А электричество у тебя в детстве было?

      Укладываю внучку спать. Она уже большая, ей 10 лет! Нам обоим интересно поболтать перед сном.
       – Бабушка, не хочу спать… как-то … скучно мне спать… И вечер был скучный, мама планшет отняла, потому что (делает противный голос) «он мне уроки мешает делать». И в МайнКрафт сегодня вообще не играла ни разу! И Босс-молокосос не успели посмотреть, спать отправили… – жалуется на жизнь внучка.
       – А у меня вот в детстве ни планшета с игрушками, ни компа, ни, даже телевизора не было!
       – Не может быть! Бабушка… – внучку посещает страшная догадка, – а… электричество у тебя в детстве было?
       – Электричество было!
       – А зачем вам электричество, если компа не было? Как вы им пользовались?
       – Ну как зачем! Для освещения - лампочки были, холодильник был, утюг уже был электический. Хотя у моей подруги мама гладила старым утюгом, который на газовой плите разогревался. Знаешь, ей казалось это излишество – электричеством греть утюг, когда можно на газу подогреть. Что еще… у мамы еще соковыжималка была!
       – Да… отстой!
       – Говори, пожалуйста, нормальным языком. 
       – А тебе не скучно было без гаджетов?
       – Нет, что ты! Мы как-то никогда не скучали! Знаешь, вместо того чтобы зависать в смартфоне, мы сами придумывали игры…
       – О! Расскажи во что ты играла когда маленькой была?
       – Игр было очень много, надо вспомнить… Прыгали через резиночку, натянутую между ног двух подружек, я тебе показывала как прыгать, помнишь? Или домик строили из подушек, одеял и стульев. Вы с братом тоже это любите делать.
       – А что вы в домике делали? Прятались от родителей, чтобы в мобильник поиграть?
       – Да нет! Я ж тебе говорю, не было у нас никаких мобильников, их еще не изобрели! Играли во всякие опасности, от которых мы спасаемся в этом домике. Воображали, что в нашем городе ураган, на улице жуткий ветер (сами подвывали как ветер), и он вот-вот развалит наш домик (сами домик раскачивали). Или что цунами накрыло город, и наш домик плывет по огромному океану… Большинство игр придумывали на ходу, сами, не было у нас готовых компьютерных игр.
       – Да… жесть!
       – Говори по-человечески! Когда я была как ты, у меня был друг Алеша, одноклассник и наши мамы дружили, поэтому он часто бывал у меня. Пока мама и тетя Яна на кухне сидели разговаривали, мы играли. И играли с таким азартом, что любой Майнкрафт позавидовал бы!
       – Ну уж! Например?
       – Дай вспомнить… Играли в космонавтов – тогда только первый человек полетел, и тема космоса была очень популярна. Залезали на мамин высокий шкаф, под самый потолок и прыгали с него на кровать. Летишь так долго-долго, как космонавт, который делает полный круг вокруг Земли. Нам даже казалось, невесомость чувствовали в полете…. Или вот: доставали мамин огромный мешок, в котором она хранила лоскутки ткани от старой одежды. Тогда хранили куски ткани и использовали для штопки или сшить что-то для ребенка, или для кукол. Мы с Алешей делали из мешка «санки для паркета».
       – О! Прикольно! Рассказывай как!
       – Один садился на мешок верхом, а второй бегом тащил его за веревку по скользкому паркету из комнаты в комнату. Главный фан был в том, что из-за того, что веревка была длинной, на поворотах мешок заносило и тебя мотало, ударяя о мебель и дверные проемы. Очень весело!
       – Интересные игры были у вас… надо попробовать. Только моя мама не это… не делает штопку. Мешка у нас нет.
