Я не умру вчера ч. 1, гл. II

     СТАРЕЦ.
     Проснулся Кирилл в весьма необычной обстановке, в чужой кровати и незнакомом помещении. Он лежал и никак не мог понять, где находится. Немного приподнявшись на кровати и уперевшись в нее локтями, он окинул комнату беглым взглядом и заметил у противоположной стены массивный деревянный стол. За столом сидел человек, в длинном, монашеском платье. Его зачесанные назад длинные седые волосы, собранные сзади в пучок, доходили до плеч. И, видимо, из-за седины этого человека Кирилл сразу же окрестил его «старцем». Нижнюю часть его лица обрамляла аккуратно подстриженная седая бородка.
     В помещении, кроме кровати, в которой проснулся Кирилл, и этого стола со стулом, из обстановки не было ровным счетом ничего.
Старец, что-то записывая и не отрывая свой взгляд от листа бумаги, бодро произнес:
     — Проснулся?
     Кирилл, игнорируя вопрос старца, ответил вопросом на вопрос:
     — Где я?
     — И тебе доброе утро! — любезно отозвался старик.
     — Доброе. Сквозь зубы произнес Кирилл. Где я? Это что, больница?
     — Скажем так, здесь тоже лечат. Иногда вылечивают, иногда нет, — ответил старец, по-прежнему продолжая делать какие-то записи на листке бумаги, — Смотря у кого чего болит.
     — Понятно, — сказал Кирилл, поднимаясь с кровати и опуская босые ноги на пол. Он ощутил приятную бархатистую поверхность. Кирилл начал, не спеша передвигаться по комнате, которую мысленно почему-то сразу назвал «горницей», изучая и оценивая при этом новую обстановку. Осмотрев все четыре стены «горницы», он задал старцу очередной вопрос:
     — А где здесь выход?
     — Там же, где и вход, — ответил ему старик.
          — Хорошо! — уже с раздражением в голосе продолжал Кирилл, — Где здесь вход, любезный?
     — Если тебя интересует дверь, то ее здесь нет. Да, на всякий случай, и окон тоже.
     — Старик, может, хватит уже со мной говорить загадками?
     — Загадками? Ты забыл, что произошло накануне?
     — Ну почему же, помню. Я все отчетливо помню, — спокойно ответил Кирилл.
     — Тогда чего спрашиваешь? Мог бы и сам догадаться, не маленький!
     — Догадаться, о чем?
     — Ты когда-нибудь видел, как выглядит человек, сиганувший под поезд?
     Кирилл, осмотрев себя и свою одежду, спросил:
     — Какое сегодня число?
     — Десятое августа, Кирилл! Не знаю даже, поздравлять тебя или нет, но у тебя сегодня день рождения.
     — Так это что ж, я умер, что ли? — спросил Кирилл, выдержав некоторую паузу.
     —  Еще нет. Ответил старик.
     — Значит, жив? — ощупывая себя, с надеждой в голосе продолжал Кирилл.
     —  Уже нет.
     — Старик, ты меня окончательно запутал. Я понимаю, куда ты клонишь, но для Рая здесь явно маловато света, и серой не сильно пахнет, если это Преисподняя. Ведь если я умер, то я должен был...
     — Ну-у-у, — перебил его старец, — продолжай!
     — Что ну? — через губу бросил Кирилл.
     — Продолжай дальше, Кирилл. Куда попадают самоубийцы после своей смерти?
     — Я не этот! — с обидой в голосе парировал Кирилл.
     — А кто же тогда? Этот, этот! — с неприкрытым сарказмом ответил ему старик.
     — Просто смерть — самое эффективное обезболивающее, когда дальше незачем и не для кого жить. Если я больше жить не хочу!? — заорал Кирилл.
     — Ну тогда радуйся. Ты не живешь!
     — Послушай, старик, я все понимаю, чувство юмора и все такое… Но ты бы не мог перестать ерничать и внятно объяснить мне, что происходит? Мне же уже не двадцать лет, чтобы со мной так разговаривали.
     — Ты не сделал того, что было написано в письме.
     — В каком еще письме? — спросил Кирилл.
     — В том самом, которое хранил полвека.
     — А откуда ты знаешь про письмо?
     — Ты не выполнил того, что было написано специально для тебя, — продолжил старик, игнорируя вопрос Кирилла. — И если очень коротко, то ты, парень, покинул эту грешную планету по имени Земля. И ты, конечно же, прав в том, что тебе не двадцать лет. Теперь тебе всегда будет шестьдесят один.
     — Так, стало быть, я все же умер?
     — И да, и нет. Сейчас ты находишься в Безвременье. Как бы тебе это объяснить? — продолжал старик, — Ты завис здесь на неопределенное время. И как долго продлится это время, я, увы, не знаю.
