Перевод

Я уже больше года пишу и, постепенно, по мере готовности, публикую свои воспоминания. И вот недавно мне пришла в голову такая мысль. В моей жизни было много — десятки, если не сотни эпизодов, каждый из которых может служить материалом для короткого, на 3-5 страниц, рассказа. В реальности такого размера рассказ обычно не выходит, потому что кроме изложения сюжета приходится рассказывать про «исторический фон», иначе современному читателю средних лет многое будет непонятно. За 50 лет почти все в нашей жизни изменилось.

На этом я заканчиваю короткое вступление и перехожу к теме моего рассказа. 12 апреля 1974 года, пятница — праздник, День космонавтики. Хоть и праздник, но это обычный рабочий день, поэтому в нашем полку идут полеты, выражаясь официальным языком, учебно-боевая подготовка. В промежутке между полетами самолеты стоят на площадке для централизованной заправки топливом, или на авиационном жаргоне, на ЦЗ. Вокруг самолетов суетятся представители технического состава, со стороны может показаться, что они суетятся как муравьи, но это представление ложное, каждый знает свое дело. Иногда в работе этого слаженного оркестра возникает диссонанс. Вернулся из полета очередной самолет, и летчик высказал замечание по работе радиостанции. Я, инженер полка по радиотехническому оборудованию, должен лично контролировать разбор таких ситуаций. Я и контролирую, стою на ступеньке стремянки и наблюдаю, что там в кабине делает мой подчиненный — техник группы обслуживания. В это время из громкоговорителя, укрепленного на стене пункта управления Инженерно-авиационной службы (ИАС), раздается голос: «Лейтенант Арбичев, срочно зайдите на ПУ ИАС, на проводе Хабаровск». В этом городе находится штаб нашей Воздушной Армии, большие начальники, с ними шутки плохи. Я спрыгиваю со стремянки и бегу в направлении ПУ ИАС. Залетаю на второй этаж, хватаю телефонную трубку, и начинается разговор:
- алло, лейтенант Арбичев вас слушает,
- здравствуйте, с вами говорит полковник Бажанов,
- здравия желаю,
- я звоню по такому вопросу. К нам из Главного штаба ВВС поступило указание отобрать двух кандидатов для перевода в научно-исследовательское заведение ВВС. В качестве одного из кандидатов мы отобрали вас, вы согласны на такой перевод?
- товарищ полковник, а я могу узнать, куда придется ехать к новому месту службы?
- более подробной информации у меня нет, могу только сказать, что это будет место с той стороны Уральских гор. Времени на размышление нет, ответ надо дать прямо сейчас.
- понял, в таком случае я согласен.
- вам скажут, что дальше надо делать, до свидания.
- до свидания, товарищ полковник.

Сердце радостно забилось, неужели закончится мое прозябание в этом богом забытом месте? Да-а-а, я многого мог ожидать от этого звонка, но чтобы перевод к новому месту службы… Однако, что бы ни случилось, служба идет своим чередом. Я спустился по лестнице со второго этажа и пошел к тому самолету, виновнику наших хлопот. Проверил устранение неисправности, поговорил со своим подчиненным, напоследок расписался в Журнале подготовки самолета к полетам. Дальше обычный рабочий день продолжался своим чередом. Когда я через пару часов оказался в своем рабочем кабинете в штабе полка, мне позвонил начальник строевого отдела Слава Финкельштейн и предупредил, что завтра, как только приеду на аэродром, сразу к нему — будем оформлять документы. Авиационному полку по штату не положено отдела кадров, его обязанности выполняет строевой отдел, поэтому меня туда и пригласили.

Закончился рабочий день, мы все приехали с аэродрома в жилой городок, поужинали в летной столовой и разошлись по домам. Как только я пересек порог своей квартиры, сразу же начал рассказывать жене об этом телефонном звонке, настолько мне не терпелось донести до нее эту новость. Жена была сильно взволнована, весь вечер мы только об этом и говорили — мечтали о том, как изменится наша жизнь.

Надо пояснить, что по субботам у нас в части был парково-хозяйственный день, или попросту ПХД. В этот день в эскадрильях выполнялись те работы, которые выходили за рамки учебно-боевой подготовки. Например, надо было ухаживать за железобетонными укрытиями самолетов (сокращенно ЖБУ). Инженер эскадрильи заказывал на субботу сварку, чтобы подлатать что-нибудь такое, что начало отваливаться. У нас же в штабе полка, в инженерной службе в этот день в основном была работа с бумажками — заполнение различных документов.

Как только мы пришли в штаб, я, как человек дисциплинированный, сразу пошел в строевой отдел. Слава поставил мне задачу, объяснил, что надо сделать, и сделать быстро. Главное, надо было написать, отпечатать и подписать у всех начальников представление на меня. И по писаным, и по неписаным армейским законам представление пишет твой непосредственный начальник, в нашем случае это заместитель командира полка по ИАС майор Грицков. Бывают такие случаи, когда начальник отказывается писать представление на своего подчиненного, говоря кадровику: «Вы там пишите все, что вам надо, а я подпишу». Так и случилось, причина этого отказа была в том, что майор Грицков меня с некоторых пор недолюбливал. Ниже я подробно расскажу о том, что послужило этому причиной. Короче говоря, Слава дал мне свою рабочую тетрадь, для образца положил мне на стол представление на другого офицера и сказал: «Дерзай, только особо не увлекайся — не расписывай из себя ангела». Я внимательно прочитал то, что мне дали для образца, пытаясь понять общую структуру документа. Надо понимать, что представление — это документ, являющийся основой для выдвижения на вышестоящую должность. В нем обязательно должны быть некие ключевые бюрократические фразы, от которых нельзя отступать, а также «лирика» - то есть описание того, какой он хороший специалист, здесь допускается фантазия — ведь нельзя все представления штамповать под копирку. Когда задача стала мне понятной, я мысленно перекрестился и стал писать. Закончив работу, показал ее Финкельштейну, он быстро просмотрел ее, поправил пару слов и отдал машинистке. После этого он сказал мне: «Все, гуляй, ты мне больше не нужен». Таким образом, до обеда субботы вся работа была закончена. Представление было отпечатано, подписано у всех начальников и отправлено секретной почтой в Главный штаб ВВС. Вместе с ним единым пакетом документов ушло мое личное дело, и Карточка взысканий и поощрений.

