Жаворонки и совы. Глава 7

  — Меня зовут Ларс! – крикнул я куда-то в центр светового пятна и взмахнул рукой в знак приветствия. Зажатые в пятерне чулки вспорхнули на ветру, как флаги с геральдическими львами. Мария изо всех сил пыталась соблюсти протокол, но дрогнувшие от беззвучного смеха хрупкие плечи немедленно её выдали.
  — Секунду! – я покрутил головой вправо и влево в поисках чего-либо, на что я мог бы присесть. Мне срочно нужно было избавиться от предательских чулок, а заодно обуться и вытряхнуть мелкие камешки из отворотов брюк, возвращаясь в русло цивилизованных переговоров. Но как назло, берег был ровен и пуст, будто здесь никогда не бывало штормов, способных выбрасывать на сушу целые деревья. Не найдя подходящей опоры, я грохнулся прямо на песок, отряхивая ноги от влажного мелкого мусора и поспешно объясняя своё появление на этой безмятежной земле.
  — Я приехал утренним поездом, и моя попутчица, фру Бишоп, была так любезна, что объяснила мне, как найти Ваш дом. Я хотел бы снять комнату на неделю или две, если это возможно.
  Я вопросительно посмотрел на Марию, но она не ответила, с интересом наблюдая за моими торопливыми манипуляциями и, видимо, ожидая продолжения. Информации было явно недостаточно для вынесения вердикта, но девушка улыбалась, что внушило мне некоторую надежду на благополучный исход этого дела. Почему-то мне не хотелось врать ей про свои писательские поиски, поэтому я произнес, делая ощутимые паузы между словами:
  — Я… немного запутался в своих обстоятельствах… Н-нет, я не преступник! Но… мне нужно обдумать кое-что… и побыть одному.
  Ледяной ручеёк из намокшей брючины просочился сквозь тонкую ткань чулка и продолжил свой путь в недра правого ботинка. Я вздрогнул. К счастью, я, наконец, закончил возиться со шнурками, не без труда встал, подхватил брошенный на песок сак и сделал несколько шагов вверх по направлению к своей собеседнице. Она не отпрянула от приближающегося незнакомца, а лишь отступила назад, освобождая на узкой тропинке место для меня. Я был немного выше её, поэтому Мария подняла голову и встретилась со мной глазами. Их оттенок немедленно напомнил мне о моём любимом чае с мятой, а взгляд был пронзительным и внимательным — но не холодным настороженным фокусом банковского охранника, а добрым вниманием доктора, совершающего утренний обход. Чувствуя, что стремительно теряю мысль, я выдавил из пересыхающего горла:
  — Не уверен, что смогу объяснить понятнее. Но могу гарантировать, что, если Вам не понравится хоть что-то в моём поведении, я немедленно покину Ваш дом.
  Выслушав этот торжественный обет, Мария усмехнулась и произнесла тягучим, как гречишный мёд, голосом:
  — Идите за мной.
  Я почувствовал совершенно ненужную сейчас слабость в ногах, но покорно двинулся за девушкой, стараясь не разглядывать её слишком откровенно. Её светлые волосы были заплетены в аккуратную увесистую косу, что не мешало более коротким прядям на висках вольничать на ветру. Рукава простой белой блузы красиво обрамляли тонкие крепкие руки, а длинная юбка темного сарафана, расшитого по подолу и лифу неярким цветочным орнаментом, льнула к ногам, подчеркивая плавность её походки. Каждое движение Марии продолжало — а может быть, создавало — естественное течение здешней жизни, и, вынужденно поймав ритм её шагов, я невольно стал дышать глубже, пытаясь понять, смогу ли я остановить своё бегство хоть на некоторое время.
  Мария легко толкнула калитку и учтиво придержала её для меня. Я был настолько неловок, что, перехватывая лёгкие доски, накрыл её пальцы своей замёрзшей ладонью. Улыбнувшись одним уголком рта, она легко выдернула руку из невольной западни и в несколько шагов оказалась на крыльце одноэтажного дома. Я окинул беглым взглядом своё новое пристанище, успев отметить лишь непривычно маленькие окна и курящийся над крышей дымок. Дождавшись, пока я подойду, Мария распахнула дверь и произнесла:
  — Мама, я его привела.

  Робея, я шагнул за порог и сразу же погрузился в ароматное тёплое облако кухонных запахов. Голодное чудовище, дремлющее в животе со вчерашнего утра, предательски буркнуло, заставив меня залиться краской до корней волос. К счастью, этого, похоже, никто не заметил. Я замер и огляделся. В самом центре довольно просторной кухни возвышалась массивная печь, сложенная из увесистых каменных блоков. Заслонка была приоткрыта, и за ней, в беснующемся огнедышащем чреве, уютно бурлила закипающая в котелке вода. Груда хвороста на полу обещала тёплую ночь и сытный ужин. Висящие вдоль стен связки лука и нитки сушеных трав напомнили мне отцовскую лавку. Укол совести кольнул меня между лопаток, но я быстро подавил это чувство, решив, что сегодня – не лучший день для того, чтобы разбираться с сожалениями. Кастрюли тускло блестели на полках, перехватывая огненные блики, а светлая стопка глиняных тарелок вдруг приветливо выступила из полумрака.
  Я услышал, как сзади захлопнулась дверь, обдав меня волной свежего воздуха, а затем Мария легонько подтолкнула меня вперёд и проскользнула вправо, к столу, за которым крупная женщина лет пятидесяти перебирала тёмные блестящие камешки фасоли. Легко, как птичка, девушка уселась на лавку рядом с матерью и, поглядывая на меня, погрузила пальцы в горку глухо постукивающих бобов. Я повернулся к ним, борясь с желанием бросить сак и присоединиться к готовке.
  — Добрый день! Я — Ларс.
  — Добрый, добрый!.. Хелена, — просто ответила женщина и улыбнулась. Кажется, мне ещё никогда столько не улыбались.
  — Проходите! Можете поставить свои вещи вот сюда, — она махнула рукой в сторону тёмного деревянного табурета. — Присаживайтесь. Дайте нам пару минут — и Мария покажет Вашу комнату.
  Я присел на край табурета, бросив сак у ног. Он устало бухнул в пол. Я не знал, о чём говорить. Мне хотелось просто молча наблюдать за тем, как уменьшается холмик фасоли на выскобленном столе.
 
  Глядя на руки Хелены, я вспомнил, как много лет назад помогал школьному сторожу, что ухаживал за скромным ученическим садом. На целый месяц я был отдан под его начало в наказание за разбитый стеклянный макет глаза, стоявший на шкафу в кабинете естествознания.
  Его крупные грубые руки так же тонули в мешке с семенами, сулящими новый урожай, и так же подрагивали над лёгкими фанерными ящиками, когда он с истинной нежностью отбирал на продажу лучшие яблоки. Он любил землю, как может любить её только тот, кто вышел из неё тонким стеблем, напоённый дождями и солнечным светом, и уйдет в неё без сожалений, повинуясь раз и навсегда заведенному порядку вещей, питая сотни новых поколений. Бывало, я заставал его, остановившегося в сладостном раздумье посреди свежевскопанной земли; и тогда его огромные ладони, лежащие поверх древка самодельной лопаты, казались мне руками божества, давшего жизнь не только будущим зеленым побегам, но и всей этой земле, и небу, и тому, что за небом.