Шлейф воспоминаний часть1 ночной звонок

    Он всплыл из ночного небытия, повинуясь внутреннему зову организма. Возраст давал о себе знать. Теперь приходилось вставать по ночам, удовлетворяя требования нетерпеливого, стареющего тела, его тела, когда-то такого молодого, подвижного и выносливого. Казалось, таким оно будет всегда, ан нет. Душа ещё молодилась, а тело... Вскользь подумалось, не сходить ли сделать контрольный замер давления. Накануне, уже в который раз, оно резко подскочило и пришлось срочно пить таблетки... Идти к тонометру было лень, только сон развеется ещё больше. В ушах на все голоса звенели цикады и сверчки, голова как пивная бочка, хотя вчера никакого пива, а тем более водки или коньяка не наблюдалось... Уже давно, а иногда так хотелось расслабиться... Он снова улёгся на кровать, накинув одеяло, стараясь устроиться поудобнее. На левой стороне дышалось хорошо, нос не закладывало. Зато слева   что-то ныло - сердце или невралгия, подумалось ему. Один чёрт не комфортно.  Пришлось повернуться направо. Через минуту нос перестал дышать, забившись чем-то мерзким. Стараясь прочистить ноздри, он с силой подышал несколько раз. На время это помогло. Вероятнее всего, проблема в искривлённой носовой перегородке доставшейся по наследству от деда. Нос всю жизнь доставлял  проблемы. Он громко дышал, сопел, сморкался, да ещё эта аллергия, которую врачи называли «сенная лихорадка». Она начиналась в летний период и от чёха не было спасения...
    Сон постепенно сдавал позиции, уступая место воспоминаниям…

                ***

    ...Вава проснулся среди ночи от странных звуков, постепенно осознав себя лежащим на диване, его обычное спальное место в последнее время... Дверной звонок, стук в дверь и мама, выходящая в коридор. Голоса в коридоре и снова мама, разговор с отцом — ему звонят. Тот быстро одевается и уходит...

    ...Ваве тринадцать лет, они живут в Вешняках, на Кузьминской улице в двухэтажном доме из красного кирпича, на первом этаже первого подъезда в коммунальной квартире номер три. Их соседи муж и жена лет тридцати пяти. До них была семья Санадзе — папа, мама и сын Саша, старше Вавы года на полтора. Они нормально сдружились. Играли в Тимура и его команду, устроив в сарае свой штаб, понавешав там всяких сигнальных банок на верёвке...

    Отец ушёл в соседний подъезд, к дяде Саше Лыжину. Дело в том, что телефон в доме был только у них и при неотложном случае связь с родственниками затрагивала посторонних людей. Ну а днём можно было позвонить из телефона-автомата за две копейки. Ближайший был на перекрёстке Рязанского и Вешняковской. Надо было пройти через подземный переход под Рязанским шоссе, и сразу у продовольственного магазина стоит телефонная будка. Метро Рязанский проспект тогда ещё не пустили, но уже заканчивали строительство. Был сентябрь 1966 года...



         

                ***


    Он попытался отбросить накатившие вдруг воспоминания и призвать спасительный сон, но тот не шёл... Странное выражение — сон не шёл... Сон не приходит, сон не наступает... Сон надвинулся мутной пеленой, вспомнил он чьи-то слова, отчаянно пытаясь представить как на него надвигается пелена мутного сна, обволакивает своими липкими лапами и втягивает в пухлое нутро, как в белое молоко густого облака без начала и конца, где нет ничего, просто пустота и спокойствие — ни мыслей, ни желаний, только сон...


                ***


    ...В 1960 году Санадзе переехали в новый дом на Нижегородской улице, рядом с птичьим рынком, что в Калитниках. Там вдоль улицы развернулось строительство пятиэтажек для железнодорожников на месте разобранного старого Нижегородского вокзала и его подъездных путей. Всю инфраструктуру вокзала перенесли на Курский, пристроив справа  у торца вокзала тупички. В итоге с Курского электрички шли по двум направлениям — курскому и горьковскому.  Горьковское, оно же нижегородское, так как в период постройки Нижегородского вокзала в 1861 году железку проложили до Нижнего Новгорода, в последствии переименованного  в  город Горький.

    С Нижегородского вокзала в свой последний путь до станции Обираловка уезжала Анна Каренина. Теперь это платформа Железнодорожная. В этом же направлении, но уже из тупичков Курского вокзала отправлялся в своё удивительное путешествие Венечка Ерофеев из знаменитой поэмы в прозе «Москва — Петушки»...

