Утешение философией Боэция как ничейная земля

[Эта версия не содержит форматирования и сносок внизу страницы. Чтобы скачать отформатированную версию работы, пожалуйста, пройдите по ссылке https : / / www . academia . edu / 107636724 / (в адресе необходимо убрать пробелы). Рекомендуем скачать именно отформатированную версию.]

Б. С. Гречин

«УТЕШЕНИЕ ФИЛОСОФИЕЙ» БОЭЦИЯ:
НИЧЕЙНАЯ ЗЕМЛЯ
МЕЖДУ БУДДИЗМОМ
И ХРИСТИАНСТВОМ

УДК 27-28, 294.3
ББК 86.35, 87.3
Г81
 
Издательство благодарит за содействие в выпуске книги
Фонд содействия буддийскому образованию и исследованиям.

 Б. С. Гречин
Г81 «Утешение философией» Боэция: ничейная земля между буддизмом и христианством / Б. С. Гречин. — Ярославль : Факел, 2023. — 79 с.
 
 Книга «"Утешение философией" Боэция: ничейная земля между буддизмом и христианством», написанная Б. С. Гречиным, по своему жанру является монографией. Мы все с подзаголовком «монография» обычно связываем нечто учёное, нечто, не способное пробудить наш интерес — по крайней мере, если у нас нет существенного знания предмета этой монографии. Книга Гречина представляет собой радостное исключение.
 Пять глав этой монографии («Забывая Боэция», «Таинственная гостья», «Идя параллельным галсом», «Видение Бога» и «Боэцианская вера») предлагают пять различных, при этом достаточно неортодоксальных, точек зрения на opus magnum средневекового христианского философа. К примеру, третья глава предполагает, что «Утешение философией» Боэция по своей сути — почти настолько же буддийская книга, насколько и христианская. Это предположение далее обосновывается многочисленными фактами и аргументами. Оставшиеся главы столь же необычны и изобретательны.
 
УДК 27-28, 294.3
ББК 86.35, 87.3

© Б. С. Гречин, текст, 2023
© А. А. Краснова, фронтиспис, 2023
© Издательство «Факел», 2023

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ АВТОРА
АННОТАЦИЯ
ВВЕДЕНИЕ
1. ЗАБЫВАЯ БОЭЦИЯ
2. ТАИНСТВЕННАЯ ГОСТЬЯ
3. ИДЯ ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ ГАЛСОМ
4. ВИДЕНИЕ БОГА
5. БОЭЦИАНСКАЯ ВЕРА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

ОТ АВТОРА

 Настоящее исследование было защищено автором в качестве выпускной квалификационной работы в иностранном учебном заведении. Оно так бы и осталось непереведённым, если бы не интерес к нему и не высокая оценка, данная ему доктором философских наук, профессором, председателем многочисленных научных сообществ Андреем Вадимовичем Азовым, к множеству достоинств которого относится и отличное владение английским языком.
 Исследование, как можно обнаружить уже из его названия, предпринимает попытку посмотреть на последний философский труд позднеантичного философа Боэция одновременно с двух точек зрения: как на христианский текст (которым он, безусловно, является) и как на буддийскую книгу (последнее — в порядке мысленного эксперимента). Как известно, именно бинокулярное зрение делает предмет объёмным, в нашем случае — открывает новые перспективы, обнаруживает неожиданные параллели... Но не будем забегать вперёд, излагая результаты уже в авторском предисловии.
 «Утешение философией» Боэция — выдающееся произведение. Разумеется, написано оно слишком давно — а именно в VI веке нашей эры, — чтобы быть легкочитаемым для нас, жителей суетливой современности. Даже в самом хорошем переводе оно, как и «Слово о полку Игореве», кажется «нездешним», вернее, анахроничным. Но если мы сумеем преодолеть непривычную логическую отчётливость его стиля — нечто, характерное даже не для средних веков, а для античности, — мы обнаружим, что скрытые в нём драгоценности ничуть не потемнели со временем: спустя полторы тысячи лет они сверкают так же ярко. «Утешение философией» — книга, полная ума и поэзии, боли и стоического мужества, внутренней силы и веры. Но какой веры — христианской, неоплатонической или, может быть, буддийской? В настоящем исследовании мы пытаемся ответить на этот вопрос: успешно ли — решать читателю.
 Мы будем рады, если хотя бы один читатель нашего скромного исследования, перевернув его последнюю страницу, задастся теми же вопросами, которые определили проблемное поле настоящей работы. Мы будем ещё более счастливы, если наш небольшой текст вдохновит кого-то взять в руки «Утешение философией» — книгу несравненно более значимую, чем та, что лежит перед вами.
 Автор выражает глубокую и искреннюю признательность всем, кто способствовал появлению этой книги.

АННОТАЦИЯ

 Настоящая выпускная квалификационная работа посвящена изучению «Утешения философией» Аниция Манлия Северина Боэция (ок. 480 — 524 годы нашей эры) и является попыткой прочитать указанный текст через призму буддийского вероучения. Работа состоит из Введения, пяти глав и Заключения.
 Последовательное описание частей работы: Глава 1 посвящена изучению причин, по которым фокус общественного и академического внимания постепенно сдвигается с «Утешения философией» к более современным текстам. В качестве возможных объяснений такого сдвига называются универсальность Боэция как философа; его стремление считать философию духовным путём, а не интеллектуальным упражнением; потребительский подход к духовным текстам, характерный для сегодняшнего читателя; наконец, узко-сектантский характер мышления позднейших единоверцев философа, контрастирующий с широтой его собственного мировоззрения.
 Глава 2 рассматривает фигуру Госпожи Философии — центрального образа изучаемого текста. Существует значительный разброс мнений исследователей о том, как нужно толковать данный образ. В работе представлена наша собственная интерпретация образа Госпожи Философии, в рамках которой проводится параллель между этим образом и Праджня Парамитой, буддийским божеством мудрости, а также приведены аргументы в защиту такого толкования.
 В Главе 3 представлено детальное сравнение философского учения Боэция, данного в его последнем произведении, с буддийской доктриной. Пристальное внимание уделено онтологическим взглядам Боэция, его гносеологии и его сотериологическим размышлениям.
 Глава 4, являясь логическим продолжением Главы 3, исследует взгляды Боэция на Божественное начало. Постулируется идея о том, что видение Боэцием Бога в качестве Пути, утверждение о невмешательстве Бога в земные дела людей и, наконец, уникальная теодицея философа близки буддийскому пониманию Абсолютной реальности и одновременно являются не вполне ортодоксальными в свете более поздних (по отношению к философу) христианских доктрин.
 Глава 5 затрагивает вопросы личных религиозных убеждений Боэция. Являясь безусловным христианином, автор «Утешения философией» избегает сугубо христианского языка. В главе обсуждаются причины такого выбора, а также предлагается прочтение «Утешения философией» в качестве полифонического текста (пользуясь определением Михаила Бахтина), герои которого, придерживаясь иных, чем автор, взглядов, обретают философскую значимость, сопоставимую со значимостью автора. Приводятся аргументы в пользу того, что Боэций, будучи христианином, видел христианство в качестве лишь одного из аспектов абсолютной истины, желал избежать узкорелигиозного подхода и стремился создать текст, важный для каждого искателя ответов на сущностные философские вопросы.
 Заключение предлагает рассматривать «Утешение философией» как своего рода площадку для диалога между христианством и буддизмом, а также сосредотачивается на двух идеях Боэция, которые можно рассматривать в качестве «опорных столбов моста», то есть философских оснований межрелигиозного диалога.
 Библиографический список включает шестьдесят шесть источников на английском языке, немецком языке и латыни.1


ВВЕДЕНИЕ


 Обзор изучаемой темы
 
 Некоторым философским трудам суждена долгая жизнь, богатство и разнообразие последующих комментариев. «Утешение философией»2 Анция Манлия Северина Боэция3 — один из таких трудов. Созданное в 523 или 524 году нашей эры, оно со времени своего создания привлекает внимание мыслителей, учёных-философов и религиозных деятелей, которые комментируют его неясные места, размышляют о его идеях или просто вдохновляются этим текстом.4
 Справедливо ли, однако, использование настоящего времени в предложении выше? Несмотря на то, что некоторое количество новых научных статей об «Утешении философией» появляется каждый год, не создаётся ли ощущения, что фокус общественного внимания сдвигается в сторону более современных текстов? «Нужно двигаться дальше, а не вечно быть ограниченными Библией», — таким был нетерпеливый ответ одного из студентов автора на приглашение поговорить о Прологе к «Памяти А. Г. Х.» за авторством Альфреда Теннисона. Очевидно, что, «двигаясь дальше» от Библии в сторону некоего обобщённого «Учебника гендерной теории», мы удаляемся и от «Утешения философией», оставляя его за собой. И действительно: кому кроме ограниченного числа медиевалистов может быть интересен философский труд римско-христианского философа VI века, если уж сама Библия «переосмысляется» — почти что выброшена в мусорную корзину современным общественным мнением?
 Действительно ли мы пришли к той точке пути, в которой разумно и «достохвально» наконец возвести могильный камень над интеллектуальными усилиями Боэция, сказать его «Утешению»: «А здесь наши дороги расходятся: нам время жить, а тебе умереть, спасибо за то, что было нам попутчицей какое-то время»? «Книги, как и их авторы, смертны»5, как грустно сказал об этом Клайв Стейплз Льюис, хоть он и сам был горячим поклонником именно этой книги.
 У автора настоящего исследования, хоть ему и совсем не хочется говорить «Утешению» «прощай», нет никаких готовых ответов на поставленные выше вопросы. Его нежелание расставаться с Боэцием легко можно приписать его личным чувствам и предпочтениям, которые практически лишают его возможности выполнить это исследование беспристрастным образом. Но как бы там ни было, мы стремимся придерживаться самых строгих стандартов научной точности и объективности. Именно поэтому постепенная потеря интереса к «Утешению философией», угасание его способности оставаться привлекательным для современных интеллектуалов станет первой темой для изучения, на которой мы сосредоточим наше внимание в самой первой главе исследования.
 
 Предмет, объект, цель исследования
 
 И всё же основным предметом изучения этой работы будут идеи Боэция: то, каким образом они могут быть увидены и поняты через призму буддийского учения (их интерпретация в свете буддийской доктрины, соответственно, является объектом исследования). Кому и почему может прийти в голову поставить эту задачу, а именно задачу посмотреть на «Утешение философией» под таким углом? Не является ли подобное исследование просто интеллектуальным упражнением, позволяющим автору похвалиться своей находчивостью? Не похоже ли желание написать такую квалификационную работу на желание прочитать тот или иной роман Чарльза Диккенса в свете конфуцианства или на любое подобное умственное усилие?
 Нет — не является. В последующих главах мы будем защищать образ «Утешения» как своеобразного доктринального моста между христианством и буддизмом — или, если использовать более общие понятия, между мировоззрением Запада и Востока. Такие мосты необходимо строить, и, вероятно, не мы виноваты в том, что люди современности, как правило, не способны наводить новые мосты. Если уж это так, мы можем более пристально вглядеться в одну из старых концептуальных конструкций: вдруг она ещё достаточно крепка и способна сослужить нам добрую службу? Иными словами, именно последнее произведение Боэция способно указать и христианам, и буддистам новые способы понять друг друга. Несмотря на то, что название нашей работы в несколько провокационной манере предполагает, что изучаемый философский текст является «ничейной землёй» для последователей двух великих религий, нам всё же не хотелось бы, чтобы он оставался полем битвы между враждующими сторонами, темнеющей ареной, «где всё смешалось, жертвы, палачи, // где армии невежд гремят в ночи», вспоминая заключительные строки «Берега Дувра» английского поэта XIX века Мэтью Арнольда в переводе Вланеса.
 
 Проблема, структура и гипотеза исследования
 
 Главы со второй по пятую посвящены поиску ответов на следующие вопросы.
 
— Кем или чем является Госпожа Философия? Как толковать центральный образ текста? (Глава 2.)
— Согласуются ли философские идеи, разработанные в «Утешении философии», с буддийским вероучением? Совпадают ли они с традиционными буддийскими взглядами на те же феномены? (Глава 3.)
— Имеет ли теодицея Боэция «буддийскую окраску»? Что именно делает теодицею философа уникальной? (Глава 4.)
— Является ли Бог Боэция христианским божеством? Близки ли взгляды Боэция на Высшее начало буддийским представлениям о нём? (Глава 4.)
— Является ли «Утешение философией» языческим, христианским, криптобуддийском текстом — или не является ничем из названного? (Глава 5.)
— Можно ли рассматривать изучаемый философский труд в качестве «ничейной земли» между двумя (или несколькими) мировыми религиями? Может ли эта «ничейная земля» стать своего рода мостом, который будет соединять последователей разных религий, а не разделять их? (Заключение.)
 
 Академической традицией считается сразу после определения проблем исследования сформулировать его гипотезу. Положительный ответ на два последних вопроса — а именно утверждение о том, что opus magnum Боэция действительно является «оспариваемой территорией» между буддизмом и христианством, но имеет возможность стать площадкой для примирения двух религий — действительно можно считать чем-то вроде нашей технической гипотезы, однако автор не готов дать её более подробную формулировку: это погрешило бы против наших представлений о научной честности. В конце концов, любая гипотеза исследования — это всего лишь предположение, высказанное ради того, чтобы начать исследовать его достоверность. Настаивать на том, что наше предположение является безусловно истинным или безусловно ложным, на этой ранней стадии исследования означало бы претендовать на обладание предсказательно-мистическими способностями, которыми автор, увы, не владеет. Кроме того, убеждение в безусловной истинности или ложности гипотезы плохо сочетается с научной непредвзятостью.
 
 Методология и стиль
 
 Основным методом нашего исследования, как уже было сказано выше, является рассмотрение изучаемого текста через оптику буддийского учения — что предполагает использование таких частных методов, как анализ текста, контекстуальный анализ и философская интерпретация. В некоторых случаях мы не сможем избежать так называемого «мысленного эксперимента» (метода, известного под названием «Что, если...») в качестве вспомогательного способа осмысления — несмотря на то, что такие эксперименты и их результаты следует считать чисто спекулятивными рассуждениями.
 Несколько слов о стиле этой работы. Автор осознаёт существование стандартных представлений о том, как именно должно быть написано научное исследование — представлений, с которыми большинство исследователей предпочитает не сражаться. Многие из тех, кто лишь недавно «ступили на академическую стезю», стремятся наукообразным стилем своих работ произвести впечатление учёного-профессионала. Результатом этих усилий часто является удручающая неспособность многих исследований быть интересными для широкого круга непрофессиональных читателей.
 Автор считает предмет настоящего исследования достаточно значимым. Его очень огорчило бы, если бы интересу широкой публики к «Утешению философией» — равно как и к вопросам, поднятым на страницах этой работы — помешала чрезмерная псевдонаучная сложность её стиля. Именно поэтому мы стремимся сделать текст последующих глав настолько понятным, насколько это возможно, даже если наша неспособность произвести на читателя впечатление «маститого учёного» окажется ценой, которую придётся за это заплатить.
 Агнеш Хеллер, современный венгерский философ6, однажды проницательно заметила:
 
 Неудивительно, что философия, единственная объективация рациональности интеллекта, всегда задавала «детские» вопросы.7
 
 До тех пор, пока нашей истинной целью является поиск ответов на базовые философские вопросы, которые в изобилии ставит перед нами «Утешение философией»8, мы должны взять на себя риск выглядеть несколько наивно и почти «по-детски»: в конце концов, именно дети мужественно исследуют новые смыслы и задумываются над самыми базовыми категориями человеческого существования. Выдающийся труд Боэция обращается именно к этим категориям. Именно поэтому нам кажется совершенно уместным при осмыслении «Утешения философией» использовать общепонятный, а не узконаучный вокабуляр.


1. ЗАБЫВАЯ БОЭЦИЯ


 В качестве вступления
 
 В течение всех средних веков «Утешение философией» пользовалось необыкновенной популярностью. Почти четыре сотни манускриптов, содержащих его текст, дожили до наших дней9: немалое число. В XII веке труды Боэция — включая, разумеется, и самый последний — были в центре любой образовательной программы, как утверждают и Генри Чедвик10, и София Комптон.11 Не кто иные, как король Альфред Великий, Джеффри Чосер и Её Величество Елизавета (I), переводили «Утешение» на современные им версии английского языка. Не стоит и упоминать о переводах на иные языки, включая даже иврит. Данте Алигьери в «Божественной комедии» поместил Боэция среди Двенадцати Светил на Небе Солнца, а также утверждал, что заключительный труд Боэция подал ему, Данте, величайшее утешение после смерти Беатриче.12 «Ещё два столетия назад, думаю, было бы очень сложно найти в любой европейской стране образованного человека, который не любил бы это произведение», — заявляет в «Отброшенном образе» Клайв Стейплз Льюис.
 «Шедевр Боэция в двадцатом веке всё ещё обращает свой голос к тем, кто пытается осмыслить вечные проблемы зла, свободы и Божественного Провидения»13, — утверждает Генри Чедвик где-то в последних строках своей знаменитой монографии. Так и хочется добавить: «К тем немногим, кто всё ещё занимается этими проблемами». За последние три столетия популярность «Утешения» явно уменьшилась. Этот труд всё ещё читается учёными и ограниченным числом энтузиастов, интересующихся ранней христианской литературой. Он не забыт полностью. При этом было бы и бесчестно, и наивно отрицать очевидный факт, а именно то, что эта великая книга постепенно изглаживается из общественной памяти.
 «С началом научной революции в XVII веке <...> Боэция стали воспринимать как одинокого и забытого чужестранца в ставшем для него чужестранном мире»14 (мы снова ссылаемся на Генри Чедвика). «Большинство образованных читателей волей-неволей осознают его [«Утешения»] последующую грустную судьбу»15, — подтверждает Данута Шанцер. Сэндерсон Бек в своём эссе о шедевре Боэция спрашивает: «Отчего этим произведением так пренебрегают последнее время?» — вопрос, на который он сам так и не даёт ответа, лишь говоря, что «во времена всеобщей враждебности любое утешение, которое может дать Философия, является драгоценным».16 Воистину, оно должно быть драгоценным, но, похоже, лишь немногие взыскуют этой драгоценности.
 Невозможно не заметить, что большинство исследователей-боэциоведов чувствуют себя очень неловко, да почти что стыдятся того, что «Утешение философией» впало в немилость у широкой публики. (Совершенно естественное чувство для любого ценителя культурного наследия раннего Средневековья.) Тем не менее, эта «немилость» — тоже феномен, заслуживающий нашего непредвзятого внимания. У нас есть основания предполагать, что изучение причин непопулярности Боэция у современного читателя позволит нам лучше понять если не самого Боэция, то хотя бы культурный ландшафт нашей современности.
 Сигридур Торгейрсдоттир в своей интересной, хоть и небесспорной статье под названием «Порванное платье Философии: Философия как женщина в "Утешении Философии" Боэция» делится личными подробностями своей первой встречи с этой книгой, отчасти проливающими свет на причину, по которой современному читателю трудно с ней справляться.
 
 Когда я изучала философию в университете и училась на первом курсе своей программы, мать дала мне книгу одного из классиков средневековой философии — «Утешение философией» Боэция (480 — 524 гг. н. э.). Название в то время не вызвало у меня никакого сочувствия. Идея утешения казалась мне слишком «богословской», а богословия я хотела избежать... Истина в богословии выглядела как «утешающая» истина, при этом моё юное «я» желало вовсе не «утешаться», а испытывать истину вопросами и подвергать её сомнению.17
 
 Если пересказать то же самое иными словами, мы, люди современности, не желаем связывать философию с чем-либо, что нужно попросту принимать на веру, и мы также отвергаем любое «дешёвое», то есть нерассуждающее утешение. Заметим, что утешение, которое способен подать нам труд Боэция, является каким угодно, но вовсе не «дешёвым»: в конце концов, перед нами книга, полная «зияющей и мучительной честности».18 Но кто способен это оценить, если у читателя не получается продвинуться дальше названия и если, как нам объяснили, само название представляет собой проблему?
 В следующих параграфах мы постараемся осмыслить иные причины нашего непонимания и недооценки этого литературного сокровища. «Мы» в данном разделе во всех случаях будет означать «мы, современники начала XXI века».
 
 Универсальность против специализации, наука против искусства
 
 Боэций был одним из тех людей, которых уже гораздо позже назовут «людьми эпохи Возрождения» (имеется в виду, конечно, переносное, а не исторически-буквальное значение этого выражения). В «Утешении философией» он раскрывается как философ-неоплатоник, христианский богослов, знаток древних мифов, логик; как — возможно — мистик, как проповедник и даже как поэт.19 Его способ мышления подлинно универсален, целостен, и это само по себе является серьёзным изъяном для интеллектуального климата современности, для которого характерна «специализация, отделяющая философов от филологов, а филологов от историков, и заставляющая их в наследии прошлого видеть лишь то, что относится к их [узкой] дисциплине»20.
 Иными словами, мы с подозрением воспринимаем тексты, которые пытаются быть «сразу всем», поскольку не верим, что их авторы являлись настоящими экспертами в нашей специальной области. Мы отвергаем энциклопедический подход; мы даже не знаем, какую пользу извлечь из чужого энциклопедизма и как быть с ним. Более того, мы провели чёткие границы между различными видами умственной деятельности и не считаем возможным нарушать эти границы. В итоге современный «творческий работник» не способен понять слишком насыщенные смыслом, слишком «философские» поэтические тексты — а именно таковы почти все гимны (поэтические вставки) «Утешения философией». И одновременно современный преподаватель философии или богослов тоже оказывается беспомощным перед лицом этих поэтических текстов, вновь по причине ограниченности своего умственного горизонта той областью, в которой он является специалистом.
 Мы перестали воспринимать умопостигаемый мир21 в качестве некоего единства — настолько, что бессознательно избегаем античных авторов, которые в большинстве случаев умели это делать. Гораздо проще повесить на них ярлык «любителей» и заявить о том, что современная наука, искусство или религия оставили их «скромные интеллектуальные достижения» далеко позади. В случае Боэция это попросту неверно. Христианское богословие до сих пор пробует разрешить проблему теодицеи, и современные решения этой проблемы звучат ничуть не убедительнее, чем решение, предложенное в «Утешении философией». Современные поэты вовсе не превзошли Боэция как поэта — скорее, всё обстоит совсем наоборот: их грустные притязания на красоту, поставленные на одну полку с его величественными гимнами, выглядят словно подростки рядом со взрослым человеком. Современная философия так и не нашла ключа ко всеобщему счастью, а её защитники, в отличие от Боэция, даже и не пытаются произвести впечатления людей, находящихся в поиске этого ключа.
 
