Кокомотэ

Ке-ке

В одном просвещенном московском обществе я принял участие в салонной игре. По очереди назывались фразы, означающие «смерть». Запнувшийся выбывал. Мне, технарю, было трудно угнаться за филологами. Выражения типа «ушёл в мир иной», «представился», «отдать концы», «протянуть ножки», «отбросить копыта», «сыграть в ящик», «дать дуба», «почить на бозе» казались им тривиальными. Были такие, что снобистски морщились. Игру продлевало одно обстоятельство - компания была многонациональная и допускались переводы на русский. Но и эта поблажка не помогла мне. Я долго оставался в аутсайдерах. Одна дама-лингвист записывала новые для неё обороты.
Вдруг меня осенило и я произнёс «Ке-ке». От неожиданности все смолкли. Потом спросили перевод, кое-кто засомневался, вообще слово ли это.
Та самая лингвист, что записывала, заметила: «Знаю я это ваше кавказское гортанное или фарингальное согласное». Затем без запинки и правильно произнесла на грузинском: «Бакаки цкалши кикинебс», что означает: «Квакушка квакает в аквариуме». Видимо, она - хороший специалист, подумал я. Но в свой блокнот «специалист» мою фразу не внесла. Между тем, с этим «неологизмом» связаны истории.
 
Слово изобрёл Важа - местный дурачок. У него была инфантильная речь, что доставляло ему немало неприятностей. Однажды мужчины играли на улице в нарды, когда вдруг принесли весть, что скончался столетний дядя Вано. Возникла некоторая заминка. И тут Важа произнёс: «Вано ке-ке!». «Слово» прижилось. У нас, в одном из кварталов тбилисской Нахаловки, оно считалось интернациональным. Правда, русским произносить его было труднее из-за этого «к».

Что ни говори, такие, как Важа, нужны! Можно было «прикинуться» Важей, куролесить, лепетать как дитя. Но всегда безвозмездно ли?
Этим вопросом одним из первых задался наш сосед Бежан, когда ему стало совсем плохо. Он долго корил себя за то, что злоупотреблял алкоголем. Но потом вдруг на него нашло - он наказан.
Случилось это в тот день, когда умер Роберт, молодой парень. Тот страдал от безжалостной болезни и скончался в больнице. Позвонили соседке. Женщина вышла из своих ворот на улицу и со слезами в голосе сообщила новость. В это время Бежан с другими мужчинами играл в домино. Он выигрывал и пребывал в хорошем настроении. «Роберт ке-ке!» - вырвалось неожиданно у Бежана. Но этого никто не заметил, потому что остальные мужчины всполошились и подошли к соседке. Бежан с костями домино оставался сидеть.
Через некоторое время у Бежана стала побаливать печень, пропал аппетит, появилась слабость. Он вынужден был оставить работу в таксопарке. Вдруг начал расти живот... Врачи установили - цирроз.
Он лежал в постели, когда в голову стукнуло: «Бежан ке-ке!». Стало обидно. Он позвал жену и попросил подвести его к окну посмотреть, что там на улице. Как всегда, под летний вечер мужчины играли в домино, бегали дети. Ему мерещилось непрекращающееся: «Ке-ке-ке!». Похоже, как гуси гогочут.

Однажды слово стало причиной убийства.
Петре ненавидел своего старика-тестя. Он называл его «пердящей субстанцией». Филиппе (так звали отца жены), в свою очередь, считал зятя неудачником - «умным дураком» или «дурным умником». Тот был единственным, кто имел высшее образование из всех живущих в убане, но зарабатывал меньше шоферов, работников прилавка, которые преобладали в соседском окружении. Бесило Петре то, как Филиппе чавкал во время еды, но особенно то, как произносилось им одиозное «ке-ке». «Каркает как ворон!». Ему становилось жутко, когда представлял себе картину: он умер, а Филиппе говорит на улице: «Мой зять ке-ке!»
Петре действительно смертельно заболел.
В то мартовское утро он сидел на скамейке в садике. Он ослаб. Сидел укутавшись в пальто. Филиппе ковырялся в земле, подкапывал виноградник. В какой-то момент Петре послышалось старческое брюзжание, дескать, у людей зятья как зятья, а ему - старику самому приходится в саду ковыряться. Больной разнервничался, в нём поднялся гнев. Он схватился за садовый нож встал, качаясь, и с воплем «ке-ке!!» направился к тестю...
Следствие списало убийство на временное помутнение разума больного. Петре что-то лепетал, как Важа. Сам он умер скоро. Его похоронили в деревне, далеко от этих мест.

Однажды я услышал это сакраментальное слово в женском исполнении. Моя соседка – врач. У неё жила сестра, приживалка и старая дева. Однажды по просьбе хозяйки я возился у них на кухне, починял кран. В это время докторша принимала пациентку, обследовала её грудь на предмет опухли. Слышу, как она сказала женщине, мол, снимок сделай, на ощупь что-то есть. Стукнула дверь, ушла пациентка. Тут приживалка торжественно и радостно выдала: «С ней ке-ке, так ведь!» Обе злорадно захихикали. Пикантности ситуации прибавляло то, что пациентка приходилась сестричкам подружкой.

Я помню Важу постаревшим и забитым. Вольности, которые ему дозволялись, не делали его счастливыми. Этот идиот всегда страдал. Он, может быть, не помнил, что одарил Нахаловку таким словом. И вот в Москве я про него вспомнил.
Совсем недавно тоже...

Мне с сотрудниками довелось поехать в Менгрелию на похороны родственника нашего начальника. Менгрельцы вообще отличаются большой изобретательностью по части разных церемоний. И на этот раз нас ожидал «сюрприз». Когда мы вышли из автобуса и понурые направились к воротам, то у самого входа столкнулись с портретом пожилого мужчины в натуральный рост. С полотна на нас сурово смотрел человек в сером костюме. Его правая рука отделялась, торчала, преодолевая двухмерность изображения - ручной протез. Рядом стоящие родственники плачущим голосом (женщины голосили), разъясняли прибывающим, что покойник любил встречать гостей у самых ворот и всегда подавал им руку. Среди людей в трауре я увидел мужчину, правый рукав костюма которого был пуст и заправлен в карман. С жутким чувством я пожал протез. Одной из сотрудниц стало дурно. Пришлось объяснять присутствовавшим, что она очень близко была знакома с усопшим...
Но вот церемония закончилась. Мы вернулись с кладбища. Зашли в разбитую во дворе палатку, заставленную столами. Помянули вином умершего. Когда мы выходили из палатки, «под мухой», качаясь, увидели, как мимо нас на тележке провозили портрет. Уже без «руки». Что-то знакомое вдруг послышалось. Плохо смазанные колёса тележки издавали «ке-ке-ке».

