко замолк разбуженный ребёнок. Где-то весело переговаривалась счастливая пара. Мудрые жёны наставляли непутёвых мужей. Сосед снизу свернул постель и восстановил конструкцию столика с сиденьями. Взяв чаю с печеньем курсант попытался построить план на день. Он уже не выглядел подавленным, к нему вернулась способность ясно мыслить. Ну, а отчего осунулось лицо и блестят глаза- кому до этого дело? «Мчусь на Рижский вокзал. Повезёт- уеду на двенадцать пятьдесять. Следующий  будет через пару часов». За окном покачиваясь отставала область. В вагоне на скорую руку делались причёски, на смену спортивным штанам доставались наряды, вязались банты; даже бабулька со сморщеным лицом запечёной бульбы украдкой подмазывала губки и сама себе улыбалась в старенькое круглое зеркальце. Готовясь к короткому, но ответственному броску через метро Вовка расслабился, откинувшись в угол и прикрыл глаза.
   
   Чтобы набрать хороший средний балл в аттестате морской романтик упорно занимался весь десятый класс. По математике ему помогал одноклассник Володя Фролов- сын директора, отличник Ломоносовской школы при МГУ. За полтора месяца подтянули хвосты в старых темах и не давали слабину в новом материале. Труды не пропали даром. Выпускные экзамены были сданы успешно со средней оценкой 4,6 балла.
   Выпускной вечер с размахом провели в школьном спортзале. Были столы с закусками, компоты, морсы. Ребята наливали под столами винца. Участвовала самодеятельность. Под конец исполнил свою песню под гитару и Володя. Его никто уже не слушал кроме одной девочки из соседнего класса- Инны. Она вежливо похлопала ему, а он благодарно ответил смущённой улыбкой.
   Всю короткую ночь гуляли по городу, веселились, не могли наболтаться, до последнего оттягивая момент расставания.

   Разкий толчок известил о прибытии поезда на Казанский вокзал. За окном послышались гортанные рупорные объявления. Вовка подхватился к тамбуру, но обнаружил, что весь проход заставлен приготовленным к выносу багажом. Суета на выходе только мешала очереди. Ругнулся: «От судьбы не уйдёшь!».

    В метро на пересадке он запутался, потерялся и запаниковал. Пытался выяснить «дорогу» у дежурной возле эскалатора, но та, запротестовав руками, махнула на схему подземки. С горем пополам мореходец прошёл это испытание. Чертыхаясь на себя он добежал до касс дальнего следования Рижского вокзала и на унылом лице очереди прочёл: «Билетов нет». Впрочем, как выяснилось, должны отдать зарезервированные на двухчасовой пассажирский. Оптимизма прибавила ухоженная особа в униформе, обошедшая кассы с праздничным видом и обнадёживающим взглядом. Затрещали билетные аппараты, очередь двинулась. Билет достался в мягком общем вагоне. Морячок был несказанно рад и этому. Он ни разу не ездил в «мягком», но денег на дорогу должно хватить.
    Нет ничего противней ждать поезда жарким летом с измотанными в очередях нервами. Солнце светит в самую макушку; нет ни одной затенённой скамейки. Где есть эта вожделенная тень, там обязательно больше всего набивается грязи, вони и мусора. Далеко от вокзала уходить не имеет смысла, но придётся оттаптывать ноги ещё часа три.
    Он «качал маятник» вдоль путей как вдруг на платформе увидел «белое платье в чёрный горошек». От неожиданности неприлично долго близоруко всматривался в девушку; смутившись, развернулся в другую сторону. «Чего уставился?! Мало тебе...» Пройдя до конца длинного перрона развернулся обратно. Мысли были не здесь, взгляд едва ощупывал дорогу.

   Радостью о скорой свадьбе Людмилы поделилась «тёта-Маша», сестра отца. Пришла в его убежище позаботиться и прочесть нотацию; долго рассуждала про жизнь, приводила свои примеры... Чего хотела? И, вдруг, как дубиной по голове: «Ты, чай, идёшь на Людмилину свадьбу? А? »  Племянник с ужасом ждал, что «это» когда-то произойдёт, готовил себя морально. В душе жила надежда на чудо: «Куда она торопится?! Кто её гонит? Подожди ещё три года...»  Как током прошило; тело стало чужим, лицо резиновым и видеть он стал себя как-бы со стороны. Он остановил тётушкину болтовню злым взглядом и выдавил: «Нне идду!» Говорунья расценила это по своему: «Кто ж тебя такого грубого пригласит-то?» Засобиралась и сбежав вниз по садовой лестнице хлопнула железной щеколдой калитки. Парень встал посреди дома, сжал кулаки и по-звериному завыл: он выгонял из себя душевную боль, как выгоняют созревший чирей- очень больно, но и с этим жить нельзя!

    Вступительные экзамены друзья сдавали в третьем потоке. Конкурс подскочил до семи человек на место. Прошёл один Вовка. Да и не мог не пройти- обратно никто не ждал. Олега осенью забрали в армию, Лёнька Шелдунов поступит на следующий год. В училище после десятилетки  брали сразу на второй курс. Удачливый абитурьент настороженно ожидал новую жизнь.
   
  - Товарищ моряк! Товарищ моряк!
 Голосок всплывал как звук гальки со дна лесного ручья. Голос совсем необычный. Курсант поднял глаза, прищурился. Со стороны прямо перед ним вышла стройная девушка в белом платье с чёрными горохами. Она храбро подняла лицо и потише повторила:
  - Можно вас спросить?
 От неожиданности и легкой робости у Вовки покраснели уши:
  - Пожайлуста, конечно..
- Я вас ещё в Йошкар-Оле приметила, но не успела подойти.
 Вспомнив «бабочку» курсант улыбнулся. Девушка показала пальцем на нашивку «ЛМУ» на рукаве:
  - Вы из Ленинграда или из Лиепаи?- и уставилась прямо ему в глаза.
 Это ты, бабочка! Вот ты какая! Наверное, выпускница-десятиклассница... Хорошенькая. Ей по-детски очень хотелось услышать только устраивающий её ответ.
 - Лиепайская мореходка, курсант- отчеканил вежливо моряк и хотел было шагнуть в сторону. Но девушка придержала его за рукав и с сияющими глазами воскликнула:
 - Как хорошо, что лиепайская! Я как раз туда еду! Я никогда там не была. А вы знаете военную часть...
Она без запинки назвала номер части. Вовка улыбнулся её подготовке и отрицательно покрутил головой.
- Это в Тосмаре, там ...
 -Хорошо, девушка...
- Таня
 - Хорошо, Таня...меня Владимиром зовут...Я не военный моряк, я- курсант..
 Он увидел на её храбром лице готовность вот-вот расплакаться..
 - В общем, найдём, я постараюсь помочь!
  От Тани как от зеркальца отсветился радостный лучик, заставив зажмуриться курсантские глаза. Ладошкой она ухватилась за мужские пальцы и благодарно встряхнула их несколько раз.
 -  Договорились. Я вас найду на вокзале в Риге!
 Вспорхнула и пропала- словно поглотилась урчащим роем из пассажиров.
 - Ну, дела! Нашёл себе попутчицу! - проворчал про себя парень и в третий раз улыбнулся, не ожидая от нового знакомства ничего хорошего.

      Учился Вовка зло и самоотверженно, как и в школе. Пробился в отличники. С радостью работал лаборантом в кабинетах манипуляции- осваивал профессию радиста. Занимался спортом, выступал за сборную училища по воллейболу. Поощрялся грамотами, экскурсией по Прибалтике. Повышенная стипендия и полставки рабочего позволяли копить на какую-нибудь поездку в отпуск. После первой сессии его пригласил в гости подружившийся Женька Оконешников- домой в Даугавпилс. Оказалось, что папа и бабушка приятеля были земляками вовкиной мамы. Приняли как родного. Подрастающее поколение славно отдохнуло и набралось сил. Женька, баламут и бабник, не мог взять в толк: чего это дружбан не хвастается мужскими победами, как другие, от вопросов уклоняется. В увольнительные на танцы не ходит, девчонок «не снимает». Смекнул однокурсник одно- есть у Вовки тайная любовь.
   Первый год учёбы был испытанием для гардамаринов. Жить по правилам мореходного училища совсем непросто вчерашним маминым-папиным сыночкам: распорядок от подъёма до отбоя и без вольностей. Каждый понедельник – строевые занятия на плацу. Статус курсанта соответствует количеству нашивок на рукаве. Но самое трудное- это занять своё достойное место в сборище совсем разных по-началу людей- на курсе, в роте, на отделении. Владимира, привыкшему к относительной личной свободе, замкнутое людское пространство давило, мешало как расслабиться, так и сосредоточиться. Спасала штатная работа в училище- там находилось время побыть наедине, намечтаться и погоревать без свидетелей. От отца за всю учёбу получил два письма. В одном нашёл «рупь».
    В первый летний отпуск образцовый курсант приехал на родину и поселился у тёти Маши. Встречался с одноклассниками. Яркость первых впечатлений сменилась провинциальной  унылостью: школьные друзья стали другими- обременились взрослыми заботами. Многие служили в армии. Наладился со старшими братьями Кеней и Пашкой  сплавляться под Рутку- на левый берег Волги- рыбачить на подпуска.
   О Людмиле слышал, что купили пол-дома «на Свердлова», обустраиваются. После долгих препираний  с тёткой и мучительных сомнений навестил отца с Верой Сергеевной. Приняли хорошо. Никаких старых обид не вспоминали, будто ничего «такого» и не было. Мачеха смотрела на парня в форме очень одобрительно и справедливо отмечала в нём перемены к лучшему. Пасынок не заискивал, был совершенно раскован и не держал камня за пазухой. Вскоре все посетили новое жильё Славы и Люды. Второй этаж очень приличного деревянного дома с клочком земли для цветов. Владимир вежливо слушал историю покупки, пережил экскурсию по дому и бокал вина за счастливое будущее, а у самого в голове тяжело пульсировала кровь. Казалось, буханье сердца слышат все. И ещё заметил мятущийся взгляд хозяйки- взгляд несчастливого человека. Она слушала «его» сердце.

    Поезд «Москва-Рига» подали с задержкой. Вовка искал дополнительный вагон. Перед собой нёс половинку астраханского арбуза, обещавшего подсластить дорожные невзгоды. Всё внутри «мягкого» было необычно. Как будто попал в авиалайнер из западного кино. Хотя, по-честному, он успел полетать только на «кукурузнике».
   В вагоне толпился растерянный от мягкой роскоши народ, разыскивая свои места, соображал, как пристроиться на ночь. Курсант осторожно продвигался по проходу, уважительно огибая суетящиеся тела. «Кажется, нашёл!» -подумал он и, повернувшись, оторопел. Ещё раз посмотрел в билет и на номерок кресла- правильно! Рядом с его местом –у окна- копошилась «белая в чёрный горошек». Она повернулась лицом к окну и пристраивала у борта свой багаж.
  -  Какими судьбами?- хмыкнул через усы попутчик.
 Спина выпрямилась и развернулась.   
  - Ой! -первое, что вырвалось у девушки. -Я не нарочно, я билет покажу!..
Вовка доброжелательно улыбнулся, располагающе махнул рукой, закинул поклажу в багажный ящик наверху и шлёпнулся на своё место.
  - От судьбы не уйдёшь!- второй раз за сегодня  заключил он.
    Поезд медленно набирал ход. Приятно потянул сквознячок. Пассажиры угнездились, привыкая к непривычной обстановке. Измученные дорогой транзитники поторопились откинуть кресла и готовились к сладкому расслаблению. Попутчица Таня по-началу старалась держать осанку, выглядеть солидной и самостоятельной барышней. Близкое нахождение чужого парня принуждало её быть в напряжении, ничем себя не компрометировать. Но солнце, усталость и неестественное состояние вскоре утомили: сначала головка прислонилась к стеклу, несколько раз удивлённо спохватываясь от резких толчков поезда, а потом сдалась и уткнулась в курсантское плечо. Парень легонечко подставил руку поудобней; его наполнило тёплое чувство умиления. Около него давно не было человека, о котором он мог бы позаботиться.