     — А есть тот, кто знает?
     — Конечно, есть, но я его спрашивать не стану! — сказал старик тоном, не терпящим возражений. — Ты не расстраивайся, так бывает, — продолжал он, — правда, очень редко.
     — Что ты имеешь в виду? — спросил Кирилл.
     — Сюда не попадают по ошибке. Здесь появляются люди, у которых остались незавершенными дела там, на Земле.
     — Ты сейчас имеешь в виду меня?
     — Ну у меня там точно дел никаких нет. А у тебя, Кирилл, видать, остались. Радуйся, может быть, тебе выпал уникальный шанс изменить то, что произошло с тобой ранее, а может быть, и еще чью-то судьбу, помимо своей.
     — А ты тогда кто, старик? — спросил Кирилл.
     — Я тот, кто пишет письма, — отвечал тот.
     — Письма? Хм. Кому?
     — Тебе! — отвечал старик. — Однажды ты уже пренебрег моим советом «жить дальше, несмотря ни на что». Вот сейчас пишу другое.
     — А так, на словах, сказать нельзя? — спросил Кирилл.
     — Можно, но вернее будет написать.
     — Я узнал тебя! — неожиданно вскрикнул Кирилл. — Это ты мне передал то письмо, когда я был еще пацаном! Я тебя вспомнил. Точно! Это был ты!
Лука ухмыльнулся и подошел ближе к Кириллу.
     — Я рад, что ты сдержал слово и вскрыл письмо спустя сорок лет. Но ты не выполнил того, что там было написано.
     Кирилл уселся на столе и скрестил руки на груди.
     — Опять двадцать пять! Там была какая-то тарабарщина и я уже через полчаса забыл об этом письме.
     — А, зря.
     Кирилл наклонил свою голову вперед и заглянул старцу в глаза.
     — Зря? Через полчаса у меня семья погибла. О чём ты говоришь, старик. Мне тогда было не до твоего письма!
     — Ладно, ладно. Не кипятись. Давай сменим тему.
     — Понятно! — с иронией ответил Кирилл.
     — Думаю, не до конца, но я сейчас постараюсь тебе все объяснить, — садясь за стол продолжал старец.
     — Спасибо и на этом!
     — Тебе предстоит путешествие, Кирилл. Ты отправишься в свое прошлое, чтобы понять, что и где ты сделал не так и что могло привести твою жизнь к такому печальному финалу. Сразу скажу, задача непростая, если вообще выполнимая. Процентов десять справляются. Так что тебе нужно будет проявить недюжинные смекалку и терпение, выбрав лишь один правильный вариант из сотни неверных. Подсказок никаких не жди, их не будет! Если согласишься, то дальше только сам. Вот такие правила.
     — Жестко! А если не соглашусь? То прямиком на «сковородку»?
     — Если я правильно тебя понял, под сковородкой ты, наверно, понимаешь Преисподнюю. Очень примитивное у вас, людей, представление обо всем неземном. «Сковородка» — это не совсем тот образ. Ты, наверное, думаешь, что, попав туда, ты будешь там поджариваться на медленном огне? Ошибаешься, Кирилл, Геенна огненная — это символ, метафора, где огонь не есть нечто материальное. То, что ты так легко сейчас назвал «сковородкой», на деле означает окончательную и бесповоротную потерю надежды! И не только на возвращение. На все!
     — И всего-то?
     — Ты снова ошибаешься, если думаешь, что это софистика. Представь себе приговоренного к казни узника, ожидающего со страхом ее исполнения в своей камере. Он до безумия страшится этой самой смерти, вздрагивая каждый раз, когда лязгает ключ в затворе его двери, думая, что пришли за его жизнью. А это не палач. Просто ему принесли еду. И так по нескольку раз в день. Время идет, дни превращаются в недели, недели — в месяцы, а палач все не приходит. Узник с каждым открытием двери его камеры снова и снова примеряет на себя смерть. И мука эта все продолжается и продолжается. Но вот наступает момент, когда смертник уже не вздрагивает, а наоборот, всем сердцем желает поскорее умереть, ибо ожидание смерти для него страшнее, самой смерти. Теперь он искренне жаждет этой казни, которую ждет уже не со страхом, а с надеждой. Да-да, не удивляйся, именно с надеждой, которая в тот миг для него как свет в конце тоннеля, как искупление, как конец всех страданий в ожидании этой смерти. Как конец всему на свете! Хуже, думает он, уже точно не будет, ведь дальше только пустота! И вот когда за ним, наконец, приходит палач и делает свое дело, выясняется, что это был не конец, а лишь начало настоящих страданий, потому что тут неожиданно для него открываются врата, как ты выразился, «сковородки». А там все очень печально, и каждый шаг будет намного болезненней прежнего. И не будет уже возможности сделать его назад к страданиям, меньшим по своей тяжести. Там не бывает помилований, послаблений и выходных. Но главное — там нет надежды. Ни на кого и ни на что! Слыхал когда-нибудь: «Оставь надежду, всяк сюда входящий?»