Кстати, под конец той самой салонной игры в Москве кто-то предложил перебрать словесные обороты, синонимы слова «жизнь». Увы, таковых, не нашлось.


БЭ-МЭ

Соседский мальчик принёс домой тетрадку, которую подобрал на подоконнике школьного туалета. Обыкновенную салатового цвета двенадцати листовую тетрадку в клетку. Он долго держал её в тайне, не показывал отцу, хотя не боялся его и не особенно заботился о том, что тот секрет раскроет. Не показывал мальчик тетрадку и товарищам...
 
Когда парнишка первый раз раскрыл тетрадь, его позабавил рисованный шариковой ручкой фашистский флаг, свесившийся с крыши рубленной избы, и немец, справляющий за её углом малую нужду. Другой рисунок был «натуралистичнее» - однополчане фашиста (один ножом, другой вилкой) ковыряли ставшим вдруг огромным пенис солдата. Они ухмылялись и что-то шизоидное было в их ухмылке.
Мальчика в детстве пугали неким монстром по имени «Бэ-мэ». Если он капризничал, проявлял неповиновение, кто-нибудь из взрослых стучал незаметно по какому-нибудь предмету и, принимал испуганный вид. «Кушай кашу! Это Бэ-мэ пришёл. Он охотится за непослушными мальчиками!»…
И вот в свои десять лет он, наконец-то, увидел этого монстра в тетрадке. Огромного роста волосатое существо, исходящее похотливой слюной, (даже язык высунул) своими волосатыми клешнями пытающееся обнять стайку кучерявых голеньких младенчиков... Он снова и снова в тайне от всех рассматривал это чудовище. Каждый раз его охватывал жуткий страх, он бледнел.Иногда мальчик задерживался у подоконника школьного туалета. Как будто ждал кого-то.

Однажды его "застукал" отец. Он отнял у ребёнка тетрадь. «Кто это нарисовал?» – спросил он. Мальчик молчал. Его бледность пугала родителя. Он позвал мать, что-то шепнул ей на ухо.

На следующий день отец отнёс тетрадку директору школу. Они вполголоса обсуждали содержимое тетрадки, и потом директор порвал её. С того дня у туалета дежурил кто-нибудь из старшеклассников. «К параше приставили!» – острила над каждым очередным дежурным ребятня.


Некоторые слова

В мою бытность студентом я подрабатывал сторожем на Арбате. Меня определили в институт, располагавшийся в Ново-Могильцевском переулке. Учреждение было большим, считалось головным по всему СССР. Институт занимался проектированием мясо-молочных комплексов. Я подарил бригадиру бутылку чачи, так что он меня не беспокоил своими проверками. Ко мне на пост в определённый час захаживали друзья, подруги. Правда, я спал на раскладушке, без особых удобств. Но тужить не приходилось.
Когда заступал на дежурство, на посту я заставал лифтёршу – Марью Ивановну, некогда бухгалтера. Это была пожилая седовласая женщина, пухленькая, опрятная, улыбчивая. Речь ласковая. У неё недавно умер муж. По её рассказам, он не пил, не курил, занимался гимнастикой по утрам, в год раз ложился в больницу для профилактики. Во время последнего обследования вдруг умер. Лифтёрша говорила об этом с недоумением в голосе, никого не винила. Я поймал себя на том, что чуть не улыбнулся такой нелепой развязке. И был не одинок в этом отношении. С лифтёршей общались многие из сотрудников, в основном приятные люди. После её рассказа о супруге и они подавляли улыбку, но, спохватившись, тут же начинали критиковать врачей.
Я быстро освоился, сблизился с персоналом. С кем заводил разговоры, с кем просто здоровался. Антипатичным мне казался только один субъект. В отличие от коллег, он меня и лифтёршу напрочь не замечал. Мужчина – лет под пятьдесят, смуглый, с большими глазами и полноватыми губами. В неизменном сером плаще и чёрном цилиндре на голове. Всегда хранил молчание. Только раз он позволил себе быть экспрессивным, когда минуя мой стол и выходя на улицу, вдруг зычным голосом обозвал какую-то женщину б...ю. Я дёрнулся от изумления.
 
- Это вы про Арона Марковича? - переспросила меня Марья Ивановна после того, как я рассказал о нём. Потом продолжила: «А ведь здесь он был главным инженером. С беднягой что-то случилось. Его из уважения к прошлым заслугам держат в институте».
И вот в одно зимнее утро Арон Маркович пришёл довольно ажитированным. «Привет, Гурам!» - бросил он, глаза его блестели. Меня удивил факт, что он знал моё имя. Затем Арон Маркович заговорил с лифтёршей. Она только-только пришла. Из обрывков фраз я узнал, что всю жизнь он занимался сельским хозяйством и что это несерьёзно (?!), жил праведником и напрасно (?!), не занимался спортом, на работе ничего не делает, только цветы в горшках поливает. Говорил доверительным тоном, моментами прерывался и делал движения, отдалённо напоминавшие физкультуру. Было довольно жутковато. Я засобирался уходить, попрощался с лифтёршей и её собеседником. «Пока, Гурам!» - прозвучало громко. На улице сильно морозило. После на ахти-какой комфортной ночи на раскладушке холодный воздух бодрил меня.
Через два дня я снова заступил на дежурство. Спросил Марью Ивановну о её собеседнике. Она почти шепотом сказала: «В тот день Арона Марковича взяли. Он повёл себя неприлично».
После этого случая я стал замечать, как труден удел проектировщика. Черчение – испытание для нервной системы. К примеру, один из сотрудников почему-то позже всех уходил с работы. Он безжалостно тёр свои глаза, массировал висок, лицо было изнеможенным. Спускаясь по лестнице, он загодя подавал сигнал, чтоб не пугать сторожа своим поздним и неожиданным появлением.
Я подружился с одним сотрудником, армянином. Он был немного старше меня. Мы подолгу беседовали на разные темы. Гамлет (так его звали) никогда не носил головной убор, не смотря на время года, стоит выглянуть солнцу, приходил на работу в одной сорочке с короткими рукавами. Мой новый знакомый отличался спортивной выправкой. Однажды я спросил его, правда ли черчение проектов связано с нервными перегрузками. «Ночами кошмары снятся. Калейдоскоп чертежей крутится перед глазами», - был ответ. Через некоторое время я стал свидетелем тяжёлой сцены. В сопровождении врача Гамлета под руки по лестнице спускали два сотрудника. Его, бледного, сильно качало. Он перехватил мой взгляд и виновато улыбнулся. У входа в институт его ждала карета «Скорой помощи». «Лицо прямо на чертёжную доску уронил. Сознание потерял. Я ему всегда говорила, чтоб он шапку в холодную погоду одевал!» - говорила тревожно его коллега.  «Да, и Гамлет перегорел!» - подумал я.