   Он уезжал обратно в училище опустошенный, со старой занозой в сердце. Кроме родных могил ничего здесь не держало и не имело большого смысла. Пешочком, неспеша Владимир обошёл места детства.
  «Стрелка»- выстланный диким булыжником тракт в гору; во времена Ивана Грозного тут стояла стрелецкая слобода. Обставленный сейчас где домами, где заборами он веками соединял нижнюю и верхнюю части города. По нему перебрасывались царские стрельцы и народные ополченцы, гнали пленных татар из Казани и вели в кандалах декабристов. Топтали здешние камни купцы-лесоторговцы и ссыльные социал-демократы, вихрем носились революционные всадники и крались кулацкие пособники и наймиты. От границ частного сектора к самой каменной кладке мостовой сбегались грунтовые  берега. Их освоили дикие травы с лугов и выпасов да привычные к тяжёлым испытаниям подорожник, кислица, лебеда, клевера, крапива, полыни. Из-под хозяйских заборов пробивались с любопытством к вольной жизни побеги вишни, слив и тёрна. Местами к домам лепились компактные палисадники со знаменитыми местными георгинами, флоксами и ирисами. Всё детство Вовка носился с друзьями по Стрелке и округе, снося палкой головы  наглым чертополохам и колючим лопухам. Зимой в трескучие морозы катались на санках и гоняли на «снегурках»- только снежная пыль стояла столбом.  А теперь он наклонялся к протянутым стрелкам трав, сгребал вызревшие семена и, растроганный проснувшимися ощущениями, вдыхал почти забывшиеся запахи малолетства.
  «Переулок Разина»- улочка-кармашек Стрелки, приводящая к родному дому на склоне Больничного Оврага. Весной вся округа утопала в вишнёвом цветении, в садах затевались соловьиные дуэли; художник Пландин приводил на пленэры своих учеников. Ранним утром, когда ещё не обсохла роса, стоя посреди белого моря садов, внимая птичьим призывам, вдыхая насыщенный воздух пробужденной природы  маленький мальчик вписывал эти образы в свою долгую память, чтобы позже, находясь на чужбине- возможно, в жаркой Африке или Баренцевом море- приходить отдохнуть в детские летописи с её райскими садами.
  В небольшом переулочке собиралась детвора с округи поиграть в лапту, в штандер или, зимой, поштурмовать снежные крепости- радости было, как снега!
   Не слышно детских восторгов, не видно в окнах любопытствующих бабусек, покосился некогда крепкий аказеевский забор. Выросли птенцы и разлетелись, не оставив за собой потомства.
  По Стрелке дальше- через «Пожарку»- Пугачёва Гора. Наречена так народом по одноимённой улице. Побаловали и здесь когда-то отряды «народного царя». Стоит Гора над старым городом; с неё видна волжская ширь, вся русская природа удивительной красоты: пожилой Козьмодемьянск с домами-музеями деревянного зодчества, Коротнинская церковь на другой стороне Волги, широкая коса с крупным золотым песком- любимый пляж горожан. «Отчего люди не летают?!»- всегда приходит в голову на этой горе. Набрать воздуха, раскинуть руки, обнять всё это и полететь! Над зелёными шатрами деревьев, умилительными крышами, волжскими плёссами, над самой матушкой-Волгой верстовой ширины в поясе. Крикнуть вниз: «Родина!»
   Кирпичный овраг. Через него по бесконечно-длинным деревянным лестницам вниз-вверх ходил Вова на работу- на кирпичный завод. Здесь живёт его тётушка в прилепившемся на склоне домике с вишнёво-сливовым садом. Местность поросла яблоневым дичком, ягодным кустарником и просто разнотравьем. Овраг укрывался лоскутным одеялом из цветов и ароматов, от которых рябило в глазах и шла кругом голова. Каждую весну из склонов обильно сочились ключи, на дне оврага оживала речка Тюргень, подтопляя низкостоящие дома. Ключи прорывались к тёте в дом из-под пола, наводя панику и портя имущество. Мама наказала детям звать свою сестру Мама-Люсей. Так и повелось. Рядом с домом тёти с незапамятных времён ставили люди укрытие над поильцем-ключом. Самая вкусная вода  в округе принадлежала ему. Старожилы наполняли самовары влагой, принесённой, порой, через весь город. Не чай- «живая вода»!
    Навестил Володя старинное кладбище, дожившее до упадка: раззорённые купеческие да дворянские могилы, разрушенная усыпальница чьего-то старого рода, набросанные в кучи засохшие венки и кучки людского отребья, промышляющие на могилах вместе с воронами. Мама смотрела на сына с улыбкой в жакете с медалью «За доблестный труд» на лацкане. Рамка с фотографией на кресте успела поветшать от непогоды. Был сын с мамой на портрете почти одного возраста. Рядом покоилось старшее поколение- под добротными дубовыми крестами. По всему было видно: родные приходили сюда раз в год, и никогда- отец.

    Поезд, в отличие от пассажиров, не спешил, ни от кого не убегал, не изнывал от ожидания. Его дело- развести людей по многочисленным станциям большой страны; у каждого своя Планида.
   Володя рассматривал сонную девушку, угадывая цель её столь дальнего путешествия. На лице не было ни грамма косметики. Чистая светлая кожа с персиковым отливом на щеках, длинные пушистые реснички, васнецовские брови с упрямой складочкой посередине. Аккуратный задорный нос наверняка был любимой кнопкой родителей. Овал лица, ещё недавно округлённый, только-только начал выдавать наследственную характерность. Губы лежали поцелуйчиками на умиротворённом лице. Смелая причёска «каре» ей очень шла. Дышала ровно как у мамы под крылышком.

   Третий курс изнурил основательно. Пошли спецпредметы и признанный отличник подолгу засиживался в подшефных кабинетах после уроков самоподготовки- «сампо». Скурпулёзно разбирался с радиоцепями, функциональными схемами, блоками, приборами и принципами работы. Мысли о несчастной любви мешали главной его цели сейчас- быть лучшим среди лучших. Вовка жестко, с болью вырывал их. Каждая контрольная приносила максимальную оценку, а если нет- считалась моральным унижением.
   После сдачи зимней сессии успешный курсант засобирался на малую родину. Что-то потаённое влекло в родной город, кто-то посылал ему невидимые телеграммы. Собравшись по-лёгкому, как и одевшись, рванул Володя из мягкого морского климата в резко-континентальную зиму. Из плюс пять в минус двадцать пять. На другой день после прибытия уже не помнил дороги. Еле дождался утра. Вера Сергеевна передала, что Славика после института забрали в армию- получать офицерское звание. Людмила живёт в хоромах одна. Так, приходит на выходные новая родня.
   Утром выскочив на улицу Вовка чуть не растянулся на льду и сразу признал родную природу. Через пятьдесят метров уши попросили потереть их перчатками, ноги напомнили про тонкие носки, а дышалось лучше через нос и медленно. Перед входом в терем на улице Свердлова бравый курсант постоял, отдышался, придавил волнение и унял сердцебиение. Его как будто ждали. В доме было тепло, чисто; здесь порядок наводился жизнью затворницы. Людмила подняла глаза: «Дождалась!» А потом, разговаривая, всё время вздыхала и уводила взгляд. Предложила чаю. Разговор не ладился. Оба понимали зачем эта встреча и каждый боялся начать первый. Обоих била нервная дрожь. Отрада встала и прижалась спиной к натопленной голландской печи; набросила на плечи шаль, но озноб выдавал всё больше. Владимир подошёл к ней вплотную; она перехватила устремлённые руки, увела на другую сторону печи- подальше от окон- и прижалась с силой, не давая волю его рукам и губам. Устав, обняла за спину и первый раз их губы встретились. Он очутился в Раю. Никак не мог насытиться. В нём проснулся вулкан. Он полетел. Где-то под его грудью билась маленькая покорённая женщина, а Вовка всё целовал и обнимал.. Когда мальчишеские руки нечаянно касались женственности, Она резко откидывалась, выставляя перед собой локти, умоляюще смотрела: «Не надо!»  Счастливые до одури  они расстались, когда сил уже не было, губы распухли и болели, а неиспитые инстинкты  перетёрли их до убитого состояния: молодуха грешила не доводя дело до «греха». Людмила забеспокоилась, ей не хотелось давать пищу для разговоров соседям и «городскому бомонду». Раз пятьдесять перецеловав Вовку напоследок она вытолкнула его за дверь, закрылась и вслушалась в жизнь соседей: тишина- стороны прислушивались друг к другу. Людка больше всего боялась дурной славы.
 Проскрипели- как по душе- уходящие шаги милого. Оба будут всю ночь переживать всё заново и ждать следующего дня.
   После откровения Владимира с Людмилой жизнь наполнилась радостным смыслом мучительного ожидания. Пока был в отпуске он не пропускал ни одного дня, чтобы не побывать у неё. Чужая жена еле сдерживала его молодецкую страсть, но выстояла: « До разговора с мужем- никакой постели!»
Будущий моряк готов был пройти через всё для семейного счастья с любимой. Он будет писать ей  на главпочтамт «до востребования». Лишь бы она не сдалась.
 
   Владимир отошёл от дрёмы, тело затекло. Девушка захватила рукой форменный рукав и привалилась головкой поудобней. А он просидел не двинувшись с места – ого-го-го- сколько времени! Осторожненько курсант попробовал покачаться на одной точке. Когда кровь стала поступать к онемевшим частям, Таня приподнялась, быстро села, виновато улыбаясь поправила помятый рукав его суконки, причёску и доложила: «Уморилась немножко». «Я тоже»- буркнул сосед. И, глядя друг на друга, они рассмеялись. Вовка встал в проход, разминая спину и ноги. Попутчица прошмыгнув мимо скрылась в конце вагона.
  После проверки билетов проводник ни разу не появлялся. Из опроса соседей выяснилось, что кормиться возможно только в вагоне-ресторане. Однако Владимир порешил: «Нет хуже ресторанов, чем вагоны-рестораны!»
   Вернулась Таня- свежая, сияющая, с мокрой чёлкой. Деловито пробралась к окну, дурачась наколонила голову набок и спросила
 - «Что будем делать, товарищ моряк?»
 - «Кур-са-ант!»- поправил моряк.
 Они поймали кураж и с удовольствием подыгрывали друг другу.
 - «Будем есть арбуз, леди! Я сейчас!»
Курсант сходил на те же процедуры, попенял себе на небритое лицо, от души промочил непокорные вихры и, вернувшись, спустил с небес почти забытые пол-арбуза. Пошарив внутри багажа достал дорожный нож, растелил на коленях большущий- как на голову- носовой платок, разместил яство и пригласил «к столу случайную гостью». Она, было, замахала ладошками, а потом призналась, что сильно проголодалась. Полушопотом она поведала:
  - У меня осталось немного хлеба..Чёрного..Будете?
 Не дожидаясь ответа вытянула из поклажи общипаную с одной стороны буханку «Орловского», протянула компаньону и покраснела:
  - Вот..
 Джентельмену не хотелось терять волны непринуждёности.
  - Таня, у нас считается национальным блюдом чёрный хлеб с яблоками вприкуску. Не пробовали? В дороге нет ничего вкусней. А мы попробуем с арбузом! Вряд ли хуже.
  Он нарезал сердцевину астраханского сокровища ломтиками, а она отламывала ему куски хлеба. Ели неспеша. Ещё стеснялись друг-друга, да, и, затеяная игра установила неспешный ритуал. Общий стол располагал к дружбе и взаимному доверию. Владимир в общих чертах рассказал про свою учёбу, морскую практику.
  - Что будет дальше- не знаю. Война план покажет- закруглил курсант.
 Озираясь по сторонам Таня пониженным голосом проговорила:
  - Я вам тоже расскажу. Попозже. Когда все улягуться- и забавно рассмеялась, прикрывая рукой рот.
   Ужин удался, молодые насытились; старший товарищ проворно вынес лишнее и с лёгким комфортом расположился  в кресле. Хотел уже прикрыть глаза, но таинственный шопоток пригласил быть внимательным. Чтобы доверить малознакомому, но расположившему к себе человеку сверхсекретную тайну, нужно было перейти «на ты».
  -  Володя, зовите меня «на ты»- предложил заговорческий полуголос.
 Молодой человек подвернулся к ней поудобней, всмотрелся внимательно.
  - Ладно. И ты тогда тоже.
  - Договорились! - сказала удовлетворённо особа и встряхнула его пальцы крепкой ладошкой. Сделав паузу и набравшись духу собеседница совершенно нейтральным голосом спросила:
 -  А у тебя есть девушка? Нет, если не хочешь, то не говори! Ты не подумай...
 -  Нет у меня девушки. Больше нет- стараясь не выдать волнение сухо ответил Вовка. - Не дождалась, так сказать...
Повисла пауза.
 - Жаль- грустно мяукнул кто-то наконец. -А я своего дожидаюсь. Скоро... три года.
 Она забралась ногами в кресло- как дома, прикрыв расклешёным подолом колени и, наконец, поведала курсанту о том, о чём ей так нужно было поделиться – но не с кем! Её тайну не знала ни мама, ни лучшая подруга; она сама боялась засекреченных обстоятельств.
  -Слушай!
 

