Хрустальная гусеница

В тот день, когда городское небо, отражаясь в замёрзших лужах, хрустело у меня под ногами и стылая дрожь, пробираясь под куртку, заставляла быстрее бежать к машине. В тот солнечный ноябрьский день каких, как ворох опавших листьев в Пушкинском парке, а в черте города перечтёшь по пальцам.
Именно в этот день она зажглась красным светофором в лобовом стекле моей «девятки» 
Уткнувшись носом в шарф, забралом поднимавшийся из воротника короткого пуховика, её фигурка торчала восклицательным знаком на фоне закопчённых бетонных заборов улицы Салова.
В покрасневшей от холода руке она держала яркий пластиковый пакет.
Я приоткрыл дверцу и, ни слова не говоря, она села в машину. 
Тут же промолвив зановокаиненными холодом губами:
--В рот брать не буду.
Обломала самое сокровенное, поднимавшееся из мужских глубин.
--Как скажешь. До Пулковской еду.
--Мне на Типанова.
Оттаяв немного, кивнула на заднее сиденье, заваленное коробками:
--Зимние кроссовки? ЭККО!! Могу помочь.
И напористей:
--Почём?
Я пригнал их из Сланцев, где досиживал на «посёлке» свой пятерИк. Там был магазинчик, торговавший по талонам финскими товарами. Сапогами на шпильке, дублёнками, тостерами, кофеварками и другими крайне необходимыми для шахтёров и сельских жителям предметами роскоши.
В ожидании темы именно этим я и занимался.
Реимпортом, как-бы. Статья 154 УК РСФСР. Спекуляция: Скупка и перепродажа с целью наживы. Бизнесом, короче.
--Тебе лет-то сколько?
У меня уже был молодой на подхвате, который брал у меня барахло на табаш, но вот уже неделю как он куда–то сдёрнул.
--Семнадцать. Так сколько пара?
--Стольник.
--А если оптом?
Натолкнувшись на мой взгляд, осеклась:
--Я в смысле, если ещё надо будет?
--Позвонишь, короче. Запиши номер.
==
Вечером она позвонила и пришла, но не одна, а с подружкой, похожей на киноартистку Соловей и говорившей также голосом зажёванной кассеты, то плывшей басом, то ускорявшейся по-лилипутски тонко. По сонному взгляду и отказу от ликёра я догадался, что она предпочитает препараты. Её лицо уже начинало опухать от жуткого эфедринового шерева.
Мои гостьи с круглоглазым птичьим любопытством всё пытались заглянуть в боковушку, заваленную утюгами «Филлипс» и автопокрышками. Я спросил: Что их конкретно интересует? И получил конкретный в те времена ответ: Всё!
По прикиду они были псевдо-стейцА, то есть одевались, как американские туристы. Пуховики, голубой 501-ый, жёлтые топ–сайдеры, клетчатые фланелевые рубахи с белыми футболками. Золотоискатели с Юкона без собачьих упряжек и здорового румянца Северных Территорий. Псевдики, короче.
Моя бывшая жена по молодости тоже под гопников косила. Ходила в ватнике, пугая свою бабку пытавшуюся усадить за пианино еврейского ребёнка.

Начало девяностых.. Тогда много было всяких: металлисты, панки, фашики.. Нон-конформисты из подворотен Владимирского, неформалы с Петроградской. И флэш-мобы тоже устраивали. С кастетами и велосипедными цепями.
Гласность, как-бы.
Перестройка, короче. Даже на зону к нам заезжали в качестве культурного обмена. Группа «Атракцион» или «Аукцион» не помню. Заодно и дружка своего навестить, тот на «обиженке» сидел. Рыжий флейтист из «Аквариума» я недавно видел его в журнале «Ролинг Стоунз» Под буддиста теперь косит.
==
Мы выпили «амаретты» и я засунул в видик дежурную касету с порнухой. Для разгона. И тут моя новая знакомая и говорит:
--Можно я в душе искупаюсь?
Заметьте: Не приму душ, не сполоснусь, а именно искупаюсь.
--Ты откуда родом? Спросил я начинающую коммерсантку.
--Из Гусь Хрустального. Так можно?
--Валяй.
Её подруга изъявила желание более детально рассмотреть кроссовки, хотела сделать подарок своему парню. Когда мы зашли в боковушку–кладовую, глядя в упор, вжикнула зипером на моих джинсах:
--За восемьдесят? Я кивнул. Встав на коленки, она взяла в рот. Видно дело было привычное, исполнялась, как профи.