К концу семестра у меня у самого появились неприятные ощущения, будто в голове из угла в угол переливается жидкость. Я поделился ими с соседом по общежитию, биологом. Тот спросил меня, не читаю ли я лёжа. Получив утвердительный ответ, сосед потребовал прекратить это безобразие. Он одарил меня словом «стамина». Оно привязалось. Думал, что не только из-за его благозвучности. Я стал замечать, что то и дело разглагольствовал на темы, им обусловленные.

Это слово понравилось и Марье Ивановне. Некоторое время ушло на разъяснение его значения. В это время мимо нас проходили два примечательных типа. «Два Кима – два весёлых друга! - шутливо произнесла лифтёрша, - вот у кого стамины с избытком!» Звали их Ким Дар Сен и Ким Дон Чун. Они были из тех корейцев, которых после войны у них на родине переселили в Среднюю Азию. Оба по-русски говорили довольно плохо. Эту пару с собой из Алма-Аты привёз с собой новый директор института. Свою команду! Один с миловидной внешностью, у другого она была грубее. Более явственно проступали скулы, а щели глаз были поуже. Одевались без затей, всегда при галстуках, которые не меняли месяцами. Как и сорочки.

Стамина одолевала их. Оба маленького роста, всегда деловитые, два Кима вприпрыжку взбегали и сбегали по лестницам института. В конце рабочего дня на фоне утомленных сотрудников они, пусть неказистые, всегда казались свеженькими.
В институте работал один мой земляк. Он не был занят интеллектуальной работой, ведал автопарком. Типичный пройдоха. Как мне сказали, в его трудовой книжке обнаружили много исправлений. Мы говорили на грузинском. Когда речь зашла о корейцах, он торжественно замолчал. Так делают у нас дома, когда мало понимают в чем-то, но знают что это самое весьма и весьма неординарное. В общежитии один из моих знакомых впал в позитивный расизм -  представители дальневосточных культур отличаются стеничностью, высокой конкурентоспособностью. К тому же они не претенциозны, на рожон не лезут.

Не знаю, как Ким Дон Чун, но Ким Дар Сен был довольно простым парнем. Однажды у меня с ним получился занятный разговор. Я сидел у своего стола и рассматривал очередной выпуск книги рекордов Гиннеса. Он подошёл ко мне, когда я разглядывал фото одного американца в ковбойской шапке. Тот весил 440 кило. Кореец посмотрел на рекордсмена и задумчиво покачал головой. Из его реплики следовало, что он не удивился весу американца, а был озабочен, сколько мяса и молока требовалось на прокорм толстяка. Напомню, что институт, в котором он работал, проектировал мясо-молочные комплексы. Попытка заговорить с ним о его соплеменнике Викторе Цое не увенчалась успехом. Он только вопросительно посмотрел на меня, дескать, о чём это говорит с ним сторож. После такой его реакции в общении с ним я ограничивался только приветствиями. Марья Ивановна же, завидев его, нараспев не без игривости в тоне произносила «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!».  Этот «напев» запал мне в душу, как и слово «стамина».

Вскоре меня перевели на другой объект. В последнее дежурство в институте, которое пришлось на воскресенье, я наблюдал, как сгружали и тянули по рельсам наверх огромные тяжеленные деревянные контейнеры. Этим занимались трое мощных парней. За такую работу, как я узнал от них, им обещали премию. Один из огромных ящиков они всё-таки уронили, из него потёк какой-то сок. От них же узнал, что завезли  электронно-вычислительную машину БЭСМ. «Бог в помощь!» - заметил я и имел в виду не только то, что им эту ношу надо было тащить на третий этаж. Того гляди, машина поможет им в их основном труде.  Ещё подумалось, что не знаю, как на родине Кимов, но в Южной Корее в обиходе давно уже персональные компьютеры, не то что «громаздьё» БЭСМ.

На новом объекте (спец.поликлинике) удобств было больше. Но утомление от нерегулярного сна накапливалось. Кроме того, что моём черепе из угла в угол переливалась жидкость, у меня пропал аппетит, падало настроение. Во снах слышалось напевное «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!» и то, как с ним перекликалось слово «стамина». Я последовал рекомендации моего соседа биолога – перестал читать лёжа и бросил работу сторожа.


Наваждение

Поёрничать, прикинуться невежей –такой искус для интеллигентного человека!
После спектакля в гардеробной театра со мной произошёл казус. Затерялась моя шапка. Пришлось ждать, пока народ не разобрал своё добро, а мой головной убор остался висеть на вешалке в одиночестве. «Пурпутал! Не на тот крюк повесил!» - объяснил покрасневший от стыда гардеробщик в ливрее, пожилой мужчина, по виду малограмотный. Ругаться не имело смысла, но его словечко мне показалось забавным. В НИИ, по месту моей работы, я не преминул случаем им поделиться. Что лаборанты, младшие,что старшие научные сотрудники смеялись. Чем не повод куролесить!
В этот момент в отдел буквально ввалился Николай М. Он запыхался, был оживлён, взгляд светился. Человека явно распирало от желания что-то сообщить. И вот он начал:   
- Иду я на работу. Гляжу, старик идёт навстречу. Сухощавый, мелкий, но молодцеватый в движениях. Он вдруг встрепенулся. Подходит ко мне с виноватым видом и говорит: «Здравствуйте товарищ полковник!» Хвать меня за руку и тараторит, извините, виноват, что пьяненький он.
Николай окинул нас взглядом. Потом продолжил:
- Пока я попытался ответить, прохожий смекнул, что обознался. Начал выпендриваться, даже кулаком стукнул меня в грудь. Впрочем, присмирел, почувствовал, что кулачки у него уже некрутые. Потом вовсе  перешёл на дружеский тон. Даже поведал, что в силовых органах служил, вышел на пенсию.
Рассказчик смолк, преисполненный двояким чувством – довольством за то, что его приняли за полковника (пусть спьяну), с другой стороны – получил за это тумак. И тут грянуло в унисон:
- Тебя пурпутали!!

