Два брата

У людей всегда в жизни бывает светлые и темные полосы, но детство, несмотря ни на что, вспоминается большинством людей по-доброму. Мое детство память избирательно подсвечивает яркими картинками, как в кино. Еще будучи маленьким ребенком мне нравилось смотреть в окно, разглядывая небо. Рано утром показывалась заряница, светясь сначала розовым, потом оранжевым светом. Затем показывались лучи солнышка, и вдруг само солнечное колесо выкатывалось из-за сосен. Глазам становилось больно, слезы текли по щекам. А вечером яркий шар закатывался на другой стороне неба, на котором таяли белые полосы от самолетов. Вечерняя заря была то красной, то алой, то пурпурной. Потом она бледнела, и фантастические фигуры из фиолетовых облаков долго провожали закатившееся солнышко. Иногда небо даже зеленело. Игра красок на небе завораживала, манила, хотелось заглянуть туда, за край земли.
Другим ярким моментом для немного повзрослевшего дитятки, уже ходившего в школу, были вечерние посиделки старушек, на которые брала меня моя бабуля, когда я гостила у нее на зимних каникулах. Вернее рассказы старых товарок. Не беседы о повседневных делах, не сюжеты индийских фильмов, а сказы драматического характера про старину, то есть интересные случаи, которые происходили в их молодости. С одной старушкой, живущей в соседях, бабушка была особенно дружна. Звали ее, как и мою бабушку,  Нюрой, но была она гораздо старше, Жила  она в крайней нужде, в комнате не имелось даже радиоприемника. Моя баба Нюра частенько угощала ее гостинцами, привезенными взрослыми детьми из города. Любимой темой спора являлось прояснение вопроса «Хорошо ли  на Руси жилось до революции?». Моя бабуля рассказывала о благополучии их семьи;
- Тятя, бывало, продаст зерно на ярманке, а оттуда везет всякую снедь: рыбину в полпуда, бочонок селедки – залома, пряников печатных, материю, серьги да шали. Червонцы царские мне он показывал. Земля была своя, все свое. Сами себя обрабатывали.
- Так ведь у вас парни были. Землю - то давали на парней, а у нас девки – все ноги в цыпках, - горестно подперев щеку рукой, отвечала старая Нюра.
Мне было многое непонятно и я тихонько теребила свою Нюру:
- Баб, цыпки это маленькие цыплятки?
- Нюра, про что она спрашиват? А? Болячки это. Не было лаптей у нас, В батраках ходили, внаймы. Денег-то вовсе не было.
 Тут уж совсем я запутывалась. Деньги у моей бабушки всегда были, и она с малолетства брала меня в магазин, где я тыкала пальчиком на витрину с  конфетами с названием «трюфель».
- Губа не дура, - улыбалась продавщица тетя Люся, отвешивая в бумажный кулек дорогущие сладости.
И мы шли довольные покупками с нагруженной хозяйственной сумкой. А здесь - девки работали, а денег не давали им:
- А почему денег – то не давали?
- Дык ведь за похлебку работали, - грустно отвечала пожилая женщина. Неожиданно сорвав платок с седой головы, она ткнула пальцем в свою морщинистую шею. На ней виднелся грубый длинный шрам.
- Вот что заработала у барина.
Я прижалась к своей защитнице. Бабушка успокаивающе погладила меня по голове.
- Видала, Светланка, барский дом, сад совхозный? – вопрошала беззубым ртом хозяйка маленькой комнатки
- Даааа…
А дальше рассказчица неторопливо поведала  историю из своей жизни:
- Это сейчас там правление, клуб да библиотека, а раньше жил в этом доме немецкий барон Дмитрий Борисович Нейдгардт со своей женой, детишками и прислугой. И был у него приказчик, который нанимал девушек из бедных семей ухаживать за садом. И меня родители отдали в батрачки. Яблони были привезены барином из Германии, таких яблок и груш в округе ни у кого не было. Вот мы и ухаживали за ними: поливали, ветки засохшие обрезали, траву косили. Когда барыня уезжала в город, хозяин разгуливал по саду с приказчиком. Потом прислужник его подходил к девушке и велел прийти ближе к вечеру в господские покои. Больше она не возвращалась в сад, ее родителям давали деньги и выдавали замуж в соседнее село. Однажды приказчик в новых яловых сапогах подошел ко мне, пришел мой черед явиться к барину. А я так любила своего Ваню, и никого кроме него мне не надо было. А он тоже из голытьбы . Взяла я серп, порешить себя надумала. Чиркнула хорошенько по шее себя, кровь – то так и брызнула. Отвезли меня к доктору, зашили шею. Сказал он мне, что чуть - чуть сонную артерию не перерезала. К осени поджило. А тут революция нагрянула, барин сбежал. А мы с Ваней поженились. Дом нам дали и землю, скотинку завели и до самой войны жили хорошо.