                = Она. Аромат арбуза=
   
  Танька и Лёшка жили  в одном подъезде с тех пор, как их родители получили квартиры в вожделенной пятиэтажке в уральском районном городке. Из детства в памяти осталось ощущение счастья и ликованья родителей от сбывшейся мечты «со всеми удобствами». Учительской чете от «Гор-РОНО» подарили пылесос «Ракета». Новосёлы резко почувствовали разницу между стоическим и развитым социализмом. Члены новообразованной коммуны решили жить современно и правильно. Соседи по подьезду при встрече почтительно здоровались друг с другом и приучали здороваться детей. У входной двери поставили мусорное ведро «для порядка», разбили клумбы и детскую площадку, высадили кусты сирени. Люди готовили себя к новой жизни: не за горами год 1980-й- начало «эпохи коммунизьма». Как ни старались представить, что же там ещё такое может быть к тому, что есть сейчас- никак не получалось.  На выкрашенных скамейках собиралась мудрая часть общества: незлобно посплетничать, обсудить распустившуюся молодежь, узнать, к кому приезжала ночью неотложка. Дружно здоровались с участковым, а он с улыбкой козырял в ответ. Авторитетные дедушки садились за «свой» стол в укромном месте посудачить о заводских новостях, поругать местную футбольную команду, врезать в домино, а по выходным подвигать шашки « на вылет». Молодёжь здесь не баловала, нет! Баловать бегали в другой район города, прозванный «Куба».
   Таня впервые рассказывала о себе- взволнованно и проникновенно. Чувствовалась непосредственность, свойственная русской натуре из глубинки. Владимир слушал  и ясно всё представлял из её истории. Будто он жил где-то рядом. Такие девочки росли около него в детстве.
   Её родители окончили один сибирский университет. На последнем курсе поженились и выбрали распределение в родной для Тани город. Мама преподавала в школе русский язык и литературу, папа- физику и астрономию. Стеснённые обстоятельствами они долго не заводили детей. Наконец, появилась «Тяня»- так усюсюкал ей папа. Счастливых родителей поставили в другую очередь на жильё и через положенный срок одарили «двушкой». 
    Алексей старше соседки на три года. «Магическое русское число»- прокомментировал курсант. Замечать друга она стала класса с пятого. Лёшка начал втихаря покуривать, жёг спички в подъезде, научился поплёвывать сквозь передние зубы. С компанией подростков стал головной болью не только подъезду, но и всему дому. Коммуна возроптала. После того, как Таня пришла домой в слезах от хулиганских издёвок зарвавшейся шпаны, её папа вышел на площадку без очков. Разговор получился непедагогичный.
   Лёшка надолго исчез из зоны ответственности и поля зрения соседей. Иногда из-за дверей их квартиры доносилась ругань: парень получал от семейного пролетариата выволочку и болезненную- до истерики- отборную материнскую брань. Подъезд хоть и не вернулся к первозданной красоте, но стал гораздо чище. 
   Время шло- дети росли. У каждого были свои интересы и круг общения. Оба прорастали юной привлекательностью. В школе появились дискотеки. Заглянув на такую с подругами из любопытства Таня увидела Лёшку. По всему было видно, что прошлогодний выпускник здесь не гость, а мастер телодвижений под музыку. Что-то шевельнулось в груди у «малявки», когда выпускник вышел на тур вальса со взрослой девочкой. Было совершенно необычно видеть соседа чинным, с прямой спиной, в круговерти «па» и с улыбкой на просветлённом лице. Танцоры преданно смотрели друг-другу в глаза. Под неодобрительный ропот подружек Таня прекратила культпоход, быстренько со всеми попрощалась и, ошеломлённая открытием, побежала в сторону дома. Первый раз так билось сердце, на уши давила звенящяя тишина, ноги и руки жили своей жизнью. В голову лезли всякие «неприличные» предположения и догадки. Ей захотелось увидеть его поближе. «Лучше в подъезде: совершенно естественный случай- можно получше разглядеть. Нет, всё-таки страшно!» Что и почему страшно девочка сама понять не могла. Проходя по «его» площадке мимо «его» дверей юная комсомолка замедляла шаг, прислушивалась. Изредка встречаясь разбитной пэ-тэ-ушник смущённо здоровался, уступал ей проход и даже пытался быть любезным. В неё словно вселялся бес. Она уверенно печатала шаг, вздёргивала нос, взлетала на свой этаж по клавишам ступенек под арию Травиаты не взглянув в интересующую сторону.
    
   Таня поменяла позу, сквозь сумрак убедилась, что её слушают. Владимир ободрил её кивками головы. Мягкий салон покачивало, заносило из стороны в сторону; заглушенный вагон отсчитывал стыки с педантичностью большого хронометра. Народ искал вход в страну Морфея.

   Странно: Татьяне показалось, будто сталкиваться с Алексеем они стали чуть чаще.  Однажды, не утерпев она взглянула в его сторону. Парень привалился плечом к выступу; проведя несколько раз по стриженой наголо голове уронил: «Отучился. В армию забирают. На флот на три года». Девочка на мгновенье приостановилась, пресекла жалостливый взгляд, мягко произнесла: «Хорошей службы. Защищайте нас лучше»- и унеслась к себе в темпе grazioso-agitato. Мама в прихожей помогла снять мокрый плащ; всмотрелась в лицо дочери, пригубила лоб: «Не собралась ли заболеть, милая?»  -«Ма, я с факультатива- устала очень. Поем позже, ладно?»

   Папа умер неожиданно и трагично. Перенёс грипп на ногах с осложнением. Ураганный отёк лёгких. Семья не успела осознать угрозу, как папы не стало.
   Голос Танюши заклокотал ручейной галькой и примолк. Владимир поймал её окаменевшую руку. Она вцепилась в подлокотник, как будто спасала кого-то, прижалась мокрым лицом, не давая выхода щенячьему скулению и ужасу воспоминаний. Он приобнял свободной рукой припавшую голову, гладил и трескучим шёпотом успокаивал: «Всё-всё-всё! Я знаю... у меня было... надо пережить... крепись..  »  Они просидели так долго- пока не отпустили спазмы.  Зыбь плеч потихоньку затихла. Девочка уняла предательскую икоту, взяла себя в руки, села прямо и тяжело вздохнула. Вовка ринулся по вагонам, нашёл и сам заварил крепкого чаю, прихватил видавшее виды одеяло- с возвратом. В попыхах чуть не проскочил своё место. Укутал мелко дрожжащую попутчицу, дал напиться кипятка. Через время Таня- обмякшая и успокоившаяся- укрытая одеялом поудобней, обняв Его руку и привалившись к плечу рассказывала дальше о своей жизни.

   Первый год жили не чувствуя земли под ногами. Всё время ощущалось присутствие папы. Как будто он вышел за папиросами или уехал на семинар в область. На вешалке висели его шарф и шляпа, на дверке шкафа болтались галстуки, рядом пристроилась пара учительских костюмов; всё быстрей отдалялся запах мужского одеколона. Мама оправилась, но с минуты, когда  позвонили из больницы она стала белой и вся её одежда превратилась в траур. Былой голосок- задорный, как школьный звонок- стаял в размеренную речь с подбором нужных слов. В иную ночь, разбуженная смутной тревогой, Таня прокрадывалась к двери в родительскую комнату и слышала, как мама разговаривала с папиным портретом: рассказывала про выпускницу-дочь, выкладывала школьные новости и как они тоскуют по нему, как его не хватает.
   С институтом выпускница решила повременить: нельзя оставлять маму в тяжёлое время, да, и, денег нужно подзаработать хотя бы на первое время учёбы. Сначала устроилась на полставки лаборанткой в химкабинет в родной школе. Закончила вечерние курсы швей-мотористок при местной фабрике и пошла работать в цех пошива лёгкой одежды. Уста-ва-ла... до головокружения. На первую зарплату под одобрительным покровительством мастера проставилась в коллективе. Прописали. А домой- маме- накупила любимых пирожных, конфет и лимонада. Завели электрический самовар, расставили тарелки, выложили снедь. Не договариваясь поставили тарелку на «папино место»- так, а вдруг кто прийдёт! Таня вела себя по-взрослому, как папа- уверенно и по-хозяйски. Постаревшая учительница как-будто впечаталась вглубь старого стула с подлокотниками- надёжного, как недавнее прошлое. Она обернулась в мягкий сибирский платок и наблюдала за хлопотами дочери с умилённой улыбкой; глаза блестели тяжёлыми стразами из мокрого горного хрусталя. Наконец, девочка всё разложила, налила напиток, притихла и вопросительно посмотрела на маму. Ольга Ивановна почему-то встала, поправила на плечах шаль, встряхнула головкой и, подняв рюмку лимонада, бодро и серьёзно сказала: «Вот, ты и выросла, доченька! Ты по-настоящему стала взрослой! Я могу быть спокойной за тебя. И папа был бы тобой доволен!» Перекрестилась. Обе повернулись в сторону хозяйского места за столом, сервированного и с придвинутым стулом; на рюмке с влагой лежал кусочек торта. Храбрясь, не выпуская на волю клокочащие в груди рыданья мама решительно стряхнула что-то с щёки и глядя через глаза дочери прямо в душу заключила: «Надеюсь, милая, мы вырастили с папой честного и порядочного человека. Нам не будет за тебя стыдно ни на том свете, ни на этом. Мы очень тебя любим!»
   После этого вечера с вешалок и из шкафа ушли папины вещи. В родительской комнате на полке с фотографиями и портретом отца стояла маленькая иконка, перед которой по вечерам часто горела тонкая свеча. Она наполнила жизнь дома каким-то новым ароматом и содержанием. Горе уступило место памяти, повседневным заботам и хлопотам.
   Проработав на швейной фабрике достаточно, чтобы уверенно освоить все технологические операции и швы, Таня попробовала попасть в набор швей индивидуального пошива женской одежды в районное ателье. Её приняли в ученицы с месячным испытательным сроком. Свою зачётную работу на разряд белошвейка выполнила по выкройкам из заграничной «Бурды», подаренной школьными подругами по-случаю. Сама же выступила и манекенщицей, и комментатором, проанонсировала тенденцию женских моделей на предстоящий сезон. Тщательно изучив швы на платье, крой и точность втачивания рукавов, комиссия единодушно выставила «отлично» с присвоением пятого разряда. Швеи со стажем приняли новенькую с подозрением и ревностью: ей досталась самая старая машинка в углу комнаты, куда не проникает солнечный свет и свежий воздух- пробовали на характер. Таня сразу смекнула в чём дело, занялась организацией рабочего места, продумала и перепланировала расположение стола, инструмента и освещения. По-свойски договорилась с механиком-ремонтником настроить орудие производства, чтоб машинка «не петляла и не тянула». Для клиенток у неё всегда был материал для обсуждения фасонов, новинок московской моды и зарубежные изыски- по мере возможности. Публика потянулась к ней. За электрическим стрекотом «Веритас» или сабельным хрустом портяжных ножниц часто слышалось негромкое душевное пение увлечённого работой человека. За второй трудовой месяц новенькая обошла всех по кассовому сбору. Старая гвардия дрогнула: подходили поздороваться, поболтать, что-то присоветовать да и для себя присмотреть. А бригадир нашла ударнице хорошее место у окна с удобными проходами на склад и в клиентскую зону с примерочной.
   Вторая весна выдалась дружной, яркой. Солнце припекало щедро и подолгу, как-будто компенсировало зимние прогулы. Быстро оголили плечи пригорки. Талая вода подмывала сугробы и наледи; напивались низины, канавы, протоки. Деревья наполнились птичьим гвалтом, щебетанием, посвистом, трескотнёй. Протяжные кошачьи диалоги с восходящими обертонами и шипением вызывали у бабулек душевный дискомфорт: они освобождали от варежек дрожжащие персты и осеняли грудь частыми крестными знамениями, предавая анефеме мяукающаю камарилью. А новый жизненный цикл набирал силу- как весенний вкусный воздух, взбодрённый уходящими посиневшими сугробами и позолоченный ослепительными бликами солнца отовсюду. Пьянящяя весна.
   Утром выходного дня Таня вприпрыжку поднималась по лестнице- бегала за свежим хлебом и маслом к завтраку. Ослеплённая блистающим великолепием она почти налетела на кого-то на второй площадке и извиняясь всматривалась в чужую фигуру, пока глаза привыкали к подъездному сумерку. Постепенно в рассеянном свете проявилась форменная одежда с мерцающей пряжкой, уголком теляняшки и светло-голубым гюйсом; потом улыбка, глаза, скулы... От неожиданной догадки девушка громко ойкнула: «Лёшка?!»  Она густо покраснела и растерялась.
  - Привет, Танюша. Вот, прибыл в краткосрочный отпуск. Извини, что напугал.
 Соседка подняла глаза, и с нарочитым интересом осмотрела морячка с ног до головы. Алексей здорово изменился: окреп, возмужал, держал осанку и взгляд его выдавал состоявшегося мужчину. Внешне ничто не напоминало пижона, задиру и циника.
  - Хорошо выглядишь, Лёша! Нравится служба? - всё, что нашла сказать приходящяя в себя девушка.
 Парень хмыкнул, затушил сигарету в банке и прищурившись обронил:
  - А ты приходи вечером. Собираемся с друзьями поболтать. Всё и расскажу!
  - Спасибо, я подумаю- был ответ.
  Таня быстро боком прошла мимо и, оглядываясь на улыбающегося Лёшку, взбежала на свой этаж.
   После той далёкой встречи Танечка вспоминала об Алексее пару раз. Следующие одно за другим испытания отодвинули девичьи грёзы на дальний план, она почти о них забыла. И вот, как молния, как падение в бездну, как предощущение стихии овладело ею. Ах, эта весна! Кровь ударила в лицо, застучало в висках, заложило уши; она плохо слышала и никак не могла сосредоточиться на том, что говорила ей мама. Прошла, умылась холодной водой, невидяще всматривалась в своё отражение в зеркале, а видела его. Защёлкнула дверь в ванную, опёрлась о косяк, прикрыла глаза. Грёзы терзали её, ломило грудь, мучило непонимание: что с ней происходит и что делать со всем этим?
   Стук в дверь и голос матери заставил вздрогнуть:
  - Ты скоро, милая?
  Быстро приведя себя в чувство- похлопав по щекам и растерев лоб- Таня вышла к завтраку. Мама, кажется, ничего не заметила. Но, между прочим, за женским разговором обронила:
  - Соседа видела, Алексея... На побывку прибыл....Уж, такой моряк, такой моряк- спасу нет! - фыркнула и подозрительно покосилась на дочь. Девушка закашлялась, захлебнувшись горячим чаем, чем и скрыла своё смущение.
   Весь день Татьяна старалась занять делами: прибиралась, несколько раз перетирала полки, окна, гладила бельё, принималась перелистывать журналы мод. То штудировала пособие для поступающих в вузы, то подсаживалась к маме с её бесконечными тетрадками. Строгая учительница отрывалась от стола, смотрела на взрослую дочь поверх очков, гладила её руку и улыбалась.
   Звонок резанул неожиданно, как-будто его и не ждали. Таня стиснула подушку, боясь не только открыть дверь, но и пошевелиться. Звякнуло ещё раз. Гостя встретила мама. Послышался учтивый голос Алексея. Постучав в дверь в комнату вошла озабоченная учительница:
  - Милая, за тобой пришли...
 Девушка вскочила, оправила халатик и вышла в прихожую. Там напомаженый и отутюженый матрос объяснял цель своего визита:
  - Ольга Ивановна, мы посидим своей компанией, поболтаем. Я Танюшу в обиду не дам!- и широко улыбнулся.
Хозяйка напряжённо насупилась, но тут же смягчилась и повернулась к дочери:
  - Может, и вправду сходишь, милая, развлечёшься? А то всё работа да дом?...
 Таня согласно кивнула и попросила подождать её на лестничной площадке. Нырнув в свою комнату она уже через пять минут была одета в заранее приготовленные наряды: новые туфли и счастливое зачётное белое платье в чёрный горошек; глаза блестели, радостно билось сердце. Преодолев возражения мама набросила ей на плечи лёгкую вязаную кофточку:
  - Хоть и рядом, да, ещё не лето.
   Компания собралась небольшая, но весёлая- как раз, чтобы собой заполнить комнату. Все друзья Лёши были с девочками. Одна из них показалась Татьяне знакомой. Позрослевшие шалопуты научились вести себя за столом. Лишь иногда кто-то забывался, захлёбывался в громком восторге посетившей идеи, но, наткнувшись на строгий взгляд хозяина, покорно понижал балл оригинальности. Родители парня наготовив закусок из припасов, накрошив народных салатов и поколдовав в духовке, уехали на выходные «проведать родной дом в деревне». Алексей небрежно познакомил гостью-соседку с компанией и усадил рядом с собой с обещанием поухаживать. Заждавшаяся публика с удовольствием плеснула- кому водочки, кому вина- прозвучал тост: «За лучшего из достойнейших- Лёшку Королёва!» Парень встал, подтянулся в поясе, поблагодарил за честь и опрокинул стопку. Таня отпила из фужера, задержала дыхание, поискала чем закусить. Чья-то ложка шлёпнула ей в тарелку винегрета, потом холодца и салата с зелёным горошком. Морщась, девушка разглядела матроскую улыбку в соседстве с тельняшкой. Проглотив напиток и распахнув глаза обнаружила иронично-шутливые гримасы окружения:
  - Э-э-э! Так не по-нашему! Первую пьём до дна!
 Аппеляция к хозяину не помогла и, что ж, пришлось выпить.
  - Танюш, ты закусывай! Не обращай внимание, здесь все свои!
 За закуской и периодическими тостами в кампании пошли какие-то зашифрованные разговоры, шутки, воспоминания. Разогретый Лёха описал свой дальний поход в Атлантику, причём, рассказывать он умел красиво и интересно и уверенно держал внимание публики. Таня слушала и улыбалась: ей всё больше нравилось здесь. Но, что-то  напрягало...Она поймала изучающий взгляд знакомой девушки и вспомнила: «Да, это же та, с кем танцевал Лёша на дискотеке! Почему она сегодня с другим парнем?»
    Дамы запросились потанцевать. Уговаривать никого не пришлось; мигом сдвинули стол и стулья к стенам, ожила принесённая магнитола, заныла латино-американская флейта, томно задвигались пары. Отпускник подскочил к Тане, галантно поклонился и жестом пригласил составить дуэт. С минуту решали куда положить руки. Лёшкины ладони ёрзали по девичьей спине в поиске приемлемого для партнёрши места. А она перед собой пристроила руки на матросские плечи и установила достойную дистанцию- для начала. Музыка играла без перерыва; флотский воздыхатель не уступал партнёршу никому. Наконец, умело маневрируя он вывел вскруженную гостью в пустующую кухню, прижал за талию к себе и принялся тыкаться губами в её лицо.
  - Танечка, Танюша...
Он горел, шкворчал, ловил  вырывающиеся губы снова и снова; её руки слабли, сопротивление остановилось; Таня в первый раз узнала пьянящий вкус поцелуя мужчины. Ощущение было странное, пугающее и необычайно сладостное. Било разрядами по всему телу, кружилась голова... Мимо кто-то проскочил. Одним движением Татьяна освободилась от объятий и быстро ушла к остальным. Она влилась в коллективный танец под западный шлягер; ей, вдруг, захотелось стать бесшабашной и раскомплексованной, как эти подвыпившие ребята, выплеснуть эмоции под смех и топанье разгулявшейся компании. Только что она была на гребне волны новых ощущений и чуть не погибла. В ритм музыке девушки выплёскивали вверх руки, двигали бёдрами, перенося колеблющиеся тела с одной ноги на другую. Было просто и здорово. У Тани появилось видение другой жизни, вкус эмоций, делающих людей счастливыми. Из кухни вынырнул Лёшка; прошёл в угол к столу, налил себе в стопку и по-гусарски выпил. Влюблённая девушка поняла: «Пора домой, пока не спугнули атмосферу счастья». Татьяна поискала глазами свою кофточку, заглянула на кухню... Перед распахнутой форточкой стояла и курила бывшая партнёрша Алексея; она резко развернулась что-то сказать, но, видимо, обозналась и проглотила приготовленные слова. Тушь на глазах была размазана,  по чумазым щекам текли слёзы. Таня схватила со спинки стула кофту, пискнула мышью и бросилась на выход. На марше её догнал взъерошенный Лёха. Запыхавшийся, он хотел выговориться... Татьяна приложила палец к его губам. Парень плёлся за ней по ступенькам, вздыхал, пыхтел, но подчинился молчать. У своей двери к нему развернулась улыбающаяся Таня: «Спасибо за удавшийся вечер! Всё было и впрямь хорошо!» Взялась за ручку, замерла, снова повернулась к молодцу и чмокнула в губы. Тот, было, дёрнулся навстречу, но пальчик уже нажал на кнопку звонка. Там как будто ждали сигнала: дверь распахнулась, в проёме показалась Ольга Ивановна- она вопросительно-тревожно посмотрела на дочь, потом на взъерошенного соседа.
  - Спасибо за прекрасный вечер, Лёша -произнесла ровно девушка и шагнула мимо мамы в дом.
 Растеряный молодой человек жалко улыбнулся учительнице и выдавил:
  - Возвращаю, как обещал в целости и сохранности.
  - Хоть и припозднились, Алексей, всё равно спасибо! Спокойной ночи!
 Дверь безаппеляционно закрылась. Убедившись, что дражайшая дочь в полном порядке, страж добродетели удалилась на покой.