Позже на совещании шеф после нудного анализа некоторой ситуации заявил, что в канцелярии, видимо, перепутали документы. Из присутствовавших кто прыснул, кто хихикнул. Начальник не знал о «неологизме» от гардеробщика и обиделся легкомысленной реакции коллектива.

Возникло типа навязчивого состояния. «Пурпутал, пурпутал»,- звучало в отделе как наваждение.Однако скоро выраженьице порядком поизносилось. Так жвачка теряет свой вкус, её продолжаешь жевать и в конце концов выплёвываешь.

После института я пошёл на вторую работу, на службу телефона доверия. Дежурить приходилось  каждый третий вечер. Платили не много, но мне, как психологу по специальности, было интересно. Я расположился за столом с телефоном. Ждать долго не пришлось. Позвонил мой постоянный абонент. У него была проблема. Ему казалось, что о нём сплетничают, говорят о его нетрадиционной ориентации.  Из его откровений я знал, что особенно злостно о нём шептал некий Иван Х. Сегодня мой собеседник пребывал в хорошем настроении. Он рассказал:
- Наш офис участвовал в конференции. Было много приезжих. На таких мероприятиях в кулуарах любят лясы точить. Кто-то из участников показал пальцем на моего главного обидчика. Имел в виду меня, а показал на него. Получил зубоскал сполна!
После беседы я думал, не параноик ли этот мужик. Правда, он припозднился с женитьбой. «Почему?» – интересуется общественность. Плюс феминные обертоны в голосе. Материал для пересудов! Думаю, что он сам на себя напраслину наводит, терзается домыслами. Вон и коллегу в порочный круг втянул. «Их «пурпутали»! - вспомнил я и осклабился. Словечку, а не проблеме пациента.

В то дежурство звонков было много. Общались со мной в основном страдающие от бессонницы. Где-то в час ночи один тип позвонил. Он пребывал в трауре. Абонент угрюмо поведал, что долго болел его родственник.
- Ждали, что он умрёт, а смерть прибрала другого члена семьи. Перепутала! – заключил он.
Меня прошиб холодный пот. Желания повалять дурака не появилось.


Гитри-гитри-гитруна!

Детей пугают кем-то или чем-то. На одного мальчика наводило страх некое существо по имени Бэ-мэ. Другой побаивался обычных милиционеров. Источником моей фобии был совершенно частный субъект по имени Дуру Перадзе, инженер. Наваждение нашло на меня с момента, когда поблизости от нашего дома началось строительство четырёхэтажного жилого здания. Каждое утро начиналось с воплей инженера. Тогда строили долго и много. Завершив дом, приступали к другому, тут же недалеко. Казалось, что не будет конца моим терзаниям. Меня не пугало содержание гневливых отповедей инженера – мат-перемат и одно-два связанных предложения. Мандраж вызывал его голос  – хриплый, сипящий, в упоении переходящий на кликуший регистр чуть ли ни на женское меццо. Возведенные стены создавали эффект эхо. Ор вдруг обрывался, был слышен спокойный урезонивающий хриплый бас. Потом наступала глубокая тишина. Возникало жуткое ощущение, будто ИТР учинил-таки свою расправу.
В моей семье это пугало использовали в педагогических целях. Его звали, когда я отказывался есть гречневую кашу. Кстати, с тех пор её ненавижу. Или, стоило мне заявлять о своих правах, как раздавался стук в дверь. Мне тихим голосом сообщали, что пришёл инженер со стройки, справляется, кто, мол, здесь не слушается.
Самого Дуру я не видел. Мне казалось, что обладателем такой луженной глотки мог быть только монстр из сказки, которую родители зачитывали мне до дыр. Я готов был её слушать постоянно. Ведь конец у неё был счастливым. В одно прекрасное утро на стройке никто не вопил. Так прошёл день. Потом я узнал, что Дуру повысили в должности. Он перебрался в кабинет. Мне на радость!

Однажды на улице мой отец поздоровался с одной парой – мужчиной и женщиной. Она – красивая нежная женщина в макинтоше, он – типичный мужлан с хриплым голосом, тоже в макинтоше и в цилиндре. Обращала на себя внимание бородавка на его носу и хриплый голос. Оба улыбались мне и моим родителям, мужчина даже потрепал меня за подбородок, приговаривая: «Гитри-гитри-гитруна!». Слова отдаленно напоминали название огурца на грузинском языке («китри»), но в данном случае это бахчевое было не при чём. Он был грубовато ласков и игрив в тот момент.
- Это Дуру Перадзе – инженер с женой, - сказал маме отец. «Он не такой уж страшный!» - подумал я.

Прошло много лет, пока я не встретил Дуру ещё раз и при весьма неординарных обстоятельствах...
Времена наступили тяжёлые. Ситуация в обществе накалилась. У власти находился Звиад Гамсахурдия. Парламент того периода напоминал семью на грани развода. Стороны параноидально искали повод для обиды. В тот день оппозиция поставила вопрос, а звиадисты, пребывающие в большинстве, должны были, конечно, отклонить его. На лужайке перед университетом, оплота оппозиционеров, поставили телеприёмник. Десятки людей уставились на малый экран и с замиранием сердца следили за трансляцией. И вот в зале парламента и на лужайке перед университета всё стихло. Шёл подсчёт голосов. Тогда не было электронной системы. Процедура затягивалась.
- Ты представь себе, если предложение всё-таки пройдёт, - шепнул я своему товарищу на ухо. Мы сидели на траве сбоку от ТВ, в не самом удобном месте. Тот только побледнел в ответ. Поёжился. Предложение не прошло, и мой приятель облегченно вдохнул. Ораторы с обеих сторон обменялись филиппиками. Спор шёл, кто же из них в большей степени европейского типа демократ. Оппозиция коллективно стала покидать зал. Им улюлюкали в спину представители большинства, а при выходе на улице депутатов осыпали мукой активистки правящей партии. Такой метод политической борьбы уже активно использовался. То, что стороны осыпали друг друга кукурузной, а не пшеничной мукой, считалось знаковым явлением. Из неё обычно готовились хлебцы «мчади», что добавляло этническую специфику действу. Ещё то, что в ходу было другое народное средство – среди звиадисток находились профессиональные плакальщицы и спецы по фольклорному жанру проклятий.
 