У меня от сердца отлегло, услышав историю со счастливым концом. Моя баба Нюра, выслушав подругу, вспомнила свои молодые годы:
- В тридцатых годах увез меня Иван на Новый Мир, бывшая Отрада. А там тоже стоит барский дом, красивый. Барина звали  Алексеем, братом доводился вашему немцу. Так старики сказывали, что добрый барин был, не обижал никого: платил на покосе мужикам по - целковому в день, школу открыл для ребятишек, церкви строил. Убили его большевики.
Тут бабушка, оглянувшись на меня, резко прекратив крамольные речи, перевела разговор в другое русло. Про рыбу, которая водилась в речке Пьяне. Про сома, которого выслеживали долгое время и поймали все - таки сетями мужики, весил три пуда. Сом этот дружил с коровами и каждый раз приплывал, когда они приходили на стойло. Кормился молочком коровьим. Ели его всем селом.
Но бабушкино недовольство большевиками не давало мне покоя много лет, никак не укладывалось в моей голове ее  мнение о прежней жизни, противоречащее пропаганде советских времен. В школе нам преподавали, приводя множество примеров о борьбе народа с капиталистами. В книжках для детей много писалось положительного про коммунистов и отрицательного о  порядках при царе и его приспешниках. Пытаясь выведать больше информации о прежних временах у старушки, я задавала каверзные вопросы, На что, она твердила:
-Чужого не брали, водку пили в великие праздники по рюмочке, в церковь ходили без запрету.
Фраза «чужого не брали» у бабушки была всегда на первом месте. Она никогда не участвовала в воровских мероприятиях по добыванию кормов для скотины, яблок из совхозного сада, дров из леса. Добытчики наворованного добра ходили по дороге мимо нашего дома с полными мешками. Некоторые делали по нескольку ходок в день.
Темнота бабули поражала, но ведь она никогда не ходила в школу, только работала. «Забитая», - жалела я свою бабу Нюру, глядя на ее натруженные руки. Одновременно мне не нравилась ее соседка тем, что и сейчас у нее денег нет. Значит, плохо работала, поэтому и пенсия маленькая. У моей бабушки была пенсия нормальная. Но история, правдиво рассказанная  старушкой, глубоко запала мне в душу.
Прошло много лет. Я живу недалеко от храма святого мученика Алексия Нейдгардта. Про этого человека сейчас многое известно. Алексей Борисович мог бы тоже уехать как его старший брат Дмитрий заграницу. Не уехал, встал на защиту священников Нижегородского края. Его же  с ними  и расстреляли большевики, несмотря на все его заслуги перед Отечеством: занимался благотворительностью, строил на свои деньги учебные заведения, приюты. Двое детей Алексея Нейдгардта тоже погибли от рук большевиков.
Также и про  Дмитрия Борисовича много информации разного толка и в интернете и в архивных делах: занимал высокие посты в правительстве, неоднократно уличен в казнокрадстве, под его началом жестоко подавлено народное восстание 1905 года. Еврейские погромы в Одессе тоже на его совести. Вынужден был скрываться в сельском поместье в Борисовке от народного возмездия. Вследствие прихода большевиков к власти, благополучно отбыл с детьми в Германию, где его сын Борис поступил на службу немецкой разведки. Капитан Борис фон Нейдгардт, являясь личным переводчиком фельдмаршала Паулюса, был взят в плен в Сталинграде и досрочно освобожден.
В детстве мне довелось неоднократно побывать и в Борисовке, переименованной в совхоз имени Дзержинского и на Новом Мире. Постройки, не типичные для советской архитектуры, сказочные дома притягивали детское внимание  и волновали воображение. Запомнилась шикарная дубовая лестница и вид на детский фонтан в Борисовке, огромный цветущий сад, прилегающий к усадьбе.  Руины, оставшиеся  от некогда помпезного дома после пожара, сейчас находятся в жалком состоянии.  Дом на Новом Мире, не такой помпезный, но до сих пор стоит и занят местным правлением.
