Мы в такие шагали дали

  Майские тёплые деньки 1983-го. Тополя сверкают на солнце свежей зеленью листвы. Внутренний дворик Могилевского облвоенкомата на Крупской. Я в гурьбе новобранцев «команды 100» строюсь перед «купцами» из учебной дивизии ВДВ, что дислоцировалась под литовским Каунасом…

 

Едва ли не первое, чему меня научили в армии, — воровать. Да, вот так, — ни больше ни меньше. Понимаю, удивил-шокировал малость. Однако, как говорится, что есть, то есть — такая вот «школа мужества». С детства был воспитан чужого не брать, но когда речь идёт о выживании — на многое пойдёшь. Банальная ситуация у молодого бойца — спёрли ремень. Выходишь на построение и стоишь, аки пленный, неподпоясанный. Сержант, понятное дело, ставит задачу: ищи-добывай, где хочешь, хоть рожай, но чтоб завтра утром ремень был. Поскольку невыполнение задачки было чревато моральными и физическими неприятностями, приходилось выкручиваться. Под покровом ночи «тыришь» предмет амуниции у такого же молодого, и теперь это уже не твоя, а его проблема. Стыдно, противно, но приходилось… Забегая вперёд, скажу, что необходимость красть постепенно отпала по ходу службы, а затем и вовсе — вместе со счастливым и долгожданным «дембелем».

 

Боевая учёба в литовском Гайжюнае началась у нас, стриженых новобранцев, с устранения так называемой танкобоязни. Едет бронемашина, а ты бросаешься под неё между гусеницами. После того, как эта махина проедет над тобой, метаешь в неё учебную гранату.

 

На третий день (вернее, ночь) в учебке  доблестных советских ВДВ я усердно драил унитаз в отдельном сержантско-дембельском туалете …зубной щёткой с пастой «Мятная»! Потому что приказы не обсуждаются!!! В приоткрытое окно заплывали ароматы  цветущей сирени. С рассветом «очко» сверкало и благоухало свежей мятой.

 

Собрат по взводу Юра из Киева, стоя на тумбочке дневального, примерно в это время, от усталости задремав, рухнул на пол казармы и разбил нос! Мы не смеялись, мы  ему сочувствовали.

 

Из «народной песни» десантника: «Ох, мама, я пропал, я в ВДВ попал, большие сапоги натёрли ноги. Шагаю по песку, наводят на тоску тревоги, тревоги, тревоги… На плац под барабан ведёт нас капитан, шагают строевым за ротой рота. А если что: кругом, и батальон бегом — пехота, блин, крылатая пехота! В дивизии аврал, приехал генерал. Нас в доску задолбала показуха. С утра и дотемна гоняет старшина. Ах, где же ты, гражданская житуха?!».

 

Своеобразно я отметил 19-й день рождения. Несколько дней у нас был полевой выход, а на эту дату мы дружно бежали марш-бросок 10  километров с полной экипировкой. Это вам не в кроссовках на утренней пробежке вдоль Дубровенки, а в сапогах, с рюкзаком десантника РД-54, с автоматом, противогазом, сапёрной лопаткой и прочей амуницией. Как говорится: 1 км — никто не хотел умирать, 3 км — пот, кровь и слёзы, 6 км — живые и мёртвые, 10 км — нас много, мы на каждом километре. А спустя несколько часов, глубокой тёмной ночью мы пошли на первый прыжок…

 

Парашюты загрузили в «Уралы» и они «поехали» на аэродром (за 10 километров от части). Нам же было приказано «ноги в руки» и преодолевать это расстояние марш-броском лесными, болотистыми тропами-дорогами. Когда мы, в конце концов, приплелись на аэродром, над ним разливался малиновым светом летний июньский рассвет.

 

...АН-2 оторвался от взлётной полосы и начал постепенно набирать высоту. «Ну, прощай, мамочка...» — подумал я, сдерживая нервную дрожь во всем теле. Взглянул на друзей по «несчастью» — лица бледные, глаза круглеют пропорционально набору самолетом высоты и вот... сирена!
Открывается люк, звучит команда «Первый, пошел!» (я должен был десантироваться вторым), а он, этот первый, вместо того, чтобы прыгнуть, со страху вцепился руками в люк — и ни туда и ни сюда. Ну, и что вы думаете? Оторвали все-таки парня от самолета, дали «ускорение» — полетел крылатый пехотинец... Только это я, закрыв глаза (не так страшно — все же километр высоты под тобой!), бросился следом, аж нет — держат. Вот тут как взглянул я вниз, так и обмяк. После того, как, по плечу хлопнув, сказали «Можно!», из самолета вылетел как мешок с зерном.

 

Держа в памяти инструктаж мужественных командиров, которые уже немного подзабыли  свой первый бросок в бездну, отсчитал «пятьсот один... пятьсот два... пятьсот три», потянул за кольцо — парашют зашелестел вверх и раскрылся. Но что это?! Все стропы аж  до купола скручены! Не везет так не везет. Только решился штык-ножом их резать, чтобы потом открыть запасной парашют, смотрю — плавненько  так раскручиваются. Слава Богу! Отлегло от сердца.

 

Радости-счастья, скажу вам, было... Витаю под облаками. А там тихо-тихо, только шелест  ветра и крепкие словечки таких же новоиспеченных десантников (стресс снимают). Рот разявил, солнышку шлю привет — орел-птица небесная да и только. Глянул вниз — до земли еще далеко. Купаюсь в счастье дальше... Вдруг ка-ак шмякнусь мягким местом на что-то. Ну, думаю, на чей-то купол парашютный сел. Тут перед глазами и потемнело сразу...

 

Пришел в себя — братки-десантники вокруг стоят. Оказывается, так я радовался жизни, паря в небесах, что не заметил, как на земельку-матушку шлепнулся. Потом, за два года службы, еще было много прыжков с парашютом, но этот, первый, запомнился на всю жизнь. Такое вот было у меня крещение небом. Ещё слова из песни, которая помогала выживать: « …Вспомни, десантник, где-то вдалеке потные ладони, автомат в руке, шелест парашюта, неба синеву, как шагали парни в люк по одному. Вспомни, десантник, дома за столом Гайжюнай далёкий, сосны под крылом. Как нам было трудно, только зубы сжав, находили силы на последний шаг».