Тем самым в моей жизни была перевернута невидимая, но очень важная страница. Наиболее кратко и образно ее содержание выразил один из наших инженеров полка майор Митюрев, с улыбкой махнул на меня рукой и изрек: «Теперь ты — отрезанный ломоть»! Объясню, что он имел ввиду. Если начальник своему подчиненному перед строем объявил взыскание, например выговор, то после этого он должен пойти в строевой отдел и сделать запись в Карточке взысканий и поощрений. Без этой записи выговор юридически не существует, это просто пустое сотрясение воздуха и попытка испортить настроение своему подчиненному. Но и это не все, как правило в течение полугода начальник должен снять этот выговор, как сыгравший свое воспитательное значение, и опять сделать запись в Карточке. Раз этого документа в полку нет, то и взыскания некуда записывать. Таким образом, выражаясь дипломатическим языком, я получил экстерриториальность — начальник мной командует, я его указания выполняю, но рычагов влиять на меня у него почти нет.

И еще хочу отметить один интересный момент, в те два дня, пятницу и субботу, пока шло оформление документов, майор Грицков демонстративно отстранился от происходящего, не сказал мне ни единого слова, ни хорошего, ни плохого, как будто все происходящее его не касается. А причину этого я узнал только через три года. Когда я уже служил на Чкаловской, несколько лет продолжал поддерживать отношения со своим коллегой из Кремово, тоже инженером по РТО Розенбергом Львом Абрамовичем. Мы с ним переписывались, он мне писал про полковые новости, а однажды, будучи проездом в Москве (к сожалению, по русски не говорят «пролетом»), он заехал ко мне на Чкаловскую, и мы долго говорили о разных дальневосточных делах. Вот во время этого разговора я и узнал интересные подробности своего перевода. Нужно отметить, что решение кадровых вопросов в Советской армии было спрятано под завесой тайны, многие вопросы решались кулуарно, а кроме этого существовали различные писаные и неписанные правила решения кадровых вопросов. Вот что я узнал. Сначала из Хабаровска позвонили моему непосредственному начальнику майору Грицкову и так это очень деликатно, осторожно поинтересовались, как он относится к тому, что у него хотят забрать инженера полка лейтенанта Арбичева. Он, в принципе, мог бы начать «гнать пургу», доказывать, что в полку тяжелая ситуация с радиотехническим оборудованием, много отказов, что ему без Арбичева ну совсем никак. В действительности он сказал, что он в Арбичеве разочарован, что из него не вырастет грамотный инженер полка и что он не против, чтобы меня забрали. Это я вам перевожу его слова на русский литературный язык, на самом деле там были несколько другие, непечатные выражения. После этого был второй звонок — мне, узнать не против ли я продолжить службу в НИИ, по сути, это был формальный звонок, они и так прекрасно понимали, что я не буду против. Третий звонок был из отдела кадров Воздушной армии нашему начальнику строевого отдела срочно подготовить документы на меня и отправить их в Главный штаб ВВС. И уже четвертый звонок был от Финкельштейна мне, о котором я написал выше.

Что же такого я совершил, что мой начальник открестился от меня, как черт от ладана? Сразу на этот вопрос не ответить, надо осветить предысторию. Надо сказать несколько слов о том, как была вообще организована жизнь в полку. От жилого городка до аэродрома было 7 км ужасного качества дороги. За два года службы в Кремово я ни разу не видел, чтобы по этой дороге проехал грейдер и, хотя бы, немного разровнял щебень. Я не могу не написать об одной мелочи, но это уже крик души. Перед самым жилым городком нужно было свернуть направо с главной улицы деревни и проехать еще метров 200. На этом пути была большая яма, которая после каждого дождя заполнялась водой, и вода могла там стоять месяц, до следующего дождя. Самый прикол был в том, что перед ямой стоял знак «Ограничение скорости 20 км/час». Фактически наши машины, которые перевозили личный состав, сбрасывали скорость до 3-5 км/час и медленно переползали эту лужу по самому краю.

В те дни, когда не было полетов, мы не завтракали дома. Встаешь, совершаешь утренний туалет и идешь в столовую. После завтрака недалеко от столовой нас ждал транспорт. Все офицеры садились в него и ехали на аэродром. У работников штаба рабочий день начинался в 9:00. В середине рабочего дня еще одна поездка до жилого городка и назад — на обед. Вечером в штабе распорядок дня практически всегда соблюдался, в 18:00 автобус с офицерами отправлялся в жилой городок. Но это касалось «нормальных» офицеров, но только не специалистов ИАС. По распорядку работы летной столовой ужин был с 19 до 20 часов. Так вот инженеры полка под руководством своего шефа сидели в штабе что называется до последнего, только чтобы успеть в столовую на последний черпак, к 19:50. Заметьте, я употребил слово «сидели», а не «работали», так как по большей части мы действительно сидели в своих кабинетах и разговаривали за жизнь. Читатель может спросить, почему была такая практика? Всему причиной чинопочитание. Вертикаль подчиненности выглядела так: полк — дивизия — армия — Главный штаб. В полку зам. по ИАС сидел до последнего, а вдруг из дивизии позвонят и запросят какие-то данные. То есть, пока зам. по ИАС дивизии был на службе, зам, по ИАС полка тоже вынужден быть в штабе. И так по всей цепочке до самого верха. Я сам был молодой, у меня была молодая жена, бытовые вопросы жизни в Кремово были не налажены — все надо было делать самому, и вот это бессмысленное сидение в штабе по вечерам меня выводило из себя, буквально бесило. Иногда я под тем или иным, как мне казалось, благовидным предлогом уезжал вечером домой не на машине зама по ИАС, а штабным автобусом, как я выше писал, в 18:00. Потом выяснилось, что мой начальник считал эти более ранние отъезды домой, причем без его разрешения, проступком.

Обстановку я обрисовал, перейдем к самому событию. В один из дней в конце лета 1973 года я пришел домой после трудового дня. Переоделся, сидим на кухне с женой, пьем чай, беседуем о том, о сем. За окном уже темно, в Кремово темнело быстро, ведь Владивосток находится на широте Сочи. Вдруг раздается звонок в дверь, мы с женой недоуменно переглянулись — я никого не ждал. Открываю дверь, на пороге стоит мой начальник, Грицков: «Выйди на улицу, поговорить надо».