Впервые я увидела этот дом пятилетней девочкой. В поселок нас с бабушкой привез погостить ее сын, являвшийся здешним руководителем. Дом, в котором  жила его семья, стоял в березовой рощице, с террасы которого открывался вид на  речку Пьяну. Держась за бабушкину руку, мы пошли осматривать окрестности. От красивого вида на заливные луга, желтые кувшинки в реке у меня захватило дух.  Когда подошли к белому дому с большой открытой верандой на втором этаже, бабушка нерешительно вошла в помещение. Июльское солнце стояло в зените и почти все двери, выходившие в коридор, были открыты настежь. Мы зашли в приемную директора, где секретарша стучала пальчиками по пишущей машинке. Окинув мельком нас, приняв за очередных просителей, она не отрываясь от печатания, четко проговорила недовольным голосом:
- Директора нет, и не знаю, когда будет.
- Ну ладно, дочка, мы пойдем,- баба Нюра, не смотря на секретаршу, с интересом разглядывала все предметы, что окружали нас.
В это время в открытом окне раздался шум подъезжающего газика. В коридоре послышались голоса, в  приемную буквально влетел дядя Женя, которого здесь все уважительно звали  Евгением Ивановичем.
- Мама, проходите, - с лучезарной улыбкой распахнул он дверь кабинета.
Секретарша, сразу подскочив ко мне, стала совать в руку конфету, но бабушка, закрыв перед ее носом дверь, стала о чем – то разговаривать с сыном. Мне, конечно, было неинтересно слушать разговор взрослых  и я попросилась на балкон. Вид на аллею, открывшийся сверху на соседнюю деревню, был просто чудесен.  Вдалеке виднелся  храм без куполов.
Еще до повальной моды на поиски информации в архивах о своих родственниках, я успела расспросить бабушку и маму о своих предках. Одним из них был брат моей прабабушки, являвшийся псаломщиком и по совместительству старостой в Перевозском храме Княгининского уезда. В тридцатые годы был арестован органами ОГПУ и осужден по пятьдесят восьмой статье сроком на десять лет, который отбывал в Арзамасской тюрьме.  Мама вспоминала о нем  с  умильной улыбкой на лице:
- Все в округе звали его за кротость и доброту Васенькой. Из тюрьмы  он вышел стариком, лишенным права где – либо работать. Многие соседи с ним  не общались, боясь гонений от властей. По ночам мы с мамой ходили из Заключной  в Перевоз, носили Васеньке немудрящую еду с оглядкой. В дом, где он жил с женой и родной сестрой, мы не входили, а условным знаком стучали  в окно. С большой радостью его ждали в Заключной, куда он приходил по ночам  кого-либо из жителей отпевать или крестить. Особенно радовались его приходу старики, всем хотелось послушать Васеньку, знавшего наизусть Евангелие, Псалтырь и другие запрещенные книги. Но, главное не в том, что он знал наизусть, (книги у многих хранились по амбарам), а как он повествовал. Он говорил с такой неподдельной любовью о Божией Матери, о Христе, о святых, как будто сам лично с ними был знаком. Приглашали его и в Пилекшево и в Шершово.
Бабушка рассказывала, что Васенька иногда вспоминал об Алексее Нейдгардте, опекавшем многие храмы в их уезде до революции, Священнослужители приглашали благодетеля на праздники и почитали за честь, если гость принимал приглашение.
Судьбы людей порой переплетаются самым немыслимым образом. Я благодарна судьбе за то, что она свела меня с людьми, оказавшимися свидетелями событий, так или иначе сопряженными с двумя представителями именитого дворянского сословия, получивших блестящее образование приходившихся родственниками полководцу Александру Васильевичу Суворову и Петру Аркадьевичу Столыпину. Два брата, воспитаны в равных условиях, а отношение к Отечеству и людям разное. Один, приближенный к первым лица страны, относился к крестьянам как во времена крепостного права, удовлетворяя собственные страстные желания, другой, отказавшийся от столичной жизни, прощал этих же крестьян, воровавших у него лес. Одного называли  «мясником» за кровавые расправы над рабочими, другого причислили к лику святых как мученика.
Солнце золотит купола храма, слышен звон колоколов. Спешат люди в храм, кто с просьбой, кто с благодарностью к святому Алексию. Он ведь здесь остался, с нами.