Конец високосного года 35

Останавливаюсь и смотрю выжидательно, а он устремляется ко мне так, что незастегнутый халат летит хвостом по воздуху.
Не дойдя шага, замирает, и прежде, чем он открывает рот снова, я безошибочно, без вопроса, констатирую:
- Она тебе сказала.
Ну, конечно. Это же Марта, она не будет долго сомневаться и успокаивать себя тем что "ничего не было", потому что в данном случае не «не было» а, скорее, «не успело быть», а значит, для неё «было».
- Только не бей сразу, ладно? - прошу спокойно, скучновато, даже немного апатично - Мне уже Хаус дал по морде – хватит.
- У тебя нет к ней никаких чувств, - говорит Чейз обвиняюще, уставя длинный палец хирурга мне в переносицу. - Было бы что-то, хоть отдалённо похожее на любовь, тебя можно было бы ещё как-то понять. Я мог бы это как-то понять. Но ты же просто развлекаешься. Тебе что, одиноко? С Блавски что-то там у вас не срослось, и ты дырку затыкаешь?
Первый порыв возмутиться и с жаром возразить – я подавляю, вспомнив спокойное отрицательное покачивание головой Хауса. Ну, просто потому, что он в целом прав: мне действительно, одиноко, с Блавски, действительно, «что-то не срослось», и я, действительно, Марту не люблю.
Ну, то есть, как «не люблю» - я люблю её нежно и всем сердцем, вот только не как любовницу. Не так, как Блавски, не так, как Саманту, Бонни или Джулию, не так, как Грейс или Софи или как ещё в школе, в Чикаго, любил свою одноклассницу, так похожую на Джулию Робертс. Мечтал о ней вечером в постели, играя в карманный бильярд. И не так, как Айви. Хотя, как раз, может быть, так, как Айви ? И уж не потому ли я…
Бедная Марта – наивный добрый мудрец, не умеющий лгать даже себе, с рыхловатой фигурой и великоватой для своего роста грудью, на которой всегда топорщатся какие-нибудь безвкусные банты или рюши. Она, ей-Богу, достойна большего, чем затыкать чьи-то дыры.
И я именно в такой вот вывихнутой обиде за Марту, которую сам, собственно говоря, и обидел больше всех, говорю Чейзу совсем не то, что собирался:
- Да, - говорю. - Наверное что-то вроде того. Какие-то чувства есть – тут ты не прав, только это не те чувства. Но тебе легко понять – ты ведь с ней сделал по сути то же самое, когда от тебя Кэмерон ушла, монашка предпочла тебе Бога, а шлюхи надоели – разве нет? Но я не развлекаюсь, Боб. Марта лучше всех меня понимает, лучше Хауса, Она нужна мне. Мы – друзья, и нам с ней легко. Это не любовь, конечно, только… Ты ведь её тоже не любишь. Ты просто её муж.
- А этого мало? – оторопев, спрашивает он с агрессивным вызовом и надвигается так, словно моей просьбой всё-таки решил пренебречь.
- Этого много, - говорю. - Но это кое-что меняет. У нас не было физической близости, секса, и – смотри – тем не менее, она рассказала тебе, сочтя за измену… что? Свои чувства. Её мучает вина за измену платоническую, а в платонической измене мы не вольны – это как храп во сне, не контролируется, разве что вообще не спать.
Марта не изменяет тебе, понимаешь? Поскольку, раз ты её не любишь, между вами нет того, чему можно так изменить. В количественном выражении, скорее, ты ей изменяешь – во всяком случае, она в первый раз призналась тебе в том, что думает обо мне - значит, практически в первый раз и подумала – это ж Марта. Она сначала говорит тебе, что изменяет, и только потом начинает делать первые шаги к тому, чтобы хотя бы просто подумать об измене. А ты? Ты, я думаю, куда чаще представляешь себе, что ты с Кэмерон – например, рано утром, когда Марта ещё спит, а ты уже нет. Перед тем, как её будить. Вся разница в том, что ты ей об этом не говоришь и не скажешь – опять же, потому что ты – не она. Ты не считаешь это ничем особенным. Для себя.

Пока я говорю Чейз всё больше вытаращивает глаза, и у него даже рот приоткрывается.
- Ну, ты и гад! – наконец, выдыхает он, а потом тяжело недоумевает, почему в ответ на эти слова я просто закатываюсь смехом – до слёз и соплей, и никак не могу остановиться.

А пружина моя при этом ещё туже: крак.
- Да дружите вы на здоровье! – наконец, не выдерживает и почти панически вопит он. – А трогать её не смей!
А я всё гогочу, как идиот.