 Философия-как-образ-жизни против философии-как-досуга
 
 Мы могли бы задаться вопросом о том, почему это так (то есть почему современные философы даже и не пробуют сделать лучше мир, в котором мы живём). Ответ же, вероятно, таков: философия-как-образ-жизни — и как путь духовного совершенствования — существенно отличается от философии-как-интеллектуального-времяпровождения или, в лучшем случае, философии как безобидной теоретической дисциплины, от изучающих которую вовсе не требуется брать на себя те или иные нравственные обязательства.
 «Во времена Боэция, — пишет Джон Мурхэд, — люди всё больше и больше начинали обращать взгляд в сторону религии как руководства к жизни, но в античном мире задачу научить человека тому, как жить правильно, брала на себя именно философия. Предполагалось, что занятия философией должны сделать человека нравственным, и поэтому философию в античные времена — в отличие от философии сегодняшнего дня — нужно понимать как способ организации жизни [курсив мой — Б. Г.]».22
 София Комптон описывает этот разрыв между древним и современным пониманием того, чем должна быть философия, ещё яснее:
 
 В наше время мы не воспринимаем философию как нечто, непосредственно связанное со спасением души, потому что думаем о ней как о чём-то, близком науке — но для Боэция и наследующей ему средневековой традиции даже философия Платона или Аристотеля была, хоть и наукой, не одной наукой, а жизнью [т. е. образом жизни — Б. Г.].23
 
 Видеть философию в качестве духовного пути однозначно требует гораздо большей внутренней силы24, чем просто изучать её или даже защитить диссертацию, которая позволит соискателю с гордостью назвать себя «профессиональным философом». (Любой платоник или стоик с высокой вероятностью оспорил бы мысль о том, что человека с докторской степенью по философии следует считать философом. В глазах платоника или стоика философом был бы тот, кто делает других людей более совершенными человеческими существами.) Есть ли у нас эта сила? Пытались ли мы когда-либо усовершенствовать других людей или хотя бы себя самих? Если всерьёз задать себе эти вопросы, неприятным открытием может стать то, что мы огорчительно неспособны быть «хорошим философом» в понимании Боэция. Обнаружив это, мы инстинктивно избегаем автора, который, говоря образно, пробует нагрузить хрупкий кораблик нашей личности неподъёмным для этого кораблика грузом.
 
 Потребительский подход к священным текстам
 
 Итак, перед нами стоит вызов: рассматривать «Утешение философией» как религиозный текст, а не просто как философский труд, читать его так же, как мы бы стали читать учения Шри Сатья Саи Бабы25, или Е. С. Тринле Тхае Дордже26, или ещё какого-нибудь модного гуру. Проблема в том, что и такой подход не срабатывает. В последние десятилетия мы, люди современности, превратились в потребителей священных текстов: потребителей, которые легко поглотят любое количество духовных истин без всякого видимого результата. Дальнейшие примеры и цитаты отчасти поясняют, почему это так.
 
 У тюремной литературы нет шанса быть прочитанной
 «Утешение философией» — это образчик тюремной литературы: текст, автор которого «был лишён всего, что считал своим, и знал, что его смерть вполне может быть близкой и жестокой — как оно в итоге и оказалось»27. По этой ли причине или по иной, но сама мысль о том, что автора после окончания книги тюремщики замучают до смерти, вызывает у нас оторопь. Принять этот текст со всей серьёзностью, вероятно, означает испытать сочувствие к автору, мысленно сострадать ему — и сострадать в момент пыток, закончившихся его смертью. Это — усилие, про которое мы знаем, что неспособны его совершить, картина, с которой мы не можем справиться. Наше наивное неоязычество28 привело нас к вере в то, что «хорошие люди не должны страдать». Герой, страдающий за благое дело, уже не говоря о жертве облыжного обвинения, — это «ошибка»: отклонение от нормы, которое проще проигнорировать. Нам сложно избежать искушения задать себе вопрос, какую пользу принесёт чтение книги, не принесшей пользы её автору: в конце концов, написание книги не смогло предотвратить казнь философа. Говоря иначе, мы в нашем качестве духовных потребителей не хотим учиться на чужой боли и даже слышать об этой боли.
 
 Усилия, которые мы не хотим совершать
 Любому религиозному тексту присуще скрытое стремление к духовной трансформации читателя. Такой текст приглашает читателя взять на себя некую долю ответственности ради достижения этой цели. Он бросает вызов нашей моральной безупречности; он обличает неправды, в которых мы склонны уверять сами себя; как минимум, он предлагает нам сосредоточиться на том, что мы прочитали, а не просто понять и запомнить некий объём новых знаний. «Сосредоточение» в этой связи может равным образом означать и практику медитации, и умственное усилие, необходимое для восприятия ткани текста. Роберт Макмэхон имеет в виду, вероятно, именно это второе значение слова, говоря о «полном понимании» ранних средневековых текстов, которое требует «не только чтения, но и вникания [дословно «медитации» — Б. Г.]»29. К сожалению, мы обнаруживаем, что неспособны к сверхобычному умственному усилию. Очевидно и то, что мы не желаем, чтобы нам «бросали вызов» или читали назидания о наших моральных изъянах. Мы не видим в себе изъянов — что приводит нас к третьей части этого параграфа.
 
 Ошибка самодиагностики
 «Утешение философией» изобилует медицинскими метафорами. В конце концов, Госпожа Философия обращается с Узником как с (духовно) больным человеком и обещает найти способ излечения его недугов. Сами стихотворения, включённые в прозаический текст произведения, должны, по мнению Стивена Блэквуда, рассматриваться «в качестве снадобий Философии-целительницы»30.
 При этом не будет большой ошибкой сказать, что мы, современные читатели этого труда, не хотим «быть исцелёнными», в первую очередь потому, что сами не считаем себя больными. Наша самодиагностика, возможно, является ошибочной, как это часто бывает с любой самодиагностикой. Чтобы извлечь пользу из чтения «Утешения философией», нам нужно признать наши изъяны в качестве таковых — и начать, вероятно, следует с нашей привязанности к так называемым мирским благам, о которой Госпожа Философия говорит в третьей главе текста Боэция. Но именно этого мы и не можем сделать: не потому, что мы не согласны с ней «в общем», а потому, что не верим, будто бы мы действительно привязаны к чему-либо. Странная аберрация нашего ума заставляет нас считать себя лучшими людьми, чем Узник — вероятно, чем сам Боэций. Быть может, единственный способ обнаружить, каковы мы в действительности, — это встретиться с пытками и мучительной смертью. Лишь на пороге казни мы сумели бы познать истинную цену наших воображаемых добродетелей.
 
 Широкий подход против самоуверенной церковной ограниченности
 
 «Мы» вышеприведённых абзацев относится в первую очередь к атеистам или как минимум к агностикам. Как же обстоит дело с верующими христианами? В конце концов, именно св. Фома Аквинский написал пространный комментарий на трактат Боэция «О Троице» (лат. De Trinitate31). Более того, в 1883 году Конгрегация по Священным обрядам и церемониям особым декретом официально признала Боэция мучеником за католическую веру.32 Неужели философский шедевр, написанный кем-то, кто был и мучеником, и одним из самых выдающихся богословов своего времени, не вызывает никаких особенных чувств у его единоверцев — наших современников?
 К сожалению, именно так и есть. (Предыдущее предложение, конечно, упрощает действительность, ведь у каждого правила есть исключения.) Прежде всего, вера Боэция до сих вызывает вопросы.33 «Исследователи столетиями спорили о том, является ли последний труд Боэция христианским или принадлежащим к традиции Платона»34, — отмечает София Комптон. Совершенно верно, как верно и то, что эти споры не завершились. Ради справедливости нужно сказать, что выдающиеся деятели христианства разрешают вопрос личной веры Боэция в его (и их) пользу — как будто бы ни малейшего сомнения в его скрытом язычестве никогда не существовало. Тем не менее, религиозные взгляды Боэция представляют собой слишком сложную проблему, которую не стоило бы решать таким прямолинейным способом. И даже если представить себе, будто все сомнения в том, что философ был именно христианином, отброшены, современные христиане до сих пор не знают, что делать с «Утешением философией» — книгой, одновременно «слишком широкой» для рядового прихожанина и «несколько чрезмерно наивной» для искушённого в своей науке богослова.
 «Теперешних студентов, изучающих теологию, <...> [их учителя] часто поощряют поверить в то, что фундаментальное осмысление богословских истин началось не раньше XIX века»35, — замечает Джон Маренбон во введении к своему «Боэцию». Идея о том, что раннехристианские тексты для богослова неважны, безусловно, сама по себе является смехотворной, но горькая ирония Маренбона тем не менее обоснована. Тексты ранних христианских мыслителей уже давно оказались в тени позднейших богословских дискуссий. Христианство Боэция (если его религия — на самом деле христианство), поставленное рядом с этими спорами, кажется слишком «человеческим», слишком рациональным, слишком общим, чтобы вдохновить кого-либо, чей интерес к христианству не является строго духовным (то есть огромное большинство людей). Оно слишком пресное и не увлекает своей пряностью. Оно слишком разумно организовано для того, чтобы быть «горячим». Оно бледнеет на фоне жгучей жизненности позднейших церковных скандалов и расколов. Оно явно отказывается лить воду на мельницу лишь одной разновидности христианства, лишь одного церковного движения. Следует при этом помнить о том, что именно пламенные защитники узких деноминаций и церковные политики являются «красными кровяными тельцами» христианства — возможно, и любой религии. «Утешению философией» нечего сказать этим людям, может быть, потому, что большинство из них просто не способны расслышать его мягкий негромкий голос.
 
 Заключительные идеи
 
 Ничто в вышенаписанных страницах не даёт основания для оптимистических предсказаний. «Утешение философией» постепенно забывается, и, похоже, наши возможности обратить это движение вспять ограничены. Тем не менее, остаётся открытым вопрос: что мы должны делать, будучи поставленными лицом к лицу с этим фактом?
 В 2013 году Джилл Патон Уолш36 написала книгу под названием «Покойный учёный», которая хорошо иллюстрирует сегодняшнее равнодушие широкой публики к последнему труду Боэция. Сюжет книги вращается вокруг рукописи «Утешения философией», которая находится во владении одного из колледжей в Оксфорде. Эта рукопись ценна не столько сама по себе (мы уже знаем, что до наших дней дошло немалое число списков книги), но из-за её глосс — пометок на полях, которые предположительно оставил не кто иной, как сам Альфред Великий. Продажа рукописи богатому безымянному покупателю значительно улучшила бы финансовое положение коллежа. Среди преподавателей нет никакого единства по вопросу о том, следует ли продавать рукопись или нет. Противостояние стало настолько острым, что начинаются таинственные смерти — или даже убийства...
 В самом конце книги истинный преступник, разумеется, изобличён, и справедливость торжествует. Список «Утешения» при этом практически забыт: да, его не продали, но преподаватели так и не сумели переосмыслить его ценность. Никого кроме парочки энтузиастов-исследователей не заботит, сохранится ли рукопись в библиотеке учебного учреждения или нет, и хотя бы в этом смысле мы можем назвать «Покойного учёного» образчиком подлинно реалистической прозы.
 Помещённое в воображаемый контекст конкретного детективного романа, «Утешение философией» обнаруживает неспособность быть увлекательным. Разумеется, не способно оно соревноваться в этом смысле и с любой иной детективной историей. В конце концов, ни один из его героев не умер, разве не так?
 Нет, не так — и здесь заканчивается наше юмористическое отступление. Мы достоверно знаем, что слушатель, сидевший у ног Госпожи Философии, умер и что его смерть была ужасна. Мы также знаем, что, догадываясь о своей будущей казни — возможно, за несколько дней до неё, — он победил свой страх смерти и обнаружил в себе нравственную силу истинного философа. Философия, способная пробуждать столь великую внутреннюю силу, никак не может быть названа банальной, и даже одно это признание заставляет нас понять важность «Утешения философией» и передачи внутреннего посыла этой книги последующим поколениям.
 Интеллектуальный климат современности не очень благоприятен для передачи таких посылов, но, в каком-то смысле, это ничего не меняет. Это неважно. В XXI веке стихотворения и логические рассуждения внутри этой книги ничуть не утратили своего интеллектуального блеска — они сверкают так же ярко, как и в день, когда были написаны. Лишь мы повинны в том, что перестали обращать на них внимание — может быть, потому, что перестали быть соразмерными их сложности. Но «всё пройдёт, и это тоже пройдёт». Любое усилие по сохранению — и распространению — идей «Утешения философией» без всякого сомнения является достойным того, чтобы его совершить. Сбережение иных книг — наша обязанность по отношению к коллективной памяти человечества, и нам представляется исключительно уместным закончить эту главу цитатой из «Книги памяти» Мэри Каррутерс, которая говорит следующее [курсив наш — Б. Г.]:
 
 Выбор в пользу упражнения своей памяти для людей античности и средневековья вовсе не был выбором, продиктованным удобством. Это был этический выбор. Человек, лишенный памяти — даже если и можно вообразить себе такого — казался бы [им] человеком, лишённым нравственности и человечности в сущностном смысле этих слов.37


2. ТАИНСТВЕННАЯ ГОСТЬЯ


 Знакомство с Госпожой Философией
 
 «Утешение философией» открывает поэма, в которой Узник горько сокрушается о том, что с ним произошло. Сразу после этого появляется величественная и таинственная женская фигура. Вот в каком виде читатель Боэция встречается с ней в первый раз (надеюсь, читатели нашего исследования простят нам длинную цитату).
 
 «Тем временем, пока я в молчании рассуждал сам с собою и записывал стилем на табличке горькую жалобу, мне показалось, что над моей головой явилась женщина с ликом, исполненным достоинства, и пылающими очами, зоркостью своей далеко превосходящими человеческие, поражающими живым блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя была она во цвете лет, никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку. Трудно было определить и её рост. Ибо казалось, что в одно и то же время она и не превышала обычной человеческой меры, и теменем касалась неба, а если бы она подняла голову повыше, то вторглась бы в самое небо и стала бы невидимой для взирающих на неё людей. Она была облачена в одежды из нетленной ткани, с изощрённым искусством сплетённой из тончайших нитей; их, как позже я узнал, она соткала собственными руками. На них, как на потемневших картинах, лежал налёт забытой старины. На нижнем их крае была выткана греческая буква ;, а на верхнем — ;. И казалось, что между обеими буквами были обозначены ступени, как бы составляющие лестницу, по которой можно было подняться снизу вверх. Но эту одежду рвали руки каких-то неистовых существ, которые растаскивали её частицы, кто какие мог захватить. В правой руке она держала книги, в левой — скипетр.»38
 
 Оставшаяся часть книги — это беседа между Узником и таиственной женщиной, которую (в разных переводах) называют Философией, Philosophia или Госпожой Философией.
 Данута Шанцер в статье «Толкуя "Утешение"» замечает:
 
 Статус Философии вызывает важные вопросы. Не божество, но и не полностью человек; представленная как некое явление свыше, во всей её странной славе, она — <...> тот герой, которого естественно найти в дидактической средневековой литературе, но не в античной.39
 
 София Комптон сумела выразить естественное недоумение, возникающее почти у каждого исследователя при разговоре о Госпоже Философии, ещё более прямолинейно.
 
 Кто эта женщина-мудрец из «Утешения философией»? Литературный приём? Философская абстракция? Личное женское божество, то есть, по сути, мистическое откровение, [пережитое автором]?40
 
 Постановка проблемы
 
 Вопрос «Кто она?», если взглянуть на него пристально, распадается на две части: (1) Кем или чем является Госпожа Философия в том виде, в каком Боэций хочет, чтобы читатель увидел этот образ? (2) Кто она на самом деле? (Говоря иными словами: действительно ли автор пережил то откровение, которое он описывает с такой убедительностью?)
 Эти две части одной проблемы связаны между собой, но не являются тождественными. Мы можем представить себе любую из четырёх возможностей, перечисленных внизу.
 
 (1) Госпожа Философия — это абстракция, аллегория, «художественный образ», и автор хочет, чтобы мы воспринимали её именно так.
 (2) Встреча автора с Философией была воображаемой, и всё же первый хочет нас уверить в том, что он будто бы имел такой мистический опыт.
 (3) Боэций действительно имел мистический опыт, но сознательно говорит об этом опыте двусмысленно, таким образом, чтобы мы могли посчитать его видение простой аллегорией, если нам захочется так поступить.
 (4) Боэций в реальности имел опыт общения с неким сверхъестественным существом, и именно об этом он нам говорит простыми и ясными словами.
 
 Было бы большой ошибкой посчитать, что решение проблемы, которую мы только что обозначили, имеет лишь умозрительную ценность. Художественное произведение — не то же самое, что облечённое мистиком в слова откровение, данное божеством. По крайней мере, любой верующий увидит разницу между тем и другим. Лишь текст второго рода может претендовать на авторитетность священного писания. «Утешение философией» — это, без всякого сомнения, художественный текст, написанный умелым стилистом, по словам Генри Чедвика, «настолько элегантный и городской», что некоторые исследователи полностью отвергают мысль о его «появлении в некоем тёмном подземном узилище»41. И всё же: является ли этот труд только литературным произведением — или чем-то ещё?
 Немалое число исследователей философского творчества Боэция предлагают собственные решения обозначенной выше проблемы. Будет упрощением сказать, что ни одно из этих решений не согласуется с другим, но всё же разброс мнений велик. Вероятно, имеет смысл дать краткий обзор ответов, данных до нас, — и лишь после этого мы попробуем предложить собственное объяснение того, (1) кем Госпожа Философия является на самом деле, (2) в чём про неё Боэций хочет уверить и кем хочет её изобразить для читателя.
 
 Художественный образ или откровение
 
 Сет Лерер42, Виктор Уоттс43 и Джоэл Релихан44 с уверенностью утверждают, что изображение Госпожи Философии — не более чем художественный приём.
 «Он [Узник — Б. Г.] выглядит ошарашенным её [Философии — Б. Г.] явлением. Но его молчание — это ни паралич мистика-визионера, ни безмолвие испытавшего священный трепет»45, — заявляет Лерер — и далее развивает мысль о том, что «ошарашенность» Узника следует толковать как «первичную неспособность к коммуникации»46. «В "Утешении философией" следует в первую очередь видеть литературное произведение»47, — вторит ему Релихан. Смелость этих утверждений воистину удивительна, особенно если учесть, что их авторы не обосновывают их ничем, похожим на валидные аргументы. Закрадывается невольная мысль о том, что и Лерер, и Релихан — некие визионеры, способные легко отличить видение от литературной мистификации, — каковыми они всё же не являются, хоть глубину их вовлечённости в исследование последнего труда Боэция и невозможно отрицать.48
 Стивен Блэквуд и София Комптон говорят о первом появлении Госпожи Философии совсем иначе. Блэквуд отмечает, что Боэций «использует язык божественного откровения, богоявления»49: сильное утверждение, хоть и остаётся неясным, действительно ли сам исследователь видит в появлении Философии das Auftreten einer Gottheit50, если воспользоваться выражением Йоахима Грубера. Комптон, соглашаясь с ним, обращает наше внимание на то, что «для описания Философии в начале текста используется вокабуляр визионера: характерны её сновидческие изменения роста и внешности, её горящие глаза, сочетание её юности и почтенного возраста [курсив мой — Б. Г.]».51 Точное замечание, хотя при желании в этих «сновидческих изменениях роста и внешности» можно увидеть обычный символизм, а не визионерство.52
 Ряд исследователей предпочитают не иметь никакого собственного мнения о том, что в действительности случилось в темнице Боэция, а сосредотачиваются на вопросе о том, как именно рассматривать центральный образ «Утешения философией». Постараемся изложить их взгляды в последующем параграфе.
 
