Петровские дубы

                В сказке ложь,
                Да в ней намек,
                Добрым  молодцам урок…
                **********************



Осень в этом году обещала быть длинной и теплой. Случайные первые морозцы отзвенели октябрьским ледком и вернулись на далекий север. Пугливые клены сначала покраснели от холода, потом, устыдившись своего страха, сбросили с себя желтые одеяния и стояли голыми: вроде так и должно быть. Но березовая роща, чуть тронутая легкой желтизной, по-летнему шумела под легким южным ветерком, роняя редкий пока осенний желтый листок. В зеленой траве торчали крепкие темно-коричневые шляпки подберезовиков, в редких пролысинах низин пестрели не успевшие укрыться фиолетовые порядовки и чернушки, добавляя радости запоздалым грибникам.
Сегодня было воскресенье. Яркий, безоблачный день начинался с востока, прогревая землю еще не холодным солнцем. Домашняя картошка была выкопана и заложена на хранение в подвал, поэтому Рыжий с чистой совестью и чувством исполненного долга вел искателей приключений со своей улицы к Петровским дубам. Что такое Петровские дубы, Рыжий знал понаслышке, где они стоят, представлял только по рассказам деда. Дед Рыжего, бывший лесник, рассказывал, что недалеко от Поселка в лесу, среди осинника, стоят три старых дуба, каждый почти в три охвата, и лет им уже по триста. Таких поблизости больше нигде нет. Разве что где-то под старинным Трубчевском есть один такой. А тут, рядом ; целых три! Называл он их Петровскими, поясняя – мол, с петровских, царских времен стоят тут. Памятники природы почти. Вот эти-то дубы Рыжему и Ко предстояло сегодня отыскать.

Пацаны за компанию собрались по первому зову. Пошли все с удовольствием, просто так, поразмяться, подурачиться, подышать осенним воздухом. Четыре Витька – Муть, Молчун, Гусак и Баюн; двое Саньков – Каскин и Щегол; сосед Рыжего – Пашка-Пако, хитрый Лис- Вовка, Лёнька-Бедя, Валера-Халера; примкнувшие к ним с соседних улиц Пухлик, Севка и Мишка-Барахтан. Разновозрастная галдящая группа ребят прошла по Западной стороне мимо Пустыря, затем – мимо свежевырытого Водолазкина пруда и, взойдя на поле, двинулась прямо на запад. Поле на окраине поселка, что за ручьем, курилось свежей пашней; стая скворцов, собравшаяся на юг, деловито прочесывала её на наличие птичьих вкусностей. Миновав деревянный мосток через речушку, что питала своей водой большое по местным масштабам озеро у старого тракта, компания двинулась в сторону второго Горожанского переезда.
Полупрозрачная и светлая березовая роща, начинающаяся у опушки большого леса, не привлекла их внимания, и компания углубилась в лес по накатанной дороге. Негустая полоска сосновых посадок сменились осинником; листья отдельных деревьев, тронутые недавним морозцем, уже окрасились в бордовый цвет. Подсвеченные солнцем, они напоминали огромные бокалы рубинового вина.
Дорога, живописно петляя, привела ребят в заросли орешника. Кусты были украшены желтеющими листьями и пустыми розетками, орехи же растащили по своим погребам запасливые белки и сойки. Лис, известный своей хитростью, извлек из кармана складной ножик и срезал молодой побег, чтобы из него сделать ровную палку. Последовали его примеру остальные, палки-"шпаги" вскоре появились в руках каждого. Закипел "бой" между командами; перепрыгивая с пенька на пенёк, "д’артаньянцы" под командованием Баюна углублялись в лес, ведомые Рыжим. По пятам их преследовали "гвардейцы кардинала" под командованием хитрого Лиса. Перестукиваясь палками, маневрируя и с переменным успехом одерживая победы, ребята незаметно добрались до поляны, на которой в линию выстроились три дуба.

– Они! Петровские дубы! – воскликнул Рыжий. Коренастые, с мощными ветками, стволами почти в три охвата, дубы стояли в одну линию и, казалось, заполнили всю поляну. Чистая невысокая трава росла под ними; прошлогодняя листва у подножия дубов пружинила под ногами и немного похрустывала. Листья, каким-то образом избежав дыхания мороза, зеленели на ветках. Свежие желуди, в "тюбетейках" и без, рассыпанные под деревьями, блестели лакированными боками.