Чуть позже, пересчитав деньги и вручив пакет с кроссовками, я проводил её до двери.
--Я пойду. Крикнула она подружке мывшейся в душе.
Через несколько минут та вышла из ванной c полотенцем на голове закрученным сенегалезским тюрбаном и моём, когда-то махровом халате.
--У тебя вода из дождика течёт. Я тряпочкой завязала, теперь не течёт. Сообщила она, благоухая резким мужским дезодорантом.
--И твоим дезиком попрыскалась.
--Чай пить будешь?
--А кофе есть? Так хорошо помылась. У нас в общаге всегда очередь и всего две кабины. Весело крутила головой, оглядывая обшарпанную кухню.
--Это твоя квартира? Ты один живёшь?
--И до хера у тебя таких вопросов?
Любознательный ребенок начинал напрягать.
--Один, один-одинёшенек. Дразнясь, заключила она.

Владельцы квартиры, пенсионеры постоянно жили в садоводстве. Чтобы уладить с арендой, пришлось в феврале съездить в занесённую снегом времянку, под Мариеннбургом.
===
Во время соц.демографического взрыва, который сейчас с гордостью именуют «лихие девяностые» в который раз ошельмованные народными избранниками, обнищавшие в конец честные граждане бежали из города в деревню, в надежде спрятаться от ветра перемен, продиравшего аж до костей.
Как животные чувствующие приближение землетрясения, они покидали обжитые кровы, чтобы те не придавил их. Там между небом и землёй был только добрый боженька, который поможет переждать ненастье. Бедолаги думали, что всё ещё вернётся, но оно всё не возвращалось и не возвращалось. Возможно им было стыдно и они чувствовали себя неудачниками в глазах бывших коллег по НИИ устроившихся продавцами кооперативных ларьков, китайскими челноками и даже агентами в бюро путешествий. Счастливцы называли себя бизнесменами, гордясь своей ушлостью адаптироваться к обстоятельствам.
Навстречу рефлексирующим интеллигентам из глубинки, из рабочих посёлков в Ленинград и Москву ехали крепкие лобастые ребятки без комплексов, пареньки с твёрдой мотивацией в глазах. Через некоторое время счастливчики покупали малиновые пиджаки и цепочки из драгметаллов, другие кому повезло меньше пополняли составы ИТК*, готовясь на второй заход. Третьи, кому не повезло вообще, лежали на мраморных столах прозекторских, готовясь к помпезным кремациям.
===
--Нам не жалко, живите. Только с Серёжей надо переговорить, как он решит, так и будет.
Сын хозяев квартиры, микрорайонный урка с тремя судимостями: баклан, тунеядка, паспортный режим лежал в туббольнице на Гашека, недалеко от клиники тогда мало известного окулиста Фёдорова.
Когда я вошёл в палату, то заметил тень страха метнувшуюся в его глазах. Но узнав в чём дело, он облегчённо выдохнул. Когда я сказал, что вышел на «посёлок» досиживать, почувствовал во мне ровню. Пряча в тумбочку подгон: пару пачек «Примы», чай-«индюха», сахар усмехнулся:
--Я тебя за мента принял. Живи, конечно, хата пустует, я у мары своей гашусь. А увидев бутылку водки, ставшую в то время дефицитом, совсем расплылся. Потом насторожившись, попросил деньги вперёд. Окончательно расслабился, когда я заплатил ему за полгода, чтобы не таскался каждый месяц.
==
--Слышь, ты чё не один? С тёлкой! На двоих впишется? Да-а, л-а-адно.. В трубку надоедал дольщик. Пока я отнекивался, моя гостья быстро юркнула в большую комнату.
--Все равно в рот брать не буду. Заныла она, глядя в стену. Возможно отлынивала из детского эгоизма, пытаясь сыграть на моих чувствах big brothers и я мог бы её заставить, и возможно это ей понравилось в последствии? Возможно.
Когда я дотронулся до сухой промежности, она попыталась отвести руку: Ну, слушай! но потом уткнулась мне в шею и, сглатывая, жарко задышала в ухо. Повернув её лицо я увидел широко раскрытые глаза в упор смотревшие на меня.
Смотреть людям в глаза с близкого расстояния занятие мало приятное, начинаешь косить. В такие моменты приоткрывается что-то и можно увидеть вещи, которые видеть нет желания. Потом придётся как–то реагировать, что-то делать, вмешиваться в чужую тебе жизнь. Зачем? Да и что я мог ей обещать?