 Толкование центрального образа
 
 Приводить пространные цитаты из чужих монографий о том, как именно должен быть прочитан центральный женский образ последнего труда Боэция, представляется нам избыточным. Вместо этого дадим лишь краткий обзор, список лаконичных определений. В Госпоже Философии разные исследователи видят
 — «сумму философского знания» (Данута Шанцер);53
 — «воплощённое олицетворение человеческого разума» (Данута Шанцер54, которая, по всей видимости, ссылается на Пьера Курселя55);
 — «олицетворение философии» (Джон Маренбон);56
 — «символический образ философии» (Сигридур Торгейрсдоттир);57
 — «[языческую] богиню» (Данута Шанцер);58
 — «просто sapientia, просто мудрость», «всю философию, которая в своём высочайшем виде называется теологией» (Роберт Крауз);59
 — «библейскую мудрость» (Джон Маренбон);60
 — «собственную [боэцианскую] версию мудрости» [Джоэл Релихан];61
 — «олицетворение Софии [— Премудрости Божией]» (София Комптон);62
 — «ипостась anima mundi63» (София Комптон)»;64
 — «ангела Господня» (Фридрих Клингнер);65
 — Бога-Отца или, как минимум, личность, связанную с Ним (Лерер Сет);66
 — образ, «отождествляемый со Христом» (Джон Маренбон)67 или даже самого Христа: «силу божественного действия, что облачается в форму человека, Слово, ставшее плотью» (Стивен Блэквуд);68
 — Бога — Святаго Духа (София Комптон, которая в этом случае ссылается на Пьера Абеляра, французского философа-схоласта и богослова, жившего в XI веке.69
 Даже чтение этого списка утомительно, и сомнения в том, что это перечисление противоречивых описаний способно сделать нас мудрее, совершенно оправданы — ведь «противоречивость» является точной характеристикой этих описаний, взятых вместе. «Воплощение человеческого разума» определённо не может быть ангелом; утверждать, что один и тот же образ способен олицетворять и Творца, и Святого Духа, будет, пожалуй, слишком смелым прочтением христианской доктрины. Так и хочется сказать, что сама множественность этих учёных мнений делает задачу определить правильное совершенно невозможной, а потому мы должны воздержаться от любых спекуляций по поводу природы Госпожи Философии. Но прежде чем сделать это, давайте попробуем отбросить явно неверные предположения и посмотреть, способен ли такой подход сослужить нам некую службу.
 
 Отбрасывание недостоверных предположений
 
 Госпожу Философию, кем бы мы её ни считали, невозможно считать символом светского знания. Её внешность; величественные гимны, которые она произносит; то, как Узник обращается к ней и говорит о её явлении; темы её пространных монологов — всё против такого предположения. В фигуре Философии нет ничего светского или земного. Госпожа Философия — сверхъестественное существо, и это самое малое, чем её можно признать. Лишь наша эпоха с её запредельной рациональностью может рассматривать Таинственную Гостью философа в качестве «суммы философского знания в голове Боэция»70. Предположить это — примерно то же самое, что рассматривать «Божественную комедию» Данте в качестве «суммы творческих образов и политических антипатий в голове самого Данте». Разумеется, мы никому не можем воспрепятствовать воспринимать шедевры Данте или Боэция именно таким прямолинейным способом, но с нашей стороны было бы слишком недальновидно свести наше восприятие этих сложных произведений к подобной безыскусной оптике.
 Столь же неразумным было бы рассматривать Госпожу Философию в качестве древнегреческой богини. Какого рода христианством была личная вера Боэция, всё ещё остаётся предметом для дискуссии, но совокупность исследований, посвящённых Боэцию, оставляет очень небольшой простор для сомнений в том, что философ был именно христианином, а не кем-то ещё.71 «Хоть "Утешение философией" не содержит в себе ничего определённо христианского, важным остаётся то, что в нём нет ничего специфически языческого72, — утверждает Генри Чедвик в своей знаковой монографии, и далее продолжает: — Ничего [религиозно]-специфичного в ней [книге] нет, возможно, потому, что все такие идеи, [характерные только для одной религии,] сознательно избегались [курсив мой — Б. Г.]»73. В том, что Боэций был очень чуток к вопросам веры, едва ли приходится сомневаться. Его чуткость к религиозным вопросам в сочетании с его христианством (и, наконец, с его святостью74) делает восприятие Госпожи Философии в качестве языческой богини почти невозможным.
 В отношении Философии как противоположности всему языческому едва ли можно быть более убедительным, чем она сама.
 
 «Когда же взор её остановился на поэтических музах, окружавших моё ложе и облекавших в слова мои рыдания, она выказала лёгкое возмущение и, гневно сверкнув глазами, промолвила:
 — Кто позволил этим распутным лицедейкам приблизиться к больному, ведь они не только не облегчают его страдания целебными средствами, но, напротив, питают его сладкой отравой?»75
 
 (Любопытно отметить, что что Дэвид Р. Славитт переводит scenicas meretriculas76 латинского оригинала как «девчонки из хора»77; П. Дж. Уолш — как «блудницы сцены»78, Виктор Уоттс — «как истеричные проститутки»79. На каком бы варианте мы ни остановились, сложно не заметить, что характеристика, которую Госпожа Философия даёт языческим музам, далека от похвалы.)
 Назвав языческих богинь, которые в нашем уме обычно связываются с религией древних греков, «истеричными проститутками», Госпожа Философия решительно изгоняет их из тюремной камеры Узника. Идею о том, что она сама является священной фигурой древнегреческого политеизма, следует изгнать из нашего ума с той же самой решительностью.
 
 Наша гипотеза
 
 Читатель этого исследования может справедливо упрекнуть наш подход в чрезмерной апофатичности. Описание того, кем Госпожа Философия не является, не позволит нам продвинуться далеко, пока мы не определим, кем же она является. Ниже приведена наша собственная гипотеза, данная курсивом.
 
 Философия в «Утешении философии» — это сверхъестественная сущность, обладающая знанием всех феноменов; дух, имеющий женственную природу. Считать её божеством местного культа будет неуместным: она является чем-то большим. Она — Мудрость Библии, София восточной православной традиции, «вся в лазури царица»80 Владимира Соловьёва81, Праджня Парамита буддистов. В тюрьме в Павии философ действительно вступил в общение с этим могущественным духовным существом.
 
 Разумеется, сложно представить себе, что такое общение длилось много часов, что диалог между Госпожой Философией и Узником в книге воссоздаёт общение между реальным Боэцием и Премудростью дословно. Этот мистический опыт мог продлиться лишь несколько минут. Тем не менее, этих минут хватило, чтобы подать философу так необходимые ему утешение и надежду; хватило, чтобы вдохновить его интеллектуально разработать своё мгновенное прозрение, полученное в состоянии транса (или вид;ния, или сна) ради передачи этого прозрения будущим поколениям.
 Наш гипотеза, данная курсивом, может выглядеть достаточно спорной, если не сказать сомнительной. Её — по крайней мере, на первый взгляд — не так легко обосновать, не так легко привести рациональные аргументы в её пользу. Но буквально то же самое может быть сказано про любое из утверждений о природе Госпожи Философии82, и здесь мы обнаруживаем, что современные нам исследовательские парадигмы нас подводят. У нас нет данных, точнее, методов, необходимых для изучения духовных феноменов, и сами термины, которыми мы пользуемся, нуждаются в точном определении. Что такое, к примеру, богоявление, и каким образом оно отличается от теофании? Чем, строго говоря, является медитативный транс? Какое именно качество отличает вид;ние бодрствующего мистика от вид;ния во сне (кроме того очевидного факта, что первое обретается, когда человек бодрствует, а второе — когда он спит)? Наука не даёт нам отчётливых ответов на эти вопросы. Чтобы дать такие ответы, необходимо сделать смелый шаг: признать духовный мир существующей реальностью, а не глядеть на этот мир свысока, считая его производным от мифологии древних народов или плодом художественного воображения. До тех пор, пока этот шаг не совершён, все догадки о природе вид;ний и мистических прозрений — включая, конечно, и нашу собственную — обречены остаться только интеллектуальными спекуляциями.
 Тем не менее, имеются как минимум два аргумента, как будто бы подтверждающие нашу гипотезу. Первый из них таков: на пороге смерти люди обычно не занимаются играми ума. Предчувствуя смерть, человек стремится быть честным настолько, насколько возможно. В ином же случае — если некто, зная, что его ужасный конец близок, продолжает забавляться созданием литературных мистификаций — мы вправе задаться вопросом о целостности мышления и даже о психическом здоровье такого писателя. «Утешение философией» при этом вовсе не производит впечатления книги, написанной нездоровым человеком, желающим подавить свой страх смерти сказками, которые он сам себе рассказывает. Это — лучшее произведение Боэция, книга, бывшая источником подлинного вдохновения для многих поколений. Заподозрить её автора в самообмане, выдаче желаемого за действительное, в хвастовстве обладанием духовными силами, которых у него в действительности не было, — за рамками того, что мы можем себе вообразить, пусть даже кто-то иной и готов легко в это всё поверить.
 Второй аргумент в пользу нашей гипотезы мы впервые нашли у Стивена Блэквуда. Ниже — цитата из его монографии.
 
 В пассаже, который можно считать самым прекрасным моментом всей книги, Госпожа Философия собирает своё платье в складки и утирает слёзы с очей Узника. Она делает это ласково и естественно, не только без всякой просьбы со стороны Узника, но ещё до того, как Узник достаточно пришёл в себя, чтобы вообще о чём-либо попросить, — и её жест невозможно увидеть иначе как чистый дар со стороны Дарующего, который знает, какой именно дар потребен, ещё раньше возможности вопросов, [иными словами,] как чисто божественное вмешательство.83
 
 Действительно, этот момент в книге прекрасен, и мы берём на себя смелость верить в то, что перед нами — нечто очень подлинное. Фёдор Михайлович Достоевский нигде не рассказывает, что один из многочисленных женских персонажей его ранних книг утёр его слезы, когда он стоял на затянутом чёрным сукном эшафоте Семёновского плаца, ожидая расстрела.84 Никто не слышал и о том, чтобы Наташа Ростова посетила Льва Николаевича Толстого во время его пребывания в Арзамасе85 и утёрла бы с его лба испарину смертного страха. Вероятно, литературные герои всё же не имеют силы утешать людей на пороге их смерти. Госпожа Философия — персонаж книги, что до известной степени делает её литературным героем. Но она же — Таинственная Гостья Боэция, и нам следует согласиться с тем, что Таинственная Гостья действительно посетила Узника, потому что иначе нам придётся отказать этой последней книге философа в способности даровать автору и читателю вдохновение и силу. А эта способность у книги, безусловно, есть.86
 
 Госпожа Философия как Праджня Парамита
 
 В нашем предложении отождествить Философию с Праджня Парамитой87, буддийским женским божеством, некто увидит просто фигуру речи, риторический приём. Это не так. Великая Мать Всего Знания либо существует в действительности, либо нет. Если верно первое утверждение, её влияние определённо не может быть ограничено лишь одной эпохой, языком, нацией или культурой.
 Как минимум два довода88 позволяют нам сказать, что наше отождествление Госпожи Философии с Праджня Парамитой не является абсурдным. Первым доводом мы вновь обязаны Стивену Блэквуду, который в книге «"Утешение философией" Боэция как поэтическая литургия» пишет:
 
 Будучи наконец в состоянии ответить на её взгляд и посмотреть в её лицо, Пленник узнает в ней няню, заботившуюся о нём с детства, [а именно] magistra virtutum [«наставницу в добродетелях» — лат.], чьё имя — Philosophia.89
 
 Санскритское слово p;ramit; в имени буддийского божества, которое обычно переводят как «совершенство», означает не что иное, как «трансцендентную добродетель»90. Санскр. prajn; означает «мудрость» (дословно «понимающую способность интеллекта»91). Схожесть характеристик слишком значительна, чтобы попросту ей пренебречь.
 Второй довод мы находим на страницах «Утешения». В Главе 4 Госпожа Философия даёт своему собеседнику следующее торжественное обещание.
 
 «Я дам твоему разуму крылья, которые помогут тебе подняться ввысь, чтобы ты, отбросив смятение, невредимым вернулся в своё отечество под моим руководством и в моей колеснице.»92
 
 Традиционная буддийская мантра Праджня Парамиты в том виде, в каком она дана в «Сутре Сердца Совершенной Мудрости» (санскр. Праджняпарамита Хридая Сутра), звучит следующим образом.
 
 Tadyatha gat; gat; paragat; parasamgat; bodhi svaha!93
 
 Ниже — толкование Е. С. Далай-ламы XIV Тензина Гьяцо.
 
 Всю мантру следует переводить так: «Ступай, ступай, иди за предел, полностью уйди за пределы, укоренись в почве Просветления». Мантра метафорически может быть прочтена как «Перейди на тот берег», то есть «Оставь берег сансары, непросветлённого бытия, бывшего нашим домом с безначальных времён, и перейди [поток], вступив на другой берег окончательной Нирваны, полного Освобождения».94
 
 В обоих случаях — то есть и в латинском тексте, и в буддийском священном писании — мы находим образы пересечения, преодоления препятствия и безопасного возвращения домой. Поразительное совпадение — если, конечно, видеть в этой параллели просто совпадение. Совершенно естественное подобие — если мы соглашаемся с тем, что Госпожа Философия в книге Боэция и Праджня Парамита «Хридая Сутры» по сути являются (или могут восприниматься) одной и той же сущностью.
 
 Вместо промежуточного вывода
 
 Наши предполагаемые оппоненты могут заявить: всем рассуждениям выше нельзя отказать в находчивости, но вопрос о правомерности таких рассуждений остаётся открытым. Имеем ли мы право с достоверностью утверждать, что два духовных феномена, явно обнаруживающие общие черты, являются тождественными, точнее, являются единой духовной сущностью?
 Вопрос стар как мир. Впервые он был поднят, кажется, в Древней Греции школой перипатетиков. «Комментаторы-перипатетики, — пишет Генри Чедвик, — не соглашались друг с другом в том, действительно ли разные общества, использующие разные слова [для одних и тех же вещей], имеют в виду то же самое, а также по вопросу о том, действительно ли разные люди имеют тождественный мыслительный опыт. <...> Александр Афродийский95 считал, что такие релятивистские доктрины угрожают самой возможности рационального общения между людьми. Он утверждал, что, хоть языки и условности речи и различны, любое сознание посчитает тождественные рациональные размышления достоверными. По этому вопросу Боэций с благодарностью следует Александру Афродийскому».96 Нет необходимости пояснять, что по этому вопросу мы с благодарностью следуем Боэцию. Также очевидно, что любой человек, склоняющийся к целостному, холистическому взгляду на мир вокруг нас, будет стремиться разрешать сомнения в тождестве того или иного феномена в положительном ключе, в то время как любой защитник узкого взгляда на вещи будет при возникновении таких сомнений, как правило, отрицать любое тождество феноменов. Итак, вопрос действительно открыт; открытым он, вероятно, и останется.
 Автор этого исследования не желает быть понятым неправильно. Наше желание отождествить Госпожу Философию в тексте Боэция и буддийское божество мудрости было бы крайне неверно понимать как попытку доказать, что автор «Утешения философии» якобы был буддистом. Буддистом он, разумеется, не был — по крайней мере, не в доктринальном смысле этого слова.97 Он был человеком исключительной образованности и литературного дарования, к концу его жизни ещё обогащённого и углублённого мистическим опытом. Он был человеком универсальных познаний, в уме которого мирно уживались друг с другом логика и богословие, наука и искусство, рациональность и мистицизм, философия Платона и христианство. Не пришло ли время нам, людям современности, хотя бы частично присвоить себе его мировоззрение и его широкое отношение к способам интеллектуального познания?
 
3. ИДЯ ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ ГАЛСОМ

 
 
 Постановка проблемы
 
 Следующая глава, как ясно из её названия, будет посвящена тщательному рассмотрению параллелей между «Утешением философией» и буддийским вероучением98. Кому принесут пользу такие сравнения? Не слишком ли это занятие похоже на интеллектуальную игру?
 Для тех, кто подходит к Боэцию (или буддизму) чисто рационально, поиск обозначенных параллелей, разумеется, будет просто игрой. Те же, кто, подобно автору исследования, верит, что «религия ещё может вернуть себе прежнее духовное и социальное значение»99, возможно, отнесутся к этому поиску более благосклонно. Мысль о том, что межконфессиональный диалог способствует взаимопониманию между различными обществами и народами, давно уже стала банальностью. Но для того, чтобы такой диалог оказался плодотворным, необходимо найти точки соприкосновения между христианством и буддизмом.
 Похоже, что «Утешение философией» позволяет увидеть эти точки со стороны и той, и другой религии. Труд Боэция даёт нам, буддистам, возможность утверждать, что определённое буддийское представление не противоречит христианству, коль скоро его разделял христианский мыслитель Боэций.100 Предположительно он также даёт верующим христианам возможность пересмотреть некоторые их собственные вероучительные позиции.
 Может, правда, оказаться, что последний труд философа никаких таких возможностей не открывает. При более пристальном рассмотрении мы, возможно, обнаружим, что параллели, казавшиеся раньше моментами истинного согласия религий друг с другом, обернулись поверхностными похожестями, которыми невозможно замаскировать сущностное мировоззренческое различие двух уже названных религий. Оттого, не желая быть слишком оптимистичными в отношении способности «Утешения философией» служить межрелигиозным посредником, зададимся следующими проблемными вопросами:
 
(1) Являются ли параллели между текстом «Утешения философией» и буддийской доктриной случайными или последовательными?
(2) Действительно ли эти параллели содержат в себе тождественные взгляды на духовный мир, или их следует считать «случайными сближениями», которые объясняются языковыми, культурными или иными подобными причинами?
(3) Действительно ли идеи Боэция охватывают весь необходимый минимум буддийского учения, его corpus fidei (лат. «тело веры»)? Воссоздаваемо ли ядро этого учения на основе тех мыслей, которые мы можем найти в «Утешении философии»?
 
 Идеи главного труда Боэция можно для удобства разделить на четыре основные группы, а именно взгляды Госпожи Философии (или самого Боэция)101 на
 (а) онтологию (т. е. природу существующих феноменов, как материальных, так и духовных),
 (б) гносеологию (всё, связанное с теорией познания),
 (в) сотериологию (учение Философии о спасении или, выражаясь буддийским языком, о «духовном пути»),
 (г) Божественное начало.
 Вероятно, было бы уместно вынести вопрос о взглядах Боэция на Высшее существо в отдельную главу, таким образом сведя задачи этой главы к трём группам параллельных идей.
 
 Онтологические взгляды
 
 Колесо сансары
 Во второй книге «Утешения» Госпожа Философия говорит о Колесе Фортуны — и образ, который она рисует, ясно читается как буддийская «страдательная круговерть»: бессмысленный цикл смертей и рождений.
 
 Когда ты засеваешь пашню семенами, то предвидишь годы урожайные и бесплодные. Ты отдал себя во власть Фортуны, следует, чтобы ты подчинился обычаям повелительницы. Зачем ты пытаешься удержать стремительное движение вращающегося колеса?102
 
 Параллели между Колесом Фортуны и буддийским Колесом сансары, как и между первым и бхавачакрой (Колесом бытия), слишком очевидны, чтобы можно было ими пренебречь. Один и тот же изобразительный (вернее, «динамический», едва ли не технический) символ используется и здесь, и там для выражения, в сущности, одной и той же идеи: человеческое существование здесь, на земле, состоит из взлётов и падений, что повторяются жизнь за жизнью — тем не менее, в наших силах выйти из сансары, обрести прекращение всех страданий или же, словами Боэция, «удержать стремительное движение вращающегося колеса». Это — буддийская метафора «круговерти» в устах раннехристианского философа.
 Думаем, что большинство христианских богословов не согласятся с нашим отождествлением двух колёс и будут настаивать на том, что эти образы различаются сущностно, а именно тем, что Колесо Фортуны не предполагает множественных воплощений одного человека. Этот аргумент едва ли способен выдержать критику. Представление о метемпсихозе наверняка было известно Боэцию от Платона. Оно было ему известно — и сознательно оставлено им за скобками: ни в одном из его пяти богословских трудов под общим названием Opuscula Sacra оно не упоминается ни как элемент истинной христианской доктрины, ни как ересь. Да и «Утешение философией» ни на одной странице не защищает доктрину о перерождениях и ни одной страницей не опровергает её. Мы можем почти с уверенностью утверждать, что Боэций осознанно не хотел высказывать собственное мнение по вопросу человеческих перерождений. Причины, по которым философ не стремился это делать, мы постараемся осмыслить в Главе 5 настоящего исследования.
 
 Ад внутри нас
 В Гимне 3, XII103 Госпожа Философия вспоминает об Орфее, спустившемся в ад, чтобы вызволить из ада свою Эвридику.
 
 Но ведь любви не прикажешь,
 Только она и решает.
 Видит свою Эвридику,
 Вдруг обернувшись на грани
 Света и мрака, и губит
 Этим себя и супругу.
 Страстно хотите, чтоб разум
 К свету вас вывел, но будет
 Мраком погублен, кто взглянет
 В бездны его — и утратит
 Высшее счастье навеки.104
 
 Сет Лерер, сравнивая два прочтения древнегреческого мифа — Сенеки и Боэция — приходит к следующему знаменательному выводу.
 
 Ад у Сенеки остаётся тюрьмой и судилищем, а его Орфей появляется в аду лишь в качестве одного из истцов. Ад Боэция оказывается состоянием ума, и ради того чтобы отбросить слабость Орфея, его Пленник должен отказаться от «законнической» логики, а вместо этого искать просвещения ума через познание. Наконец, для Сенеки «верхний мир» и ясный день», которые приветствуют Орфея, являются всего лишь подробностями этой земной жизни. Для Философии же свет «возвышенного дня» создаётся не солнцем и звёздами, а сиянием разума и небес [курсив мой — Б. Г.].105
 
 Лерер с предельной ясностью показывает нам, что образ ада у Боэция выходит за рамки обычного понимания ада в древнегреческой и древнеримской мифологии. В «Утешении философией» и ад, и небеса перестают быть некими внешними областями, в которые человек вступает под действием «юридической» силы своих деяний. Они становятся пространством нашего ума и предметом нашего выбора, точнее, нашей способности видеть истинную природу вещей. И небо, и ад, говоря простыми словами, находятся внутри нас. У читателя, не знакомого с восточными религиями, вероятно, появится искушение посчитать, что такое видение ада продиктовано светским гуманизмом или даже солипсизмом. На самом же деле перед нами — обычный буддийский взгляд на промежуточное состояние между двумя рождениями (тиб. бардо): такое состояние духовный практик может опознать в качестве ясного света (и этим закончить своё страдательное существование) или, в случае неудачи, отправиться в ад.106
 Восприятие ада Боэцием не имеет ничего общего с солипсизмом. Мы не можем покинуть ад, просто перестав верить в его существование. Тем не менее, мы можем «совершить восхождение, направляя свой ум к свету», просветить своё сознание светом Разума, не оглядываясь «назад, в тьму». Разумеется, можно спорить о том, является ли такое понимание ада раннехристианским богословом частью ортодоксального христианского вероучения. В том, что это понимание — очень в духе буддизма, сомневаться не приходится.
 
