Внутри детства

 
 Анатолий Петрович  – подтянутый пожилой мужчина, недавно вышедший на заслуженный отдых, приехал к морю, чтобы полностью отдаться радостям совершенно свободного человека. Южная Орловка  была известна ему ещё с детских времён, поэтому, оставив свои вещи в номере гостиницы, он целый день с ностальгией бродил по улочкам посёлка  и вечером, устав от прогулки, уснул в гостиничном кресле. Без ужина и без обязательной книги на ночь. 
 
 Онемевшая в неудобном положении шея разбудила-таки Анатолия Петровича около двух часов.  Проморгавшись,  он поднялся, подошёл к тёмному окну и с удовольствием отметил, что ночная Орловка ещё прекраснее, чем днём. Иллюминация на зданиях  вместе с горящими вывесками питейных заведений сделали посёлок более романтичным. Но за всей этой новизной узнаваемо проступали очертания всё тех же скал. Анатолий Петрович увидел знакомый утёс, и  прошлое, что давно лежало на самых дальних полках памяти, обновилось.  Тьма заиграла  цветами летнего утра, а  где-то по берегу  уже бежала к нему худенькая девочка со светлыми волнистыми волосами.
 
 Смахнув наваждение, Анатолий Петрович босиком прошлёпал в ванную, открыл кран и замер у  зеркала. Сонный мужчина по ту сторону стекла выглядел уныло. Он по привычке пригладил редеющие волосы и смочил лицо.
 Вода из крана пахла морем. «Серафима...» – вспомнил имя Анатолий Петрович, и в память снова ворвался прибой.
 
***

 Впервые он увидел её в тенистом дворике частного сектора. Она стояла с тарелкой персиков, собираясь вымыть их под струёй поливочного шланга. Горбатый краник находился возле самой земли, и девочке пришлось низко наклониться, отчего распущенные волосы полностью закрыли её лицо.

– Здравствуйте! – поздоровалась с ней Тося. – Скажите, а с кем можно поговорить на счёт комнаты?

Незнакомка подняла голову, демонстрируя свои веснушки и зелёные глаза.

– Бабушка, к тебе! – крикнула она, с интересом разглядывая Тосю. Та была в ситцевом платье, которое плохо скрывало её положение. Иногда Толику казалось, что мачеха специально выпячивает свой живот, чтобы его видели все вокруг, а главное, чтобы его видел отец. Это неприятно резало глаз, и Толик обычно испытывал чувство, похожее на стыд за них обоих.

 Через минуту из глубины двора появилась пожилая женщина.  Вытирая руки о свой передник, она пригласила взрослых в дом. Толик, усевшись на чемоданы в тени,   закрыл глаза. Ему больше не хотелось ни моря, ни волнорезов, ни медуз. Всё это манило его только утром, когда, сойдя с трапа самолёта, он вдохнул прозрачный воздух Крыма. Но к полудню, устав бродить по посёлку в поисках выгодного приюта, он хотел лишь поскорее отдаться неотвязному сну.

«Привет!» – услышал он сквозь пелену охватившей дрёмы.  Толик с трудом отрыл глаза.  Девочка протягивала ему  персик. Она уже собрала волосы в хвост и теперь казалась немного старше.

– Хотите комнату снимать у нас?

 Сон куда-то исчез. Толик смущённо пожал плечами, и внутри ему вдруг очень захотелось осесть именно здесь, чтобы эта загорелая крымчанка угощала его персиками каждый день. Катая в ладонях  спелый фрукт, он уже собрался познакомиться с девочкой, но  из дома вышел отец и, прикуривая сигарету, сказал:

– Толик, мы бросаем якорь! Иди, помоги матери распаковать свои вещи.

 «Матери...» – зло повторил про себя Толик, хотя перечить отцу не решился. Взяв свой чемодан, он стал понуро подниматься на крыльцо. Никогда Тося не будет ему матерью! Эта необходимость каждый день родниться с мачехой мучила Толика и всегда раздражала.

– Анатолий, значит? – спросила девочка вдогонку.  Толик молча кивнул.

«А я Серафима! Можно Сима!» – услышал он уже в доме.