   Рижский поезд продолжал свою неспешную миссию. Остановок было достаточно много и он, как умудрённое опытом железо, не рвался, не пытался обгонять необузданные новомодельные экспрессы. Придёт время- обставят и их. Состав в очередной раз поклевав взад-вперёд встал на попутной станции- скорей из чувства долга, чем из необходимости. На перроне послышался сонный голос информатора. Никто не выходил и не садился, только кто-то из бригады проводников выскакивал к  дежурному вокзала. Для приличия закопчёный дяденька в форменной фуражке обошёл «клиента», постучал длинным  молоточком по колёсным парам. В динамике на вокзале буркнуло объявление, локоматив благодарно пуфнул пару раз на прощанье и по-стариковски поколесил дальше.

   Таня заметно волновалась: она подошла к пикантному периоду, о котором вспоминала только когда была наедине с собой и никто не мог подсмотреть и вспугнуть переживания. А, тут...

   Лёшка встретил её с работы в понедельник. Красавец-матрос привлёк внимание окон второго этажа ателье и бухгалтерии задолго до окончания трудового дня. Вот, невзначай прошёлся перед парадным входом, покурил возле урны, разглядывая верхние витрины. Отошёл и появился опять со свёртком. Работницы со стажем повели рассуждения: чей это ухажёр? Из любопытства подошла к окну Татьяна и тут же отпрянула: «Он»! Покрутилась у своего стола. Работа не заладилась. Подошла к бригадиру и тихонечко проныла:
 - Мама-Надя, можно я сегодня уйду прораньше? Детали сметала, завтра дошью.
Обычно, передовица  уходила последней. Видя её непонятную маету душевная Надя махнула рукой:
  - Иди!
 Стараясь не привлекать внимания, с бесучастным лицом и не прощаясь девушка с вещами прошмыгнула на выход. Оделась в вестибюле; перед большим зеркалом помуслякала бровки, оправила складки на пальто. «А надевать ли шапочку? Да, потом- иди же!... Нет, буду естественной!» Глядя куда угодно, но не перед собой она скатилась с крыльца и повернула в сторону- подальше от окон.
  - Таня!- это его голос.
 Алексей догнал её, когда она гарантированно скрылась из поля зрения коллег. Сердце её прыгало на пружинке, было радостно и восторженно, но чувства надо прятать. Первый шаг за ним!
  - А..это ты?..- протянула она, не зная куда прятать смеющиеся глаза.
 Ей хотелось поскакать, повилять хвостиком, кинуться на грудь... Но, первый шаг за ним!   Ухажёр переминался с ноги на ногу на флотском «микропоре», щёки и нос заметно освежил вечерний бриз.
  - Ты куда сейчас?- продолжала издеваться симпатия.
 Лёха ошалел от такой упорной непонятливости, но вытерпел:
  - Да, я тебя решил встретить, домой проводить...А, да.. Вот! Тебе! - и осторожно протянул свёрток. -Там крокусы. Будешь меня вспоминать. Я скоро обратно на базу.
  Слово «база» звучало солидно, как в кино, вызывало уважение не только к обозначенному объекту, но и к его обитателю.
  - Пойдём быстрее, а то и домой живым не доберешься, не только до «Базы»- Татьяна не прощала высокопарности.
    Целовались в полутёмном подъезде почти без слов. Кружил голову лёгкий аромат казённого курева и шинели; разгорячённые губы требовали взаимности и получали её. Эта неуклюжая зимняя одежда только подзадоривала: хотелось более близких прикосновений. Под расстёгнутым женским пальто его руки не жалели ласки- нежной и умелой. Она пыталась его остановить, хотела его остановить, но не знала как. Рядом проскочил сосед и на середине второго пролёта замедлил шаг, решив, видимо, быть в курсе происходящего. Таня отпрянула в густую тень, запахнула полы, отдышалась.   
 - Всё, Королёв, всё!
 - Почему?!- Алексей кипел, как самовар и не желал обрывать свою песню.
 - Меня мама ждёт! Соседи видят! И, вообще, в подъезде нехорошо!
Она поднималась вверх ступенька за ступенькой и, глядя вниз на растерянного и растроенного парня, в такт шагам просвещала о дружбе, о мужской верности, о серьёзности отношений... Его обращённое вверх лицо уже почти угасло в сумерках, как он выкрикнул:
-  Танюш, я послезавтра уезжаю! Я люблю тебя! Очень!
Кураж слетел с дамы: «Ну, вот, наконец-то! Наконец!» - улыбаясь подумала она; у своей двери перегнувшись через перила, в полголоса:
  - До завтра, Лёшенька!
   На звонок в дверь послышались суетливые мамины шаги- почти пробежка. Взлохмаченная Ольга Ивановна суетливо бегала по квартире, роясь в углах с вещами, на полках с потёртыми тетрадями, в тумбочке: на полу прихожей лежал распахнутый чемодан. Таня давно не видела такой деятельной родительницы.
-  Что случилось, мамуля? - дочь едва уворачивалась от топающего снаряда.
-  Завтра рано едем на профконференцию в центр. Соберёт автобус. Ужасно интересно! На два-три дня. Специалисты из Москвы. «Новые методики в свете школьной реформы»- будь она неладна! Но и нам есть что сказать!...Я тебе котлет накрутила- на балконе. Сваришь картошечки, откроешь тёти-Машины огурчики. Суп в холодном шкафу. Уффф!
 Учительница подняла раскрасневшееся лицо, очки сползли на кончик носа, по-боевому сверкнули линзы. Впервые за долгое время маме вернулся легендарный студенческий задор. Девочка бросилась маме на шею, прижалась, чувственно-радостно её расцеловала:
  - Ма-мо-чка!
 Ольга Ивановна и сама почувствовала прилив сил, желание свернуть гору, претворить реформу, защитить русских классиков и просветить массы. На лице её играл румянец. Отстранив дочь она притворно изрекла:
  - Телячьи нежности! Идите мыть руки к ужину, милая!