Здесь надо прерваться и немного рассказать о моем начальнике. Когда я после училища приехал в Кремово, зам. по ИАС был подполковник Соловьев Юрий Николаевич. Я рассказывал о нем в воспоминании «Стычка». Через год он ушел на повышение, а на его место приехал майор Грицков. Я нигде не называю его имя и отчество не потому, что хочу его как-то принизить, а потому, что не помню. Этот человек был полной противоположностью Соловьеву, как по характеру, так и внешне. Когда Соловьев с чувством собственного достоинства шел от своего Газика к штабу, это напоминало величественный проход океанского лайнера, сразу хотелось уступить ему дорогу. Когда то же самое делал Грицков, со стороны это выглядело, словно портовый буксир входит в бухту. Грицков был достаточно высокого роста, у меня был рост 180 см., так он был не ниже меня. Беда заключалась в том, что он был ужасно худой, извините за пикантную подробность, у него постоянно сползали брюки. К брюкам мы еще вернемся, он всегда с собой носил тощую папку из дерматина на молнии несерьезного салатового цвета. У Соловьева тоже была папка из натуральной кожи черного цвета — сразу видно дорогую вещь. Он носил ее на уровне бедра обхватив снизу пальцами рук. А вот Грицков носил свою папку, прижимая ее локтем к телу. А теперь, барабанная дробь — эта папка и брюки категорически не хотели жить в гармонии. При ходьбе брюки сползали, мой начальник обеими руками их поддергивал, но во время этого движения сползала папка под локтем, поэтому следующим движением приходилось поправлять папку. А если еще учесть, что он был очень разговорчивый, то эти телодвижения на фоне очередной тирады выглядели весьма комично. Тем офицерам (причем, его подчиненным), которые при этом присутствовали, приходилось стискивать зубы, чтобы не засмеяться. Я сам человек не очень сообразительный, бывает, что до меня долго доходит, но и до мне дошло, что эту проблему можно решить элементарно. Всего лишь взять шило, за неимением, нож с острым концом и проделать в поясном ремне еще одну дырочку, все, брюки бы больше никогда не сползали. А эта салатовая папочка однажды сильно подвела Грицкова. Он утром взял в секретной части полка документ на одном листике, положил в эту папку, и весь день ходил с ним по аэродрому, а вечером, когда его надо было сдавать, на месте его не оказалось. Не помню, чем закончилась эта история, но шуму было много.

Вернемся к нашему рассказу. «Хорошо, - сказал я, - сейчас переоденусь и выйду». Через несколько минут я вышел, посмотрел по сторонам - стоял теплый летний вечер, на ясном небе искрились мириады звезд. Грицков предложил отойти от подъезда к тому месту, где когда-то была детская площадка. Он был со своей неразлучной папочкой под локтем. Началась воспитательная беседа, до меня пытались донести, что я недостаточно усердно выполняю свои служебные обязанности, не показываю большой прыти в выполнении указаний своего начальника и, самое интересное, что мне надо подумать о своем будущем, ибо от него, Грицкова, в значительной степени зависит моя последующая армейская карьера. Это я передал смысл этой речи, естественно говорилось не так откровенно, многое было сказано намеками. Я стоял и слушал, старался, чтобы мое лицо выглядело абсолютно невозмутимым. В это время я про себя думал: «Господи, какой наивный человек, чем ты можешь напугать лейтенанта, который служит в 9200 километрах от Москвы (это по железной дороге). Добьешься его перевода из Кремово куда-нибудь в Советскую Гавань? Так я сейчас получаю доплату 15% к окладу «за пыльность», а там я буду получать двойной оклад». Когда он закончил, я не торопился отвечать, изображал, что мне надо обдумать его слова. Не только на сцене, но и в жизни нужно уметь держать паузу.

Сложность моего положения состояла в том, что, с одной стороны, мне нужно было донести до начальника, что по обсуждаемому вопросу у меня есть собственное мнение, с другой — высказать это в самой деликатной форме, чтобы у него не сложилось впечатление, что я иду на конфронтацию. Сначала я высказал свой взгляд на военную карьеру. Я спросил у него, как вы представляете, я буду несколько лет работать здесь, в Кремово инженером полка по радиотехническому оборудованию, затем меня повысят — назначат на аналогичную должность в дивизии, я перееду в Уссурийск и буду там просиживать штаны до пенсии? Я объяснил, что такая карьера мне не нравится, я хотел бы перейти в научно-исследовательский институт, стать научным сотрудником, в конце концов, защитить диссертацию. Естественно, я говорил не такими выражениями, а гораздо более осторожно. Что характерно, Грицков не предъявил мне прямую претензию: «Что это мы, как проклятые, сидим в штабе до 8 часов вечера, а ты весь из себя белый и пушистый едешь домой в 18:00 на штабном автобусе»? Вечерняя встреча на свежем воздухе закончилась ничем, каждая из высоких договаривающихся сторон осталась при своем мнении. Что странно, после этого разговора отношение Грицкова ко мне никак не изменилось. Другой начальник в такой ситуации мог начать меня гнобить при каждом удобном случае, конечно, он мог и затаить обиду на меня и ждать удобного случая, чтобы с мной поквитаться.

А между тем служба шла своим чередом. Через несколько дней после неожиданного звонка из Хабаровска я стал задумываться, анализировать ситуацию, куда я могу попасть служить дальше. Сделать это было достаточно трудно, к тому моменту я уже немного знал армейские нравы. Вполне могло быть и так, что фраза о НИИ в том письме была не совсем правдивой. В этом случае можно было оказаться вообще в непредсказуемом месте. Достаточно сказать, что Байконур имел почтовый адрес «Москва-400». Если же предполагать, что это действительно НИИ, то я знал тогда только три точки на карте. Первое — это подмосковная Чкаловская, в просторечиии 30-й институт. Что характерно, в Кремово, в нашем полку самый последний техник самолета смел рассуждать: «30-й институт, а, — это то место, где так называемые научные сотрудники сидят за полированными столами и пишут бред в своих бумагах, а нам в полк потом промышленность присылает технику, которая каждый день ломается». Я бы еще понял обиду на низкое качество авиационной техники, но откуда они знали, что там «полированные столы»? Чтобы восстановить справедливость, заявляю, что в нашей комнате полированных столов не было, я сидел за обшарпанным столом, которому было уже лет 30. Единственное, что я знал о Чкаловской, что она находится в часе езды от Москвы на электричке. Я не мог знать, что это очень большой «придворный» гарнизон, куда всеми правдами и неправдами стремятся попасть очень многие офицеры. Как следствие этого — очень большая нехватка жилья, люди с семьями, с маленькими детьми годами жили на частных квартирах.