    ...Мои мысли, мои скакуны... Вспомнились ему слова из песенки Газманова старшего.
    Когда-то в молодости они с Эдиком ходили на сборный концерт во дворец молодёжи, что у метро Фрунзенская. Там живьём выступал Газманов, и маленький Родион пел про собаку по имени Люси. И ещё запомнился такой толстый чувак, Сергей Крылов, такой пухлый, как воздушный шарик. Он пел, прыгал ласточкой и размахивал руками. Занятное было зрелище...
Да, мысли юзом ушли в кювет. Он одёрнул себя...

    Сон куда-то отступал, сдавая позиции воспоминаниям, как бы он не пытался его удержать в своем сознании. Считать овец — смешно. У него были свои наработки, исправно работавшие до последнего времени. Например представить, как едешь по дороге, вокруг нудный монотонный пейзаж, допустим, американские прерии, или наши бескрайние поля, колосящиеся желтыми хлебами, или синеющие волны льняного поля... Можно лететь в сплошных облаках, затерявшись в мягкой вате, ни о чем не думая. Или мчаться в черной бездне сквозь звезды... Главное контроль мыслей, чтоб ни одна не нарушала твоего спокойствия... Но сейчас это не работало.  Витиеватость разума затягивало сознание в далекие закоулки потаенных ячеек памяти, заставляя   извлекать из них искры былого. Начало начал, всего того, откуда появился он...
   
    «...Когда это было, когда это было, во сне наяву. Во сне наяву по волне моей памяти я поплыву...» Мелодия и слова Тухмановской песенки выплыли из небытия сами собой, как раз в тему.   


                ***

     Они переехали в Вешняки, на Кузьминскую 6 в 1957 году, с Русаковской, где жили с папиными родителями. Первое осознанное воспоминание о себе: мама сидит на стуле, рядом на полу утюг, а Вава стоит, положив руки на мамины колени, испытывая спокойствие и умиротворение… А может, это воспоминание он просто выдумал. Его память всегда хромала. Мог ли он запомнить это в три года... Очередная картинка всплывает из далёкого тумана. Зелёная лужайка слева от дома с разбросанными тут и там жёлтыми цветочками. Мама сплетает венок, и жёлтый круг украшает Вавину головку. Он бегает по зелёной траве, кружится, вдыхая благоухание трав, падает, катается по зелёному покрывалу, всем телом ощущая неописуемую радость, не понятно от чего охватившую всё его маленькое нутро...

    Вся атмосфера двора завораживала Ваву. Полное ощущение деревенской жизни присутствовало в этом подмосковном уголке, не до конца ещё тронутым цивилизацией и индустриализацией большого города. Кирпичный двухэтажный дом, да и только. В остальном Ваву окружала сельская панорама. Двор с деревянной беседкой в центре, вокруг слева и справа полукругом её охватывают цветники, забранные низким, сантиметров тридцать штакетником, за которым на клумбах красуется  разнообразие цветов. За беседкой и цветниками, метрах в десяти от них, параллельно дому, выстроился ряд сараев, отгораживая двор от соседнего, такого же, только дом там деревянный...
 
     Сараи подведены под общую крышу и стоят сплошной стеной. Сколько квартир, столько сараев. Сарай в ширину метра два, в глубину побольше. Высота по фасаду метра три, понижаясь к задней стенке градусов на сорок. Крыша застлана рубероидом. Двери запираются на висячий замок. У некоторых сараи как маленькая комнатка — стены обшиты струганкой, полы деревянные, а под ними погреб, запираемый на ключ. У Вавы пол земляной и без погреба. Мешки с картошкой, запасаемые на зиму, и громадную кадушку с квашенной капустой родители хранят в неглубокой яме, вырытой вдоль задней стены. Так же в сарае имелся не хитрый инструмент сельского жителя — пила, топор и прочая ерунда. Вдоль стены в глубину уходит поленница дров, которые заготавливались для розжига кухонной печи и титана, что стоял в ванной комнате.

    Сам же дом в холодное время года обогревался чугунными, ребристыми батареями, в которые поступала горячая вода из кочегарки, расположенной в подвале первого подъезда. Котёл кочегарки топился углём, привозимым грузовой машиной и сгружаемым в люк, находившийся с торца дома. Там же, прилепившись к стене, возвышалась толстая, квадратная кирпичная труба. Вход в кочегарку слева от подъезда, загадочный и манящий неизвестностью всю мелюзгу дома. Но спускаться отваживались только до входной нижней двери, ибо страшный, косматый кочегар дядя Вася был грозой всех детишек.

