Я, Рифеншталь и наше восхождение

Женщина моей мечты

Из Альтдорфа, родины Вильгельма Телля — меткого стрелка в яблочко на голове, грузный и почти пустой почтовый автобус, набирая обороты по серпантину, нехотя тянул нас на высоту — и избавился, сбросив словно балласт, на асфальт шоссе. Знак остановки, несколько разбросанных на склоне крестьянских дворов, развешенное на сушилке постельное белье, монотонный перезвон колокольчиков и порыв ветра с ароматом свежескошенной травы.
 
Прямо-таки пастушья идиллия для флейты, китч с неотправленной почтовой открытки, если бы не они — отталкивающие, отвратительные, безжизненные стены цвета антрацит, ради них я здесь. Зловещей тенью повисли они над нами, как некогда физичка, наш классный руководитель, возникая из ниоткуда в коридорах школы, перегораживала путь моему костлявому детскому телу.
 
— Маш, а Маш, — говорил мне наш алматинский приятель, пока мой муж суетился между перекрестками тропинок, высматривая желтый щит маршрута, — давай найдем укромное местечко, тепленькую избушку на двоих и останемся здесь, а он пусть себе тащится на свои глетчеры.

Предложение звучало заманчиво, но приятель Сергей — миллионер, нефтяник, бывший афганец — накануне слегка перебрал, мои же походы в горы были отдушиной,а Лени Рифеншталь — женщиной моей мечты. Прекрасная танцовщица, красавица-актриса и соперница Марлен Дитрих, гениальный режиссер, женщина, входившая к Гитлеру без доклада, она в семьдесят пять подделала дату рождения в паспорте, чтобы сдать тест по дайвингу и снять «подводный» фильм. Вот и мне хотелось бы умереть лет в сто — не раньше! — и прожить жизнь яркую и насыщенную, и совершить свои восхождения на вершины, и достичь своих триумфов.

О нет, Хелена-Берта-Амелия Рифеншталь не осталась бы в тепленькой избушке в самом начале пути. Она бы прошла от автобусной остановки наверх часа полтора-два до холодной и негостеприимной гостиницы на перевале и заказала бы на ужин фондю. Она макала бы в него хлебные кубики, плоть Христову, распятую на крошечном трезубце на длинной ножке. Помешивая тягучий, как расплавленная резина, сыр уродливым столовым прибором, мысленно повторяла бы это движение ногой (балетное па называется так же, как и блюдо). И с болью вспоминала бы о своей несостоявшейся карьере берлинской Исидоры Дункан — Лени бросила танец сначала из-за порванной связки в колене, позже — из-за горной лихорадки.

Мы переночевали в холодной гостинице на перевале, а наутро за нами заехал проводник, как большинство жителей Альп — худой и мускулистый, бородатый, с трубкой, выдыхающей сладковатую ваниль теплых стран. Горец выгрузил из багажника материал: рулон страховочной веревки, которую он на леднике обовьет питоном вокруг шеи, ледорубы, страховочные пояса, пару гамашей и кошки — стальные зубцы, крепящиеся на подошву.
 
Утром жаркого летнего дня началось восхождение, и пока мы поднимались, мир внизу становился все шире и полнее, в то время как отдельные его составляющие — ленточка шоссе, редкие машины, гостиница — постепенно уменьшались, пока не растворились совсем, как ложка сахара в горячем чае. Проводник курил табак, мы с мужем старались не останавливаться и нащупать ритм, а Сергей выражался междометиями, вставал на колени у каждого ручейка и нырял в ледяную воду головой — чтобы убедиться, что все происходящее реально и он не сидит в мягком кресле синематографа.
 
Фильм «Гора судьбы» двадцатидвухлетняя Рифеншталь ходила смотреть в кинотеатр у станции подземки всю неделю, каждый день, с того самого момента, как взглянула на перепрыгивающего через пропасть человека на рекламной афишке. Крутили один из уникальных «горных» фильмов — «бергфильмов» Арнольда Фанка, снятых не в павильонах с нарисованными на картоне ландшафтами, как было принято тогда, в двадцатые годы, а на живой натуре — недоступной, дикой, стихийной. Рифеншталь осенило: ей нужно в горы, и городская барышня, не обращая внимания на кинжальную боль, срочно собирает чемоданы в  поездку по Доломитовым Альпам.

Когда Лени вернулась, она узнала, что Фанк в столице, и предложила ему встретиться в кондитерской Румпельмайера на Курфюрстендамм — Невском проспекте Берлина. Она как-то вычислила знаменитого режиссера и сценариста в переполненном кафе и, едва успев представиться и сесть за столик, обрушила на него свою страсть. Это была безудержная исповедь, торопливо выговоренное письмо Татьяны Онегину, сорвавшееся в пропасть подсознание. Фройляйн Рифеншталь была одержима горами! Фройляйн Рифеншталь ненавидела ледники, называя их коварными, прожорливыми чудовищами!