Второе — это тоже подмосковные Люберцы. По своему географическому положению — еще ближе к Москве, чем Чкаловская. Там находился институт, который курировал вопросы эксплуатации авиационной техники. Следствием этого было то, что сотрудники института участвовали в расследованиях авиационных происшествий. Это влекло за собой частые командировки по всей нашей необъятной стране. Я по своему характеру скорее домосед, и мне не хотелось бы все время мотаться по командировкам.

Третье — это низовье Волги, называют это место по разному, пусть это будет Ахтубинск. Там располагался институт, где вся авиационная техника проходила испытания. Как я себе представлял, для испытаний самолета создается специальная бригада из представителей как летного, так и технического состава. Какая работа меня там может ожидать, я примерно представлял. Единственное, по сравнению с Кремово было бы больше бумажной работы, ведь программа испытаний — это много страничный технический документ. Что касается внеслужебных вопросов, то дельта Волги, это настоящее раздолье для охотников и рыболовов, но я к этим увлечениям был равнодушен. Лично для меня серьезная проблема была бы в местном климате. В низовье Волги летом +35 градусов в тени, это совершенно обычное явление. А мой организм жару плохо переносил.

Проанализировав все эти доводы за и против, я пришел для себя к выводу, что лучше всего для меня было бы попасть на Чкаловскую, на второе место я поставил Люберцы, а вот попасть в Ахтубинск мне совсем не хотелось. Думая о Чкаловской, я вспомнил еще одно преимущество. По этой ж/д ветке, с Ярославского вокзала, в Струнино в свое время родилась моя мать. В Сергиевом Посаде, который тогда назывался Загорск, и в окрестных деревнях и поселках было десятка два родственников, а мой двоюродный брат Евгений работал  совсем рядом, в Королеве. Думаю, что в сложной жизненной ситуации я без их помощи не остался.

Анализ произведен, известная мне информация разложена по полочкам, остается спокойно ходить на службу, добросовестно выполнять свои обязанности, чтобы начальник не цеплялся. Лето, хорошая погода, соответствующее настроение — казалось бы, чего еще желать. Но тут происходит одно неприятное событие. Дело в том, что летом 1974 года у меня подошел срок присвоения очередного воинского звания — старший лейтенант. Немного расскажу о том, как происходит эта процедура в армии. От лейтенанта до старшего лейтенанта предусмотрен срок в два года. Таким образом, если мне воинское звание лейтенант было присвоено 27 июля 1972 года, то при условии, что у командиров нет ко мне претензий, проект приказа о присвоении мне очередного воинского звания должен лечь на стол Главкома ВВС 27 июля 1974 года. Учитывая длинную цепочку прохождения документов из полка в дивизию, из дивизии в Армию, оттуда в Главный штаб ВВС, писать представление в полку надо месяца за полтора до назначенного срока. Слава Финкельштейн сделал все, что от него зависело, майор Грицков, надо отдать ему должное, поступил благородно и подписал представление без звука. Документы ушли по маршруту, о котором я выше рассказал. Но через несколько дней я сижу в штабе, в своем кабинете, когда открывается дверь, и заходит начальник строевого отдела. Он подходит и молча кладет передо мной листок, пальцем указывает на резолюцию, наложенную на документ. Резолюция написана красным карандашом, крупным летящим почерком, прямо как у товарища Сталина. Документ мне знаком, это мое представление, вернувшееся назад из дивизии. Резолюция говорит о том, что такой-то не достоин присвоения очередного воинского звания, так как он допустил выпуск в полет самолета с неисправной радиостанцией. И подпись: инженер дивизии по РТО подполковник Краснов. Меня эта ситуация огорчила, врать не буду, но я четко понимал, что на данном этапе моя главная задача — выбраться из Кремово, если даже за это придется заплатить задержкой в присвоении очередного звания. Я ничего не стал говорить Финкельштейну, только развел руками, дескать, я все понимаю, но сделать ничего не могу.

Раз в моем рассказе появился новый персонаж, то надо хоть по минимуму охарактеризовать его. Краснов появился в штабе дивизии по замене, то есть он приехал из-за границы. Я уверен, что большинству моих читателей это слово ничего не говорит. При Советском Союзе наши войска в рамках Варшавского договора несли службу в нескольких странах Европы. Например, войска, которые находились на территории ГДР, назывались Группа Советских войск в Германии, сокращенно ГСВГ. Были правила прохождения службы в этих формированиях, которые неукоснительно соблюдались. Для моего рассказа главным правилом является то, что офицер находился за границей точно 5 лет, ни днем больше, ни днем меньше. Под заменой понималось следующее (пример с выдуманными фамилиями) — инженер полка по специальности Иванов из Кремово едет на такую же должность в Дессау (ГДР), инженер полка по специальности Петров из Дессау едет на такую же должность в Кремово. В шахматах это называется рокировка. Иногда (редко) применялась более сложная схема: человек из точки А ехал в точку Б, офицер из точки Б ехал в точку В, а в точку А приезжал выпускник из училища.

Возвращаюсь к моему рассказу. За все время службы в Кремово я пересекался с Красновым 2-3 раза, когда он приезжал к нам в полк. На вид ему было лет 42-44, то есть через пару лет он мог увольняться из армии по возрасту. У меня сложилось такое впечатление, что он приехал в Уссурийск, как принято говорить, дослуживать. Ему нужно было досидеть в штабе до пенсии без замечаний, взысканий и прочих потрясений. Я делаю такой вывод по его поведению, когда он приезжал к нам. Он не задал мне ни одного вопроса по служебным делам. Не проверил у меня ни одного журнала технической документации. То есть, он не вник ни в один вопрос, которые обычно смотрят различные проверяющие. У меня в памяти осталась только одна мизансцена с его участием. Напротив входа в штаб была курилка с традиционными лавочками. Краснов был несколько полноват, над брючным ремнем уже вырисовывался животик. Он садился на скамейку в этой курилке, откидывался назад и клал руки на спинку — разводил их в стороны. В таком положении он мог пару минут сидеть молча с отсутствующим видом, затем лицо его оживлялось, и он с выражением произносил: «Экибана»! Я тогда еще не сталкивался с направлением человеческого творчества, которое описывает данный термин. Я даже не знал, что правильно писать «икебана», может быть ему нравилось специально коверкать это слово. Получается так, что человек, который ничего не знал и не хотел знать о том, как я работаю, как отношусь к своим обязанностям, не моргнув глазом, делает вывод о моей личной ответственности за неработающую радиостанцию.