Но сейчас, сделав усилие, я попытался. Мелькнувшее в них напряженное, растаяло и превратилось в нетерпеливое. Я продолжал глядеть ей в глаза, сам не зная зачем.
Наверное, зря.
Позно ночью, когда мы смотрели по видику «Полицейский Беверли-Хилз» с Эдди Мэрфи и она сказала, что со мной чувствует себя настоящей женщиной. Повторяла чьи-то слова, но было приятно. Утром убежала по своим важным делам, а я поехал по своим.
Потом ещё несколько раз приходила переночевать. Когда что-то не срасталось, я был, как запасной аэродром. Но мне было плевать и я был рад её неожиданным визитам. Иногда брала что-то на продажу, но вскоре я прекратил барыжничать, появилась тема.
Она была честна со мной и не брала ничего без спросу. Как-то застал её любующейся невесть какими судьбами доставшейся мне хрустальной безделушкой Сваровски. Гранёные бусины изображавшие кольчатое тело гусеницы, изогнувшись омегой, играли жёлто-лиловыми искрами и преломлялись в её глазах.
--Нравится? Она завороженно кивнула, разглядывая бьющую фиолетовым ореолом побрякушку.
--Бери на память.
==
Как–то, в конце января она неожиданно заявилась без звонка. Стояла в проёме двери мокрая, с волосами по-русалочьи слипшимися в тонкие дреды.
--Ты один? Можно к тебе? Заглядывая через моё плечо.
--Проходи.
Я посторонился пропуская её.
В кухонном окне валил снег, тяжёлые хлопья бесшумно падали на асфальт, оставляя раскисший жёлтый блик над теплосетью, пересекавшей двор .
--У меня деньги украли. Все деньги.
И заплакала беспомощно глядя на меня.
-- Подружка..Сказала есть.. Косметика.. Партия..
Хрестоматийный развод, лишь лох при слове «партия» не насторожится. Её подружка, та что похожа на Соловей взяла бабки «на верочку». Потом все пропали, и оптовик, и подружка. Её кинули и возврата денег можно было не ждать, тем более с эфедринщиков, кубами гонявшие джеф, начисто сносивший башню.
И разревевшись в голос, закашлялась булькающей мокротой.
--Я искала её на Гостинке и в Апрашке. Она опять закашлялась:
--Сейчас посижу и поеду к ней домой, ждать эту крысу. Она всё ещё не могла смириться с потерей денег и надеялась на что-то. Я потрогал её пылающий лоб.
--У тебя температура, ты простыла, водки хочешь?
А что я мог предложить этой дурочке?
Выпив водки, она совсем раскисла. Всю ночь вертелась, жгла меня ледяными ступнями. Во сне колотила в рёбра коленками. На утро поднялась температура и ей стало совсем плохо. Я оставил её спать, строго наказав никому не открывать и не брать трубку. А вечером мне и самому стало хреново и я тоже свалился.

Была тягучая и липкая, как патока ночь. Наши тела плыли в серой немощи, барахтаясь и борясь с навалившейся хворью. Кошмары возвращали меня назад в локалки, на плац дневных проверок, в леса двухъярусных шконок, вышек, прожекторами, бившими по глазам. Видения плавились в осколки жирного янтаря никак не желавшего складываться в мозаику. Становясь хрупкими, как канифоль они крошились в пальцах, которыми я водил по узорам стенных обоев детских простуд. Потом всё складывалось в гладкое слюдяное панно с медной оскоминой крови во рту и я забывался. Очнувшись с облегчением понимал, что это всего лишь бред и проваливался в следующий сон, который тоже был бредом. И так снова, и снова.. Всю ночь.
Она тоже брела по затопленным тёплой пылью улочкам в сером обрамлении деревянных заборов. Потеря невинности в развалинах старой церкви и розовые пятна стыда на подоле выпускного платья, сведённое ненавистью лицо отчима.
Нам снились кошмары, каждому свои. Мы скользили в мокрых от пота простынях, погружаясь в волны забытья. Шепча пересохшими губами, мы просили пить. Но никто не подал нам той пресловутой воды. Мы тонули в ней, прижимаясь и спасая друг друга. Касаясь раскалённой кожей, смешивались пОтом и кровью, давая клятвы: Надеяться только на себя. Клятвы, которые могла разорвать лишь иголка-смерть из яйца хранившегося в сундуке, висящем на цепях, чёрте-где.

