Зверство

По воспоминаниям Леды Шаталовой

День был солнечный осенний, а самое главное субботний, поэтому я валялась в постели до последнего. Последнее, к моему счастью, наступило в десять часов утра, а это уже была большая удача: проснуться полной сил и не в обед, кто угодно позавидует – весь день твой.

Провалявшись еще полчаса, периодически высовывая ногу из-под одеяла, прощупывая опасность «обморожения», вследствие еще не включенной батареи, я все-таки собралась с силами и пошла на кухню попить воды.

Прохлада таки вызывала легкую нелюбовь к компании домоуправления, которая тщательно выжидала заветных восьми градусов уже пятый день.

Холодильник был пуст, что, собственно, лишь доставляло приятное удовольствие от предстоящего похода в магазин за продуктами.

Я напялила джинсы и сменила спальный топик на неспальный, натянула водолазку, обвязала кашне и стала обуваться. Любимые ботильоны уже украшали засохшие капельки грязи, которые тщательно скрывались вчера вечером. Придется протереть, а то, что мы, как не это.

Клетчатое серое пальтецо, красный берет и зазовское «Же ву» делали из меня француженку несмотря на то, что я жила в пятиэтажной хрущовке. Быстро спускаясь, я предвкушала три разных вкуса пудингов, которые скоро должны были в меня опуститься за просмотром выходного кино.

С характерным домофонным пищанием серая подъездная дверь открылась и… я увидела в слезах свою соседку. Этого еще не хватало, Господи, только не сейчас.

Из-под ее платка, украшенного голубыми и фиолетовыми цветами, выбились волосы, а на щеках, словно царапины от веток, краснели следы слез. Обычно чистое и ровное осеннее эсесесеровское плащ-пальто бабульки, сейчас было помято и кое где виднелись следы грязи, а на плечах сырели пятна дождя, который закончился вроде бы вчера вечером. Женщина явно где-то лазила.

Я вытащила наушник и услышала типичный голос пожилой женщины, который моментально достиг уровня душераздирающего вопля:
- Изверги! Ты посмотри…

Через секунду до меня дошел смысл происходящего. За бетонной лавочкой с деревянными рейками, среди мятой полусухой травы лежал трупик трехцветной кошки, забитой камнями. Ее голова была неестественно вывернута, застекленевший зеленый глаз уже не смотрел никуда и лишь мутно блестел на солнце. Маленькие зубки и клыки выглядывали из покрытой грязью пасти.

Я лишилась дара речи. Соседка продолжала повторять одно и то же слово, периодически упоминая Господа, мои же мысли проносились невероятно быстро, пока тоже не зацепились за слово «изверг».

Я посмотрела в глаза женщины и увидела в ней невероятную близость. В этот момент, видимо, никого ближе для нее, чем я не было, и она успокоилась, поймав мой взгляд, и стала молча всхлипывать. Что делать дальше я не знала.

- Внучка, что делать то… что делать то?

Ее вопрос догнал мои размышления и решение нужно было принимать незамедлительно. Я выключила музыку на телефоне, дабы ничего больше не нарушало тишину. Я думала, что мои слова про похороны, да и любое другое предложение покажутся кощунственными по отношению к этому маленькому шерстяному трупику. Как хоронят животных? Да и хоронят ли? Я слышала, что можно сдать мертвое тело в ветеринарную клинику за определенную сумму, но что они с ним сделают потом я, конечно, не знала.

Мы стояли молча. Соседка начала успокаиваться, а я смотрела на мертвую кошку. Рядом лежало несколько серых угловатых камней с улицы за домом, там как раз меняли дорогу. Кто-то явно старался, загонял животное, выцеливал, так, чтобы оно не могло убежать, и, наверно не один час потратил на это.

- Вы знаете… - я начала было говорить, но наткнулась на умоляющие мутноватые глаза женщины, - вы знаете, если хотите мы можем похоронить ее в парке, там как раз кусты, далеко нести не надо, только у меня лопаты нет, да и…

- Спасибо, спасибо большое, я уже мужа позвала, он приедет скоро, уехал на дачу с утра, как раз забрать инструмент.

В этот момент медленно, словно кто-то нажал кнопку поднятия кузова в моем сердечном самосвале, стала спадать тяжесть, давившая мое тело. Груз ответственности за необходимость захоронения бедной кошки стал менее тяжелым и не казался таким непосильным, что захотелось предложить помочь хоть чем-то.

- Вы давно стоите?

- Ты знаешь, я вышла в десятом часу мусор вынести, сначала внимания, то не обратила, а пошла обратно увидела ее. Она у нас давно жила, мы всегда ее счастливой называли то, что трехцветная, а кто-то вот…

Кошку я эту, и правда, видела у нас в подъезде не раз, кто именно и где ее подкармливал было не ясно, но никаких неприятностей типа запахов мочи и раскиданной пищи в подъезде не было. Сама я, хоть и не сторонница приручения дворовых мяучей, иногда даже ее гладила, а кошка терпела и, может быть, даже получала удовольствие.

Мы постояли еще немного молча, и я поняла, что пора мне идти в магазин, женщина, видимо, понимая мои намерения сказала:

- Ты иди, спасибо тебе, что помогла…

- До свидания, вы не мерзнете, пожалуйста, зайдите в подъезд.

Пока я шла в магазин, думала о какой помощи была речь, но потом пришла мысль, что благодарность была за то, что я забрала себе часть ее ноши, которую до этого она несла, скорее всего, одна с самого утра. Потом я думала, что человек, совершивший этот поступок, явно испытал что-то невероятно злое и больное от кого-то очень сильного, что пропорционально решил отыграть на кошке. А может поработали «цветы жизни», жестокость которых была известна не понаслышке, жестокость которых, опять же, могла быть следствием многих причин. Потом я представляла хищницу, которая бежала в сумерках от преследователей, представляла, что ее могли захлестывать страх и азарт, что может она и не думала, что так все закончится и от представления этой героической смерти наворачивались слезы. И думала я, что кому-то, кто сейчас возможно дома спит, а может быть и ест, да что угодно делает, пронесшему свою первобытную жестокость в наше современное цивилизованное общество, я обязана испорченным настроением в этот день, что стрела жестокости, пущенная кем-то когда-то давно в кого-то попала в трехцветную счастливую кошку, убив ее наповал.