Когда я прибыл к новому месту службы, буквально через пару дней мне начальником лаборатории был задан вопрос, а что с моим представлением на звание. Я был готов к этому вопросу и с невозмутимым видом соврал: «Мне так объяснили, что они не могут послать на меня представление, так как в полку уже нет личного дела». Мой ответ не вызвал никаких подозрений, и в течение пары дней представление было написано и отправлено в Главный штаб ВВС. Через неделю, это было примерно 1-е октября, я стал старшим лейтенантом, и вопрос был закрыт.
Но вернемся в Кремово. Шла обычная учебно-боевая подготовка, два-три раза в неделю полеты. Дни проходили за днями, недели — за неделями, а из Главного штаба ВВС, как говорится, ни слуху, ни духу. Внутри ощущалось напряжение, приходилось прикладывать усилия, чтобы контролировать свои нервы. Так продолжалось почти до середины августа. И вот… Однажды сижу я в штабе в своем кабинете, когда раздается стук в дверь, и заходит наш секретчик. По штату нам не положено было офицера на этой должности, поэтому ее занимал военнослужащий срочной службы в звании младшего сержанта — высокий, стройный, красивый парень. К его характеристике можно добавить, что он был образованный, призван в армию после техникума, и дисциплинированный. С невозмутимым лицом он официально, как положено по уставу, обратился ко мне: «Товарищ лейтенант, зайдите ко мне, для вас есть документ». Я встал и пошел за ним, секретка была точно напротив моего кабинета. Заходим в предбанник, он заходит в служебное помещение, открывает дверку в окошке и подает мне документ. Я беру его в руки, и первое, что я отмечаю, документ напечатан на листе формата А5, то есть он чуть больше моей ладони. Приступаю к чтению, и меня охватывает сильное волнение. Дочитав до конца, понимаю, что надо успокоиться и прочитать еще раз. Это приказ Главкома ВВС о назначении лейтенанта Арбичева младшим научным сотрудником в 30 Центральный… , и далее его развернутое официальное наименование, ... институт. Я не могу сказать, что был готов прыгать до потолка от радости, наоборот, от того, что кончилась эта неопределенность, мышцы как-то обмякли, и все тело стало как кисель. Я обратил внимание на то, что хотя Главкомом ВВС в это время был Кутахов, но приказ был подписан его заместителем Ефимовым. Я расписался на документе и пошел к себе в кабинет.

Дальше успокоился, и вернулась способность трезво размышлять. 30-й институт — значит это Чкаловская, то есть из всех возможных вариантов мне достался самый желанный. Можно даже сказать современным языком, что я сорвал джекпот. Как потом выяснилось, мне дважды повезло. На Чкаловской находилось головное подразделение института, а были еще филиалы в Ленинграде и Ногинске. Так вот, я попал служить именно на Чкаловскую, а второй отобранный из нашей Воздушной Армии офицер попал служить в Ногинск. Не знаю, как сложилась его карьера, но доходили до меня слухи, что у него произошла трагедия в семье.

Вы думаете, что мне после этого сразу вручили обходной лист, и через пару дней я уже мчался к светлому будущему? Отнюдь, мне в жизни так легко ничего не дается. На следующий день меня и второго инженера полка по РТО Розенберга прямо во время полетов вызывают к командиру полка. Когда мы вдвоем шли в направлении стоянки ЦЗ, я абсолютно не мог предположить, о чем пойдет речь. Командир полка подполковник Крапивин был в летном комбинезоне, ведь через 20 минут ему надо было лететь, а тут надо разной ерундой заниматься. Смысл его речи был простой. Я свой отпуск за 1974 год уже отгулял, а вот Розенберг — еще нет. По графику у него отпуск летом. Он, как командир полка, не имеет права меня задерживать, получив приказ Главкома ВВС о моем переводе, мне сегодня же должны выдать обходной лист. Но и оставить полк вообще без инженера по РТО в период интенсивных полетов он тоже не может. Следовательно, он отпустит Розенберга в отпуск только тогда, когда приедет офицер на вакантную должность. Выход один, если только я добровольно соглашаюсь остаться в полку до возвращения Розенберга из отпуска и даю слово офицера не жаловаться, что со мной нехорошо поступили. Я относился к своему коллеге с большим уважением, ведь он был мой главный наставник. То, что я узнал благодаря ему за два года, при другом инженере я бы узнал только за 3-4 года. Естественно, я ответил, что согласен, командир это решение утвердил, и Розенберг быстрым шагом пошел в штаб оформлять рапорт на отпуск.

Когда я смотрю на этот эпизод из сегодняшнего дня, мне приходят в голову размышления об общечеловеческих ценностях. Этот вопрос с отпуском моего коллеги лежал в компетенции нашего общего непосредственного начальника майора Грицкова. Значит, ему разговаривать со своим подчиненным в звании лейтенанта, без году неделя служившим в полку, по вопросу, когда он не приказывает, а вроде бы даже просит, гордыня или какое другое похожее чувство не позволяет, а у командира полка гордыни нет, и он разговаривает не как командир с подчиненным, а как равный с равным. После этих размышлений я пришел к выводу, что Грицков был неприятным человеком, и хорошо, что я прослужил под его командованием недолго.