     — Слыхал, — отрешенно ответил обескураженный Кирилл.
     — Ну так вот — это про «сковородку».
     — Убедительно! — ответил Кирилл, — Ну тогда ближе к делу!
     — То есть ты согласен?
     — Пока не особо понятно, на что я должен согласиться?
     — Объясняю! Ты отправишься не просто назад, в свое прошлое, а на пятьдесят лет назад. Там ты встретишься с самим собой, только десятилетним.
     — Это как?
     — Да-да. Не перебивай и слушай! А главное, не удивляйся ничему. Ты же не удивляешься, что после того, что по тебе проехался пассажирский состав, ты продолжаешь говорить, ходить, мыслить и даже пререкаться со стариком.
     — Прости, отец, а почему именно на пятьдесят? И как я буду существовать там сразу в двух ипостасях? — надменно спросил Кирилл?
     — Не кощунствуй! И не забивай себе голову деталями. Думай о главном. А главное для тебя — это найти причину, по которой ты попал сюда, и попытаться все исправить. Понять, как жил, ради чего, с каким сердцем и душой. Что делал не так и чего можно и нужно было избежать.
     — То есть ты имеешь в виду мои грехи, я так понимаю? Ох, их столько, что я боюсь заблудиться, отыскивая нужный.
     — Нужных грехов не бывает, друг мой.
     — Согласен, но как мне исправлять этот грех, когда и если я его там отыщу?
     — Исправлять будешь не совсем ты. Все намного сложнее. Исправлять будете все вместе — и ты, и тот Кирилл, который еще не наворотил дел для «сковородки», и еще кое-кто. Ты отправишься в 1974 год только для того, чтобы передать самому себе письмо, которое я написал.
И это пока все!
     — Что в письме? — спросил Кирилл.
     — А тебе не все равно? Главное — не вздумай сам его вскрывать! И вообще, ты будешь знать только то, что тебе положено знать. Ни больше, ни меньше. Путешествие твое будет многомерным, как в кино. Сколько оно продлится, зависит от твоего дара убеждения. И это только первый этап большого дела. Ты отдашь письмо и, главное, убедишь мальчишку, чтобы тот вскрыл конверт только в день своего шестидесятилетия. То есть 10 августа 2024 года, и ни днем раньше. От его терпения и выдержки будет зависеть все остальное. Понятно?
     — Понятно. Передать конверт, убедительно внушить, чтобы не торопился вскрывать. А дальше?
     — Я же сказал: знать ты будешь только то, что должен знать. На эту минуту тебе больше знать ничего не надо. Передал и убедил. Это сделать тоже будет непросто.
     — Я подумал, что, если буду обладать более полным видением всей картины происходящего, то гораздо дальше продвинусь в поисках своих, так называемых грехов, — сказал Кирилл.
     Старик ухмыльнулся.
     — Что ты знаешь о полном понимании всей картины, парень? Тебе не дано видеть более одного мазка в этой картине. Так ты готов?
     — Да, готов, — хмуро ответил Кирилл.
     — Ну и ладушки. Чего-то мы засиделись? Вот тебе конверт, положи его в карман. И помни: от успеха твоего путешествия зависит если не все, то почти все.
Кирилл, рассмотрев конверт, положил его в карман пиджака.
     — Обычный, какой-то, — сказал Кирилл.
     — А ты бы хотел с печатью небесной канцелярии? Давай закругляться. Тебе сейчас надо поспать. Завтра у тебя будет непростой день!
Старец протянул ему глиняную кружку с каким-то отваром.
     — Вот, выпей, быстрее заснешь.
Кирилл даже не стал спрашивать, что за зелье приготовил для него старик, и залпом осушил всю кружку. Отвар показался ему очень необычным. Он не напоминал ни один из знакомых Кириллу вкусов, а по цвету был почти прозрачным. Кирилл, не раздеваясь, улегся в кровать, на спину, и заложил обе руки себе за голову.
     — Последний вопрос, — обратился он к старцу: — Сейчас день или ночь?
     — Вторник, — ответил старик.
     — Ясно. Спокойной ночи, отец.
     — Спокойной ночи.
     Кирилл лежал с открытыми глазами и старался переварить все увиденное и услышанное в горнице. Он начал анализировать то, что с ним произошло сегодня с самого утра.
