Последний сон

      Жанна умерла… Умер и Лаговский. Нет, не той смертью, печальной, тихим уходом в Вечность. Как Жанна. Во сне. Синдром внезапной смерти, остановка сердца – диагноз врачей, хотя, никогда жена не жаловалась. Такое бывает… Это жизнь… Примите соболезнования… Лаговский слышал, но не осознавал, находясь на грани, как в горячечном бреду, лихорадочно-тревожном, пугающем. Не такой ли был последний сон Жанны?

     Теперь её нет. Он остался жить. Жить, не в привычном понимании этого слова, а просто находиться, присутствовать, существовать. Всё, что было связано с женой, ушло навсегда. Запах её волос, мягкий, с придыханиями голос (дай бархата, шутил он, и она начинала говорить). Походка, пластика порывистых движений, забавная мимика, присущая только ей одной. Глаза, смотрящие на мир в каком-то детском изумлении (неужели, это всё правда? и это всё моё?). Даже небольшая родинка  на правой щеке, которую Лаговский любил целовать в особые минуты восхищения, преклонения перед Жанной.  И она ушла. Осталась невыносимая пустота и обречённость, разрывавшая Лаговского на тысячи мелких лоскутьев, каждый из которых кровоточил своей особенной болью. Собрать всё это воедино Михаил не смог, да и не хотел.

     Что он мог сделать для Жанны теперь? Сохранить её образ навсегда, запечатлённый в красках, несмотря на то, что портретная живопись была не в его стиле. Лаговский писал неплохие пейзажи, натюрморты, что-то по мелочам: стул, башня замка, скомканный платок, лёгкие зарисовки.  Возникающие сомнения - сможет ли показать с помощью красок и кисти переполнявшие его чувства, всю любовь и обожание, внутренний мир ушедшей Жанны – старался гнать от себя. Сможет! Иначе, зачем жить? На вечный вопрос художник теперь знал ответ. Вечным ответом станет память о Жанне, воплощённая на холсте.

     Первые мазки самые трудные. Именно они задают тон всему замыслу. Лаговский рассеяно переминался перед чистым натянутым полотном в деревянном подрамнике, закреплённом на мольберте. Краски на палитре своим разноцветьем сигнализировали о полной готовности. Жанна, любимая Жанна…

     Вот она лежит на диване с изрядно потрёпанной книжкой в руке. Волосы по подушке стелются нежным рельефом, зажатый кулачок под внимательным подбородком – он, вместе с этой зацелованной им родинкой – в хитросплетениях сюжета таинственного романа. Именно такие любила Жанна. Вот она переворачивает страницу, поднимает глаза, на секунду задумывается и опять погружается в загадочное повествование. Как ценил Лаговский эти моменты! Непосредственность, природная грация, потешная сосредоточенность Жанны были очаровательны. В такие минуты Лаговский был счастлив, помышляя уже тогда запечатлеть жену на холсте, проницательным взглядом живописца фиксируя положения тела и перемены выражения её лица, желая схватить то самое, что направило бы созидающую кисть. Не успел. Только едва уловимый след на диване, казалось, принявший форму ее тела (здесь она лежала с книжкой, вот так, ноги чуть ближе к спинке), напоминал ему о тех благодатных моментах. А потом и его не осталось.  Больше такого не будет никогда. Это осознание причиняло невыносимую боль и, одновременно, вызывало тупое безразличие ко всему. Остался только образ жены. Ещё палитра и холст. Только так он смог бы «оживить» свою Жанну, быть с ней рядом. Сможет? Должен! С чего начать?