Итак, мне оставалось пробыть в Кремово примерно 35-37 дней. За это время нужно было выполнить ряд обязательных мероприятий. Не буду утомлять вас их перечислением, для примера расскажу только об одном. Мне предстояло отправить весь домашний скарб железнодорожным контейнером к новому месту службы. Сейчас мы избалованы смартфонами и теми сервисами, которые мы через них получаем буквально не вставая с дивана. Тогда было совсем не так. Для начала надо было получить в строевом отделе воинское требование на оный контейнер. Далее надо с этим требованием обратиться на контейнерную площадку. В нашей деревне Кремово была ж/д станция Иполитовка, но на ней не было такой услуги. Ближайшая контейнерная площадка была на станции Уссурийск, значит надо ехать с документом туда и все оформлять. Была одна тонкость — на железной дороге к стандартным 3-х и 5-и тонным контейнерам относились безобразно. Большинство контейнеров имели менее или более серьезные повреждения. Представьте себе, что у контейнера, например, в крыше имеется трещина, и 20 суток, пока контейнер будет идти от Уссурийска до Щелково, все дожди будут заливать ваши домашние вещи. Для того, чтобы тебе выделили хороший контейнер, надо «договориться» с начальником площадки. Я думаю, дальше объяснять не надо, давай, открывай кошелек. Ну и сама процедура, в оговоренный день специальный автомобиль-контейнеровоз забирает порожний объект и везет его из Уссурийска в Кремово, а это 50 км. В жилом городке надо все заранее запакованное погрузить в контейнер. Между прочим, у меня квартира была на 5 этаже, и перетащить все вниз — это еще то удовольствие! Затем надо вместе с водителем ехать назад, в Уссурийск, там представитель ж/д опломбирует контейнер и вручит тебе транспортную накладную. Вот такая маленькая эпопея. А еще замечу, что даже 5-тонный контейнер по кубатуре совсем не велик, поэтому нам пришлось кое-что из мебели продать, чтобы в него поместиться.

Наконец контейнер отправлен, квартира опустела, остался самый минимум вещей. Но и этот минимум в чемодане не увезешь. Надо отправлять багаж. По железнодорожному билету можно бесплатно отправить, как мне помнится, 30 кг. Нас с женой двое, значит 60 кг. Теперь только надо найти, во что упаковать вещи. Не знаю где, но мне удалось раздобыть занятную вещицу. Бочка, примерно метр в высоту и 60 см в диаметре. Боковая сторона сделана из толстого оргалита, а донышки деревянные. После упаковки вещей кладешь на бочку дно и по периметру прикладываешь бандаж. Далее нажимаешь на защелку, и бочка становится монолитной. Самая прелесть в том, что на защелке есть дырочка для пломбировки, приемщица продевает проволоку, пломбиром давит на пломбу, и вуаля, багаж готов для долгого путешествия.   

Чтобы покинуть одну воинскую часть и отправиться к новому месту службы, нужно пройти через несколько бюрократических препон, то есть надо получить на руки ряд обязательных документов с соответствующими подписями и печатями. Например, надо получить справку, что ты сдал жилье, которое тебе предоставлялось в период прохождения службы в данном гарнизоне. Без этого документа на новом месте тебя просто не поставят в очередь на получение квартиры.

Следующий вопрос, требующий решения, на каком транспорте двинемся в Москву — поездом или самолетом. Каждый из этих вариантов имел как плюсы, так и минусы. Самолетом — быстро, поездом — медленно, казалось бы, давайте лететь самолетом. Но, из Кремово добираться до аэропорта Владивостока, который называется Артем, очень неудобно и долго, это раз. Из Владивостока до Москвы нет прямого рейса, нужно делать пересадку в Хабаровске, это два. Самолет Ту-114, на котором лететь до Москвы, скажу очень мягко, чтобы никого не обидеть, не очень комфортабельный, это три. А что можно сказать о поезде? В расписании было 4 поезда Владивосток-Москва. Один фирменный «Россия» и три,… тоже поезда. Ни один из них на станции Иполитовка не останавливался. Сначала надо было как-то добраться до Уссурийска, а там уже сесть на поезд своей мечты. По размышлениям получалось фифти-фифти. И тут появился аргумент совсем из другой плоскости. Я сказал своей жене: «Знаешь, Наталья, в нашей жизни, вероятно, это единственный шанс посмотреть всю страну, давай поедем на поезде». Она со мной согласилась, и окончательный выбор был сделан в пользу поезда. Знаете, я сейчас скажу самокритично, иногда не стоит быть слишком умным, надо быть попроще, а не разводить философию. Билеты на «Россию» нам достать не удалось, соответственно, пришлось ехать на НЕ фирменном, обычном скором поезде.

Никакое застолье у себя в инженерном отделе я не устраивал. Во-первых, за два года я убедился, что здесь это не принято, во-вторых, при таких отношениях между начальниками и подчиненными, которые я выше описывал, это мероприятие превратилось бы в сплошное лицемерие — в тостах говорили бы одно, а думали в это время совсем другое, прямо противоположное. Но был один человек, с которым хотелось проститься душевно, это Лев Абрамович Розенберг. Поскольку у меня в квартире уже никакой мебели не было, мы договорились встретиться у него дома. Купил я бутылку коньяка, и пошли мы с женой в соседний дом. Надо отметить незаурядное чувство юмора у военных начальников. Пятачок, на котором стояли 4 пятиэтажных кирпичных дома (а их в гарнизоне было всего четыре) имел почтовый адрес: Кремово, улица Городская [!], дом 151 (152, 153, 154). Мы первый раз собрались в таком составе, я познакомился с женой Розенберга, которую звали Ольга, он, соответственно, познакомился с моей женой. Мы очень хорошо провели вечер. На будущее, как говорится, обменялись адресами.

Подробный рассказ о поездке в Москву на поезде занял бы несколько страниц, когда-нибудь я его напишу. Но есть одна подробность, о которой я не могу не упомянуть. Если ты давно живешь в СССР, много ездил поездами по родной стране, то ты, в принципе, можешь предсказать, какие трудности (или неприятности) тебя могут ожидать в вагоне просто по теории вероятностей. Но нам попалось нечто из ряда вон выходящее, нам попался просто технически неисправный вагон. По любым документам МПС его не должны были выпускать в рейс ни под каким предлогом! У нас билеты были в первое купе, а оно расположено точно над тележкой или колесной парой. Вы прекрасно представляете, что железнодорожный вагон при движении немного раскачивается, об этом даже в песнях поется. Если путь достаточно ровный, то амплитуда этой качки совсем не велика, так, 1-2 см, и не доставляет никакого беспокойства. Если попадается неровность побольше, то вагон может подскочить на 5-7 см, то есть вас ощутимо тряхнет. В нашем вагоне было вот что — при подскоке вагона точно под нашим купе одна металлическая деталь ударялась по другой металлической детали, и не один раз, а выдавала непрерывное лязганье. И это продолжалось все семь суток, пока мы ехали до Москвы. Затыкание ушей не помогало, так как звук распространялся не по воздуху, а по конструкции вагона.

