А. П. Чехов Три сестры или одна?

  Как известно, Л. Н. Толстой в крайнем раздражении даже не смог дочитать «Три сестры» до конца.

«Если пьяный лекарь будет лежать на диване, а за окном идти дождь, то это, по мнению Чехова, будет пьеса, а по мнению Станиславского — настроение; по моему же мнению, это скверная скука, и, лёжа на диване, никакого действия драматического не вылежишь…» (Л.Н. Толстой)

Вл. Немирович-Данченко, попытался в пьесе найти фабулу:

«Теперь пьеса рисуется так. Фабула — дом Прозоровых. Жизнь трёх сестёр после смерти отца, появление Наташи, постепенное забирание всего дома ею в руки и, наконец, полное торжество её и одиночество сестёр»

 Н.Я. Берковский тоже ощутил голод событийности в пьесе:

«События у Чехова не отводятся на периферию, но уходят в глубь… часто творятся они не на сцене, а где-то в закулисном пространстве, откуда мы получаем намеренно скудную отрывочную информацию. В драмах Чехова события — фон, а быт выносится на передний план…»

Рецензент В.П. Ашкинази решил, что из-за дефицита событий пьеса должна обязательно провалиться:

«Не без ужаса думаю я, однако, о той коллизии, которая неминуемо произойдёт между пьесой Чехова и её исполнителями, когда она доберётся до провинции <…> Её не возьмёшь ни талантливой игрой отдельных исполнителей, ни новенькими декорациями. Её можно взять только общим тоном исполнения, только общим ансамблем»

   Критик Н.О. Ракшанин решил, что драма: «не затрагивает никаких новых вопросов, не возбуждает никаких новых мыслей и ограничивается лишь тем, что разыгрывает новые вариации на старую тему» и главный недостаток драмы — то, что она «не производит впечатления новизны».

  Поэтому совершенно непонятно, почему вдруг публика не согласилась с просвещённой критикой и высоко оценила премьеру. Как писал С.А. Андреевский:

"Они возбудили такой шум, что критика сочла долгом понизить восторг публики и стала доказывать, что пьеса Чехова — вещь посредственная".

Причину пытался разглядеть Н. Полянский:

   "Мы уж слишком привыкли ко всякого рода кричащим «завязкам» и «развязкам», как пьес и литературных произведений, так и нашей обычно скучной и серой действительности. Жизнь однообразна и с виду ровна и спокойна; заглядывать в её глубину, в те сложные внутренние пружины, которыми она движется, временами выкидывая на свою спокойную поверхность разбитые внутренней драмой жизни, мы не привыкли… И заслуга Чехова именно в том и состоит, что он, как никто, умеет раскрывать перед нами всю эту спрятанную драму жизни, особенно ярко изображенной им в «Трёх сёстрах».
    Однако...
    Какая такая "спрятанная драма жизни", если эта драма столь очевидна? Вот только "события" весьма своеобразны.
    Чтобы понять литературные формулы чеховских произведений, надо вспомнить, что Антон Чехов помимо писательства ещё и был хорошим доктором в эпоху, когда кроме фонендоскопа, ну ещё кроме градусника  у медицины почти не было ещё никаких диагностических приспособлений.
     Именно поэтому врачи прошлого должны были быть весьма наблюдательным, чтобы в основном из созерцательных наблюдений за цветом кожи, поведением и особенностями речи и поступков пациентов составить близкий к истине диагноз.
     Создаётся впечатление, что с этими же профессиональными приёмами А.Чехов внедряется и в анализ социально-психологических закономерностей отношений между его современниками. Но только в этом случае он вместо типовых физиологических патологий исследует типичные психотипы, которые наблюдает у людей своего круга.
     В "Трёх сестрах" Чехов весьма искусно применяет тот же приём, который изобрёл Ф.Достоевский в "Братьях Карамазовых". (А нет ли тут в названии своеобразной аллюзии?).
     В значительном смысле три чеховских сестры это тоже своеобразные стадии эволюции женщины, только не в эпохальной релаксации, а в жизни типичного индивида некоторого социального страта.
     Всмотритесь, - восторженная юность Ирины, - она, ведь, в обыденности, как правило, предшествует супружеской скуке Марии. А в свою очередь типовые мучения Марии (вместе, кстати, с позывами к адюльтеру) обычно в лучшем случае приводят женщин бальзаковского возраста к смирению ольгиного типа. (Хуже, - если по варианту Анны Карениной).
     Так вот она - своеобразная чеховская фабула. Получается, что у Чехова некоторые типичные метаморфозы главных героев, которые обычными приёмами пришлось бы описывать в толстом романе вдруг существуют и взаимодействуют на сцене одновременно, отчётливо намекая нам о некоторой типовой закономерности нашего роевого существования.
     Именно это и составляет ключ к пониманию зрительских симпатий. В первую очередь женщины, сидя в театральных креслах, вдруг, узнают самих себя (а, если - не узнают, - то чувствуют) в отдельных "сёстрах по крови". Чехов трагикомически живописует жуткую скуку существования слабых женщин на фоне не менее трагической скуки и бесцельности жизненного пути мужчин.
     При этом открытие А.Чехова грандиозно ещё и развенчанием роли образования в поисках смысла собственного существования.
     На проверку оказывается, что грубая, меркантильная, лживая и некультурная  Наталья Ивановна гораздо легче просвещённых сестер Прозоровых находит для себя какие то деятельные грани реальности.
     Критика всё время стремилась обвинить А.Чехова в воспевании скуки, но в чем же виноват писатель, если он пытался исследовать некоторые социально-психологические проблемы не только в стиле диагноза, но и пошире в аспекте эпикриза. Ведь болезни для того и изучают, чтобы их правильно лечить и разрабатывать правила профилактики.
     Чехов, как правило в своих произведениях не даёт чётких и однозначных рецептов, кроме "работать", "нести свой крест, терпеть и верить". Но, в принципе, уже и это в общем и целом соответствует целительной истине.