Новые американцы

Появись это фото с подписью «в редакции газеты «Известия» идёт планёрка» никто бы не заметил подмены. Обшарпанный стол с угадываемой неразберихой и ноль счастливых лиц в кадре. Полное ощущение, что надо клепать очередную поточную заказуху, не забыв упомянуть свежие решения партийного съезда. Тучный мужчина впереди со сколь умными, со столь же и добрыми глазами – главред. За его спиной явно молодой журналист-неформал, достающий через знакомых Мальборо, западные пластинки и запрещённые в СССР книги. Главред прекрасно знает об этом, но, во-первых, он сам человек либеральных взглядов, во-вторых, этот неформал в джинсе прилично пишет для своих 20+. Впрочем, вердикт очевиден: не хочу в СССР! (спойлер: я тоже, от слова совсем).

В реальности, фото сделано в Нью-Йорке начала 80-х. Сергей Довлатов и Александр Генис в редакции газеты «Новый американец». Она вынуждена выживать ежемесячно, находясь в нише между агрессивно настроенными эмигрантами первой-второй волн (процентов 70 из них убеждённые монархисты) и вежливо-корректными американцами, которые исправно предъявляют счёт за аренду тесной редакторской комнатушки. «Новый американец» опередил грядущие перемены лет на 10, у него есть чему поучиться любому из самых умных СМИ эпохи 90-х, но я сейчас не об этом.

Довлатов прекрасно знал, что «американская мечта» с ним несовместима. Она для элитных спортсменов, адвокатов с отличным английским, художников, выражающих почтение Кандинскому и Пикассо, а сегодня – айтишников. Но не для филологов-гуманитариев. Именно поэтому, к слову, Серёжа эмигрирует позже жены и дочери. Точнее, его попросту вышвыривают в Америку с напутствием майора КГБ «тюрьма – не место для интеллигентного человека».

Он достаточно быстро понял, что в Нью-Йорке можно обзавестись животом от неправильного питания, но не стоит мечтать о признании, если подразумевать под ним премии, регулярные публикации во влиятельных СМИ и, наконец, прижизненное издание книг.

Журналистика. Работа. Рутина. Выживание. И одинаковая неприязнь к коммунистам и антисоветчикам. Этот маятник никогда не зависнет на мудрой середине.

Генису проще, что подтверждает и его сегодняшний день. Он эмигрировал молодым и с ощущением десятилетий творчества впереди. В 20 лет не страшны мытарства грузчика или таксиста, если это плата за освобождение от органически чуждой тебе системы.

Будучи ранее незнаком с этой фотографией, я вижу на ней то самое измерение, в котором синтезируются Нью-Йорк, советская прокуренная редакция и хмуроватые лица с пометкой «Сделано в СССР», и эту грусть не спрятать за массивными очками дамы слева. А типаж в левом верхнем углу вообще похож на ответственного товарища, который только что вернулся с поручениями из ЦК.

Разумеется, мне возразят: а как же Бродский? Привычно подгоняя гения под законы общих чисел. Я лишь отмечу, что и гений прекрасно владел английским языком (вплоть до искусства поэтических переводов и сочинения стихов), а также был благодатно свободен от сентиментальных географических привязанностей: в его паспорте можно указывать местом рождения не только Ленинград, но и Нью-Йорк, Сауд-Хадли (домик у океана), Венецию, Рим, Стокгольм – и далее почти повсюду. Но не русский квартал на Брайтон-бич.

Трагедия последних десяти лет жизни Серёжи мне видится именно в той географической привязанности, что навсегда связала его с Ленинградом и отчасти Таллинном. Нью-Йорк – идеальное место для развесёлой прогулки, просмотра первоклассного шоу, покупки подарков и нескольких фото, взорвавших Инстаграм, будь он в ту эпоху. После этого, от недели до месяца – домой.

Ему пришлось задержаться здесь несколько дольше. И выпускать газету, опередившую своё время.


******


PS из воспоминаний Сергея Довлатова:

«Это письмо дошло чудом. Его вывезла из Союза одна поразительная француженка. Дай ей Бог удачи!..

Из Союза француженка нелегально вывозит рукописи. Туда доставляет готовые книги. Иногда по двадцать, тридцать штук. Как-то раз в ленинградском аэропорту она не могла подняться с дивана. А мы ещё ругаем западную интеллигенцию...

Вот это письмо. Я пропускаю несколько абзацев, личного характера. И дальше:

«... Теперь два слова о газете. Выглядит она симпатично — живая, яркая, талантливая. Есть в ней щегольство, конечно, — юмор и так далее. В общем, много есть хорошего.

Я же хочу сказать о том, чего нет. И чего газете, по-моему, решительно не хватает.

Ей не хватает твоего прошлого. Твоего и нашего прошлого. Нашего смеха и ужаса, терпения и безнадёжности...

Твоя эмиграция — не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъёмщик. И несущественно — где, в Америке, в Японии, в Ростове.

Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своём прошлом. Всё остальное мелко и несущественно. Всё остальное лишь унижает достоинство писателя! Хотя растут, возможно, шансы на успех.

Ты ехал не за джинсами и не за подержанным автомобилем. Ты ехал — рассказать. Так помни же о нас...

Говорят, вы стали американцами. Говорят, решаете серьёзные проблемы. Например, какой автомобиль потребляет меньше бензина.

Мы смеёмся над этими разговорами. Смеёмся и не верим. Всё это так, игра, притворство. Да какие вы американцы?! Кто? Бродский, о котором мы только и говорим?

Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Старо-Невского до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать...

Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебя окружают небоскребы... Тебя окружает прошлое. То есть — мы. Безумные поэты и художники, алкаши и доценты, солдаты и зэки.

Ещё раз говорю — помни о нас. Нас много, и мы живы. Нас убивают, а мы живём и пишем стихи.

В этом кошмаре, в этом аду, мы узнаём друг друга не по именам. Как — это наше дело!»».