    Весь мир маленького Вавы заключался в этом не большом уютном дворике между домом и сараями, а по бокам забором высокого штакетника, вдоль которого росли кусты, в основном жёлтой акации. Ранней весной она желтела причудливыми цветками, на которых копошились осы и пчёлы, а вечно голодная малышня обрывала и самозабвенно жевала душистые сладковатые цветки. Чуть позже из оставшихся цветков вылуплялись зелёненькие тонкие стручки, с каждым днём набухавшие, они превращались в пузатые и ребристые хранилища круглых горошин — семян. Но главное достоинство стручков заключалось в их способности свистеть.  Всего-то лишь сорвать, раскрыть створки и освободить внутренности от горошин, которые можно съесть так же как и жёлтые цветочки неделями раньше. А стручок сунуть одним концом в рот и придерживая двумя пальцами, дунуть в него.



    Много интересного было во дворе. В палисаднике под Вавиным окном, за низким штакетником, летом расцветали причудливые граммофоны цветов со странным названием-Мальва. Нежные, бледно-розовые, с оборочкой по краям. Вава смотрел на них и пред его взором, вместо цветков, появлялась девочка Мальвина в лёгком розовом платьице... Рядом пристроились золотые шары -острые длинные лепестки густо торчали из центра цветка, и походили на жёлтого ёжика... А прямо напротив их окна росли две берёзки. Осенью под ними появлялись грибы с выгнутыми шляпками причудливой формы. Мама называла их свинушками, хотя на свинок они совершенно не походили...

    Центром двора являлась беседка. Вокруг неё до самой крыши поднималась повитель — круглые бело - розовые граммофоны, как патефонная труба. В них постоянно залетала всякая летучая живность. Если изловчиться и зажать края цветка в щепотку, сорвать бутон, то получится музыкальная шкатулка — пленник в бутоне будет жужжать и биться о стенки цветка.

    … Можно попробовать отыскать осколок стекла примерно с ладонь и сделать секретик, это просто. Выкопать ямку, желательно у забора цветника, где его потом легче найти, и чтоб никто не раздавил. В ямку положить красивый фантик, засушенного жука или ещё что интересное. Сверху прикрыть стеклышком и припорошить песком, а потом обмениваться секретиками с другими ребятами...

    Ему вдруг вспомнился далёкий осенний вечер. Уже стемнело, они с соседским Юриком пробрались через заднюю калитку в сад, что находился за домом. Там жители первых этажей выращивали цветы, фруктовые деревья и даже был не большой огородик. Вот на этот огород они и забрались в поисках приключений. Чахлые посадки зелёных помидор, отплодоносившие кусты смородины, какие-то грядки с большими лопухами листьев среди которых Юрик нащупал что-то продолговатое. Он взял это в руки и вдруг вполголоса начал петь: кабачки, кабачки, кабачки... Он был старше Вавы и знал больше...

    А какой запах разносился по всему двору, когда привозили дрова. Обычно это были брёвна полтора, два метра в длину. Их складывали у сараев, выносили деревянные козлы для распила брёвен и начиналась работа. Свежий запах древесины щекотал ноздри удивительными лесными запахами. Опилки кружились в воздухе и кучкой собирались под двуручной пилой. После окончания работы опилки бережно складывались в мешки, чтобы по осени утеплить ими картошку и бочки капусты, выставленные в сарае.

    Некоторые семьи держали в сарае кур. Днём куры ходили по двору, кудахтали, хлопали крыльями. Петухи оглашали округу своим громким криком. В самом центре над сараями возвышалась голубятня. Это была голубятня дяди Саши Лыжина. С десяток белых голубей кружились в небе над двором, сужая и расширяя круги своего полёта. Затем опускались на жердь голубятни и слетались на землю для кормёжки. Если очень повезёт, то может тебе выпадет возможность дать им из ладошки несколько зёрнышек.

    Всё это, и куры, и петухи, и голуби, и звук звенящей пилы вместе с запахом леса, создавали полную иллюзию деревенского быта. На душе было светло, весело и беззаботно, особенно если тебе пять или шесть лет.


                ***


    … Он попытался представить себя в этом маленьком раю без снующей по улицам толпы и гудящих автомобилей - тихом, уютном, пахнущем свежими опилками и зеленью цветников... И детством.