       – Да уж, мешка со старыми лоскутками сейчас не найдешь… а дверь у тебя есть? Обычная дверь между комнатами. Залезаешь на нее как бы с торца: становишься одной ногой на ее ручку с одной стороны, другой – на ручку с другой стороны, руками хватаешься за верхний край двери. И начинаешь на ней кататься. Только надо ногами отталкиваться от косяка вовремя, а то если она почти закроется, тебе больно прищемит пальцы.
       – Ну ты, бабушка, отжигала в детстве… Не, это мама точно не разрешит. Скажет «опасно»!
       – Ладно. А вот интересный фокус! Просишь маму купить банку обычного резинового клея. Выливаешь на крышку сундука… Ну не важно, или на поверхность стола. И начинаешь катать рукой. Клей сначала прилипает, а потом начинает скатываться в шарик. Тут надо набраться терпения и, подливая клей, скатать его как можно больше. И вот у тебя в руках идеально упругое тело! Если таким шариком ударить по полу, он подскочит до потолка! Потом вернется в пол и опять подскочит… и так, пока в люстру не попадет и мама с кухни не прибежит.
       – Прикольно, конечно, но такие шарики сейчас в магазинах продаются! Зачем руки в клее пачкать?! – практично замечает внучка.
       – А, вот еще! Жили мы на 5 этаже. Брали с Алешей полную катушку ниток, привязывали за конец нитки какую-нибудь тяжелую гайку и начинали ее опускать с 5-ого этажа, разматывая постепенно катушку…
        – А что в этом интересного?
        – Ну… ты высоко, на 5-ом этаже, под ногами пропасть, земля кажется такой далекой и недоступной. А у тебя трепещется в руках нитка, связывающая тебя с гайкой, которая у земли висит. Нас это завораживало… А можно было эту гайку к соседям на первом этаже на балкон забросить – тогда никто балконы не стеклил, они открытые были. Гайка к соседям в гости сходит, а потом обратно ее на нитке вытянуть…
      – Да, интересная игра – гайка в гости ходит. – скептически комментирует внучка.
      – Потом мы любили во всякие военные игры играть.
      – Ты жила в войну?
      – Не, что ты, это были 60-ые годы, а война была на 20 лет раньше. Но родители наши все прошли через войну, много рассказывали, да и фильмы все были про войну. Играли, например, в разведчиков.
      – Это как?
      – Может хватит на сегодня? Тебе спать пора!
      – Рассказывай, как вы играли в разведчиков? – внучка у меня упрямая.
      – О, эта игра была уже «как по-настоящему». Наши с Алешей мамы сидят на кухне, болтают. У обоих были громкие голоса и обычно обсуждали для нас малоинтересные темы – магазины, где что «достать», денег нет. А вот когда они понижали свои голоса и начинали разговаривать тихо, шепотом, тут мы знали, что разговор у них начинался о чем-то секретном, не для детских ушей. Надо было незаметно подкрасться к двери кухни, подслушать и донести «в штаб командиру». У меня был такой большой плюшевый медведь, он играл роль командира – сидел в штабе, в дальней комнате на диване, и ждал наших донесений. А мы по полу ползком, под пулями, под носом у бдительного врага ползли от штаба к кухне и подслушивали.
      – Ну и о чем они шептались?
      – Знаешь, шепотом они вспоминали детство, которое у них было еще до войны…
      – Детство? Что ж там секретного у них было?
      – Послушай, может ты, наконец, закроешь уже глазки и попробуешь заснуть? Поздно уже, все дети спят, завтра в школу вставать.
      – Нет, ты скажи, какие секреты были у ваших мам?
      – Действительно… Ну … как тебе объяснить… Ты, пожалуй, еще маленькая, чтобы понять.
      – Бабушка, я не маленькая!
      – Так, давай договоримся, я тебе что-то расскажу о мамином детстве, но слушать ты будешь с закрытыми глазами. Это же секрет! Договорились?
      - Дил!
      Внучка тщательно зажмуривает глаза и вскоре засыпает. Как это у детей получается?! Вот сейчас говорила со мной, вертелась, а вот одна минута и она уже глубоко спит, даже побледнела.
