О себе

    Сначала факты.
    Я, Подгорнов Сергей Елизарович, родился 30 января 1956 года в г. Анжеро-Судженске Кемеровской области. В 1973 году окончил среднюю школу №11 и уехал в г. Владивосток, где поступил в Дальневосточный государственный университет на геофизический факультет, отделение океанологии.
    Во время прохождения производственных практик побывал на южных Курилах – на островах Шикотан и Кунашир, а также в составе научной группы на научно-исследовательском судне погоды «Волна» в портах Ванкувер, Гонолулу, Сингапур.
    В 1978 году после окончания университета по распределению пришел в НПО «Дальтехрыбпром». Организация в дальнейшем неоднократно меняла названия, но деятельность ее оставалась неизменной. Я работал в секторе под руководством к.т.н. Э.М. Рыкунова, сектор проектировал распорные средства для траловых орудий лова. Работа была связана с ежегодными двух- трех- пятимесячными командировками на промысловых судах, где в реальных условиях на добыче камбалы, скумбрии, сельди, минтая и других рыб проверялись опытные образцы наших изделий.
    В 1987 году вернулся в Анжеро-Судженск. До сих пор считаю (для себя, во всяком случае), что возвратиться туда, где родился, необходимо, но перед этим следует посмотреть на другие края и получить новый опыт, впечатления и знания. Вернувшись, устроился в городскую газету «Борьба за уголь» и проработал в ней в должности корреспондента, а затем ответственного секретаря до 1996 года. Газете я благодарен за то, что приобрел навыки быстрого письма и научился доходчиво выстраивать материал. А, главное, за то, что все бурные городские перестроечные события прошли передо мной, и я, описывая их по заданию газеты, многому был свидетелем.
    С 1996 по 1999 годы работал в конструкторском отделе стекольного завода, который так же на моих глазах катился к краху.
    С 1999 года и до прекращения трудовой деятельности в декабре 2021 года работал в городском водоканале инженером по гражданской обороне, инженером по охране труда.
    Теперь по существу.
    Родители мои – Елизар Васильевич и Мария Павловна Подгорновы, оба из крестьянских семей, переехали в город накануне войны. Детей было двое: старшая сестра Люба и я. Отец, вернувшись в 1946 году из армии, работал в пожарной охране, затем в автотранспортном предприятии водителем, мама – домохозяйка. Родители уважительно относились друг к другу и к детям, в семье не было ни скандалов, ни сквернословия. Сквернословие до сих пор не оправдываю, особенно – не обязательное, которое заменяет разговорную речь. Хотя и сам в свое время, как ветрянкой, переболел им и понимаю, что соленое словцо бывает порою к месту. Например, во время горячей работы, когда выбирается трал из воды или выловленная рыба перегружается на плавбазу.
    Воспоминания о школе вызывают двойственные чувства. С одной стороны – учителя в школе были сильные, свои предметы излагали доходчиво, и не случайно многие выпускники из нашего класса продолжили учебу в вузах. С другой – на мое развитие школа почти никак не повлияла. Напичкав знаниями, она не дала толчок уму. Мне повезло с поступлением в университет и с тем новым окружением, которое у меня появилось.
    Интерес к сочинительству возник рано.
    Писать в рифму я попытался во втором классе, и мне это занятие очень понравилось, особенно когда через пару лет мой стишок был опубликован в городской газете. При газете существовала литературная студия, вел которую журналист Николай Иванович Теплов. Именно он преподал мне первые уроки стихосложения. Вплоть до окончания школы я продолжал придумывать что-то, отдаленно похожее на стихи.