 Отрицание творения-из-ничего
 В Главе 5 «Утешения философией» Госпожа Философия утверждает:
 
 Ведь справедливо мнение, что ничто не происходит из ничего, и оно не оспаривалось никем из древних.107
 
 Генри Чедвик считает это представление «аристотелевским».108 Кому бы его ни приписывать, Боэций мог бы не упоминать этот взгляд вовсе или, как минимум, не приписывать его своей полубожественной собеседнице, самой Мудрости-во-плоти — но поступил совершенно иначе. «Из ничего ничто не исходит» (лат. ex nihilo nihil fit) — таким образом, общеизвестный христианский догмат о творении мира ex nihilo, «из ничего», принятый уже в третьем веке от Рождества Христова, поздним Боэцием явно не поддерживается. Виктор Уоттс во введении к своему собственному переводу «Утешения философией» пытается убедить читателя, что «неявное отрицание [Боэцием] творения ex nihilo <...> не имеет существенного значения»109. У автора настоящего исследования, который христианским богословом не является, нет мнения по поводу того, насколько значим этот догмат. В свете нашего исследования важно другое: то, что негласное отрицание «творения-из-ничего» у Боэция находится в полном согласии с традиционными буддийскими взглядами по этому вопросу.
 
 Предсуществование души
 В Гимне 4, I «Утешения» Госпожа Философия подбадривает Узника следующими словами:
 
 Когда же крылья обретает разум,
 Он холодно взирает вниз.
 <...>
 И если он сюда направит путь твой,
 Забыв который ищешь ты,
 Воскликнешь: здесь моя отчизна!
 Исток мой и предел мой — здесь!
 Когда же вновь узреть захочешь землю,
 Покинутую в тьме тобой,
 Грозу племён увидишь: одиноких
 Тиранов во дворцах своих.110
 
 Это место в книге обычно толкуется как иллюстрация веры философа в предсуществование души111 — и его действительно сложно истолковать как-то иначе.
 Представление о предсуществовании души восходит к Платону112 и не так-то просто совмещается с христианством, но в нём одновременно нет ничего, противоречащего буддийской доктрине. Само появление этой идеи на страницах «Утешения» вовсе не обязательно доказывает то, что философ разделял концепцию метемпсихоса — но не доказывает оно, конечно, и обратного.
 
 Гносеология Боэция
 
 Четыре вида психической деятельности и пять скандх
 В Главе 5 «Утешения» Госпожа Философия перечисляет четыре вида умственной активности, точнее, четыре способа познания мира, каждый последующий из которых является более тонким, чем предыдущий.
 
 Сам человек не одинаково воспринимает предмет чувством, воображением и рассудком, тем более по-иному видит их божественный разум. Чувство схватывает форму, овеществленную в материи. Воображению доступны нематериальные образы. Рассудок же, минуя внешнюю форму, которая является признаком единичного, выявляет то общее, что за ней сокрыто.
 Но существует еще и более проницательный взор божественного разума [интеллигенции], который, превзойдя сферу Вселенной, направляет свое острие на созерцание самой простой формы.113
 
 У любого буддиста, который наткнётся на этот пассаж, появится желание сопоставить четыре способа познания по Боэцию с четырьмя высшими скандхами.
 Скандха в буддизме (санскр.; дословно — «куча», «множество») — это одно из пяти психофизических скоплений, которые в совокупности образуют человека.
 
 Они [пять скандх] таковы: (1) материя, или форма (санскр. r;pa), явленная форма четырёх стихий — земли, воздуха, огня и воды; (2) ощущения или чувства (санскр. vedan;); (3) восприятие органами чувств (санскр. sa;j;;, пали sa;;;); (4) умственные импульсы (санскр. sa;sk;ras, пали sankh;ras) и (5) осозанность или сознание других трёх психических совокупностей (санскр. vij;;na, пали vi;;;;a).114
 
 Из пяти скандх рупа, то есть вещество физического тела, является материальной, оставшиеся четыре можно описать в качестве психических процессов. Сама собой напрашивается таблица, которая провела бы параллель между четырьмя боэцианскими способами познания и четырьмя психическими скандхами. Мы предлагаем такую таблицу ниже.
 
 Таблица 1
 Термины Боэция ......... Буддийские термины
 sensus (чувство) ......... vedan; (ощущения)
 imaginatio (воображение) ......... sa;j;;115 (восприятие объектов)
 ratio (рассудок) ......... sa;sk;ra (умственные импульсы)
 intelligentia (божественный разум)......... vij;;na (сознание)
 
 Нам крайне сложно воздержаться от утверждения, что оба списка описывают одни и те же процессы (психические феномены), а оттого термины из первого списка тождественны терминам из второго. Заявить об их тождестве с полной уверенностью было бы, вероятно, с нашей стороны слишком самонадеянно, но схожесть «чувства» с «ощущением» или «разума» с «сознанием» совершенно очевидна.116
 
 Сотериология «Утешения»
 
 Большинство богословов согласятся с тем, что спасение для христианина возможно лишь «чрез Христа». Вероятно, попытку определить, так это для Боэция или нет, нужно оставить за скобками настоящего исследования. Возможно, Христос и был в центре личной веры философа, но, как бы там ни было, «Утешение философией» нигде не упоминает Сына Человеческого. Вместо этого книга предлагает систему духовных упражнений, которая достаточно необычна для христианского мыслителя и мученика. В последующих параграфах мы постараемся показать, почему почти любой буддист не испытает никаких трудностей с тем, чтобы увидеть в этой системе нечто очень знакомое.
 
 Спасение как путь
 Начать уместно с поиска базового сотериологического понятия. Таким понятием для последнего труда Боэция, вероятно, выступает Путь. Сет Лерер в своём исследовании проницательно заметил:
 
 Образ Пути (via) пронизывает всё произведение. [Далее] я демонстрирую, как этот термин берёт начало в работах Боэция и Цицерона, посвящённых логике, и как первоначально он обозначал способ поиска истины посредством логических умозаключений, являясь переводом греческого слова methodos. <...> Via — это, само собой, и н р а в с т в е н н ы й термин. Боэций п е р е о с м ы с л я е т слово, чтобы показать, как овладение логическим способом размышлять ведёт к познанию высших истин [разрядка моя — Б. Г.].117
 
 Мы не можем просто отнести образ Пути к предшествующей традиции, ведь греческое methodos означало «способ философского мышления», а не «духовный путь». Подлинно новаторским является то, что Боэций это слово наделяет моральным значением. Наверное, излишне напоминать читателю, что Путь, также часто называемый Благородным Восьмеричным Путём (санскр. ;ry;;;;;gam;rga) или срединным путём (санскр. madhyam;pratipada118), — наиболее известная буддийская метафора духовного продвижения. Это — параллель, которой не следует пренебрегать.
 Буддист, одновременно знакомый с Opuscula Sacra (напомним, что так называются пять богословских трактатов Боэция), удивится ещё больше, найдя на их страницах понятие срединного пути.
 
 Двигаясь этим курсом, [говорит Боэций в одном из своих трактатов,] мы обретём с р е д и н н ы й п у т ь, media via, [пройдя] между ересями, так же, как и в этике <...> добродетель является серединой между пороками [разрядка моя — Б. Г.].119
 
 Разумеется, эта поразительная схожесть между буддийским вероучительным понятием и термином, который Боэций использует для выражения своих идей, может быть чисто случайной, но правдой является и то, что именно в «Утешении философией» мы легко можем обнаружить сознательные усилия автора «следовать срединным путём», то есть осознанно избегать таких формулировок, которые казались бы, с одной стороны, откровенно христианскими, с другой стороны, откровенно «языческими», то есть связанными с древнегреческой философией. Причины Боэция поступать именно так мы обсудим позже.
 Но каков же именно тот духовный путь, который предлагает читателю его последний труд? Давайте посмотрим более пристально на некоторые составляющие боэцианского пути.
 
 Ложные блага и Восемь мирских дхарм
 В Главе 2 «Утешения» Госпожа Философия подробно говорит о так называемых ложных благах. (Джон Маренбон насчитывает четыре таких блага: богатство, высокое общественное положение, власть и слава.)120 Согласно Философии, нам ни в коем случае не следует привязываться к этим благам, ведь они (1) преходящи, (2) не имеют подлинной нравственной ценности. Также не должны мы печалиться при их утрате.
 Практически те же самые объекты отбрасывания известны в буддийской традиции как Восемь мирских забот или же Восемь мирских дхарм (Sanskrit: a;;alokadharma). Вот каким образом эти заботы определяются в Строфе 29 «Послания к другу» Нагарджуны (ок. 150 — ок. 250), махаянского буддийского мыслителя, мудреца, философа и святого:
 
 Ты, познавший мир, взгляни на приобретение и потерю,
 Блаженство и боль, ласковые слова и грубость,
 На похвалу и порицание — на эти восемь мирских забот —
 Как на одно и то же; не тревожь свой ум.121
 
 При этом учение о Восьми мирских заботах могло появиться ещё раньше второго века нашей эры, а именно во время Будды Шакьямуни.
 Совершенно естественно предложить таблицу соответствия между ложными благами, названными в «Утешении», и мирскими дхармами буддизма. Эта таблица ниже.
 
Таблица 2
 «Ложные блага» по Боэцию ......... Мирские заботы по Нагарджуне
 Богатство (и бедность) ......... обретение и потеря [имущества]
 общественное положение (и его потеря) хорошая и дурная репутация
 власть (и её отсутствие) (?) ......... удовольствие и боль (?)
 слава (и позор) ......... слава и позор
 
 Единственная натянутая параллель в таблице выше — это сближение власти (и её отсутствия) и удовольствия-боли, хоть некто и может остроумно заметить, что власть приносит удовольствие. Следует обратить внимание на то, что ложные блага в тексте Боэция не даны в качестве пронумерованного списка: в конце концов, эта книга — художественное произведение, а не учебник и не научная монография. При этом удовольствие действительно упоминается в другом месте книги, и Госпожа Философия не оставляет сомнений по поводу того, считать ли удовольствие подлинным благом или ложным.
 
 «Что же сказать мне о телесных наслаждениях, жажда которых наполняет [душу] беспокойством, а избыток порождает раскаяние? Сколько непереносимых скорбей, какие болезни они приносят телу стремящегося к наслаждениям. Я не знаю, какой привлекательностью обладают они, но печальны их последствия. Кто же пожелает поразмыслить о своих страстях, пусть поймет, что если бы они могли привести к блаженству, то не было бы никакого основания для отрицания того, что животным также доступно блаженство, поскольку каждое животное торопится удовлетворить свои телесные желания.122
 
 В свете этой цитаты включение наслаждения (и боли) в список ложных благ по Боэцию совершенно оправдано — и, включив этот элемент, мы получаем следующую таблицу.
 
 Таблица 3
 «Ложные блага» по Боэцию ......... Мирские заботы по Нагарджуне
 Богатство (и бедность) ......... обретение и потеря [имущества]
 общественное положение (и его потеря) хорошая и дурная репутация
 власть (и её отсутствие) ......... ———
 слава (и позор) ......... слава и позор
 наслаждение (и боль) ......... удовольствие и боль
 
 После этой таблицы потребуется изрядное упрямство, чтобы отрицать очевидное, а именно то, что и Боэций, и буддийская традиция обслуживаются почти тождественной терминологией, говоря о ложных благах Фортуны или о мирских дхармах — что, вероятно, одно и то же.
 
 
 Медитация как метод
 Отбрасывание ложных благ, порождение непривязанности — учение для новичков, «малое лекарство», выражаясь языком Боэция. Как только сформирован верный взгляд на преходящие блага, можно попробовать и более сильные средства исцеления от пороков.
 Для автора «Утешения» таким средством является медитация — один из тех методов духовного совершенствования, который обычно связывается с буддизмом. Сет Лерер в своей монографии комментирует это так:
 
 Философия начинает с попытки разъяснить свою цель словами, но её заключительная поэма сосредотачивается на том виде самопознания, который доступен лишь посредством индивидуальной медитации [курсив мой — Б. Г.]123
 
 Было бы неверно утверждать, что медитация в качестве метода аскезы совершенно чужда христианству. Христианскую медитацию, кроме прочих, практиковали св. Игнатий Лойола, св. Франциск Сальский и св. Тереза Авильская. Последняя описывает процесс следующим образом.
 
 Под медитацией я имею в виду дискурсивное размышление, идущее так: мы начинаем думать о благе, которое даровал нам Господь, послав нам Своего единственного сына. Но на этом мы не останавливаемся, а переходим к тайнам Его [Христа] прославленной жизни. Или же мы начинаем думать о молитве [Христа] в [Гефсиманском] саду, но наша мысль не прекращается до тех пор, пока Христос не взошёл на крест. Или же мы выбираем любой момент Страстей Господних — например, взятие Христа под стражу — и продолжаем размышлять над этой тайной, в подробностях обдумывая всё, достойное осмысления или переживания применительно к предательству Иуды, бегству учеников и прочего. Этот вид размышления — восхитительная молитва, порождающая множество заслуг.124
 
 Медитация для обычного христианского мистика — если допустить, что в мистицизме вообще может быть нечто обыденное, — это, как видно из фрагмента выше, размышление о Боге-Отце, Боге-Сыне, апостолах и других значимых персонажах Нового Завета. Для Боэция, однако, это не так: «Утешение философией» ни разу не упоминает ни Христа, ни Богоматерь. Мы берём на себя смелость утверждать, что медитация в понимании Боэция — это (а) логическое, аргументированное размышление над философскими истинами, например, над мыслью о тщетности всех мирских благ, (б) безмолвный уход в себя, сопровождаемый сосредоточением на внутреннем свете.
 Разумеется, можно возразить против такого прочтения последнего труда Боэция и потребовать текстуальных доказательств. Ниже приведены некоторые из них.
 Во второй главе «Утешения» Философия предлагает Узнику сделать следующее.
 
   Чтобы понять, как счастье не может зависеть от случайных внешних обстоятельств, подумай над этим вопросом так. Если счастье — высшее благо разумного человека, а то, что можно отнять, не может быть высшим благом (ведь то, что нельзя отнять, должно быть высшим благом), то бессмысленно говорить о том, что удача может обеспечить счастье.125
 
 Это — лишь один из множества подобных отрывков, взятых из текста более или менее наудачу. По сути, весь труд Боэция может быть прочтён как одна непрерывная дискурсивная медитация. Философия наставляет, объясняет, убедительно защищает свои мысли с помощью логических доводов — то есть делает именно то, что должен делать верующий буддист, размышляющий о смерти, пагубности гнева и других подобных вещах.
 В «Утешении» нет почти ничего, что могло бы напрямую подтвердить понимание Боэцием медитации в менее рациональном и более сугубо медитативном, более «восточном» смысле. Тем не менее, в разных местах текста можно найти косвенные намёки в пользу нашего утверждения. Обратите внимание на приведённую ниже значимую цитату.
 
 Всякий, кто правду умом своим постигает
 И не желает стать на путь заблужденья,
 Должен в себя погрузить взор свой пытливый.
 Смертного взор блуждает в мирах отдалённых.
 Путь изменив свой, он постигает, однако,
 Истину ту, что сколько бы он ни пытался
 Клад тот извне обрести, поймет, что таится
 В сердце лишь он. В глубинах души лишь можно
 Это сокровище зреть. Ведь не полностью света
 Ум человека лишен под бременем тяжким
 Смертного тела, чей груз к правды забвенью
 Душу влечет. Ибо семя правды таится
 В самых глубинах души. Оно прорастает
 Лишь под лучом благого ученья, что будит
 Смертного душу. Если бы в сердца глубинах
 Жар не таился, то как могли бы вы сами
 Верно судить [курсив мой — Б. Г.]».126
 
 Обращение своего взгляда внутрь себя, в переносном или буквальном смысле, является необходимым условием для особой буддийской медитации, известной как шаматха (санскр.), саматха (пали) или шинэ (тиб. zhi gnas), суть которой заключается в «безмятежном пребывании», умиротворении собственного ума. «Смысл покоя или умиротворения здесь состоит в том, — пишет Реджинальд Рэй, — что обычно наш ум подобен вихрю возбуждения. Это возбуждение — возбуждение мысли. Наши мысли — это в основном навязчивая озабоченность прошлым, концептуализация настоящего и особенно навязчивая озабоченность будущим».127 Сравните это с описанием Стивеном Блэквудом того духовного усилия, которое должен взять на себя Узник «Утешения».
 
 Непостоянство Колеса Фортуны побеждено, когда разум втягивается внутрь вращения вокруг себя. Когда разум, двигаясь от внешнего, изгибает свои движения, направляя их к собственному внутреннему кругу, он убегает от вращающейся окружности Колеса Фортуны [курсив мой — Б. Г.].128
 
 Шаматха также может вести к видению внутреннего света, особенно на продвинутых стадиях медитации, хоть это не обязательно так. Воображение света рекомендуется буддийскому практику как особая медитативная техника для преодоления вялости ума,129 хотя, конечно, есть разница между светом, который практикующий обнаруживает в себе естественным образом, и таким светом, который он просто воображает. В «Утешении» также есть многочисленные упоминания о «свете сознания» (или «божественном свете»), который может быть найден внутри нас самих.130 И снова нам остаётся только гадать о том, являются ли эти удивительные параллели просто внешними схожестями или чем-то большим.
 
 Логика против авторитета Писания; спасение без посторонней помощи посредством разума
 «Ибо благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился»131, — пишет апостол Павел в Послании к Ефесянам (Еф. 2:8-9). Представление о «спасающей благодати (или милости Божией)» может считаться одним из краеугольных камней христианства. Однако для Боэция авторитета Писания недостаточно: он обязательно должен быть подкреплен логическими аргументами.132 И более того, для него спасение происходит не силою благодати.
 «Тем не менее, кажется странным, что Боэций, пишущий перед лицом смерти, всё ещё предпочитает разум вере и не упоминает о том, что должно быть единственным полноценным утешением для христианина, — о Воплощении Христа и учении о благодати»133, — замечает Виктор Уоттс. (Можно было бы возразить, что Боэций не отвергает благодать как таковую — он выступает против дешёвой благодати, выражаясь языком Дитриха Бонхёффера.134) На той же странице своего введения Уоттс приходит к следующему выводу.
 
 Боэцианская доктрина спасения, восхождения личности без посторонней помощи путем философского самоанализа и медитации к познанию Бога <...> по своей сути является концепцией, вдохновлённой язычеством [курсив мой — Б. Г.].135
 
 Смеем утверждать, что это не совсем так — по крайней мере, не в той части, где автор «Утешения» назван язычником. В конце концов, «нам необходимо иметь более тонкое представление о спектре верований и практик, которое оставляло бы место для таких людей, как Боэций. Их нельзя просто подгонять под грубые ярлыки, такие как "христианин" или "язычник"»,136 — говорит Данута Шанцер (и в этом мы с ней совершенно согласны). Однако вряд ли можно отрицать желание Боэция достичь своего спасения без сверхъестественной помощи. Боэций-узник действительно обретает откровение, но для него важен не сверхъестественный характер этого откровения, а его смысл. Конечно, желание философа «честно пройти путь к спасению» путем логических рассуждений и медитативных усилий можно объяснить влиянием стоицизма. Однако какие бы влияния ни обнаруживались в «Утешении», духовное восхождение без посторонней помощи, посредством одного разума — это сотериологическая позиция, безусловно общая для последнего труда Боэция и буддизма.
 
 Теозис
 Деификация, известная также под именем теозиса (греч. ;;;;;;), — это, в буквальном смысле слова, об;жение, становление богоподобным. Псевдо-Дионисий Ареопагит определяет этот процесс следующим образом.
 
 «Деификация (теозис) — это достижение подобия Богу и единения с Ним, насколько это возможно.137
 
 Православный архимандрит Георгий дает более развёрнутое определение.
 
 Будучи наделённым [благами] «по Его образу», человек призван стать совершенным «по Его подобию». Это и есть теозис. Творец, Бог по природе, призывает человека стать Богом по благодати. 138
 
 Эта идея не является чем-то, вовсе не известным западному христианству. Трактат «О подражании Христу», написанный немецко-голландским каноником Фомой Кемпийским в 1418 — 1427 годах, уже своим названием предполагает, что верующий христианин должен подражать Христу, а не просто поклоняться Ему — и именно через подражание окончательно стать единым с Богом. Западная богословская мысль относилась к теозису сдержанно-негативно, подозревая его в «эллинистическом» происхождении, однако в последние несколько десятилетий об;жение «не только признается как теологическая концепция, но и, пусть неохотно, принимается во многих традициях»,139 — утверждает Джошуа Блур в своей монографии.
 «Неохотно» в приведённой выше цитате, по-видимому, является ключевой характеристикой: об;жение не находится в центре внимания западного богословия, с какой бы стороны мы к нему ни подошли. Поскольку «Утешение» — тоже далеко в стороне от магистрали современной богословской мысли, можно предположить, что Боэций примет идею теозиса с б;льшим воодушевлением. И это действительно так. «Идея обожения <...> не представляет для Боэция-христианина ни малейшей проблемы»140, — пишет Джон Мейджи. Это особенно понятно из следующего фрагмента Главы 3 «Утешения».
 