 Я тихим голосом рассказываю внучке о том, что мы с Алешей подслушали, но только потому, что вижу – она уже не слышит, спит.

      Итак, услышав, что мамы начинают на кухне говорить приглушенные голосами, мы с Алешей ползем как разведчики к двери кухни и начинаем подслушивать. Надо сказать, на нас самих их воспоминания наводили такой ужас, что… вот столько лет прошло, а я еще помню. Неужели такая же пропасть времени между мной и внучкой?
Моя мама начинает с любимой темы «Москвичи хорошие люди, но их испортил квартирный вопрос»:
      – Удивительно, Ян, сейчас у меня на двоих с дочкой двухкомнатная и нам маловато, а в детстве у нас была одна комната на семью из 6-ти человек! До войны мы жили в «Люксе» на улице Горького, теперь Тверской, там селили иностранных коммунистов, как мой отец. В «Люксе» жили семьи известных людей, как тогда говорили «лидеров международного коммунистического движения»: Димитров, Ульбрихт, Отто Пик, Тито… его сын был самым знаменитым хулиганом “Люкса” …  Мы, дети, вечно носились по нескончаемым коридорам и лестницам, стучали в двери и просили иностранные марки. А когда в 37-ом…
      – Тише говори! – поняв, о чем пойдет речь, просила тетя Яна.
      Мамин голос становится тише: 
      – А когда в 37-ом начались аресты, несколько человек были арестованы прямо на нашем этаже, и нас переселили в маленькую двухкомнатную. Нам детям объясняли, что эти люди оказались «врагами народа». Помню, как по коридору шел понуро арестованный, а сзади люди в черном… Мама с папой при нас детях делали вид что ничего такого не происходит, а вечером тревожно о чем-то шептались. А после очередного ареста, куда-то исчезала вся семья и освобождались квартиры. Вот нам выделили двухкомнатную!
      – Я хорошо знаю куда девались их семьи! – вскрикивает тетя Яна.
      – Тише ты! Детям не надо это слышать.
      Мама Алеши переходит почти на шепот:
      – Жену тоже сажали, а детей забирали в детскую тюрьму.
      – Яночка, не может быть! Детей-то за что в тюрьму?
      – Да не кричи ты так! Я это знаю потому, что сама в такой тюрьме жила с 8 лет, как член семьи польских коммунистов и «врагов народа».
      – Подожди, это все-таки не тюрьма была, а Детский дом. Я во время войны тоже была в Детском доме – нас, детей иностранных коммунистов эвакуировали, когда немцы к Москве приблизились. – вспоминает мама.
      – Так ты не была «членом семьи врага народа»! А наш Детский дом был для детей «врагов народа»! Он был в стенах монастыря, и мы не могли никуда выйти из него. В этом монастыре также жили беспризорники, которые нас называли «троцкистами». Я вот тоже стала в 8 лет «троцкисткой» … – тут тети Янин голос становился еще тише. – А с 12 лет по закону могли и приговорить к смертельной казни, расстреливали! Было и такое. Я уже взрослой встретила человека, который, как и я, был сыном польских коммунистов. Его родителей в 37-ом тоже арестовали, но он сбежал из дома и какое-то время еще жил на свободе. Он был постарше, ему тогда 12 лет было. Он уже что-то понимал и ненавидел Сталина, считал, что он во всем виноват. Так он, представляешь, расклеивал листовки, призывающие убить Сталина! Его быстро за этим делом поймали, и он был приговорён к смертной казни. Но попался хороший следователь (были следователи и хорошие), и его лишь отправили в ссылку.

      Внучка уже давно крепко спит, и я рассказываю сама себе. Конечно, эти воспоминания мы с Алешей подслушивали не один и не два раза. Видимо, схожесть и несхожесть судеб двух дочерей иностранных коммунистов волновала наших мам, и они часто возвращались к этой теме. Помню, один рассказ тети Яны стал сценарием еще одной нашей любимой игры: один прятал игрушки где-то в доме, другой искал их. Называлась игра «Обыск».