    Когда Татьяна проснулась и вышла в коридор, на кухне горел свет, на плите заводил песню чайник; через приоткрытую дверь родительской мерцал свет от свечи. Вдова стояла перед иконкой и портретом мужа- спиной к выходу- что-то нашёптывала. Девушка бесшумно прошмыгнула к плите, расставила чашки, достала хлеб. Сзади её обняли теплые руки:
  - Доброе утро, милая! Решила проводить? Поспала бы ещё...
 Дочь развернулась, обхватила маму как в детстве:
-  Ты береги себя! На улице холодно... Я люблю тебя, дорогая!
  Её чмокнули в щёку и посмотрели иронично-восторженным взглядом:
-   Ты у меня совсем невеста!..Давай пить чай!

   Присели на дорожку. Уходя мать сгребла из кухонного ящика и сунула в карман пузырёк с лекарством; коротко перекрестила и «буськнула» дочь, осенила себя перстами, поклонилась на иконку и с чемоданом деловито шагнула за порог- там призывно бибикал школьный автобус. Подкрадывался день. Очень важный в жизни Тани.

              = Они. Чёрный хлеб с ароматом арбуза=

   Поезд шлёпал по ночной стране заботливо убаюкивая своих пассажиров. Молодые люди распозевались и уговорились доболтать свои тайны в другой раз- дорога ещё не близкая.

   Вовке приснился тот душный четырнадцатый августовский день. Он стоял перед кроватью матери и непрестанно махал полотенцем. Жара никак не спадала. Все окна были распахнуты, но маме не хватало воздуха. Как только сын переводил дух, дыханье её становилось частым и тяжёлым. Он подхватывался с дивана рядом и неистово размахивал полотенцем, подгоняя воздух садового переулка к разбитой инсультом женщине. Так продолжалось часами. Рядом суетилась мама-Люся: двигала шифоньерные ящики с бельём, что-то выбирала, шепталась с неведомыми старушками в чёрном. Вовка уловил в разговорах тему похорон. Ему хотелось заорать на этих подленьких людишек, прогнать их прочь:
  - Какие похороны! Мама жива! Ей нужно просто помочь, слышите, вы!..Где отец?! Куда он спрятался?! Почему он не спасает мать?!
 Тётя переняла из его рук полотенце, кивнула в сторону:
  - Иди, отдохни.
И заколыхалось полотнище над сестрой.  Убедившись, что дыханье бедняжки ровное, сын пробрался через собирающихся в прихожей людей, проскочил между скорбных сочувствующих лиц во двор, повернул к огороду- подальше от сгущающегося траура. Оторвался, кажется. Вошёл в сарай, прикрыл за собой лёгкую тесовую дверь. Прислушался. Приглушённо-далеко завыла молитва. Вовка взошёл на досщатый настил у клети и впервые опустился на колени.
  - Мама, что с тобой? Очнись! Вставай! Господи! Помоги ей! Гос-по-ди-иии!
 Он не знал ни одной молитвы и только видел как люди крестятся. Яркий свет автогеном бил через щели прямо в глаза- не увернуться. Отчаянно сцепились руки перед грудью, бешенно и беззвучно носилось в голове:
  - Господи, спаси и сохрани! Господи, помоги маме! Господи, не забирай!...
 Проглотив первый ком подросток вскочил и в горячке бросился обратно в дом, к кровати...
   Вокруг одра столпились какие-то люди. Вовку схватила за руку и выдернула вперёд тётя Люся:
  - Простись с мамой, Володя..
   Увидев, что мать задыхается, сын схватил брошенное полотенце и, как раньше, принялся изо-всех сил обмахивать её, давая подышать свежим воздухом. Кажется, мать успокоилась. Открыла глаза. Вовка радостно наклонился ближе.
  - Мама- позвал он.
 Мама посмотрела на сына,один уголок губ дрогнул в улыбке; из полных слезами глаз сбежали ручейки. Сказать что-то уже не хватило сил. Зрачки закатились. Грудь поднялась, набирая воздух, как будто женщина хотела оторвать затёкшую спину, замерла и раздался последний протяжный выдох- больше похожий на стон. Завыли тётки. Нещадно крестясь завели молитву старушки. Как эхо пронеслось по комнате: «Фаечка, Фаенька, Фаинка, Фаина Васильевна..»  Уже сироту оттаскивали от покойницы, а он отбивался и звал:
  -  Ма-ма-ааа!
   
  Таня растолкала орущего курсанта не сразу. Парень проснулся,  не соображая где он. Девушка пошлёпывала его по щеке и тараторила:
  - Володя, Володя, проснись...
 Вокруг зашевелился разбуженный люд. Володя, наконец, пришёл в себя, перехватил будящую ладонь, подержал, не зная что с нею делать, прижал к мокрому лбу и отпустил. Виновато поднял отягощённый взгляд на попутчицу.
-  Ты звал маму.
-  Знаю. Не отпускает. Всё снится... Спи! Я больше не буду.   

  Она долго пристраивалась ко сну, тревожно прислушиваясь к соседу. Он сидел с прикрытыми глазами, обращёнными в прошлое. То, что недовиделось во сне, теперь прокручивала услужливая память.

   В день похорон матери с Волги потянуло запоздалой прохладой и накрапывал дождь. Разомлевшая земля парила, поднимала покрывало разогретого воздуха и редкие капли опускались ниже плеч. Задышали сады, наступали ароматы окрестных трав. Горько запахла вытоптанная у забора серебристая полынь. Для прощания гроб поставили перед домом. Узкую площадку тесно обступила приехавшая чернозельская родня, собрались соседи, пришла с венком делегация из детского дома, где ночной няней работала Фаина Васильевна. Взвыл леденящий душу духовой оркестр. Скорбная процессия шёркая потянулась по булыжной Стрелке вверх, мимо школы, тюрьмы и Суда, «Пожарки» и больницы, по мосту через Больничный овраг прямёхонько на кладбище. Самые близкие ехали с гробом на ГАЗике с раскрытыми бортами: парень не отрываясь смотрел на мать и ждал, что она вот-вот очнётся и посмотрит вокруг удивлённо. Найдёт его и молвит ласково: «Лётьтинька»- как в детстве звал единственного внука дед, заполонёный женским приплодом- дочерьми да внучками. Рядом с ним и похоронили Фаеньку.

   Володя ещё долго сидел и разбирался со своим детским прошлым, пока монотонная болтанка и гипнотические сполохи фонарей через окна не успокоили его окончательно.

  Таня проснулась с рассветом; было свежо и спать почти не хотелось. Поезд шёл подозрительно ровно, его не швыряла колея; за окном проступали непривычные глазу виды. Девушка откинулась в сиденье: пока никто не мешал хотелось снова прожить те несколько часов, которые изменили её жизнь.

   Это произошло в день, когда мама уехала на конференцию, а Алексей через день возвращался в свою часть. Татьяна улыбалась своему легкомыслию, и не важно, как они очутились в её квартире. Было важно лишь то, что Лёша любит её больше всех на свете. Женщина лежала на его руке счастливая; она только что пережила истому, сладкую боль, полёт в заоблачную высь, восторг, который против воли вырывался изо рта в рот. Всё в ней разом переменилось, пробудилось жаркое желание жить, чтобы испытывать это снова и снова. Они упивались друг другом неистово, до усталости. Потом ели картошку с котлетами и огурцами из трёхлитровой банки и снова укладывались в постель. Было смешно, мило и по-семейному. За полночь матрос засобирался домой: надо готовиться в дорогу, да, и, родители, наверное, потеряли. Тане всё хотелось спросить, как они теперь будут строить свою жизнь? Лёшка, дурачок, на её смущённое томление покровительственно изрёк: «Танюш, ты не беспокойся! Я всё грамотно сделал- без последствий!»- и авторитетно хмыкнул. Девушка густо покраснела и бросила: «Иди! Поздно. Завтра...сегодня поговорим»
    Отпускник простился с родителями дома. Зарёваная с опухшим лицом мать провела до подъезда. Отец выкурил с сыном папироску на дорожку, пожелал службе не ронять честь фамилии и нетвёрдым шагом не без помощи жены повернул восвояси.
 Симпатия ждала парня за углом соседнего дома. Расцеловались и в полуобнимку заспешили к автобусной остановке. Алексей обхватил талию девушки как непреходящую собственность, та стеснительно прятала глаза, но особо не сопротивлялась. Ей хотелось прижаться и не отрываться от бравого флотского молодца.
    Дожидаясь областного автобуса они обнимались и целовались поодаль- не мозоля глаза землякам. Моряк не жалел чувств и слов, а молодая швея не могла надышаться его любовью.
   Прощались с щемящим до боли чувством. Накатывало поплакать, но не хотелось распускать нюни у всех на виду. Морячки- сильные женщины.
   Придя в пустую квартиру Таня навела порядок в комнате и на кухне, улыбалась и вспыхивала стыдливо, вспоминая шалости Алексея. Прошла в прихожую, включила свет, покрутилась перед зеркалом: пыталась высмотреть, что в ней изменилось за сутки- нет, всё то же и там же. «Глаза!» - вот что выдаёт. Таня пыталась укротить взгляд, но и под ресницами прыгали два счастливых чертёнка и с ними не было никакого сладу. «Ладно, пройдёт!»

   Блаженная от воспоминаний матроская подруга повернулась в сторону попутчика. Хорошо просматривались два вихра на макушке, золотилась трехдневная щетина, смешно, как спички, топорщились крупные усы; за неимением простора руки скрестились на животе, ноги пытались найти место в проходе.
   «Интересный парень. Строгий и добрый. С ним спокойно и не страшно. Наверное, все моряки такие- основательные. Совсем как родной. С ним приятно дружить. Хорошо, если б Алёша был такой! А, может, он зануда? Почему его бросила девушка? Нет, мой Лёшенька наверняка лучше! Я, же, его не бросила...» Приятная полудрёма как добрая мама поцеловала ей щёчки и путешественница прикрыла глаза.
     Каждый день Татьяна дважды просматривала почтовый ящик- старалась скрыть от Ольги Ивановны переписку. Первая открытка пришла из Москвы на четвёртый день после расставания. Среди половодья любви и страданий на карточке обозначался факт благополучного следования заданным курсом. Девушка прикрыла дверь в комнату, прижала депешку к лицу; вдыхала разбуженный воображением аромат, тёрлась о бумажку как о его щеку и намурлыкивала, расцеловывая глянцевый клочок. Спрятала в книжку, чтобы перед сном снова перечитать и пострадать.
   Через неделю пришло известие о прибытии бравого матроса к месту службы и железной уверенности, что его любят и ждут.
   Танюша ответила коротко, обнадёжив симпатию в конце весточки совсем банальным набором слов. Ей очень-преочень хотелось обласкать Лёшеньку чувствами превосходной степени, но она стеснялась. Ещё не привыкла к новой роли, и, во-вторых, её письмо могли прочитать чужие парни. А это- стыдно.
    Постепенно любовники втянулись в переписку и не скупились на выражение чувств, как, вдруг, Алексей замолчал. До конца службы оставалось несколько месяцев. Три безответных письма сгущали тревогу. Правда, милый писал о предстоящем очередном походе, но как-то неопределённо. «Наверное, это военная тайна».
     Татьяна поступила в пединститут на заочное отделение довольно легко. Сказалась педагогическая школа дома и воспитанное прилежание и любовь к предметам- маминым предметам. Ольга Ивановна от детских сказок до Булгакова, приучала дочь вдумываться в прочитанное, проводила экскурсы и в царство Бабы-Яги и Берендея, и в жизненный уклад старой Москвы. Особенно ценила умение чётко выражать свои мысли и грамотно описывать события и эпоху. Девочка и в школе отличалась творческим подходом к выбранной дисциплине. Словом, жизнь шла по намеченному плану. Почти.
   Судьба, заметно поволновав абитуриентку летом, дала шанс навестить Любовь. Варенька, подружка школы и детства, выскочила замуж  за курсанта-артиллериста, выпускника-отличника и молодые по распределению попали в Прибалтику- в Ригу. Таня получала от подруги восторженные письма, похожие на репортажи из-за границы. Варя приглашала одноклассницу в гости на отпуск. Одной- нетрудоустроенной, пока, женщине- жутко хотелось порадовать своим статусом и новой жизнью, а у другой- после длительных отговорок на будущее- созрел план:       «Прекрасный повод проведать Лёшу!» Созвонилась, договорилась.  «Встретят в Риге, а там- посмотрим!» А теперь- надежда и на курсанта-попутчика... «Слава Богу! Всё складывается удачно... И маму не пришлось уговаривать... И двух-недельный отпуск дали... Не сглазить бы...»

   Володя давно притворялся спящим; он слышал осторожную возню девушки, её вздохи. «Волнуется!» Не хотелось смущать томительную маету соседки. Да и после ночного «происшествия» было неловко. Дождавшись почти неслышного дыхания Тани парень аккуратно подтянулся и выпрямился в кресле. За окном накатывался рассвет с туманами в низинах. Распознавался сдержаный латвийский пейзаж: ухоженные сельские угодья, дома со стенами из дикого камня, их величественные крыши, аккуратные заборы и подворья; шпили местных церквей с прямыми как мечи крестами и едва различимые вывески на латинице. Воздух был влажным и втягивался приятно – как медленная затяжка лёгкого табака. Плечи курсанта обмякли- здесь ничто не терзает.