 Их дружба началась как-то сразу и «нараспашку». Будто знали они друг друга ещё задолго до знакомства и так же долго рассчитывали знать друг друга после. О том, что скоро наступит время, когда им придётся расставаться, оба не вспоминали. Впереди был почти целый месяц тёплой погоды и такого же тёплого общения. Отец с мачехой совсем перестали занимать мысли Толика. Он успокоился, окреп и чувствовал себя обновлённым. Южный ли климат повлиял на случившуюся в нём перемену или же присутствие рядом Серафимы, определить было сложно. Однако обе эти составляющие целительно легли поверх  детских шрамов, и Толик, наконец, отвердел в той необходимой степени, которая позволяла жить дальше.

***

 Анатолий Петрович вернулся к тёмному окну. В небе висела полная Луна. Такая же Луна была и пятьдесят лет назад, когда они с Серафимой, раскачиваясь в самодельном гамаке, просидели во дворе до самой темноты.  Анатолий Петрович точно помнил, что всё началось именно тогда. Он мысленно представил себя прижатым к Серафиме краями гамака, и фантомно ощутил тепло  девичьего плечика на своей руке.

***

  С моря ритмично доносился шум прибоя. Сквозь кроны деревьев искрилось звёздное небо. Запрокинув голову, Толик с интересом наблюдал, как маленькая яркая точка где-то высоко-высоко  чертила свою светящуюся траекторию.  На мгновенье зависнув, точка бесследно исчезла в темноте.

– Вон там, – сказал Толик, указывая пальцем вверх, – только что упала звезда. Моя мама говорила: если успеть загадать желание, оно обязательно сбудется.

 Память о матери всегда тревожила его, когда он смотрел на звёзды. В такие моменты сосущий вакуум, который прописался в душе после страшной потери, словно бы выбрасывал всю внутреннюю тоску наружу. И в горле у Толика начинало щемить, отчего голос предательски сип. Почти шепотом он добавил:

– А я больше не верю в звёзды...

 Краем зрения Толик  видел, что Серафима внимательно смотрит на него, ожидая продолжения. Но он давно перестал исповедовать свою боль, потому что тема смерти обычно вызывала в собеседнике какую-то ненужную суету. Неловкость, возникающая вместе с суетой, потом долго мешала говорить о другом. Хотя с Серафимой, возможно, Толик смог бы разделить часть своей затаённой муки. Рассказать, как уже через год после того, как мать с перитонитом увезли в больницу, из которой назад она не вернулась, отец привёл в дом цветущую Тосю. И как после лишней рюмки с тех пор виновато проговаривал: «Сынок... прости!».  А потом, целуя новую жену, называл её своим Ангелом-спасителем. Но сильнее ранила Толика не скоропостижная батина любовь, а то, что с Тосей отец действительно был счастлив. Может быть, больше, чем с матерью. И за это Толик почти ненавидел своего влюбленного родителя.

 Наверное, Толик ещё многое мог бы рассказать Серафиме. Только в тот момент их семейная трагедия так не вязалась с этим местом, так далека она была  от этого южного Эдема, что он сразу вытеснил из себя накатившее вдруг желание раскрыться. Иначе непременно бы разревелся. А в четырнадцать лет мальчикам слёз не прощают.
 Нарочито потянувшись, Толик зевнул и спросил:

– Ну, что пойдём спать? Поздно уже...

 – А у нас есть место, где можно увидеть звезду даже днём, – словно не расслышав его слов, ответила Сима.

– Где?

 И вот тогда Серафима рассказала Толику о тех странных камнях.

 За диким пляжем, ближе к скалистому выступу, под водой,  метрах в десяти от берега, лежали огромные валуны. Верхняя их часть была  хорошо заметна с набережной, а нижняя уходила в глубину каменистого дна, создавая там небольшой подводный грот. Если набрать в лёгкие побольше воздуха и нырнуть, то через грот можно вынырнуть прямо в центре скопления валунов, где они сформировали узкую ёмкость на подобие каменного «стакана». Вода в «стакане» всегда была тёплая. Но главная особенность заключалась не в этом. Здешние старожилы говорили, что иногда оттуда можно увидеть звезду. Днём, в ясную погоду, звезда появлялась в небе лишь на секунду, чтобы только сверкнуть, и потом опять исчезала. Считалось, что тем, кому звезда покажется, необыкновенно везло. Их жизнь с того момента  наполнялась большой любовью.

 Нельзя сказать, что Толик абсолютно поверил в предание, однако он чувствовал, что именно в любви (пусть даже и не в самой большой) он нуждался сильнее всего.