– Это наша крепость! На стены, чудо-богатыри! – скомандовал Баюн, боготворивший русского полководца,и команда,подстегнутая командирским призывом и добрым суворовским напутствием, стала карабкаться на ближнее дерево. Севка и Каскин подхватили валявшийся неподалеку крепкий стволик павшего деревца, прислонили его к стволу. Помогая друг другу, команда "мушкетёров" взобралась на дерево. Втянули за собой стволик, с удобством расположились на ветках и предложили запоздавшим "гвардейцам": ну, давайте, возьмите нас.
Рыжий набрал горсть крупных желудей (на ветках их было еще немало, они цеплялись за свои шапочки и пока держались) и стал сверху обстреливать "врагов", пару раз попав главарю "гвардейцев" в голову. Лис осерчал и дал команду:

– Огонь, гвардия! Ну, Рыжий! Ну, погоди…

"Гвардейцы" рассредоточились вокруг дерева и стали ответно бросать дубовые "орехи". Эффект от этого был никакой.

– Снайпер, ты где?! – воскликнул Лис.
Пако, не церемонясь, достал рогатку. Насобирал боеприпас, отошел на безопасное расстояние и прицельно стал обстреливать "мушкетеров", чаще всего попадая по мягким местам. Услужливые "гвардейцы" стали собирать желуди и носить их стрелку.

– Пако, Лис, хватит, это нечестно, – взмолился Баюн.

– Не я это придумал, – вывернулся Пако, садистски продолжая выпускать двудольные плоды дуба, – вы начали первыми!
После очередного злобного желудя, прилетевшего Рыжему в скулу, тот взъярился:

– Убью, Пакость!!! – возопил он и вытащил из самодельной кобуры тяжелый двуствольный самопал.
Пакостно хихикая, Пако отступил к другому дубу, прицелился и пустил очередной желудь Рыжему в ногу. "Гвардейцы" радостно заулюлюкали, "д’артаньянцы", спрятавшись за ветками и стволом, тоже предательски загоготали. Им-то весело, и давно не попадало!

Самопал у Рыжего был заряжен крупной дробью, спички для поджига вложены в гнезда запальников заранее. Осталось достать спичечный коробок и шваркнуть по головке, чтобы через секунду-другую прогремел выстрел.

– Пако, последнее предупреждение, и буду стрелять!
Пако, ехидно ухмыляясь, заложил новый снаряд и, прицелившись в Рыжего, отпустил шкурат. Желудь снова прилетел в то же место. Недаром Пако был снайпером. Рыжий взвыл от боли и вскинул самопал. С трудом удерживаясь на ветке, шваркнул коробком. Спичка зашипела, Рыжий схватился левой рукой за свисающую ветку, стараясь держать прицел по ногам иезуита. Пако, увидев два ствола, направленные в его сторону, и дымок над ними, наконец-то понял, что шутки закончились. С дурашливым воплем он юркнул за ствол дуба, в кору которого через долю секунды с грохотом впечатался заряд дроби.

– Следующий будет тебе в зад, сучок! – погрозил стрелялкой Рыжий осторожно выглянувшему садисту и сунул самопал в кобуру.

– Да, получишь в зад, пусть не куришь самосад, – поддакнул удивленный яростью Рыжего Баюн, сидевший веткой выше. – И вообще, ребя, слезаем, пока всех гвардейцев не постреляли…

– Объявляется ничья! – пафосно провозгласил хитрый Лис. – Бледнолицые братья, давайте зажжем костер дружбы и воскурим трубку мира!
Пацаны, как неуклюжие медвежата, кряхтя, сползли вниз, на самую толстую ветку, откуда по очереди спрыгнули в траву. Баюн, держась за свисающие сверху тонкие ветки, остался ходить ней как тот самый пушкинский кот и декламировать:

– Идет налево – песнь заводит, направо – сказку говорит… Витек, ты прутиков посуше принеси! Направо – сказку говорит.

– Там чудеса… Щегол, Саня, прихвати во-он ту веточку! …Там леший бродит, русалка на ветвях сидит…

– Пацаны, а лешего в лесу никто не видел? – спохватившись вдруг, спрыгнул с ветки Баюн.