   Он писал Людмиле каждую неделю жаркие письма, умолял немедленно прекратить отношения с мужем и развестись, сводил с ума страстью и любовными грёзами, соблазнял посулами, описывая их будущее счастье. Уже трудно было почувствовать границу между взбалмошными фантазиями одуревшего от любви и ревности молодого мужчины и  бредовыми наваждениями отчаевшегося любовника. Женщина отвечала раз, два раза в месяц. Она не умела описать свои мучения и тоску столь же эмоционально и выразительно. Но Володя видел между строчек её любящие глаза, ловил биение её измученного сердца.
   А потом было известие об отпуске в Болгарии по путёвке и что могла бы встретиться на обратном пути. Было свидание, была любовь неземная и грешная, заверения в преданости и святая уверенность в завтрешнем дне; снова переписка и ожидание быстрой счастливой развязки.
   Через пару месяцев после Лиелупских каникул связь оборвалась окончательно и безповоротно. Это была катастрофа. Ни одного ответа. Закончился семестр, морская практика, миновал короткий майский отпуск у приятеля в белорусской деревне на речке Ветка, а Людмила не давала о себе знать. Пришло ощущение беды. Оставалось дождаться  госэкзаменов, прохождения военной стажировки... Он вырвется на Родину и во всём разберётся!

  - Доброе утро! Как спалось? – прожурчало рядом.
-  Спасибо, хорошо. – Володя перенёс взгляд с окна на щурящуюся из-под пледа прелесную головку и не утерпел- улыбнулся.
- Меня встретит подруга. Мы поболтаем с ней до вечера, а вечером поедем дальше, ладно?- пропищал мышонок просящим голосочком.
  - Я звонила ей из Москвы.
Вовка притворно зевнул:
  - Не было забот, так купила баба...поросёночка.
Оба рассмеялись.
Ему и самому захотелось сделать паузу в затяжном путешествии. Времени хватало, можно и денег выделить на пару эскимо, подышать приморской прохладой, привести в порядок чувства.
  Таня поведала свой стратегический план посещения суженого под прикрытием подруги:
  - Мама бы с ума сошла или меня упрятала в психушку- расскажи я ей про Лёшу! А с Варюхой мы погуляем, когда я обратно поеду. По сути, не слишком большой грех- отклониться на двести километров от декларированного маршрута. Правда, Володя?
 Девочка нуждалась в поддержке.
 - Ради такого случая- небольшой! Я бы даже сказал, не грех, а подвиг! А победителей не судят!
Татьяна оживилась.
  - Володенька, а он не обидется, что я так- без предупреждения и разрешения объявлюсь?
  - Честно? Если б ко мне... без предупреждения... я был бы счастлив.
  - Правда? Ты мне поможешь?
  - Да, решили, же...
Мышонок захватила пальцы друга и чувственно их пожала: «Спасибо!»

  День задавался прелестный. Светило солнце, но не испепеляло и не резало сваркой по глазам, а рассыпалось в тысячах каплях пролитой на цветы воды, в лужах на асфальте освежённого перрона, в витринах киосков и павильончиков и, наконец, на губах в радостных улыбках встречающих.
  Таня позволила нести свою поклажу попутчику, а сама, вытягивая шею, искала в толпе школьную подругу; вставала на носки, крутила головой.
  Вдруг, от броуновского роя отделилась высокая статная дама в крепдешиновом костюме, в шляпке, с сумочкой наперевес и букетиком цветов в руке. Вскрикнула навстречу:
  - Таня!
 Танюша растерялась и не могла признать.
  - Варюха?!
Подруги чувственно обнялись, перечмокнулись. Ошеломлённая гостья отказывалась верить в чудесное превращение «гадкого гусёнка». Не виделись всего два года!
 Курсант стоял поодаль посреди редеющего перрона и ждал развязки. Наконец, на него обратила внимание ухоженая дама с букетом:
 - Это- твой? Ничего, хорош! Робок только.
 - Варюш, ты что! Это Володя, мой.. друг! Он поможет мне найти Лёшину часть в Лиепае. Я тебе потом всё объясню.
 - А, может, и не надо искать никакую часть? Чем этот плох?
 Запрокинув голову девушка засмеялась приятным заразительным смехом здоровой счастливой женщины, вогнав неискушёную провинциалку в краску.
    После знакомства, под женский галдёж троица непринуждённо и предусмотрительно тронулась к кассам за билетами на вечерний лиепайский поезд. Дама с яркими- как и  у преподнсённых мартыни-роз -губами бросала искрящиеся взгляды в сторону усатого сопровождающего, отчего тот предпочёл приотстать, пропустив девушек вперёд. Чемоданчик с остатками курсантской роскоши сдал в камеру хранения.
  В гулком как спортзал  вокзале у касс Володя вручил поскучневшей попутчице её билет.
  - Если, вдруг, потеряетесь...не успеете во-время... Или я ... Не будем подводить... Встречаемся на посадке. Третий вагон. Не теряй голову, Бабочка, помни зачем едешь! Пойду.
  Не взглянув в глаза встрепенувшейся девушке развернулся и, выпрямив спину, шагнул к стеклянным дверям.

 Рижские парки особенно хороши весной, когда расцветают деревья, распускается зелень и разворачивается очередная спираль жизни: первые цветы, первые бабочки, мамочки с писклявыми колясками, дедушки с газетами на скамейках; целуются школьники со школьницами, обнимаются умилённые прелестями природы пары в болоньи.  И в самые жаркие дни рижан тянет сюда- под сень послевоенных древ и ив, к непредсказуемым дорожкам, лелеемым полянам с колониями прикормленных уток, к живописной протоке, текущей здесь всегда.
 А мимо, поскрипывая на поворотах и не поднимая пыли, проходят трамваи: характерная для данной поры утренняя роса и по-хозяйски побрызганные шпалы сохраняют воздух свежим и бодрящим. Широкие тротуары и газоны у городского канала выписывают прелюдию к любимым уголкам отдыха горожан. Шагая по дорожкам среди ухоженой зелени, мимо цветочных композиций и декоративных камней, порой, скатываешся к самой воде с величаво покачивающимися кувшинками, настороженными осоками и крякающим утиным выводком. За поворотом скрывается и возникает снова чета прописавшихся лебедей.
   Купив пломбир в вафельном стаканчике выпускник-отличник присел на скамейку под Бастионой Горкой в тени неохватных деревьев. Приятно ласкал бриз от воды, воздух не душил и не стягивал кожу, стаканчик из теста угощал вкусом детства.

   Группу курсантов из ЛМУ приняли в Болдерайской военно-морской базе без энтузиазма. Каждый год они создавали проблемы командованию. А всего-то: полтора месяца чтения уже известных пособий и приём Присяги для постановки на воинский учёт. Эти ребята были «тёртыми калачами», с морской практикой, сформированные училищем личности и по возрасту относились к категории «дедов»; строгости не боялись, себя ценить научились. Это у военных, зачастую, «матросились» весь срок на корабле возле стенки, имея пару пробежек на десять миль в залив. Такие, нередко, были самыми интересными рассказчиками про походы-переходы, про героические будни- «неделями в подлодках без свежего воздуха»... Девчонки падали в обморок.
  Авторитетные срочники пробовали «наезжать» на курсачей. В один из душных вечеров после танцев в Матросском Клубе задрались «деды» на лиепайских самовольщиков. На променаде по Усть-Двинскому мосту в окружении поклонниц после ритуальных оскорблений дембельским хамам захотелось надавать по мордасам двум скромного вида паренькам. Курсанты понимали: любой «залёт» грозит отчислениями от стажировки и из училища с последующей службой по призыву. Кому хочется проходить второй круг муштры?! Выкручивались до последнего: просили «не прилипать». Дедов курсантская дипломатичность заводила: под провокационное хихиканье подружек желалось показательно надрать хилякам задницы. Компания не успела сообразить «как», но оба амбала лежали с переломаным носом, другой- со свёрнутой челюстью. Хихиканье сменилось ужасом. На беду стажёрам военный патруль оказался недалеко. «Герой» с окровавленным носярой заорал им: «Полундра, наших бьют!» Боксёры-судоводы рванули с моста, бросились, было, в камыши... Через час оба грязные, злые, темнее тучи сидели у дежурного по гарнизону в ожидании решения участи. Оригинальничать с «залётными» не стали- «губа» и отчисление. Несчастных, но не уронивших честь ребят провожали всем выпуском.
    На следующее утро после построения на поверку и зачтения горестного приказа привалила делегация от «подплава». Величественно-неформальные авторитеты выхаживали перед курсантской гурьбой и грозили страшными карами всем и каждому в отдельности. Пробовали голос, какой они подавали на зашуганных салаг-первогодков. Всё те же речи про их непререкаемый стус, нытьё про тяжкий воздух в отсеках, как бедняжечки жертвуют собой ради Отечества. И на таких героических ребят смела поднятся подлая рука?! Ещё минута, и понесётся команда «упасть-отжаться». Вперёд вышел Валера-радист и попросил знать меру в оскорблениях: пострадавшие сами не без греха и вовсе не герои- в мужском понимании. Валера занимался «классикой»- борьбой, на чемпионате республики «ломал» мужиков даже во взрослой категории.  Курсантская толпа стала наливаться грозой, принимать очертания бомбы; на лицах гардемаринов появился злой смешок: «Давайте, пробуйте!» Ещё не забыли гарнизонские, как выходили курсанты лавиной с ремнями, накинутыми на руки, бить пряжками обидчиков своих корешей. Попадало всем- и правым, и виноватым. После одной из разборок с местными хулиганами в Лиепае «вражеская» служба ВВС известила мир: «Лиепайские гардемарины терроризируют местное население».  И дрогнула приблатнённая камарилья!
   Вскоре у курсантов приняли Присягу и на пол-месяца раньше отпустили по домам- от греха подальше. Случилось это полторы недели назад.

   Получив расчёт за работу на морской практике, Владимир примчался в Козьмодемьянск прямёхонько к Вере Сергеевне. Дома никого не было. Присел на «запасной аэродром» окрестных бабушек- скамейку в тени душистой поленицы. Знакомый двор знойно замер. Из сарайчиков слышалось пискливое жужжание мух, угодивших в паутиные ловушки. Соседские детишки коротко поздоровавшись быстро исчезали. Прошло три-четыре изматывающих часа. Вышла хозяйка с первого этажа- татарка тётя Маша. От неё курсант узнал, что Вера наверняка уехала к дочери в Волжск: той пришёл срок рожать. Скорей всего вернётся к вечеру.
  Оставив чемодан у Марии Вовка подался на берег Волги. Бродя взад-вперёд по аллее среди уморённых зноем акаций потрясённый парень понял, что за «обет молчания» устроила  Первая Любовь. Она бросила его и построила себе полноценную семью. Тихо, без объяснений. Значит, не поверила «журавлю в небе». Он был честен к ней, совершенно для неё открыт и беззащитно наивен. И от любимой ожидал взаимности. Сейчас, ослепший и оглохший, Вовка пытался найти ей какое-то оправдание: «Но, почему?!» В голове прокручивались счастливые дни в юрмальском посёлке, как они задыхались при близости, захлёбывались восторгом от каждого прикосновения, парили в невесомости от общего дыхания... Тем больнее была явь: «Но, почему?!..»
  Редкие в этом месте прохожие тревожно оглядывались на курсанта, качали головой. Одна тётка не сдержалась-таки, подошла: «Парень, ты чё бледный-то такой?! Нехорошо тебе?!» Не способный к разговору Вовка лишь помотал головой, делая над собой последние усилия, чтоб не разреветься.
   К вечеру, по дороге в дом матери Людмилы, «отвергнутый» собрал всю волю в кулак: никто не должен видеть его беды и знать её причины. 
  Вера Сергеевна коротким выстрелом зыркнула на осунувшегося «Вову», поздоровалась, с невозмутимой улыбкой пригласила в дом. Искушённая в жизненных коллизиях женщина наверняка понимала пасынка с самого начала, чуяла порочную связь по поведению дочери. Но сейчас принимала вид просто счастливой бабушки ( «Ну, не повезло тебе, голубчик, прости!») Выложила годовалые новости.
   Славик после армии получил приглашение быть главным механиком большого молочного комбината в районном центре. Дали квартиру. Подошло время обзаводиться ребёнком.
-  Говорила твоему отцу писать письма, так, нет! Не заставить! Ходит- посвистывает...
  Сели за стол, поужинали. Сергеевна налила водки; выпили за здоровье мамы и внучки.
- Если хочешь навестить Людмилу- завтра поезжай. Со Славиком вместе сходите в роддом- завтра уже можно. Он повезёт отсюда кроватку для дочки- подарили родители. По пути и встретитесь. А теперь- ступай-ка отдыхать с дороги в людкину комнату. Первый «Метеор» уходит рано.
   