Люди, находившиеся перед университетом, собрались было маршем направиться в сторону парламента, но последовала команда оставаться на месте, мол, «ребята сами сюда едут». Действительно, через 15 минут они прибыли на автобусе, многие из них в побелевших от муки костюмах. Их встретили как героев, пострадавших от «этнических обскурантов». Некоторые из них сразу же начали витийствовать. Раздался призыв к активным действиям. Народ, уже сформировавшийся в многочисленную демонстрацию, направился к зданию телецентра. Идти было не долго. Его захватили быстро. Достаточно было выгнать немногочисленных милиционеров. Тут пришло известите, что в отместку звиадисты отключили телебашню. Манифестанты остались недовольны собой. Не подумали о телебашне!? Кстати, депутаты принесли с собой списки поименного голосования. Я с приятелем жадно искали в нём имя нашего однокурсника. Тот, оказывается, воздержался при голосовании.
- Вот хитрец-подлец! – воскликнул приятель.

Начался митинг. Для его удобства было решено перекрыть проспект перед зданием телецентра. Автомобилисты, которым перекрыли путь, выражали недовольство. По их физиономиям было видно, что пикеты на улицах стали досаждать им. Большинство из них, матерясь, разворачивали свои авто. Попадались такие, кто пытался договориться с добровольными дружинниками. Везло тем, кто обнаруживал среди них знакомых. Грозный окрик со стороны воздвигаемой трибуны прекратил такого рода протекционизм.
- Вы мешаете общей борьбе за дело строительства демократии в Грузии! - кричал через мегафон в сторону дружинников один из лидеров.

Тут к пикету подкатила старая «Волга». Машина чем-то походила на малый броневик с его угловатыми, но прочными формами. Видавшее виды авто. Из кабины вышел крупный мужчина. По повадке он чем-то напоминал кабана-секача – свирепая физиономия, мощная шея выдвинута вперёд, бегающие глазки, нос с бородавкой как бы принюхивался. Хриплым голосом, не терпящем возражений, он потребовал освободить проезд. Манифестанты сначала опешили - какой-то мужик, с виду ИТР, начальничек с производства, качает права перед праведным народом. Со стороны трибуны послышалось предупреждение:
- Не поддавайтесь провокациям звиадистов, проявляйте толерантность. Свобода слова – вот зачем мы здесь собрались!
Тут мои некоторые знакомые повели себе неожиданно. Помянутый приятель, например, сущий ботан, книжник, вдруг бросился к машине и лёг на её капот. «Никакой я не звиадист! – кричал в это время толпе мужчина, - они такие же бездельники как и вы! Делом займитесь!» Эпитет был произнесён на русском с сильным грузинским акцентом - «бэздэлники!» Что-то до боли знакомое послышалось мне. Я вспомнил инженера со стройки. И тут последовало «Не буду я Дуру Перадзе, если...» Я уставился на него, даже прекратил попытки урезонить впавшего в раж своего приятеля. Пока строптивый Дуру препирался с толпой, тот с капота переместился под колёса «Волги», присоединился к другим энтузиастам идеи. То, что узнавание не было ложным, подтвердил факт – из кабины вышла красивая женщина (знакомая мне жена инженера). С плаксивым выражением лица она пожаловалась народу, что теперь у мужа испортилось настроение, и он весь вечер будет «есть её поедом».
- Садись в машину, женщина! – окликнул её грозный супруг. Потом брезгливо посмотрел на барахтающихся у колёс его «Волги» манифестантов разной комплекции и возраста. Один из них был знакомым мне доцентом университета. Убедившись, что упрямец не является звиадистом, демонстранты заподозрили, а не коммунист ли он. На что последовала реплика, мол, все политики - прохвосты, а коммуняги первые из них. Назревал альтернативный митинг, где строптивец был в единственном числе. Впрочем, инцидент был исчерпан. Дуру ещё раз обозвал всех «бэздэлниками», развернул свою «Волгу», издал чёрный едкий выхлоп газом и скрылся.
- Гитри-гитри-гитруна, Дуру! – промелькнуло в моей голове.

День можно было назвать историческим потому, что оппозиция так и не вернулась в парламент, а через некоторое время в Тбилиси разразилась гражданская война. Увы, настоящая, с десятками жертв.


ПОКА НЕТ, ПОКА НЕТ...

Я как-то беседовал с одной американской коллегой. Она изучала тексты, которые публиковались в «комсомолке» под рубрикой «Алый парус». Её удивляла инфантильность советских людей. Дескать, большинство авторов недетского возраста, а столько выспренностей у них на темы любви. Я ничего не ответил, вспомнил только случай, о котором рассказал ей...

Поездом я направлялся в Тбилиси. В плацкарте компанию мне составили два абитуриента. Их сопровождал молодой человек постарше, как потом выяснилось, сотрудник одной из столичных газет. Все трое были из провинциального городка в Западной Грузии, вполне возможно, приходились друг другу родственниками. Я был младше их, только-только перешёл в 10-й класс. Молодой человек задавал своим подопечным вопросы «на засыпку», проверял знания. Иногда мне удавалось вставить слово, даже удостоился похвалы. Один из попутчиков сказал, что мне бы прямо сейчас в вуз поступать.
Пассажиры, находившиеся в плацкарте, доброжелательно поглядывали на компанию. Парнишки производили впечатление хорошо воспитанных и весёлых, журналист же выглядел вальяжным в своём костюме, галстуке, со сдержанными манерами. Ребята были с ним вроде на равных, но заметен был некоторый пиетет, который они испытывали к нему. В какой-то момент абитуриенты начали настаивать, чтобы Тенгиз (имя журналиста) поделился чем-нибудь из его творчества. Тот несколько помялся, но потом согласился.