    Да, слабые потуги. Он вспомнил старый анекдот про дневник онаниста, то место, где было записано: вчера пробовал переспать с женщиной — жалкое подобие левой руки... Вот и сейчас, он забыл этот запах, а ведь совсем недавно ещё отчётливо помнил. Да, память подводит. Старею, подумал он.

     Перед глазами предстала картина Поленова «Московский дворик». Она всегда ему нравилась своей теплотой и захолустностью - почти в центре, на Арбате. Слева дом на высокой подклети, рядом сарай. На переднем плане стоит мальчик. А поодаль на травке резвятся малыши. За сараем видна церковь...

    Церковь у них тоже была, только далеко, рядом с платформой Вешняки у железнодорожной линии. Впрочем, почему была, она и сейчас там есть. Стоит точно так же как и раньше — церковь Успенья Пресвятой Богородицы, двухэтажная, шатровая, с колокольней — в окружении старого погоста. Старинная, считай с семнадцатого века, и не закрывали её большевики, возможно потому, что не в Москве находилась, а в пригороде. Ограбили конечно, всё ценное вынесли, да во время войны устроили склад и какие-то мастерские. А так...


                ***


    Он снова потянулся к тумбочке за часами, нажал на центральную головку. Циферблат равномерно засветился люминесцентным светом салатового оттенка, ночная подсветка  Indiglo. Молодцы американцы, пустячок, а душу греет. Его завораживала эта подсветка, радовала глаз. От циферблата исходила какая-то энергетика — манящая, завораживающая. Подсветка потухла. Он снова нажал и подержал подольше. Четыре часа ночи. Белые стрелки часов чётко вырисовывались тёмными полосами на бледно салатовом фоне циферблата хронометра. Три дополнительных циферблата были отчётливо видны. Он залюбовался увиденным. Центральная секундная стрелка стояла на цифре двенадцать, как и положено. Это секундная стрелка хронометра начинает движение после нажатия верхней кнопки. После завершения круга стрелка левого циферблата отщёлкивается на одно деление, отсчитывая минуты. Если нажать кнопку вторично, хронометр остановит счёт времени, стрелки замрут, причём, стрелка правого циферблата дёрнется, зафиксировав двадцатые доли секунды. На позиции шести часов — третий циферблат — секундная стрелка часов, она движется постоянно, отмеряя каждую секунду, прожитую в данный момент.

    Он с сожалением отрывает взгляд от циферблата и возвращает часы на тумбочку. Часы его слабость. В секретере лежало несколько наручных часов различных фирм. Вероятно, это наследственная страсть. Отец также имел слабость к этим механизмам. По молодости у него были трофейные часы Wagner, маленькие, прямоугольные с секундной стрелкой вместо цифры 6. Затем в 65-ом отец получил именные часы от министра и ещё одни в 81-ом, тоже от министра. Потом в магазинах появились электронные и он стал собирать их...
    Мысли снова сбились с выбранного курса. Всё-таки, надо попытаться заснуть...


                ***


    Вава слышал, как вернулся отец и уселся на диване. Мама вопросительно посмотрела на него. Тот взглянул на Ваву и произнёс: Ди умер.

   Ди — так с детства Вава звал своего деда — папиного отца. Вероятно, сокращение от   дедуля, дедушка. Так или иначе, но с лёгкой руки Вавы вся семья называла Василия Григорьевича этим странным словом Ди.

     На памяти Вавы эта смерть была первой в их семье, да и вообще, он не часто встречал её на своём коротком жизненном пути, тем более вплотную с ней сталкивался. Соседка тётя Таня, тихая, безропотная, болезненного вида женщина лет 35-ти умерла от рака вбольнице, и в гробу он её не видел. Её муж не долго горевал и нашёл замену под стать себе- бойкую и нахальную. Отца своего друга Витьки, который по пьяни попал под электричку, он тоже не хоронил. Была ещё девушка, которую насмерть сбила машина на Кузьминском шоссе, рядом с их домом, и они бегали на дорогу смотреть, что от неё осталось. Говорили, что на асфальте валялись мозги, но потом, кажется, оказалось, что это её окровавленный головной платок...

    Вава представил, как его Ди, такой большой и живой, лежит в гробу не двигаясь, весь белый с закрытыми глазами… Воздух из лёгких у него остановился в горле, загустел и превратился в тугой комок, мерзкий, не приятно горький. Он ничего не чувствовал, просто уткнулся головой в подушку...