Перенесемся на семь суток вперед. Скорый поезд Владивосток-Москва торжественно прибывает к перрону Ярославского вокзала. Специально для того, чтобы встретить нас, из Вильнюса приехала моя мама, кроме нее еще четверо родственников, живущих в Подмосковье — целая делегация. Как и положено, нас встречали цветами. Нужно отметить еще одну тонкость. Начальник строевого отдела при выдаче предписания должен был указать конкретное число, когда мне необходимо явиться в новую часть. При этом он исходил из вида транспорта, поскольку он выдал мне проездные документы на поезд, то на дорогу он определил 10 суток. В результате я должен был явиться в часть 20 сентября, и у меня было еще два дня для того, чтобы прийти в себя после такого «комфортабельного» поезда.

20 сентября рано утром я встал, привел себя в самый что ни на есть парадный вид и приехал на Ярославский вокзал. При покупке билета вдруг всплыла проблема. Из разговоров в курилке я знал, что 30-й институт находится на Чкаловской, но у меня в предписании было написано: в/ч ….. (номер, который мне ничего не говорил), Щелково-10 (место дислокации). Я смотрю на схему электропоездов и нахожусь в недоумении, так до какой станции мне ехать, до Щелково или до Чкаловской. Если бы я выбрал второй вариант, то уже при подъезде к платформе над моей головой с ревом взлетал бы какой-нибудь Ил-18, и все сомнения в правильности моего маршрута отпали. Но я был воспитан так, что больше надо доверять документу, а не разговорам в курилке. Таким образом получилось так, что я вышел из электрички на станции Щелково. По мосту перешел на так называемую «привокзальную площадь». Небольшое одноэтажное здание — автостанция. Рядом небольшой разворотный круг для автобусов. Время где-то около 10 часов утра. Те люди, которые ехали на работу, уже проехали. На всей площади ни одного автобуса, и людей 2-3 человека. На некоторое время я впал в отчаяние, что делать, куда  я попал? С такими мыслями я прошел вперед через площадь и остановился на краю тротуара улицы, которая шла параллельно железной дороге. То, что произошло дальше, похоже на чудо. Справа от меня (я потом узнал, что это со стороны Чкаловской) едет 21-я «Волга». Она останавливается напротив меня, из водительского окна высовывается чья-то улыбающаяся голова, которая говорит: «Здравствуй, и что ты здесь делаешь?» Я смотрю и вдруг узнаю, это не просто мой однокурсник, а Дима Румянцев, с которым я учился в одной учебной группе! Я ему быстро рассказал, в чем моя проблема. Он просто сказал: «Садись». Далее он развернулся, и мы поехали назад, в сторону Чкаловской. В этот момент я подумал, что само небо послало мне Димку. Пятнадцать минут неторопливой езды, и мы у цели. Машина остановилась у самой проходной, и Дима показал мне рукой на одну дверь: «Вот тебе сюда».

Я поблагодарил его и вылез из машины. За этой дверью оказалось бюро пропусков 30-го института. Постучался в окошко, дверца открылась, я поздоровался и протянул свои документы, окошко захлопнулось. Сколько я за годы службы в институте посетил различных бюро пропусков, не сосчитать. И везде картина была одна и та же, после того, как протянул документы, дверца захлопывается. Я прекрасно понимаю, что причина этого банальна, сотрудник закрывает дверку из-за сквозняка, чтобы на него не дуло холодом. Но ты при этом стоишь в волнении, и секунды, пока тебе выписывается пропуск, тянутся очень медленно. Наконец томительное ожидание заканчивается, и в окошко протягивают твои документы, также мне объясняют, куда надо идти. Выхожу на улицу, подхожу к солдату-контролеру и протягиваю свои документы. Сверив мое лицо, он возвращает документы, и я первый раз в своей жизни пересекаю невидимую черту — границу Чкаловского гарнизона. Внимательно смотрю по сторонам — мне все в новинку. Так, мне объяснили, что будет узкая дорожка влево, через редкий лесочек, вот она. Дорожка короткая, метров 50-70, и я выхожу к двухэтажному зданию, перед фасадом которого широкая лестница, четырехгранные колонны, портик. Типичный классицизм, и самое интересное — по бокам от лестницы на высоких постаментах фигуры лежащих львов. Оно конечно красиво, но какое отношение имеют львы к авиации? Может быть, здесь уместнее были бы парящие орлы? Поднимаюсь с волнением по лестнице и захожу в здание — ох, что меня ждет за этой дверью. Впереди вижу лестницу на второй этаж, перед ней слева стоит загородка, там находится контролер, пожилая женщина. Подхожу и протягиваю ей свои документы. Она долго изучает их и показывает мне пометку на обороте разового пропуска: «с сопровождающим». Отошел от нее на два шага и жду этого самого сопровождающего. Секунды тянутся как минуты. Наконец, по лестнице спускается молодая женщина в ярко красном брючном костюме. За лестничным маршем расположено большое, в два этажа высотой окно, прямо в него светит яркое солнце. В контровом освещении вокруг силуэта женщины сияние, словно ангел сходит с небес. Позднее я познакомился с ней, это была Львова Ольга Андреевна, младший научный сотрудник нашего отдела. С улыбкой она спросила: «Здравствуйте, кто здесь будет Арбичев?» Она поднялась по лестнице на второй этаж и повела меня по длинным коридорам, нам надо было прийти на другой конец здания.

Здесь надо прерваться. Когда я поднимался по этой лестнице, я еще не понимал, что в своей судьбе перехожу рубикон. Судите сами, я вошел в это здание 20 сентября 1974 года, а вышел из него в последний раз 15 сентября 1995 года по этой же лестнице, то есть без 5 дней через 21 год. Так сказать 21 год строгого научного режима. Такие сроки обычно дают за «… в особо крупном размере, организованной группой лиц, по предварительному сговору...» Всего я в армии прослужил 28 лет, получается, что три четверти всей службы я отбыл за этими дверями, вход в которые охраняли грустные гипсовые львы.