– Откуда, нет их в природе! – заявил Каскин. Севка хмыкнул.
Бедя, как завсегдатай леса и новоявленный следопыт, уже стрелявший из своего настоящего ружья по консервным банкам, готовился разжечь костер:

– Пацаны, давай ко мне! Будем делать правильный костер!
 Он выбрал место, где корни дерева не вспучивали землю, а ветки были высоко, ногой очистил место от павшей листвы и сложил "шалашиком" наломанные сухие прутики и ветки. Затем вытащил из одного кармана кусок бересты, подобранный по пути, из другого достал спички. Береста занялась коптящим пламенем, потрескивая и сворачиваясь в трубочку. Бедя сунул факелок в кучу хвороста, и через минуту тонкие ветки, сложенные опытной рукой, курясь синим дымком, приняли огненную эстафету от берестяной трубочки. Огоньки, перебираясь с прутика на прутик, забирались вглубь "шалашика". Пламя набирало силу.

– Листья отгребите от костра подальше,– назидательно произнес дальний потомок Прометея, довольно прислоняясь спиной к могучему стволу дерева. – Мавр сделал свое дело, мавр может отдохнуть.

– Витек! А ты знаешь, случай один был, – обращаясь к Баюну, многозначительно произнес он. – Интересный. Недавно. Могу рассказать.
Противоборствовавшие силы уже разместились кружком у костра, завороженно глядя на колеблющийся платок пламени, висящий над горкой хвороста.
«Надо же», – необычная мысль посетила Севку, – «неощутимая субстанция – пламя… при горении дров, угля… И название в научном журнале придумано: управляемая экзотермическая реакция окисления органических веществ… А мы говорим – огонь. Офигеть!»
Пацаны приготовились молчаливо внимать. Даже Пако, сторонившийся Рыжего, нашел место неподалеку и стал перочинным ножиком зачищать прутик.

– Давайте сначала воскурим трубку мира, бледнолицые братья…
Севка вытащил из кармана алюминиевый цилиндр, похожий на маленькую торпеду, с надписями на иностранном языке. Снял колпачок и извлек оттуда зеленоватого цвета сигару. Каким-то образом несколько лет назад его отцу в виде экзотического подарка привезли кубинскую сигару; в качестве ненужной сувенирной достопримечательности (отец предпочитал «Беломор») эта торпеда довольно долго лежала на этажерке, превратившись в артефакт, пока Севка не стал с ней играть. В один прекрасный момент он просто и застенчиво заныкал её в качестве нужной и интересной для пацана вещи. Прошло еще пару лет, о торпеде в доме забыли, и в один прекрасный день Севка предложил пацанам «выкурить трубку мира». Сейчас этот момент настал.

– Держи, – он протянул сигару хитрому Лису, как самому старшему из их компании. Лис взял артефакт. Как завзятый вождь, двумя руками. Пафосно наклонил голову, принюхался и восхищенно поцокал языком. Затем покачал, как бы взвешивая, и потом пустил её по кругу. Каждый "брат" осмотрел и обнюхал сигару, запоминая её запах. Когда сигара вернулась к Севке, он передал её Беде. Бедя взял сигару, приложил одной рукой к дереву, другой взял лежащий рядом топорик и ловко отрезал кончики сигары с двух сторон.

– Файер! –  указал он на костер Каскину.
Тот выхватил из костра ветку с тлеющим на конце угольком и с готовностью протянул Беде.

– Ну, мои бледнолицые братья, воскурим трубку мира для мира во всем мире,-мудрёно произнёс "вождь на час" и, удерживая сигару уголком рта, стал раскуривать её. Кончик сигары неохотно заалел; синий дымок новым и густым чужеземным запахом вломился в чистый воздух леса и отпечатался в сознании каждого. Бедя вернул ветку в костер, набрал дыму в рот и артистически прикрыл глаза. Затем, не открывая глаз, выпустил изо рта несколько колец дыма и передал сигару по кругу.

"Бледнолицые братья" с воодушевлением принимали артефакт, делая по хорошей затяжке. После третьего круга у Севки стала кружиться голова, а ноги стали деревянными и начали слегка звенеть. Он обратил внимание, что Пако и Каскин, побледневшие, медленно поднимались и пошатываясь, молчаливо уходили с поляны.