– А ты можешь меня отвезти к этим камням? – не задумываясь, спросил он.

***

 В стекло ударился мотылёк, упал на отлив и ошарашено завертелся на спине. «Бедняга! – подумал Анатолий Петрович. – Наверное, перепутал свет Луны с отражением». Мужчина открыл окно и перевернул насекомое, поставив его на лапки. Мотылёк пьяно дополз до края отлива и свалился в темноту.
 
***

 Серафима поцеловала украдкой. Поцелуй пришёлся Толику куда-то в уголок рта.  От неловкости оба рассмеялись, потом помолчали и снова прыснули.
Ещё пять минут назад Толик порывался сбежать, чтобы в постели, отвернувшись к стене, дать волю накатившей тоске. Но после поступка Серафимы он готов был просидеть в гамаке хоть целую вечность, лишь бы Серафима сидела рядом.
 
 В ту ночь Толик ни разу не вспомнил о матери. Его грудь заполнилась каким-то новым пространством, которое он никак не мог из себя выдохнуть. Оно давило и мяло  изнутри, в то же время напитывая незнакомой доселе энергией.  Прометавшись на горячих простынях, Толик уснул только под утро.

***

 Анатолий Петрович закрыл окно. Было понятно, что сон сегодня уже не вернётся. Память, как сломавшийся автомат, выбрасывала всё новые подробности, происходившие полвека  назад. Включив лампу, Анатолий Петрович налил себе из термоса чай  и сделал осторожный глоток.

***

Мокрая галька приятно холодила ступни.  Уходя за дикий пляж, Толик испытывал  необъяснимую радость, ощущая, как волосы Серафимы, развеваемые ветром,   касались его лица. До сих пор ни к кому, кроме матери, он не испытывал подобной привязанности. Но если матери в его жизни больше не существовало, то Серафима продолжала быть и странным образом заполняла собой  опустевшую ячейку.

– Смотри! – вскоре сказала Серафима, указав на гряду чёрных глыб. – Нам надо туда!

  В этот момент берег показался Толику совсем недружелюбным. При каждом откате волн острые камни  угрожали разбить локти и колени любому, кто попробует там искупаться. А уж нырять и вовсе было опасно.
 Неуверенно переминаясь с ноги на ногу у самой кромки воды, Толик спросил:
– А ты сама-то там была? – и удивился про себя, почему задать этот вопрос не пришло ему в голову ещё до того, как они сюда отправились.

– Да. Была.

– Одна?

– С одноклассником.

 У Толика заныло под рёбрами. Он ещё ни разу не задумывался о том, что у Серафимы существует другая жизнь. Жизнь без него. Скорее всего, Сима быстро позабудет какого-то сезонного квартиранта и  наверняка  будет приходить сюда с другими.  Весь этот поход за чудесами  представился Толику нелепой затеей. Зачем он так рвался сюда... к этим камням, к этому глубокому омуту? Какую звезду он решил увидеть? И как вообще мог поверить в её свет? Толик уже собирался объявить, что передумал, что не хочет больше плыть ни к каким валунам, но Серафима его опередила:

– Он побоялся нырять!

– Кто? – не сразу понял Толик.

– Ну, одноклассник... он просто СТРУСИЛ!

 Тон и выражение лица, с которым Серафима это сказала, смутили Толика. Стало ясно, что с таким же холодным осуждением она будет рассказывать кому-то другому и о нём, если он не попытается сегодня нырнуть под эти дурацкие камни. Мол, был такой Толик и был он трус. А Толику почему-то совсем не хотелось, чтобы эта девочка запомнила его слабым. Да и сам он устыдился  собственного малодушия. Заглушив в себе инстинкт самосохранения, Толик крикнул:
 
– Поплыли! – и первый вошёл в воду.

 Камни по мере приближения становились всё больше,   словно бы росли. Скоро Толик осознал себя  случайной щепкой рядом с  исполинами. Море начинало штормить, и страх опять призвал мальчика к благоразумию. Толик обернулся, пытаясь  разглядеть берег, но  позади зыбились только хмурые волны.  Серафима же как будто даже радовалась непогоде.
 
– Здесь! – победно крикнула она у самых камней и, не дожидаясь ответа, исчезла под водой.

 Без Серафимы паника полностью овладела Толиком. «А что, если ноги сведет судорогой?» Он посмотрел вниз и не увидел даже собственных коленей. Вода в тени камней была слишком мутной. Толик представил, как из глубины уже поднимается к нему осьминог или ещё хуже, акула. Он быстрее задвигал ногами, и в этот миг что-то мягкое коснулось его левой ступни.