В конце коридора Ольга Андреевна подвела меня к двери, на которой была табличка «Комягин Владислав Иванович» и сказала: «Вам сюда». Затем она удалилась. Я постучал и вошел, Здесь надо остановиться, ибо дальнейшее описание событий этого дня выходит за рамки заявленного заглавия этих воспоминаний. Но и закончить свой рассказ на этом месте я тоже не могу. Это автор художественного произведения может во время работы изменить сюжет своего романа, добавить героя и т. п. Я же пишу о своей жизни, если какое-то событие произошло, то его уже нельзя выкинуть из повествования; я могу только описать его более или менее подробно, и все. Я должен упомянуть о  событии, которое произошло лет через десять после переезда на Чкаловскую. Но чтобы вы лучше понимали мое описание, надо сначала описать «исторический фон». К тому времени я уже был майором, занимал должность старшего научного сотрудника. В любой воинской части каждый офицер с определенной периодичностью назначается в наряд. Меня по моему воинскому званию нередко назначали помощником дежурного по части. В этой должности одной из важных обязанностей была охрана кабинетов начальников, которые имели право на ночь в личном сейфе оставлять секретные документы. Моя работа выглядела так. По телефону или личным контактом данный начальник вызывал меня, чтобы я принял под охрану сейф. Я брал предварительно заполненный журнал и шел в определенный кабинет. Там владелец кабинета записывал время сдачи под охрану, номер печати на сейфе и ставил свою подпись. Я сверял номер печати в журнале и на сейфе и правильность опечатывания (правильно ли был продет шпагат через отверстия), и расписывался в приеме.

Это один нюанс, теперь другой. В те времена никто из нас не знал такого слова, как корпоратив. Но, тем не менее, в институте была такая традиция, и, что важно, она не порицалась командованием, накануне больших праздников после окончания рабочего дня прямо на письменных столах устроить небольшой фуршет. Мы, научные сотрудники, собирались в своем научном отделе. Обеспечивающие подразделения тоже собирались, например, могли объединиться строевой, кадровый и финансовый отделы. Это я говорю примерно, в конкретном случае могло быть немного не так. Так мы отмечали от силы 2-3 раза в год, точно помню, что это происходило и 31 декабря. Осталось сложить пазл, 31 декабря я заступил в наряд именно помощником дежурного по части, а по кабинетам происходят проводы Старого года, слышен звон фужеров. Но наличие фужеров с шампанским не отменяет служебных обязанностей. К комнате дежурной смены подходит начальник отдела кадров, видит меня и говорит: «Арбичев, прими сейф». Я беру журнал и иду в его кабинет, благо он находится напротив нашей комнаты. Проделываю все, что я описал выше и собираюсь выйти из кабинета, но начальник отдела кадров пальцем показывает, мол, задержись. Я останавливаюсь в некотором недоумении. Он обращается ко мне с таким хитрым лицом и каким-то намеком спрашивает: «Арбичев, а ты знаешь, благодаря кому ты попал в 30-й институт?» Я только пожал плечами. Лицо его приобрело довольное выражение, он постучал указательным пальцем по ближнему ко мне углу письменного стола и изрек: «Вот на этом месте лежала стопка личных дел претендентов, я выбрал тебя». Его лицо расплылось в улыбке. Я поблагодарил его и пулей вылетел из кабинета. Точно говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. На этот случай можно было бы не обращать внимания, мало ли что сказал человек в нетрезвом виде. Но я все-таки дам некоторые свои комментарии, не зря же я прослужил в армии 28 лет, имею некоторое представление о том, как работает кадровый механизм. Проанализировав ситуацию, я пришел к выводу, что кадровик преувеличил свои заслуги в моем переводе в новую часть. Он выполнил может и большую, но в основном техническую часть работы. Не сомневаюсь в том, что мое личное дело сначала было направлено начальнику 3-го управления, тот отписал входящий документ начальнику отдела, в котором была вакантная должность. А на уровне отдела, как самые заинтересованные люди, рассмотрели мое личное дело с пристрастием, самым подробным образом. Потом мой документ отправился в обратное путешествие, снизу — вверх. Начальник отдела доложил начальнику управления, что этот офицер нас устраивает, и далее это мнение было доведено до кадровика. В отделе кадров было подготовлено письмо в Главный штаб ВВС, и моя судьба была решена.

При всем, что я написал выше, мне не дает покоя одна конспирологическая теория. Вы могли обратить внимание, что я до сих пор ни разу не назвал фамилию начальника отдела кадров. Я не сделал этого не потому, что не помню ее, а потому, что до поры сохранял интригу. Вот теперь пришло время ее объявить — начальником отдела кадров был подполковник Лабутин. С другой стороны, в личном деле была подшита моя автобиография, в которой было указано, что моя мать Арбичева Маргарита Сергеевна в девичестве имела фамилию Лабутина! Кадровик наверняка читал мою автобиографию, и обратил внимание на этот факт. Учитывая, что Лабутин — не такая распространенная фамилия, как Иванов, а также, что от Щелково до Сергиева Посада, где прошло детство моей матери, всего полсотни километров, то при проведении серьезного генеалогического анализа мы могли оказаться дальними родственниками. Так что имейте маму с «правильной» девичьей фамилией, и все у вас в жизни сложится хорошо.

P.S. Говорят, что история не выносит сослагательного наклонения. Но я выше писал о том, что перебраться из Кремово на Чкаловскую без «волосатой руки» было настоящим чудом, можно сказать один шанс на миллион. Поэтому считаю нужным немного порассуждать о том, что было, если бы мне такой шанс не выпал. Теоретически, существовала возможность поступить в очную адъюнктуру (это то, что у гражданских называется аспирантура). Но у этого варианта две особенности. Первая — очень маленькое количество вакансий, например, в 30-м институте вообще не брали в адъюнктуру со стороны, только своих. Вторая - «производство» кандидатов наук, это штучное дело, для этого нужен доктор технических наук в качестве научного руководителя, и у него должна быть личная заинтересованность в подготовке диссертанта. Вот этими вариантами, собственно, и ограничивается вход в науку или преподавательскую деятельность. Как бы могла сложиться моя дальнейшая карьера, если бы ни один из этих вариантов не удался? Я предполагаю, что через 4-5 лет службы в Кремово можно было бы уехать по замене за пределы нашей Родины, как положено, на пять лет. В этом случае можно было бы существенно поправить свое материальное положение. Порядок был таков: одну зарплату офицер получал в местной валюте, например, в марках ГДР, а вторая зарплата, такая же по размеру, шла ему на книжку в советских рублях. Я когда служил в Кремово, получал 260 рублей, о зарплате в 520 рублей большинство могло только мечтать. Беда в другом, что СССР — была страна тотального дефицита, если даже у тебя есть деньги, то это не значит, что на эти деньги ты можешь купить то, что тебе надо. Вот на этом разрешите закончить свое повествование.

22 октября 2023 года