      — Я последний раз видела маму в 9 лет… – говорит моя мама.
      – А я в 8… – отзывается тетя Яна.
      – А ты своих родителей помнишь?
      – Прекрасно помню!  Мне только что исполнилось восемь лет. Это была ночь с 25-ого на 26-ое августа 1937 года. Я проснулась от того, что меня вытаскивают из моей кровати и переносят на мамину кровать, приговаривая: «Ах, какой милый ребёнок». Я осмотрелась. Всё как-то странно: сестра сидит на своей кровати, закутанная в одеяло, лохматая, по нашему дому ходят какие-то посторонние люди. Потом, когда подросла, я поняла – шел обыск. Папа был очень… очень грустный. Ну, потом уже стали собирать его к выходу. Мне казалось, что я могла чем-то его обрадовать. Мама накануне купила мне туфельки. Так вот я их одела на ноги и папе всё показывала… У самого порога мама спросила: «Стах! Стах!» (Это коротко от Станислава, отец поляк плохо говорил по-русски.) Мама спрашивает: «Стах, что ты сделал?». А он с акцентом отвечает: «Нена, клянусь детьми, я ни в чём не виноват!» Мать проводила его до парадных дверей, хлопнула дверь. Этот звук, наверное, отозвался во всём доме.
      – Какой ужас, Яночка. Ведь и моего папу, бразильского коммуниста, также, наверное, должны были арестовать… Но что-то случилось там, я так до конца и не узнала что. Мама скрывала от нас. Какое-то письмо Сталину отец писал… Всю неделю я проводила в детском саду, а дома питалась только по воскресеньям. Дома мы жили очень скудно, мама плохо готовила, да и продуктов было мало. А в детском саду, наоборот, по тем временам, все было роскошно: питание, игры, нас учили делать печения из муки.
      – Повезло тебе, что отца не посадили и ты не стала членом семьи врага народа.
      На кухне наступает тишина, каждый погружается в свои воспоминания.
      – А что с твоей мамой дальше было? – спрашивает тетю Яну мама.
      – Первого сентября я пошла в школу, в первый класс… Отца увели с 25-ое на 26-ое августа, ночью, и после этого я маму почти не видела. Я, значит, пошла в первый класс первого сентября, как все. Никто меня, конечно, не провожал, и цветов у меня не было… Мама дома почти не появлялась – она всё время бегала, разыскивала отца, в какую тюрьму его посадили. Потом она рассказывала, что там, где она его искала, были сначала небольшие очереди, потом больше, а потом такие длинные, что их загоняли в подворотни, чтобы люди не видели эти огромные очереди родственников арестованных…
      – Я тебя на 3 года младше, поэтому только в 39-ом году я пошла в школу. – вспоминает моя мама. – Подожди, я сейчас альбом принесу!
      И мама встает, чтобы идти в комнату за альбомом. Мы еле успеваем отбежать от двери, но как только мама возвращается на кухню, мы подползаем опять к кухне подслушивать.
      — Вот, нашла! Это фотография, где мой класс, я тут в центре, а на стене сзади плакат с надписью: «Спасибо родному Сталину за наше счастливое детство!» – и, опять понизив голос, добавляет. – А это во время повальных арестов родителей детей, которые на фотографии…
      – Да… И у учительницы лицо такое… А ты маму помнишь? – спрашивает тетя Яна.
      – Да, конечно. Я очень стеснялась, что родители говорят с нами только на португальском. И стеснялась своего необычного имени – Волна, и иногда говорила, что меня зовут Валя. Помню, как я с подругами забежала ко мне домой, чтобы отпроситься гулять. Мама со мной говорит на португальском, а я отвечаю на русском. Мама очень удивлена, а мне и перед подружками неудобно за мамин португальский и перед мамой стыдно за свой русский. Помню, как мама старалась нам читать детские книжки на русском: «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую… сабачк-аo» - она так смешно добавляла в конец носовой звук из португальского. Русский язык она так и не освоила.