 Но так как люди становятся праведниками благодаря обретению справедливости, а мудрыми — благодаря обретению мудрости, то по той же причине необходимо, чтобы люди, обретшие божественность, стали богами. Поэтому каждый блаженный человек — бог, но ведь по природе Бог един; по участию же в Нём ничто не мешает иметь сколько угодно богов [курсив и пер. мой — Б. Г.].141

 Это место в книге подозревалось в ереси настолько часто, что Дэвид Славитт не решается приводить его в изъявительном наклонении и вместо этого переводит так: «По этой логике мы должны были бы заключить, будто <...> они станут богами, что выглядит неразумно [курсив мой — Б. Г.]».142
 Для тех, кто предпочитает придерживаться буквальных определений, об;жение не имеет параллелей в буддийской доктрине, поскольку «буддисты не считают Будду Богом». Как показывают новейшие исследования, это представление учёных оказывается в значительной степени ошибочным.143 Будда в массовом буддизме выполняет все функции божества. В буддизме Махаяны имя Ади-Будды, «Первого Пробуждённого», нередко даётся высшей реальности — дхармакае, которая не имеет ни начала, ни конца и является самосущей.144 В этом свете достижение состояния будды становится, по сути, тем же самым, что и теозис, особенно если учесть, что для Боэция этот процесс не требует никакого сверхъестественного вмешательства (см. также предыдущий подраздел). Человек становится богом, избегая порока и воспитывая в себе добродетель, вырабатывая в себе стоическое145 отношение к мирским благам, освобождаясь «от радостей и печалей, а также надежд и страхов»146, отрешаясь от внешнего мира, взращивая свой внутренний свет. Ни одно из этих усилий, конечно, нельзя назвать антихристианским, но сугубо христианскими они тоже не являются. Такое понимание об;жения и его методов имеет буддийскую окраску.
 
 Параллели, оставшиеся неназванными
 
 Ради интеллектуальной честности мы должны кратко упомянуть некоторые идеи «Утешения», обойдённые этой главой (возможно, несправедливо). Такими идеями являются
 — понимание Боэцием того, как имена применимы к вещам;147
 — его взгляд на непостоянство всего сущего («ничто рожденное не может длиться вечно»);148
 — использование философом метода доведения до абсурда, близкого буддийской прасанге;149
 — понимание им познания как зависящего от способностей познающего субъекта;150
 — его идея о том, что «ничто по своей внутренней сути не является страдательным, пока мы не считаем его таковым»;151
 — стремление Боэция относиться к страданию как к духовному упражнению;152
 — единственный отрывок в «Утешении», который может быть прочитан как осторожное признание метемпсихоза.153
 (Этот список не является исчерпывающим.)
 Обсуждение идей, перечисленных выше, потребовало бы от нас более специального словаря; кроме того, невозможно утверждать с полной уверенностью, что буддийские аналоги этих идей Боэция существуют во всех буддийских школах. Именно поэтому мы и решили исключить их из нашего рассмотрения.
 
 Промежуточный вывод
 
 На первый из двух вопросов, заданных нами в начале этой главы, мы можем с уверенностью ответить утвердительно. Точки сближения между «Утешением философией» и буддийским вероучением многочисленны и, в иных случаях, заставляют нас изумиться степенью этого сближения. Называть эти параллели «случайными похожестями» означало бы значительно недооценивать их. С другой стороны, утверждать, будто бы всё Учение Будды можно воссоздать из последнего труда Боэция, было бы некоторым преувеличением. Такое утверждение означало бы, что мы ставим на одну доску талант Боэция и гений основателя буддизма. Философ, книгу которого мы исследуем, вероятно, сам бы отверг такое сравнение со всей присущей ему скромностью.
 «Утешение философией», если, совершив мысленный эксперимент, посмотреть на него в качестве священного буддийского текста или некоего катехизиса буддизма, то есть если судить его по буддийским стандартам, оказывается в образном смысле похожим на Венеру Милосскую или крылатую статую Ники Самофракийской: фигура всё ещё узнаваема, но не хватает важных частей. Мы можем, разумеется, заявить, что мы разочарованы этой неполнотой. Или, напротив, мы можем восхититься тем, как многое всё же сохранилось и какое великое усилие было совершено для создания прекрасной формы. Будучи на пороге смерти, не имея доступа к книгам, не получая ничьей помощи (кроме, пожалуй, помощи от своей Таинственной Гостьи), Боэций сумел создать нравственно-философское учение, которому не хватает совсем немногого для того, чтобы назвать это учение ранней западной версией буддизма. Признать величие его интеллектуального подвига — самое малое, что можем сделать мы, его современные исследователи.


4. ВИДЕНИЕ БОГА


Постановка проблемы
 
 Сказать, что буддизм и христианство — как, пожалуй, любые две великие религии — различаются своим пониманием Бога означает сказать банальность. (Само слово «Бог» при разговоре о буддизме, ряд последователей которого отвергают этот слово по доктринальным причинам, является неудачным выбором.154 Мы можем поэтому, говоря о буддийских представлениях об Абсолюте, заменить слово на «Высшая реальность» или на любое другое схожее определение. Здесь и далее в целях нашего исследования «Бог» и «Высшая реальность» будут использоваться в качестве синонимов.)
 Боэций — христианский богослов и философ, который, вопреки этим определениям («христианский богослов», «философ»), находится очень в стороне от магистрального течения позднейшей богословской мысли (в Главах 1 и 3 мы уже объясняли, почему это так). В этой главе нашего исследования мы, возможно, выясним, что концепция Божества этого философа вполне согласуется с буддийскими взглядами на Абсолют, что предположительно позволит приступить к строительству «доктринального моста» между двумя религиями. Или же, напротив, мы можем установить, что два представления о Высшем начале — боэцианское и буддийское — различаются слишком значительно, чтобы можно было считать их сущностно близкими.
 В настоящей главе мы попробуем дать непредвзятые ответы на два следующих вопроса.
 
(1) Чем является Бог для Боэция?
(2) Согласуется ли видение Высшей Реальности философом с буддийским вероучением?
 
 Бог как неподвижная точка
 
 Христианские мистики начиная, вероятно, с апостола Петра, воспринимают Бога в Его славе,155 в качестве своего «распоряжающегося, пересиливающего, торжествующего»156 владыки. Боэций, в отличие от них, предпочитает видеть в Боге «неподвижную точку вращающегося мира»157 — выражение, которое за пятнадцать прошедших веков стало языковым клише, но которое во времена его создания звучало как нечто очень глубокое и проницательное. Может быть, оно и сегодня продолжает звучать так: в конце концов, некоторые мысли не стареют.
 В конце Гимна 3, IX Философия обращается к Богу, и её голос в этом обращении звучит очень по-буддийски.
 
 Покой благочестивых! И стезя! Тебя все видят!
 В Тебе начало и конец всего, венец Ты жизни!158
 
 Бог, если читать эти латинские строки в другом переводе, — это «тихое место покоя»159 в самом центре неспокойного мира, и в этом описании он очень похож на буддийскую Нирвану — а может быть, и тождественен ей.160
 Скрупулёзный буддийский схоласт, вероятно, найдёт возражения, сказав, что Нирвану не следует понимать в качестве вечного покоя, поскольку Будда деятельно помогает Своим последователям даже после вхождения в неё. Что бы, однако, ни говорили схоласты, в упрощённом, «народном» понимании Нирвана видится именно как «тихое место покоя праведников».
 
 Бог как Источник, Путь и Цель
 
 Последние две строки Гимна IX в третьей главе «Утешения» описывают Бога как
 
 ... finis,
 principium, vector, dux, semita, terminus idem.161
 
 Бог — это конец (finis), начало (principium); то, посредством чего мы движемся по пути (vector); проводник по нему (dux) и сам путь (semita), причем эти понятия совпадают (terminus idem). Такие определения божества не должны вызывать возражений у христианина, но в них действительно присутствует нечто неуловимо буддийское: ведь если рассматривать путь как упражнение в медитации покоя (см. предыдущую главу), мы можем обнаружить Бога и внутри нас самих. Бог — не внешняя сущность, перед образом которой следует творить бездумные поклоны. Он — источник всякого блага, конец нашего пути и наш внутренний проводник; Он — то, что мы медленно открываем в тишине собственного ума. Говоря иначе, Он — татхагатагарбха162 буддизма Махаяны, которую, точно так же, как и Божество Гимна IX третьей главы «Утешения», можно понимать как (а) потенциальность (санскр. гарбха, «лоно») нашей собственной «буддовости» (санскр. татхагата), (б) как — после полной реализации природы Будды внутри нас — конечную цель нашего духовного пути и (в) как нашего внутреннего наставника.

 «Бог не вмешивается в людские дела»
 
 Представление Боэция о Боге невольно смутило бы его позднейших единоверцев. Разве мысль о том, что Господь существует только — или даже преимущественно — внутри нас, не близка ереси? Ведь если Бог всемогущ — а «Утешение философией» не отрицает Его всемогущества, — разве не является Он правителем Вселенной, который порою вмешивается в ход земных дел ради того, чтобы наказать грешных и вознаградить праведных?
 И здесь мы обнаруживаем, что взгляды Боэция по этому вопросу немного — или существенно — отличаются от общехристианских. Джон Маренбон в приведённом ниже отрывке описывает естественное изумление, с которым обычный христианин читает «Утешение философией».
 
 Описание Господнего управления миром, данное с выразительной демонстрацией логической силы в Гимне III.10–12, очень необычно, просто поразительно. <...> Бог воспринимается как некто, кто полностью воздерживается от вмешательства [курсив мой — Б. Г.].163
 
 Вероятно, излишне напоминать, что Высшая реальность для буддиста, называй мы её дхармакаей, дхарматой, Нирваной, татхагатагарбхой или любым иным словом, точно так же не вмешивается в человеческие дела. Она явно не похожа на Бога Ветхого завета, карающего и награждающего отдельных людей и целые нации. У «высшего состояния совершенного знания»164, как определяют дхармакаю, явно нет ни возможности, ни воли к такому вмешательству. Буддийский Абсолют безличен. Создаётся впечатление, что то же самое верно и в отношении pater165, Отца, каким его изображает «Утешение философией». Боэций определяет Бога как «неподвижную точку вращающегося мира», «конец», «начало», «путь» — и весь этот набор определений невольно заставляет читателя задаться вопросом: не следует ли слово «отец» понимать всего лишь как один из эпитетов этого ряда, то есть в качестве одной из метафор, а не в качестве антропоморфной, человекоподобной фигуры?
 Бог Боэция не вторгается в наши дела. Допуская, что Бог и всемогущ, и всеблаг, мы не можем не спросить: почему? Иначе говоря, каким образом Бог может быть одновременно и всемогущим, и всеблагим? Отрицать Господне всемогущество равнялось бы отрицанию одного из основных христианских догматов, и мы полагаем, что Боэций, будучи исключительно добросовестным богословом, прекрасно это понимал. Допустить же, что Бог не всеблаг, означает для христианина породить в себе внутренний конфликт. Как жить с этим конфликтом? И именно здесь нам приходит на помощь уникальная теодицея нашего философа.
 
 Уникальная теодицея
 
 Теодицею часто определяют как «разъяснение того, почему полностью благой, всемогущий и всезнающий Господь допускает зло»166. Этот термин (и споры вокруг него) так же стар, как само христианство — может быть, ещё древнее, учитывая, что первые аргументы в пользу «оправдания Бога» были предложены в школе Платона.167 Мы считаем излишним на этом месте давать краткий обзор всех христианских подходов к теодицее: эта задача явно находится за рамками настоящего исследования. Достаточно будет сказать, что боэцианская теодицея при всей её элегантности и тщательной продуманности не является строго христианской. По крайней мере, именно так характеризует её Стивен Блэквуд, который в своей монографии спрашивает:
 
 Но почему же, если уж главный вопрос «Утешения философией» сформулирован как вопрос чисто христианского философского диспута, на него не даётся более «христианского» ответа? Почему, к примеру, решение [Боэцием] богословских апорий [логических противоречий — Б. Г.] не ссылается на Троицу или воплощение Сына Человеческого, то есть не использует сугубо христианских понятий, описывающих божественное начало и его промыслительное действие?168
 
 На этот вопрос, который сам по себе является частью более общей проблемы, мы постараемся ответить в последней главе. В этой же главе попробуем уделить теодицее Боэция более пристальное внимание и попытаемся осмыслить, действительно ли она предполагает способ размышления о божественном, чуждый христианину.
 
 Аргументы Боэция в пользу оправдания Бога
 
 Все доводы Госпожи Философии, направленные на оправдание Божества, сводимы к двум основным аргументам.
 (1) Бог в действительности не предвидит феномены — по крайней мере, не в том смысле, который мы вкладываем в слово «предвидеть».169 Поэтому его невозможно назвать подлинно всезнающим, хоть Боэций нигде не говорит об этом прямо. Не существует предопределения, а поэтому невозможен и детерминизм.
 (2) Бог не наказывает грешников. Они наказывают себя сами тем, что в своей злобе удаляются от Бога, который есть единственный источник подлинного счастья.170 Зло в абсолютном смысле — ничто. Будучи лишённым всякой связи с Богом, зло лишается [нравственной] силы и в итоге разрушает само себя.
 Этот последний аргумент, как пишет о нём Клайв Стейплз Льюис, «является одним из самых последовательных рассуждений, направленных против представления, общего и для вульгарного язычества, и для вульгарного христианства, а именно представления, которое "утешает жестокосердых" тем, что видит в разном уровне человеческого благополучия Божью награду или наказание либо, по крайней мере, надеется, что однажды Бог [прямо в этом мире] воздаст всем по заслугам»171. Аргумент Боэция действительно непросто понять и принять — не потому, что в нём будто бы отсутствует логика (это не так), а просто потому, что он вырастает из мировоззрения, которое радикально отличается от «вульгарной», языком К. С. Льюиса, жизненной философии. Наградой за наше движение к Добру является само наше движение к Добру, поскольку именно это усилие делает нас ближе к Богу. Внешние же награды заслуживают названия «фальшивых благ» и ничего иного.
 Это — подлинно философский способ смотреть на вещи, очень стоический (в специальном смысле близости к философской позиции стоиков) и очень буддийский, ведь буддисты творят благие дела в первую очередь ради очищения своей кармы, без чего невозможно совершить дальнейшие шаги по духовному пути, а главная награда духовного практика за то, что он отказывается от зла, — обретение буддства в самом конце этого пути.
 Мы вовсе не пытаемся в параграфах выше доказать, что теодицея Боэция будто бы является «противной христианству» — но, в любом случае, эта теодицея не очень легко уживается с христианством, верней, с христианским представлением о том, что «спасает лишь благодать». Постепенное движение к Богу через добрые дела теряет какой-то особый смысл, коль скоро пропасть между нами и Богом может быть преодолена лишь божественной милостью (или благодатью) — ведь эта милость даруется свободно и вне всякой рациональности. Но такое же приближение к Божеству становится совершенно оправданным и разумным усилием, если отбросить мысль о Боге как о внешнем, личном и своевольном существе, которое вправе по своему желанию как даровать свои блага, так и лишать нас своих милостей. Для автора «Утешения философией» об;жение совершается собственным трудом человека, а не обретается как неожиданный дар172 — и в таком взгляде нет ничего, противоречащего буддийскому вероучению.
 Теодицея Боэция с логической точки зрения выглядит безупречно. Тем не менее, Джон Маренбон считает, что «сложно читать длинный монолог Философии в защиту справедливости всего совершающегося и не подумать, что этому монологу чего-то не хватает»173. Виктор Уоттс говорит о том же самом ещё более прямо.
 
 Для современного читателя эта диалектика может показаться наименее удачной частью «Утешения». <...> Довод в конце Главы 3, согласно которому «зло — ничто», поскольку «Бог, способный сотворить всё, не может сотворить зла», следовательно, «всё, что Бог не может сотворить, есть ничто», и дальнейшее заключение о том, что дурные люди бессильны, не убеждает.174
 
 Разумеется, мы можем приписать эту «диалектическую неудачу» тому, что любой исследователь, выросший в рамках христианской культуры, бессознательно отвергает идею обретения Бога своим трудом, и, отбросив её, оказывается неспособным понять дальнейшие рассуждения, в основании которых лежит эта идея — но, может быть, всё ещё проще. Аргументы Боэция направлены на защиту Бога. При этом Бог Боэция — это не внешнее существо, навсегда отделённое от человека. Он — Высшая реальность, которая не вмешивается в наши дела, но которую мы можем найти внутри себя. Он — возможность нашего будущего духовного восхождения. Этому образу Высшего начала не требуется никакой защиты или оправдания.
 
 Промежуточный вывод
 
 Бог «Утешения», рассматриваемый через призму буддийской доктрины, является чем-то, достаточно близким Нирване («исчезновению желания, ненависти и невежества и, в конечном счете, страданий и перерождений»175), паринишпанна-свабхаве («самосущей абсолютной [не]природе»176) и татхагатагарбхе (нашей «буддовой природе», являющейся одновременно началом и концом духовного пути) буддизма Махаяны. Он не вмешивается в дела людей и лишён каких-либо явно христианских черт, таких как единство в трёх лицах или вообще личностный характер. Будучи одновременно и путём, и средством достижения конечной цели, он обнаруживается в святилище нашего собственного разума. Боэцианская теодицея поистине уникальна тем, что (1) отвергает «вульгарное» понимание внешних достижений человека как награды от Бога, а страдания — как ниспосланного Им наказания, (2) защищает особое понимание Бога, которое, строго говоря, не требует никакой защиты.
 Сама собой напрашивается мысль о том, что представление Боэция о Боге способно стать доктринальным мостом между христианским и буддийским вероучением. К вопросу о том, способен ли будет такой мост выдержать свой собственный вес, как и к ряду других вопросов, мы обратимся в Главе 5 настоящего исследования.


5. БОЭЦИАНСКАЯ ВЕРА


Личные религиозные взгляды Боэция
 
 Онтология, гносеология, сотериология Боэция, как и его взгляды на высшее начало, если смотреть на них через линзу буддийской доктрины, оказываются в значительной степени «буддийскими». Уместны ли кавычки в предыдущем предложении? Какова была личная вера философа? Кто автор «Утешения»: добрый христианин, личность с мутными взглядами, опасно близкими ереси, еретик в буквальном смысле слова, потенциальный основатель так никогда и не основанной христианской секты, строгий последователь школы Платона, криптобуддист177, древнеримский язычник или создатель новой «боэцианской веры»?
 Мы никогда бы не задались этими вопросами, если бы их уже не поставили до нас многие и многие исследователи, богословы, церковные деятели. Первым в этом списке был, вероятно, Бово Второй, с 900 по 916 гг. н. э. бывший настоятелем Корвея — монастыря ордена св. Бенедикта на территории современной Германии. Отец-настоятель выразил своё раздражение последним трудом Боэция в следующих словах.
 
 Поразительно... что человек, в письменном виде столь хорошо разъяснивший вопросы о Троице и о личности Христа <....> одновременно мог написать «Утешение философией», в котором он не только ничего не говорит об Учении Церкви, но и склоняет ухо к [языческой] философии, особенно к умствованиям Платона.178
 
 В своём комментарии на «Утешении» Бово Второй предостерегает монашескую братию «об опасностях Боэция»179, ни больше ни меньше.
 Вопрос о том, к какой религии принадлежал Боэций, — вовсе не из числа тех, что интересны только умозрительно. Настоящее исследование стремится внести свой небольшой вклад в строительство «доктринальных мостов» между буддизмом и христианством. Построить такой мост в нашем случае невозможно, если один из берегов не представляет из себя надёжной, твёрдой почвы. Схожесть между буддизмом и малой раскольничьей сектой внутри христианства доказать несложно, но такая схожесть едва ли будет иметь большое значение.
 Специальной целью настоящей главы является попытка ответа на три вопроса:
 
1. Действительно ли Боэций был христианином?
2. Можно ли увидеть в этом философе буддиста, если рассматривать его наследие под определённым углом?
3. Отчего последняя книга Боэция и учение, заключённое в ней, не вполне согласуются c его личной верой (и так ли это на самом деле)?
 
 Боэций как христианин
 
 Имеет смысл начать этот параграф с обзора избранных мнений о личной вере Боэция. Мы представим эти мнения в виде списка. В ходе нашего исследования нам встречались самые разные утверждения о том, кем следует считать нашего философа с точки зрения его религиозной принадлежности.
 Боэций (по мнению авторов, указанных в скобках) — это
 — христианский богослов (св. Фома Аквинский);180
 — «несомненный христианин», хоть к его философии, точнее, к совместимости этой философии с христианским вероучением «и существуют вопросы» (Клайв Стейплз Льюис);181
 — «некто, в чьей принадлежности христианству нельзя сомневаться, хоть «качество» этого христианства «и является предметом, по которому до сих пор нет единства мнений» (Виктор Уоттс);182
 — римский (т. е. позднеантичный) христианин, чьё социальное окружение считало христианство легко совместимым с архаичными языческими церемониями и ритуалами (Генри Чедвик);183
 — христианин-язычник, некто, кто пытался совмещать «подлинную христианскую веру с преданностью всему языческому в римской культуре» (Амальдо Момильяно).184
 В Главе 1 настоящего исследования мы уже упоминали, что сомнение в принадлежности Боэция христианству уже было разрешено высшими католическими иерархами — и разрешено в пользу философа. Боэций признан мучеником за веру и местночтимым святым, и это очень много: от христианского писателя невозможно требовать большего. Но как бы там ни было, некоторая неопределённость в отношении полного согласия последнего труда Боэция с христианским вероучением сохраняется. Разумеется, «Утешение философией» «нигде откровенно не противоречит базовым христианским ценностям»185, если заимствовать фразу у Софии Комптон. Но при этом оно явно «избегает говорить отчётливо христианским языком»186 — что выглядит как осознанный выбор его автора. Оно — книга, идеи которой «по источнику своего вдохновения существенным образом языческие»187, автор которой даже не дал себе особого труда «охристианить» её центральный образ, и сам этот образ — такой же «беззастенчиво языческий», как и всё остальное.188
 Зачем Боэцию потребовалось всё это? Может быть, он и вправду был тайным последователем платонизма или, скажем, криптобуддийским философом?
 