– Вахлаки!– вскричал Бедя, – Кто так курит трубку мира, э-э…, сигару! Сигарой не затягиваются! Просто дым набирают в рот… Отдайте "трубку", с вас хватит…
Оставшиеся "братья", сидя у костра, качали одурманенными головами и обменивались ощущениями…

– Ладно, слушайте…
Аудитория, вращая глазами и пытаясь сосредоточиться, повернула головы к Беде.

– Про лешего… А может, и нет, кто его знает… – попыхивая артефактом, начал Бедя.
– Дело было пару лет назад, я тогда закончил пятый класс…

– Э, вахлаки,– окрикнул он завозившихся Гусака, Халеру и Молчуна. – Слушаете или нет!?

– Лето было. Поехал я с сестрами и матерью за ягодами. Кстати, Севка тогда с матерью тоже ездил... Привез нас дядька Сергей, что в пожарке работал, на грузовике в лес и там оставил. Договорились, значит, что к вечеру, после работы, заберет. Нас человек пятнадцать там было.  Погода была так себе, смурновато сначала, но без дождя. И тепло. К обеду и солнце пробилось, но это потом было... Двинулись мы в лес, и пошли вглубь от дороги. Скоро вышли к хмызнику, за ним болото, но оно сухое,  в высоких кочках. Ходим по нему, ягоду-чернику собираем. Кочки высокие, в половину роста. Ну… раз банку собрал, два… А дальше в болото – ягоды еще крупнее! Рядом Севка крутится, ему с матерью ягоды собирать неинтересно…
Севка согласно кивнул:

– Было дело.

– Отошел я в сторону, «до кустов», тетки всякие рядом крутятся, сестры с бидонами, негоже светиться… Совсем недалёко отошел, чтоб только не видно было. Сделал дело, стал возвращаться, вышел опять в это же болото, вижу, спина Севкина среди кочек мелькает. То присядет, то выпрямится. Вроде как что-то собирает. Я к нему иду, а он от меня. Не видит как бы. Ну, вахлак, думаю,  прикидывается, догоню, пенделя отвешу. Подхожу, где он присаживался, смотрю – а там лисичек, грибов  целая куча… Облепили кочку. Крупные, отборные. Грех оставлять...– Бедя попыхал сигарой.

– Снял рубашку, срезал, сложил. Осмотрелся. Севкина спина мелькает метрах в тридцати, за кочками. Двинулся опять к нему, а тот дальше, в сторону. Дошел до того места, где он был, а там опять лисички. И вся кочка усыпана. Нарезал. Сижу под кочкой на корточках и думаю: а что Севка тут делал? Гадил? – так нет, сухо все, нет следов. И все тихо-тихо. Ни ветринки, ни лист не трепыхнется. Мухи –  и те не жужжат. Не выдержал, крикнул его. Тот поднялся и дальше двигается, не приподнимаясь так, на корточках, как будто ищет чего. Опять я за ним…
Пацаны невольно потянули руки к огню. То ли озябли все одновременно, то ли в словах Беди им почувствовалась какая-то чертовщина?

– Другая кочка – опять лисички… И много, я уже рубашку завязал, набил грибами до отказа, а потом как стукнуло что-то: а срезов-то, где Севка сидел – нет. Значит, Севка грибы не резал. Ну, шутник, думаю. Сейчас тебе, вахлаку, покажу...
Бедя взялся за палку и стал ворошить прогорающие угли костра. Халера подбросил пару сухих веток, которые тут же занялись пляшущими огоньками.

– Приподнялся я, гляжу – вон он сидит у другой кочки. Рванул я к нему и кричу: «Севка, вахлак, что ты там делаешь!?» Севка вдруг как будто испугался, рванул от меня, но запнулся за валежинку и упал. Подбегаю я к нему, хотел взять за шкирман, а он поворачивает голову – и это не он… Не его физиономия. Смотрит на меня чья-то рожа: взрослая, пожеванная такая, – Бедя рукой показал как, – и щетиной заросшая. Взглянул он мне в глаза, – я так и сел, где стоял…

– Ну, ну, и что там дальше, – волной заколыхались голоса.

– Очнулся я скоро, от Севкиного голоса. «Ну и жлоб ты, Лёнька, –  говорит, – столько грибов, а ты сидишь, как сыч, нахохлился и молчишь. Не сожрешь все». Гляжу, а это – Севка, натуральный.

– А тот, корявый, в щетине, куда делся? – спросил вернувшийся Пако.

