Два я

                Два «я»
Когда начинается одно время и заканчивается другое? Сколько в каждом из нас времен – в нем, в ней, в тебе, во мне, во всех? Но конец одного времени и начало другого почти никогда не совпадают, сколько таких концов времен раскидано по жизни, начиная с детства, именно с детства, и сколько начал?  Начала говорят о другом и иначе, чем завершения времени, они говорят о возможном и иллюзорном, хотя они и не обман, как вдох. Завершения говорят однозначно, так, что не ошибешься – что-то кончилось.
Да, в детстве особенно отчетливо – закончился день и надо идти спать и жалко, что он кончился, пусть будет немного еще и еще. Мать уехала с дачи вечером в воскресенье и, оставшись вдвоем с бабкой, они вышли за калитку провожать и стоят, смотрят ей вслед, щурясь на слепящем закатном солнцем, бьющим вдоль улицы, пока фигура не станет неразличимой. Бабка смотрит из-под руки, а потом говорит – «Пошли в дом, уже сыро».  В большом доме, кроме них, никого. Вечер вдвоем с книгой. Каждый раз пустота и грусть, что-то безвозвратно кончилось.  В детстве это ощущение чаще, сильнее, целостнее, безнадежнее – вот и все, закончилось: свободная жизнь, теперь взрослый, надо в школу и тебе уже семь, девять, десять, закончилось лето, одиннадцать, двенадцать, опять закончилось лето, тринадцать – ты взрослый, должен быть взрослым, учись быть взрослым, оставь все свои неумения, свою несобранность и рассеянность в прошлом, соберись, пора. Но теперь уже не пережить того чувства безвозвратной утраты, завершения, невозможности вернуть и вернуться, хотя, как раз сейчас наконец понимаешь, взрослой своей частью, что вернуться уже нельзя – навсегда.  Не это ли смутное предчувствие всех расставаний было тогда, предчувствие того, что ты будешь смотреть вот так на себя из оттуда, из будущего и не вспомнишь, что это был ты?
И, главное, это все неупорядоченно, непоследовательно, какой-то хаос, сейчас вдруг вспомнится это, да так, как будто оно происходит сейчас и не прошло, затем, почему-то другое и ты ничего не можешь поделать с этим беспорядком памяти, от которой зависит ход твоих мыслей, ты сам. Завершения, начала, завершения, начала, - в нескончаемом новом плетении изнанки прожитого орнамента жизни, из которого ты пытаешься что-то добыть, как первобытный человек пытается высечь огонь из камня. Что все это значит?  Там нет никакого смысла. Или есть? Память – неописуемая дыра нашей повседневности, она говорит странно.
Каждое воспоминание – это попытка провести границу во времени, отделить «до» от «после», без которых времени нет: вот первое воспоминание себя – терпкий запах весенней, сырой, дышащей земли, конского навоза, некрашеных бревен амбара, первой травы, дождь только что прошел, лошади,  чернеющие проем распахнутых ворот сарая, сквозь редкий дождь – солнце. До этого - другое время, где я себя не помню, отсюда – уже помню. Каждый пытается провести границу во временах: между тем, который ты был и тем, который сейчас, ведь что-то изменилось, что-то произошло. «До» – как познакомились, «до» - как поцеловались, «до» - как поженились, «до» - как…. «До» - как прочел книгу, «до» - как увидел себя в зеркале,  «до» - как научился читать, плавать, принимать деланную позу внимательно слушающего, без которой, как тебе кажется теперь, не прожить, «до» - чего-то важного, что не опишешь и оно так и войдет в тебя медленно, что остается в тебе спящим, а потом вдруг выстрелит.  Пульсирующая кожа на голове военрука, закрывающего собой от детей гранату в «Зеркале» - почему она вспомнилась именно сейчас?  Эти всплывающие окна уводят куда-то во вне, это всегда контакт с чем-то большим, с миром. Лев Толстой, оглядываясь назад, делит свою жизнь на четыре этапа в соответствии с изменением своего понимания добра и любви. Всякому ли удастся найти сквозной сюжет, через который понять свое существование во времени, распределить себя по этапам так, чтобы они были связаны между собой?  Все границы условны, как понять, что в тебе движется на самом деле, что растет, когда ты сегодня стремишься к чему-то, живешь чем-то? Внутренний сюжет жизни выстроен у Толстого вокруг темы добра – надо же такое сказать, надо же такое в себе увидеть!
Связать два разных себя – того и этого, этого и того – вот что странно и иногда невозможно, кто из них в этом синтезе первый и кто второй, кто начал и кто отвечает, что они хотят друг другу сказать, кто – тот загадочный другой, который их связывает? Именно этот момент памяти отменяет все иллюзорное преимущество «я», располагающегося в настоящем, с которым оно связывает свою якобы безграничную власть, распространяющуюся на прошлое.  В этом диалоге памяти мы никогда не перейдем в следующий класс, тот, кто нам подсказывает с дальней парты, сам первоклашка и, возможно, большая шкода. Я не очень доверю тем, кто уверяет, что он перешел.
В кино память часто обретает образ опасности, отношения памяти и прошлого сложны, их соприкосновение может привести к катастрофе, изменить жизнь, убить или, наоборот, спасти. Здесь неопределяемый риск: прошлое в таком видении, это пещера, в которой обитает неведомое чудовище и путешественник в этот лабиринт, как Тесей, должен вооружиться не только мечом, чтобы одолеть монстра, но и нитью Ариадны, чтобы выбраться обратно. Редко, как в «Амаркорде» Феллини, память становится источником чистой радости, да и то, на стороне кинокамеры, что обращена к оператору, Феллини приклеил маленький листок с надписью: «Помни, ты снимаешь комедию». Эта способность извлечь из прошлого его образ, в котором все вдруг оказывается связано, неслучайно и обретает смысл, который становится победой над хаосом жизни, над ненадежностью и странностью памяти, - самое удивительное, что может быть. Оно примеряет «я» прошлого и настоящего в какой-то новой жизни, которая, раз возникнув, заполняет собой все, как образы, которые начинает выстраивать Океан в финале «Соляриса». Возможно, это то, что называют также любовью. Вот, то же вспомнилось...