 Боэций как буддист
 
 Идея о том, что автор «Утешения философией» был буддистом, на первый взгляд кажется смехотворной. Конечно, знакомство Боэция с буддизмом не так уж невероятно.189 Невероятно иное: предположение о том, что далёкая восточная религия, с учением которой в искажённой и неполной форме он мог познакомиться через Пиррона или Демокрита, оказалась способной в значительной мере повлиять на последний труд философа.
 Насколько известно исследователям Боэция, автор «Утешения» никогда официально не принимал буддийского Прибежища, то есть не совершал обряда, включающего произнесение особой формулы Прибежища в присутствии других верующих. Таким образом, с доктринальной точки зрения считать его буддистом нельзя.
 Или всё-таки можно? Ранний буддийский текст под названием «Гопака Моггалана Сутта»190 выделяет роль дхаммы, Учения: именно оно из трёх объектов буддийского Прибежища является самым важным. Почти нет сомнения в том, что Боэций, выражаясь языком буддиста, перед лицом приближающейся казни принимает прибежище в своей философии: именно написание «Утешения» помогло ему преодолеть последние мучительные месяцы своей жизни. И, коль скоро его философия не обнаруживает никакого несогласия с буддийским вероучением, более того, почти что выглядит как самый ранний вариант этого учения, появившийся на Западе (это было показано в Главах 3 и 4), разве не способны мы, буддисты, увидеть в Боэции нашего единоверца? Это, впрочем, зависит от избираемой нами позиции. Формальный подход, проникнутый духом научного узкомыслия или религиозного сектантства, почти наверняка заставит нас ответить на вопрос выше отрицательно; более широкая умственная перспектива, возможно, позволит нам сказать осторожное «да». В буддийском сообществе в настоящее время нет единого мнения о том, допустимо ли определённых христианских мыслителей признавать буддистами — даже в том случае, если они «черпали вдохновение из очевидно нехристианских источников»191 (здесь вновь вспоминается упомянутый раньше настоятель саксонского монастыря X века). Свою обязанность мы видим в том, чтобы задать вопрос, который мы уже задали, и оставить его открытым.

 Избегание религиозной специфичности: причины и гипотезы
 
 «Эта глубоко религиозная книга сознательно отказывается говорить нам что-либо отчётливо христианское»,192 — пишет об «Утешении философией» в своей монографии Генри Чедвик. Несколькими страницами позже он добавляет:
 
 Всё [религиозно-]специфичное здесь отсутствует и, вероятно, сознательно избегается. Двусмысленность кажется осознанным выбором автора. <...> «Утешение» — это текст, написанный платонистом, который одновременно является христианином, но это не христианское произведение [курсив мой — Б. Г.].193
 
 И действительно, желание Боэция отказаться в своём последнем произведении от упоминания любых отчётливо христианских идей заметно любому непредвзятому читателю — чего нельзя сказать о причинах такого отказа. Ниже перечислены некоторые гипотезы, стремящиеся объяснить эти причины.
 
(a) Находясь в темнице, Боэций разочаровался в христианском духовенстве и, в итоге, в самом христианстве.194 Он находился «в процессе выхода»195 из христианства и «сознательно исследовал иной духовный путь»196.
(b) Боэций желал в своей книге остаться в границах доказательной логики и оставить за её рамками любые ссылки на божественное откровение. Исключение этих ссылок автоматически привело к тому, что его книга оказалась «нехристианской».197
(c) «Христианское кредо, которое он уже высказал в нескольких более ранних произведениях, не было никакой необходимости повторять».198
(d) Автор «Утешения» желал показать бессилие чисто интеллектуальных доводов, когда последние применяются к вере — именно поэтому на протяжении всего текста мы слышим голос языческой Философии.199 Иными словами, последнее произведение Боэция — это сознательное философское фиаско. Автор желал, чтобы его книга оказалась языческой и чтобы она в своём качестве языческой книги потерпела неудачу.
(e) Боэций выбрал языческий подход по чисто «эстетическим» причинам, не желая иметь ничего общего с «Теодорихом и его огромными, белокожими, хвастливыми, поглощающими пиво вассалами».200

 Все эти оправдания стремления Боэция приглушить в книге голос христианства могут быть до известной степени верными (хоть некоторые из них и выглядят сомнительными). «Очень немногие подходили к проблемам добра и зла, рока и свободной воли с большей, [чем у Боэция,] внутренней честностью»201, — пишет Виктор Уоттс. Мы могли бы добавить, что «Утешение» — книга колоссальной внутренней силы, автора которой сложно заподозрить в мелком обмане по поводу его личных религиозных убеждений. Свед;ние метода книги к рациональной логике при этом не объясняет избегания любых христианских имён и понятий. Равным образом сомнительна и попытка прочитать эту книгу как сознательную интеллектуальную неудачу: вряд ли правильно называть неудачей текст, оказавший столь огромное влияние на последующую традицию. Подытоживая, скажем, что все причины, перечисленные выше, едва ли можно считать определяющими для решения Боэция умолчать в тексте о своём христианстве — следовательно, нам нужно искать иное объяснение.
 
 Полифонический текст
 
 Джон Маренбон в своём «Боэции» проговаривает идею, которая проливает на проблему подлинно новый свет.
 
 «Утешение» — это диалог между героем, в котором легко узнать христианина — то есть самим Боэцием, — и героем, который христианином не является — Философией. Основания для такого утверждения слишком очевидны, чтобы их перечислять.202
 
 Невозможно отрицать, что последний труд философа — это беседа между двумя отчётливо разными персонажами, которые с высокой вероятностью придерживаются различных религиозных взглядов. С точки зрения своего жанра это произведение — мениппова сатира (мениппея).203 Дав такую жанровую характеристику, мы не можем обойти вниманием толкование этого жанра Михаилом Бахтиным. Бахтин, видя в великих романах Достоевского образчики мениппеи, также называет эти романы полифоническими.204 Здесь представляется уместным процитировать бахтинское определение полифонизма.
 
 «В его [Достоевского] произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа, а не голос его героя. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя, как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса. Ему принадлежит исключительная самостоятельность в структуре произведения, оно звучит как бы рядом с авторским словом и особым образом сочетается с ним и с полноценными же голосами других героев.»205
 
 Мы утверждаем, что бахтинское описание совершённого Достоевским литературного прорыва в полной мере применимо и к «Утешению философией», которое также является полифоническим текстом. Высказывания Госпожи Философии столь же авторитетны и значимы, как и высказывания Боэция-узника — может быть, ещё значимей, — и их вес создаёт впечатление книги, написанной двумя авторами. Голосу Философии действительно «принадлежит исключительная самостоятельность» от подлинного автора. Уместно задаться вопросом, отчего же Боэций решил «поглядеть на свой предмет с двух противоположных сторон»206 и написать полифоническое произведение примерно за тринадцать веков до появления «Братьев Карамазовых».
 
 Христианство как часть универсальной истины
 
 Наш ответ на вопрос, заданный выше, таков: Боэций — это христианин, который одновременно был платонистом (если перефразировать мысль Генри Чедвика).207 Будучи человеком невероятной образованности и нравственной цельности, он определённо мог увидеть отдельные достоинства платонизма, которых у христианства в шестом веке просто не было. Говоря точнее, он мог наблюдать достоинства и недостатки этих двух религиозных традиций208 в их сравнении друг с другом. С высокой вероятностью он считал, что «представление о Высшем существе является универсальным, всеобщим»209. Иными словами, он был полным и совершенно искренним христианином, но не исключительно христианином — и эта «неисключительность» простиралась настолько далеко, чтобы позволить ему видеть в христианском вероучении лишь часть Всеобщей истины. «Не пристало человеку, — говорит Госпожа Философия, — понимать умом или разъяснять словесно все части Божественного труда».210 Абсолютное знание не может быть воспринято ограниченным человеческим умом, и сказать это — почти то же самое, что утверждать: Предельная Истина в её полноте не может быть воспринята только одной религией.211 В последнем труде, написанном всего лишь за несколько месяцев до своей собственной казни, Боэций хочет быть не узкомыслящим сектантом, а философом-универсалистом, кроме того, он определённо желает создать книгу, «обращённую к каждому, кто ищет ответы на фундаментальные философские вопросы»212. Именно поэтому он тщательно избегает в своей книге сугубо христианских понятий и доводов. Именно это объясняет, почему «Утешение» написано в духе романа Достоевского, в котором позиция героя, не являющегося его автором, оказывается настолько же сильной, насколько и авторская позиция. Этим последний труд Боэция необычайно современен — скажем больше: является произведением, опередившим и наше время. Развитие столь же широкого понимания духовных истин, давшего Боэцию возможность написать свой окончательный шедевр, является для нас, людей современности, насущной потребностью. Именно такое широкое понимание позволило бы нам назвать самих себя истинными последователями боэцианской веры.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Неожиданный финал
 
 «Утешение» заканчивается неожиданно. Читатель ждёт заключительной поэмы, которая могла бы послужить сжатым повторением основных идей всего текста. Ничего такого в конце книги нет. Вместо этого Госпожа Философия строго увещевает автора творить добрые дела и не лгать самому себе.
 
 Поэтому отвернитесь от пороков, заботьтесь о добродетели, устремите свой дух к праведным надеждам, вознесите к небу смиренные молитвы. Великая и невыразимая необходимость благочестия возложена на все[х вас], ибо живёте вы под оком Всевидящего Судьи!213
 
 Вероятно, это лучшее завершение книги из всех, что когда-либо были написаны. Глядя на эти строки, почти завидуешь их лаконичности и силе, с которыми невозможно соперничать. Последнее произведение Боэция производит впечатление текста, автор которого однозначно не хотел тратить времени на обобщение уже сказанного. Каждая строка «Утешения» используется с целью донести до читателя то, что автор считает более значимым, чем простое повторение. Нам хотя бы из уважения к предмету нашего исследования было бы уместно последовать его примеру.
 
 «Утешение философией» как ничейная земля
 
 Начнём с образа, уже использованного во Введении: а именно образа клочка земли, которую оспаривают между собой две армии. Буддизм и христианство не воюют друг с другом, не сражаются друг с другом и их последователи. Тем не менее, образ кажется здесь уместным. Ничейная земля (нейтральная полоса) — это область между двумя армиями, небезопасная для обеих сторон и поэтому ни одной из сторон не занимаемая. Это во многом относится и к «Утешению философией», богословские выкладки которого — слишком нехристианские для того, чтобы оказаться в учебнике для духовной академии или быть процитированными в приходской проповеди, но всё же ещё слишком христианские для того, чтобы им считаться бесспорно буддийскими. «Утешение философией» не гипотетически, а на практике является terra n;ll;us, территорией, на которую не претендует ни одна религия, коль скоро ни одна из них не знает, что с ней делать.

 «Утешение философией» как место встречи
 
 Несмотря на всё то, что было сказано выше, «Утешение философией» — гипотетически, хоть и не в действительности — является местом встречи для христиан и буддистов, мостом, соединяющим их. Ещё при жизни философ был известен как, образно говоря, «строитель мостов». «Пристальное изучение Пятого трактата показывает, что Боэций возводил церковно-политический мост между халкидонитами и монофизитами, стремясь к примирению тех и других — та политика, которую будет проводить император Юстиниан на протяжении всего правления»214, — утверждает Генри Чедвик в своей монографии. Само «Утешение философией» вполне допустимо рассматривать в качестве «скамьи примирения» между ранним христианством и школой Платона. Можно почти с уверенностью утверждать, что Боэций, будь он жив сейчас, приветствовал бы доктринальное примирение между христианством и буддизмом.
 Любая из идей, которую мы можем найти на страницах «Утешения философией» — не исключая ни одной из онтологических, гносеологических, сотериологических или теософских215 идей Боэция, — безусловно может послужить сближению двух религий, названных выше. Однако две216 из них особенно примечательны своим межрелигиозным характером и могут, по нашему мнению, послужить «опорами моста», философским основанием для начала диалога между верами. Каждая из этих идей заслуживает отдельного параграфа, пусть и небольшого.
 
 Абсолютная истина трансцендентна
 Человек, вспоминая слова Госпожи Философии, не способен постичь все пути Божественного Промысла.217 Конечно, Философия Боэция — это персонаж полифонического текста, идеи и убеждения которого сам автор не обязательно должен разделять. Однако, судя по всему, он всё же разделяет этот её взгляд. «Боэций, — пишет Генри Чедвик, — любил повторять аксиому о том, что бесконечное непознаваемо»218. И это действительно так, поскольку знание ограниченного ума может быть только конечным, а человеческий разум ограничен по определению. Абсолют же бесконечен, иначе бы он не заслуживал своего названия. Абсолютная истина в абсолютном смысле трансцендентна. Мы, люди, всё же способны в некоторой степени познать её — в противном случае любое познание Высшей реальности стало бы гносеологическим кошмаром. Чего мы не можем сделать, так это познать Предельную истину во всей её полноте. «Бог, — используя прекрасное выражение Госпожи Философии, — за пределами человеческого понимания, и Его мощь не может быть выражена словами».219
 Эта философская позиция, если мы готовы её придерживаться, смягчает любое мыслимое противоречие между христианством и буддизмом, или, если уж на то пошло, между любыми двумя мировыми религиями, поскольку она отрицает право какой бы то ни было религиозной общности, какой бы крупной она ни была, или церковного иерарха, каким бы авторитетным он ни являлся, быть единоличным обладателем высшей духовной истины. Эти противоречия, конечно, не исчезают автоматически, но они становятся предметом межрелигиозного диалога и остаются им до тех пор, пока каждый из его участников готов признавать, что не является Богом и поэтому способен ошибаться.
 
 Вера и разум не противоречат друг другу
 Боэций, вероятно, возмутился бы мыслью о том, что вера может быть слепой и нерассуждающей, и ужаснулся бы желанию сегодняшних религиозных деятелей пожертвовать здравым смыслом ради своих сомнительных откровений. Он, будучи математиком и логиком в той же мере, что и богословом, смотрел на веру и разум как на «параллельные пути постижения реальности»220. Он бы, будь он жив, защищал образ такого христианства, которое должно иметь рациональное обоснование, если оно хочет сохраниться; такого богословия, которое должно быть доказательным и логически неопровержимым, чтобы быть убедительным. Идея доказательной теологии — безусловно, очень буддийская идея, но помимо того, что она имеет специфически буддийскую окраску, она ещё и способствует диалогу больше, чем любое богословие, основанное на откровении. Сверхъестественный опыт невозможно опровергнуть — если, конечно, не опускаться до прямолинейных обвинений в нечестности и перехода на личности, — кроме того, он оставляет очень малый простор для взаимопонимания, в то время как любой логический довод можно осмыслить рационально, что делает его приглашением к обмену мнениями.
 
 Непройденные пути
 
 Две философские позиции, которые мы упомянули выше, являются не просто основанием межрелигиозного диалога. Их сложно не воспринимать как упущенные возможности, как пути, по которым могло бы пойти ранее христианство, но по которым оно в итоге не пошло. «Христианство "Утешения философией" — особого, своеобычного рода: оно — неветхозаветное, интеллектуальное, философское, значительно похожее на синкретизм гораздо более раннего периода»221, — пишет Данута Шанцер. Так и есть, но оно «своеобычно» лишь в свете позднейшего развития христианской доктрины. Остаётся лишь гадать, чем бы сделалось (западное) христианство, соверши оно «боэцианский поворот» в V-VI веках нашей эры. Вероятно, в этом случае оно оказалось бы более «восточной», вдумчиво-медитативной, склонной к уступкам, наконец, гораздо менее «цезаропапистской» религией, чем его собственная теперешняя историческая версия.
 Может ли образ христианства измениться? Могут ли церковные лидеры пойти по путям, отвергнутым их предшественниками? Мы не знаем. Но, вопреки этому незнанию, мы советуем сами себе быть в этом отношении оптимистами. «Господь воистину знает будущее как будущее открытых возможностей»222, — говорит Генри Чедвик, характеризуя взгляды Боэция на Божество. В высшей степени целесообразно глядеть и на христианство, и на буддизм как на феномены, будущее которых всё ещё является открытым.


БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК


Литература на русском языке

Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. — Эксмо, 1929, 1963. — 308 с.
Библия Православная. — М.: Российское Библейское Общество, 2006. — 1398 с.
Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — 254 с.
Цонкапа, Чже. Большое руководство к этапам пути Пробуждения). В 2 т. / Пер. с тиб., 4-е изд., испр. — СПб : Изд-е А. Терентьева, 2013. — 1602 с. (сквозная нумерация).

