Гномон

Всё, что у него было – антикварный метроном, отстукивающий свой импровизированный такт. Тук-тук. Примитивное устройство без моторчика и батареи.

Дело всей его жизнь – естествоописание. Сложно придумать занятие наиболее подходящее для человека, нежели натурализм. Абсолютно все опыты, запрашивающие временной критерий, были поставлены на одном лишь принципе работы старинного деревянного метронома.

Тук-тук. Амплитуда антагонизма. Аритмия естественного хода вещей. Отражение безумной фибрилляции мирового фатализма.

Тогда, возможно, он ещё не задавался вопросом, чем был для него в жизни этот прибор. Универсальный синхронизатор мысли и непризнанная панацея среди антидепрессантов. Регулировщик синаптодробительного потока триптаминовых отходов. Аккомпанемент непринужденного танца бытия. В моменты усталости он часто смотрел на метроном, представляя себя тем самым гебефеническим грузиком, по-собачьи обхватившим всем своим телом холодный маятник. Каждый стук – энтропия времени; протест мгновения; копье хронотараксии меж ребер Сатурна.

Однако никто не станет воспринимать всерьез метроном, никто не станет воспринимать всерьез бесконечность. Устройство, ненамеренно размазавшее в своем танце прошлое, настоящее и будущее в одну звучную кляксу-секунду.

Когда о его трудах узнали, ему подарили первые часы. Это был халдей, который стал платить за труды энциклопедиста, оплачивая 30 сиклей в час. Сначала всего одни, небольшие настольные деревянные часы с двумя стрелками.

Метроном. Тетрагональный апофеоз допотопной архитектуры коптов. Он подозревал, что когда-то на усыпальницах тоже стояли бронзовые маятники, но Ашшурбанапал приказал переплавить их на вооружение и доспехи, обратив колоссы-метрономы в солнечные часы гигантских размеров. Изобретение их предков, пандемией прошедшее по континентам караванами Шелкового пути и галерами Вест-индийской компании.

Вторые часы старый товарищ привез ему из Луксора, чтобы натуралист никогда не опаздывал на их встречи. Карманные механические часы цепочке. Третьи подарила ему первая девушка сердца. Его первые часы с тремя стрелками.

Пирамида – грани, сконцентрированные в апексе; концентрация всех своих сил для достижения зенита. Круг – замкнутость, заточение. Все попытки выбраться сводятся к цикличным скитаниям стрелки по кругу. Если бы существовал Ад, он был бы таким, каким изображал его Боттичели – слоеный пирог окружностей, из которых выход только один – забыться в пытках цикличности происходящего.

Так его дом превратился в демоническую оперу тиканья. Он уже и не помнит, откуда у него появились четвертые часы, десятые часы, сто первые часы. Стрелки были повсюду. Чем больше людей, тем больше стрелок. Глаза неврастенично бегают от циферблата к циферблату в попытках успеть.

Часть часов уже давно не ходили, однако, все равно привлекали внимание натуралиста, вызывая необъяснимую тревогу. Однако сотни других механизмов также нуждались в постоянной слежке за исправностью их работы, поэтому чинить старые часы времени не оставалось.

В конце концов, вся его работа из наблюдения за миром превратилась в наблюдение за стрелками часов. Он заметил это поздно, когда сам превратился в часы. Сначала он понял, что уже несколько лун стоит в центре комнаты, отбрасывая тень, по которой можно было определить который час. Затем же заметил, как его левая рука, прямая как стрелка принялась медленно вырисовывать окружность циферблата. Необратимый анкилоз локтевого сустава, её атрофическое укорочение. Натуралист был правшой, поэтому наиболее подвижной минутной стрелкой стала правая рука. Целый день она неустанно вращалась и, казалось, уже давно вышла за пределы акромиона.

Осознание не шокировало его, он выбирал этот путь осознанно, когда принимал проклятые подарки, однако, не ожидал, что всё зайдет так далеко. Он посмотрел на единственные часы без стрелок, то были песочные часы в углу комнаты. Горчичных крупинок было ещё очень много. Они единственные не тикали, но при этом единственные, время которых могло истечь. Натуралисту стало жутко от мысли, что превратившись в гномон – центр солнечных часов – он больше не в состоянии перевернуть песочные часы.

Вернуть бы те счастливые времена, когда у него был лишь один метроном. Натуралист прислушался. Только громкое, перебивающее само себя тиканье. Габаритные напольные часы загораживали ему обзор на дальние уголки комнаты. Генерал среди маленьких циферблатов, дирижер хора стрелок. Казалось, многие из окружающих часов, были фантомами, и на самом деле их не существовало, как и этого огромного деревянного истукана. Их подлинность не была важна, их стрелки ходили в унисон, не позволяя расслабиться ни на минуту, отвлекая разными тональностями своего треска.

Мимолетное знакомое звучание. Надежда. Откуда же раздался знакомый стук метронома? Тук-тук. Такой же чистый и звучный. Невозможно было определить, находится ли он спереди или же стоит за спиной. Звук исходит откуда-то изнутри, содрогая грудную клетку. Мощная систола отбивала свой импровизированный ритм. Натуралист понял, что его сердце ещё помнит звук метронома и то время, когда он мог заниматься любимым делом.

Теперь каждый раз, когда его правая рука показывала 30 минут. Он мог записывать свои мысли. Так и родился этот текст. Натуралист всё ещё верит, что когда-нибудь он избавится от проклятия часов.