  Стряхнув с себя взявшие за глотку воспоминания почти свободный человек легко вбежал на макушку Бастионной Горки. Набрал полную грудь воздуха, замер, стараясь удержать равновесие, и спокойно выдохнул. Полюбовавшись сверху на понораму окрестностей заложил курс в Старый Город.
   Гранитно-мостовой антураж, вековые стены, планировка улочек, историческая архитектура, сюрреалистическая чистота - всё впечатляло и завораживало прогуливающихся туристов со всего Союза; тут как будто оживали декорации горячо любимых приключенческих картин. Суетиливо стрекотали фотокамерами западные гости в шортах и гольфах. Дисциплинированно передвигались делегации из дружественных азиатских стран- в костюмах одиного цвета и покроя, все с кругленькими значками на лацкане. Зажиточные москвичи роями поднимались и садились на развёрнутый у «Домчика» кофейно-пивной ресторан. Жались к стенам путешественники в ситчике и джерси; высоко задирали головы, не забывая при этом работать длинными языками по пломбиру на палочке. Надписи на латышском, да ещё в готическом стиле вводили в ступор впечатлительных гостей, завоевавших  турпутёвки ударным трудом на колхозных полях, оборонных заводах и передовых шахтах. Рижская публика, как и всё местное население, воплощало собой образцы западной культуры, уходящей корнями глубоко в историю этого края той- полуазиатской- Империи. Здесь, наверное, редкий молодой латыш не воображал себя в средневеком облачении, на коне гарцующим по таким милым сердцу высоким улочкам; ими восхищаются прелестные мeitenes*, рукоплещут обычно сдержанные кundzes** и цветы,
цветы, цветы... Аборигены учтиво расходились с ордами слабослышащих людей: иначе, зачем так громко орать, будто у каждого в глотке по рупору. Столичная обслуга здоровалась с интеллегентного вида господами и дамами, почтительно прикланивались перед нередкими любимцами зрителей театра и кино. 
  Володя шёл вразвалочку по старой брусчатке, прислушиваясь и присматриваясь к рижским мотивам. Совсем скоро это будет и его город. Получив право свободного распределения краснодипломник выбрал местом работы рижский Тралфлот со всеми вытекающими перспективами.
  «Закусочная» на улице Вагнера- за углом от Русского драмтеатра- всегда подпиралась очередью. Её репутацию поддерживали постоянная клиентура, бутерброды с килечкой, красной икоркой и пастой «Океан». Под пятьдесят водочки- идеальный гастроном. Как разносол предлагались варёные яйца под майонезом и сосиски с горчичкой. Вот ими то и подкрепился на рубль старшина второй статьи запаса.

  Со Славиком добрались до роддома, когда солнце вышло на проектную мощность; донимала жара. Окна палат рожениц были задёрнуты плотными белыми занавесками. Пока счастливый отец бегал узнавать к дежурной про семью, Володя укрылся в тени ближайшего куста сирени.
  Вот, раздёрнулись занавески на втором этаже и какая-то женщина, прикрывая ладонью глаза, всматривается в лужайку под окнами. Выскочил из-за угла Славик. Задрав голову он смотрел на жену и захлёбывался от восторга: это был не смех, не речь, а нечто похожее на ослиное «И-ааа». Блестела лысеющяя голова, блестела жёлтая фикса, блестел он сам в заношеной несвежей одежде. Счастливчик махал руками, орал: «Покажи дочь!» Людка прикладывала ладони рупором к ушам показывая, что не слышит. Предприимчивый папаша умчался галопом и приволок садовую лестницу, привалил к стенке и пробрался к самому окну. Там пара поговорила о чём-то на пальцах. Молодая мать вынесла к окну свёрток, показав отцу: ребёнок спит. Наконец, обесиленный перевозбуждением производитель решил всё закончить, напоследок ткнув пальцем в сторону курсанта. Людка непонимающе щурилась через ослепляющее окно, разглядывая нового визитёра, пока тот не затенил собой просвет. Увидев Володю- отшатнулась и остолбенела. Одной рукой прижала к себе свёрток, другой- судорожно сгребла на груди больничную рубашку. Посетитель прижал к стеклу букет цветов, купленный у тётки на пристани, разжал рот в улыбку и крикнул:
- Ну, как ты? Как здоровье?
А она слышала: « Что же ты!? Как ты могла?!»
Людка жалостливо пожала плечами, кивнула головой на ребёнка и отвела недоумённо-оправдательно свободную руку.
- Поправляйся, здоровья вам! – а глаза кричали: «Прощай, будьте здоровы!»

Так и разошлись. Слава прямиком пошёл на работу, Владимир- на волжскую пристань, в обратный путь.

* -мeitenes (латышск.)- девушки                ** - кundzes (латышск.)- госпожи


   Посвежевший, выбритый гардемарин шагнул за дверь Рижского вокзала на перрон с лёгкой тревогой: пришла-не пришла... Нет, не видно. Не хотелось до поры терять добрую и оптимистичную Бабочку. Поплёлся к третьему вагону.
-  Володя!
Курсант закрутился, отыскивая источник позывных.
-  Да, здесь же я!
В пяти метрах, у скамейки, руками семафорила Таня.
Вовка взбодрился, выгнул грудь, расправил плечи и чуть ли не строевым шагом на счёт «пять» очутился подле смеющейся подружки. Она переоделась в брюки а-ля Levis, блузку небесного цвета с такого же тона газовой косынкой на шее. На ногах- советский «Адидас». Ухоженные волосы пересыпались волнами при малейшем движении головы, глаза интриговали лёгкой подводкой голубыми тенями от подруги. Помимо дорожной сумки на спинку скамьи аккуратно выложен длиный пластиковый пакет плечиками кверху. Со стороны было очевидно: молодые радовались в унисон, но вели себя сдержанно.

   В купе оказались без попутчиков. Качнулись и поплыли за окнами рижские улочки, гулко отозвался над Даугавой железно-дорожный мост, отступали вдаль скромные пленэры Задвинья. Наконец, состав вырвался на простор как большая курительная трубка: в купе с жёсткими наборными сиденьями ощущался кисловатый запашок от угольной топки.
   Таня рассказала, что весь день провела в квартире подруги решая бытовые вопросы после дальнего следования. Варя с гордостью демонстрировала ей семейные фотоальбомы и раритеры, наряды, сервизы и украшения. Рассказывала о перспективном муже-офицере, «в самый разгар лета  пропадающем на полигоне». Обещают перевести в штаб округа и дать служебную квартиру. Тогда и жене легче будет трудоустроиться. Много болтали о школьных проказах, вспоминали лучшие годы; подруга расспрашивала об Алексее, их романе. Просила в подробностях, но подруга постеснялась- смущал экзальтированный интерес бездельствующей одноклассницы. А какие они ели пирожные да эклеры, пили растворимый кофе!..
-  Я тебе припрятала пару кусочков- весело подмигнула рассказчица.
 Володя про себя отметил: подруга радуется, как будто его год не видела, или будто к нему приехала.
-  Вечером возвращается её Павлик из Адажи; Варюхе нужно подготовиться к встрече. Ну,  а на обратном пути я поживу у них денёк-другой. Сходим на органную музыку, в драмтеатр, съездим обязательно в Юрмалу, посмотрю Вецригу- погуля-ем!
-  А я уже погулял. Ноги до сих пор гудят.
  Владимир организовал чаёк с лимоном, Танюша выложила подорожную снедь от подруги: кура копчёная кекавская, колбасно-сырная нарезка, кисло-сладкий хлебушек с валмиерским маслицем и десерт из яблочного пирога. Девушка подкладывала куски оголодавшему курсанту и радовалась его аппетиту искренне и откровенно. Наконец, попутчик сказал: «Всё! Места больше нет и жить охота»
  Повеселившись, поделившись впечатлениями, с хорошим настроением молодёжь притулилась на скамьях, подложив бурого вида верблюжьи одеяла: постельного белья не предусматривалось. Нужно хорошо выспаться. Предстоит нелёгкий день. Для Тани завтра- момент истины. И завтра они расстаются.

  К Лиепае подкатили  в мутных сумерках. Холодно от прилипчивого тумана, оживающего в эту пору; тут его родина. Милицейский наряд выпроводил всех вновь прибывших со станции, не позволив дождаться  транспорта на вокзале. До первого трамвая оставалось часа полтора. На привокзальной площади в расфокусированном свете фонарей смазывались контуры скамеек, свареных из металлических труб. Народ пристраивался на чемоданах на булыжном тротуаре, поскольку от прикосновения к этому железу, покрытому покойницкой росой, вздрагивалось как в фильмах ужасов.
  Таню знобило. Мамина кофточка не спасала. Пара пыталась согреться интенсивной ходьбой, упражнениями руками-ногами и, даже, по методике самовнушения- не помогало.
   Первый трамвай прискрипел в седьмом часу и замер на конечном пункте «Вокзал». Невыспавшиеся граждане  столпились на остановке и недоумённо наблюдали, как вагоновожатый туда-сюда слонялся внутри закрытого яркого фонаря на рельсях- подобно насекомому в западне ночника. Ему было уютно, лениво и скучно. Рабочий день ещё не начался, а, уже, так надоели эти ... с раздражёнными лицами за стеклом!
   День включался тоскливо. Вовка фантазировал, как надавал бы по морде этому чёрствому оплывшему «биедрису»* за издевательство над людьми. Наконец, «оно» подало трамвай к остановке на посадку и распахнуло двери. Продрогшие пассажиры судорожно рассаживались;
иные торопились пристроиться и закрыть глаза. Последними заскочили контролёры- тронулись. Заскрежетали колёсные пары о рельсы, выводя мелодию ржавого железа. Володя, откинув нюансы статусного приличия придавил к себе Таню за плечо,  пытаясь хоть как-то обогреть бедняжку. Девочка, откликнувшись на заботу, прижалась к мужественному торсу.
   Тащились неохотно-медленно и когда переехали мост через канал, рассвело окончательно. Вышли напротив нового универмага- современного лица города. Именно в нём для плана «выбрасывали» дефицитный растворимый кофе местного сахарного завода и импортные шмотки. Рядом- в уютном скверике- они расстались на время: пока курсант закинет чемодан в общагу училища- девушка подождёт здесь.
   Залетев в свой кубрик Володя обнаружил голые панцирные кровати со свёрнутыми матрасами и троих однокурсников, спящих поверх матрасов прямо в одежде. Толик Лубянов раскинул накаченные ноги в расшнурованных ботинках; по-молодецки заложил руки за голову и безмятежно с улыбкой посапывал в усы. Малыш Эрик лежал на боку, прижав ладони под мышки и поджав под живот колени. В углу у окна кто-то неразличимый в гражданке уткнулся лицом в стену.
 На столе подсыхала закуска и вызывающе дышала пара недопитых бутылок  пива - на них не хватило сил. От такого натюрморта, от ядрёного молодецкого духа и родных лиц умилилось и засосало под ложечкой: скоро, скоро разбежимся, ребята!
   Быстро подсвежившись и побрившись, задвинув чемодан под свою койку Владимир заспешил в сквер. От росы проскальзывала мостовая, противно прилипали отсыревшие листья деревьев.
Встречались скукожанные редкие прохожие. Возле кафе «Космос» расставляли столики и кресла, встряхивали скатерти, пахло сырными булочками и кофе; в магазине «Спридитис» протирали окно-витрину. Дорожка в горку разогрела; до самого конца пути не было видно Тани.
-  Ау!
  Как будто бы распыхтевшийся Вовка спугнул с куста бабочку. Она выпорхнула со скамейки за подстриженным «кубом» кустарником- белая в чёрный горошек. Осталось только покачать головой:
-  Когда успела...
В пакете с плечиками Она везла свежее отглаженное платье. Видимо, в нём скрывался сакраментальный, известный только ей смысл.
   Танюша рассмеялась, довольная произведённым впечатлением, захватила его под руку и, снизу заглядывая в глаза, ждала одобрения.   
- Он упадёт в обморок, вот увидишь!
Мышонок пискнул от удовольствия, вытянулся, готовый выполнять указания.
-  Расположение части узнаем у патруля или в комендатуре. Потом выясним как добираться.
 Молодежь «в ногу» двинулась за информацией. Повезло. Столкнувшись с патрулём Володя отдал честь, изложил суть проблемы, просил помочь. Старший мичман, отметив невиданную от

- биедрис* разг. от biedrs латышск. – товарищ
 ** - Эс несапрот ту ( Es nesaprot tu –латышск.) Я не понимаю тебя.



гражданских курсантов учтивость, взглянул в танин паспорт, по-деловому разобрался в бумагах из планшета и объяснил куда ехать, на чём и где сойти. Володя, забыв «Устав», чувственно пожал морякам руки- спасибо! Козырнул на прощанье. Бабочка благодарно помахала крылышками, одарив суровый патруль взглядом, полным гражданской любови.