Его рассказик показался романтичным. В купированном вагоне ночного поезда юноша путешествовал с незнакомкой. У неё была томная повадка - «говорила размеренно, движения рук, мимика плавные и замедленные». Юноша уступил даме нижнюю полку. Несомненно, он проникся к ней симпатией. В какой-то момент она попросила его удалиться в коридор. Наступило время отхода ко сну. Он стоял в коридоре и смотрел в окно. Мимо проносился ночной пейзаж, а в голове под стук колёс звучало: «Пока нет, пока нет...». Ночью он ворочался на верхней полке, томился от того, как ритмично стучало в голове: «Пока нет, пока нет!». Рассказ кончался тем, что девушку на перроне встретила многочисленная родня. Так и расстались ни с чем.
 
Зрители похвалили автора. Некоторые женщины даже умилились рассказу. Он подкупал невинностью. Времена были «строгие», 60-е годы, аудиторию составляли женщины, провинциалки с традиционным воспитанием. Я, тинейджер, вторил им, а абитуриенты сияли от гордости за своего родственника. Фразу-рефрен слушатели приняли как нечто само собой разумеющееся. Никто не усмотрел в ней двусмысленность...
Кстати, я первый раз тогда воочию увидел  писателя.

Кончив своё повествование, я вопрошающе посмотрел на коллегу-американку. Она несколько поморщилась.
- Очередной опус в духе «Алого паруса», - отрубила она. Потом признала, что автор, впрочем, хорошо передал навязчивый мотив, идущий от репрессивной культуры.
- Ритмично и исподволь!


Кокомотэ

Племянник Наполеона изучал английский. Дядюшка помогал ему. Однажды парнишка пересказывал текст... Мальчик-бушмен по имени Утэтэ жил недалеко от заповедника, где работал его отец, который по версии племянника пас там носорогов. Дядюшка не стал исправлять неточность насчёт носорогов и их пастуха, ибо пребывал под впечатлением от столь экзотичного имени африканского парубка.  Другое то, что в этот  момент Напо связал это имя с инфантильной речью соседского ребёнка. Ему было четыре года, а он только одно талдычил: «Кокомотэ, кокомотэ!» Это «слово» обозначало все доступные сознанию парнишки явления, варьировалось только эмоциональное наполнение. Плача или смеясь, он нараспев произносил своё «Кокомотэ»... «Звучит, как Утэтэ», - сделал про себя заключение Напо.

В тот день тема получила неожиданное развитие. Вечером к Наполеону зашёл дальний родственник. За лекарством. Этот тип отличался ипохондрическим характером и лечил свои многочисленные недуги исключительно дорогими и редкими лекарствами, к коим Наполеон, как провизор, имел доступ. В этот вечер гость, верный себе, много говорил о своих болячках. А потом начал разглагольствовать о том, чем болел Наполеон Бонапарт, о том, сколько раз император пытался покончить жизнь самоубийством. Провизор досадовал от того, что каждый раз собеседник для пущей убедительности перевёл в него свой взгляд.
Напо Спиридонович попытался замять неловкую ситуацию и заметил мягко:
- На моё счастье я не столь амбициозен, как мой тёзка!

Ипохондрик понял намёк и затих. В это время по ТВ показывали цирковое представление. Напо смеялся проделкам клоуна. Гость не разделял его веселье. Ему вдруг вспомнился фильм, самые мрачные эпизоды апокалипсиса, которые увековечивали кадры двух танцующих марионеток – мужчина и женщины. Они танцевали не под музыку, а под ритм «весьма идиотской фразы» (выражение, к которому прибег рассказчик) – «Тэтэ-матэтэ, тэтэ-матэтэ». Тут Напо покраснел, «фраза»  ассоциировалась у него с именем мальчугана- бушмена и речью косноязычного соседского мальчика: «Тэтэ-матэтэ», «утэтэ», «кокомотэ». Вдруг с экрана ТВ донеслась команда дрессировщика тигров: «Патэ!!» Провизор даже подскочил, так зычно прозвучала команда.
- Тэтэ-матэтэ, кокомотэ, Утэтэ, патэ!» - чуть было не выпалил он.

Напо стал замечать, что в городе появилось много африканцев. Сплошь крепкие молодые люди. Ходил миф, что они все - футболисты. Как-то в зимнюю пору он стоял у дверей аптеки и наблюдал чернокожих молодых людей. Они толпились у входа в продуктовый магазин. Один из них был в одной сорочке. «В такой холод!» - промелькнуло в голове у Напо. У его сестры недавно умер свёкр, и у провизора промелькнула благая мысль, что можно было раздать оставшуюся одежду мигрантам. Он бросился звонить сестре. Она долго не могла понять, о каких неграх говорит её брат, и какое отношение к африканскому футболу мог иметь покойный свёкр. Сказалась манера Напо говорить тихо, скромно («мямлить», по словам сестры).
Когда Напо вышел на улицу, негры, лопоча на своём языке, двинулись с места, проходили мимо. Один из них нёс пакет с сахаром. «Четыре парня ждали, пока пятый купит один кг сахара, а теперь, наверное, на суахили обсуждают покупку», - вёл внутренний монолог аптекарь. Неожиданно для себя на английском он спросил проходящих мимо, не футболисты ли они. «Да! Да!!» - ответили те хором, с некоторой готовностью, явно чтоб не дать повода заподозрить их в том, что они – нелегальные мигранты.
- Интересно, есть ли среди них парень по имени Утэтэ,– подумал аптекарь.