    Затем был длительный перерыв, и только в возрасте 26 лет уже зрелым, повидавшим разное человеком, я пришел во владивостокское литературное объединение «Мастерская». Руководил «Мастерской» Александр Радиевич Радушкевич. Занятия в объединении переросли в дружбу с Сашей, я стал часто бывать в его семье, там велись основательные разговоры о литературе. За два года Радушкевич вытащил меня из невежества, в котором я пребывал, и только после этого отвел к Юрию Иосифовичу Кашуку. Имя Юрия Кашука хорошо помнят на Дальнем Востоке до сих пор. Кашук был мэтр, и он взялся за меня всерьез: за плохие стихи ругал нещадно, за хорошие скупо хвалил. Именно он внушил мне: если перед собой ставишь цели, то цели должны быть самые высокие. Но чем лучше я постигал ремесло, тем яснее мне становилось: поэзия – это не мое. Вспоминая давно ушедших из жизни Радушкевича и Кашука, я испытываю вину перед ними, потому как не оправдал надежд. Но их бесценные уроки не пропали даром, они пригодились мне и в прозе.
    Вернувшись в родной город, я еще по инерции продолжал сочинять стихи, но все чаще задумывался: а что же – мое? И тут закрутилась Перестройка со всеми ее глупостями и нелепостями на местечковом, провинциальном уровне. То, что происходило вокруг, давало уникальный материал для романа. И за пять лет я этот роман написал. А дальше было уже проще. Я начал внимательней приглядываться к той жизни, которая рядом, и стали возникать новые сюжеты.
    Что еще сказать о себе?
    Я не человек коллектива, и это, конечно, свидетельство не в мою пользу. Но я хорошо знаю, что товарищеский круг может обернуться круговой порукой, а среди литераторов это бывает особенно отвратительным.
    Я завистлив. Лютой завистью завидую гениям. Тому, что они могут так, как не получается у меня. Но я все-таки пытаюсь своими словами и своим голосом рассказать о том, что увидел, прочувствовал и осознал. Это только кажется, что каждый пишет своими словами и говорит своим голосом. Нет, голоса, как правило, не отличаются друг от друга.
    Я до сих пор стараюсь прибавлять в мастерстве. Меня не волнует, если кто-то над этим начнет смеяться. «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит». Мне близок Лермонтов. И по-прежнему есть желание выходить на свою дорогу и слушать, что говорят небеса. А если такое желание однажды улетучится, то с писательством надо завязывать.
    Я не думаю, что человек рождается вместе с талантом. Мне попадались на глаза первые стихи Есенина и Рубцова – они были чудовищны. Но если много и целенаправленно заниматься, то талант – иногда! – такому упрямцу могут дать: пользуйся! А если он не сумеет толком распорядиться, могут снова забрать. И повторного подарка ждать не следует. Исключения бывают, но редко. Замолчавшему Мандельштаму талант вернули через три года, Фету и вовсе через шестнадцать. Талант требует, чтобы к нему относились должным образом. Не вина таланта, если его плохо используют.
    Я невнимательно слежу за текущей прозой, но перечитываю те книги, которые полюбил давно и крепко. Мое перечитывание – сродни детскому любопытству. Дети часто ломают игрушки, но делают это не со зла, а потому, что детям интересно: как же там внутри все устроено? Я тоже «ломаю» полюбившиеся тексты, чтобы понять их тайну. Но когда начинает казаться, что вот, наконец-то понял – тайна опять ускользает. И тогда вновь принимаюсь за тот же текст. Мне такая игра не надоедает.
    Я не оригинален в своих пристрастиях. Среди тех, чьи книги всегда под рукой: Гоголь, Булгаков, Ильф и Петров, Гашек. Ну, еще от силы три-четыре писателя, не больше. Достоевского не люблю. Хотя и прочел романы «Братья Карамазовы», «Идиот» и некоторые другие тексты, но, вероятно, пока не дорос до них.
    Стихи стал читать гораздо реже, когда догадался, что пустоту в них можно выдать за недосказанность, за многозначительность. Среди самых любимых классиков – Лермонтов и Тютчев, поэты «серебряного века». В 90-е запоем поглощал печатавшиеся в журналах подборки Бродского, Кибирова, Лосева, Александра Еременко («В густых металлургических лесах…») и некоторых других. В начале «нулевых» был потрясен поэзией Бориса Рыжего. С тех пор больше никаких потрясений не испытывал.