      Когда объявили начало войны, никто не придал этому большого значения. –  продолжает моя мама. – Говорили, даже, что немцев уже разбили, и война уже кончилась. Однако, в июле нас, детей комминтерновцев, эвакуировали из Москвы в Горьковскую область, в специальный лагерь. Мне 9 лет было. Помню, как я и мама спускаемся по улице Горького. Мама несла мои пожитки, завернутые в какое-то покрывало (никаких чемоданов не было и в помине). Потом мы очень долго ждали поезда в районе станции «Охотный ряд». Наконец, нас посадили, поезд тронулся. Мама еще пробежала несколько шагов, махая мне вслед и … больше я ее никогда не видела. Она умерла через полгода… А ты помнишь, как маму последний раз видела?
      – Помню! Это было вскоре после ареста папы, 12 сентября. Я пришла из школы, и мама откуда-то вернулась. К нам пришел какой-то человек в штатском. Он сказал: «Я приглашаю вас пройти со мной на полчаса по делу мужа». Мама обрадовалась, засуетилась, поцеловала меня и ушла. Вечером я гуляла во дворе, и сестра мне кричит: «Янка, Янка, иди скорей домой!». В общем, маму арестовали. И в тот же день за нами уже приехали…
      – А с родственниками остаться нельзя было?
      – Система была такая: когда забирали родителей, детей тут же увозили. Два с половиной года ни о маме, ни о папе мы ничего не знали! А потом пришло письмо от мамы. Такая серая-серая обёрточная бумага… взволнованное письмо: как, что, чем нас кормят, как там, не больны ли мы? Конечно, что бы могла написать мать, которая не видела два с половиной года своих детей…
На кухне опять наступает молчание, каждая задумывается о своем.
      – А что с отцом было, ты знаешь? – спрашивает моя мама тетю Яну.
      – Об отце я много лет ничего не знала. Много позже я узнала, что отца расстреляли через 2 недели после ареста. То есть мать взяли тогда, когда он уже был расстрелян… Я до сих пор никак не могу понять, зачем она была им нужна, никакой она не была… хотела пойти учиться как мы подрастем.
      – А наша семья, хоть и не пострадала от репрессий, но тоже с поломанной судьбой. Сначала папу и мою старшую сестру готовили к отправке в Бразилию резидентами – у них уже были готовы паспорта на другие имена, будто папа «богатый коммерсант с дочерью». Они уже мерили одежду в специальных хранилищах Лубянки, не для бедных, а для семьи состоятельного коммерсанта… Но как-то потом их посылать не стали.
      А 15-ого сентября 1946-ого года пришло известие, что через 3 дня из Одессы отплывает в Уругвай советское грузовое судно «Баку». И вот большая семья из 10 человек собралась за три дня. Ранним утром 17 сентября мы уехали из Москвы.
      – Видишь, хоть мы обе родились в Москве, и обе были детьми иностранных коммунистов, но твое детство сложилось удачнее, чем мое.  – говорит тетя Яна.
      – Ой, Ян, не знаю, можно ли сказать, что у меня удачно сложилось… ты хоть осталась на родине, а меня папа коммунист в 14 лет увез в чужую для меня страну. Я там не чувствовала себя на родине, хоть и хорошо говорила на португальском. А мое возвращение в 25 лет в Москву мне уже счастья не прибавило. Я ни там, ни здесь не смогла найти себя.

Слава богу, моя внучка ничего не знает об этом и сейчас крепко спит. Мама завтра отдаст ей ее планшет, она поиграет в свой любимый Майнкрафт. Вечером она с братом посмотрят фильм Босс-молокосос, и они не будут скучать.