Но вот после некоего случая Напо перестал проявлять любопытство к мигрантам из Африки...
Он стоял у выхода метро «Проспект Руставели». Ждал меня. Мой приятель пришёл вовремя, я же запаздывал. Напо не терял зря время и рассматривал прохожих. Тут его внимание привлёк один негритянский юноша. Тот точно не был футболистом - клянчил деньги, попрошайничал. На посредственном грузинском языке мигрант живописал, что голоден, что хочет собрать деньги на билет на самолёт, чтобы улететь домой. Народ проходил мимо и на спичи чернокожего парня не реагировал. Напо стал анализировать ситуацию. Этот тип выбрал невыгодную позицию. Сзади стоящего на ногах парня находилось большое пространство, в глубине которого располагались скамейки, на которых сидели довольно привлекательные девицы. Здорового с виду попрошайку это пространство поглощало. «Таким образом, - рефлексировал провизор, - внимание людей к его особе не могло быть акцентированным».
Он подошёл к парню, подал ему 20 тетри и на английском посоветовал ему стать у парапета. Дескать, там тень и ещё ... Далее последовали рассуждения о неудачной тактике попрошайки. Молодой человек повиновался, но Напо не был уверен, что был понят вполне. Негр двусмысленно, с интересом посмотрел на малого роста, полноватого, с рыжими волосами и веснушками мужчину. Чем больше старался казаться вежливым мой приятель, тем больше подозрения выказывал по отношению к нему темнокожий.
Напо был доволен  своим открытием, почти гордился. «Да, у меня талант к попрошайничанию!» Мой приятель расплылся в улыбке, ему вспомнилось, как наградил аналогичным комплиментом Кису Воробьянинова Остап Бендер. Провизор, не переставая, наблюдал за негром. У того "бизнес" вроде наладился – несколько прохожих вняли его мольбам-просьбам. Напо даже забыл, зачем собственно находился у выхода метро. Он опять подошёл к молодому человеку. Хотел спросить его об успехах и ещё... имя. Негр смотрел откровенно сально и с вызовом. Но имя своё назвал – Фердинанд.
- Да, имя нордическое, совсем не африканское, как Утэтэ, - усмехнулся про себя Напо. В этот момент к киоску неподалеку подошёл другой негр. Судя по его прибранной одежде и поведению, он был более успешным, может быть, действительно играл в футбол за какую-нибудь местную команду. Африканцы обменялись фразами на своём языке. При этом оба с гадким интересом поглядывали на «местного». Наполеон уже догадывался, за кого его принимают. Когда «футболист» ушёл, он бросил ещё 20 тетри в лапу негру и спросил, о чем тот говорил с земляком. Попрошайка отреагировал нагло и сказал, что «те дела» (здесь он сделал неприличный жест) могут стоить гораздо дороже – 20 лари. Напо вспыхнул и внутренне вскипел. Впрочем, он не знал, как поступить в такой щекотливой ситуации. Сжал свои белые, покрытые веснушками кулачки. Побить мигранта!? Негр быстро смекнул, что оплошал и быстро ретировался, ушёл в сторону проспекта.

Когда я подошёл к приятелю, тот стоял растерянный и красный.  Напо мямлил абракадабру типа: «Утэтэ, кокомотэ, тэтэ-матэтэ, патэ...»


"Браво, Кук-к-к-у-р-рыч!"

Один грузинский футболист попал в книгу рекордов Гиннеса. В течение шести часов он без остановки жонглировал мячом, причём головой. И не только жонглировал, но и вёл разговоры с членами специальной комиссии. Говорят, что рекордсмен умудрился даже сходить по малой нужде. Мяч, как завороженный, продолжал прыгать на его черепе.
 Кстати, этот футболист другими футбольными достоинствами не отличался.
Мой одноклассник Вано был чем-то похож на этого субъекта. Он тоже мог выкинуть нечто на баскетбольной площадке. Однажды в городском зале, где шёл турнир, Вано произвёл сенсацию. Но сделал это не во время игры, а в промежутке между матчами, когда нетерпеливым зрителям дают порезвиться на площадке. Во всеобщей возне участвовал и Андро. Пользуясь своим почти двухметровым ростом, он с лёгкостью подбирал мячи, отскакивающие от щита. Сам не бросал, а великодушно отдавал мяч кому-нибудь из мальчишек, которым было несподручно побороться под кольцом. В один момент Андро выудил из толпы Вано, невысокого паренька в очках. Получив мяч, тот отступил к самой середине площадки и по высокой траектории послал мяч в сторону кольца. Всплеск сетки кольца, точное попадание! Вот мяч снова у Вано. После лёгкой оторопи в зале, ему безропотно уступили очередь на бросок. На сей раз он подошёл к щиту поближе и с отскоком от пола послал мяч в кольцо... "Браво, Кук-к-к-у-р-рыч!" - крикнул на весь зал Гио - слегка придурковатый малый. Дело в том, что Вано по отчеству был Кукурьевич, что приводило в восторг Гио. Произносить "Кук-к-к-у-р-рыч" доставляло ему удовольствие.
 Во время игры Вано был не столь расторопен. Вроде бы тренировался много, даже тик у него был - периодически, не ко времени и месту, воздевал правую руку и прищуривался - имитировал бросок. На площадке, получив мяч, Вано начинал суетиться, "телиться", как говорил тренер. Раз, потеряв ориентацию, он врезался с мячом в судейский столик и опрокинул его. А однажды попытался сделать свой коронный бросок с середины площадки, но не попал даже по щиту, угодив мячом в физиономию одного из зрителей. "Чтоб не смешить гусей" (выражение тренера), Вано не ставили в состав.

 Держать в моей памяти Вано - особого резона не было. Я уехал из городка, перебрался в Тбилиси, а потом и в Москву. Ездил много. Названия многочисленных городов и городков смешались в моём сознании. Сохранились лишь эпизоды. Так вот, в одном сибирском городишке мне выпал случай своего одноклассника вспомнить... Пока ехал из районного центра в этот город в полупустом "пазике" познакомился с одной миловидной особой... По дороге к гостинице наблюдал похоронную процессию. Красный гроб, неестественно яркие в солнечный морозный день искусственные цветы и серого цвета покойник. "Угорел от водки, окаянный!" - расслышал я комментарий старушки, что стояла рядом...
 Ольга, знакомая из автобуса, навестила меня в гостиничном номере. Она долго не называла свою фамилию. "Помните у Чехова? Есть у него рассказ "Лошадиная фамилия". "Кукури!" - всплыло в памяти. В Грузии таким именем называют не только мальчиков, но и лошадей. "У моего одноклассника было лошадиное отчество", - заметил я гостье...

 Я женился третий раз. Новая жена была из мормонского штата Юта (USA). Когда при первой встрече спросил её, не мормонка ли она, на что последовало: "Прозелитизмом не занимаюсь!" Вчера со мной произошло нечто несуразное. Я был на баскетбольном матче. Играли "Юта Джаз" и "Атланта Хоукс". В перерыве между таймами массовик-затейник предложил зрителям разыграть 500 баксов. Для чего надо было забросить мяч с центра площадки. Желающих набралось много. И вот из толпы отделился невысокий белый мужчина в очках, наверное, моего возраста. Он уверенно взял мяч в руки и мощно бросил. Точно!!
 - Браво, Кук-к-ку-р-рыч!! - вырвалось вдруг у меня.