 
Триумф на воле

Чудовище показало нам язык, по гляциологической терминологии — ледниковый язык. У обрывистой, спускавшейся к долине ледяной стены «айсвэндли» (чтобы описать маршрут, альпинисты дают названия отрезкам пути) мы подтянули на бедрах ремешки страховочных поясов. Продев в пряжки сорокаметровую страховочную веревку, одну на четверых, мы начали восхождение цепочкой. Проводник, мой муж, я и Сергей, замыкавший связку, врезались в лед стальными кошками, прикрепленными к горным ботинкам. Чтобы зубцы не задевали друг за друга, мы шли, слегка расставив ноги, и тянули на лямке груз собственного тела вверх по склону, словно бурлаки на Волге. С надрывом, без радости, без слов. Дыхание сбивалось. Мысль скатывалась в комок. Далеко ли еще, сколько метров, сколько шагов подъема? И другая, не такая назойливая, время от времени перебивала арифметические подсчеты — зачем мне это надо?! В выходной день, за такие деньги?! Подставляя себя под ледниковые трещины? Похоже, я вступаю в область иррационального.

Еще один шаг, разделяющий прошлое и настоящее. Последний. Глетчер! Ослепляющая пустыня снега и льда. Вселенские тишина и покой. Переполняющая душу любовь ко всему и всем в этом чистом и совершенном мире. Чувство, которое невозможно испытать к одному человеку, самому милому, родному, любимому. Прошлое — всего лишь выцветший ситцевый халатик, повешенный в детстве на бельевую веревку на даче. Настоящая жизнь — это мгновенье, это здесь и сейчас.
 
— Как ветрено! Постойте, я надену берет. Я быстро, только откопаю его в рюкзаке. Идите, я готова! Что?! Не слышу — ветер шумит в ушах! Веревка тянет! Я говорю: веревка тянет! Потише! Куда же вас понесло?!

Пока Рифеншталь признавалась в страсти к горам и убеждала Фанка дать ей роль в одном из его «бергфильмов», он не вымолвил и слова, лишь на прощанье поинтересовался, чем она зарабатывает на хлеб. На какое-то мгновенье Лени показалось, что все кончено и порваны тонкие нити, связывающие ее с этим человеком, с высотой и кинематографом. Но в тот же вечер она каким-то чудом уговорила хирурга срочно сделать рентгеновский снимок и наутро легла на операцию хрящевой опухоли. Через несколько дней сестра милосердия берлинской клиники проводила к ней гостя; он держал в руках сценарий фильма, и на титульном листе стояла надпись: ”Священная гора”. Написано для танцовщицы Лени Рифеншталь».

У немецкого режиссера Фанка был свой роман с горами. Он родился в Германии, в долине Рейна, и детство провел прикованным к кровати, мучаясь хронической астмой. Отчаявшиеся родители увезли его в Давос, и за четыре года на швейцарском курорте туберкулезников он не болел ни дня. Его единственным любимым предметом в школе стало природоведение, там же он увлекся фотографией и старался использовать любую свободную минутку, чтобы, захватив фотоаппарат, полазать по горам или покататься на ледниках на лыжах. Фанк стал геологом, и он читал лекции в Цюрихском университете в те годы, когда в Университетской центральной библиотеке Ильич разрабатывал план захвата власти. В этих же читальных залах я пишу сейчас эти строки, восстанавливающие на экране ноутбука три дня прошедшего лета.

 
Ледниковый период

Кажется, это было так. Мы продолжали идти в связке: проводник, мой муж, я, Сергей замыкал цепочку. Проводник протаптывал тропу. Сергея ломало, он постоянно придумывал поводы, чтобы остановиться: попить — пописать, снять куртку — надеть шапку. Чувствовалось, что он на пределе. Снег был мягкий, свежевыпавший, без следов. Позади — часов семь пути, из них около двух по ледниковому плато, без подъема. Мы не собирались покорять вершины, мы просто шли к хижине, чтобы там переночевать. И в какой-то момент я почувствовала - я устала, очень устала, но обратного пути с ледника не дано. Как в тяжелые роды: невыносимо терпеть, но рассчитываешь только на себя. Акушерка в роддоме на Васильевском орала, пока я корчилась в схватках: «А раньше, о чем думала?» Господи, да неужели о поте, крови и слезах?!