– Ай! – взвизгнул Толик, забившись в испуге.

Из воды, отплёвываясь, вынырнула Серафима.

– Пф... пф... Готов? – спросила она.

 Толик совсем не был готов.  Теперь он боялся  не только нырять. Теперь он боялся  просто оставаться один. Ни за что на свете без Серафимы он не поплыл бы даже к берегу.
 
– Ты что, струсил?!

– Нет!

– А чего трясёшься?

– Хоооохо-лодно з-здесь.

– Там тепло, – сказала Серафима и снова исчезла под водой. Толик не раздумывая нырнул вслед  за ней. Он увидел розовые пятки, увидел каких-то рыбёшек, испуганно метнувшихся в стороны (всё это будет сниться ему ещё долгие годы потом), увидел зияющую темноту грота и неожиданно мелькнувший свет впереди. Серафима уже   неслась к поверхности, а над Толиком  сомкнулся каменный свод. Воздуха не хватало. Сгруппировавшись, Толик сделал несколько толчков, однако почти не сдвинулся с места.  Ему показалось, что грот его держит. Толик запаниковал. В мыслях пронеслась коротенькая жизнь. Вспомнился дом, мамины руки.  Обезумев от страха, Толик таращил свои глаза, и  вверху, в мутном изумрудном круге ему виделся уже не силуэт Серафимы, а что-то другое, что манило, звало его своими большими белыми крыльями.  Раздирая пальцы в кровь, Толик оттолкнулся от стенок грота и отчаянным рывком направил себя к свету.

– Аааааааах, – расправляя  лёгкие, он с шумом вынырнул в жерле «стакана».
 
– Молодец! – кричала ему в лицо Серафима. – У тебя получилось! Молодец!

  Толик почувствовал, как бытие, ещё вчера принадлежавшее только ему одному, разделилось надвое. И эти две половины сейчас вместились прямо здесь, в этом узком пространстве. Удерживая себя на поверхности, он двигал ногами, и его колени соприкасались с коленями Серафимы. То ли от этой близости, то ли от похвалы, а может, от пережитого страха, Толик совсем размяк. Неожиданно даже для себя самого, он вдруг прижался к девочке, и та не оттолкнула.

– Ты чего? Испугался? Я бы тебя спасла!

Где-то снаружи суетились крикливые чайки,  бились холодные волны, а прямо над ними торжествующе сверкнул  осколочек  неба.

***

 Анатолий Петрович не мог бы с уверенностью сейчас сказать, видел ли он на самом деле тогда звезду, или это капля воды на ресницах, отражая дневной свет, стала той самой  иллюзией, в которую он, будучи мальчишкой, поверил. Однако (и теперь Анатолий Петрович знал уже наверняка)  всю последующую жизнь он искал в женщинах только этот потенциал. Мать, друг и жена. Три области, которые должны были заполниться одновременно, чтобы в его сердце зажглась та самая звезда. Звезда, которая несла с собой и надежду, и приют.

***

 Когда душный ЛАЗик тронулся в сторону аэропорта, Серафима,  сделав несколько шагов за автобусом,  остановилась и неуверенно махнула рукой на прощание.  Толик не ответил.  При мачехе делать это почему-то было неловко. Приклеившись лбом к заднему окну, он  наблюдал, как исчезает за поворотом его первая любовь. А вместе с любовью растворялась и часть того бытия, что делала Толика наполненным. Будто огромная волна выбросила его из родной стихии и, откатив назад, оставила, как рыбу, молча раскрывать рот на берегу. И только отец разделил с ним эту немую тоску.
 
– Крепись, сынок, – сказал он, похлопав Толика по плечу.  В этот момент Толик  ему всё простил.  И забвение общего горя.  И Тосю. И даже то, что через несколько месяцев родится брат, который навсегда отнимет  кусок и без того скудной отцовской заботы. Толик простил отца не за проявленную им солидарность, а потому, что понял значение женщины.

Тем летом безвозвратно закончилось детство.

 Анатолий Петрович вспомнил, какими неожиданно красивыми ему показались все одноклассницы в тот год. С каким  удовольствием он садился за парту с девочками и как оценивал тогда все свои поступки только с позиции их внимания.
 