Сашки-шахматы

Классик социологии как-то отметил, что болтовня – «чистая форма социальности», чем пустопорожнее, тем чище форма. Коллективное чае- или кофепитие -  её пример. Сотрудникам нашего социологического центра был известен тезис авторитетного коллеги. Получалось, что они предавались «чистой форме» со знанием предмета... Сегодня тон задал м.н.с. Юрий К. Вчера ему попалась книженция, которую он по безделке просмотрел, и впечатлениями о которой делился с коллективом.
- Ленин, будучи в Шушенском, коротал время за шахматами, – сказал Юрий. Потом добавил с лукавинкой: «Постреляет вдоволь зайцев в тайге, а потом за шахматы садится», намекая на расхожую басню об охотничьих похождениях вождя в шушенской ссылке. Время было перестроечное, зубоскальство по такому поводу только приветствовалось. Потягивая кофе, коллега продолжил:
- К Ленину захаживал надзирающий за ним уполномоченный. Тот несколько раз заставал Ильича за игрой. Мужик он был простой, сами фигуры шахматного комплекта приводили его в восторг. Жандарм признался, что ему бы в «сашки» поиграть, а шахматы не для него.
Именно это слово и позабавило Юрия. Он повторил его, раз, другой, и произвёл впечатление. Народ посмеялся словечку. Рассказчик добавил и уже в более серьёзном тоне:
- Автор явственно подчеркнул, каким болваном был служивый. Даром что ли на царя работал!
Здесь подала голос одна из присутствовавших дам, вспомнила Маяковского. Поэт признался, что шахматы для вождей, ему бы шары на бильярдном столе гонять.
 
Юрий сказал задумчиво:
- Из книги не ясно, с кем в сибирской глухомани вождь мог играть в шахматы. Не с Крупской ли?
- Не исключено, что Ильич просто разбирал партии, сыгранные мастерами, - последовала подсказка из аудитории.
- А почему бы не допустить, что Ленин с надзирающим в «сашки» играл. Со скуки, - ввернул своё предположение м.н.с. Вова К. Этот тип был горазд на эксцентричные догадки. Он не унимался:
- Под конец они вообще переходили на игру в «чапаева». Кто первый щелчками выбьет своими шашками шашки соперника.
Вову поправили: «Надо полагать, такое интеллектуальное единоборство тогда по-другому называлось».

Дмитрий Д. (зам.зав.отдела) заметил:
- Мало кто знает, как на самом деле играл в шахматы Ленин. Есть фото, где-то на европейском курорте он сражается со своим идейным оппонентом Богдановым. За партией наблюдает Максим Горький. Кажется, он и написал о том, как Ильич, которому ничего человеческое не было чуждо, злился, когда проигрывал. В частности, Богданову.

Разговор оживился. Всё чаще звучали «кстати», «к месту», «заодно». Заработал механизм свободных ассоциаций. «По закону жанра чистой формы социальности»,- сказал бы помянутый классик.
Так, Татьяна М. (она - с.н.с.) «кстати» вспомнила, что её сын постоянно обыгрывал в шашки своего соседа, но ему никак не удаётся обыграть соперника в поддавки.
«К слову», я пересказал видео-ролик, как собкор «Известий» Мэлор Стуруа беседовал в американской тюрьме с  заключенным негром и одновременно играл с ним в шашки. Оба сидели на корточках по обе стороны решётки, доска располагалась на полу, на стороне интервьюера. Оказывается, мои сослуживцы держали этого стилягу- журналиста за француза. Некоторое время ушло на разъяснение им, что он – грузин («более того –мингрелец»). «Между  прочим», американцы называют свои шашки «чеккерс» - произнёс я  акцентировано, чтобы не уходить от темы.

Я вошёл в раж. Меня, как говорят кахетинцы - представители другого грузинского суб-этноса: «С осла уже было не стащить». Я потчевал товарищей по работе историей...

Мне было лет 7-8, когда отца перевели по службе в провинциальный городок. Семья временно жила в ведомственной гостинице винного треста. Однажды, прогуливаясь в фойе, я заприметил одного мужчину. Он сидел на диване и ждал. Среднего возраста, невысокий, под носом мушка, выражение лица и его поза усталые. Ещё - от него пахло дешёвыми папиросами. Мы разговорились. Незнакомец погладил меня по голове и предложил сыграть с ним в шашки. Они лежали тут же, на журнальном столике. Я регулярно обыгрывал своего младшего брата в шашки, и был удивлён, что с большей лёгкостью расправлялся с незнакомцем. Впрочем, мой соперник не унывал. Только в глазах загорелся огонёк, он добро улыбался мне. В фойе появился молодой человек с выправкой. «Василий Павлович, машина готова!» доложил он. Мужчина  протянул мне руку, потом опять погладил меня по голове и удалился. Позже от домашних я узнал, что это был коммунист №1 Грузии, Секретарь ЦК Мжаванадзе. Отец, узнав о том, как я обошёлся с ним, только руки развёл от неопределенности.

Сотрудники помолчали после моей истории. Только неугомонный Вова К. порывался сказать что-то. Но в разговор вступил Павел Иванович, зав.отделом. Он всё время тихо сидел в кресле и только слушал. Но вот заговорил, что означало - с чае-кофепитием пора кончать. Шеф сказал:
-  Сегодня пристрастие к шахматам почему-то перестало быть элементом имиджа политика. Помню, как на молодёжном фестивале своей причастностью к шахматам пококетничал Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Пастухов. Он принял участие в сеансе одновременной игры на 50-досках (!?). Молодёжный лидер обошёл все доски, на которых сделал первый ход белыми. Продолжил сеанс приглашенный гроссмейстер.  Мой подчиненный, который был среди участников, «авторитетно» заявил, что маэстро особенно хорошо использует ладью. «Все мои фигуры ею уничтожил». Сегодня этот игрок –видный политик. Я как крепкий советский перворазрядник в этой игре, могу засвидетельствовать – судя по отпущенному им комментарию, его шахматная квалификация довольно невысокая... Не знаю, играет ли он в «сашки».