Я ступила на мягкий снег, и вдруг стало так темно, будто я провалилась в яму. Я подумала о физичке и о том, как она запрокидывала назад голову и закатывала глазные зрачки, когда кричала на детей. Она кричала почти на всех, но чаще всего — на меня. Наша школа на Петроградской находилась совсем рядом с Ленфильмом, и к нам иногда приходили со студии выбирать детей для кинопроб. На уроках физики я мечтала, что появятся киношники, они посмотрят на наш класс, поймают взглядом мой и предложат мне сниматься в фильме, прямо перед всеми ребятами, но главное — перед физичкой, и я больше никогда не вернусь в школу. Я ждала их несколько лет, но они не приходили, и я решила, что я некрасивая. Тогда я пошла в парикмахерскую и попросила постричься коротко-коротко, как будто у меня нет волос. Тяжелыми прядями упали они на волны размытой грязи на кафельном полу, а я поехала на Невский, и меня там сразу остановил средних лет мужчина и спросил, не я ли снималась в главной роли в фильме «Чучело». Не знаю, на кого я была похожа больше — на чучело или на Кристину Орбакайте, но я точно знала, что физичка очень не любила мои длинные распущенные волосы.
 
Много лет я слышала ее срывавшийся на визг голос во сне, в такой же черной яме, как сейчас. Но потом я поняла: в блокадном Ленинграде она получала по сто двадцать пять грамм хлеба в день, ее взрослый сын утонул в одном из загородных озер, и ей каждый день приходилось сталкиваться с жестокостью — с детской жестокостью в элитной школе. Но ведь главное — она не была к нам равнодушна, безразличие — вот самое страшное. И я простила физичку — и в тот же момент полюбила ее. И сразу же почувствовала, как приподнимаюсь, и послышались голоса, но в них было что-то чуждое — это была не русская речь. Надо мной был мой муж: он тянулся мне навстречу, и стало так светло, что я зажмурилась. Я поставила ступню чуть выше, на ледяной выступ, вцепилась в протянутую руку и появилась на белый свет — из ледниковой трещины.
 
На скалах среди ледяных просторов, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, стояла хижина, и, скинув веревку и войдя в домик, мы почувствовали себя моряками, ступившими на сушу после долгого плавания. Нам опять, как вчера в гостинице на перевале, принесли тягучий, как расплавленная резина, фондю, и сразу стало тепло и хорошо, и потянуло завалиться на один из матрацев, тесно прижимающихся друг к дружке на втором этаже. И вдруг, совершенно не к месту, словно создания внеземных цивилизаций, в хижину впорхнули трое молодых ребят: они все были одеты casual smart, как с иголочки. На них были футболки с воротниками поло, голубые джинсы в обтяжку, чистые белые кроссовки — ни пылинки и ни следа усталости от прогулки на леднике. Мы посмотрели в окно — на крошечной площадке на скале горной хижины стоял вертолет.

И Сергей сломался: он боялся идти обратно и просил вызвать вертолет. Весь маршрут на три дня был подробно распланирован, и мой швейцарский муж не собирался импровизировать. Он ответил: вместе пришли, вместе и уйдем. Когда мы остались наедине, Сергей с мольбой в глазах обратился ко мне: «Миленькая, ну что тебе стоит? Ну, скажи им, чтоб мне на завтра вертушку заказали. Я, знаешь, когда последний раз на вертушке катался? В Афгане — в моей прошлой жизни. Помоги мне вырваться отсюда, родная. Помоги мне!». Мне не жаль - если мне не придется платить вертолет.


Белый ад Пиц-Палю

Человек постоянно находится в его власти, говорила Рифеншталь про ледник. Одно неосторожное движение, и он раскроет пасть и проглотит с потрохами. Несчастной Лени досталось от создателя жанра «альпийское кино» — Фанк отличался изощренным садизмом, когда речь шла о натуралистичности кадров. Он с командой возил на санях вверх на глетчеры до двухсот пятидесяти килограммов оборудования и, не признавая дублеров, заставлял актеров сниматься в самых небезопасных эпизодах.
 
Для роли девушки-пастушки Рифеншталь содрала ступни в лохмотья, лазая босиком по острым скалам Доломитовых Альп. Для съемок эротической сцены (тонкая сорочка на голое тело) ей чуть ли не часами приходилось купаться в абсолютно прозрачной глади горного озера. Фанк требовал, чтобы Лени изображала восторг, плескаясь в ледяной воде водопадов, а в знаменитом фильме «Белый ад Пиц-Палю» (кинокритики назвали его лучшим фильмом 1928 года) героиню поднимают на веревке на утес и обрушивают на нее лавину — специально для съемок наваленный у кромки утеса снег. Он забился в глаза, в рот, щекотал нервы, стекая струйкой по ее совершенному телу, а Лени рвала и метала, и проклинала режиссера, клянясь никогда больше не сниматься у Фанка.

Вот на этот Пиц Палю, который называют Альпийской дивой, я еще мечтаю подняться, но годы уходят. Успею ли?! Хватит ли сил?