Я, действительно, нахожу Марту в перевязочной. Тактическая ошибка Хауса, послать её туда. Чейз - хирург, а плотность хирургов на единицу площади  больницы в операционной и перевязочной самая высокая. Они просто столкнулись друг с другом - Марта и Роберт. Остаётся только догадываться, что она ему сказала.
- Ты всё не так поняла,  - говорю, и нелепая фраза повисает, застывшая, как плевок на лету где-нибудь в Земле Адели.
Глаза у неё покрасневшие, как и в моём воображении. Я это хорошо вижу, потому что в следующий миг она взглядывает мне в глаза - быстро и остро - и спрашивает с нажимом:
- А как - "так"?
И я теряюсь, потому что самый близкий к истине ответ тот, что подсказал  Хаус.  Но к Марте  он никак не подходит. Всё же я  делаю вялую попытку :
- Нам не надо становиться ближе - мы испортим то, что и так есть. И Чейзу не надо больше ничего говорить
- Ты думаешь? -спрашивает она - механически,  равнодушно,  как-то дежурно.
Объясняться женщине в любви - задача сложная, в нелюбви -невыполнимая.  Но я, наконец, нащупываю правильную тактику. Это же  Марта. И я озвучиваю мелькнувшую у меня мысль буквально.
- "В нелюбви", - эхом повторяет она без вопроса.
- Мы друзья,  - я прямо-таки вколачиваю  ей в голову эту мантру. - Не любовники.
- И поэтому  ты предлагал мне секс, и поэтому сегодня хотел поцеловать меня?
И ведь правду говорит: предлагал. Не от чистого сердца, как и сегодня попытался поцеловать её не от чистого сердца.
Но Марте  с её чёрно-белым видением человеческих отношений всего этого не понять. Хотя... хотя что это я я несу - "не понять"? Кто, как не Марта  способен к тончайшему пониманию тех моих движений души, которых я сам не могу понять которые даже Хаус  толковать не берётся.
- Я и сам до конца себя не понимаю, - бессильно признаюсь ей. - Я ведь тебя, действительно, люблю, ты мне дорога, и ты это знаешь. Люди вообще такое чувствуют, а тебя, тем более не обманешь  - у тебя встроенный датчик вранья, откалиброванный в нано-размерности.
- А как хотелось-то... - криво усмехается она.
Но я тороплюсь высказаться и пропускаю эту колкость мимо ушей.
- И при этом я, действительно, хотел тупо развести тебя на секс - вот такой клубок противоречий. Ну, не знаю я, не понимаю, как это во мне уживается.
- Хорошо, - голос Марты спокоен и холоден. - Оставим пока в покое твой психологический портрет. Ты хотел развести меня на секс - у тебя практически получилось. Ты говоришь, что любишь меня, и я должна это чувствовать - я это чувствую. Но чего ты хочешь теперь? Секса без обязательств? Но, прости, разве я с тебя чего-то требую? Или ты хочешь, чтобы меня хватало и на тебя, и на Чейза, и чтобы вы не сталкивались при этом и оставались добрыми приятелями?

На моих ушах, наверное, оладьи можно печь.
- Было бы неплохо, - говорю хрипло, как заядлой ларингитик. - Но в Санту  я перестал верить лет в восемь.

Она ничего больше не говорит, но смотрит на меня, ожидая продолжения. В её глазах обрывок моей фразы изогнулся знаком вопроса: " Было бы неплохо, но...?"
- Я сказал Чейзу, что между нами ничего не было, --говорю я.
- Но ведь это же ложь,- всё так же спокойно и устало уличает она.
Но я качаю головой:
- Это больше не ложь. Ещё чуть-чуть - и стало бы ложью, но не стало. Просто у нас всех разные "ничего". Вавилонское столпотворение. У слов больше нет единого точного смысла. Моё "ничего", твоё " ничего " и " ничего " Чейза - это совершенно разные"ничего". Но ведь, действительно, ничего не было Мы просто друзья. Ничего не изменилось... Ведь мы друзья? - спохватываюсь   я с тревогой.

- А это чьё "ничего"? —  спрашивает Марта  вроде бы с простым любопытством, но я снова начинаю ощущать на лице пощёчину Хауса.
- В нашем случае, - говорю, - эти "ничего" взаимоисключающие вещи. Я, может быть, дурак, что не сразу понял, но теперь-то я понимаю. То и то  не получится, всё равно придётся выбирать. Вот только  секс  - штука банальная, повседневная, хоть и захватывающе приятная, но, в конечном итоге, скучная, а дружба - редкая и ценная. Я - еврей, я умею взвешивать выгоду.

Это шутка. Жалкая беспомощная шутка труса и капитулянта, и Марта из чистого милосердия принуждённо улыбается, а потом вдруг спрашивает:
- Кто  тебя ударил? Чейз?
И я даже рад тому, что она хоть так меняет тему.
—Нет, это Хаус.
- За что?
- За неправильную трактовку "ничего", - говорю.