Под утро вынырнув из забытья, пошатываясь от слабости, я пошёл наблюдать ярко лимонную струйку урины бившую в пожелтевший фаянс кухонной раковины. Сглотнув пересохшим ртом, взял со стола чайник с прохладной заваркой и странное дело: прежде напоил её, а уж потом напился сам. Приподняв, попискивающее в ознобе и клацавшее зубами, худенькое тело, я переменил постельное и раздел её нагишом. Одевая старые байковые кальсоны на её не округлившиеся женственностью коленки, ноги с подростковым просветом между бёдер и лобком покрытым светлой щетинкой, подумал, что лобок действительно лобастый. Шустрый такой лобок.. Заезженно повторил я, натягивая на её хрупкие лопатки сухую фланелевую рубаху и головой, поплывшей лёгкостью, уткнулся в подушку рядом с ней. До утра.
Мы были слабы и немощны почти всю неделю. И секс наш был болезненно целительным, как горчичники.
Сидевшая верхом, острыми плечами и выпирающими ключицами, она напоминала распятье. Сцепившись ладонями, мы тихонько покачивались. Когда она склонялась надо мной, под острыми колпачками торчащих грудей угадывались яблочные сферы, предназначенные для кормления будущей жизни. Она не закрывала глаза, а смотрела прямо, вздрагивая и прислушиваясь к своим ощущениям. Потом мы лежали на одной подушке и рассматривали друг на друга и я уже не косил, вливаясь в её глаза. Если вплотную приблизиться, касаясь кончиком носа её щеки, то по реакции зрачка можно угадать её тайные желания. И я угадывал и довольно часто. Позже глаза наши закрывались, мы засыпали.
Потом она будила меня по–щенячьи лизнув в нос. Мы брели на кухню, я в одной футболке и носках, она в моих старых кальсонах и шлёпанцах. Варили «ножки Буша», которые ели без соли, вместо хлеба были консервированные персики.
К концу недели мы выздоровели, и она пропала до весны.
===
В конце мая раздался звонок и знакомый голос в трубке спросил:
--Можно приехать вечером? Я удивился, раньше она заявлялась без звонка. Порой сидела на подоконнике, дожидаясь моего прихода.
--Я замуж выхожу. С порога сообщила она. Я почему-то обрадовался. Действительно обрадовался. Сам я тоже начал встречаться с одной. Видимо совпало с расположением звёзд или циклом влюблённости, когда ищешь в кого-бы влюбиться. Моя новая знакомая приютила меня, как бездомного кошака, своим беззащитным взглядом от которого я потом не мог оторваться ещё два года.
--Вот познакомься – это мой жених. Она представила нас друг другу. Он был примерно моих лет, может чуть помоложе и с усами. Не знаю почему меня настораживают женщины в мужских шляпах и мужчины, любители волосяных аксессуаров. К тому-же он был из Москвы. Тюремную присказку: «СобралИся у печи пидорасы-москвичи» не я придумал.
Москвич просидел полторашку на «Тишине» и вышел за недоказанностью. Короче, всё понял и теперь прикатил в Ленинград делать уголовную карьеру. Время как раз было подходящее. Нёс пацанскую ахинею про каторжанскую солидарность и понятия. Я всё слушал и думал: Сколько он протянет? Год, два от силы три? Либо вальнут, либо сядет до следующего миллениума, а там не внутренняя тюрьма с дачками* и телефонками* где сидишь в тепле и на жопе ровно. Там зона и немного другая канитель. Там лавировать надо. Она глядела на него во все глаза: Вот он у меня какой, ничего не боится! Ну что я мог сказать ей? Да и вряд ли она послушала.
Год спустя по телеку в «Человеке и ЗаГоне» показывали оперативную съёмку с её женихом в главной роли. Одетый в чкаловский кожаный реглан, он объяснял офисному клерку, что надо платить, что платят все. Терпила испуганно слушал, косясь на скрытую камеру.
Как оказалось у них уже была крыша. Мусорская.
==
В две тысячи втором я вернулся, чтобы сделать новый загранпаспорт. Пришёл забирать в турагенство, говорят: идите к начальнице. Вошёл в кабинет, обыкновенная офисная мебель, по стенам постеры: пальмы, белый пароход. В углу, в витрине с фарфором, выгнувшись дугой, искрился маленький хрустальный червячок.
«Ебаtь ту Люсю! Это-ж мой Сваровски» В это время за спиной скрипнула дверь:
--Узнал?!

2002.