 Письма Серафимы ещё долго хранились в тайнике за книжками, и постепенно первое чувство  превратилось  в некий мифический образец, шаблон, по которому Толик стал мерить степень своей привязанности. Даже когда он уже практически не вспоминал Серафиму, часть внутреннего бытия, что отошла ей в тот август,  продолжала оставаться свободной. С тех самых дней Анатолий Петрович,  не переставая,   искал своё утерянное чувство полноты, что, как ему казалось, можно было обрести только с женщиной. Ради женщин он становился успешным. Ради них он рос и приобретал.  Условное – Молодец! У тебя получилось! –  отражающееся в восторженном женском взгляде, как награда,  вдохновляло его на новые достижения. Но ни одна из женщин не спасала навсегда.

  В череде пробежавших лет  где-то растворились все его жёны и дети, не оставив даже капли былой привязанности. Будто весь запас когда-то щедро отмеренной Любви закончился, и сейчас впереди разверзлась только пугающая чернота «грота».

***

 Чай остыл. Анатолий Петрович, отодвинув чашку, расплескал немного жидкости на пластиковую скатерть. Тихо выругавшись, он вытер стол ладонью, затем обернулся в поисках салфетки, но так и остался сидеть с поднятой рукой. Ночь прошла, и за окном первые чайки уже кроили малиновый рассвет. В этой чистоте нового дня Анатолию Петровичу вдруг показалось, что большая любовь всё ещё впереди. Что радость жизни ещё можно вернуть. Ведь не случайно путёвка, которую ему вручил профком, провожая на пенсию, привела его именно в Орловку. Туда, где впервые загорелась Серафимина звезда.
 На душе у Анатолия Петровича стало очень легко. Забравшись в постель, он, наконец, забылся глубоким сном.

 Днём, сразу после  обеда, Анатолий Петрович отправился за дикий пляж, где ближе к скалистому утёсу, под водой, метрах в десяти от берега, должны были лежать огромные валуны. Верхняя их часть хорошо видна с набережной, а нижняя... Анатолий Петрович прекрасно помнил старую дорогу к большой любви, но сколько бы он ни шёл, камней всё не было видно. Он добрался до самого утёса, так и не встретив того, что искал. То ли море поднялось, то ли за десятки лет шторма успели разбросать старый грот. Измотав себя бесплодными поисками, Анатолий Петрович устало сел на мокрую гальку. В тишине,  глядя на безразличное море, сам себе он вдруг показался таким же равнодушным. Несмотря на обилие страстей в своей жизни, сердце его по-прежнему оставалось холодным и отстранённым. Он с грустью подумал, что, поглощая любовь, совсем не научился любовь генерировать. Всякий раз, боготворя женщин, он  отдавался каждой из них без остатка. Взамен женщины, конечно,  дарили ему полёт, но  кроме неба, обязательно несли и падение, в котором он снова становился полупустым. И вот сейчас, вдали от женщин, Анатолий Петрович почувствовал себя совершенно обманутым. Нет, не ими, а той, что зажглась для него на рассвете юности и обещала гореть вечно, но неизменно гасла в бытовщине. Даже сейчас Звезда, как блуждающий огонёк, привела его только к разочарованию.

 Сокрушённо глядя на волны, Анатолий Петрович долго роптал на судьбу. Однако через какое-то время сквозь обиду к его сердцу стал пробиваться неясный свет. «Большая Любовь потому и большая, что шире она человеческих форм». Эта мысль лишь мелькнула в холодной пустоте, но как спасательный круг, она сразу потащила Анатолия Петровича наверх. Где-то глубоко в душе всё сразу заволновалось, «запузырилось», и «грот», который так долго удерживал его, разжал, наконец, свои объятья.
 «А ведь я ещё никогда никого и не любил-то по-настоящему...» – с запоздалым  прозрением  подумал Анатолий Петрович. Он вспомнил, как много недоброго совершил в своём «священном» бегстве за призрачной звездой, и заплакал. От жалости к себе и к ним... к людям. Которых предавал. Которыми тяготился. И которых  так легкомысленно  обделял своим сердцем.
 
 И если бы  в этот день, в эту самую минуту кто-то случайно оказался в Орловке рядом со скалистым утёсом, то  увидел бы одиноко сидящего на берегу пожилого человека с мокрыми от слёз глазами. И звезду, сияющую над ним...

2023

Иллюстрация автора
корректура