– А не было его нигде. Никто не видел. Как будто пропал. И следов у валежины тоже нет. Я потом, когда Севка грибы резал, осмотрел все. Ни-че-го! Ни ветки сломанной, ни травинки помятой, ни гриба раздавленного. Чисто! Как будто никто не падал!

– Севка, Севка, а ты что видел? – недоверчиво и вразнобой вопрошали бледнолицые.

– Да ничего. Ходили, ягоды щипали; смотрю, Лёнька отлучился и пропал. Покричал – молчит. Пошел за ним, а его нету. Дальше в ту сторону иду, по облакам и солнцу смотрю, чтоб назад, значит, вернуться. Смотрю, а он, ёко-сука, –  Севка традиционно ввернул в речь свое любимое «японское» ругательство, –  у кочки сидит, мечтает, а на ней грибов – море! Вся желтым-желта. Никогда такого не видел. Ну, я ему и говорю: «Сару-сан, жлоб ты». А он посмотрел на меня, странно так, и говорит: «Я, мол, грибы тебе все отдам». И в сторону. Присел на валежинку, сигаретку вынул. Пока я в майку грибы резал, он её и выкурил.

– И дальше что? – вопрошали отошедшие от «трубки мира» пацаны.

– Что-что! Ничего. Вам мало? Страшилок захотелось? –  лениво потянулся Бедя, бросая в костер огрызок артефакта. – Давайте, узлы развязывайте, будем сало жарить. Все небось по шматку прихватили?

"Д’артаньянцы" и "гвардейцы" как будто вспомнили, зачем они здесь: собирались грибов посмотреть, поздних, по деревьям полазить, сала пожарить. Из карманов появились традиционные сельские свертки: куски хлеба с небольшими шматками сала. Пацаны стали резать их на кусочки, нанизывать на длинные ореховые пруты и совать в пламя костра. Сало шкворчало, истекало каплями жира. Жир нужно было промокнуть в подставляемый кусок хлеба и опять сунуть прут в огонь… Откуда-то появилась пара крупных золотистых луковиц, тут же порезанных на всех, большие зеленые яблоки. Запасливый Лис вытащил из карманов три красных полосатых яблока и, отрезав от одного четверть, отдал все в «общий котел». Четвертушку порезал, нанизал на хворостину вперемешку с салом и стал поджаривать на огне. «Интересно, – подумал Севка, откладывая крупицу знания в свой котелок, – надо будет попробовать».
Потрескивали в костре ветки, жарилось сало, похрустывали лук и яблоки. "Бледнолицые братья" трапезничали.

– А про дубы эти. Они очень старые. Никто ничего не слышал? – спросил Лис, вращая свой прутик в огне. Яблоки, как и сало, пузырились и шкворчали.

– Я, – сказал Рыжий, – кое-что слышал.
Народ зашевелился. Рыжий уселся поудобнее к огню и стал колдовать со своим кусочком сала, то погружая его в огонь, то поднося к кусочку хлеба.

– Ну, во-первых, это во время войны было. Дед мой до войны и потом еще, после неё, служил лесником. В этих местах. Слышали все про Брусну, Горемлю, Герасимовку, Колпины… Так там везде побывал. Ну, и когда фрицы в 41-м году пришли в наш район, водил людей в глухие лесные деревни. В Чернь, Герасимовку, Смелиж. Водил позднее и партизан всякими дорогами и тропами, когда от карателей уходили в лес, чтоб фрицы не нашли.  Тут, недалеко от дубов, проходила партизанская дорога, а дубы – посмотрите сами – отличное место для отдыха: сухое, удобное. И дорог лесных в разные стороны отсюда немало. Опушка леса –недалеко, секреты можно выставить, между поселком и лесом тут поле голое, наблюдать за окраинами удобно. Ветка опять же рядом, вдоль неё дорожки-тропинки всегда были. Поэтому народ партизанский и ходил мимо дубов: на север – Смелиж,  на юг – Хинельские леса, на запад – до Белой Березки...  Дед рассказывал, что в 42-м году здесь две недели стоял один из отрядов партизанского командира Ковпака, перед тем, как у них был рейд. Знаменитый поход, про него книжки потом писали, я читал. Отсюда воевать ходили. А в конце апреля было партизанское наступление. Партизанское соединение Сабурова пробивало коридор к Хинельскому лесу. Так вот, у этих дубов расстреляли предателей и полицаев, что захватили в бою за Зерново. Большинство жителей этого села, когда война пришла, еще в сорок первом, при отступлении наших, ушли в леса.  А там, рядом с Зерново – украинская Буда, знаете все. В ней тогда большой фрицевский гарнизон стоял. Туда, в Зёрново, под крыло к ним, поселились предатели с Украины, одних полицаев в селе триста штук было. Во время боя захватили наши партизаны в плен почти двадцать человек, потом, после партизанского суда всех расстреляли. Предатели они все были. С трезубцами ходили, нарисованными на лацканах. Как опознавательный знак для своих был. Закопали их неподалеку в осиннике, в ложке – это чуть дальше, на шестом километре, – Рыжий махнул в сторону.
Жуткие исторические подробности ме;ста, где сидели ребята, заставили некоторых поежиться.