     Решение покончить с собой не пришло к нему спонтанно, оно зрело весь последний год. Жить без своих девочек, самых родных и близких на всем белом свете, было больше невмоготу. Тогда, год назад, когда произошла трагедия, интерес к жизни был полностью утрачен. Сейчас же, спустя год, в  этом смысле ничего не изменилось. Он старался глушить свое горе спиртным, и  иногда это длилось неделями. Кирилл пробовал отвлекаться музыкой, вымещал свою злость на спарринг-партнерах в  октагоне, разбивая фаланги пальцев в кровь. Но боль все равно не отступала.
     Постепенно мысль о суициде стала посещать его все чаще. И наконец, она прочно оформилась и укоренилась в его голове. Он вспомнил день накануне, когда окончательно определился, что хватит с него страданий и боли, и принял решение напоследок посетить кладбище, где покоились его жена и дочь. На следующее утро он отправился на то самое место, где год назад и произошла трагедия с его девочками. Кирилл хотел умереть так же и там же. Он даже видел в этом какой-то особый символизм — погибнуть так, как погибли они. Он помнил каждую минуту этого дня и дня накануне. Помнил, как возложил два букета роз, красных и белых, на гранитную плиту. Слез уже не было, и было лишь желание как можно глубже напоследок вглядеться в их фотографии на памятнике, вытащив из своей памяти последние воспоминания, когда девчонки были еще живы. Их голоса, запахи, смех. Затем, в последний раз проведя ладонью по холодному граниту, он резко поднялся и, не оборачиваясь, пошел к машине. Оттуда он поехал в зал, а затем домой. Утром следующего дня, сев за руль, он за десять минут добрался до переезда и, не запирая машину, бросил ее на обочине. Затем дошел до железнодорожных путей и, повернув направо, продолжил свой путь дальше вдоль полотна. Шел он медленно, примерно минуты две. Тишину нарушало только щебетание птиц. И вот, наконец, он услышал позади себя звук приближающегося поезда. В душе уже не было никаких метаний и сомнений, и только в голове все время звучала фраза. Это — все, это — конец! Стук колес поезда становился все отчетливее, когда он резко повернул голову влево и, увидев метрах в пятнадцати-двадцати мчащийся на всех парах пассажирский состав, резко развернувшись, рванулся ему наперерез. Дальше удар, темнота и сразу следом пробуждение в горнице. Он даже помнил это мгновенное ощущение от удара при столкновении с локомотивом. Оно было похоже на чувство хорошего нокдауна на ринге. Ему было знакомо это ощущение, эта даже не боль, нет, а кратковременная потеря ориентации и ощущение расплющенного носа. Вчера было то же самое ощущение, подумал он, только вместо того чтобы в итоге оказаться лежащим на мате в зале, он оказался здесь, в этом помещении без окон и дверей. Ах вот почему на ум пришло слово «горница», как в поговорке: «без окон и дверей полна горница…» Только в горнице было двое. Один из них — старец. Кто он, этот проводник между мирами? Человек из плоти, или существо эфемерное? Кириллу, который никогда не был даже агностиком, а скорее с детства был убежденным атеистом, понять и тем более принять все то, что с ним происходит сейчас, мягко говоря, было сложно. Но вместе с тем в нем всегда присутствовал дух прагматизма и логики. А логика сейчас говорила, что он сильно заблуждался в вопросах веры в высшие силы. Да, он еще осторожничал и пока не был готов произнести слова: «БОГ» и «Ангел-Хранитель» даже про себя. Однако, прекрасно понимая реалистичность этих слов, все же предпочитал высказывания более нейтральные, такие как «Высшие силы» и «Проводник». Он также понимал, что после падения под колеса поезда он не мог отделаться только потерей своих башмаков. На его теле не было ни синяка, ни ссадины, а рубашка и брюки были как будто после стирки. И еще он вдруг заметил, что в горнице не было ни одного осветительного прибора. Старик писал даже без помощи свечи. Окон в комнате также не было. При этом было достаточно светло — настолько, что он разглядел очертания небольшого родимого пятнышка, напоминающего бабочку, над правым глазом старика, который по-прежнему сидел у стола и что-то все время записывал. И где был источник этого мягкого света, понять было невозможно. «Вывод один, — подумал он, — Это реальность. Потусторонняя, но вместе с тем — реальность». А еще он вдруг ощутил, что вот уже несколько часов подряд не чувствовал в душе той невыносимой боли, которая не отпускала его весь прошедший год. Ее не было и прямо сейчас, когда он вновь вспомнил о своих девочках. Это новое состояние его души казалось ему необъяснимым, как вдруг это самое объяснение пришло само собой. Он понял, что нового поселилось в его сердце. Это была появившаяся надежда. Обрадовавшись своему внезапному умозаключению, он улыбнулся, веки его потяжелели, и Кирилл резко погрузился в сон.