Литература на других языках

Aquinas, Thomas, St. Faith, Reason, and Theology: Questions I-IV on his Commentary on the ‘De Trinitate’ of Boethius. Transl. by Armand Mauer. Toronto: Pontifical Institute of Mediaeval Studies, 1987.
Archimandrite George. Theosis: The True Purpose of Human Life. Mount Athos: Holy Monastery of St Gregorios, 2006. 86 pp.
Arya Matreya (auth.), Jamg;n Kongtr;l Lodr; Thay; (comm.). Buddha-Nature: The Mayahana-Uttaratantra-Shastra with Commentary. Ithaca, New York: Snow Lion Publications, 2000. 409 pp.
Bachelor, Stephen. ‘Greek Buddha: Pyrrho’s encounter with early Buddhism in central Asia (review article).’ Contemporary Buddhism 17, no. 1 (January 2016): 1-21. Bakhtin, Mikhail. Problems of Dostoyevsky’s Poetics. Minneapolis, London: University of Minnesota Press, 1984. 390 pp.
Basnagoda, Rahula. The Untold Story about Greek Rational Thought: Buddhist and Other Indian Rationalist Influences on Sophist Rhetoric. Diss. ... PhD. Texas Tech University, 2000.
Beck, Sanderson. ‘The Consolation of Boethius.’ Literary Works of Sanderson Beck. August 27, 2022. https://www.san.beck.org/Boethius.html.
Beckwith, Christopher I. Greek Buddha: Pyrrho’s Encounter with Early Buddhism in Central Asia. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2015. 275 pp.
Blackwood, Stephen. The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy. Oxford: Oxford University Press, 2015. 338 pp.
Bloor, Joshua. ‘New Directions in Western Soteriology.’ Theology 118, no. 1 (May 2015): 179-187. Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy. Transl. by Scott Goins and Barbara H. Wyman. San Francisco: Ignatius Press, 2012. 236 pp.
Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy. Transl. by David R. Slavitt. Cambridge, London: Harvard University Press, 2008. 175 pp.
Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy. Transl. by P. G. Walsh. Oxford: Oxford University Press, 1999. 231 pp.
Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy. Transl. by Victor Watts. London: Penguin Books, 1999. 155 pp.
Boethivs, auth., Moreschini, Claudio, ed. De Consolatione Philosophiae. Opvscvla Theologica. 2nd revised edition. Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005. 263 pp.
Brown, Brian Edward. The Buddha Nature: A Study of the Tath;gatagabha and ;layavij;;na. Delhi: Motilal Banarsidass Publishers, 1991. 356 pp.
Carruthers, Mary J., The Book of Memory: A Study of Memory in Medieval Culture, 2nd ed. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2008. 540 pp.
Chadwick, Henry. Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy. Oxford: Oxford University Press, 1981. 313 pp.
Chaze, Michael. ‘Time and Eternity from Plotinus and Boethius to Einstein.’ ;;;;; 8, no 1 (2014): 67-110. Cornelius, Ian. ‘Boethius’ De consolatione philosophiae.’ In The Oxford History of Classical Reception in English Literature, 269-298. Oxford: Oxford University Press, 2016.
Compton, Sophia. ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy.’ Academia. August 22, 2022. https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
Crouse, Robert. ‘The Doctrine of Creation in Boethius: The De hebdomadibus and the Consolatio.’ Studia Patristica 17 (1982): 417–21. https://findingaugustine.org/Record/68381.
Donato, Antonio. ‘Forgetfulness and Misology in Boethius’s Consolation of Philosophy.’ British Journal for the History of Philosophy (2013), Vol. 21, Iss. 3.
‘don dam pa ngo bo nyid med pa.’ Tibetan-English Dictionary. September 10, 2022.
Evans-Wentz, Walter Yeeling (ed.). The Tibetan Book of the Dead. Oxford: Oxford University Press, 2000. 460 pp.
Gilson, Etienne. The Spirit of Medieval Philosophy. Transl. by A. H. C. Downes. London: University of Notre Dame Press, 1936.
Givens, Terryl L. When Souls Had Wings: Pre-Mortal Existence in Western Thought. Oxford: Oxford University Press, 2009. 388 pp.
Gruber, Joachim. Kommentar zu Boethius, De Consolatione Philosophiae. 2nd edition. Berlin and New York: Walter de Gruyter, 2006.
Gyatso, Tensin (the Fourteenth Dalai Lama). Heart Sutra: the Dalai Lama’s Heart of Wisdom Teachings. Boston: Wisdom Publications, 2005. 177 pp.
Heller, Agnes. The Power of Shame: A Rational Perspective. London, Boston, Melbourne, and Henley: Routledge and Kegan Paul, 1985. 317 pp.
Ibanga, Diana-Abasi. A Guide to Philosophical Research. Abuja: Krispolis, 2020.
Kaylor, Noel Harold, Jr. The Medieval Translations of Boethius’ "Consolation of Philosophy" in England, France, and Germany: an Analysis and Annotated Biography. Nashville, Tennessee: Vanderbilt University, 1985. 252 pp.
Khenpo Kyosang Rinpoche. Snow Lion Meets Europe and Other Teachings. Sevenoaks: Je Tsongkapay Ling Buddhist College, 2021. 212 pp.
Klingner, Friedrich. De Boethii, Consolatione Philosophiae. 2. Unver;nderte Auflage. Z;rich, Dublin, 1966.
Kornblatt, Judith Deutsch. ‘Solov’ev’s Androgynous Sophia and the Jewish Kabbalah.’ Slavic Review 50, no. 3 (Autumn 1991): 487-96. https://www.jstor.org/stable/2499846.
Lerer, Seth. Boethius and Dialogue: Literary Method in The Consolation of Philosophy. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985. 264 pp.
Lewis, Clive Staples. The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature. Cambridge: Cambridge University Press, 1964. 232 pp.
McMahon, Robert. Understanding the Medieval Meditative Ascent: Augustine, Anselm, Boethius, & Dante. Washington, DC: Catholic University of America Press, 2006. 284 pp.
Marenbon, John. Boethius. Oxford: Oxford University Press, 2003. 252 pp.
Marenbon, John (ed.). The Cambridge Companion to Boethius. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. 356 pp.
‘Menippean satire.’ Encyclopedia Britannica (2013). September 15, 2022. https://www.britannica.com/art/Menippean-satire.
Monier-Williams, Sir Monier. A Sanskrit-English Dictionary: Etymologically and Philologically Arranged With Special Reference to Cognate Indo-European Languages. Oxford: Clarendon Press, 1960. 1333 pp.
Momigliano, Arnaldo. ‘Cassiodorus and the Italian Culture of His Time.’ Proceedings of the British Academy 46 (1955): 210-4. Nagarjuna. Letter to a Friend: with Commentary by Kangyur Rinpoche. Ithaca, New York: Snow Lion Publications, 2005. 208 pp.
‘Nirvana.’ Encyclopedia Britannica (2013). September 9, 2022. https://www.britannica.com/topic/nirvana-religion.
Obuse, Kieko. ‘Finding God in Buddhism: A New Trend in Contemporary Buddhist Approaches to Islam.’ Numen 62, no. 4 (June 2015): 408-30. Plato. Timaeus and Critias. Transl. by Robin Waterfield. Oxford: Oxford University Press, 2008. 163 pp.
Purzycki, Benjamin Grant, Holland, Edward C. ‘Buddha as a God: An Empirical Assessment.’ In Method and Theory in the Study of Religion (October 2019), Vol 21, Iss. 4-5. 347-375.
Rancour-Laferriere, Daniel. ‘The Arzamas Horror: A Sample of Tolstoy’s Psychopathology.’ In: Tolstoy on the Couch, 10-32. London: Palgrave Macmillan, 1998.
Ray, Reginald A., ed. In the Presence of Masters: Wisdom from Thirty Contemporary Tibetan Buddhist Teachers. Boston, Massachusetts, USA: Shambhala Publications. 227 pp.
Relihan, Joel C. ‘Old Comedy, Menippean Satire, and Philosophy's Tattered Robes in Boethius' Consolation.’ Illinois Classical Studies 15, no. 1 (Spring 1990): 183-94. https://www.jstor.org/stable/23064401.
Relihan, Joel C. The Prisoner's Philosophy. Life and Death in Boethius's Consolation. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 2007.
Sakya, Sudan. ‘The Interpretation of Adibuddha: As Described in the Namasamgiti Commentaries.’ Journal of Indian and Buddhist Studies 58, no. 3 (2010): 144-50.
‘Shankara.’ Encyclopedia Britannica (2013). September 13, 2022. https://www.britannica.com/topic/Shankara.
‘Skandha.’ Encyclopedia Britannica (2013). August 31, 2022. https://www.britannica.com/topic/skandha.
Scalf, Brandon. Cheap Grace: Bonhoeffer and the Cost of Discipleship. Grace Bible Theological Seminary. September 2, 2022. Scott, Clive. The Poetics of French Verse. Oxford: Clarendon Press, 1998.
Teresa of Avila. The Interior Castle. Transl. by Kieran Kavanaugh and Otilio Rodriguez. New York: Paulist Press, 1979. 225 pp.
The Holy Bible: Old and New Testaments, King James Version. Duke Classics, 2012. 2777 pp.
‘Theodicy.’ Encyclopedia Britannica (2013). September 9, 2022. https://www.britannica.com/topic/theodicy-theology.
Thorgeirsdottir, Sigridur [;orgeirsdo;ttir, Sigri;;ur]. ‘The Torn Robe of Philosophy: Philosophy as a Woman in the "Consolation of Philosophy" by Boethius.’ In Methodological Reflections on Women’s Contribution and Influence in the History of Philosophy, edited by Sigridur Thorgeirsdottir and Ruth Edith Hagengruber, 83-95. Springer, 2020.
‘Trikaya.’ Encyclopedia Britannica (2013). September 9, 2022. https://www.britannica.com/topic/trikaya.
Tsong-Kha-Pa. The Great Treatise on the Stages to the Path to Enlightenment. Vol. 3. Ithaca, New York: Snow Lion Publications, 2000. 447 pp.
Williams, Rowan. Lost Icons: Reflections on a Cultural Bereavement. London, New York: T&T Clark Ltd, 2000. 190 pp.
Williams, Rowan. ‘Rowan Williams on Dostoyevsky.’ YouTube. September 11, 2022. https://youtu.be/Dsswa-CFJhs.
‘Why Dhamma (Dharma) is the most important of the Three Jewels: "The Dhamma is our arbitrator" — Ananada in the Gopaka Moggallana Sutta.’ BuddhaWeekly. September 13, 2022.