     Не с той ли прогулки по зимнему парку? Лаговский чуть впереди, Жанна замедлила шаг, затаилась. Тормошит ветку заснеженной рябины, спугивая яркогрудых снегирей, поддавшихся рубиновому соблазну нависших гроздьев. Разряженные птицы, ругаясь на понятном им одним языке, недовольно перелетают на соседнее деревце. Россыпь робких снежинок, как бы извиняясь, опускается на шапку, воротник и плечи Лаговского, предательски проникая на шею и ниже, холодок по спине… Снегири посматривают вниз, довольно посвистывая, мол, нарушитель спокойствия наказан. Не это же хрупкое создание потревожило их? Тем временем, «хрупкое создание» резво подбегает к мужу, стряхивает с воротника снег и смеётся, смеётся…  Лаговский делает вид, что сердится, хмурит брови, но долго не выдерживает и вскоре сам начинает смеяться. Радостный смех разносится во все стороны. Ничего не понимающие снегири принимаются за вожделенные плоды. Лаговский счастлив. Был! А сейчас… Как передать на холсте всё это, в застывшем навеки моменте?
 
     В последнее время Жанна стала часто задумываться, «выпадать» из реальности. Бывало, замрёт на кухне с чайником в руке и стоит, не шевелясь, отрешённо смотря куда-то за пределы квартиры, может, и ещё дальше.  Голова побаливает, - спохватившись, объясняла она, - сейчас пройдёт. И проходило…

     Однажды, незадолго до смерти…
«Мишенька, - шепчет Жанна, несмело придвигаясь поближе к мужу, - что-то нехорошо мне, тревожно на душе. Предчувствия какие-то…  Сама не знаю, что это?»
О чём она? Не знал и Лаговский. Он просто привлёк к себе жену, поцеловал в шелковистую макушку, "звездочку" на щеке, податливые губы, шейку, спустился ниже…
«Что ты говоришь такое, перестань, впечатлительная ты моя. Начиталась своих романов. Солнышко моё! Иди ко мне…». Жанна, неуверенно улыбаясь, придвинулась ещё плотнее, полностью размывая и без того эфемерные границы между ними…

     А ведь чем-то в тот раз Жанна хотела поделиться. Почему он не спросил, что её беспокоит, не выслушал. Может, всё было бы сейчас по-другому? Часто мы упускаем нечто важное в жизни, не откликаемся вовремя, отвлекаемся на мелочи, проходим стороной, особо не вникая в серьёзные, главные вещи. Радуемся, грустим, удивляемся. И всё до поры до времени. Время Жанны вышло, время Лаговского, похоже, тоже. Позднее прозрение ещё больше убивает желание жить. Жить без Жанны! Не уберёг её. Даже не выслушал тогда.

     Художник протянул руку к подрамнику с заждавшимся полотном, сорвал с мольберта, бросил на пол. Следом полетела радужная палитра. Краски размазались по холсту в замысловатых сочетаниях, напоминавших пятна Роршаха, никому здесь не нужных. Лаговский ожесточённо, в каком-то диком исступлении, топтал получившуюся мазню, разбрызгивая пёстрые капли краски на ламинат.
   
     Никто и ничто не заменит ему живую Жанну с книжкой на диване, заинтересованную, поглощенную повествованием. Или в зимнем парке, милую проказницу, заразительно смеющуюся над своими шалостями. Или ту, беспокойно-отрешенную, предчувствующую что-то неладное, устрашающее, которое прошло мимо Лаговского. Осталось незамеченным, непонятым им. Что даст эта бездушная картина? Кому и зачем она нужна? Он должен слышать голос своей жены, прикасаться к ней, впитывать аромат её волос, просто любить и быть рядом. Только рядом с Жанной он снова будет счастлив. С настоящей. Как раньше. И сейчас. Да, сейчас!

     Михаил Лаговский медленно вышел из комнаты. Звуки льющейся в ванне воды наполнили пространство квартиры... Вот уже не только звуки, а и сама вода показалась на пороге комнаты, всё прибывая и прибывая, вплотную подступая к распростёртому подрамнику.
 
     Никого это уже не волновало. Никого, кроме Жанны… Краски на холсте причудливо сложились в знакомые Лаговскому очертания задумавшейся Жанны, как будто она только что перелистнула страницу так нравившегося ей романа.