   Чего не знал мичман, так это ближайшей автобусной остановки на Тосмаре; предположил, что за мостом. Туда и заспешили путешественники.
   Сутулая бабушка-латышка в синей вытянутой кофте, в вязаной юбке, в платочке, с видавшей виды сумкой через руку выслушала вопрос и поджав губки вежливо ответила:
 - Эс несапрот ту**.- И пошаркала своей дорогой на вывернутых временем ногах.
-  Не любят «они» военных. По глазам видел- всё поняла!
 Почему-то ему стало совестно и досадно перед уральской гостьей за «местных»- встречаются же
такие! Володя начал искать, к кому бы обратиться. Как назло вокруг было пустынно. И вдруг...
Таня ткнула его в бок и кивнула на бабушку.
-  Идите через мост. Налево. Через два квартала будет ваша пиетура*- речь давалась ей с усилием.
- Палдиес**, мамаша- неуклюже вывалилось изо-рта обалдевшего парня.
- Ak, b;rni, b;rni!....***
Старушка покачала головой, в глазах блеснул огонёк и погас. 
   Пара пересекла мост, вильнула налево и по булыжникам, по жилистому от корней деревьев тротуару устремилась на поиски остановки нужного автобуса. Оказалось, не близко. Под тяжёлыми кронами каштанов кварталы тянулись, как маленькая деревня. Долго изнывали ожидаючи транспорт. На Танюшку жалко было смотреть. Она отходила в сторону, забывалась и взгляд её улетал, губы что-то нашёптывали, по лицу ходили волны настроения: то улыбалась, то напряжённо хмурилась. «Разучивает роль»- подумал сочувственно курсант.
    В автобусе Таня села у окна, отвернувшись к проплывающими видам. Молчали. На границе города «пазик» нещадно подбрасывало, мотало в стороны, дорога пылила. Ландшафт напоминал край, который покинули люди: остовы домов старой постройки, выгоревшие от зноя, поросшие сорняками, зараженные поросолью берёзок и кустарников поля, неровные перелески.  Под стать настроению.
Владимир настороженно следил за шофёром- им нужно остановиться и выйти  на условленном повороте. Заканчивалась его романтическая одиссея; уже и Таня дистанцировалась в предвкушении свидания. И где такие девчонки были раньше?
  Автобус резко с юзом затормозил, пропустив вперёд облако пыли. Взвизгнув сложилась передняя дверь.
  - Кто на базу? Выходите!
Молодые встрепенулись и по узкому проходу выбрались на обочину. Скрипнув ручкой «ПАЗик» дёрнулся с места, обдал пару угарными клубами, и скрылся за зарослями одичавшего поля. Путешественники поспешили подальше от просёлка. По описаниям попутчиков нужно двигаться вот по той высыпанной крупным щебнем дороге, заворачивающей за опушку леса. Уже отсюда видна дальняя  инфраструктура портового хозяйства.
 Пришлось выбирать тропинку рядом с шоссейкой, проложенной, наверное, для  врагов- чтоб ноги переломали или через километр остались босыми.
   Пробирались около получаса. У обломка стены прошлых веков стоял шлагбаум с будкой для караула. Вид выворачивающих ноги на щебне молодых людей заметно позабавил  скучающий
* - пиетура (pietura –латышск.) – остановка
** - палдиес (paldies –латышск.) – спасибо
***- Ak, b;rni, b;rni!....(латышск.) – Ах,дети, дети !

Старушка покачала головой, в глазах вспыхнул огонёк и погас. Пара пересекла мост, вильнула налево и по булыжникам, по жилистому от корней деревьев тротуару устремилась на поиски остановки нужного автобуса. оказалось, не близко. Под тяжёлыми кронами каштанов кварталы тянулись, как маленькая деревня. долго изнывали, ожидаючи транспорт. на танюшку жалко было смотреть. она отходила в сторону, забывалась, и взгляд её  улетал, губы что-то нашёптывали, по лицу ходили волны настроения: то улыбалась, то напряжённо хмурилась. «разучивает роль», – подумал сочувственно курсант. В автобусе таня села у окна, отвернувшись к проплывающим мимо видам. молчали. на границе города «пазик» нещадно подбрасывало, мотало в стороны, дорога пылила. ландшафт напоминал край, который покинули люди: остовы домов старой постройки, выгоревшие от зноя, поросшие сорняками, захваченные порослью берёзок и кустарников поля, неровные перелески. Под стать настроению. Владимир настороженно следил за шофёром – им нужно остановиться и выйти на условленном повороте. Заканчивалась его романтическая одиссея; уже и таня отрешилась от него в предвкушении свидания с лёшей. и где такие девчонки были раньше? автобус резко, с юзом, затормозил, пропустив вперёд облако пыли. Взвизгнув, сложилась передняя дверь. – кто на базу? Выходите! молодые встрепенулись и по узкому проходу выбрались на обочину. Скрипнув ручкой, «пазик» дёрнулся с места, обдал пару
* Эс несапрот ту (Es nesaprot tu – латышск.) – Я не понимаю тебя.
** пиетура (pietura – латышск.) – остановка
*** палдиес (paldies – латышск.) – спасибо
**** Ak, b;rni, b;rni!.. (латышск.) – ах, дети, дети!..


угарными клубами и скрылся за зарослями одичавшего поля. Путешественники поспешили подальше от просёлка. По описаниям попутчиков нужно двигаться вот по той усыпанной крупным щебнем дороге, заворачивающей за опушку леса. уже отсюда видна дальняя инфраструктура портового хозяйства. Пришлось выбирать тропинку рядом с шоссейкой, проложенной, наверное, для врагов, – чтоб ноги переломали или через километр остались босыми. Пробирались около получаса. у обломка стены прошлых веков стоял шлагбаум с будкой для караула. Вид выворачивающих ноги на щебне молодых людей заметно позабавил скучающий наряд. добравшись до ровной площадки, девушка с курсантом отряхнулись, вытерли лица платками, озадаченно переглянулись. Посовещавшись, путешественники пошагали на кПП. 
   Сначала дежурный, видимо, первогодок, не мог вспомнить часть, которую назвала Татьяна- как будто их тут располагалось много. Полазив по журналу и позвонив «куда надо» матрос смущённо доложил: есть такая часть. Девушка и курсант облегчённо вздохнули. Таня разулыбалась и журчащими модуляциями вопросила:
- А Алексея Королёва позвать можно?  Может он в походе? Я его не предупредила...
Оба постовых странно переглянулись.
- Это Королька, что ли?
Его одёрнул второй.
- Сейчас вызовем. Как доложить?
- Доложите, что на вашем посту ждёт его девушка.
Дежурный поднял глаза на Таню. Взгляд скользнул изучающе: он уже что-то смекнул.
- Подождите в сторонке- и махнул рукой на равелиную стену.
Володя отвёл подругу подальше, погладил по плечу.
- Ну, чего трясёшься?! Он здесь, скоро увидишь.
- Володя, я боюсь!
- Перестань! Мы ему сейчас сюрприз устроим.
Попутчик завёл девушку за угол стены, забросил к ней баул. «Пусть успокоится!»
- Жди сигнал!- и направился к постовым.

- Если родственница или невеста, то для приезжих посетителей у нас есть гостиница. Вы не беспокойтесь- всё будет по-человечески.
- Надеюсь. Значит, часть не помнишь, а «Королька» знаешь?
- Да кто его не знает? Известный баб...
Второй матрос- постарше на год- хлопнул ему по спине, прокашлялся:
- Известный старослужащий; да, наших «дедов» легко опознать. Тебя, небось, тоже все «ваши» знают- и кивнул на нашивки на рукаве.
- У нас попроще.
- Идёт!- воскликнул салага.
 Со стороны корабельного хозяйства размеренно, как на де-филе, шёл некто среднего роста, простоволосый. Надо сказать, над форменной робой хорошо поработали рукастые «кутюрье». Мешковатые парусиновые штаны превратились в фирменные брюки, а уставная рубаха навыпуск тянула на средней руки батник. Начищенные салагами ещё с вечера парадные ботинки слега припылились; оттопали «деды» в «гадах»- устрашающего вида бахилах с заклёпками из сыромятной кожи. Пришла  пора пожалеть стоптанные на службе ноженьки.
 Коротенько взглянув на курсанта оплывшими ото-сна глазками морячок двинулся к службе:
- Ну, чё звал, половник?
 Старший поста кивнул головой на Володю.
- Ладно, с тобой потом поговорим!


 Вовка наблюдал за Алексеем.
- Лёха, привет! Ты только посмотри, кого я тебе привёз! Сюрприз!
Старослужащий ничего не понимая и озираясь по сторонам протянул:
- Привет... Ты, бля, кто? Чё-то не припоминаю...
  Как хотелось выпускнику ЛМУ заехать по морде этой модели! Ему бы вместо гюйса- синий бант на шею.
- А ты помнишь такую Таню? А?! – Володя искренне хотел, чтоб матрос вспомнил ту свою Таню, которой он перестал писать, чтоб его подбросило взрывом радости и пропал менторский тон, чтоб он стал таким, какой был в подъезде своего дома, обнимая любимую. Через секунду Она подлетит восторженная, горячая, бросится к тебе на шею- скажи, что помнишь!
- Ты чё, бля, меня разыгрываешь, что ли? Знаешь, сколько у меня этих Тань, Танюх и просто Нюх? Ну, и где твоя? Показывай, усач!
  Вовка цепенел от ужаса, что всё слышит Бабочка. Он начал жестами подсказывать хулигану выражаться полегче. В панике от надвигающегося скандала отвернулись оба постовых: молодой как козырьком прикрыл глаза ладонью, а «половник» играл желваками и ломал себе пальцы до хруста.
  Курсант отступал спиной к стене. На него шёл – руки в карманах- нахальный бравурный местный «дон-жуан».
- Ты полегче выражайся! Сейчас увидишь!- прошипел Вовка.
Но вошедшего в кураж, одуревшего от лени и безделья дембеля было не остановить: он тут и немедленно покажет салагам и доставучим девкам, «что есть-  настоящий мужик»!
    Вдруг, он остановился. Порнографическая ухмылочка застыла, заметалась, не находя места, превратилась в куриную гузку, потом в губы налима, жабы и, наконец, Они икнули.
 Вовка спиной почувствовал Её холод. Таня вышла из-за стены и встала перед своим спутником.
- Это я, Лёша.
Герой вспыхнул до корней волос, Героиня была бледна. Володя ретировался к матросикам- пусть поговорят. Нет, он просто так не оставит Бабочку этому жлобу!
  Закурили, успокоились.
-  Правда, есть гостиница? Ей, хоть, ночь бы где провести...
Ребята дружно закивали головами:
-  Хорошая гостиница. А поесть можно в офицерской кафе-столовой. Никто не жаловался.
 Вовка поглядывал в сторону Тани. Та стояла опустив голову и слушала кудахтанье капитулянта. Он заходил к ней то с одной, то с другой стороны, боясь прикоснуться, а она поворачивалась к нему спиной.
- Тяжёлый случай. А ты ей кто? – спросил «половник» курсанта.
- Так...никто. Попутчик. Помог сюда добраться...
- А...земляк - протянул матрос с пониманием
- Хорошенькая... на местных совсем не похожая- поддержал разговор салага.
Володя притоптал окурок, повернулся и не увидел Бабочки; Лёха был один, привалившись к стене плечом. Вовка рванулся к равелину. Таня стояла в укрытии оперевшись спиной на отечески подставленные камни, закрыла лицо ладонями и беззвучно рыдала. Вова пытался опустить её руки, успокоить... Татьяна не давалась. Он говорил, что она самая хорошая девушка, которую он встречал; всё будет хорошо, она пройдёт все испытания и обязательно будет счастлива. Девушка не открывая лица кивала головой и тяжело всхлипывала.


-  Таня, мне пора. Хочешь, пойдём со мной?
Попутчица отрицательно замахала головой.
-  Володя, спасибо тебе за всё. Ты иди. Я в порядке.
-  Будь счастлива, Танюш! – раздосованный курсант стиснул ей на прощание руку, всё  прижатую к лицу, и отшатнулся.
  Проходя мимо потеряного Лёхи так и подмывало дать пинка.
-  Позаботься о ней!!
  В ответ флотский альфонс утвердительно закивал головой. Поднял мутный взгляд:
- Прости, братан. Спасибо тебе за Таню!
Володя признательно и прощально помахал рукой в сторону КПП и не разбирая дороги шагнул в обратный путь. Несколько раз оборачивался, пока поворот окончательно не разлучил его с Бабочкой.
 
  Солнце -золотило макушки крон храмообразных каштанов и лип, когда курсант-выпускник добрался до центра города. Горестно ныла душевная болячка от неромантической развязки. Провёл рукой по поручню моста: ещё утром они были здесь, а ощущение- что перелистнулась эпоха... Вот и скверик- маленький латышский оазис в конце долгого изнурительного пути. Из-за этого куста вылетела Бабочка... белая в чёрный горошек. Через два дня он получит диплом, направление-распределение, «подъёмные», положит в чемодан подписанный на память всеми однокурсниками гюйс, переоденется в «гражданку»... Интересно, как поступит Она? Простит?.. Уйдёт?..

   Спаситель смотрел на него ласково с лёгкой усмешкой. Налетевший порыв ветра открыл лапастые ветви и пространство вокруг просветилось солнечным светом. Володя поднял голову навстречу и их взгляды встретились:
-  «Господи, как жить, что будет дальше?»
-  «Трудись неустанно, живи по совести. И будет тебе на чёрный хлеб. С ароматом арбуза!» - прозвучало беззвучно.
  За мгновенье курсант успел различить улыбку. Ветер стих , кроны опустились. Стало спокойно. Вокруг шелестела, говорила, бибикала, пела, капризничала земная размеренная жизнь. Хотелось ещё  многое чего спросить. Но ранний опыт подсказывал, что ответы на всё нужно искать самому.



Вместо послесловия.

     Как ветка за сырой стеной скребётся,
    Так мы журим не лучшую судьбу:
    Мол, посадили на чужом углу-
    И солнца нет, и  птице не поётся.

    Но дождь не может длиться без конца,
    И будет Солнце, и придёт Весна!
   В страданиях проси Христа-
    И счастье распахнётся,
                И приложит уста! 

                Спаси Господи!