ПРИМЕЧАНИЯ


1 В русское издание добавлены четыре дополнительных источника: «Проблемы поэтики Достоевского» М. М. Бахтина на языке оригинала, православная Библия (в Синодальном переводе), перевод «Утешения философией» на русский язык и, наконец, русский перевод «Большого руководства к этапам пути Пробуждения» Чже Цонкапы (прим. авт.).
2 Далее в ряде случаев мы будем называть этот труд просто «Утешением» (прим. авт.).
3 Далее мы будем называть философа просто Боэцием (прим. авт).
4 Среди выдающихся исследователей «Утешения философией» за последние пятьдесят лет, посвятивших этому труду свои монографии, мы в первую очередь обязаны назвать
 — Стивена Блэквуда (см. Blackwood, Stephen. The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy. Oxford: Oxford University Press, 2015. 338 pp.),
 — Генри Чедвика (см. Chadwick, Henry. Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy. Oxford: Oxford University Press, 1981. 313 pp.),
 — Джона Маренбона (Marenbon, John. Boethius. Oxford: Oxford University Press, 2003. 252 pp.),
 — Сета Лерера (см. Lerer, Seth. Boethius and Dialogue: Literary Method in The Consolation of Philosophy. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985. 264 pp.).
 Было бы прегрешением против чувства благодарности не упомянуть «Отброшенный образ: введение в литературу средних веков и Возрождения» Клайва Стейплза Льюиса (см. Lewis, Clive Staples. The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature. Cambridge: Cambridge University Press, 1964. 232 pp.), а также «Утраченные образа: размышления о культурных утратах» Роуэна Уильямса (см. Williams, Rowan. Lost Icons: Reflections on a Cultural Bereavement. London, New York: T&T Clark Ltd, 190 pp.) в качестве двух главных книг, послуживших источниками вдохновения для настоящего исследования — хоть, вероятно, оба текста и не вполне соответствуют современным требованиям, предъявляемым к научной работе.
 Мы использовали четыре перевода «Утешения философией» на английский язык (Скотта Гойнса и Барбары Уимэн, Дэвида Славитта, П. Дж. Уолша и Виктора Уоттса). В некоторых случаях мы посчитали уместным цитировать непосредственно латинский оригинал труда Боэция под редакцией Клаудио Морескини (см. Boethivs, auth., Moreschini, Claudio, ed. De Consolatione Philosophiae. Opvscvla Theologica. 2nd revised edition. Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005. 263 pp.).
 Иные использованные нами источники читатель найдёт в библиографическом списке в конце работы. Надеемся, что эта сноска, несмотря на её краткость, способна послужить в качестве обзора литературы по изучаемой теме.
 Сноски на литературу на английском языке здесь и далее оформлены по англоязычным нормам. Подробнее см. ‘Chicago Style Citation Guide.’ Scribbr. October 10, 2023. https://www.scribbr.com/category/chicago-style/ (прим. авт.).
5 Clive Staples Lewis, The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature (Cambridge: Cambridge University Press, 1964), 83.
6 Агнеш Хеллер (1929 — 2019 гг.) — венгерский философ и педагог высшей школы. Один из основных деятелей так называемой Будапештской школы (прим. авт.).
7 Agnes Heller, The Power of Shame: A Rational Perspective (London, Boston, Melbourne, and Henley: Routledge and Kegan Paul, 1985), 184.
8 «Является ли lumen светом его глаз или светом его ума? И каково взаимоотношение между этими двумя? Боэций явно намеревается задать эти вопросы, а не ответить на них: он допускает двусмысленность, не давая никакого комментария [по её поводу]». См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 54.
 См. также вопрос Дануты Шанцер: «Кто действительно ответил на вопросы, заданные Боэцием?» [Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 235.]
9 Sanderson Beck. ‘The Consolation of Boethius,’ Literary Works of Sanderson Beck, August 27, 2022, https://www.san.beck.org/Boethius.html.
10 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 252.
11 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy.’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
12 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xii.
13 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 253.
14 Там же, С. 223.
15 Danuta Schanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 228.
16 Sanderson Beck, ‘The Consolation of Boethius,’ Literary Works of Sanderson Beck, August 27, 2022, https://www.san.beck.org/Boethius.html.
17 Sigridur Thorgeirsdottir [Sigri;;ur ;orgeirsdo;ttir], ‘The Torn Robe of Philosophy: Philosophy as a Woman in the "Consolation of Philosophy" by Boethius,’ in Methodological Reflections on Women’s Contribution and Influence in the History of Philosophy (Springer, 2020), 83-95, at 83.
18 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 242.
19 «В качестве поэта Боэций, вероятно, не заслуживает высочайших похвал, но лучшие из его поэтических текстов очень хороши». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 24.
20 John Marenbon, ‘Introduction: Reading Boethius whole,’ in Marenbon, John (ed.). The Cambridge Companion to Boethius (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 1-10, at 1.
21 Мир феноменов, постигаемых умом (лат. mundus intelligibilis), «мир идей» в философии Платона (прим. авт.).
22 John Moorhead, ‘Boethius’ life and the world of late antique philosophy,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 13-33, at 23.
23 См. Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
 В этом месте своей статьи София Комптон пересказывает Этьен Гилсон, см. Etienne Gilson, The Spirit of Medieval Philosophy, transl. by A. H. C. Downes (London: University of Notre Dame Press, 1936), 28.
24 «Тем не менее, тщательное изучение некоторых отрывков этой книги заставляет нас увидеть другую историю: Боэций [т. е. Герой книги, Узник, а не сам её автор — Б. Г.] позабыл [перед встречей с Философией — Б. Г.] не только известные философские учения, но и способность жить свою жизнь со внутренней силой, свойственной [любому] философу [курсив мой — Б. Г.]». См. Antonio Donato, ‘Forgetfulness and Misology in Boethius’s Consolation of Philosophy,’ British Journal for the History of Philosophy 21, no. 3, (2013): 467, https://www.jstor.org/stable/43923820.
25 Шри Сатья Саи Баба (1926 — 2011 гг.) был индийским духовным учителем; его ученики приписывали ему способность творить чудеса (прим. авт.).
26 Тринле Тхае Дордже (род. в 1983) является одним из претендентов на титул Е. С. Кармапы XVII. Кармапа — титул главы одной из четырёх основных школ тибетского буддизма (прим. авт.).
27 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 242.
28 Это выражение используется нами в духе наследия Алана Дэвида Блума (1930 — 1992 гг.), американского философа и политолога. Здесь и далее оно означает не столько современные движения, стремящиеся оживить древние политеистические религии с их практиками ритуальной магии, сколько нашу приверженность «мирским благам» и «модным гуру» современности, равно как и наше стремление считать себя «просветлённой личностью» без взятия на себя той ответственности, которую предполагает просветление (прим. авт.).
29 Robert McMahon, Understanding the Medieval Meditative Ascent: Augustine, Anselm, Boethius, & Dante (Washington, DC: Catholic University of America Press, 2006), 3.
30 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 23.
31 См. Aquinas, Thomas, St. Faith, Reason, and Theology: Questions I-IV on his Commentary on the ‘De Trinitate’ of Boethius. Translated by Armand Mauer. Toronto: Pontifical Institute of Mediaeval Studies, 1987.
32 См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 68.
33 В Главе 5 настоящего исследования мы подробнее обсудим, действительно ли Боэций был христианином (прим. авт.).
34 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
35 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), ix.
36 Джилл Патон Уолш (1937 — 2020 гг.) — английский романист и детский писатель (прим. авт.).
37 Mary J Carruthers, The Book of Memory: A Study of Memory in Medieval Culture, 2nd ed. (Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2008), 14.
38 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 24-25.
39 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 231.
40 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
 Отметим, что София Комптон — далеко не единственный исследователь, задавший этот вопрос. См., например, «Боэция» Джона Маренбона, который в своей монографии спрашивает: «Кем именно является Философия? Что означает её образ?» См. John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 153.
41 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 226.
42 См. Lerer, Seth. Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy.’ Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985. 264 pp.
43 См. Victor Watts, ‘Introductory,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi.
44 См. Joel C. Relihan, ‘Old Comedy, Menippean Satire, and Philosophy’s Tattered Robes in Boethius’ "Consolation"’, Illinois Classical Studies 15, no. 1 (Spring 1990): 183-94, https://www.jstor.org/stable/23064401.
45 Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 102-3.
46 Там же.
47 Joel C. Relihan, ‘Old Comedy, Menippean Satire, and Philosophy’s Tattered Robes in Boethius’ "Consolation"’, Illinois Classical Studies 15, no. 1 (Spring 1990): 183-94, https://www.jstor.org/stable/23064401.
48 Более сдержанную критику «постмодернистского» подхода Сета Лерера можно найти у Дануты Шанцер. См. Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 236.
49 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 42.
50 «Появление божества» (нем.). См. Joachim Gruber, Kommentar zu Boethius, De Consolatione Philosophiae, 2nd ed. (Berlin and New York: Walter de Gruyter, 2006), 62.
51 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
52 См., например, Введение к «Утешению философией» за авторством Виктора Уоттса: «Изменения её роста символичны: иногда, а именно при разговоре о практической философии в Главе 2, она — среднего роста, иногда же её фигура достигает небес, устремляя [читателя] к Богу, от которого она изошла». См. Victor Watts, ‘Introduction,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxv.
53 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 231.
54 Там же, С. 243.
55 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press), 2003, 156.
56 Там же, С. 174.
57 Sigridur Thorgeirsdottir, ‘The Torn Robe of Philosophy: Philosophy as a Woman in the "Consolation of Philosophy" by Boethius,’ in Methodological Reflections on Women’s Contribution and Influence in the History of Philosophy (Springer, 2020), 83-95, at 84.
58 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 232.
59 Robert D. Crouse, ‘The Doctrine of Creation in Boethius: The De hebdomadibus and the Consolatio,’ Studia Patristica 17 (1982): 417–21, at 418, https://findingaugustine.org/Record/68381.
60 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 174.
61 Joel C. Relihan, The Prisoner's Philosophy. Life and Death in Boethius’s Consolation (Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 2007), 128.
62 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
63 «Мировая Душа» (лат.) в философии Платона (прим. авт.).
64 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
65 См. Klingner, Friedrich. De Boethii, Consolatione Philosophiae. 2. Unver;nderte Auflage. Z;rich, Dublin, 1966.
66 «Она [Философия] образно связывает свою власть со властью Творца». См. Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 207.
67 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 174.
68 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 240.
69 «Абеляр определял Мировую Душу как прекрасную фигуру за involucrum, символическим покровом Божественной тайны, в этом случае имея в виду Третью ипостась Святой Троицы». См. Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
70 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-254, at 231.
71 В Главе 5 настоящего исследования мы обсудим этот вопрос более подробно (прим. авт.).
72 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 249.
73 Там же.
74 Почитание Боэция совершается в Павии (в этом городе в 1883 году он был признан [местночтимым] святым), а также в Храме Санта-Мариа-ин-Портико в Риме (прим. авт.).
75 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 25.
76 Boethivs, auth., Claudio Moreschini, ed., De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 5.
77 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 4.
78 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by P. G. Walsh (Oxford: Oxford University Press, 1999), 47.
79 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), 4.
80 См. Judith Deutsch Kornblatt, ‘Solov’ev’s Androgynous Sophia and the Jewish Kabbalah,’ Slavic Review 50, no. 3 (Autumn 1991): 487-96, at 488, https://www.jstor.org/stable/2499846.
81 Владимир Соловьёв (1853 — 1900 гг.) — русский философ, богослов, поэт, публицист и литературный критик, сыгравший значительную роль в развитии русской философии и поэзии в конце XIX века, а также в возрождении интереса к духовным вопросам в начале XX века (эта сноска изначально была дана для англоязычного читателя — прим. авт.).
82 См. список несколькими страницами раньше (прим. авт.).
83 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 51.
84 Событие произошло 23 декабря 1829 года. Приговорённые к казни, включая Достоевского, были помилованы Императором в последний момент, распоряжение о помиловании прибыло за несколько минут или секунд до самой казни (сноска была изначально приведена для англоязычного читателя — прим. авт.).
85 См. Daniel Rancour-Laferriere, ‘The Arzamas Horror: a Sample of Tolstoy’s Psychopathology,’ in Tolstoy on the Couch (London: Palgrave Macmillan, 1998), 10-32.
86 ...или имелась, если говорить о прошлых поколениях её читателей (прим. авт.).
87 Праджня Парамита (санскр. ;;;;;;;;;;;;;;) в буддизме означает «совершенство мудрости» или «запредельное знание». Это обозначение равным образом относится к совершенному способу видения реальности, к конкретному корпусу махаянских писаний, содержащих учение о совершенной мудрости, и к женскому божеству Праджняпарамита Деви, олицетворению мудрости, также известному под именем Великой Матери (тиб. юм ченмо — прим. авт.).
88 Эти два довода вовсе не являются исчерпывающим: между двумя названными фигурами можно провести и иные параллели (прим. авт.).
89 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 57.
90 См. ‘P;ramit;,’ Sanscrit Dictionary, August 25, 2022, https://sanskritdictionary.com/p;ramit;/133856/1.
91 См. ‘Prajn;’, Sanscrit Dictionary, August 25, 2022,
92 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 152-153.
93 Tensin Gyatso (the Fourteenth Dalai Lama), Heart Sutra: the Dalai Lama’s Heart of Wisdom Teachings (Boston: Wisdom Publications, 2005), 110.
94 Там же, С. 111.
95 Александр Афродийский (период расцвета — 200 г. н. э.) — философ школы перипатетиков, а также самый известный древнегреческий комментатор Аристотеля (прим. авт.).
96 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 155-6.
97 Буддийское влияние на древнегреческую философию, как и вопрос о том, можно ли Боэция считать буддистом, будут обсуждаться в Главе 5 настоящего исследования (прим. авт.).
98 «Буддийское учение» понимается здесь в наиболее общем смысле, как minimum minimorum буддизма, иными словами, как взгляды, разделяемые большинством буддийских школ. Мы оставляем за скобками маргинальные или узкосектарные представления (прим. авт.).
99 Khenpo Kyosang Rinpoche, Snow Lion Meets Europe and Other Teachings (Sevenoaks: Je Tsongkapay Ling Buddhist College, 2021), 171.
100 В качестве мысленного эксперимента было бы интересно представить некоего знатока буддийской философии или буддийского лидера, который предложил бы христианам применить этот подход к их собственному вероучению. Разумеется, поиск такого человека и изучение его наследия — за рамками настоящего исследования, хотя само направление могло бы оказаться плодотворным (прим. авт.).
101 Джон Маренбон в своей монографии утверждает, что «"Утешение" — это диалог между персонажем, который явно опознаётся как христианин, и персонажем, который христианином не является», следовательно, мы не должны принимать всё, сказанное Госпожой Философией, за чистую монету. См. John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 157.
102 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 56.
103 То есть двенадцатая поэма в Главе 3 «Утешения философией» (прим. авт.).
104 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 149.
105 Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 163-4.
106 Из Тибетской книги мёртвых»: «О сын благородной семьи (имярек), ныне пришло тебе время искать Путь. Твоё дыхание скоро пресечётся. Гуру обратил твоё лицо к ясному свету, и в любой миг ты сможешь увидеть его в реальности промежуточного состояния, где все вещи подобны пустому безоблачному небу и обнажённый, лишённый изъянов ум подобен прозрачной пустоте без окружности или центра. В этот миг познай себя и пребывай в этом состоянии. Я обращаю твоё лицо к этому состоянию [пер. авт.]». См. Walter Yeeling Evans-Wentz (ed.), The Tibetan Book of the Dead (Oxford: Oxford University Press, 2000), 134.
107 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 198.
108 См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 244.
 Генри Чедвик, вероятно, ошибается в отношении происхождения этой идеи: утверждение ex nihilo nihil fit принадлежит Пармениду (ок. 540 — 480 гг. до н. э.), предшественнику Аристотеля (384 — 322 гг. до н. э.).
109 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxxii.
110 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 153-154.
111 См. P. G. Walsh, ‘Notes,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. P. G. Walsh (Oxford: Oxford University Press, 1999), 227.
112 См. Terryl L. Givens, When Souls Had Wings: Pre-Mortal Existence in Western Thought. (Oxford: Oxford University Press, 2009), 31-33.
113 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 214.
114 См. ‘Skandha,’ Encyclopedia Britannica (2013), August 31, 2022, https://www.britannica.com/topic/skandha.
115 Это слово также переводится как «сознание, ясное знание или понимание некоего представления или концепции». См. ‘Sa;j;;,’ Sanksrit Dictionary, August 31, 116 Пожалуйста, сравните два утверждения ниже.
 «Санджня — это чувственный и умственный процесс регистрирования, узнавания и приписывания обозначения-ярлыка (например, форма — дерева, цвет — зелёный, чувство — страх». См. Peter Harvey, An Introduction to Buddhism: Teachings, History and Practices, 2nd ed. (Cambridge: Cambridge University Press, 2014), 56-7.
 «Чувство схватывает форму, овеществлённую в материи. Воображению доступны нематериальные образы». (Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 214.)
 Несложно предположить, что обе цитаты описывают процесс абстрагирования (идеации), то есть один и тот же умственный процесс (прим. авт.).
117 Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 8.
118 Оба этих термина относятся к буддийскому пути, но первый термин более точно описывает его составляющие (прим. авт.).
119 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 200.
120 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 104.
121 Nagarjuna, Letter to a Friend: with Commentary by Kangyur Rinpoche (Ithaca, New York: Snow Lion Publications, 2005), 39.
 См. также сетевую Буддийскую энциклопедию (‘Eight worldly concerns,’ Encyclopedia of Buddhism, September 1, 2022, в которой восемь мирских дхарм изложены следующим образом:
 — надежда на обретение и страх потери,
 — надежда на удовольствие и страх боли,
 — надежда на хорошую репутацию и страх дурной славы,
 — надежда на похвалу и страх порицания (прим. авт.).
122 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 112.
123 Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 165.
124 Teresa of Avila, The Interior Castle, transl. by Kieran Kavanaugh and Otilio Rodriguez (New York: Paulist Press, 1979), 147-8.
125 Мы сочли нужным дать для этого отрывка наш собственный перевод, чтобы передать мысль Философии более ясно.
 См. также Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 41. (прим. авт.).
126 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 139-140.
 Этот отрывок — включая упоминание о том, что «под лучом благого учения в душе прорастёт семя правды» — безусловно имеет очень буддийскую окраску. Если бы не упоминание древнегреческих божеств, весь этот гимн легко было бы принять за обычную буддийскую молитву (прим. авт.).
127 Reginald A. Ray (ed.), In the Presence of Masters: Wisdom from Thirty Contemporary Tibetan Buddhist Teachers (Boston, Massachusetts, USA: Shambhala Publications, 2004), 63.
128 Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 100.
 129 См. «Большое руководство к этапам пути Пробуждения» Чже Цонкапы:
 «Поскольку расплывание мысли является утратой удержания объекта из-за чрезмерной собранности мысли вовнутрь, для отведения мысли наружу ей [противопоставляется] размышление о радующем предмете: таком, как прекрасное тело Будды, но не таком, который активизирует омрачения.
 Или же вообразите солнечное сияние или иной свет» (Цонкапа, Чже. Большое руководство к этапам пути Пробуждения). В 2 т. / Пер. с тиб., 4-е изд., испр. — СПб : Изд-е А. Терентьева, 2013 — Т. 2. — С. 864).
 Чже Цонкапа в этом месте ссылается на «Уровни медитации» Камалашилы (прим. авт.).
130 См., к примеру, строки 22—24 Гимна 3, IX в Главе 3 оригинала «Утешения философией».
 Da, pater, augustam menti conscendere sedem,
 da fontem lustrare boni, da luce reperta
 in te conspicuos animi defigere visus.
 См. Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 80.
 Латинское выражение lux reperta in te дословно переводится как «свет, находимый в Тебе».
 Этот Божественный свет, вероятно, тожественен lux propria, «собственному свету [человека]». См. строки 1—3 латинского текста Гимна 2, I:
 Heu, quam praecipiti mersa profundo
 mens hebet et propria luce relicta
 tendit in externas ire tenebras.
 (Там же, С. 7; прим. авт.)
131 Библия Православная. — М. : Российское Библейское Общество, 2006. — С. 1341.
132 См. монографию Блэквуда, который в свою очередь ссылается на Фому Аквинского: «Также не можем мы установить никаких различий между "Утешением" и трактатами Боэция на основе метода [рассуждения]. В обоих случаях перед нами — богословие, развиваемое intellectualiter [интеллектуальным способом — Б. Г.]. Фома Аквинский про [богословские] трактаты [Боэция] заметил, что их автор движется в своих рассуждениях с опорой не на откровение, а лишь на разум. Ни в одном месте Боэций не использует аргументов, основанных на христианских auctoritates [авторитетах — Б. Г.]». См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 231-2.
133 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxxiii.
134 О «дешёвой благодати» см. Brandon Scalf, Cheap Grace: Bonhoeffer and the Cost of Discipleship, Grace Bible Theological Seminary, September 2, 2022, 135 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Anicius Manlius Severinus Boethius. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxxiii-xxxiv.
136 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-34, at 242.
137 Joshua Bloor, ‘New Directions in Western Soteriology,’ Theology 118, no. 3 (May 2015): 179-187, at 180, 138 Archimandrite George, Theosis: The True Purpose of Human Life (Mount Athos: Holy Monastery of St Gregorios, 2006), 21.
139 Joshua Bloor, ‘New Directions in Western Soteriology,’ Theology 118, no. 3 (May 2015): 179-187, at 181, 140 John Magee, ‘The Good and morality: Consolatio 2—4,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 181-206, at 195.
141 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by Scott Goins and Barbara H. Wyman (San Francisco: Ignatius Press, 2012), 57.
142 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 89.
 Ниже курсивом — латинский текст этого отрывка.
Sed uti iustitiae adeptione iusti, sapientiae sapientes fiunt, ita divinitatem adeptos deos fieri simili ratione necesse est. [25.] Omnis igitur beatus deus. Sed nature quidem unus; participitatione vero nihil prohibet esse quam plurimos.
 См. Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 84.
 Предложение Omnis igitur beatus deus (лат. «Каждый поэтому — блаженный бог») явно указывает на то, что перевод Славитта едва ли является наиболее точным из всех возможных (прим. авт.).
143 См., в частности, Benjamin Grant Purzycki, Edward C. Holland, ‘Buddha as a God: An Empirical Assessment,’ Method and Theory in the Study of Religion 21, nos. 4-5 (October 2019): 347-375, 144 См. Sudan Sakya, ‘The Interpretation of Adi-Buddha,’ Journal of Indian and Buddhist Studies 58, no. 3 (2010): 144-150, at 148, 145 Это прилагательное здесь использовано в общем, а не в специально-историческом смысле (прим. авт.).
146 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 148.
 Ниже — латинские строки 25—27 Гимна 1, VII:
 Gaudia pelle,
 Pelle timorem
 Spemque fugato.
 См. Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 26.
 Джоэл Релихан переводит их следующим образом.
 Изгони наслаждение,
 Изгони страх,
 Изгони ожидание...
 См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 77.
147 См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 135, а также John Marenbon (Boethius. Oxford: Oxford University Press, 2003), 22, 27.
148 См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 115.
149 См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 198-9.
150 См., в частности, Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), 128.
151 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 40.
152 См. John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 120.
153 «Справедливо то, что порочные хотя и сохраняют внешность человека, однако уподобляются животным по душевным качествам» (Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 124).
154 Описание буддизма в качестве «религии без Бога» некоторое время было почти что общим местом буддологии. Тем не менее, современные исследователи отвергают этот упрощённый подход. См., в частности, Киеко Обусэ, который пишет: «Те, кто принимает Ади Будду или Вайрочану в качестве личностной манифестации дхармакаи, вполне могут поставить знак равенства между дхармакаей и Богом: это верно и для личностных, и для безличных аспектов Божества». См. Kieko Obuse, ‘Finding God in Buddhism: A New Trend in Contemporary Buddhist Approaches to Islam,’ Numen 62 (2015): 408-430, at 415,
155 См. Евангелие от Матфея, 17:1-8, и иные упоминания Преображения Христа в евангелиях (прим. авт.).
156 См. Rowan Williams, ‘Rowan Williams on Dostoyevsky,’ Youtube, September 11, 2022, https://youtu.be/Dsswa-CFJhs.
157 См., в частности, Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xxviii.
 Дэвид Славитт переводит это знаменитое определение в конце Главы 3 «Утешения» как «неподвижную ось, вокруг которой вращается мир». См. Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 103.
 Единый зрительный образ вращающегося колеса (Колеса сансары), которое останавливается, когда достигнута конечная цель, мы таким образом находим и в «Утешении», и в буддийской символографии (прим. авт.).
158 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 124.
 Оригинал этого отрывка звучит следующим образом:
 tu namque serenum,
 tu requies tranquilla piis.
 См. Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 80.
159 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 153.
160 См. ‘Nirvana,’ Encyclop;dia Britannica (2013), September 9, 2022, https://www.britannica.com/topic/nirvana-religion.
161 Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 80.
162 Природа Будды, дословно «Лоно Татхагаты» или «Татхагата-в-зародыше», «лоно» или «зародыш» (санскр. гарбха) «Истинносущего» (санскр. татхагата).
 О тождественности татхагатагарбхи и дхармакаи см. важный отрывок из «Махаяна-уттаратантра-шастры» Майтреи.
 Причина буддства, обнаруживаемая в уме,
 Подобная чистой ляпис-лазури, —
 Это чистота основы,
 [Обретаемая] решительной несокрушимой верой.
 Поскольку добродетель появляется и исчезает,
 Тело Будды [равным образом] появляется и исчезает.
 Шакьямуни, который есть дхармакая,
 Словно Индра, свободен от появления и исчезновения [пер. авт.].
 См. Arya Matreya (auth.), Jamg;n Kongtr;l Lodr; Thay; (comm.), Buddha-Nature: The Mayahana-Uttaratantra-Shastra with Commentary (Ithaca, New York: Snow Lion Publications, 2000), 71.
 Подробнее о татхагатагарбхе см. Brown, Brian Edward. The Buddha Nature: A Study of the Tath;gatagabha and ;layavij;;na. Delhi: Motilal Banarsidass Publishers, 1991. 356 pp.
163 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 114.
164 См. ‘Trikaya,’ Encyclopedia Britannica (2013), September 9, 2022, https://www.britannica.com/topic/trikaya.
165 Отец (лат.; прим. авт.).
166 См. ‘Theodicy,’ Encyclopedia Britannica (2013), September 9, 2022, https://www.britannica.com/topic/theodicy-theology.
167 Пояснение Генри Чедвика: «С Бога необходимо снять даже малейшую ответственность за зло. Но, поскольку [зримый нами] космос подобно зеркалу отражает мир идеального ноуса [высшего разума или духа — Б. Г.], существующий выше нас, всё же необходимо некоторое объяснение тому, что переживание этого космоса человеком порождает боль и неудовлетворённость. Платонисты предложили [для этого] ряд объяснений». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 229.
168 Stephen Blackwood, The ‘Consolation’ of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 231.
169 Объяснение Майкла Чейза: «Изобретательное решение Боэция состоит в отрицании того, что Бог заранее знает или предвидит что бы то ни было». См. Michael Chaze, ‘Time and Eternity from Plotinus and Boethius to Einstein,’ ;;;;; 8, no. 1 (2014): 67-110, at 100-1, 170 Толкование этого места у Генри Чедвика: «Признак порочных людей — то, что они не могут достичь счастья, для достижения которого подлинная доброта является необходимой составляющей. Они страдают от умаления своей человечности и [в итоге] падают на уровень животных». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 240.
 Также важно пояснение Стивена Блэквуда: «Доброта приносит счастье, самообладание и пр. по своей собственной природе, в то время как порочность ведёт к развеществлению и небытию [курсив мой — Б. Г.]». См. Stephen Blackwood, The Consolation of Boethius as Poetic Liturgy (Oxford: Oxford University Press, 2015), 195.
171 Clive Staples Lewis, The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature (Cambridge: Cambridge University Press, 1964), 82.
172 Пояснение Джона Маренбона: «Они будут вознаграждены не только счастьем, но и, как сказано в [Гимне] III, 10, тем, что станут богами [курсив мой — Б. Г.]». См. John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 117.
173 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 121.
174 Victor Watts, 'Introduction,’ in Anicius Manlius Severinus Boethius. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxvii.
175 ‘Nirvana,’ Encyclopedia Britannica (2013), September 9, 2022, https://www.britannica.com/topic/nirvana-religion.
176 Комментарй пространный комментарий Джеффри Хопкинса о паринишпанне: «"Предельная неприрода" [тиб. don dam pa ngo bo nyid med pa, санскр. param;rthani;svabh;vat;] имеет два значения. Первое относится к достоверно установленным феноменам, которые и являются непосредственно предельной неприродой, поскольку они одновременно (1) предел (абсолют) объекта наблюдения на пути очищения, и (2) собственно неприрода, то есть отсутствие в феноменах противоположности пустотности. Второе значение [термина «предельная неприрода»] связано с тем, что феномены, зависимые «от другого», подобно тому, как они пустотны (неприродны) с точки зрения самовозникновения, точно так же пустотны и с точки зрения абсолюта — то есть они лишены той природы, которая является абсолютом. Итак, достоверно установленные феномены — это «предельная неприрода», и феномены, зависимые от другого, — тоже «предельная неприрода», но по двум совершенно различным причинам: первые являются абсолютом, а вторые — нет [курсив мой — Б. Г.]». См. ‘Don dam pa ngo bo nyid med pa,’ Tibetan-English Dictionary, September 10, 2022,
 Этот пространный комментарий даёт некоторые основания утверждать, что абсолютная природа может быть понимаема в буддизме также в катафатическом (положительном) смысле (прим. авт.).
177 То есть «скрытым буддистом», «тайным последователем буддизма»: термин, которые некоторые исследователи используют для характеристики Шанкарачарьи (VIII век н. э.), одного из самых известных систематизаторов философии Адвайта Веданты. См. ‘Shankara,’ Encyclopedia Britannica (2013), September 13, 2022, https://www.britannica.com/topic/Shankara.
178 См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 247.
179 Там же.
180 St Thomas Aquinas, Reason, and Theology: Questions I-IV on his Commentary on the ‘De Trinitate’ of Boethius, transl. by Armand Mauer (Toronto: Pontifical Institute of Mediaeval Studies, 1987), 19-20.
181 См. Clive Staples Lewis, The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature (Cambridge: Cambridge University Press, 1964), 76.
182 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Boethius, Anicius Manlius Severinus. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xviii.
183 Пояснение Генри Чедвика: «Сенаторы чтили древние ритуалы, потому что те были чисто [древне]римским занятием, и не видели никаких причин, по которым эти празднества нужно было бы считать противными христианской вере или оскорбительными для христианской совести». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 13.
184 См. Arnaldo Momigliano, ‘Cassiodorus and the Italian Culture of His Time,’ Proceedings of the British Academy 46 (1955): 210-4, 185 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
186 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 241.
187 Victow Watts, ‘Introduction,’ in Anicius Manlius Severinus Boethius. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxxiv.
188 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 232.
189 См., в частности, отзыв Стивена Бэчелора на книгу Кристофера Бэквита под названием «Греческий Будда: встреча Пиррона с ранним буддизмом в Центральной Азии» [Christopher Beckwith, Greek Buddha: Pyrrho’s Encounter with Early Buddhism in Central Asia (Princeton and Oxford: Princeton University Press), 2015.]
 В своём отзыве Бэчелор предполагает, что «если Демокрит действительно добрался до Индии, это случилось до вторжения [в Индию] Александра [Македонского], во время жизни Будды». См. Stephen Bachelor, ‘Greek Buddha: Pyrrho’s Encounter with Early Buddhism in Central Asia (review article),’ Contemporary Buddhism 17, no. 1 (June 2016): 1-20, at 14,  Согласно Диогену Лаэртскому, Демокрит был знаком с Сократом (там же, С. 15), философия которого в свою очередь повлияла на Платона. Таким образом, выстраивается следующая линия философской преемственности:
 Будда Шакьямуни — Демокрит — Сократ — Платон — Боэций
 Мы предлагаем читателю этого исследования видеть в выстроенной выше линии только догадку, которая не претендует на звание теории: её едва ли можно доказать с достоверностью (прим. авт.).
190 Эта сутта входит в «Маджджхима-никаю», вторую из пяти никай, или собраний, «Сутта-питаки», одной из Трёх Корзин Учения, которые образуют собой палийский канон буддизма Тхеравады (прим. авт.).
191 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), vi.
192 Там же, С. 224.
193 Там же, С. 249.
194 Пояснение Генри Чедвика: «Безусловно, можно также предположить, что в трагический момент своей жизни Боэций, вероятно, не получил от высшего духовенства Рима или северной Италии поддержки, которой он, по его ощущению, имел право ожидать». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 248.
195 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 243.
196 Там же.
197 Следующий отрывок из «Утешения», вероятно, может служить основанием для этой догадки.
 «Не удивляйся, если мы привели целую гору аргументов, не пользуясь аргументами извне, но оставаясь в рамках нашего предмета — ведь из предписаний Платона ты знаешь, что язык, которым мы пользуемся, должен быть родственным предмету нашего обсуждения.»
 См. Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by P. G. Walsh (Oxford: Oxford University Press, 1999), 114 (прим. авт.).
198 Sophia Compton, ‘Boethius and Sophia: Early Awakenings of the Archetypal Feminine in Philosophy,’ Academia, August 22, 2022, https://www.academia.edu/12336782/Boethius_and_Sophia.
199 В этой связи интересно Джона Маренбона: «Неслучайно исследователи до сих пор спорят о том, в какой мере "Утешение" демонстрирует беспомощность чисто философских решений [богословских вопросов]. <...> Таким образом... "Утешение" выявило целый ворох проблем языческой философии и отношения этой философии к истине и спасению: пути мысли, открываемые [античной] философией, слишком часто оборачивались не свежим воздухом равнины, а тьмой густого леса». См. John Marenbohn, ‘Introduction: reading Boethius whole,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 1-10, at 9.
200 См. Clive Staples Lewis, The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature (Cambridge: Cambridge University Press, 1964), 78-9.
201 Victor Watts, ‘Introduction,’ in Anicius Manlius Severinus Boethius. The Consolation of Philosophy, ed. Victor Watts (London: Penguin Books, 1999), xi-xxxvi, at xxxi.
202 John Marenbon, Boethius (Oxford: Oxford University Press, 2003), 157.
203 См. Joel C. Relihan, ‘Old Comedy, Menippean Satire, and Philosophy's Tattered Robes in Boethius’ "Consolation"’, Illinois Classical Studies 15, no. 1 (Spring 1990): 183-94, https://www.jstor.org/stable/23064401.
 Дополнительно о менипповой сатире см. ‘Menippean satire,’ Encyclopedia Britannica (2013), September 15, 2022, https://www.britannica.com/art/Menippean-satire.
204 См. в частности, Bakhtin, Mikhail. Problems of Dostoyevsky’s Poetics. Minneapolis, London: University of Minnesota Press, 1984. 390 pp. (ссылка изначально была приведена для англоязычного читателя — прим. авт.).
205 Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. — Эксмо, 1929, 1963. — С. 8.
206 Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in The Consolation of Philosophy (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 36
207 Мнение Генри Чедвика: «"Утешение" — это текст, написанный платонистом, который одновременно является христианином». См. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 249.
208 Вероятно, называть платонизм «религией» можно только в переносном смысле (прим. авт.).
209 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 156.
210 См. Seth Lerer, Boethius and Dialogue: Literary Method in ‘The Consolation of Philosophy’ (Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1985), 212.
 Текст латинского оригинала этого места в «Утешении» читается следующим образом:
 «Neque enim fas est homini cunctas divinae operae machinas vel ingenio comprehendere vel explicare sermone.»
 См. Boethivs (auth.), Claudio Moreschini (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 129.
211 Мы вернёмся к этой идее в Заключении (прим. авт.).
212 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 244.
213 Цит. по: Боэций. Утешение философией / Пер. на рус. яз. В. Уколовой, М. Цейтлина. — М. : РИПОЛ классик, 2020. — С. 231.
 Это место в латинском оригинале «Утешения» звучит следующим образом.
 «47. Aversamini igitur vitia, colite virtutes, ad rectas spes animum sublevate, humiles preces in excelsa porrigite. 48. Magna vobis est, si dissimulare non vultis, necessitas indicta probitatis, cum ante oculos agitis iudicis cuncta cernentis.»
 См. Boethivs (auth.), Moreschini, Claudio (ed.), De Consolatione Philosophiae, Opvscvla Theologica, 2nd ed. (Munich and Leipzig: K. G. Saur Verlag, 2005), 161.
214 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 25.
215 Это прилагательное здесь использовано в своём более широком значении «относящийся к познанию Бога и трансцендентных феноменов», а не в своём узком смысле «связанный с верованиями и доктринами Теософского общества» (прим. авт.).
216 Мы сознательно, хоть и неохотно, выносим за рамки нашего рассмотрения третью идею, а именно идею церковной свободы, точнее, возможности для любой местной общины самостоятельно устанавливать собственные правила. Подробнее об этой идее см. Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 179.
 Упомянутая в трактате Боэция De Fide Catholica («О католической вере» — лат.), в «Утешении философией» эта идея, к сожалению, не появляется (прим. авт.).
217 См. Главу 5 настоящего исследования, а также Главу 5 «Утешения философией» (прим. авт.).
218 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 125.
 Чедвик утверждает, что, защищая это представление, Боэций следует Аристотелю (там же, С. 299).
219 Anicius Manlius Severinus Boethius, The Consolation of Philosophy, transl. by David R. Slavitt (Cambridge, London: Harvard University Press, 2008), 139.
220 Там же, С. 220.
221 Danuta Shanzer, ‘Interpreting the Consolation,’ in The Cambridge Companion to Boethius, ed. John Marenbon (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), 228-54, at 242.
222 Henry Chadwick, Boethius: The Consolations of Music, Logic, Theology, and Philosophy (Oxford: Oxford University Press, 1981), 159.