– А где Хинельский лес? – спросил кто-то.

– Это на юге, за Будой.  Между Хутором Михайловским и Севском. Там тоже между набегами на фрицев укрывались партизаны…

– Еще вам другая история. На поле, что мы проходили, перед речкой и за ней, в начале октября, когда шла война, несколько дней шел бой между нашими частями и немцами. Наши вырывались из немецкого окружения. Из этого леса, где мы с вами сидим. Нужно было им в сторону Хинельского леса идти, на соединение со своими. Где-то там штаб был, и другие части наших бились. А немцы перекрыли дороги в поселке и не выпускали наших. Дед жил тогда еще на Брусне, маленький лесной поселочек, за Заводским. Там имение барское было до войны, может, кто слышал. Ночью приходят красноармейцы к нему и говорят: «Ты, мол, лесник тут, местный, дороги все знаешь. Надо вывести из окружения наши части. Приказ у нас – идти на соединение, а голов мы тут положили уже немало. И техника есть – бросить её нельзя». Ну и пошел дед с ними. В общем, обошли они наш поселок через Колпины, а чтобы туда попасть технике – гати стелить пришлось. Дубинин мост, знаете, где он. Его за ночь  почти заново построили, чтоб танки прошли. А на Колпинах собрали в кучу все лишнее оружие и боеприпасы, вырыли ночью у озера яму и там закопали. Деду приказали опись закопанного спрятать и дождаться возвращения наших войск – чтобы вернуть, значит, по закону все. На следующую ночь через Негино наши и прорвались.
У пацанов загорелись глаза.

– Ну и как, вернул все? – спросил Каскин. У него была непреодолимая тяга к всяким военным предметам: собирал патроны, гильзы, каски, противогазы, ржавые стволы и разные гнутые железяки.

– Нет, не пришлось.
Пацаны загудели в предвкушении приключений по поиску военного клада. Рыжий надкусил свой поджаристый бутерброд, хрустнул луком, прожевал и продолжил:

– Зимой, в сорок втором году, деда нашел человек из-за линии фронта, привез письмо от того командира, что вырывался из окружения. Привез копию описи с печатью главного штаба и приказ из Москвы: показать место, где закопали оружие, и выдать спрятанное, по описи, предъявителю письма. Вот так. Оружие и патроны для партизан пригодились.

– А может, там чего осталось? – мечтательно произнес Каскин.

– Не знаю, двадцать пять лет прошло уже. Дед вообще-то не любитель что-либо рассказывать. Особенно про войну. Да и эту историю я случайно подслушал. Зимой сидел на печке, грелся. Приходит дед к матери, поговорить, а там зашел дядька Гришка, учитель зёрновский. Партизанил пацаном, как выяснилось. Мать пообедать им налила, рюмки поставила. Разговорились дядька с дедом, повспоминали истории всякие, Мишку помянули какого-то. Я слушал это все. А когда я спросил потом у матери, что за Мишка, так оказалось, что сын у деда в партизанах был. Это значит, дядька мой родной, брат матери. Пацан, в четырнадцать лет погиб, прикрывая отход партизан после подрыва моста.  А так дед никогда и ничего про войну не рассказывал.

Пацаны молча сидели у гаснущего костра и копались в тлеющих угольках своими хворостинами, на которых еще недавно готовили свой "обед". Каждый задумался о своих близких, унесенных войной. А они были у каждого.

– Ладно, – хитрый Лис поднялся, оглядывая притихших "братьев". – Грибы искать будем? Костер –  затоптать и залить, чтоб за лешим не пришлось бегать…